Письма друга из Парижа. Эротические письма Часть 1

ПИСЬМО I

Париж, Фобур Сент-Оноре;

первое письмо Гарри Харгроува своему другу Чарльзу в Англию

Я обещал, мой дорогой друг, в память о наших старых школьных приключениях, что расскажу вам обо всех последних странных событиях, которые произошли со мной. Вы можете быть уверены, что это письмо и те, которые последуют за ним, не будут содержать ничего, кроме простой истины, и что я без колебаний признаюсь в своих собственных грехах, в то время как я обязан рассказать историю грехов двух моих молодых друзей.

Никогда в мире не было столь необычного и пикантного дела, и что касается меня, то оно меня вполне устраивало.

Вы знаете, что я очень люблю подобные вещи. Художник не только по профессии, но и по натуре, когда в прошлом году я занялся фотографией, я испытывал тайную надежду и страстное желание, чтобы какое-нибудь приключение оживило мою карьеру в этом модном и покровительствуемом искусстве.

Достаточно сказать, что я буду писать так, как думал, чувствовал и действовал. Никакое сокрытие восхищения не остановит моего пера; никакое воспоминание о моей собственной вине или восторге не заставит меня скрыть очевидные факты. Вы рассказали мне о своей удивительной смелости, успехе и побегах. Я отплачу вам тем же.

Я не стану снова повторять всю историю о том, как я познакомился с этой прекрасной молодой леди и ее не менее очаровательным любовником. Она, как вы, вероятно, помните, была отстранена от его общества, за исключением ужасно чопорных приемов дома, и неуклонно продолжала свое образование в монастырской школе. Чтобы угодить своему обожателю, она позволила ему, через меня, попросить у нее серию фотографий ее прекрасной особы. Том так много бредил ее красотой и избытком собственных чувств, что, как вы знаете, я приложил немало усилий и убедил ее дать ему некоторое утешение и облегчение, приняв несколько более свободные позы, чем ранее, с помощью моей камеры в качестве посредника.

Луиза, наконец, подружилась со мной и, в конце концов, пришла ко мне без сопровождения той особы, которая до сих пор вела себя как дуэнья. Она видела также, как я восхищаюсь самим Томом, и тогда она узнала, что Том приходил в мою милую маленькую студию, уютную комнату, затененную красным и зеленым, чтобы говорить и восхищаться ею. Том мог приходить только днем, когда заканчивались лекции в колледже. Она же могла позволить себе некоторую вольность действий только после завтрака, когда девочкам было рекомендовано заняться физическими упражнениями на свежем воздухе.

Ну, Том был прост, как ребенок. Я решил не обманывать его, потому что он доверял мне с Луизой в определенной мере, да и сам он любил меня так сильно, я никогда не мог сказать почему, что ничего похожего на ревность никогда не приходило ему в голову.

Итак, дело обстояло так. Когда я, наконец, дошел до того, что я вам вкратце рассказал, то попросил у нее разрешения сфотографировать ее в полуопущенном платье, чтобы совершенно открыто показать ее груди, сильно 

раскинутые в противоположные стороны, с розовыми сосками и ареолами вокруг них, полностью обнаженными.

Вы должны понять, что Луиза — удивительно красивая брюнетка, изысканно развитая и сочетающая в себе совершенную форму того, что я называю тициановским типом, с самым женственным и любвеобильным характером. Среднего роста, волосы густые, каштановые и волнистые; глаза темно-карие, страстные и искрящиеся, обрамленные кустистыми бровями; лицо овальное, ушки маленькие, а рот прекрасной формы с коралловыми полными губками. Несмотря на ее полноватую фигуру, у нее самая тонкая талия, руки и пальцы, которые вы могли бы пожелать увидеть, что указывает на высокое происхождение и строение её костей.

Только после долгих уговоров и намеков на то, какое удовольствие и удовлетворение это доставит Тому, я заставил ее обнажить грудь. Ее ослепительная и сладострастная красота, когда была выставлена напоказ, была совершенно ошеломляющей.

Я был поражен собственной дерзостью, добившись такого результата, что даже разбил тарелку. Затем, показав ей, какая это прекрасная картина, я осмелился предложить еще более красивую позу, если она позволит себе показать ее фигуру, сидя и показывая свои стройные ножки, настаивая, чтобы и Том смог увидеть их, как и эти прекрасные белые полушария над ее талией. После высказывания некоторых глупостей, возражений и долгих уговоров она наконец согласилась. Она села на диван и подняла свое шелковое платье, задирая кружевной край из каких-то белых вещиц до красивых и маленьких колен. Затем она грациозно наклонилась вперед, и две ее округлые ножки в белоснежных чулках сужались вниз до плотно облегающих ботиночек, плотно обхвативших изысканный подъем самой изящной маленькой ступни.

Какая прелестная вещь — женская ножка! Как она восхитительно красива, когда бессознательно показана! Сколько лестничных маршей, корабельных трапов, площадных решеток, крутых склонов, разрушенных башен или даже гостиных невинно выдали их красоту острым глазам и послали дикий восторг по тоскующим сердцам.

Эта поза имела большой успех, к огромному восторгу Тома.

Сегодня утром я снова сфотографировал Луизу, и именно поэтому я написал такое длинное письмо.

Короче говоря, она задала мне много вопросов о влиянии последних фотографий на ее любовника. Я сказал ей, что он, кажется, уже готов умереть от любви, увидев прекрасное зрелище ее прелестных конечностей.

Я подумал, что это прекрасная возможность настаивать на еще одном сеансе с еще большим обнажением, и заявил, что Том убеждал меня сделать это со слезами на глазах, как величайшее утешение, которым он может наслаждаться, когда лишен возможности видеть свою милую. Чтобы заручиться ее согласием, я показал ей несколько пластинок с портретами полуобнаженных дам, демонстрирующих свои тайные части тела, и сказал, что они были предназначены для их любовников и мужей. Она застенчиво посмотрела на них, но была явно взволнована и, густо покраснев, сказала:

— О, мой дорогой друг, если это действительно доставило такое удовольствие и утешение моему дорогому Тому, то я позволила бы себе занять любую позу, какую он пожелает.

Я нежно сказал ей, что есть одна поза, которая, как я знаю, доставит бесконечное удовольствие Тому,  

которую она может дать ему без всякой опасности для себя, в которой нижняя часть ее тела будет свободно обнажена, в то время как она закроет лицо рукой, как будто от стыда. Она, смущаясь и краснея, но, должен признаться, не без того, чтобы застать меня врасплох, сказала:

— О, мой дорогой друг, я сделаю все, что вы пожелаете.

Итак, когда все было готово, я устроил всё так: усадил ее в свое большое, глубокое, старое кожаное кресло, стоявшее напротив камеры, и поднял ее платье так высоко, как позволяли корсет и оборки. На ней не было панталон, и поначалу она ужасно краснела, постепенно уступая. Я хотел, чтобы она положила сначала одну ногу на низкий подлокотник кресла, а затем другую на противоположный подлокотник, затем заставил ее согнутое тело скользнуть вперед к краю кресла, таким образом полностью разделив ее восхитительно хорошо сформированные бедра и открыв до предела ее самые тайные черты. Она высоко подняла полотно платья, и самое прекрасное видение в мире открылось моим ослепленным и возбужденным чувствам. Я видел всю долину между ее бедер, покрытую густыми, черными, густо вьющимися волосиками. Ее изящные ножки в белых облегающих чулках и балморальских сапожках изящно свисали, виднелись маленькие, красиво очерченные коленочки и великолепные упругие обнаженные бедра. Они были роскошно очаровательны и казались шире, когда лежали на подлокотниках кресла. Я также заставил ее обнажить свои большие, упругие и восхитительные груди.

Таким образом, она представляла собой самую восхитительную и сводящую с ума картину, усиленную раскрасневшейся красотой ее прелестного лица и сверкающих глаз. Ее тонкие руки подняли ее платье и нижнее белье, чтобы дать наиболее полное представление обо всех ее тайных прелестях. Изысканная выемка была помечена выделяющимися губками, эффект усиливался контрастом с угольно-черными, вьющимися волосами. Этот покров прикрывал не только изящно приподнятый лобок, но и простирался изящными завитками до пупка и роскошно спускался по каждому бедру редкой порослью. Бедро ее округлялось тонкими изгибами до великолепных широких ягодиц, которые были так высоко приподняты ее ногами, перекинутыми через подлокотники кресла, что розовая, похожая на ямочку нижняя дырочка была отчетливо видна: она была окружена волосиками, более пушистыми, но в столь же богатом количестве, как и каждая губка выше. Эта поза также слегка приоткрыла ее похотливо манящую манду, чья влага росой отмечала всю её протяженность.

Я больше не могу писать. Я высвободил свой восставший орган из-под рубашки и, оскверняю сам себя правой рукой, левой держа эту фотографию. Сладкое, восхитительное зрелище!

•  •  •

ПИСЬМО II

Излить из сосуда — значит его испортить. Конечно, сцена, представшая перед моими глазами, когда я фотографировал тайные прелести милой Луизы, развеяла всю эту мою философию, и, как только я остался один, я не мог удержаться от того, чтобы не осквернить самого себя, пока обильная разрядка не избавила меня от крайнего возбуждения. Признаюсь также, что однажды, читая "Петрония", где наставник соблазняет свою прекрасную ученицу после обеда, когда губернатор заснул, я стал 

таким ужасно возбужденным, что восхитительная смазливость описания и волнующий способ, которым он соблазняет свою прекрасную ученицу, подгоняя ее к своей цели, так одолел меня, что я расстегнул бриджи и не мог не предаться восхитительному извержению, быстро вызванному несколькими энергичными подергиваниями моего пульсирующего органа. И в любом из этих случаев вы, мой глупый критик, поступили бы точно так же. Но, шутки в сторону, и невзирая на случайные промахи, я решительно противлюсь на всех основаниях этому слабохарактерному и действительно безвкусному пороку, столь же губительному для источника и силы наслаждения, которые заключаются в действительном союзе полов.

Однако, возвращаясь к моему рассказу, позвольте мне рассказать вам, что произошло, когда Том в тот же день увидел великолепную фотографию Луизы.

Во-первых, я должен пересказать то, что я написал бы вам в моем последнем письме, если бы отношение к этой сцене так не одолело меня, что я не смог продолжать и был вынужден облегчиться от разрывающих меня чувств, как было описано выше. Вернувшись, после того как сделали снимок, мы сели вместе на диван, и милая девушка со всей наивностью и доверием обвила меня руками за шею и долго и нежно целовала. Несмотря на то, что в дополнение к топливу, которое уже разожгло мои страсти, я сумел сдержать любую внешнюю демонстрацию, желая завоевать ее полное и безудержное доверие, чтобы я стал, так сказать, ее духовником, которому она могла бы открыть все тайны своих самых сокровенных мыслей, и мне это вполне удалось. У нас был долгий разговор самого частного характера. Передо мной открылся ум девушки (или, вернее, женщины), обладавшей весьма богатым воображением и склонной к любовным отношениям, проявлявшей живейшее любопытство к различиям и отношениям между полами. Однако она, по-видимому, была почти невинна в этом великом ощущении. После того как я удовлетворил ее любопытство относительно полов, их взаимных желаний и способов их удовлетворения, как в парах, так и наедине, она призналась, что ее охватил странный трепет, когда она увидела наготу в наших публичных коллекциях, и что, побыв несколько минут наедине с прекрасным молодым Антиноем в Лувре, она была так взволнована, что после обеда поднялась в свою комнату, заперла дверь и посмотрела на свою обнаженную фигуру точно так же, как я посадил ее перед зеркалом в своем кресле. Она опустила руку и прижала ее к возбужденному секретному месту и попыталась вставить туда палец, но ей было больно. Она толкнула его еще глубже и обнаружила, что он упирается во что-то твердое, что вызвало у нее необычайное, почти непреодолимое ощущение. Она думала, что сейчас упадет в обморок, но внезапно почувствовала облегчение и обнаружила, что все ее эти части тела совершенно мокрые. Она была очень встревожена и испугана этим и подумала, что, должно быть, как-то поранилась, и не осмелилась никому сказать об этом дома. Теперь она хотела узнать от меня, как это могло случиться. Я все 

полностью ей объяснил.

— Но разве это у Антиноя может войти... войти в...  — она запнулась,  — в... вы понимаете, о чем я?

Я сказал ей, что от возбуждения "это" набухает, становится жестким и торчит, и объяснил, что, если двигать им туда и сюда внутри ее собственной штучки, это вызовет безграничный восторг. Все это было ясно прояснено, и я сказал ей, что новая фотография даст милому Тому некоторое облегчение в его сильном волнении, которое необходимо как-то унять. Результатом всего этого стало мое обещание сфотографировать для нее Тома. Но она нерешительно добавила:

— Вы знаете, что он должен быть... как вы это называете?  — Я имею в виду, чтобы у него, как вы описали, торчал, знаете ли, и, если, глядя на эту мерзкую фотографию, можно сделать его таким, то он должен быть так же показан мне, как я ему.

•  •  •

ПИСЬМО III

После описанной сцены я провел очень беспокойную ночь, старательно избегая любого давления на мой непослушный орган. На следующее утро я пребывал в печальном состоянии жгучего желания. Я сел у камина, закончив портрет Тома для Луизы, и тут она пришла, еще более красивая, чем всегда, с каким-то томным видом, что заставило меня предположить, что она тоже провела беспокойную ночь после нашей вчерашней захватывающей работы и моих подробных описаний наслаждений, которые наши полы могут дать друг другу.

Когда она отложила в сторону шляпку и шаль, я заключил ее в объятия и крепко обнял, на что она тепло ответила. Я засунул язык в ее сладкий рот и сказал:  — Верните мне эту услугу.

Она тут же высунула свой милый маленький язычок, и я с наслаждением пососал его, одной рукой прижимаясь к ее сладкой груди, а другой блуждая по широкому пространству ее великолепных мраморных ягодиц, прижимаясь своим телом к ее, так что она могла чувствовать жесткую выпуклость, которая пульсировала в моих брюках. Она улыбнулась, когда я усадил ее на ее место, и я увидел, что ее глаза опустились на мой непослушный член, выпирающий, как будто он хотел разорвать те узы ткани, которые его удерживали.

Я попросил ее сесть, положив ноги на каминную решетку, и приподнять платье на коленях, чтобы я мог видеть их прекрасные очертания, пока я буду затенять и заканчивать фотографию Тома.

Эти предисловия совершенно успокоили ее, и, продолжая работать над картиной, я привел ее к более полным признаниям, чем она сделала накануне. Я обнаружил, как и подозревал, что ее монашеская практика зашла очень далеко, особенно в удовольствиях от потирания самое себя, вместе с другими девушками. Она призналась, что мои разговоры и описания вчерашнего дня занимали ее и двух ее спутниц почти всю ночь, отсюда и тот томный вид, который я наблюдал.

Мне было любопытно услышать, как она роскошно улучшила описания и наброски, которые я ей дал.

Одной из двух ее компаньонок по была Маргарита, рослая, пышногрудая, хорошенькая девушка лет семнадцати, очень страстная. Другая, Эмма, была хрупкой светловолосой 

красавицей лет шестнадцати, хорошо развитой для своего возраста. Эти три подружки научили друг друга всему, что знали или могли изобрести, и это зашло очень далеко. Вскоре я обнаружил, что хитрая кошечка, которая накануне напустила на себя такой вид неведения и удивления, на самом деле была гораздо более осведомленной, чем я думал. Она призналась, однако, что ей было так приятно услышать, как мужчина разглагольствует на эту тему, что, хотя стыдливость и удерживала ее в эту минуту, она почувствовала, как было бы приятно все мне рассказать и не иметь между нами никаких тайн.

Я поблагодарил милую девушку за доверие, о котором она никогда не пожалеет. Затем она рассказала, как они вчера вечером отрабатывали новую идею, которую я ей подал. После того как они разделись и остались совершенно голыми, она уложила Маргариту на спину, потом, встав на колени, оседлала ее и, приблизив свою прелестную дырочку чуть ли не прямо к ее лицу, потом изо всех сил вдавила в нее тугую розовую пуговку соска Маргариты, восхитительно извиваясь всем телом на упругой, набухшей груди, в то время как Эмма терла клитор Луизы пальцами одной руки, а другой оскверняла себя, затем откинулась на кровать так, чтобы ввести указательные пальцы каждой руки в их задние дырочки, увеличивая их удовольствие на благородный манер, так что они проводили время более восхитительно, чем когда-либо.

Они повторяли это друг с другом до тех пор, пока, совершенно измученные, не погрузились в сон. Должно быть, это было очень весело, если их никто не видел.

Рассказывая мне все это, Луизе часто приходилось ходить вокруг да около в поисках выражений, объясняющих их действия и способы их осуществления. Затем я показал ей фотографию прекрасного эрегированного органа Тома, которая совершенно очаровала ее, так как она впервые по-настоящему увидела изображение стоячего члена. Это заставило ее глаза заблестеть, а лицо вспыхнуть.

— Ох! Какая же это замечательная штука, как вы ее называете?

Поэтому я сказал ей, что это "хуй", предназначенный для того, чтобы входить в ее "пизду", как мы называем прекрасную дырочку между ее ногами. Я учил ее употреблять для таких дел самые простые, незатейливые слова, как мы делали это в школе.

Было очень приятно слышать, как эта элегантная, красивая и совершенная девушка столь нерешительно говорит о ногах Тома, бедрах, ягодицах, анусе, яйцах, хуе и без стеснения о своей собственной груди, пизде, попе и клиторе, а также о ебле, дрочке и траханье.

— Тогда,  — сказала она,  — когда Том меня трахнет, он засунет эту длинную штуку в мою... пизду, как вы ее называете? Но он кажется таким большим, что, боюсь, мне будет больно. Даже моя дорогая компаньонка Маргарита иногда причиняла мне боль, когда пыталась засунуть туда больше одного пальца, когда... ебала меня, как вы это называете.

Я сказал ей, что особых трудностей не возникнет, если она уже успеет засунуть палец так глубоко, как это необходимо, и что восхитительное 

наслаждение, которое последует за этим, с лихвой компенсирует боль при вводе.

Конечно, я рассказал ей, как ее фотография возбудила Тома, а также признался о той роли, которую я сыграл для ее любовника по этому случаю.

— Ох! Дорогой мой!  — сказала она.  — Ах ты, милый мой! Как бы мне хотелось сделать это для него, то есть если бы мы действительно были вместе, так, как если бы мы были женаты.

— Моя дорогая Луиза,  — ответил я,  — есть только одно возражение, но оно губительно для вашего желания: у вас наверняка будет ребенок, и вы будете полностью загублены. Но в следующем месяце, во время университетских каникул, вы сможете встретиться здесь, и тогда у вас будут все удовольствия, кроме этого.

— О! Я знаю, что ты имеешь в виду, говоря "дрочить и сосать". Я буду дрочить и сосать у него, а он будет дрочить и лизать у меня, если захочет. Дрочить... дрочить...  — такое красивое слово.

Вы не можете себе представить, как дико все это возбудило меня, но, желая, чтобы она была более свободно открылась мне, чем до сих пор, я сказал:

— Пойдемте, моя дорогая девочка, и прежде чем кончится день, позвольте мне сфотографировать вас в другой позе.

Она тут же согласилась. Поэтому я поставил ее на четвереньки, спиной к свету, а потом приподнял ее платье и сорочку и положил их на поясницу, чтобы обнажить ее тело. Я заставил ее склониться на диванную подушку, расставить и хорошенько раздвинуть колени. Рассматривая изящество и элегантность ее женственной фигуры, я был поражен ее тонкой талией, большими бедрами и великолепием ягодиц.

Боже мой! Какая у нее была великолепная задница! Такие огромные полушария, белые, с ямочками на щеках, гладкие, как слоновая кость, и такие упругие, чуть раздвинутые и разделенные тенистой долиной, открывшейся с этой позиции, чтобы показать ее милую маленькую розовую заднюю дырочку. Пушистая диадема из мягких темных волос окружала ее и даже ползла по ложбинке к ее спинке изящными крошечными завитками, а внизу начинались настоящие волосы ее манды, густые, пушистые, блестящие и вьющиеся, покрывавшие по бокам ее половые губы и даже часть бедер и распространявшиеся в самом пышном изобилии до пупка.

Просто напрягите свое воображение, представьте себе самую красивую, элегантную и образованную даму, которую вы знаете, и поставьте ее в это положение. Ее чресла широко растянулись, раздвоенная попка обнажила свои великолепные изгибы, опираясь на чудесно развитые бедра, а затем красивые ножки и изящные маленькие ступни. В середине картины — прелестное углубление — Храм Богини Любви, его влажно-розовое нутро, восхитительный клитор (выдающий своим жестким торчанием состояние возбуждения, в котором пребывало сие милое создание) и в таком положении, над всем этим великолепием, непроницаемая на вид розовая ямочка ее ануса.

О, Небеса! Как я был взволнован, что даже не мог ее сфотографировать. Я пробормотал что-то о любви и почувствовал слабость и тошноту. Она в испуге подскочила ко мне.

— О!  — воскликнул я.  — Не пугайся, любовь 

моя, я просто совершенно парализован видом твоей несравненной и всепоглощающей красоты. Я не могу... я не могу...

Но она прекрасно поняла что я имею в виду и сказала:

— Гарри, дорогой мой друг, позволь мне сделать для тебя все, что ты сделал для Тома. Я настаиваю на том, чтобы отплатить тебе за твою доброту и к нему, и ко мне. Ну-ка, покажи сейчас же мне свой хуй, дорогой.

Пока она говорила, ее тонкие пальцы были заняты тем, что расстегивали мои штаны, и в одно мгновение мой дико пульсирующий хуй восстал в ее руке. Я уже опустился на диван и лежал, откинувшись на спинку, в таком удобном положении, что открывался полный вид на всю его длину. Ты же помнишь, старина, каким он был, когда мы учились в школе и колледже. С тех пор он развился больше; и теперь он не слишком длинный, но достаточно длинный и достаточно большой, очень хорошо сложенный, в целом, довольно хорошо ложится в руку. Луиза была поражена его размерами и жесткостью.

— Боже милостивый! Это никак не может попасть в женскую... как это называется?  — пизду, кажется, так ты мне сказал?

— О да, это вполне возможно,  — сказал я,  — но мы должны сделать что-нибудь менее рискованное для тебя.

— О да,  — сказала она,  — я сделаю так, как ты хочешь... как будто я с Томом.

И в восторге от этого зрелища она ласкала и сжимала его. Это было слишком для моего и без того возбужденного состояния. Поэтому я сказал:

— О! Любовь моя, остановись на минуту, давай снимем с себя кое-что из нашей неудобной одежды, и тогда я покажу тебе, как лучше всего воспользоваться твоим очаровательным предложением, чтобы и ты, моя милая любовь, могла насладиться им одновременно.

Она немедленно подчинилась и сняла все, кроме корсета и сорочки, в то время как я переоделся в рубашку. Она нисколько не забоялась покувыркаться со мной, как и с двумя своими школьными подругами, но сначала заставила меня снять рубашку, чтобы она могла насмотреться, это был ее первый взгляд на обнаженного мужчину. Конечно, мой хуй и его придатки привлекли ее самое пристальное внимание и любопытство, но я был слишком возбужден, чтобы откладывать дело в долгий ящик, и сказал ей, что она должна полностью удовлетворить свое любопытство после того, как я утолю свое бурлящее возбуждение. Поэтому я лег на ковер перед камином, с подушкой под головой. Затем я заставил ее повернуться ко мне спиной и встать на колени, наклонившись вперед, чтобы прижать свою прекрасную пизду к моему рту, в то время как она, наклонив голову, могла сосать и дрочить мой член. Она была передо мной в одно мгновение. Поэтому, перекинув сорочку через спину, я сразу же увидел перед собой ее великолепную попку и анус, и мой язык мгновенно метнулся к ее клитору, который уже напрягся и выступал на целый дюйм из пухлых губ ее 

восхитительной пизды, теперь уже влажной с зарождающимися выделениями. Я жадно облизывал, посасывал и тер языком ее клитор. Подергивания и судорожные движения ее тела показывали, как восхитительно я возбуждаю ее. Время от времени я просовывал свой язык так глубоко, как он мог проникнуть в ее пизду, а иногда менял его на ее анус, чем, казалось, доставлял ей больше удовольствия. Вскоре я почувствовал, что она приближается к блаженному завершению. Я засунул свой указательный палец ей в пизду, мне это не составило никакого труда, так как ее школьные подруги уже порвали ее девственную плеву, и, когда она хорошо увлажнилась, я засунул его ей в анус. Добавив быстрые движения пальца к ловкости моего языка на ее клиторе, я вызвал долгожданный кризис, к которому меня подготовили ловкие движения ее попки и судорожное сжатие ее ануса вокруг моего пальца. Она покрыла мой рот и лицо своим восхитительным нектаром, когда опустила на меня всю тяжесть своей великолепной задницы. Мгновение спустя я последовал за ее сладостным бредом, потому что дорогая Луиза была так же занята со своей стороны, хотя, естественно, с меньшим мастерством в столь новой для нее манипуляции. Однако она это сделала необычайно хорошо, на самом деле все, что я мог желать, и даже следовала примеру, который я ей подал, засунув палец в мой зад, дроча и сося мой хуй, щекоча его основание и сжимая яйца другой рукой. Так что почти сразу же, как она излила на меня такое обилие соков, я залил ее рот спермой из своих переполненных резервуаров, которую она жадно проглотила.

Некоторое время она лежала как зачарованная, потом, приподнявшись, развернулась и легла мне на живот, целуя и лаская меня самым любовным и очаровательным образом и надеясь, что доставила мне такое же наслаждение, какое испытывала сама, хотя и думала, что вряд ли что-нибудь может сравниться с тем экстазом, которым она так восхитительно наслаждалась.

Затем она легла рядом со мной и начала заново осматривать мою персону, сначала рассматривая мой хуй, теперь уменьшившийся до простой тени от его прежнего состояния. Она была очень удивлена, потому что, хотя он и стал мягче, когда вылетал с ее губ, он и тогда был довольно объемным.

Я объяснил ей природу этой перемены и счастливое приспособление цели к средствам, ибо что бы мы делали, если бы он всегда был в состоянии возбуждения? К счастью, его можно было очень легко заставить вернуться в прежнее состояние, в чем она быстро убедилась бы, если бы продолжала ласкать его так, как делала тогда.

— Ну,  — сказала она,  — сначала я должна полюбоваться твоей мужественной и красивой фигурой.  — Она посмотрела на мою мускулистую грудь, густо покрытую черными волосами, спускающимися по животу, пока они не соединились с теми, что окружали хуй, и пощипала завитки своими тонкими пальцами.

— О! Насколько же это прекраснее женской груди,  — сказала она.  — Я очень восхищаюсь своей пышногрудой школьной подругой,  

для женщины ее грудь изумительно хороша, но что это значит по сравнению с ее красотой? И посмотрите на эти красивые волосы, покрывающие твой прекрасный живот, пока они не соединятся там с волосами моего дорогого друга (похлопывая его и нежно сжимая). Но пойдем, повернись и дай мне увидеть твои прелести с другой стороны. Ну, я заявляю, что у тебя волосы повсюду: руки, плечи, бедра и ноги, а вот большие пучки по бокам ягодиц. Разведите ваши ноги, сэр! О да там вся дивизия укомплектована, и у тебя на твоей, как бы это правильно сказать, жопе, гораздо больше волос, чем у меня. О! Как все это мужественно и прекрасно, и какое наслаждение ощущать и обнимать все это.

И она страстно обцеловала щечки моей задницы и даже прижалась своими сладкими губками к моему заднему проходу. Потом, умоляя меня встать, она кружила вокруг меня кругами, громко выражая восторг и восхищение.

— Ну что ж,  — сказал я,  — ты уже достаточно насмотрелась на мое совершенно обнаженное тело. Теперь ты должна сделать то же самое для меня, сняв эти ревнивые корсеты и сорочку.

— Это справедливо,  — сказала она и тут же разделась догола.

О Боги! Какая Небесная форма! Теперь я мог восхищенно смотреть на каждое её совершенство. Она обладала совершенной фигурой и развила в себе всю красоту, которая когда-либо отличала лучшие статуи плюс богатую плоть и кровь в самом великолепном воплощении, с которым не могли бы сравниться ни Тициан, ни Корреджо. Затем этот прекрасный контраст самых темных каштановых волос и самой белой кожи. Ее плечи в их благородной ширине, ее великолепные груди, стоящие далеко друг от друга и твердые, как скалы, с их нежными розовыми сосками, приглашающими поцеловать; ее красиво округлые руки, тонкая талия, необычайно тонкая выпуклость бедер и ягодиц, о которых я уже писал, но которые, при взгляде на них в выпрямленном положении, казались еще прекраснее. Я покрывал поцелуями все ее тело и мог бы боготворить ее. Конечно, она заметила, что все это быстро производит к моему "воскрешению плоти", и остановила меня, чтобы внимательнее понаблюдать за переменой, которая доставила ей столько нового удовольствия. Вскоре он был так же велик в своей славе, как и всегда, и все флирты и игры, которым мы оба предавались, прекратились, что в равной степени взволновало ее и даже больше, потому что, прежде чем я успел поставить ее в желаемое положение, она обняла меня за талию и, вздохнув, опустила голову мне на грудь и, крепко сжимая мой стоящий член, прижалась ко мне всем телом и сильно погладила его. Я тотчас же уложил ее на спину на ковер и, раздвинув ее ножки, прильнул губами к ее восхитительно влажной пизде и облизал весь ее нектар, засунув средний палец глубоко в ее пизду, вокруг которого она продолжала судорожно пульсировать, так как все еще была в агонии своего бурлящего экстаза.

Когда сей 

транс закончился, она притянула меня к своей груди, и наши губы соединились в долгом поцелуе удовлетворенного желания. Немного лапанья и ласк вскоре привели ее в чувство для дальнейшего развлечения. Теперь я повернулся к ней и, просунув голову между ее бедер, принялся более удовлетворительно ласкать ее, в то время как она брала в рот мой член и трогала мои яйца, зад и анус. Вскоре я возобновил ее сладкий кризис, сохранив себя для более позднего освобождения. Смочив средний палец правой руки в ее влажной пизде, я засунул его ей в восхитительную жопу, в то время как нежно вкрадчивый средний палец моей левой руки вторгся в ее пизду. Когда по конвульсивным движениям ее ягодиц и давлению ее бедер на мою шею я почувствовал, что эротический кризис близок, я быстро протолкнул оба пальца вперед и назад, и она с криком восторга "ушла" и несколько минут лежала без чувств. Это кратковременное затишье позволило мне отсрочить свою собственную разрядку для еще одной попытки в ее пользу.

О! Как прекрасно было видеть эту пульсирующую от неги пизду, когда обильные выделения прибывали и стекали вниз быстрее, чем я успевал вылизать их и жадно глотать. Я никогда не пробовал более восхитительных соков и не наслаждался более чистым ароматом пизды, чем та богато украшенная, над которой я измывался.

Вскоре она восстановила всю свою энергию, которая, казалось, скорее стимулировалась, чем успокаивалась тремя разрядами, которыми она уже отнаслаждалась. Так мы и поступили, и вскоре снова привели себя к великому завершению, которое на этот раз было одновременным. Некоторое время она лежала слишком зачарованная, чтобы хотя бы пошевелиться. Увы, поскольку было уже поздно, нам пришлось прекратить нашу сладкую встречу. Я помог милой Луизе одеться, и, обнявшись, мы приняли решение в скором времени возобновить наши прежние восторги, и пообещав ничего не говорить Тому, расстались.