Когда мы были женаты. Из книги Когда был первый секс Часть 4

Вторник, 19 июля 2005 года, 12:10

Сейчас я был по самые яйца в восхитительной вагине брюнетки французской мечты по имени Алина, погружаясь в нее так же ритмично, как в одну из тех скважин, которые вы видите на фотографиях калифорнийских нефтяных месторождений.

Мой рот был полон мягких французских сисек, увенчанных толстым соском-ластиком, один из которых я также ритмично сосал, в то время как ранее упомянутая Алина делала все возможное, чтобы оторвать мне уши, а вышеупомянутая киска сжимала мой член с мышечным тонусом, который был, откровенно говоря, удивительным и невероятным.

Мы находились в моей каюте на французском круизном судне «Бон Шанс», и никогда еще ни одно судно не было названо так удачно, потому что моя удача действительно изменилась, с тех пор как я ступил на его палубу.

Я бы чувствовал себя полностью на вершине мира, если бы трахался не с женой человека, которого бы считал другом и коллегой, за исключением того, что если бы я хоть немного думал так, то снова почувствовал бы себя дерьмовым и виноватым, а я просто не хотел возвращаться туда прямо в этот момент.

Она сильнее потянула меня за уши и выдохнула:

— Трахай меня жестче...

— Я делаю все, что в моих силах,  — выдохнул я... У меня нет практики...

— Я бы так не сказала, шери... Ох... мон дьюуууууууу...

— Алина... Алина... Я сейчас... сейчас... ты хочешь, чтобы я вышел?

Она приподнялась, схватила зубами мою нижнюю губу и прикусила так сильно, что из нее потекла кровь.

— Если ты выйдешь, я убью тебя, клянусь Богом...

В этот момент я начал фонтанировать, снова, и снова, и снова. Это было очень, очень, очень давно...

Ее киска напряглась, расслабилась и снова напряглась. Мне казалось, что она меня доит. И я начал кончать опять. Я даже не знал, что такое возможно. Наконец, я остановился. Кажется, я просадил почки. Мой член был таким твердым, что причинял боль.

Я приподнялся над ней и посмотрел ей в лицо. Она крепко зажмурилась, словно от боли, но теперь ее лицо расслабилось, а хватка ее ног на моих бедрах ослабла, и они, наконец, соскользнули на кровать. Она открыла глаза и улыбнулась мне.

— Как долго...?

— Как долго что?

— Сколько, ты сказал, прошло времени... с тех пор как у тебя был секс?

— Я не говорил, но месяца четыре, чуть больше или меньше.

— Неудивительно... ты знаешь... ты просто затопил меня... нам нужно сменить эти простыни. Я лежу в луже...

— Прости...

Она притянула меня к себе для еще одного глубокого поцелуя и закончила его, слизывая кровь с моей нижней губы.

— Не стоит, шери... Боже мой, это было так хорошо.

— А ты... мы не должны были... ты...?

— Я в безопасности... и ты тоже... не волнуйся, Билл...

Я упал, чтобы лечь рядом с ней, и мой член выскользнул из ее теплого нутра. Боже, как в ней было хорошо!

Она протянула руку и коснулась моего вздыбленного члена. На ее лице появилось 

удивленное выражение. Она обхватила его пальцами и сжала. Каким-то образом я все еще был тверд как скала.

— Ты уверен, что тебе на самом деле не восемнадцать?

— Я тоже ничего не понимаю.

— Знаю, дорогой. Ты просто очень сильно хочешь меня, не так ли?

— Кто бы не хотел?

Она скользнула лицом вниз по моему животу. У меня все еще было небольшое брюшко, но не слишком. И впервые за много лет я не стеснялся того, что женщина видит меня голым. Она держала его обеими руками и лизала кончик, все еще мокрый и покрытый соками нас обоих.

— Ты не должна этого делать, Алина, позволь мне прибраться.

Она взяла его в рот и глубоко заглотила на всю длину. Несмотря на психологическую войну со мной Дебби, я знал, что я не такой уж и маленький, просто не в лиге Дуга. И все же, Алина проглотила меня без малейшего намека на беспокойство. Интересно, насколько велик Филипп?

— Должен сказать, у тебя это очень хорошо получается. Мне показалось, ты говорила...

Она вынула его изо рта с протяжным, влажным чмоком и посмотрела на меня, ухмыляясь:

— Да, это было шесть месяцев назад... но это как... на велосипеде... никогда не забудешь, как это делается...

Затем она с удвоенной силой принялась за работу. Это заняло у нее еще минут десять, но, в конце концов, я просто прижал ее голову к себе обеими руками и дернул бедрами, снова взрываясь. Она не сопротивлялась, просто глотала и глотала, а потом опять вылизала меня дочиста.

Я лег на спину, чувствуя себя столетним. Она положила голову мне на грудь.

— Ты не хочешь... ну, знаешь... воспользоваться ванной комнатой?

Она посмотрела мне в глаза, и я впервые понял, какого цвета у нее глаза... они были цвета моря, глубокого сине-зеленого.

Мне пришлось снова сказать себе: «Ты не влюбишься в эту замужнюю женщину».

Она облизнула губы.

— А что?.. Мне нравится твой вкус, Билл.

Как я могу НЕ влюбиться в нее?

И пока я думал об этом или о чем-то еще, мы заснули в этой большой красной кровати, обнявшись. Мы так и не поменяли простыни, но это был лучший сон за последние четыре месяца. Может быть, гораздо дольше...

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 года, 8 часов утра.

— Привет, Дебби. У тебя есть несколько минут до отъезда на работу?

— Да, мам.

— Я просто хотела минутку поговорить с тобой.

— Ладно. Как там Келли?

— Ей семнадцать лет, почти восемнадцать... Ты помнишь, каково это?

— К сожалению да. Она говорила о том, почему сбежала?

— Только то, что ее мать — я цитирую — жалкая ревнивая сучка, которая не смогла удержать собственного мужа, а теперь хочет захватить себе всех горячих парней. Я так понимаю, вы поссорились?

— У нас были разногласия. Она думает, что ей двадцать пять, а я думаю, что она семнадцатилетняя со зрелостью девятилетней.

— И это все, что ты хочешь сказать? Она не говорит мне, что случилось.

— Когда-нибудь, когда тебе будет восемьдесят 

пять, и ты окажешься в доме престарелых, я смогу. До тех пор — нет.

— Это как-то связано с Дугом?

— Нет.

— Ты ведь не станешь лгать своей матери?

— А я когда-нибудь так делала?

— О, пожалуйста!

— Знаю, глупо с моей стороны. Я и забыла, насколько ты меня знаешь. Я не собиралась тебе говорить, но ты будешь счастлива узнать, что мы с Дугом расстались.

— Нет! Ты серьезно?

— Да, мама. Я знаю, что это сделает твой день лучше. Мы официально закончили. Я сказала ему, чтобы он забрал все свои вещи, которые у него здесь есть, он сюда не вернется, и я с ним не увижусь.

— Ну, по крайней мере, это доказывает, что молитвы работают.

— Очень смешно. Дуг не был плохим парнем... это просто такие вещи... у нас ничего не получится. Но он был хорошим другом.

— С привилегией.

— Он был моим другом.

— Это твоя история, и ты ее придерживаешься. По крайней мере, это расчищает путь для вас, чтобы начать работать над отношениями между тобой и Биллом.

— Мама, когда ты, наконец, это поймешь? Через месяц мы разведемся. Нет никакой «работы над отношениями». Все кончено.

— Он все еще тебя любит.

— Конечно, именно поэтому он и не хочет со мной разговаривать. Я пыталась, а он только и делает, что вешает трубку или говорит, чтобы я убиралась из его кабинета. Если это любовь ко мне, то я не хочу видеть, что такое ненависть.

— Это не значит, что он тебя не любит. Только то, что он сердится на тебя. Ты причинила ему боль, детка, Боже, ты причинила ему сильную боль.

— Знаю. Но дело не только в том, что не хочет возвращаться он. Я сама не хочу этого, мама.

— Ты лжешь.

— Где ты была последние десять лет, мама? Ты же знаешь, на что это было похоже.

— У вас были проблемы. А у кого их нет? Причина, по которой ты не могла вернуться к нему, в том, что что-то мешало — Дуг. Теперь Дуг ушел.

— Все не так просто и не так легко. Во-первых, я не хочу, чтобы наш брак стал прежним. Я не... я не... люблю его. Не так, как раньше.

— Ты забываешь, что я знаю тебя почти сорок лет. Ты можешь лгать кому угодно, но я знаю тебя лучше.

— В любом случае, мама, этого не случится.

— А почему нет? Я не говорю, что это будет легко. Но пары возвращались и после худших перерывов. Если ты правда захочешь вернуть свой брак.

— Это не так, мама. Просто забудь лб этом. Билл никогда и не подумает о том, чтобы мы снова были вместе.

— Откуда...?

— Я просто знаю. Через месяц мы разведемся.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 года, 8 часов утра.

Есть ли в этом мире лучший способ проснуться, чем с невероятно красивой брюнеткой, насаженной на твой член и скачущей на нем, как пастушка на взбрыкивающем мустанге. Примерно через 

две секунды я решил, что нет, не существует. Может быть, несмотря на мои грехи и неудачи как мужчины, кто-то там наверху — если там кто-то есть — любит меня?

Она подпрыгивала вверх и вниз, а затем делала движение типа хула-хуп, вращаясь вокруг моего члена. Я был в восторге и изумлении. Как, черт возьми, я это делаю? Должно быть, я сказал это вслух.

Она перестала подпрыгивать и снова сжала меня своей потрясающей киской. Боже. Слова не могли выразить этого должным образом.

Она наклонилась, чтобы поцеловать меня, и я почувствовал вкус мяты в ее дыхании и на помаде, которую она снова нанесла. Очевидно, она вставала посреди ночи и занималась делами. Мне было неприятно думать о том, чем пахнет мое дыхание. Она, казалось, не возражала.

— Ты говорил, что... четыре месяца... не мог получить... эрекции...

— Ни малейшей...

Она наклонилась вперед, и я держал ее бедра в своих руках, чтобы поддержать ее, в то время как она легко поцеловала меня.

— Ты смотрел порнофильмы?

— Ах ха...

— Ну, Билл, что-нибудь... что ты видел, было лучше... чем моя горячая, тугая киска... сжимающая твой большой, твёооордый... член... ну?

Я почувствовал судорогу, и она сделала что-то, что остановило взрыв, который вот-вот должен был разразиться.

Я лишь покачал головой, а она улыбнулась и сказала:

— Тебе просто нужна была в постели настоящая женщина...

— Да,  — сказал я, толкнувшись вверх.

Она рассмеялась:

— Брыкайся сколько хочешь, мой жеребец, ты меня не сбросишь.

— Это вызов?

Я ответил действиями, а не словами, и будь я проклят, если она не смогла оставаться в седле, пока я не брызнул три раза, в то время как эта невероятная киска делала все возможное, чтобы сжимать мой член, а она кричала, пока я не засунул свой язык ей в горло...

Лежа рядом о ней, я спросил:

— Ты кончила?

— А как ты думаешь, жеребец? Если бы эта каюта не была звукоизолированной, у нас бы здесь сейчас была охрана.

Через некоторое время я перевернулся на другой бок и сказал:

— Я собираюсь почистить зубы и быстро принять душ.

Вода уже бежала, когда она проскользнула за мной и упала на колени. Глядя на меня, в то время как по ее лицу стекала вода, она схватила мой вялый член и снова начала сосать. С водой, приклеивающей ее густые черные волосы к лицу, если бы это было физически возможно, я бы снова встал и трахнул ее лицо, но плоть просто этого не желала. Я не думал, что во мне осталось хоть миллилитр драгоценной телесной жидкости.

Через несколько минут она неохотно отпустила его, лизнув в последний раз, и встала рядом со мной.

— Он не хочет играть. Ты — подлец.

— Если в ближайшее время он снова встанет, мне понадобится переливание крови.

Она ухмыльнулась и раздвинула ноги, запустив в себя два пальца и выпустив маслянистую жидкость, которая потекла вместе с водой из душа.

— Я была рада помочь тебе... Ты сделал меня такой, такой мокрой...

Я делал это не 

так уж часто, но, несмотря на то, что я только что кончил в нее, я опустился на колени и начал обнюхивать ее, а затем ощупывать языком. Если бы я стал думать об этом, это было бы довольно отвратительно. Я несколько раз пробовал себя из Дебби, но мне это никогда не нравилось. Но ни за что на свете я не собирался перестать лизать киску этого видения, пока она не кончит мне на лицо. Можно делать все что угодно, если не думать о том, что делаешь.

Она кончила так сильно, что я подумал, что она задохнется под душем, а затем она скользнула вниз на попу, чтобы сесть рядом со мной под струями воды.

Я слизнул воду с ее лица и сказал:

— Я все еще думаю, что вот-вот проснусь один в своей постели в любую минуту. Этого просто не может быть.

Она перекатилась и уткнулась лицом мне в плечо. Слава Богу, что большинство круизных лайнеров имеют неограниченное количество горячей воды. Иначе мы бы уже замерзли.

— Ты ведь знаешь, что я хотела, чтобы ты пришел ко мне, не так ли?

— Что это был за тайный знак, который я должен был уловить? Я не заметил его. Я чуть не кончил, но ничего не мог поделать. Ты наложила на меня заклятие.

Она провела длинным красным ногтем вниз по моей груди, почти достаточно сильно, чтобы оставить след.

— Женщина хочет, чтобы мужчина преследовал ее, завоевывал. Она хочет знать, что мужчина хочет ее достаточно, чтобы бросить вызов любому препятствию. Когда мне сказали, что ты — возле салона, я разозлилась, но внутри у меня все промокло. А когда мне сказали, что ты не уходишь... Я поняла, что была права.

— В чем?

— Ты из тех людей, которых невозможно остановить, когда они знают, чего хотят. А ты хотел меня, желал ты этого или нет. Я даже не была удивлена. Есть такое старое выражение... оно означает, грубо говоря, человека, которого невозможно остановить.

Я лишь бросил на нее любопытный взгляд.

Она наклонилась, чтобы покусать меня за ухо, и прошептала:

— Ты из тех мужчин, которые пришли бы за мной, даже если бы ад запер дверь. Сам ад не смог бы тебя отпугнуть.

— Но что, если бы я не появился?

— Я была бы опустошена.

Она одарила меня долгим тягучим поцелуем, прежде чем подняться на ноги.

Глядя на меня сверху вниз и протягивая мне руку, она сказала:

— Я вижу то, что, должно быть, видела твоя жена много лет назад. Теперь я понимаю, почему она в тебя влюбилась.

Протянув руку, чтобы выключить воду, я не удержался и спросил ее:

— Ты ведь не влюбишься, правда?

— Это сильно тебя пугает? Мужчина, выстоявший против толпы, испугается одной женщины?

— Ты замужем, Алина. И ты сказала, что любишь Филиппа. Было ли это правдой?

Она обняла меня, и я подумал, что, может быть, это для того, чтобы я не мог читать по ее глазам.

— Я 

же сказала тебе, Билл, что ты ничего не знаешь обо мне... и о моем браке. Я знаю, что это тебя беспокоит... потому что ты... такой какой есть. Но я отвечу на твои вопросы. Чуть позже.

Мы вытерли друг друга, что привело к еще большей игре, и, в конце концов, вернулись на кровать, сменив простыни. У меня не было столько секса, столько непрерывного секса, с тех пор как... вероятно, с последнего круиза, в котором побывали мы с Дебби на Гавайях, десять лет назад. Когда я думал о ней и Дуге, я все еще чувствовал растущие гнев и боль, но почему-то все было не так уж плохо.

Была ли жизнь когда-нибудь чем-то, кроме средней школы, повторяемой снова и снова. У нее появился новый парень, а у меня никого. Теперь в моей постели была эта красивая женщина. У меня была своя девушка, и я больше не был таким неудачником. Проклятая старшая школа.

Она лежала в позе, напоминающей знаменитую французскую картину, названия которой я не помню. Она лежала на боку спиной ко мне, ее женственные изгибы были на виду, так же как и соблазнительная щель между ее длинными ногами.

— Тебе нравится? Мне говорили, что моя попа — это моя самая привлекательная часть?

— У тебя потрясающая попа, Алина. Никаких сомнений. Но...

Я перевернул ее и лег рядом, посасывая один сочный сосок.

— У тебя также фантастическая грудь и рот, который должен быть в Лувре.

Она оттолкнула мою голову.

— Но моя грудь такая маленькая по сравнению с...

— У тебя фантастические сиськи.

— Ее глаза намного больше моих. Я погуглила ее, после того как узнала о тебе, и нашла ее фотографию. Она огромная. Я что,  — разочарование?

— У нее большие сиськи, но размер — это еще не все. Твои идеально подходят для твоего тела. Они мягкие и прямо требующие их пососать, а твои соски намного больше, чем у нее. Если бы у меня еще остался сок, ты бы узнала, как я их люблю.

Я вернулся к сосанию, а она провела руками по щетине, которая начала расти на моем черепе.

— Я бы поняла, что ты — адвокат, даже если бы не знала этого, ты — дьявол с серебряным языком. Филипп однажды сказал, что не все лжецы — адвокаты, но все адвокаты — лжецы.

Я поднял голову от этих сочных грудей и откинулся на локоть.

— Расскажи мне о вас с Филиппом. Я хочу знать, Алина, несмотря ни на что.

— Я уже говорила тебе, что познакомилась с Филиппом на вечеринке в Париже. Это была, как говорите вы, американцы, любовь с первого взгляда. Он — великолепный мужчина, и когда мы поженились, я знала, что у него было много женщин. Я думала, он отказался от этой жизни, когда мы только поженились. Но... Я уже начала свою карьеру, когда познакомилась с Филиппом. Мне было двадцать семь, когда я встретила его. Это было десять лет назад. Через три года после нашей 

свадьбы у меня родился сын Андре.

— У тебя есть сын? Где он?

— Учится в школе в Париже. Живет с Филиппом.

— Сколько времени...?

— Три месяца, иногда четыре месяца в году. Я всегда по нему скучаю. Я стараюсь как можно больше быть с ним, пока он не в школе. Когда я с ним, он — моя жизнь. Мы делаем все. И я стараюсь вознаградить Филиппа за то время, что мы не вместе...

Она оттолкнула меня и перекатилась на бок, спиной ко мне.

— Жаль, что ты не дождался моего вопроса. Мне даже не нужно видеть твое лицо, чтобы понять, о чем ты думаешь. Какая мать может оставлять мужа и сына на большую часть года, чтобы прислуживать незнакомым людям на том, что является не чем иным, как плавучим отелем? Ты видишь чудовище, когда смотришь на меня сейчас, Билл? Хочешь, я возьму свою одежду и уйду?

Я положил руку на ее обнаженное плечо. Я чувствовал, как она дрожит.

— Другой мужчина просто трахнул бы меня и даже не подумал об этом. Но я уже достаточно знаю о тебе, чтобы понять, что ты не можешь этого сделать. Я тебе противна?

Я снова повернул ее к себе. В этих прекрасных сине-зеленых глазах блестели слезы.

— Нет. Я просто не понимаю.

— Когда я познакомилась с Филиппом, я уже пять лет работала на Бонн Шанс. У меня была карьера. У меня была своя жизнь. После того как мы... узнали... что не можем расстаться... мы говорили об этом. Я проверила другие круизные линии, другие туристические линии. Я даже получила отпуск на три месяца и работала на другой круизной линии. Но...

Она посмотрела на меня так, словно хотела, чтобы я понял.

— Я знаю, что многие моего решения не поймут. Но ты стоял со мной ночью на палубе, смотрел на море во время шторма, видел, как светится небо, видел, как волны катятся в тихую ночь. Каждая ночь отличается от другой. Я думала об уходе из этой жизни, когда мы с Филиппом поженились. Но... мне это нравится. Я люблю море, я люблю свою работу, я люблю людей, которых встречаю, я люблю тот факт, что мы бродим по миру. Ни один другой корабль не похож на этот. У нас есть весь мир. Как я могу все это бросить?

— Через шесть месяцев мы поговорили и решили... Филипп не может бросить свою работу. Это важная работа, и настанет день, когда он станет важным человеком во французском правительстве. Он любит свою работу, но это — еще и шаг на пути к реальной власти. Я не могла просить его отказаться от нее. И я дала ему понять, что, хотя моя работа никогда не принесет таких преимуществ... она для меня не менее важна.

— Итак, мы жили порознь часть года, иногда шесть месяцев, иногда девять, но мы любили друг друга чересчур сильно, чтобы распрощаться. Супружеским парам удается сохранять 

брак, живя порознь, даже в вашей стране.

— А потом... Появился Андре.

Она уткнулась лицом в мою обнаженную грудь и поцеловала оба соска.

— Я взяла годичный отгул. Круизной компании я нравилась, и они сказали, что сохранят мою работу надолго. С отпуском и этим годом я была с Андре, пока ему не исполнился почти год. Я думала, что умру, но оставила его с Филиппом и гувернанткой. Я знала, что не смогу взять его с собой.

— Сто раз я чуть было не пошла к капитану и не сказал ему, что должна уволиться. Но я этого не сделала. И с каждым прошедшим днем мне становилось все легче жить со своим решением. Не легко, Билл, просто легче. Не проходит и дня, чтобы я не думала о нем.

— Ему уже почти семь. А я — мама, которая прилетает с подарками и поцелуями на три месяца в году. Я знаю, что люблю его. Я знаю, что он любит меня. Надеюсь, он полюбит меня, когда вырастет и поймет, что я пропустила большую часть его юной жизни. Но Филипп — замечательный отец. Он воспитывает его как хорошего человека.

— Я не ненавижу тебя, Алина. Я просто...

— Я знаю, что должна была бросить, но...

— Так же, как я давно должен был бросить и, возможно, сохранить жену и семью... Но я не смог... Я понимаю, Алина. Поверь мне, если кто и знает, о чем ты говоришь, так это я.

Она крепко обняла меня.

— Ты веришь в родственные души, Билл? Я до сих пор не могу поверить, что за несколько дней у меня появились... эти чувства к тебе. Сначала ты заинтриговал меня, потом возбудил, а потом сломил мою волю этой проклятой Флёр-де-лис. Знаешь, если я доживу до девяноста лет, то никогда с ней не расстанусь. И если мы никогда больше не увидимся, я всегда буду думать о тебе, когда буду держать ее в руках.

— Тогда это были лучшие семь тысяч американских долларов, которые я когда-либо тратил. Это стоило бы и одной ночи.

Я рассмеялся, почувствовав, как она напряглась. Я знал, что она понимает, что я шучу, но...

— Ты знаешь, почему я так разозлилась на тебя в тот вечер. Я — не проститутка. И никогда ею не была. Но так много богатых и влиятельных мужчин просто автоматически предполагают, что если ты привлекательна и работаешь на таком круизном судне как это, тебя можно купить.

— Тебя бы сейчас здесь не было, если бы ты только подумала, что я пытался тебя купить.

Она нежно прикусила мой сосок, а потом чуть сильнее.

— Ты не смог бы позволить себе купить меня, Уильям Мейтленд.

Я поддразнил ее:

— Так сколько же должна стоить ночь с тобой?

Она сильнее прикусила сосок, затем поцеловала его, чтобы ему стало легче.

— Мне предлагали двадцать тысяч долларов наличными, кондоминиумы, бриллиантовые ожерелья стоимостью не менее двадцати тысяч евро. Один человек, очень старый и богатый араб, предложил 

купить мне собственный остров в Карибском море. Маленький, заметь, меньше полугектара, но он сказал, что там есть водопровод, небольшая электростанция и порт, где могут швартоваться яхты. Все, что ему было нужно,  — это мое тело на месяц.

— У тебя есть собственный остров?

Она укусила меня так сильно, что я вскрикнул Потом начала лизать это место, пока боль не прошла.

— Ты — ублюдок. Ты не умеешь шутить. Нет, я не приняла его предложения.

Я притянул ее губы к себе, и мы некоторое время целовались. Если бы я мог возбудиться, я бы снова оказался внутри нее. Бывал ли я так возбужден, когда мне было восемнадцать? Наконец, мы остановились на некоторое время, чтобы восстановить дыхание. Я закрыл глаза, а когда открыл их снова, Алина сидела рядом со мной на кровати. Она была одета и снова на груди у нее была булавка с Флёр-де-лис.

— Мне пора уйти, Билл, на несколько часов. У меня есть кое-кто, прикрывающий меня, но я — все еще рабочий член команды.

— Ладно. Но сначала... почему ты здесь? Со мной. В моей постели?

— Потому что я очень глупа.

— Почему?

— Дело не в сексе. Когда мы поняли, что будем так часто расставаться, то приняли решение — мы никогда не говорили об этом, но оба знали,  — что я никогда не буду спрашивать его о его жизни в Париже, а он никогда не будет спрашивать меня о моей жизни на Бонн Шанс. Я знаю, что у него есть женщины. Он старается быть сдержанным и осторожным, но он — мужчина... больших аппетитов.

Я взял ее лицо в свои руки и задал вопрос, который не хотел задавать. У меня не было права спрашивать. Но я должен был знать.

— А... твои аппетиты?

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— За последние пять лет я была с тремя мужчинами, не считая моего мужа. Джеральдо был двадцатишестилетним испанцем, чья семья владеет шахтами в Испании и Южной Америке. Он плавал с нами три месяца подряд, соблазняя меня вином, подарками и юмором. Он заставлял меня смеяться. Он был как щенок, жаждущий угодить, такой трогательно прозрачный в желании моего тела. Наконец, я больше не могла говорить «нет».

Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

— Он был прекрасным любовником. Красивым и... большим... и он сосредоточивался больше на моем удовольствии, чем на своем. Мне нравилось проводить с ним время, но я никогда не чувствовала себя виноватой, потому что с ним был чистый секс. Я не давала ему ничего из того, что обещала Филиппу. Наконец, семья заставила его вернуться домой. С тех пор он связывался со мной несколько раз, но знал, что мы больше не будем вместе.

— Вторым был Никколо. Это был шестидесятитрехлетний итальянский торговец мехами из Рима. Он плавал с нами три года назад. Дважды. Он был умным, обаятельным и красивым пожилым мужчиной. Его жена умерла от рака год назад, и он просто... выглядел 

таким потерянным. Я не планировала... быть с ним, но он тронул мое сердце. Когда он вернулся во второй раз, я пришла к нему в первую же ночь на борту.

— А третий — ты.

Она отвела взгляд и осторожно спросила:

— Ты думаешь, я шлюха?

— Нет, не при таких обстоятельствах. Я знаю... Я мог видеть, как у Филиппа были женщины, и каждый может стать одиноким, разлученным со своим мужем на месяцы или годы. Но почему ты сказала, что быть со мной — глупо?

Она потянулась, чтобы обхватить мое лицо одной маленькой рукой.

— Потому что Джеральдо был мальчиком, желавшим секса, а Никколо — печальным пожилым мужчиной, нуждавшимся в исцелении от разбитого сердца. Я никогда не испытывала ничего... серьезного... ни к одному из них. Ничего не могло случиться ни с тем, ни с другим. Они никогда не станут угрозой Филиппу... или тому, что у нас есть.

— Ты же... опасен. Я сказала тебе, что почувствовала искру в первый момент, когда посмотрела на тебя, а ты посмотрел в ответ. Я почувствовала... неустойчивость... С этого момента я потеряла почву под ногами. Я люблю своего мужа... а ты, очевидно, все еще любишь свою жену... но когда я с тобой... Этого не может быть. Мы знакомы чуть больше четырех дней. Невозможно... почувствовать... такие эмоции за такое короткое время...

— И ты собиралась остановить все то, что случилось прошлой ночью. Пока я не сделал этот грандиозный романтический жест. Неужели ты жалеешь, что я съездил в Марш-Харбор?

Она крепко поцеловала меня, прежде чем отпустить.

— Нет. Я никогда не пожалею о прошлой ночи. Когда-нибудь эта жизнь закончится, и мы с Филиппом станем нормальной супружеской парой с взрослым сыном и, надеюсь, внуками. Наверное, в Париже. Филипп станет влиятельным человеком в правительстве, а я буду посещать с ним мероприятия и вечеринки. И люди будут смотреть на нас и говорить, что мы — образец счастливой пары.

— И я буду любить и чтить своего мужа. Но я никогда не забуду, ни тебя, ни те часы, что мы провели вместе. И я надену твою булавку с Флёр-де-лис. Если кто-нибудь спросит, я скажу, что это — подарок от дорогого друга. И Филипп никогда не спросит меня, как именно ты ее мне подарил.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 года, 11 часов утра.

Цена предательства

Последний утренний класс, ворча, как обычно, о своих заданиях по чтению и домашних заданиях по проекту, вышел, когда в дверях ее класса появилась Мириам Бендер. Как обычно, она, казалось, смотрела на Дебби свысока, но на самом деле этого не делала. Она была просто еще одной плоскогрудой сукой.

— Президент Майерс хотел бы видеть вас сейчас, если не возражаете.

Дебби с минуту молча смотрела на нее. Он должен был знать, что из-за летнего расписания до двух часов дня у нее нет другого занятия. Значит, это было нечто спланированное, а не спонтанное. У нее было неприятное чувство, что она знает, что это 

такое.

Бендер постучала в богато украшенную деревянную дверь его кабинета, открыла ее и просунула голову внутрь. Мгновение спустя она жестом пригласила Дебби войти.

Майерс стоял за столом спиной к ней и заканчивал разговор по телефону. Он повесил трубку и жестом пригласил ее сесть на один из стульев перед его столом, который, вероятно, стоил больше, чем она зарабатывала за год. Стулья были так низки, что она смотрела на него снизу-вверх.

«Сто одно правило ведения переговоров». Всегда ставьте противника на более низкий уровень, заставляя его смотреть вверх. Это была мелочь, но в переговорах мелочи имеют значение.

— Спасибо, что пришли, профессор Мейтленд.

— Для меня не составило труда навестить вас, президент Майерс.

Он был стариком, но она произнесла это с достаточной интонацией и намеком и глубоко вздохнула, чтобы понять, что он понял. Флюиды, как называли это дети. Он был стариком, а она не была откровенной, но сексуальная химия между мужчиной и женщиной работала всегда. Если он мог разыгрывать властную руку, она могла разыгрывать то, что ей сдали: секс и большие сиськи.

«Пользуйтесь тем, что имеете»,  — так она всегда учила своих учеников. Прежде чем решила стать профессором, она работала во влиятельном местном охотничьем банке в Джексонвилле. Это поставило ее позади большинства других профессоров с точки зрения возраста и продвижения. Она всегда будет старше всех тех, с кем ей придется бороться за повышение или продвижение. Но...

Она знала, как устроен реальный мир. Многие, если не большинство, профессора пришли прямо из академических кругов. В реальном мире они не работали ни дня. И то, чему они учили голубоглазых, необразованных, совершенно невежественных восемнадцати-, двадцати— или даже двадцатипятилетних, тоже было из книг.

Они не учили, как вести себя с менеджерами, сделавшими фактором своей оценки «дружелюбие», как вести себя с менеджерами, укравшими ваши идеи и выдавшими их за свои собственные. Они понятия не имели, как подыграть вашей внешности, если вы — мужчина, или размеру ваших сисек, если вы — женщина, чтобы привлечь дополнительное внимание, не будучи названными шлюхой или мальчиком-игрушкой. Они понятия не имели, как флиртовать, чтобы не выглядеть так, будто флиртуешь.

Они понятия не имели о тонкой грани между тем, как быть по-деловому горячей и распутной, о том, как важны для вашего продвижения внешность и поведение партнера. Это было несправедливо, но те, кто стоит выше, оценивают тебя по твоей лучшей половине не меньше, чем по твоим собственным способностям. Они понятия не имели, как работать на вечеринках или выездных встречах с начальством.

Она всегда делала все что могла, чтобы использовать некоторые практические знания, которые получила, работая с охотниками, ради своих студентов, давая им академическую сторону, занимаясь своими собственными исследованиями и писательством, воспитывая двоих детей и пытаясь в одиночку сохранить брак. Она знала, что отстала в исследованиях и бумагах, а это просто дало этим придуркам еще одну дубинку, чтобы использовать ее.

Майерс быстро осмотрел ее лицо и тело. Он был стар, но не мертв.

— 

Я ценю это, профессор Мейтленд. Мне бы хотелось... чтобы это был более... приятный разговор.

Ее сердце сделало сальто.

— Я говорил с начальником отдела Ратлиджем о вчерашнем собрании персонала.

— Я знаю, что опоздала, но дома был личностный кризис.

— Дело не только в том, что ваше опоздание вызвало проблемы с окончанием и планированием будущих занятий, но профессор Ратлидж говорит, что это соответствует образцу... небрежности... с вашей стороны. Похоже, что ваша преподавательская деятельность пострадала из-за... личных проблем.

— Президент Майерс, моя... личная жизнь в последнее время была в некотором беспорядке. Вы знаете, почему. Но я выполняла свои учебные задания, мои ученики вовремя получали оценки, а сейчас я работаю над рефератом, который должен быть готов в течение месяца.

Он посмотрел на нее с выражением, которое она не смогла понять.

— Мне очень жаль, профессор, но поступило слишком много жалоб, и есть люди на вашей кафедре, считающие, что я должен попросить вас рассмотреть возможность поиска работы в другом месте.

— Я могу это оспорить.

— Могли бы. Но зачем? Если принято решение, что вы должны уйти, у вас достаточно практического опыта в деловом мире, чтобы понять, что это все равно случится. И хотя вы можете бороться с этим, ущерб, нанесенный вашей репутации, будет настолько серьезным, что в конечном итоге, для вас будет лучше уйти чисто.

Она не заплачет. Но это, в довершение к уходу Келли, уходу Дуга, надвигающемуся разводу... почему, черт возьми, все всегда становится только хуже? Все стало еще хуже, с тех пор как она решила бросить Билла. Но — это было правильное решение.

— Почему?

Он на мгновение опустил взгляд на свой стол, а когда снова посмотрел на нее, она увидела смесь гнева и жалости.

— Я не должен вам этого говорить, и если вы кому-нибудь расскажете, я заявлю, что вы лжете, а если это будет ваше слово против моего, вы знаете, кому поверят. Это разрушит ваш авторитет в будущих усилиях по поиску работы. Поэтому то, что я скажу, останется в этом кабинете. Но я хочу, чтобы вы знали, почему вы теряете свою должность.

Какое-то время он смотрел на ее грудь, потом сказал:

— Однажды я знал женщину типа вас. О, не такую красивую как вы, но она была прекрасна. Я женился на ней, и мы прожили, как мне казалось, пять лет счастливого брака. До того дня, как я застал ее в постели с инструктором по теннису. Это настолько банально, что я до сих пор съеживаюсь, когда говорю об этом. И она плакала, что все еще любит меня, и что это было ошибкой с ее стороны, потому что я слишком много работал, чтобы сделать нашу жизнь такой, какой она хотела.

— Я был молод и глуп и любил ее. Я принял ее обратно. И верю, что она была мне верна. Но это не имело значения. Через год мы развелись.

Он посмотрел ей в глаза, и она подумала, видит 

ли он ее, когда смотрит. Или видит кого-то еще?

— Видите ли, когда что-то сломано, что-то такое хрупкое и неосязаемое, как доверие и вера, оно не может быть восстановлено. Наверное, нам следовало развестись, когда я впервые узнал о ее неверности. Если бы мы тогда расстались насовсем, провели время порознь и встретились снова, мы смогли бы заключить новый брак. Наверное, новые отношения. Но я этого не сделал. И я никогда не смогу вернуть себе то доверие и веру, которые когда-то испытывал к ней.

— После того как мы развелись, я выждал три года и снова женился. Наверное, слишком рано. Моя вторая жена тоже была красивой женщиной. И я никогда не мог заставить себя доверять ей. Мои подозрения отравили наш брак, и эта неудача — моя вина.

— Пять лет спустя я встретил свою нынешнюю жену. Мы женаты уже двадцать девять лет, и у нас есть сын, который сейчас заканчивает свою докторскую работу в Гарварде. Моя жена была мне хорошей женой. И я люблю ее. Но и по сей день не доверяю ей так, как следовало бы.

Он пристально посмотрел на нее, и она поняла, что теперь он видит ее, а не призраки своего прошлого.

— Моя жизнь была отравлена предательством моей первой жены. Я так и не стал тем мужчиной, каким был до того, как вошел к ней в тот день. Такая простая вещь, и все же она преследует меня по сей день. Я до сих пор иногда думаю о ней. И знаю, что в глубине души, очень глубоко, я все еще люблю ее. Она — та женщина, с которой я должен был состариться. Но она все это выбросила.

Взгляд превратился в холодную улыбку.

— Я старался не следить за ней, не хотел знать, как протекает ее жизнь. Но люди говорят, а я вижу. Она была замужем четыре раза. И три раза мужья ей изменяли. У нее нет детей. У нее были проблемы с алкоголем, хотя думаю, что она держит их под контролем. Теперь она живет одна.

— Хотел бы я сказать, что жалею ее, но, честно говоря, ее боль принесла мне утешение. За предательство приходится платить. Иуда Искариот, первый великий предатель, повесился. В конце концов, у него хватило порядочности поступить правильно.

— Вы, профессор Мейтленд, предали человека, который, очевидно, любил вас. Я видел это в нем в тот вечер. Он уже никогда не будет таким, каким был. Он может вернуться и начать новую жизнь, но что-то будет потеряно.

— Вот почему, профессор Мейтленд, я прекращаю ваши отношения с этим университетом.

Она могла бы многое сказать, но ничего такого, что имело бы значение. Она встала, чтобы уйти.

— Профессор Мейтленд. Я знаю, что это был шок, и жизнь будет... трудной... для вас со всем остальным, что будет происходить. Позвольте мне предложить вам связаться с Джонни Августом, общественным защитником Джексонвилла. Я могу лишь сказать вам, что 

в том офисе очень много беспорядков, а из контактов, которые у меня там есть, я знаю, что кто-то с вашим опытом и репутацией в корпоративной организации и операциях сможет вызвать там некоторый интерес. Это зависит строго от вас.

Она вышла, не оглядываясь, и начала думать, когда ее мозг вновь заработал, что ей делать. Выходя из кабинета Майерса, она вдруг поняла, что никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 г.  — 11:30

Я сидел в шезлонге на четвертой палубе и смотрел, как экскурсионные корабли, пыхтя, двигались взад и вперед по несколько неспокойным волнам к небольшой косе земли, которая была превращена в место отдыха для круизных судов с закусочной, кабинками для переодевания, арендой досок для серфинга и несколькими другими туристическими удобствами в этом нигде.

Всего через два дня и две ночи мы вернемся в Джексонвилл. И мой ум уже начинали занимать мысли о том, что меня ждет.

Вероятно через месяц или два начнется суд над «бабушкой-убийцей», перенесенный из Орландо, то есть практически завтра по меркам судебного адвоката. Последний из трех братьев-головорезов, убивающих детей и торгующих наркотиками, должен был предстать перед судом через несколько недель.

Жестокий и злой человек, который забил свою жену до смерти монтировкой, предстанет перед судом и, вероятно, выйдет свободным, если мне не удастся вытащить из шляпы юридического кролика.

А черный полицейский, застреливший белого мужа белой подруги полицейского, а также двух белых братьев мужа, был большой грозовой тучей, нависшей над всем остальным. Белая подружка не потрудилась развестись с мужем, прежде чем переехать к полицейскому.

В идеальном мире его раса, раса подруги и раса трех убитых не имели бы значения. Но в последний раз, когда я мог видеть, мы жили не в идеальном мире.

Я потихоньку пришел к выводу, что сделаю с полицейским, но мертвецы будут все теми же мертвецами, если я отложу решение еще на несколько месяцев. К счастью, никаких временных рамок для убийства не существует. Потому что это на самом деле может означать конец моего пребывания в офисе прокурора штата. Я просто не знал, как поступить правильно, не совершив профессионального самоубийства.

Я размышлял об этих и других вещах, медленно потягивая из бокала неочищенную текилу, насыпая соль на тыльную сторону ладони, пропуская в горло немного текилы, а затем откусывая дольку лимона и наслаждаясь изысканно кислым приливом.

— Я вижу, вы — человек, умеющий пить текилу.

Я поднял глаза. У перил стояла и смотрела на меня сверху вниз высокая брюнетка с большой грудью, губами краснее рубина и глазами с витиевато нарисованными бровями. Я задумался, не испускаю ли я мужские феромоны.

— Боюсь, это — результат впустую растраченной юности.

Она села на шезлонг рядом со мной и протянула мне руку. Я взял ее и потряс. Сидя, она выглядела так же хорошо, как и стоя.

— Я — Даниэль Валле. Одна из помощниц директора круизного судна.

— Рад познакомиться. Я уже встречался с одной из ваших коллег.

— Я 

знаю, с Алиной. Она упоминала о вас, и я видела ее с вами.

— Она — очень милая леди и проделала выдающуюся работу, сделав круиз превосходным.

Она улыбнулась и сказала:

— Уверена. Из вашей комнаты доносились крики. Крики, подозрительно похожие на голос Алины. И когда она появилась сегодня, то пыталась, но не смогла сдержать улыбку.

— Уверен, она часто улыбается.

— Нет, неправда. И все знают почему. Вот почему я хотела вас поблагодарить.

— За...?

— За то, что дали немного счастья женщине, заслуживающей большего. Она — хорошая женщина, хороший товарищ по команде и хороший друг.

Она встала и ушла, не сказав больше ни слова.

Я сидел и думал о том, чтобы заказать еще одну. Я все еще думал об этом, когда рядом со мной сел невысокий рыжеволосый мужчина, пока я допивал текилу. Он был без формы, и мне потребовалась секунда, чтобы его узнать.

— Отец Данливи. Добрыя утра и вам,  — сказал я с моим лучшим фальшивым ирландским акцентом.

Он лишь улыбнулся и сказал:

— Продолжайте свое занятие, мистер Мейтленд. Что за роскошную бурду вы там допиваете?

Я сказал, и он подозвал официанта и заказал один для себя, а другой для меня.

— Еще рано пить, мистер Мейтленд, но, как говорится в великой американской песне: «Где-то уже есть пять часов»!

Мы говорили обо всем, о мировой политике, о возможности новых межплеменных конфликтов в Руанде и о том, является ли текила или «Кровавая Мэри» истинным некоронованным великим напитком западного мира.

— О России говорить нельзя, потому что там ничего не знают, кроме водки, как и об Италии, потому что там вино такое-то и вино сякое-то,  — сказал он, улыбаясь.

Мы немного выпили, а потом он спросил:

— Вы знаете, что она очень противоречива по поводу влечения, которое испытывает к вам?

— Это то, о чем она говорила с вами?

— Помимо всего прочего. Я давал ей советы, какие только мог, но не смог дать никаких ответов.

— Я думаю, как у католического священника, у вас ответ будет довольно очевиден. Она замужем, и не должна спать ни с кем, кроме своего мужа.

— Большинство людей сказали бы именно так, и, вероятно, в девяноста девяти процентах случаев этого правила было бы достаточно. Но... вы знаете о ее положении, положении ее и ее мужа?

— Не только это, но и знаю ее мужа. Я бы назвал его другом, пока не лег в постель с его женой. Полагаю, вы это знаете, потому что на этом корабле все, кажется, знают все. Поскольку я наставляю ему рога, то не знаю, как бы охарактеризовал наши отношения.

— Это всего лишь слова.

— Но слова, как говорит известный американский консервативный политический комментатор, что-то, да значат. Я склонен согласиться. Называйте это как хотите, я соблазнил и спал с замужней женщиной, которая, как мне кажется, любит своего мужа. Я сделал с ним то же самое, что некий сукин сын сделал со мной, когда разрушил мой брак. Не могу сказать,  

что сожалею о содеянном, но и не горжусь этим.

Данливи лизнул соли, откусил лимон, плеснул в рот текилы и сказал:

— Жаль, что Бог не так мудр, как мы. Вы знаете правду, но я не уверен, что Бог так же уверен в ней, как и вы.

— В чем тут сомневаться, отец? Я — адвокат. Я имею дело с фактами, с законами, со стандартами. Без сомнения, она замужем, без сомнения, женатые люди должны быть верны своим супругам, а она, без сомнения, не верна. Где же здесь неуверенность?

— Нет абсолютных уравнений, управляющих человеческим сердцем. Нет никакой уверенности. Есть Божьи правила, которым мы должны следовать, но он знает, и мы знаем, что не всегда будем следовать им. Иногда мы не можем. Алина говорила мне, что вы гордитесь тем, что вы честный человек и поступаете правильно. Судя по тому, что я слышал вчера вечером, вы — хороший человек. И я верю, что вы стараетесь поступать правильно. Но не ругайте себя из-за того, что сделали что-то, что считаете неправильным. Как бы вы ни были добры, только Бог ВСЕГДА поступает правильно, и даже он может быть движим жалостью и любовью.

— Вы уверены, что вы — католический священник? Я всегда думал, что священнослужители будут более уверены в правилах.

Он поставил пустой бокал рядом с шезлонгом и полез в карман брюк, чтобы вытащить тонкий бумажник, из которого вытащил две ламинированные фотографии. На одной была изображена хорошенькая рыжеволосая молодая женщина в платье более раннего поколения. У нее были вьющиеся волосы, ямочки на щеках и милая улыбка. Настоящая ирландская девушка. Я был уверен, что мой отец узнал бы ее и был бы привлечен ирландским качеством ее улыбки.

На второй фотографии был изображен стройный молодой человек, вероятно, лет тридцати, стоящий на подиуме и получающий что-то похожее на памятную наградную табличку. Он был очень похож на отца Данливи.

— Я стал священником чуть позже, чем большинство. Мне было двадцать пять. И уже собирался огласить помолвку. В Ирландии даже в 80-е годы все шло немного по-другому. Это — фотография Брианны О'Коллинз, девушки, на которой я собирался жениться с тех пор, когда мне было семь лет, а ей — шесть.

— Но в свои двадцать лет я начал чувствовать зов. Я боролся с ним так долго, как мог, но в конце концов, понял, что у меня нет выбора. Бог хотел, чтобы я стал священником, и я не мог взять себе жену.

— Это разбило ей сердце, как я и предполагал. Когда я пришел, она отказалась разговаривать со мной, принимать мои звонки. Мои письма оставались без ответа.

— Через два года после того, как я принял сан, я пришел к ней домой, а ее отец и три брата, все большие громилы, кулаками убедили меня, что Брианна больше не хочет меня и, по сути, решила выйти замуж за другого.

— Только год спустя я узнал, что темм летом она покончила 

с собой. Таблетки. Ее похоронили в нашем родном городе. Я посетил ее могилу. На ее надгробии было написано: «Вернулась к ангелам».

— Я рухнул рядом с ней, и единственная причина, по которой я не покончил с собой,  — это то, что я знал, что это будет величайшим грехом. Иногда мне кажется, что я принял неверное решение. Наша вера учит нас, что самоубийство — единственный непростительный грех, и поэтому она должна быть сейчас в аду.

— Только много лет спустя я узнал, что через семь месяцев после того как я стал священником, у нее родился сын. Семья держала его существование в секрете, но это стало известно.

— Когда я узнал об этом, то звонил, посылал письма, нанял частных детективов, использовал ресурсы Ватикана, но ее родители и братья, весь клан, держались стеной. Они могущественны и богаты, и не боялись даже Ватикана. Он вырос так, что я никогда не видел его во плоти.

— Один мой друг увидел эту фотографию в ирландской газете, когда он получал памятную табличку за какие-то деловые достижения. Он занялся семейным бизнесом и, судя по всему, очень преуспел. Когда я увидел эту фотографию, то послал ему письмо, в котором сообщал, кто я такой, и спрашивал, не могу ли с ним встретиться. Я решил, что, поскольку он стал взрослым, я смогу до него добраться, не вмешивая его семью.

Через три недели я получил краткий ответ.

«Я прожил без тебя двадцать пять лет. Ты не счел нужным быть частью моей жизни. Я не вижу причин это менять».

Он посмотрел на обе фотографии, потом убрал их в бумажник.

— Я думал этим заняться, но после... Он ведь был прав. Он прожил всю свою жизнь без меня. Да, это его семья разлучила нас. Но... Именно я принял решение бросить его мать. И думаю, что она, должно быть, любила меня достаточно сильно, чтобы не захотеть воспользоваться своей беременностью как инструментом, чтобы помешать мне стать священником.

— Я отказался от всякого права быть частью его жизни, и, наверное, такова была воля Божья.

Он посмотрел на меня, и, возможно, от морского воздуха его глаза заблестели.

— Видите ли, мистер Мейтленд, у меня нет ответов ни для вас, ни для Алины. Или кого-нибудь еще. Я исполняю волю Божью так, как ее вижу, но когда дело касается сердечных дел...

Он встал.

— Все, что я могу вам сказать, это то, что вы, кажется, делаете ее счастливой. Делает ли она счастливым вас?

Я задумался над его вопросом. Счастливы ли наркоманы, будучи глубоко погружены в мир наркотических грез? Счастливы ли наркоторговцы, собирая большой куш? Был ли счастлив Дуг в тот вечер, когда взял мою жену и трахнул ее до бесчувствия, когда она, несомненно, визжала, как сильно любит его большой член?

Неужели счастье — единственное, что имеет значение в этой жизни?

Потом рядом со мной стояла она в ярком солнечном свете. Черные волосы, синяя с золотом униформа и блестящая золотая 

с бриллиантами заколка в виде Флёр-де-лис, улавливающая свет и отбрасывающая его обратно.

— У меня есть несколько свободных часов, мистер Мейтленд. Не мог бы ты придумать, чем бы мы могли заняться, чтобы скоротать время?

— У меня есть несколько идей.

Она двинулась от меня, говоря:

— Если мы встретимся в твоей каюте, тебе придется ввести меня в курс дела, в прямом смысле слова, конечно.

Наблюдая, как эта фантастическая попа покачивается, двигаясь от меня, я понял, что проиграл. Иногда я думаю, что свобода воли — это иллюзия. Я встал и пошел в том направлении, куда шла она.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 г.  — 12:30

Она подняла голову от бумаг, которые читала, когда услышала стук в дверь своего кабинета и увидела Марка Трентона, просунувшего голову в дверь ее кабинета. Он улыбнулся ей и сказал:

— Привет, Деб. Не могла бы ты пройти в мой кабинет? Ратлидж хотел, чтобы ты взглянула на статью в журнале. Подумал, что это может быть применимо к некоторым нашим классам.

— Марк, можно в другой раз, я действительно в завале? У меня через полчаса занятия, а мне еще нужно немного подготовиться.

Она не сказала, что ее голова кружится, как волчок, что она чувствует тошноту в животе, и ей ничего не хочется больше, чем поехать к родителям, положить голову на колени матери и плакать как ребенок.

— Да ладно, это займет всего несколько минут. Слушай, я потом угощу тебя кофе в «Старбаксе». Ты же любишь их капучино с корицей. Угощаю.

Это не заставило ее сердце биться быстрее, но грубить не имело смысла. Он был неплохим парнем, просто женат на мышастой маленькой сучке, которая, очевидно, ничего не делала для него в постели, что привело к тому, что он слишком много времени крутился вокруг нее, как похотливый щенок. Но, черт возьми, ей нужны были все друзья, которых она могла найти прямо сейчас.

— Ладно, здоровяк, показывай дорогу.

Она последовала за ним в его кабинет, а он указал на газету, лежащую на столе.

— Садись и прочти. Это займет всего несколько минут.

Она села, начала читать и заметила, что он закрыл дверь в свой кабинет. Секретарши сплетничали, и он определенно не хотел, чтобы пошли какие-либо слухи о том, что в ЕГО офисе находится офисный секс-символ.

Кроме того, он был безобиден. Он был одним из тех мужчин, которые терлись о нее своим членом, когда он приглашал ее танцевать на университетской вечеринке, но вел себя так, будто убежал бы как испуганный кролик, если бы она когда-нибудь протянула руку и схватила его. Не то чтобы она когда-нибудь это сделает.

Он стоял позади нее, пока она продолжала читать и пыталась понять, какого черта он думает она сможет извлечь из этой статьи, когда почувствовала, как его рука обхватила ее грудь и сжала. Первая мысль, пришедшая ей в голову, была о том, что она должна попытаться наступить ему на ногу и пнуть по яйцам, потому что он явно 

сошел с ума.

Он опять сжал ее и наклонился, чтобы поцеловать в щеку. Господи Иисусе! Он только что лизнул ее лицо языком. Она двинула стулом назад так, что он ударился о книжный шкаф за столом и взвизгнул. Ей удалось развернуться на стуле лицом к нему, и она осознала, что протягивает руки с ногтями, похожими на когти, чтобы расцарапать его лицо.

— Что с тобой, Марк? Ты что, сошел с ума? Что ты делаешь?

Он заколебался, и она увидела, что он испуган, но потом что-то заставило его напрячься, и он потянулся, чтобы схватить ее за запястья.

Он наклонился, чтобы поцеловать ее, откинув ее голову на спинку стула и изо всех сил попытался просунуть язык между ее зубами?

Наконец она подумала: «Черт возьми, день был слишком плохим, чтобы мириться с этим дерьмом». Она разжала зубы, позволив ему всунуть язык, а затем прикусила его так сильно, как только могла. Он бы закричал, но она крепко удерживала его язык. Она почувствовала вкус крови и подумала, не откусить ли ему этот проклятый отросток, но это создало бы проблем больше, чем она могла вынести.

Наконец, она его отпустила, и он упал навзничь. Она наклонилась к нему, когда он отполз, взяла его руку, положила себе на грудь и сжала ее ладонь поверх своей.

— Если ты хотел пощупать, Марк, почему просто не спросил? Зачем вести себя словно мудак? Хочешь пощупать мою сиську?

Его лицо было калейдоскопом меняющихся эмоций, но победила похоть, и он сжал ее достаточно сильно, чтобы она вскрикнула. Он взял ее руку и положил на свой член, который с каждой секундой становился все тверже. Она чуть не усмехнулась. Он не был гигантом. У Билла был больше. Но она просто терла и сжимала его, пока тот не стал максимально твердым по ее предполлжениям. Потом отступила и изо всех сил ударила по нему коленом.

Он бы закричал, если бы она не зажала ему рот рукой, а когда он попытался вдохнуть, снова опустилась на колени и надавила на него коленом.

— Выдай хоть один гребаный звук, и я превращу этот жалкий член и яйца в тесто, ублюдок. Ты меня понимаешь?

Он попытался вывернуться, но когда она опустила на колено весь свой вес, он остановился и снова задохнулся.

— Ладно, ладно, не делай глупостей. Извини.

— Что происходит, Марк? Ты еще никогда не был таким глупым. Ты понимаешь, что я могу отдать тебя под арест за изнасилование?

— Изнасиловать тебя?  — Он даже усмехнулся.  — Кто поверит, что тебя кто-то может изнасиловать?

Ей хотелось выцарапать ему глаза, но она сдержалась.

— Знаешь, я всерьез подумываю о том, чтобы вырвать тебе язык и оторвать член, кусок дерьма.

— Почему? Потому что я к тебе приставал? Черт, ты и раньше терлась о мой член на танцах, как и у дюжины других парней, которых я знаю. Все знают, что ты — шлюха, только и ждущая подходящего парня. Я почти выиграл пари. Я 

поставил на то, что ты трахнешь Дуга Бейкера через три месяца, после того как с ним познакомишься. Ты продержался дольше, чем я ожидал.

— Значит, я — шлюха, потому что вы, придурки, не могли удержаться, чтобы не тереться об меня своими маленькими штучками в общественных местах, а я не хотела поднимать шум?

— О, перестань, Дебби. Все знают, кто ты. Тебе нравилось, когда парни терлись о тебя своими членами и щупали эти большие сиськи. Любая порядочная женщина дала бы мне пощечину, когда я практически трахнул тебя на танцполе, но только не ты. Тебе понравилось. Знаешь, кто ты? Когда-то у таких было название. Ты — просто гребаная динамо.

Первый раз в жизни она пожалела, что не мужчина, чтобы выбить из него все дерьмо.

— Ладно, ты — бредовый мудак. Но почему именно здесь, и почему сегодня?

— Потому что последние два дня Дуг ходит с таким видом, будто умер его лучший друг. Мы все решили, что между вами что-то произошло. А это значит, что ты — честная добыча. Я подумал, почему бы, черт возьми, и нет. А правда, почему нет? Ты почти не замужем. Если ты не с Дугом, значит, с тобой можно начать. Почему не мне?

Она попятилась от него, не зная, смеяться ей или снова его пнуть.

— Почему не тебе, Марк? Почему мне не трахнуть тебя? Ну, что ж, давай подытожим причины, не возражаешь? Во-первых, ты — скользкая маленькая жаба. У тебя невзрачный маленький член. Это, во-вторых. Ты вызываешь у меня физическое отвращение. Это, в-третьих. Если я позволю тебе войти в мою киску, у меня такое чувство, что ты — эгоистичный мудак, который начнет брызгать, прежде чем я кончу в первый раз. Это — четыре. Потому что для тебя я — просто пара сисек и киска. Тебе на меня насрать. Это — пять.

Она встала и осторожно попятилась от него.

— Я видела твою маленькую мышку-жену и пожалела ее из-за того, как она выглядела. Теперь мне жаль ее, потому что твоя жалкая задница и твое жалкое подобие члена — это все, что ждет ее в спальне. Если только... она не достаточно умна, чтобы получать что-то на стороне.

Она добралась до двери, пока он пытался подняться на ноги и обзывал ее сукой.

Она повернулась и направилась к своему кабинету, когда на кого-то наткнулась. Она потеряла равновесие и уже падала, когда сильная мужская рука схватила ее сначала за руку, а потом за талию и удержала от падения. Возможно, случайно одна большая сиська оказалась зажатой в его руке. Он отстранился, как будто она была в огне.

На нее с расстояния в тридцать сантиметров смотрело лицо с высоким лбом, темно-карими глазами и полными губами и говорило:

— Извиняюсь, мисс. Но на той скорости, на которой вы мчались, я не смог убраться с вашего пути.

Он взглянул ей в лицо, а затем его глаза опустились на ее грудь.

И тут все сошлось. Дуг и Келли. Билл. Унижение от 

Майерса. Келли бросила ее одну в доме. Этот засранец Трентон. Вся гребаная мужская часть человеческой расы.

— Мудак. Тебе недостаточно было ощущений, когда ты меня схватил? Почему все мужчины такие ублюдки? Посмотри хорошенько и убирайся от меня к чертовой матери. Извращенец!

Вокруг них ходили люди, и, естественно, все останавливались, чтобы посмотреть на них двоих, Мужчина густо покраснел, сделал вид, что хочет что-то сказать, потом просто покачал головой, повернулся и пошел прочь.

Через две секунды она поняла, что сама была жопой, но он ушел, а ей все еще нужно было подготовиться к этому уроку. К черту все. К черту мужчин. К черту секс. К черту секс с мужчинами. Может, ей просто следовало быть лесбиянкой? Видит бог, с ними жить не труднее, чем с мужчинами.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 года — 4 часа дня.

Последний ученик последнего класса этого дня наконец-то вышел. Поскольку вокруг никого не было, она опустила голову на кафедру, за которой стояла большую часть занятий. Классы были достаточно большими, чтобы занятия были в основном лекциями, которые она читала, стоя за кафедрой.

Если бы у нее в кабинете была раскладушка, она бы задумалась о том, чтобы просто лечь на нее и постараться забыть, что этот день вообще случился. А лучше — эта неделя. Или последние четыре месяца. Еще лучше — последние пять лет.

Но около восьми вечера домой должен был вернуться Би-Джей из дома друга. Они будут только вдвоем. И она хотела быть там, когда он вернется.

Она понимала, что слишком эмоциональна. Келли, в конце концов, вернется. Подростковые бунты не длятся вечно. Дуг ушел, но она встретит кого-нибудь другого. Господи Иисусе, в этом она не сомневалась. Если только это будет не слизняк вроде Трентона.

Билл исчез, но его уже давно нет. Думая о нем, она почувствовала укол сожаления и в то же время ярость. Если бы он был перед ней... Она потерла лоб. Это было похоже на мигрень.

Безусловно, он был мудаком. Безусловно, именно он разрушил их брак. Безусловно, он сделал все возможное, чтобы разрушить ее карьеру и жизнь, лишь потому, что она хотела жить своей собственной жизнью.

Но все же... эти вспышки ярости и гнева... они почти пугали ее. У них было слишком много лет, он подарил ей слишком много оргазмов, долгое время они были счастливы. С чего были эти вспышки ярости, даже ненависти? Она не должна ненавидеть его, даже сейчас. И она знала, что не ненавидит, потому что были и другие моменты...

О, черт. Ей придется позвонить гинекологу и сдать анализ на гормоны. В ее жизни было слишком много дерьма, чтобы еще и сходить с ума. Может, ей просто нужны гормоны или транквилизаторы.

Выходя, она невольно услышала двух секретарш в общем офисе делового отдела, где шесть секретарш делили общие помещения.

— ... понимаю, что ты имеешь в виду. Я видела его в ресторане с главой кафедры английского. Они сильно на него рассчитывают, но, черт возьми, он 

горячий. Эти волосы и эти глаза... В них можно утонуть...

— ... да, он горячий... но какой-то затрапезный...

— ... да, очень культурный... Но интересно, как бы он выглядел без этой затрапезной одежды. Он не очень хорошо сложен, но, похоже, то, что у него есть, очень мило... похоже, у него хорошая тугая задница... для пожилого парня...

— ... черт... девушка, да ты грабитель колыбели... ты называешь его пожилым... ему не может быть намного больше сорока-сорока пяти...

— ... для тебя это молодой... для меня — пожилой... Но я все равно не выгоню его из постели...

Она подошла к двум секретаршам, которые не знали, что она подслушивала. Она почти могла прочитать их мысли. Ни одна из работавших здесь женщин не питала к ней особой любви. Отчасти это была ее вина, но, черт возьми, все они были кучкой завистливых сук.

Она улыбнулась им и попыталась быть просто еще одной женщиной, работающей в этом здании.

— Привет, вы же говорите не о парне ростом около метра восьмидесяти, с темно-карими глазами? Около часа дня мы чуть не сбили друг друга с ног возле кабинета профессора Трентона. Я никогда не видела его здесь. Это похоже на вашего парня? Кто он?

Они обменялись взглядами, и Дебби не понадобилась телепатия, чтобы прочитать их мысли. Наконец, старшая, выглядевшая так, словно сжевала лимон, сказала:

— Это Клинт... Клинт Эббот.

— Кто он? Новый профессор?

— Наверное, ты не получала последние новости. Он — приглашенный профессор, почетный. Он преподает раздел творческого письма в гуманитарных науках. Он — писатель. Довольно известный. Я не читала ничего из его книг, но читавшие люди говорят, что он довольно хорош. Если тебе нравятся такие вещи. Он не настоящий... литературный... если понимаешь, что я имею в виду.

Она задумалась. Она чувствовала себя плохо из-за того, как повела себя с ним. Не его вина, что он просто оказался рядом, когда ей потребовалось на ком-то сорваться. Но все же...

Узнав, что его временный офис — в Гуманитарном корпусе, она прошла пять минут пешком. К тому времени, как добралась туда, она вспотела, и ее волосы, которые она подняла, выбились в беспорядке. Ее лицо блестело, и она знала, что у нее под мышками были пятна пота, и на мгновение ее охватила паника.

Но, черт возьми, официально она еще не участвовала в гонке охотниц за мужчинами. Ей не стоило беспокоиться о том, чтобы хорошо выглядеть.

Она постучала в дверь с надписью «Профессор Клинтон Эббот».

— Входите.

Она открыла дверь, и когда он поднял голову, его лицо застыло.

— Мне уворачиваться?

— Мне очень жаль. Я просто пришла извиниться. Я была совершенно вне себя. Я не виню вас за то, что вы не хотите говорить со мной, но мое единственное оправдание заключается в том, что вы оказались не в том месте и не в то время. Я злилась не на вас, а на мужчин вообще.

Он расслабился. С минуту смотрел на ее грудь, но если бы не это, она бы 

подумала, что он — гей. Затем он окинул ее взглядом, который всегда следовал за осмотром груди, и его глаза вернулись к ее лицу.

— Почему мне трудно думать, что какой-либо парень когда-нибудь доставит вам проблемы?

— Внешность бывает обманчива. Вы не похожи на писателя.

Он слегка улыбнулся ей.

— А как выглядит писатель?

— Этакий бледный, обычно в толстых очках... выглядящий мямлей.

Он покачал головой.

— Какие стереотипы. Вы же знаете, что говорят о привлекательных блондинках. Стереотипы есть стереотипы.

— Стереотипы верны, если послушать здешние слухи. Блондинки — тупые и помешаны на сексе.

— В вашем случае мне почему-то трудно в это поверить. С тех пор как я здесь, я узнал достаточно, чтобы знать, что вы — некий адъюнкт-профессор на факультете бизнеса четырехлетнего государственного университета, а чтобы работать здесь, вы должны публиковаться. Не совсем то, что можно ожидать от пустоголовой.

— Спасибо.

— За что?

— Это был очень, очень плохой день, и это — первые по-настоящему добрые слова, которые я услышала сегодня. Кстати, меня зовут Дебби Мейт... Дебби Баскомб.

— Не за что. Могу я вас кое о чем спросить?

— Конечно.

— Могу ли я пригласить вас на чашечку кофе? Мой последний урок закончился, и, думаю, ваш тоже. Неподалеку отсюда я обнаружил «Старбакс». Все они — под копирку, но у этого есть какая-то индивидуальность.

— Вашей репутации не пойдет на пользу, если вас увидят рядом со мной. Я развожусь, и у меня есть... был... парень, а большинство думают, что я — просто изменяющая шлюха, которая пойдет за кем угодно с Y-хромосомой. Или пенисом, в любом случае.

Он ухмыльнулся.

— Муж, парень и шлюха одновременно. Как я могу устоять?

— Ублюдок.

Он встал, и она увидела, что он немного выше нее. Метр восемьдесят. Сухой, но не атлет. Он, похоже, сутулился. Он не был мускулистым, как Дуг. Пожилой. На висках у него — легкая седина, которой она раньше не заметила.

Она заставила себя не смотреть на его пах. Не в этот раз. Это был просто хороший парень, а у нее было гораздо больше проблем с мужчинами, чем она могла справиться прямо сейчас.

— Серьезно. Я не в том состоянии, чтобы что-то делать — даже безобидный флирт. Если же вас интересует больше...

Он обошел стол и схватил портфель.

— Я — писатель, профессор Баскомб. Человеческая губка. Люди — это мое дело. Вы говорите как интересный человек. Кто знает, может быть, я включу вас в свою следующую книгу. Сделаю вас бессмертной.

Он ухмыльнулся ей и жестом пригласил выйти за дверь.

— Между прочим, я не слепой и не мертвый. Вы должны знать, как влияете на мужчин, так что, надеюсь, вы не будете возражать, если я немного на вас погляжу. Но это — всего лишь небольшая светская прогулка. Кофе. Ничего больше.

Она терпеть не могла этого, но почувствовала легкое покалывание там, где не хотела. Иметь вагину временами было настолько по-сучьи.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 года — 4 часа дня.

Она лежала в луже моей спермы. Вероятно, в течение следующего месяца я не смогу набрать 

и чайной ложки, но оно того стоило. Она потерла попу и поморщилась.

— Черт возьми, это того стоило, но я неделю буду ходить смешно. Я же говорила тебе, что моя попа — моя лучшая часть. Ты, очевидно, согласен.

Я поцеловал вышеупомянутую попу и нежно прикусил ее. Она хихикнула — невероятно сексуальный звук для такой утонченной женщины.

— Я бы сказал, что доказательство на тебе, красавица.

Она перекатилась ко мне и снова поцеловала. Я становился зависимым от этих поцелуев.

— Мне это нравится, но мне необходимо вернуться на несколько часов. Мы можем поужинать сегодня вечером, если хочешь.

— С удовольствием.

Она приняла душ и оделась, а я растянулся на большой красной кровати.

Она уже почти дошла до двери, когда я спросил ее:

— Как ты это делаешь, Алина?

Она даже не оглянулась на меня.

— Что?

— Когда снова увидишь Филиппа. Как женщина, которой ты являешься сейчас, снова станет его любящей женой? Я знаю, что люди делают это все время, но я никогда не мог понять, как? Я никогда не делал такого, но если бы я это сделал, то знаю, что она бы лишь взглянула на меня и сразу все поняла.

Она вернулась и села на кровать рядом со мной.

— Потому что Филипп знает. Он всегда знал. Точно так же, как я знаю без его слов, что делал он. С этим можно жить, если знать, что являешься частью игры. Я знаю, ты не понимаешь, но для нас это работает.

Она схватила меня за плечо и притянула к себе.

— Помни, что я сказала. Не думай об этом. Нет никакого Филиппа. Нет никакой Дебби. Наших жизней там не существует. Мы — это Алина и Билл, и мы живем в этом мгновении. Мгновение закончится, но и все заканчивается. В этот момент я ничего на свете не хочу, кроме как быть с тобой. Неужели ты не можешь это принять?

— Наверное, придется, Алина. Я знаю, что скажу чертовски серьезно, но мне жаль, что я не встретил тебя первым. Я все еще люблю ее и люблю своих детей, но прямо сейчас, в этот момент, я жалею, что не встретил тебя каким-то образом двадцать лет назад.

Она крепко поцеловала меня, плача.

— Пожалуйста, не делай этого. Ради меня.

Когда она отстранилась, я сказал:

— Хорошо. В настоящий момент Филиппа нет. И нет никакой Дебби. Нет жизни, к которой мы оба могли бы вернуться.

Но когда она ушла, я понял, что лгал.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 года — 4:30 вечера

— Это... печальная история. Но браки заканчиваются. Все время в этой стране. Раньше люди оставались вместе на всю жизнь и мирились с любым дерьмом, с которым им приходилось мириться. Сегодня мы ожидаем получить от брака больше, а если не получаем, то ищем лучший брак.

Она потягивала свой капучино, такой сухой, что в нем был лишь намек на кофе, именно такой, какой она любила.

— Это был не конец. Это был путь к концу. Я задела его 

гордость. Я знаю, что его убивало увидеть меня с Дугом в таком состоянии, хотя у нас и не было романа. Боже, как бы я хотела, чтобы он не поймал нас на этом и не подумал, что мы близки.

Клинт отхлебнул капучино и слизнул белую пену с губ.

— Это было больно, но не это ранило его душу, Дебби. Мужчины могут принять, могут жить с физической неверностью. Много раз они могут возвращать себе женщину, которая была с другим мужчиной. Особенно если не видели реального секса. Когда его видишь, простить гораздо труднее. Но когда женщина, которую любишь, говорит тебе, что больше не любит тебя... это — поцелуй смерти.

Она покачала головой и посмотрела на стол.

— Не могу поверить, что только что рассказала вам все это о своей жизни. Вы — настоящий незнакомец. Как вы это делаете?

— Я же сказал, что я — писатель. Я хорошо разбираюсь в чужих историях.

Она отхлебнула из стакана, выпив больше горячего молока, чем кофе.

— Итак, мистер рассказчик, какова же ваша история?

— Так нечестно — переводить тему на хозяина.

— Я показала вам свою... А теперь покажите свою.

Он помешал свой напиток соломинкой, сделал глоток и уставился на стоянку на оживленном бульваре Бич. Движение в час пик начиналось либо обратно в Джексонвилл, либо к пляжам Джексонвилла на другом конце шоссе.

— Около двадцати лет назад я был репортером, работал в небольшой газете в Палатке, примерно в пятидесяти милях к югу отсюда. Я писал свой первый роман, который позволил бы мне оторваться от газеты и посвятить все свое время писательству. И был женат на Очень Красивой Леди.

— Вот почему я понимаю и сочувствую вашей истории. Элиза была так красива, что на нее было больно смотреть. Она выросла красивой, и каждый мужчина, который видел ее, хотел ее.

— Я женился на ней, как ни странно потому, что умел говорить. Грамотный, образованный мужчина может ухаживать за женщиной. Слова могут творить чудеса. А мне тогда было не слишком сложно, оглядываясь назад. Но...

— Разве не всегда есть «но»?

— Да. Мужчина не может удержать такую красивую женщину. За ней всегда охотилось слишком много парней. Я подозревал ее в любовных похождениях, даже поймал на нескольких, но продолжал прощать и принимать обратно.

— Один из последних любовников был профессиональным футболистом. Бывшим, потому что не смог удержаться от того, чтобы не делать ставки на свои собственные игры и не нюхать то, что ему не следовало. Но у него все еще были деньги от его профессиональной карьеры, и он добился работы в средней школе Палатки в качестве тренера.

— В последний вечер, когда я ее видел, я специально пришел с работы пораньше и застал ее собирающейся выйти с ним на свидание. Я попытался остановить ее, но он избил меня до потери сознания.

— Последние слова, которые я когда-либо слышал от нее, были о том, что я оказался разочарованием... недостаточно большим, по росту или 

размеру пениса, не богатым и не способным сравниться в постели с ее парнем. Она сказала мне, что на следующей неделе собирается подать на развод.

Он продолжал помешивать кофе.

— Это грубо. Я не была настолько плоха. Как давно вы разведены?

— Овдовел. Они пересекали реку Сент-Джонс, направляясь в Восточную Палатку, когда машина, на которой он ехал, свернула наперерез нефтяной цистерне. Он был пьян, или под кайфом, или, может быть, просто развлекался с ней. Обе машины взлетели на воздух. Взрыв был слышен на многие мили вокруг.

— На опознание тел не хватило, но несчастный случай произошел всего через двадцать минут после того, как они уехали от меня, а в полумиле от того места, на берегу реки нашли бумажник с ее удостоверением личности, куда его отправила сила взрыва.

— Мне очень жаль.

— Конечно, потом я возненавидел ее до глубины души. Она вырвала мое сердце. Но со временем эта ненависть рассеялась. Я понял, что именно ее красота и реакция мужчин на нее искалечили ее эмоционально. Думаю, она решила, что единственное, из-за чего к ней питают привязанность, это ее физическая красота. Я любил ее такой, какая она есть, и думаю, что меня она просто презирала.

Он допил свой стакан и с минуту сидел молча.

— Наверное, поэтому вы меня и заинтриговали. Вы — еще одна очень красивая женщина, но принесла ли красота счастье вам?

— Разве вы не видите, насколько я счастлива, как хорошо идет моя жизнь?

Он потянулся и схватил ее за руку.

— Я знаю, что сейчас это выглядит довольно плохо, но вы — крепкий орешек. Я могу прочесть это в вас. И вы великолепны, что, хотя и может вызвать проблемы, является обоюдоострым мечом. Я думаю, что вы можете использовать это. Люди на самом деле берут себя в руки и идут дальше. Когда я пришел в себя и мне рассказали, что случилось с моей женой, я был потрясен. Но я засучил рукава, написал свой первый роман, уехал из Палатки и больше не оглядывался.

Он взял портфель и расстегнул его. Вытащил книгу в мягкой обложке и достал из кармана рубашки ручку. Он написал что-то на внутренней стороне первой страницы и подтолкнул ее к ней.

На обложке был изображен ковбой, сидящий верхом на лошади лицом к реке. На другом берегу реки стояла темноволосая женщина.

— Это был мой первый роман и первый успех. Из него сделали приличный маленький фильм, который дал мне независимость. Это — вестерн, но вам может понравиться. Он сможет отвлечь вас от мыслей. Прочтите и дайте мне знать, что вы о нем думаете. Вот, здесь мой номер сотового.

Возвращаясь домой после одного из худших дней в своей жизни, она вдруг поняла, что чувствует себя лучше. Она не знала почему, но разговор с Клинтом Эбботом поднял ей настроение. Хотя она и не любила вестерны, но знала, что прочитает его.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 года, 7 часов вечера.

Мы с Алиной сидели 

за столиком одни. Ресторан был почти полон, но у нас был столик на шестерых. Мне предстояло серьезно потренироваться после этого круиза, потому что во время этой поездки отсутствие аппетита, мучившее меня в течение трех с половиной месяцев, исчезло. Я не знал, был ли виноват в том круиз, морской воздух, французская кухня или Алина. Вероятно, последнее.

Просто сидя рядом с ней за этим столом, с хрустящей скатертью, с запахами белого вина и французских блюд, смешивавшимися с ее духами, я чувствовал себя молодым. Я уже давно не чувствовала себя таким молодым.

У меня было такое чувство, будто я снова на свидании, и хотя я обладал телом этой женщины почти во всех отношениях, какие только могут быть у мужчины, в нем все еще была какая-то новизна и ожидание того, что произойдет в конце свидания.

Прошла целая жизнь, с тех пор как я испытывал такое чувство. Была разница между свиданиями и браком. Независимо от того, насколько сильно вы влюблены, будучи женатым, такого ожидания не было.

Неизвестность — вот что делало особенной встречу с новой женщиной. Я думал, что никогда больше не захочу испытать это чувство.

Она наклонилась ко мне, взяла тонкий ломтик говядины Шароле в горчичном соусе и протянула мне. Я открыл рот и позволил ей покормить меня. Сбежала капля горчичного соуса, зацепилась за палец, и я ее слизнул.

Я отказывался вспоминать, как Дебби кормила Дуга на празднике УСФ. Но ничего не мог с собой поделать.

Нам потребовалось около часа, чтобы закончить. Раньше днем я часок потренировался и собирался еще сегодня вечером, но сомневался, что сегодня у меня будет время посетить спортзал.

— У меня есть несколько поручений, мон шер, но я постараюсь вернуться в каюту через час или два. Я буду по тебе скучать.

Она не поцеловала меня, потому что даже здесь люди могли видеть нас, но приложила палец к моим губам. Это был жест влюбленной.

Когда она ушла, я сидел за столом, потягивая французский кофе. Я всегда знал, что французский кофе крепок, не такой горький, как кубинский, но крепкий. В Париже Филипп просил барменшу продемонстрировать, как варится кофе в кофейнике или френч-прессе.

Мне потребовался месяц, когда вернулся в США, прежде чем американский кофе перестал быть на вкус словно вода с привкусом кофе. Французский кофе — суперкрепкий.

Рядом со мной сел капитан Мартель и сказал:

— Вы — поклонник французского кофе? Большинству американцев требуется некоторое время, чтобы привить себе вкус к нему. Алина сказала, что вы были в Париже?

— Я поклонник многих французских вещей, капитан.

Он улыбнулся:

— Алина — прекрасная женщина.

Я лишь кивнул.

— Я счастлив, что вы — друзья. Любой может увидеть, что вы... одинокий человек... и Алина...

— Не думаю, чтобы она когда-нибудь чувствовала себя одинокой, капитан. У вас на корабле много красивых женщин, но она — одна в своем классе.

— Она — красивая женщина, но жизнь на этом корабле, где все люди приходят и уходят, может быть одинокой. Вы знаете, что за последние 

два дня она улыбалась больше, чем я помню за все время.

— Вас не смущает, что она — замужняя женщина и довольно откровенна насчет... нас?

Капитан посмотрел на меня и улыбнулся.

— Вот почему мы — французы и многие другие — считаем вас, американцев, несмотря на ваше богатство и власть, наивными детьми. Это — разница в наших взглядах на мир, я думаю, в наших религиозных взглядах. Вы пришли из протестантского мировоззрения — вы либо спасены, либо потеряны, зло или добро. Мы же исходим из католического мировоззрения. Католическая церковь верит, что все мы подвержены ошибкам, что мы — создания Божьи, но также и создания плоти, постоянно стремящиеся и постоянно терпящие неудачу.

Он схватил бутылку белого вина, которая все еще была полна на треть, и налил на два пальца в пустой бокал, после чего сделал хороший глоток.

— Мужчины и женщины, мистер Мейтленд, стремятся найти друг друга, заняться любовью. Это так же просто, как голод, как жажда. Это — аппетит. Это может произойти, когда пары разделены расстоянием, или когда вы живете под одной крышей. Люди заводят романы, влюбляются в других. Так было всегда.

Он поставил стакан на стол.

— Я женат уже тридцать восемь лет. Я очень люблю свою жену и наших четверых детей, но всю нашу супружескую жизнь я прожил в море. Встретив ее, я был моряком. Мы провели гораздо больше времени порознь, чем вместе. Я дорожу нашим временем, проведенным вместе.

— Но я знаю, что она не была верной... в физическом смысле. Она была осторожна. У меня были подозрения, но я никогда не знал, с кем она была. Наши дети могли подозревать, но они не знают и не спрашивают. Она никогда не смущала меня. Наши дети похожи на меня и имеют... некоторые черты, дающие мне уверенность, что они — мои. Но даже если бы это было не так, они — дети моего сердца.

Он пожал плечами.

— Что касается меня, то я — мужчина, и у меня есть аппетит. Я должен быть осторожен из-за своего положения, но я не был монахом, и не ожидаю от своей команды большего, чем ожидаю от себя.

Он снова посмотрел на меня.

— Не знаю, ужасает это вас или вызывает отвращение, но это — правда. Я считаю себя хорошим человеком. Во всех важных отношениях я был верен своей жене. Я старался никогда не подвергать опасности ее здоровье. Я дорожу ею и, когда придет время, надеюсь быть похороненным рядом с ней... но...

Я лишь покачал головой.

— Я понимаю, о чем вы говорите, но вы правы. Мы пришли из двух разных миров.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 года — 8 часов вечера.

Она заканчивала проверять сочинения, когда услышала, как открылась входная дверь и с подъездной дорожки выехала машина.

— Би-Джей?

— Это я, мама.

— Ты уже поел? У меня в микроволновке половина лазаньи.

— Нет, я у Бобби поел пиццу.

— А где Бобби? У меня хватит для вас обоих.

— Его здесь нет.

— Обычно он заходит поздороваться.

Би-Джей вошел в 

кабинет.

— Он хотел, но я сказал ему, что ты, наверное, слишком занята.

— Почему?

— Иногда от него мне становится жутко, мама. То, как он смотрит на тебя.

— Би-Джей, это всего лишь возраст. Все твои друзья пялятся, но они делают это с любыми мамами или учителями, не так ли?

— Не так, как делают они... В любом случае, я хотел кое о чем с тобой поговорить.

— О?

В тоне его голоса было нечто такое, от чего по коже побежали тревожные мурашки.

— О чем?

— Я... эээ... я... не злись из-за этого, ладно?

— Злиться из-за чего?

— Вчера я звонил бабушке Мейтленд. Я хочу провести остаток лета с ней и дедушкой Чарльзом.

— Но... а как же твои летние занятия?.. Почему?

— Этот летний курс — пустая трата времени. Я даже не думаю, что буду достаточно хорош, чтобы получить зачеты. А осенью я смогу все наверстать. Во всяком случае, я познакомился с девушкой в Интернете. Ей пятнадцать лет, и она живет в Орландо. Бабушка Мейтленд сказала, что будет возить меня на свидания. У меня не будет никаких неприятностей, обещаю. Бабушка сказала, что будет меня сопровождать.

Она отложила бумаги и жестом подозвала его. Он подошел и сел на диван рядом с ней. Она взяла его руки в свои.

— Би-Джей, если это из-за Дуга... Я с нипорвала м. Мы закончили. Он сюда не вернется. Обещаю.

Он не смотрел ей в глаза.

— Дело не в том, мама. Это... из-за всего... из-за папы, и развода, и Дуга, и... просто это было очень плохое лето. Я просто хочу уехать на некоторое время. Всего на месяц.

Она была полна решимости не заплакать.

— О... О'к. Ты должен пообещать, что не станешь обузой для бабушки и дедушки. И не попадай ни в какие неприятности. Ты знаешь, что я имею в виду.

— Да... знаю.

Она поймала себя на том, что обнимает его и борется с желанием заплакать. Это ведь всего на месяц.

— Завтра сюда приедет бабушка. Она будет здесь около трех.

— Нет, скажи ей, чтобы она была здесь в шесть. Я хочу с тобой попрощаться.

— О, мама...

— Я собираюсь попрощаться с тобой. Скажи «да» или не уезжай.

— Я позвоню ей.

Когда он ушел в свою комнату, она откинулась на спинку дивана и попыталась проверить письменные работы. Это было невозможно. Если завтра ее уволят, она не сможет проверять другие.

Она попыталась включить телевизор и посмотреть что-нибудь, но через тридцать минут понятия не имела, что именно смотрела.

Она взяла книгу в мягкой обложке, которую дал ей Клинт Эббот. Что угодно, лишь бы это отвлекло ее от мыслей о сплошном кошмаре.

В два часа ночи она обнаружила, что набирает номер на телефоне у кровати.

— Алло?

— Думаю, что в два часа ночи фанаты не часто вам звонят.

— Вообще-то все время. Правда, обычно не плачущие фанаты.

Она вытерла глаза.

— Возможно, я слегка пьяна. Я вас разбудила? Как вам удалось ответить на первый же 

гудок?

— Я — ночная сова. Сплю по четыре-пять часов. Говорят, с возрастом требуется меньше спать. А почему вы плачете?

— Я могла бы сказать, что виновата ваша книга, но не хочу, чтобы вы зазнались. Просто у меня плохое настроение.

— Признайтесь, это из-за книги?

— Ладно, вы выбили из меня это. Почему, черт возьми, он не вернулся за ней через Рио-Гранде? Ее муж был мертв, и вел себя как придурок. Он постоянно ей изменял. Он не заслуживал верной жены. Стрелок же любил ее. Почему он оставил ее одну в этом большом доме?

— Это был наилучший конец. Я бы предпочел, чтобы читатели плакали, а не говорили: «О-о-о».

Потом добавил:

— Кроме того, финал открыт. Ничто не говорит, что он за ней не вернулся. Именно так делает хороший роман. Вы не знаете, что происходит после «конца». И кроме того, если все это было на самом деле, то все произошло сто лет назад. Теперь они оба были бы уже мертвы.

Она сделала еще глоток «Гольдшлагера» и сказала:

— Как такой циник как вы, смог написать такую книгу?

— Что тут скажешь, я талантлив.

— Спасибо.

— Что ж, пожалуйста. А за что?

— За то, что позволили мне выбраться из будней, хотя бы на несколько часов. В любом случае, спокойной ночи.

Каким-то образом ей удалось заснуть.

•  •  •

Вторник, 19 июля 2005 года — 11 часов вечера.

Я держал в объятиях одну из двух самых красивых женщин, которых когда-либо знал, и слушал ее дыхание. Это было легкое, ритмичное дыхание сна. Я же не мог уснуть.

Это было неправильно. Я ошибся. Я не хотел, чтобы это кончалось. Но, как я где-то читал, завтра наступает всегда. Наступит завтра, а потом еще завтра, и закончится лучшая неделя моей жизни за долгое время.

Я чувствовал себя так же, как в ту ночь, когда отец вышел за дверь. Испуганным и беспомощным.

•  •  •

Среда, 20 июля 2005 г.

— Элинор, ты прекрасно выглядишь.

Невысокая стройная женщина посмотрела на Дебби без улыбки.

— Спасибо. Билл-младший готов? Нам придется ехать прямо сейчас, чтобы вернуться домой до раннего утра. Жаль, что я не смогла забрать его, как планировала изначально.

— Прости, но я хотела попрощаться. Я буду по нему скучать.

— Жаль, что ты не скучаешь по другим важным вещам. Другие вещи ты готова отпустить. Я думаю, это просто даст тебе больше времени для... твоей личной жизни.

Дебби протянула руку и почти коснулась пожилой женщины, но взгляд, который получила, остановил ее.

— Мне очень жаль, Элинор. Все, что ты слышала,  — это версия Билла, и я знаю... должно быть, я в ней выгляжу плохо. Но... у каждой истории есть две стороны.

Элинор Мейтленд Голдман молча смотрела на нее.

— Почти двадцать лет назад он рисковал жизнью, чтобы тебя спасти. Тогда я сказала ему, что он дурак. Хорошенькое личико и великолепное тело не годятся для хорошей жены. Я сказала ему...

Она огляделась и убедилась, что Би-Джея нигде нет.

— Тогда я сказала ему, что ты — шлюха, Дебби 

Мейтленд. Ни одна порядочная женщина не позволила бы себе оказаться в таком положении, в каком оказалась ты. Но он позволил тебе соблазнить себя, и все эти годы я молчала. Ты подарила ему двух хороших детей. Я это признаю. Но я всегда знала, что ты разобьешь ему сердце. И ты это сделала. Но думаю, что, в конце концов, ты зашла чересчур далеко. Привести своего «друга» и заниматься с ним сексом в том, что раньше было кроватью Билла... Надеюсь, что это, наконец, все закончилось. Ему больно, Дебби, но он найдет кого-нибудь еще. Кого-то достойного его. А ты можешь... возобновить свой прежний образ жизни.

— Я не собираюсь ругаться с тобой, Элинор, только не там, где может услышать Би-Джей. Билл — твой сын, и я не виню тебя за то, что ты приняла его сторону. На этом я оставлю все как есть.

Би-Джей вышел вместе с мужем Элинор, крупным, сутулым седовласым мужчиной. Они несли три чемодана. Пока Чарльз нес их к машине, Дебби схватила Би-Джея и крепко обняла, несмотря на то, что он вырывался.

— Я хочу, чтобы ты мне звонил.

— Обязательно, мама. Господи, ты ведешь себя так, будто я переезжаю в Сибирь. Это всего в паре часов езды.

Он вышел, а Элинор на мгновение задержалась. Ей не нужно было ничего говорить. Она лишь улыбнулась легкой, торжествующей улыбкой, затем повернулась и вышла за дверь.

Долгое время, после того как машина отъехала, она молча сидела в кабинете. Казалось, комната звенела звуками из прошлого. Она слышала, как Билл спрашивает, не хочет ли она чего-нибудь выпить, предлагает растереть шею или рассказать какую-нибудь забавную историю из мира закона.

Она могла слышать стерео Келли или как та рассказывает своим подругам, каким красавчиком был такой-то и сякой-то. Би-Джей просунул голову в дверь и говорит ей, что в доме абсолютно нечего есть.

Призрачные звуки стихли. Было так тихо, что ей захотелось закричать. Она вспомнила кошмар. Это было неправдой, но... Билл исчез. И Келли исчезла. И Би-Джей исчез. И Дуг исчез. А Клариса была под землей...

•  •  •

Среда, 20 июля 2005 года — 11:55 вечера

— Привет.

— О, привет, Дебби. Читали еще какие-нибудь мои книги?

— Нет, Клинт.

— Я просто подумал... вы говорите тихо... как будто плакали.

— Немного.

— Чем я обязан этому звонку?

— Вы сказали, что вы — ночная сова. Могу я предложить вам выпить, или кофе, или еще что-нибудь?

— Вы хотите в такое время поехать в колледж?

— Нет, я думала, вы приедете... ко мне домой. Я могу указать вам направление.

— Гм...

— У меня есть кофе, безалкогольные напитки, алкоголь... все, что сможет вас заинтересовать. Могу ли я предложить вам что-нибудь, что может вас заинтересовать? Я имею в виду... что угодно...

— Дебби...

— Клинт, мы же взрослые. Я не хочу быть застенчивой. Я хочу, чтобы ты пришел ко мне. Я... моя дочь ушла от меня, сын уехал от меня на месяц к бабушке с дедушкой, муж, с 

которым я развожусь, уплыл в море, а я выгнала мужчину, с которым спала, из своей постели, потому что не думала, что моя несовершеннолетняя дочь сможет держать руки подальше от него... Мне так одиноко, что хочется кричать, а я не хочу идти в бар, подцепить какого-нибудь незнакомца и привести его домой трахаться. Я не такая уж потаскуха... пока... что бы там ни думали... Ты мне нравишься... Я думаю, что нравишься... Нам даже не нужно ничего... делать, если не хочешь... Я просто хочу, чтобы кто-то меня обнял... кто-то был здесь...

— Мне очень жаль, Дебби. Заманчиво, но нет.

— Мне тоже очень жаль. Должно быть, мой голос звучит чертовски жалко.

— Нет. Я не слепой и не мертвый ниже пояса, но это был бы жалкий трах или... благотворительный... трах. У меня еще есть гордость. Когда ты будешь сходить с ума по моему телу, я буду там, но не сегодня.

— Просто такова моя гребаная удача. Меня угораздило связаться с двумя святыми. Святой Билл, который заботится о мире больше, чем о моей киске, и Святой Клинт, который слишком хорош для жалкого траха. Куда катятся мужчины?

— Я не святой, Дебби. На самом деле... Я сейчас вроде как занят. В моей постели — леди. Я улавливаю этот крик из кухни. Я собирался... кое-что, чтобы восстановить нашу энергию... мы оба сейчас устали... она — не ты, но я не собираюсь выгонять ее из постели. Джентльмен так не поступает.

— О, Боже, застрелите меня. Или, может быть, я сделаю это сама. Я не могу поверить, что умоляю незнакомца трахнуть меня, а у него в постели — другая женщина.

— Дебби, послушай меня. Я знаю, что сейчас ты мне не поверишь, но тебе это требуется. Ты никогда по-настоящему не была одна. Но несмотря ни на что, твои дети скоро уйдут. И Билл уйдет, и если у тебя не будет постоянного партнера, ты будешь сшибать по барам, чтобы не спать в одиночестве, и вот тогда ты действительно станешь шлюхой... в реальности, как и в восприятии. Не думаю, что ты этого хочешь. Тебе нужно научиться жить одной, будь то Дуг, Билл или кто-то еще...

— Что сделало тебя таким умным?

— Я пережил это. Ты никогда не будешь так одинока как сейчас... но можешь это сделать...

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года — 8 часов утра.

Я проснулся на неподвижном корабле. Постоянное движение корабля, пробивающегося сквозь океанские приливы, прекратилось. Корабль слегка покачивался в гавани, но мы были дома. Теплое тело в моих руках замурлыкало и перекатилось, уткнувшись головой мне в грудь. Мой член был настолько вымотан, что я даже не мог вспомнить, что такое эрекция. Но я знал. После прошедшего уик-энда я снова понял, что такое классный секс. Не супружеский секс. Отличный секс.

— Значит, мы на месте?

— Похоже на то. Тебе нужно быть где-нибудь?

— Нет.

Она скользнула вниз, пока ее рот не оказался на одном уровне 

с моим членом, и проглотила его, как голодная ранняя пташка моего червяка. Она целеустремленно лизала и сосала, но он был готов к этому.

— Мерде!

— Согласен. Но это ты убила его.

— Он умер хорошей смертью... служа высшему благу.

— И высшее благо было...?

— А что еще? Заставляя меня кончать, кончать и кончать... и так далее.

— Он умер счастливой смертью...

Она со смехом подняла голову и снова попыталась пощекотать мне миндалины. Мы перекатились пару раз и, наконец, остановились, когда она прижала меня к кровати.

— Не думаю, что отпущу тебя. Я буду держать тебя пленником здесь, в этой каюте. Буду проносить контрабандой еду и напитки, а иногда и киску, чтобы ты был счастлив в течение следующих нескольких месяцев.

— Если бы это было возможно, Алина. Если бы было возможно.

Она вздохнула и перевернулась, чтобы лечь рядом со мной.

— Я не извиняюсь. И ни о чем не жалею.

Я обхватил ее лицо левой рукой и провел пальцами правой по ее сочным губам.

— У меня есть сожаления, больше чем немного, мон шер, но я не сожалею. Ни за одну секунду из того, что у нас было...

— Увижу ли я тебя когда-нибудь еще раз?

— Только во сне. Или сможешь увидеть мою фотографию на каком-нибудь веб-сайте, если я снова попаду в новости.

— Ты мог бы воспользоваться служебным положением, задействовать кого-нибудь, чтобы прикрыть тебя, и в следующий раз сплавать с нами. Это займет всего неделю. Возьми месячный отпуск и плавай с нами, пока мы не отправимся в наш следующий порт захода.

Я отстранился от нее и сел на край кровати.

— Нет. Не могу. Если бы я мог сделать это, взять отпуск для кого-то важного в моей жизни, мне бы не понадобилась эта поездка, и я бы никогда не встретил тебя. Есть то, что мне нужно сделать.

Она протянула руку и провела ладонью по моему плечу.

— Ты бы не пришел, даже если бы смог уйти?

Я взял ее руку в свою и сжал.

— Нет. Я бы не вернулся. И не вернусь. Если бы я позволил себе, если бы я позволил себе быть на одном корабле с тобой, произошло бы то же самое.

— И это было бы так ужасно?

— Не для тебя, Алина. Ты довольна своей жизнью, а я... я нет... и не смогу. Я... я не буду использовать слово на «л», но ты же знаешь, что у меня есть к тебе чувства. А я не могу испытывать таких чувств к замужней женщине... которая любит своего мужа и имеет сына, что ждет ее. Я должен жить сам с собой, Алина. Я должен уметь смотреться в зеркало и полюбить того, кто смотрит на меня.

Ее глаза заблестели.

— Я буду думать о тебе, Уильям Мейтленд, и часто. Будешь ли ты думать обо мне, когда вернешься в свой офис и в свою жизнь, как Ангел Смерти?

— Всего лишь каждый день.

Я встал и 

быстро принял душ, затем переоделся в выбранную одежду, положив сотовый телефон в карман. Он был выключен на протяжении всей поездки. Как только я сойду с Бонн Шанс, я снова включу его. И возобновится настоящая жизнь.

У меня было один чемодан, он был упакован и готов. Я уже заполнил декларацию, в которой были перечислены только подарки, которые я приобрел для Би-Джея и Келли. Но, вероятно, потребуется еще пара часов, чтобы покинуть корабль.

Я посмотрел на кровать. Она лежала обнаженная и изящная, розовая и белая на рубиновой простыне.

— Ты не собираешься одеться и проводить меня? Ты собираешься спать внутри?

Она смотрела в потолок.

— Нет. Я не буду смотреть, как ты покидаешь Бон Шанс. Мы попрощаемся здесь. И я не явлюсь на службу, пока мы не начнем готовить корабль к следующему плаванию.

Я поставил чемодан рядом с дверью и снова сел на кровать. Я поцеловал изгиб под ее плечом, когда он спускался к этим восхитительным грудям, а затем в последний раз поцеловал ее в губы.

— Мне было очень приятно познакомиться с тобой во всех смыслах этого слова, мисс де-Жарден.

— Взаимно, мистер Мейтленд.

Я встал, чтобы уйти, но не мог. Я сел в последний раз.

— Алина, не мне указывать тебе, как жить. Но... будь осторожна. Я знаю, что ты любишь эту жизнь, но чего она стоит, если ты потеряешь из-за нее мужа и сына? Будет ли этой жизни достаточно, если это будешь только ты? Мне... не хотелось бы, чтобы ты совершила ту же ошибку, что и я. Для меня уже слишком поздно. Для тебя еще не слишком.

Я встал, взял чемодан и вышел. Я не оглядывался. У меня не было с собой ни фотографий, ничего от нее, чтобы взять с собой. Но это действительно не имело значения.

Ее лицо врезалось мне в память. Фотографии могут быть потеряны или уничтожены, но ничто не сможет затронуть воспоминания в моем сознании.

Я поднялся на четвертую палубу, где уже толпились высаживающиеся пассажиры, и увидел Дэна Дженкинса и Кэролайн. Он помахал мне рукой и, когда я приблизился, подошел пожать мне руку.

— Было очень приятно отправиться с тобой в этот круиз, мистер Мейтленд. Если тебе когда-нибудь понадобится страховка жизни или домовладения, позвони мне,  — сказал он, протягивая мне визитную карточку.

— Обязательно сделаю это. Позаботься о своей новой жене. Они появляются не каждый день,

Когда подошел ближе к кабинкам паспортного контроля, где скучающие таможенники спрашивали пассажиров, что они ввозят, я понял, что прямо передо мной стоит отец Данливи. У него был один чемодан, меньший, чем у меня.

— Отец,  — позвал я его, и он снова посмотрел на меня.

— Мистер Мейтленд, мы постоянно сталкиваемся. Готовы ли вы возобновить свою жизнь?

— Не совсем, но придется. Куда вы направляетесь?

— Нет покоя усталым. Ватикан попросил меня возглавить делегацию в Руанду, чтобы попытаться предотвратить возобновление конфликтов между хуту и тутси. Там уже несколько лет все кипит под 

землей, но есть опасения, что оно вот-вот снова вырвется наружу. Я направляюсь в аэропорт Джексонвилла на рейс, который доставит меня во Францию, а оттуда — в Африку.

Я пожал ему руку.

— Ну, будьте осторожны. Надеюсь, на этот раз вы добьетесь такого же успеха, как и в прошлый.

— Это не в моей власти. Такова Божья воля. Но спасибо за добрые слова. Я буду молиться за вас во всех сферах жизни.

— Я не часто это делаю, но буду молиться за вас, отец.

Он снова повернулся к очереди, и его позвали вперед. Интересно, увижу ли я его когда-нибудь еще, кроме выпусков новостей?

Через полтора часа я уже спускался по трапу на землю Джексонвилла, штат Флорида. Я вдохнул горячий, влажный июльский воздух. Мне показалось, что я возвращаюсь в свою жизнь из сна.

Как и обещал себе, первым делом я включил мобильник. Телефон тут же зазвонил.

Я нажал кнопку разговора. Нет покоя усталым. Интересно, какой кризис меня ждет?

— Привет, пап?

— Эй, Би-Джей... Что случилось?

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года, 9.30 утра.

Могу сказать честно, что никогда не видел выражения, подобного тому, которое Остин Д. (как Даллас) Эдвардс, ОН ЖЕ Большой Человек, нацепил на лицо, когда я отступил от него. Он сидел в своем большом кресле за большим, богато украшенным столом из светлого дерева и смотрел на меня так, словно я был тупоголовым инопланетянином, только что сошедшим с летающей тарелки.

Словно не веря в происходящее, он протянул палец и стер мою помаду со своих губ, где я только что наложил на него большой поцелуй. Языка не было, но это был поцелуй.

За спиной я услышал хихиканье, от которого мог бы окоченеть и труп, и оглянулся на любовницу Эдвардса и невероятную секретаршу Майру. Она держала руки под этими огромными грудями, то ли потому, что от этого они казались еще больше, если это было возможно по-человечески, то ли потому, что каждая из них весила семь-девять килограмм и у нее должна была болеть спина, чтобы носить их без поддержки.

Я остановился по пути в кабинет ее босса и попросил одолжить ее губную помаду, блестящую темно-красную, и она без лишних вопросов протянула мне тюбик. Она просто смотрела на меня с намеком на улыбку, когда я сказал ей:

— Не задавай никаких вопросов. Просто смотри.

Затем вошел в кабинет Эдвардса, тот самый, где, как все предполагали, Эдвардс, несмотря на то, что ему было чуть за шестьдесят, вероятно каждый день получал свои тренировки, манипулируя этими огромными сиськами и пышным телом, которое их несло.

— С возвращением, незнакомец. Надеюсь, ты заметил, что здание все еще стоит. Мы прожили без тебя целую неделю. Это было тяжело, но...

Он замолчал, когда я подошел к его столу, развернул его кресло и поцеловал в губы. Это было все равно что целовать каменную статую. Мы смотрели друг другу в глаза, и я еле сдерживался, чтобы не рассмеяться ему в рот. Но даже не 

пытался высунуть язык. Я держал губы в поцелуе достаточно долго, чтобы проявить уважение, а затем попятился. Моя — вернее, Майры — помада блестела на его сухих губах.

Когда я посмотрел на Майру, та снова начала хихикать, а потом засмеялась, и эти квадратные метры мягких круглых сисек катались, подпрыгивали и покачивались, и впервые в моей жизни, по крайней мере с тех пор как я женился на этой изменщице Дебби Баскомб, я на самом деле ревновал к другому мужчине.

Я попытался представить, как бы она выглядела обнаженной, если бы ее грудь свисала ниже колен. Эдвардс, мой друг и наставник, все это высосал, несомненно трахнул их, потому что как мог какой-нибудь мужчина этого не сделать, и кончил внутрь этого рта, и киски, и попки. По крайней мере, если бы последние десять лет я был свободным человеком, с тех пор, как поступил на службу в прокуратуру штата, я бы так и сделал.

Но я был женат и влюблен в собственную секс-бомбу. Возможно, я все еще влюблен в нее, но через месяц выйду из брака и буду свободен, чтобы отправиться за очаровательной мисс Мартинес. Но она оказалась собственностью моего босса и женатого друга, у которого в постели уже была одна красивая женщина.

И я сомневаюсь, что он благосклонно отнесся бы к тому, что я стану подкатывать к Майре, даже если бы я смог набраться смелости, и было слишком много примеров того, что происходило, когда верный помощник переезжал к женщине своего босса. Вспомните хоть Камелота, и поймете, к чему я приду.

Я неохотно оторвал взгляд от обильных прелестей Майры и снова посмотрел на Эдвардса. По крайней мере, он опять начал дышать.

В комнате воцарилась тишина, пока он не сказал:

— Я помню, что сказал, что хочу, чтобы ты изменил свою удачу, Билл, но на самом деле я никогда не ожидал, что... она измениться настолько сильно.

— Что я могу сказать, Даллас. Я только что обнаружил, что у меня есть давняя страсть к твоему телу. Почему бы нам не попросить Майру выйти на несколько минут, и мы познакомимся поближе.

Я старалась сохранять невозмутимое выражение лица, в то время как Эдвардс выглядел так, будто его вот-вот хватит удар, и в конце концов, Майра разразилась неудержимым смехом, а когда я оглянулся, она рассмеялась так сильно, что мне показалось, она вот-вот упадет на пол. По крайней мере, ее падение будет смягчено.

Потом я позволил себе улыбнуться, и Эдвардс, наконец, понял. Он пристально посмотрел на меня, а потом не смог удержаться и рассмеялся сам. Засмеявшись, он сказал:

— Ты — сукин сын. Ты заставил меня понервничать. Откуда это взялось? Я знаю тебя уже десять лет и не думал, что в твоем серьезном теле есть хоть капля юмора.

— Вытри помаду, пока кто-нибудь не вошел, и мы не породили новый виток диких сплетен, босс. Извини, я ничего не мог поделать. Я дал себе слово на Бон Шанс,  

что, когда вернусь, расцелую тебя и поблагодарю. Думаю, именно это и делает тебя хорошим боссом. Ты знал, что мне нужно, когда этого не знал я сам.

Он уставился на меня, когда перестал смеяться, а затем взглянул на Майру, прежде чем снова посмотреть на меня.

— Ты переспал. Черт побери, ты переспал с кем-то, собака.

— Джентльмены не болтают,  — и Майре:  — Ну, не хорош ли я?

Она бросила на него взгляд, от которого расплавилось бы и железо, и тихо сказала:

— Ты очень, очень хорош.

Может быть, слухи о том, что у него тридцать дюймов, были правдой.

Он покраснел и сказал мне:

— Я рад, что ты хорошо провел время, парень. Твои мозги снова встали на место?  — Потом:  — Ты на самом деле в порядке?

— Нет, не совсем. Я намного лучше, чем был, но мне все еще нужно развестись, и... скажем так, какое-то время я могу быть слегка грубоват. Дай мне немного отпуска на случай, если я слегка сойду с рельсов.

— Ты его получишь, если только не будешь снова прятаться в своем кабинете. Во всяком случае, нет покоя ни грешникам, ни праведникам. Мне нужно, чтобы ты кое с чем разобрался. Я доверяю твоему суждению.

— Я вернулся в город всего полтора часа назад, и еще даже не занес свой чемодан в квартиру, а ты уже заставляешь меня работать?

— Как ты думаешь, почему я плачу тебе такие большие деньги?

Я позволил ему сказать мне об этом, и быстро принял решение о том, что буду делать. На самом деле думать было не о чем. Но я должен пойти и сказать очень несущему несчастье человеку, почему ему придется умереть.

Два часа назад я держал в объятиях прелестную женщину и ощущал вкус мяты на ее губах, и единственное, что имело значение,  — это мир между четырьмя стенами моей каюты. А теперь я снова был в крови и кишках реальности. Это был мой настоящий мир. Другой был несбыточной мечтой.

Я вышел и направился к лифту, когда Майра остановила меня, положив руку мне на плечо.

Я повернулся, и она оказалась в моих объятиях. Казалось, что половина моего тела массируется ее мягкими грудями. Я словно застыл. Этого я не ожидал и не мог удержаться, чтобы не взглянуть через ее плечо, не наблюдает ли за мной из своего кабинета Большой Человек. Не наблюдает.

— Что?— прохрипел я. Мой голос работал не очень хорошо.

— Разве друг не может обнять другого друга, когда тот возвращается к работе?

Я уже начал вылезать из брюк.

— Это не такие объятия, Майра. Мы знаем друг друга больше пяти лет и никогда не касались друг друга. Почему...?

— Вытащи свой мозг из сточной канавы, Билл. Я ничего не могу поделать с большими сиськами. Но я по тебе скучала. Мы все по тебе скучали. Я рада, что ты отправился в этот круиз. Я могу смотреть на тебя и уже вижу разницу. Должно быть, она была 

приятной дамой.

Я молча уставился на нее.

— Ты не из тех парней, что любят трахнуться по-быстрому, и ты истекаешь кровью там, где все видят, что сделала с тобой эта сука. Любая, кто смогла пробиться сквозь твою защиту и сделать тебя таким счастливым, каким ты кажешься, должна быть особенной леди. Ты собираешься увидеться с ней еще раз?

Наконец, я покачал головой.

— Нет, это невозможно. Но она — особенная женщина. И как, черт возьми, ты можешь быть такой горячей и одновременно такой умной?

— Наличие больших сисек не делает тебя автоматически глупой, хотя Дебби — хороший пример того, что иногда такое случается.

Мы молча постояли некоторое время, и, наконец, она меня отпустила.

— До встречи, мистер Мейтленд.

Войдя в лифт и обдумывая ее слова, я понял, что, может быть, это и к лучшему, что после сегодняшнего я, возможно, не буду здесь работать. Если бы я сохранил свою работу, я не знаю, что бы я сделал с Майрой. Они с Эдвардсом не были женаты, но она принадлежала ему. Господи, я не мог просто продолжать ходить вокруг да около, пытаясь украсть чужих женщин.

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года, 10 часов утра.

Она просунула голову в его кабинет, но его там не было. Она вышла и шла, пока не добралась до места, где четыре секретарши из гуманитарных факультетов пользовались общей зоной.

— Профессор Эббот здесь или на занятиях?

Секретарши переглянулись, и Дебби поняла, о чем они думают. К черту их всех. Она стояла молча, пока тишина не стала слишком громкой, и, наконец, одна из них сказала:

— Его урок закончился пару минут назад. Он будет ждать прибытия следующего класса.

Когда Дебби не двинулась с места, пожилая женщина сказала:

— Идите по коридору направо и пройдите мимо следующих двух коридоров. Поверните налево, и — первая дверь слева.

Когда она вошла, он стоял спиной к ней и что-то писал на доске. Несколько последних уходящих студентов-мужчин окинули ее взглядом, которого она ожидала, но она просто проигнорировала их.

— Я ценю вашу оперативность, ребята, но дайте мне несколько минут, хорошо? Подождите немного снаружи и дайте мне поймать...

Какое-то мгновение они просто смотрели друг на друга.

— Привет.

Некоторое время она молчала, потом подошла к нему и легонько поцеловала в щеку. От него пахло «Олд Спайсом». Это был старомодный аромат, и он ему подходил.

— Спасибо.

— Не за что. За что?

— За то, что ты — джентльмен и хороший парень.

— Я приму любую похвалу, которую получу, но в данном случае я ее не заслуживаю. Я и впрямь был занят.

— Знаю, но ты не был обязан... так легко меня щелкнуть по носу. Я так привыкла к парням, сосредоточенным на моих сиськах и заднице, и никогда даже не думала, что внутри этого тела спрятан человек. Я знаю, что ты — мужчина, но... спасибо, что обращаешься со мной как с человеком. И если уж на то пошло, это было не просто приглашение прыгнуть ко мне в постель.  

Я лишь хотела, чтобы в этом доме со мной кто-нибудь был. Я никогда не понимала, насколько велик и одинок этот дом, когда в нем есть только я.

— Понимаю, Дебби. Я же говорил, что был в таком же положении. По крайней мере, твой муж и твои дети все еще живы. Возможно, ты никогда больше не будешь жить с ним в одном доме, но он все еще здесь. Ты можешь взять телефон и позвонить ему. Ты можешь проследить за ним, просто чтобы напомнить себе, как он выглядит. Представь, что бы было, если бы он ушел навсегда. И ты никогда больше не увидела бы его, чтобы отругать или сказать, что тебе жаль, или поделиться тем, что сделали твои дети. Даже у разведенной, у тебя все равно есть двое детей.

— У нас с Элизой детей не было. Ее здесь больше нет. Я никогда не смогу закрыть вопрос. У меня никогда не будет возможности сказать то, что я хотел. Ты можешь в это не верить, но тебе повезло.

Она покачала головой.

— Если это — удача...

Потом она посмотрела на Эббота и задумалась над его словами. И попыталась представить, что Билла больше нет. Как Кларисы... Ушел под землю и никогда не сможет разделить радость от того, что сделали дети, или подержать своих внуков, когда они, в конце концов, появятся. Даже если они никогда больше не скажут друг другу ни одного вежливого слова, по крайней мере, они будут живы, чтобы разделить эти воспоминания.

Она поднесла руку к губам, пытаясь подавить слезы слабости.

— Знаешь, тебе следовало бы стать психотерапевтом. Каждый раз, когда я говорю с тобой, профессор Эббот, ты либо заставляешь меня чувствовать себя лучше, либо заставляешь смотреть на все по-другому.

— Я возьму дешево. Поскольку у тебя никого нет дома, не согласишься ли ты поужинать со мной сегодня вечером? На Беймидоуз есть очень хороший тайский ресторан, который я открыл для себя. Я люблю тайскую кухню, и чем острее, тем лучше. И, если ты не против, мы могли бы заглянуть в ночной клуб и выпить? Звучит ли это как нечто, что тебя интересует?

— Ты же знаешь, что я — порченый товар. Прямо сейчас, очень порченый.

Он подошел к ней, схватил ее за руку и сжал.

— Разве я просил тебя лечь со мной в постель?

— Нет... но...

— Если мы продолжим встречаться, поверь мне, настанет день, когда я захочу тебя в постели. Я — не гей, и мое оборудование все еще работает. Но сегодня я не собираюсь с тобой спать. Послушай, я не могу никого критиковать за то, как они ведут себя в жизни, но ложиться в постель с Дугом Бейкером в ту минуту, когда твой брак взорвался, было очень... неудачно.

— Что я могу сказать? Я — шлюха. По словам моей свекрови, я всегда была такой, и почти все в этом кампусе до сих пор думают, что я такая.

— 

Я этого не говорю. Я просто говорю, что ты заканчивала восемнадцатилетние отношения, у тебя были всевозможные проблемы и проблемы с твоим мужем, и прежде чем ты даже смогла решить, что хочешь прекратить брак, ты впрыгнула в другие отношения. Не нужно быть психотерапевтом, чтобы понять, что это — самоубийство. У тебя голова совсем пошла кругом. Обычно требуются месяцы, а иногда и годы после окончания брака, чтобы привести свою жизнь в порядок. Ты не дала себе достаточно времени.

— Моя жена была полной гребаной сукой, и она вырвала мне сердце, и прошел год, прежде чем я выбросил ее из головы, и два года, прежде чем смог вступить в наполовину нормальные отношения с женщиной без того, чтобы память об Элизе все не испортила. Это все, что я хочу сказать.

— Послушай, Дебби, я не влюблен в тебя. Я не настолько хорошо тебя знаю, чтобы испытывать подобные чувства. Возможно, их не будет и никогда, потому что тебе может кто-то нравиться, но ты не позволяешь этому проникнуть глубже. Я знаю, что ты мне нравишься. Я знаю, что когда-нибудь в будущем я захочу иметь твое великолепное тело. Но сейчас почему бы не успокоиться? Просто ужин, несколько стаканчиков, я отвезу тебя домой и, возможно, буду дрочить как сумасшедший, пиная себя за то, что не уложил тебя в постель. Но у нас есть время, если только завтра не наступит конец света.

— Если это какая-то новая техника обольщения, ты должен ее записать. Ты мог бы сделать целое состояние, продавая ее. Но ответ — да. Я с удовольствием поужинаю с тобой, выпью и просто буду держаться вне этого проклятого дома как можно дольше.

Эббот отпустил ее руку как раз в тот момент, когда на следующий урок начал входить первый из потока студентов, но не раньше, чем она уже начала возбужденно жужжать. Отлично, еще одна запись на мельницу университетских сплетен. К черту все это.

Она повернулась лицом к глазам студентов мужского и женского пола, сделала глубокий вдох, просто чтобы заставить свою грудь подпрыгнуть ради мужчин, улыбнулась и медленно вышла из класса. Она шевелила задницей ровно настолько, чтобы сделать Эббота героем для его учеников мужского пола, а когда вышла из класса, то пошла нормально, зло ухмыляясь. Дала этим ублюдкам кое-что для работы. Она не собиралась оставаться здесь долго, так что, к черту их всех.

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года, 10:15

Я вошел в конференц-зал, где за длинным столом сидели двое мужчин, а один стоял в другом конце комнаты, сразу за чернокожим, одетым в тюремный комбинезон. Дивен Томпсон был третьим из братьев Томпсонов, убившим восьмилетнего мальчика во время облавы на наркотики.

Двое из его братьев ранее предстали перед судом присяжных и получили смертную казнь. При текущем раскладе они никогда не умрут на руках у государства, а если их и казнят, то лет через двадцать. Но они проведут большую часть своей жизни за 

решеткой, живя жизнью, которая будет угнетать лабораторных крыс. И если бы на небесах был Бог, они бы умерли в тюрьме в одной из этих междоусобиц банд.

Дивен был последним из троих, и в понедельник должен был предстать перед судом. Это была одна из причин, по которой я изначально отказывалась выходить в плавание на Бон Шанс. Я хотел быть уверенным, что подведу черту у буквы «т» и расставлю все точки над «й», чтобы убедиться, что ничто не позволит ему сбежать из камеры смертников в Рейфорде. Теперь он бросил гаечный ключ в величественное действие закона.

Рядом с ним сидел одетый в хороший костюм чернокожий мужчина, известный как Энтони Смит: сорокалетний парень, с которым я не раз сталкивался. Мы не особо нравились друг другу, но он, казалось, уважал меня и был для своих клиентов питбулем. К сожалению, большинство из них были подонками, но адвокаты обычно не могут выбирать.

Человеческой стеной, стоявшей за спиной Дивена, был судебный пристав по имени Чарли Кейс. Обычно он работал на судью Германа Херринга и в зале суда, но был готов к любой работе, которая требовалась в здании суда, а зная репутацию Томпсонов как хладнокровных убийц, у которых за стенами были друзья, власть имущие решили, что Кейс будет хорошей нянькой за пределами тюрьмы.

Я сел напротив Дивена, который ссутулился и рассматривал свои длинные ногти. Его волосы были уложены в дреды, что было действительно немного слишком для 1990-х годов, чтобы отправить сообщение, которое он намеревался, и даже в тюрьме он умудрился сделать эту дорогую укладку.

Вне заключения он был бы отягощен золотом и другими разнообразными «побрякушками», все это осталось позади у дверей тюрьмы, но один ослепительный золотой зуб в центре рта давал понять, что это был человек, обладающий деньгами. Язык его тела также недвусмысленно говорил: «Пошел ты», и это было то сообщение, которое он намеревался посылать.

Я открыл папку, которую положил перед собой, и сделал вид, что читаю. Потом взглянул на Дивена.

— Значит, вы хотите признать себя виновным во втором убийстве и принять максимальное наказание в тридцать лет? Это так?

Он посмотрел на меня так, как я смотрю на плавающий кусок дерьма в унитазе, и сказал:

— Великолепно. Ты умеешь читать. Я думал, что ты — просто еще один тупой, расистский мудак, как и все остальные начальники здесь.

Смит бросил на него усталый раздраженный взгляд, затем покачал головой, как обычно делают, имея дело с беспокойным шестилетним ребенком. Вместо этого он посмотрел на меня.

— Это простая сделка, Мейтленд. Он гарантированно проведет в Рейфорде тридцать лет подряд. Никто не просит и не ждет условно-досрочного освобождения. Ему двадцать шесть. А когда выйдет ему будет пятьдесят шесть. За тридцать лет за решеткой любая организация, которая у него есть, будет давно мертва. Дилеры двинутся дальше. Он станет историей. Он никого не убьет, во всяком случае, из граждан. А вы с государством сэкономите, может быть, сто 

или сто пятьдесят тысяч долларов на суде, апелляциях и прочей ерунде. Выигрывают все.

— Все, кроме Маркеса Дугласа.

Дивен бросил на меня тяжелый взгляд.

— Кто, черт возьми, такой Маркес, как его зовут и какое, черт возьми, он имеет ко мне отношение?

Смит бросил на него один из тех взглядов «как ты можешь быть таким глупым? », а затем посмотрел на меня и опустил глаза. Он знал, как все пойдет.

— Маркес Дуглас был восьмилетним мальчиком, чьи мозги вы и ваши братья разбрызгали по стенам его спальни. Он был ребенком, носившим пижаму Человека-паука, и хотел стать астронавтом, когда вырастет.

На секунду Дивен стал похож на человека, но потом решил, что это напрасное усилие, пожал плечами и откинулся назад.

— Ох. Ну, что ж, парня уже нет. Закопав меня, его не вернуть. И все равно это был несчастный случай. Мы не могли знать, что кто-то встанет на пути пули.

— Значит, его убили просто случайно? Вы не собирались никого убивать?

— Нет, кого-то могли и убить, но мы посылали этим придуркам сообщение о том, что может случиться, если они не уберутся с нашей территории.

— Похоже, вы в это верите. Но почему я удивлен, Дивен? Вы — мозг своей команды. Найджел и Рашон любят делать вид, как будто именно они управляют делами, но сами не могут и высморкаться без вашего указания. Вы дергали за ниточки, Дивен, и всегда дергаете.

— И что?

Я вытащил из кармана диктофон, положил его на стол и нажал кнопку воспроизведения.

— ... да, мы знали, что у Браунов в доме завелись крысы. По крайней мере, двое или трое. Вот почему мы сосредоточили огонь на задней спальне. Там, как нам сказали, спали дети.

— Какого черта ты охотился за детьми? Почему не пошел за Браунами? Это они браконьерствовали на вашей территории?

— Это Дивен. Он — самый умный. Он сказал, что, если повезет, мы поймаем одну или двух крыс. Это будет лучше, чем прихлопнуть одного из дилеров. Дилера всегда можно заменить, и все знают, что это связано с бизнесом. Но если убьешь их детей, то вырываешь у них сердце. Вот что он сказал: «вырываешь у них сердце». И посылаешь сообщение следующей команде, которое заставит их дважды подумать.

Я нажал кнопку выключения. Дивен узнал голос брата.

— Этот гребаный идиот, этот тупой сукин сын, мой брат он или нет, я собираюсь отрубить ему гребаную голову.

Смит положил руку на плечо Дивена и, когда тот смерил его убийственным взглядом, ответил ему не менее злобным и сказал:

— Остынь. Заткнись на секунду.

Потом повернулся ко мне:

— Ты же знаешь, Найджел мог выманить сделку, бросив своего брата на растерзание волкам. И сделка все еще имеет смысл.

— Нет. Никакой сделки. Мы идем в суд.

Дивен встал со стула и отодвинул его. Он выглядел так, словно собирался броситься на меня через стол, пока Кейс не положил огромную руку ему на плечо, и Дивен не вспомнил, где он.

— Мы 

что делаем? Ты не можешь. Не тогда, когда я готов умолять. Скажи ему, Смит. Ты сказал, что он не сможет отказаться от сделки.

Смит посмотрел на меня и сказал:

— Я действительно не вижу, что ты можешь упустить это, Мейтленд. Ты говоришь о том, чтобы ударить по налогоплательщикам, может быть, на двести тысяч долларов, и за что? Чтобы отомстить парню, которого можно посадить и не сделать безопасным более чем на целое поколение.

Я только покачал головой.

— Я могу и буду. Мы идем в суд.

— Ты не можешь этого сделать.

— Как я уже сказал, могу и сделаю. Я говорил об этом со своим боссом, перед тем как спуститься сюда, и он согласится со всем, что я решу. Дело не в деньгах.

Дивен посмотрел на меня так, словно не мог поверить своим ушам.

— Тогда в чем?

— Чтобы быть абсолютно уверенным, что ты умрешь в тюрьме и никогда не выйдешь оттуда.

Я посмотрел на него и улыбнулся.

— Я хочу быть уверен, что ты никогда больше не будешь дышать воздухом как свободный человек, до конца своей жизни. Я хочу, чтобы ты жил жизнью, которая доведет лабораторных крыс до самоубийства. Твои братья — кровожадные головорезы, я хочу также и их смерти, но если бы мне пришлось выбирать, я бы позволил им уйти, чтобы добраться до тебя. Я хочу твоей смерти, потому что ты не заслуживаешь жизни. Ты — бешеный пес, а бешеных собак усыпляют. Ты — гребаное чудовище, и я думаю, что буду присутствовать на твоей казни, чтобы убедиться, что ты умрешь, а я смогу вбить кол в твое сердце, чтобы вдвойне убедиться, что ты на самом деле мертв.

Он встал и на этот раз бросился бы на меня через стол, но у него за спиной стоял Кейс, положив обе огромные руки ему на плечи, и он замер. Он знал, на что способен Кейс.

Затем, словно повернув внутри себя выключатель, он вдруг расслабился и снова сел. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я почувствовал, как по телу пробежал холодок.

— О'кей, ты поймал меня, мистер Мейтленд. Ты осудишь меня, и я получу смерть, и отправлюсь в камеру смертников в Рейфорде, и буду получать три хороших приема пищи в день, и упражнения, и свежий воздух во дворе, а мои мальчики будут следить за мной, чтобы гарантировать, что меня не замочат. Я буду смотреть телевизор и читать газеты, и время пройдет. Возможно, когда-нибудь я даже выйду, если отменят смертную казнь.

— Да, каждый день я буду читать газету, особенно раздел некрологов. И когда-нибудь я увижу некролог о твоей жене. А потом о твоих сыне и дочери. И твоих родителях. И всех твоих друзьях. Потому что у меня тоже есть друзья, придурок. И ты не сможешь следить за своей семьей и друзьями двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году. Рано или поздно мои друзья доберутся до 

них, потому что мне ничего не останется делать, кроме как планировать и планировать, как до них добраться.

— Ты думаешь, что ты чертовски крут, Ангел Смерти? Чушь. Ты — просто панк-адвокат. Ты не сможешь остановить это, и я не смогу, потому что мне нечего терять. А тебя я оставлю напоследок. Я хочу посмотреть, хватит ли у тебя смелости покончить с собой, когда я отниму у тебя все, что тебе дорого в этой жизни. Если ты этого не сделаешь, я пришлю кого-нибудь, чтобы закончить работу. К тому времени, как закончу, ты будешь меня благодарить.

Он снова ухмыльнулся.

— О, я слышал, твоя жена — горячая штучка. Просто потому, что ты мне нравишься, прежде чем убью, я попрошу пару моих друзей навестить ее. Один из них — настоящий урод... сорок пять сантиметров в длину и толстый. Он мог бы сниматься в порно, но у него есть какая-то... садистская жилка, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ему нравится рвать своих женщин на части. Я позволю ему сделать анальную операцию этой сучке. Я сделаю видеозапись и позабочусь, чтобы ты, в конце концов, получил копию.

Энтони Смит просто уставился на него, как будто забыл, как говорить.

Дивен снова улыбнулся мне.

— Ты, наверное, записываешь это на пленку, но кого это волнует? Ты никогда не сможешь доказать, что за всем этим на самом деле стою я, а даже если и докажешь, что с того? Дважды казнить нельзя, а я не думаю, что такое сделают даже один раз. Итак, мистер прокурор, мистер Ангел Смерти, как ты чувствуешь себя сейчас?

Я молча сидел и смотрел на него с самым бесстрастным выражением лица в моей жизни. Я не хотел, чтобы он понял, что потряс меня, потому что если я когда-либо и мог прочитать человека, то этого читал как абсолютно, на сто процентов правдивого. И хуже всего было то, что ему не нужны были гении, работающие на него. Как он сказал, невозможно вечно защищать кого-то круглосуточно.

Я посмотрела на Кейса, стоявшего над Дивеном с непроницаемым выражением лица.

— Кейс, помести его в одну из специальных камер. Никаких контактов, никаких телефонных звонков. Никто, кроме тебя или кого-то, кому ты доверяешь, не должен иметь с ним никаких контактов.

Кейс кивнул и рывком поднял Дивена на ноги.

— Ты не сможешь держать меня в изоляции вечно. Мне нужно всего пять минут с кем-то из своих, и твоя семья уйдет.

Я мельком подумал, не попросить ли Кейса оторвать ему голову, но эти камеры были под наблюдением. Мне не сошло бы с рук убийство или просьба к Кейсу совершить убийство. Но искушение было велико.

После их ухода Смит только тер свои руки и старался не смотреть мне в глаза.

— Извини, Мейтленд, этого я не ожидал. Но он — настоящий психопат. Хуже чем все, кого я когда-либо видел.

Я смотрел на него, пока он, наконец, не посмотрел мне в глаза.

— Смит, я 

думаю, ты — честный человек. Так что, не обижайся. Если об этом станет известно, и его друзья получат сообщение, а я не буду уверен, что это сделал Дивен, то приду за тобой. Если кто-то из моей семьи пострадает, я убью тебя. Неважно, куда ты убежишь или спрячешься. Надеюсь, ты мне поверишь.

Он только кивнул.

— Все в порядке, Мейтленд. Если бы это была моя семья, я бы сделал то же самое. Я представляю интересы этих подонков, но я — не один из них.

Выйдя оттуда, я вернулся в свой кабинет, сел за стол и ненадолго задумался о телефонном звонке. Я знал, что они смогут добраться до него даже внутри тюрьмы, и меня невозможно будет с этим связать. Но...

Это было все равно что ехать верхом на тигре. Я мог попросить об одолжении или об одолжениях очень плохого и могущественного человека, имевшего, как он считал, кодекс чести, который обязывал его помочь мне, если я буду нуждаться в помощи. Но как только я воспользуюсь этими услугами, уже я буду у него в долгу. Не я буду владеть им. Он будет владеть мной. А я не мог так жить.

У меня было немного времени. Я бы попробовал придумать другой способ. А пока мне нужно было выполнить одно неотложное дело, которое могло сделать этот визит в мой офис последним официальным актом. Потому что через несколько часов я сам могу стать преступником.

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года — Полдень

— Спасибо, что пристроила меня, Эвелин.

— Ничего страшного, Дебби. Ты была моим пациентом и моим другом в течение долгого времени. Я отправлю эти образцы крови в лабораторию сегодня, и мы получим результаты, вероятно, через сорок восемь часов, самое большее — через семьдесят два. Скажем, в следующий вторник или среду. Скажи мне еще раз, почему ты здесь?

— Я... это трудно выразить словами. Я... я в дезорганизованном состоянии. Бывают моменты, когда я чувствую себя хорошо, а потом ни с того ни с сего начинаю плакать. У меня такое чувство, будто у меня каждый день месячные или все время ПМС.

Доктор Эвелин Крайдер откинулась на спинку кресла и глубоко вздохнула. Дебби подумала, что одной из причин, по которой они, вероятно, сблизились, было то, что Крайдер тоже был фигуристой и красивой, и они не раз смеялись, когда Крайдер говорила о невозможности заставить мужей пациентов смотреть ей в глаза, когда она обсуждала здоровье их жен. И они обоюдно решили, что американские мужчины, все мужчины, были просто ходячими пенисами с маленькими мозгами, прикрепленными к мирским вещам, таким как принесение домой зарплаты.

— Дебби, мы знаем друг друга достаточно долго, чтобы я могла быть с тобой откровенной. То, что ты описываешь,  — это совершенно нормальная реакция на то, что происходит в твоей жизни прямо сейчас. Ты переживаешь развод, заканчивающий долгий брак, ты только что рассталась со своим парнем, твоя дочь разозлилась на тебя и съехала, а твой 

сын тоже съехал. Я не знаю ни одной женщины, которая бы не плакала в такое время.

Дебби покачала головой.

— Дело не только в этом. Я не знаю, как это описать. Я знаю, что мне плохо из-за того, что мы с Биллом расстались. А все остальное чертовски болит. Но... это как... я не могу описать этого, кроме как сказать, что я чувствую, что мир вот-вот закончится, или что я умру. Это... чернота... внутри меня. Мне кажется, что я нахожусь на краю высокого здания и вот-вот упаду. И... У меня снова начались эти кошмары.

Эвелин выпрямилась в кресле.

— Насчет Клариссы?

— Да. Во всяком случае, они еще хуже.

— Даже не будучи психиатром, я могу сказать тебе, почему они вернулись.

— Знаю, Господи, знаю. Ее брак и жизнь пошли прахом, и, похоже, я иду по ее стопам. И знаю, что, в конце концов, все будет хорошо, но это страшно.

— Ты когда-нибудь говорила о них с Биллом? Обо всем, что происходило с Клариссой? О чувствах, которые ты испытывала?

— Нет. Я не могла. Он всегда был вовлечен в судебные дела. И не было ничего, что он бы мог сделать. Ублюдок, он ничего не делал. Если это было нужно мне, а не его драгоценным клиентам. Сукин сын.

Эвелин снова откинулась на спинку стула и уставилась на свою пациентку.

— Ты когда-нибудь слушаешь себя, Дебби, когда говоришь о Билле?

Эвелин уставилась на смотровой стол, на котором сидела.

— Да. Я знаю... там что-то есть. Это я его бросаю. Он никогда не делал мне ничего ужасного. Это я ему изменяла. По-настоящему. Я никогда не прикасалась к Дугу — во всяком случае, сексуально — до нашего разрыва, но у меня был с ним эмоциональный роман. Я знала это в то время, хотя и не могла быть честной с самой собой. И именно он был раздавлен. Но все же, иногда я его ненавижу. Господи, Эвелин, когда твой брак просто гниет и похож на большой старый дуб, который так изъеден, что первый же сильный ветер сбивает его на землю, у тебя не должно оставаться никаких сильных эмоций. Ты должна чувствовать апатию, ничего не чувствовать. Ты не должна ненавидеть беднягу, которого бросаешь. Это еще одна причина, по которой я хотела проверить, не вышли ли из строя мои гормоны. Мои мысли запутаны...?

— Честно говоря, я не думаю, что это гормоны или химия тела. При этом должны и другие признаки и показания. Обычно проблемы с гормональной химией проявляются не только в психологических или эмоциональных симптомах. Они также портят тело, а у тебя, кажется, не проявилось ни одного из этих симптомов.

— Так ты думаешь, я просто схожу с ума?

Эвелин схватила Дебби за руку.

— Я не думаю, что ты сходишь с ума. Я думаю... что что-то... происходит. И полагаю, что тебе нужно поговорить с настоящим профессионалом. В этой области.

Она отпустила руку Дебби, подошла к шкафу в 

стене смотровой и вернулась с визитной карточкой.

Дебби посмотрела на имя и покачала головой.

— Нет. Он знает Билла и работает с ним. Я не собираюсь раскрывать ему все свои секреты.

— Он — хороший человек. И друг. И настоящий профессионал. Я никогда не говорила тебе об этом, но несколько лет назад мы с Аланом переживали... некоторые проблемы. Я пошла к этому человеку, и это заняло некоторое время, но я смогла понять, что происходит между нами. Нам удалось все уладить.

— Он — криминальный психиатр... Он работает с криминальной системой.

— Нет, он — психиатр, и точка. У него есть частные пациенты, не имеющие никакого отношения к судам.

—Не знаю...

— Дебби, поверь. Я позвоню ему и постараюсь уговорить его пригласить тебя на предварительную встречу сегодня вечером. Послушай, ты же знаешь, что что-то не так. Если это больше, чем просто дерьмо от того, что распадаются двадцать лет вашей жизни, то поговорить с человеком, который хорошо разбирается в том, что у тебя в голове, может быть полезным.

Эвелин назначила встречу на полшестого вечера, и выходя из офиса Кридер, Дебби не могла избавиться от чувства, что это будет ошибкой. Но, может быть, и нет.

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года, 12:15

Я вышел в коридор, где располагался ряд кабинетов. Было время обеда, и большинство, если не все профессора, вышли пообедать. Я проверил, чтобы убедиться в этом. Только один из них сидел в своем кабинете, ожидая звонка от секретаря суда по поводу неоплаченного штрафа за нарушение правил дорожного движения, о котором, по его словам, он ничего не знал.

Его секретарша и еще два профессора сидели за ее столом. Она должна была уйти на обед. Это было осложнением. Следом за мной вошли Карлос и Эрнесто и встали по другую сторону ее стола. Сначала она смотрела на нас троих без всякой тревоги. Увидев мое лицо, она потянулась к телефону на столе.

Карлос покачал головой и осторожно снял ее руку с телефона. Она начала подниматься, но снова села, переводя взгляд с одного из нас на другого. Я взглянул на Карлоса, и он молча кивнул мне. Я подошел к первой закрытой двери. Я постучал по ней левой рукой. Потом постучал еще раз.

— Что там, Карли? Карли? Это ты? Я жду звонка. Просто заходи.

Я постучал еще раз и в третий.

Дверь открылась, и в дверях стоял Дуг Бейкер, глядя на меня в недоумении, прежде чем то, что он увидел, начало осознаваться, а его тело начало реагировать. Он поднял руки вверх, потому что, должно быть, увидел в моих глазах, что происходит. Но опоздал и, несмотря на свою подготовку, был слишком медлителен.

Я взмахнул правым кулаком и через секунду почувствовал удовлетворительный хруст, когда кастет, сжимающий мой кулак, раздавил ему нос. Он бы закричал, но все, что вышло, было глотком воздуха. Когда он отлетел назад, я последовал за ним, изо всех сил ударив его кастетом в солнечное сплетение.

От удара 

у него перехватило дыхание, и боль, должно быть, на секунду заставила его замолчать. Все, что я мог слышать, было его хриплое дыхание. Он отлетел назад и возможно перелетел бы через стол, но я схватил его за рубашку и развернул так, что смог получить чистый удар по почкам. Я ударил его сильно, дважды, как учил меня Карлос.

Я был готов ударить его сзади по яйцам, но он развернулся и ударил меня локтем по голове. На секунду голова у меня закружилась, и прежде чем я успел встряхнуть ее, он развернулся, оторвался от стола, и я не смог блокировать удар, который видел лишь секунду, прежде чем вокруг моего левого глаза взорвался мир.

Теперь я был единственным, кто мог бы закричать, если бы смог достаточно долго удерживать голову прямо. Перед моим взором пробегали красные и белые ленты, а свет угасал. Я в панике закрыл глаз. Не так уж плохо было смотреть одним здоровым глазом.

К счастью, следующий удар я увидел и смог сдвинуть голову достаточно далеко, чтобы он не оторвал мне ее, просто скользнув по лбу и оставив в ушах звон, когда я отлетел назад и попытался поймать себя на одном из стульев у входа в его кабинет.

Он поднес руку к носу, который превратился в кровавое месиво, и пробормотал:

— Ублюдок, ты разбил мой чертов нос.

Еще один удар пришелся мне в лицо с другой стороны и содрал кожу. Должно быть, он носил кольцо, этот ублюдок.

Мне удалось поднять руки, как учили меня Карлос и Эрнесто, и блокировать его следующие удары. Когда он снова занес правую руку, мне удалось блокировать удар кастетом, и на этот раз он закричал.

— Больно, сукин ты сын? Ну, а как насчет этого?

Он пытался удержать правую руку и ударить левой, но я поднырнул и бросил свой вес и свое тело вслед за ударом в его сторону, и то, что было похоже на треск кости, согнуло его. Он упал назад, а я последовал за ним с еще двумя правыми боковыми, пытаясь ударить в ребро, если уж мне удалось сломать его.

Он попытался замахнуться на меня левой, но был прирожденным правшой, и удар получился не слишком сильным. Я последовал за ним с правым ударом в челюсть, который смог сломать несколько зубов и отправить его задницу назад через стол. После чего между ним и мной оказался стол.

Я стоял по другую сторону стола и смотрел, как он пытается удерживать свое тело, соскользнув в кресло за столом. Он сидел, а я старался не потерять сознание от сильнейшей боли, пронзающей левую половину моего лица.

Изо рта у него текла кровь. Возможно, это из его носа, но я надеялся, что нанес какой-то внутренний урон. Он снова попытался дотронуться до носа, но поморщился. Наконец, он поднял на меня глаза.

— Что-то ты слишком долго возился, чертов придурок. Меня интересовало, хватит ли у тебя когда-нибудь смелости напасть на 

меня? Я уже три месяца трахаю твою жену, а тебе потребовалось столько времени, чтобы что-то с этим сделать. Ты жалок.

— Думаешь, мне есть дело до этой сучки? Тебе надо провериться, если переживешь это. Она трахала, наверное, половину здешнего персонала. Никто не знает, какие виды бактерий ты таскаешь в себе.

В дверях показалось испуганное лицо секретарши.

— Профессор Бейкер... вы в порядке?.. Я вызову охрану... Убирайтесь от меня, ублюдки.

Она отталкивала Карлоса и Эрнесто.

— Нет!  — закричал на нее Дуг.  — Никому не звони, Карли. Никому ничего не говори. Проклятье. Держи рот на замке и ничего не делай. Не беспокойся об этом засранце. Я отправлю его в реанимацию.

Она позволила Карлосу и Эрнесто увести себя.

Он глубоко вздохнул.

— На церемонии награждения ты поставил меня на место только потому, что я пытался быть хорошим парнем... и произвести впечатление на Дебби. Я мог бы тебя убить. И единственная причина, по которой ты все еще дышишь, это... потому что ты использовал эти кастеты. Но теперь они тебя не спасут. Я надеру тебе задницу, старик.

Я поманил его указательным пальцем.

— Почему бы тебе не подойти сюда и не показать этому старику, какой ты плохой?

Он приподнялся и чуть не согнулся. Я видел, что повредил ему ребра, и ему было трудно выпрямиться. Каким-то образом он это сделал и обошел стол.

Он был похож на человеческую бензопилу. Я блокировал примерно треть его ударов. Единственная причина, по которой он меня не убил, заключалась в том, что он не мог эффективно использовать свой правый кулак и морщился так, будто ему было больнее, когда он бьет меня, чем мне самому. Тем не менее, он откинул меня от стены и разбил мне губу, а второй удар в левый глаз заставил меня закричать.

Я благодарил Бога за эти сеансы с Эрнесто, потому что, даже когда он причинял мне боль, я мог продолжать думать. Я слегка наклонился, и он достал меня левой рукой, а я ударил его в живот, раз, другой, третий, и почувствовал, как с каждым ударом он вздрагивает. Потом, когда он уже почти склонился надо мной, я придвинулся и ударил его по лицу своим черепом.

Он старался не делать этого, но заплакал от боли, пытаясь дотронуться до носа, и снова упал навзничь на стол. На этот раз он оказался на полу за столом.

Мне пришлось перегнуться через стол, чтобы увидеть его, но я подождал, пока он не посмотрел на меня снизу, избитый как был я. Я улыбнулся и сказал:

— Ты ничему не учишься, не так ли, идиот? Сколько раз я могу проделывать с тобой этот трюк? Наша страна, должно быть, была в очень дерьмовом состоянии, если такой неудачник как ты, почти добрался до Олимпиады.

Он поморщился и попытался приподняться, опираясь на стул, но сдался и рухнул на пол.

Он глубоко вздохнул и выдохнул. Потом посмотрел на меня и лишь покачал головой.

— Я и не думал, что 

в тебе это есть, старый ублюдок. Я просто... не знаю, почему ты потрудился сделать это сам. Мой дядя — окружной прокурор на севере. Ты мог бы... один телефонный звонок — и я рано или поздно умру. Вы, ребята, просто мафия... с юридическими степенями. Ты был настолько зол, что сам пришел за мной, зная, что я, скорее всего, тебя убью? Почему?

— Да, я мог заставить тебя исчезнуть. И все еще могу. Но сначала я хотел сам надрать тебе задницу.

Он глубоко вздохнул и поморщился. Я определенно причинил ему вред. Но с другой стороны, мне было трудно держаться на ногах.

— Не то чтобы сейчас это имело какое-то значение, придурок... но какого черта ты разозлился?

Я посмотрел на него и подумал, был ли он вообще человеком.

— Почему я разозлился?

— Да. У тебя нет никаких причин злиться на меня... Ты выбросил Дебби. Она поклялась, что не думала, что ты трахаешься у нее за спиной в своем офисе, но если... ты не получаешь чего-то где-то, то должен быть самым слабым... мудаком, который когда-либо ходил по земле. Она была полностью готова, а это означало, что ты не заботишься о домашних делах. Тебе некого винить, кроме себя. Такой женщине как она, нужно много секса, а... она не получала его от тебя.

— Ты думаешь, я здесь из-за Дебби?

— А из-за кого же еще?

— Ты — гребаный мудак... Я тебя убью за то, что ты сделал с Келли.

— Келли? А что я сделал с Келли?

— Не веди себя глупее, чем ты есть. Тебе мало было Дебби? Самая горячая чертова женщина в УСФ. Ты трахал ее в моей постели, а тебе понадобилось взять также и мою семнадцатилетнюю дочь. Она же гребаный ребенок... просто ребенок...

— Я... о, дерьмо...

Он выглядел так, словно пытался придумать убедительную ложь.

— Не знаю, как ты узнал об этом, но... ничего не случилось. Правда. Дебби может тебе сказать.

— Мне может сказать Дебби? Она была в комнате, когда ты занимался сексом с нашей дочерью?

Почему-то это было больно. Я решил, что вся моя любовь к ней исчезнет. Но подумать только, что она отдаст этому ублюдку нашу дочь...

— Нет. Не знаю, как ты узнал, но Дебби опаздывала на встречу. Она ушла от меня спящего... в твоей спальне. Я просыпаюсь, а кто-то сосет мой член... Полагал, что это была Дебби. Когда очнулся, то увидел, что это — Келли. У меня чуть не случился сердечный приступ... Она прокралась в дом ночью. Когда я понял, что происходит, я оттолкнул ее. Я не идиот. Блядь... несовершеннолетняя дочь прокурора... ради Бога... Я могу получить киску в любое время, когда захочу. Я не собираюсь рисковать жизнью ради несовершеннолетней.

— Ты — лживый мешок дерьма, пытающийся спасти свою задницу.

— Поговори с Дебби. Она что-то забыла и уже собиралась войти... обратно в спальню, когда все услышала.

— Это хорошая история, но дома был также Би-Джей. Он слышал спор 

и слышал, как она тебя вышвырнула. Зачем ей это делать, если ты ничего не делаешь с Келли?

Он лишь вздохнул.

— Она была права. Келли в меня влюблена. Если бы я остался, она, вероятно, закончила бы тем, что трахнула меня... Я имею в виду, что я — всего лишь человек.

— Она — маленькая девочка...

— О, будь реалистом, папочка. Она — горячая штучка, и готов поспорить, что прямо сейчас ее трахают некоторые из ее подростков-бойфрендов... Ты смотрел в последнее время на ее сиськи? Или эту задницу?

Я сглотнул кровь и снова поманил его.

— Давай выйдем из-за стола и поиграем еще.

Он лишь покачал головой.

— Думаю, что нет. Я думаю, то, что у нас здесь... раньше называлось мексиканским противостоянием. Я встану, и ты меня убьешь. Ты вернешься сюда за мной, и я снесу тебе голову. Почему бы тебе просто не уйти... пока не появился кто-нибудь и не вызвал охрану.

— А почему тебя это должно волновать? Это ведь меня арестуют.

— Потому что я ухожу отсюда. У меня была работа... на крючке в Чикаго в течение месяца, но я не мог нажать на курок и принять ее, потому что не хотел бросать Дебби. Но раз уж мы закончили, я принял... эту работу. Ты уже однажды подстрелил меня на церемонии награждения. Если станет известно об этой драке... ты можешь испортить мне жизнь, еще до того как я приступлю к новой работе. Я просто хочу выбраться отсюда без лишних проблем.

Я поговорю с Дебби. Если он лжет, я найду его снова. Но что-то в его словах застряло у меня в голове.

— Ты уезжаешь из города. Тебе не нужно никого впечатлять. Ты — кобель, ты преследовал мою жену, забрал ее у меня, трахнул ее и теперь двигаешься дальше. Зачем притворяться, что она тебе небезразлична?

— Мне и впрямь жаль тебя, Мейтленд. Действительно жаль. Да... Я хотел ее, и соблазнил, и трахал до усрачки в течение трех месяцев, и я... любил каждую минуту этого. Если бы она согласилась переехать со мной в Чикаго, я бы взял ее. И она это знает. Я бы... даже забрал твоих сопляков, если бы они были частью пакета.

— На самом деле ты ее не заслуживаешь, знаешь это? Она красивая... и горячая, и умная, и все, что ей когда-либо было нужно, это парень, который заботился бы о ней... чтобы держать себя в форме и проводить с ней некоторое время вдали от работы. Ты можешь винить меня и винить ее, если тебе от этого станет легче, но... ты спишь один, потому что сам ушел от нее.

— А знаешь, почему она не пошла со мной? Она сказала, что я для нее слишком молод, и это не сработает, но это... не то. Она все еще любит тебя. Ты — чертов невежественный ублюдок, а она все еще любит тебя. Нет справедливости... мужик, нет справедливости.

Я удивлялся, как он мог быть 

профессором в государственном университете и быть таким невероятно глупым.

— Она так сильно меня любит, что в ночь нашей маленькой ссоры затащила тебя в мою постель и три месяца трахала до полусмерти? Скажи, профессор, что бы она со мной сделала, если бы возненавидела?

Он лишь снова покачал головой.

— Это безнадежно. Вы двое заслуживаете друг друга.

— Что здесь происходит?

В дверях стоял темноволосый мужчина, глядя на нас обоих. Я мог понять его любопытство. Офис превратился в катастрофу. Я был катастрофой. Дуг был настоящей катастрофой.

— Эй, парень, двигай дальше.

— Кто ты?  — спросил темноволосый мужчина Эрнесто, когда крупный латиноамериканец подошел к нему.

— Не твое собачье дело. Убирайся отсюда.

Эрнесто протянул свою большую лапу и схватил мужчину за плечо. Темноволосый мужчина, одетый в костюм и галстук, был похож на профессора. Но одним быстрым движением он что-то сделал, и прежде чем я успел пошевелиться, Эрнесто оказался на коленях, его запястье было схвачено одной из рук маленького человека.

— Исус Христос,  — почти закричал Эрнесто, пытаясь высвободить руку. Темноволосый мужчина безучастно посмотрел на него, потом снова поднял глаза, и я поймал его взгляд.

Как и в случае с Бон Шанс, у меня по спине пробежали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом. Но это было не совсем так. Это было больше похоже на тот раз, когда я в одиночку столкнулся с тем смертельно опасным псом. Но это было не животное.

Когда я посмотрел в его пустые глаза, я увидел то, что видел только один раз в своей жизни. Семь лет назад я привлек к суду Бернарда Ван Диллуна, каннибала из племени Велака. Диллун убил одиннадцать человек в маленьком городке округа Патнэм недалеко от Палатки. Он сдирал с них шкуру живьем, отрезал различные части тела и съедал их, пока они были еще живы.

Когда присяжные вынесли обвинительный вердикт в убийстве первой степени с отягчающими обстоятельствами, он встал в цепях и кандалах и жестом пригласил подойти меня. Я прошел через зал суда, и пока все стояли вокруг нас, он сказал мне, что однажды выйдет, и я буду смотреть на то, как он вырвет мое сердце, пока я еще буду жив.

Слова были леденящими, но на самом деле то, что заставило меня задрожать внутри, было выражение его глаз. Как будто с него сорвали человеческую маску, и оттуда выглянуло нечто темное и нечеловеческое. Я подумал, не этого ли Ван Диллуна видели его жертвы в последние мгновения.

И на какую-то долю секунды, одним здоровым глазом, я увидел вспышку... чего-то... темного и опасного в глазах этого кроткого университетского типа. И, казалось, даже не напрягаясь, он поставил сильного молодого человека на колени, к этому времени Эрнесто уже хныкал.

Карлос стоял перед ним, умиротворяюще протянув руки.

— Сеньор, прошу вас... пожалуйста... Я прошу прощения за моего друга... он молод и глуп. Он не хотел ничего плохого. Прими мои извинения.

— Пол... отпусти его, пожалуйста.

Мужчина перевел взгляд с Эрнесто 

на разбитое лицо Дуга.

— Похоже, здесь началась Третья мировая война, Дуг. Ты уверен, что не хочешь, чтобы я вызвал охрану?

Дуг вылез из-за стола и подошел ко мне.

— Послушай, Пол, я знаю, ты слышал сплетни о том, что случилось четыре месяца назад, а может, и три с половиной. О ссоре... и моих... отношениях с Дебби Мейтленд. Даже в Дювале, я знаю... говорили об этом.

— С тех пор моя голова лежит на плахе. Я просто... получил новую должность в Университете Рузвельта. Буду работать в отделе коммерции и предпринимательства. Это хорошая работа.

— Если об этом доложат, и этого засранца — а это Уильям Мейтленд — арестуют, он потеряет свою... работу, но все дерьмо, из-за которого я попал в кипящий котел, снова всколыхнется. Я не могу позволить себе огласки, пожалуйста... просто уйди.

Пол уставился на него, потом на меня.

— Вы — муж Дебби Мейтленд? Почему вы такой глупый? Она бросила вас, а вы рискуете всей своей карьерой, чтобы избить Дуга Бейкера. В этом нет никакого смысла.

Его голос был ровным и спокойным, и в нем не было ни малейшего намека на животное, которое скрывалось внутри него.

— Иногда приходится делать глупости, потому что нет выбора.

На мгновение в его голосе что-то промелькнуло.

— Выбор есть всегда, мистер Мейтленд. Это то, что поднимает нас над животными.

Он оглянулся на Дуга и в то же время отпустил Эрнесто. Тот застонал и упал бы на пол, если бы его не подхватил Карлос.

— Тебе нужно, чтобы кто-нибудь отвез тебя в больницу, Дуг. И, мистер Мейтленд, вы тоже в полном беспорядке. Хорошо, что я ничего не видел и не должен ничего сообщать.

А потом он ушел.

Позади нас стояла Карли и плакала.

— Хочешь, я вызову «скорую»?

— Нет,  — ответил я.  — Мои друзья и я позаботимся о нем.

Он бросил на меня быстрый взгляд.

— Хочешь, чтобы я объяснил? Это поможет тебе в твоей новой работе. Карлос — тренер по боксу, учитель и специалист по повреждениям, и он обработал больше боксерских травм, чем большинство врачей. Ты будешь в хороших руках.

Наконец, Дуг посмотрел на Карли и сказал:

— Со мной все будет хорошо, Карли. Мы просто немного... поссорились. Не могла бы ты... прибраться в офисе как можно лучше? Держи дверь закрытой.

Я сунул кастет в карман и вышел, слегка опираясь на Карлоса, в то время как Дуг осторожно шел рядом с Эрнесто. Тот продолжал потирать запястье в том месте, где его схватил Пол.

— Боже, папа, я никогда в жизни не испытывал ничего подобного. Возможно, у меня сломана кость. Мне самому нужно сделать рентген. Кто, черт возьми, этот парень?

— Пол Доннелли,  — ответил Дуг.  — Он возглавляет отдел по связям с общественностью Университета Дюваля. Он часто бывает здесь на конференциях с нашими людьми по проектам. Я встречался с ним и его женой на нескольких вечеринках. Господи Иисусе, ты говоришь о сексе. Его жена — единственная женщина, которую я когда-либо встречал, которая могла 

бы составить конкуренцию Дебби.

Он снова посмотрел на меня.

— Разница только в том, что Дебби — не шлюха. Мне пришлось над ней поработать. Жена же Пола крутит за его спиной так, что для меня большая загадка, почему он никогда не натыкался на это. Он — самый невежественный муж в западном мире. Выглядит очень проницательным. Но просто ходит спокойно и тихо, в то время как его жена трахает каждого мужчину в округе.

Карлос наклонился ко мне и прошептал:

— Да. Пол Доннелли — очень опасный человек. Женат на очень изменчивой жене. Я запомню это имя, потому что у меня такое чувство, что он снова встретится со мной. Для блага его жены я надеюсь, что нет. Эрнесто — молодой, сильный мужчина. А этот человек мог сломать ему руку. Это — чудовищная сила. Это не то, что можно развить. С этим либо рождаешься, либо нет.

Я сказал себе: «Да, Пол Доннелли, я запомню твое имя».

С

Четверг, 21 июля 2005 года — 2 часа дня.

В этот конкретный момент времени я выглядел и чувствовал себя выжившим в Третьей мировой войне. Мое лицо было похоже на одного из тех мутантов в фильмах ужасов 1950-х годов: левый глаз был растекающейся лужицей красного, коричневого и желтого, прежде чем доктор Гэри Уэллс из Отделения неотложной помощи Шанда осмотрел его и залепил пластырем, введя несколько лекарств под глаз.

— Ты говоришь, что повредил глаз, когда тебя ударило дверной ручкой? Это была потрясающая дверная ручка. Похоже, у нее есть костяшки пальцев.

— Это моя версия, и я ее придерживаюсь.

Он лишь покачал головой. Восемь лет назад я отправил в камеру смертников в Рейфорде трех головорезов, изнасиловавших и убивших его жену, когда те застали ее выходящей из Шэнда ранним субботним утром, и Уэллс никогда этого не забудет. Он снова женился, но по-прежнему каждые несколько месяцев проверял, насколько близки они к смерти в камере смертников.

— Удивительные вещи делают сейчас с дверными ручками,  — сухо заметил он.  — Во всяком случае, я не думаю, что эта... дверная ручка... раздробила кость вокруг глаза, хотя, возможно, и есть некоторые тонкие трещины, которые должны зажить сами по себе. Также я почти уверен, что роговица и сам глаз не пострадали. Ты должен прийти сюда примерно через неделю и позволить мне проверить все еще раз.

Он указал на остальную часть моего лица, которое представляло собой лоскутное одеяло из синяков, порезов, пары отсутствующих кусков в нижней губе и общего хаоса.

— Все остальное — поверхностно. Со временем раны заживут, и не думаю, что через неделю или около того ты все еще будешь пугать маленьких детей.

Он подретушировал мое лицо несколькими небольшими бандажами, мазями с антибиотиками и отступил назад, чтобы посмотреть на свою работу.

— Ты — счастливчик, Билл. Эта дверная ручка могла стоить тебе глаза. Это как раз причина, по которой в боксе были введены боксерские перчатки. «Дверная ручка», что ударила тебя, была реально взбешена и знала, что делает. Тебе повезло. Кстати,  

как там сама дверная ручка?

Вокруг никого не было.

— Ему пару раз сломали нос. Вероятно, он больше не сможет позировать для «Плейгёрл». И полагаю, что сломал ему пару ребер, но не думаю, что он получил какие-либо реальные внутренние повреждения. Мой профессиональный тренер по боксу сейчас заботится о нем.

— Я рад, что ты не причинил ему слишком большого вреда. Я знаю, что сейчас это кажется довольно плохим. Когда... Шарон... исчезла... я не думал, что когда-нибудь снова проснусь и буду рад вновь быть живым. Но теперь у меня есть Мелисса и маленький Брэд, и я каждое утро радуюсь, что жив. Все наладится, Билл.

Я только хмыкнул. Я был счастлив за него, но сам только сейчас начинал видеть возможность жизни после Дебби.

Я смог сесть за руль и направился в спортзал Карлоса, где он обрабатывал и перевязывал Дуга Бейкера. Когда я вошел, Бейкер и Эрнесто говорили о политике, связанной с отбором боксеров, которые и впрямь выиграли места в олимпийских командах. Бейкер кисло посмотрел на меня и сказал:

— Надеюсь, ты потеряешь этот чертов глаз. Мне больно каждый раз, когда я вдыхаю, и Бог знает, как будет выглядеть мой нос. Возможно, мне понадобится пластическая операция. И ты сломал мне руку, черт возьми.

Он поднял правую руку, которую Карлос заковал в гипс.

Карлос сильно хлопнул его по спине и ухмыльнулся, когда Бейкер поморщился, сказав:

— Не будь ребенком, профессор. Это придаст тебе характер. Любая женщина, которая отворачивается от сломанного носа, вероятно, вообще не стоит того, чтобы ее имели.

— Спасибо, Карлос, Эрнесто. Я ценю, что ты всегда рядом. И еще, Дуг, я хочу, чтобы ты уехал из города. Ты говоришь, что у тебя есть работа в Чикаго. Не задерживайся с отъездом. Я хочу, чтобы между тобой и Келли было не меньше тысячи миль. Как можно скорее, понял? Мне бы хотелось, чтобы тебя заклеймили сексуальным хищником и запретили общаться с детьми всю оставшуюся жизнь. Убирайся из города. Не искушай меня.

Я вышел. Мне и правда достаточно хватило видеть этого ублюдка в течение одного дня. Я надеялся, что он уедет из города.

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года-2 часа дня.

— Проходите сюда, мисс Баскомб.

Дебби последовала за коренастой пожилой женщиной в кабинет, на табличке которого было написано: «Джонни Август — общественный защитник».

Она уже встречалась с Августом. За те десять лет, что Билл проработал в прокуратуре штата, она познакомилась с большинством адвокатов по обе стороны прохода, с судьями и чиновниками. Войдя, она сделала приветственный жест рукой, но потом поняла, что это лишнее, и просто сказала:

— Пожалуйста, не вставайте, мистер Август. Я ценю ваш жест, но в нем нет необходимости.

Август был кудрявым пятидесятилетним мужчиной, выглядевшим на двадцать лет моложе. Он больше всего походил на деревенского мальчишку, ставшего старше, но не повзрослевшего. Его руки все еще казались слишком большими для его тела. Она подумала, что он выглядит так, словно должен жевать травинку и 

смотреть на облака в летний день, босой и счастливый.

Конечно, все это было притворством. Он был интеллектуалом ростом метр девяносто восемь, с отличием окончившим Гарвард и, прежде чем потерять зрение, читал Платона в греческих и латинских изданиях. Но он овладел искусством обаяния «о, черт возьми, южный мальчик», которое заставляло его раз за разом переизбираться Государственным защитником.

Он посмотрел на нее приятным, но немного рассеянным взглядом взрослого, потерявшего зрение, став взрослым. Он знал, как все выглядит, знал, куда ему следует смотреть, но видел все только в формах и размытых очертаниях.

— Миссис Мейтленд. Приятно... ну, не видеть вас, конечно, но чувствовать вас здесь, в моем кабинете.

— Я — Баскомб, мистер Август.

Она старалась, чтобы в ее голосе не прозвучали нотки раздражения, чтобы сохранить то медовое очарование, которым хотела завладеть этим мужчиной, раздевавшим ее догола так же легко, как и любой другой здоровый мужчина, когда у него еще были остатки зрения,.

Она всегда ему нравилась, и даже больше, чем просто тело и лицо, и знала это. Он был одним из тех мужчин, которые, казалось, не бросали вызов, но визуально наслаждались видом прекрасного женского тела. И на тех бесконечных событиях в суде, на которые она позволяла Биллу затащить себя во время их брака, он действительно обращался с ней так, словно у нее в голове были мозги. Разговор с ним был чем-то большим, чем обычное взаимодействие мужского и женского флирта.

— Мне очень жаль, мисс Баскомб. Просто я слишком давно знал вас как миссис Мейтленд. Будет трудно избавиться от этой привычки.

Она села на стул перед ним и по привычке скрестила ноги и откинулась на спинку, улыбаясь ему. Она увидела, как он жестом отправил толстую секретаршу, закрывшую за собой дверь.

— Понимаю. Мне тоже трудно было избавиться от этой привычки. Вот почему я теперь называю себя Дебби Баскомб. Мы с Биллом разведемся меньше чем через месяц, и мне... мне нужно начать строить собственную жизнь, а не просто быть известной как жена Билла Мейтленда. Иногда мне все еще смешно называть себя Баскомб... но это необходимо.

Он уставился на нее, и она задумалась, сколько же на самом деле зрения он сохранил.

— Мне было жаль об этом услышать, Дебби. Никто никогда не знает, каков на самом деле чужой брак, но этот мужчина любил вас. Правда... Как бы то ни было, я согласился встретиться с вами ради старых добрых времен и потому, что вы оставили мне интересное сообщение. Не могли бы вы уточнить?

— Что касается моего послания, то я здесь, потому что нуждаюсь в вас и думаю, что вы нуждаетесь во мне.

Он молча смотрел в ее сторону, и через минуту она продолжила:

— Я здесь потому, что ухожу из УСФ, по причинам, которые мне не нужно вам объяснять. Я знаю, что вы знакомы с президентом Майерсом, и думаю, что он позвонил вам, прежде чем сообщить мне, что здесь может 

быть шанс получить работу в... в другом качестве, чем я имела на академической арене.

— Я говорил с ним. Вообще-то мы — старые друзья.

— Я знаю, что вы знакомы. Я провела небольшое расследование — на самом деле большое за короткое время — после того, как встретилась с ним вчера. И решила, что за его намеком на то, что я свяжусь с вами, стоит какая-то идея. Я просто не понимаю, почему он предложил помощь тому, кого, очевидно, ненавидит так же сильно, как и меня.

Август сцепил пальцы перед собой.

— Дело не в том, что он вас ненавидит, Дебби. Я бы сказал, что вы... его беспокоите. Вы пробуждаете воспоминания, которые он пытается подавить. Я знаю это лишь потому, что мы были друзьями между моим вторым и третьим разводами и, как мужчины, имеющие вместе подобный опыт, мы познакомились с тем, как думаем о некоторых вещах. Если бы он на самом деле вас ненавидел, то не стал бы говорить о вас со мной.

— Давайте просто скажем, что, по-моему, он считал, что изгнать вас из уютной академической утробы, в которой вы чувствуете себя комфортно, и заставить барахтаться во внешнем мире — это для вас и наказание, и шанс переделать свою жизнь. Откровенно говоря, если вас уничтожат, он сможет успокоить свою совесть сознанием того, что дал вам шанс начать новую жизнь. А вы им не воспользовался. Теперь... не скажете, зачем вы мне нужны?

— Вы читали в последнее время газеты?

— Нет, но мне их читали.

— Тогда вы знаете, что ваш офис почти постоянно находится в политической горячке. Вы превышаете свои бюджеты и должны постоянно обращаться к государству за дополнительным финансированием, чтобы закончить свои бюджетные годы, плюс деньги просто имеют привычку исчезать, и никто не может точно сказать, куда они делись. Если бы не ваша личная популярность и не тот факт, что все знают, что вы — честный человек, губернатор давно бы вас уволил.

— Кроме того, у вас в офисе постоянно бурлит вода с клеветой среди ваших подчиненных, большинство из которых, похоже, больше озабочены тем, чтобы сесть в ваше кресло, нежели выигрывать дела, и в целом этот офис воспринимается как убежище, управляемое заключенными, а не сильным администратором.

Он сидел и молча смотрел на нее своим слепым взглядом в течение бесконечного времени, но она держала рот на замке. Если она погибнет в огне, то, по крайней мере, погибнет, сражаясь.

— Так вы хотите сказать, что я — дерьмовый администратор?

— Вы — прекрасный адвокат.

Наконец, он улыбнулся.

— Очень хорошо сказано. У вас может быть политическое будущее. Да, признаю, что, возможно, я — не самый лучший администратор на планете. Я бы лишь сказал, что руководить офисом, полным амбициозных, спорящих молодых юристов,  — сродни выпасу кошек. Это легче сказать, чем сделать.

— Как я уже сказал, у меня было не так много времени, чтобы расследовать это, но я знаю, что структура типичной юридической фирмы ближе к средневековью,  

чем к двадцать первому веку. Возможно, вы этого не знаете, но то, что я исследовала и чему училась, было сосредоточено на корпоративной структуре и, что более важно, на том, чтобы сделать организации более последовательными и эффективными в своей основной деятельности.

Она наклонилась вперед.

— Мне нужно время, чтобы все спланировать и подготовить презентацию о том, как я могу быть вам полезна в этом офисе. Во всяком случае, вам может быть выгодно, чтобы кто-то был «плохим полицейским» для вас как «хорошего полицейского», когда вам приходится укреплять дисциплину или предпринимать непопулярные действия. Влиятельный офис-менеджер мог бы сыграть эту роль.

Август сидел, потирая костяшки одной большой руки другой, а потом повернулся на стуле так, чтобы смотреть в другую сторону. Не нужно быть экспертом в переговорах, чтобы понять, что это — плохой знак.

— Все это очень интересно, мисс Баскомб. Дебби. Но...

— Но... что, Джонни?

— Возможно, мне следует хотя бы позволить вам сделать презентацию, но я должен вам сказать, что у меня есть некоторые опасения по поводу того, чтобы ввести вас в этот офис.

— Почему?

— Мы знаем друг друга, Дебби, так что, давайте будем откровенны. Это — ваша... репутация...

— Не могли бы вы уточнить, мистер Август? Может быть, это моя репутация шлюхи с большой грудью, которая бесится на офисных вечеринках? Именно это вы слышали? Я удивлена, что адвокат воспринимает инсинуации как факт. Кто-нибудь когда-нибудь видел, как что-то происходило между мной и любым мужчиной на любой вечеринке, кроме парней, трущихся о женщину во время танца? Или, может быть, поцелуй под омелой на вечеринке в офисе? У меня есть родимое пятно, которое не видно под обычной одеждой. В какой-нибудь из историй о парнях, которым якобы повезло со мной, что они сняли с меня топ или платье, кто-нибудь когда-нибудь упоминал это родимое пятно? Вам не кажется, мистер Август, что если бы парни трахали меня направо и налево, как рассказывают байки, то кто-нибудь бы об этом упомянул?

— Нет, но, Дебби, давайте будем честными, вы всегда были в центре внимания мужчин на этих вечеринках, и парни бегали за вами. И еще этот вопрос с Дугом Бейкером...

— Этого не случилось, пока мой брак не умер... И позвольте мне сказать, несмотря на то, что все любят моего будущего бывшего, он не тот, кого нельзя обвинить в смерти этого брака.

Джонни Август повернулся к ней лицом и протянул руку, чтобы остановить.

— Дебби, поймите меня правильно. Я — не ханжа. Мужчины и женщины общаются друг с другом... внутри офиса и снаружи. У меня нет никаких проблем, чтобы очень горячая, очень сексуальная женщина пришла работать сюда, даже если большинство мужчин начнут пытаться убить друг друга, чтобы завоевать вашу благосклонность. Проблема у меня с вами не в вас, а в мужчине, который станет вашим бывшим.

— В Билле? Вы сомневаетесь в том, чтобы нанять меня из-за Билла?

— Да. Смотрите. Я не боюсь Билла Мейтленда.  

Он — хороший, жесткий судебный адвокат и переиграл многих моих людей. Но он такой же человек, как и все. Он — всего лишь мужчина. Но он очень могущественный мужчина. Остин Эдвардс позволяет ему в значительной степени управлять офисом, в то время как сам баллотируется на пост губернатора.

— Дело в том, что наша контора не пользуется популярностью. Никто на самом деле не любит Офис общественного защитника. Большинство наших клиентов... многие из них,  — отморозки. Многие из них виновны если не в тех преступлениях, в которых их обвиняют, то в чем-то другом. Мы не вызываем теплых и нежных чувств у публики.

— У прокуратуры штата всегда имеется преимущество. Она превосходит нас по численности и вооружению. У них есть копы, сыщики, ресурсы, с которыми мы не можем сравниться. Если на месте Билла окажется настоящий сукин сын, тот, кто жаждет заголовков, он может распять людей. В стране много плохих прокуроров. Билл Мейтленд всегда был справедливым человеком. Он тверд как гвоздь, но честен и играет по правилам. А вы — его Ахиллесова пята. Вот уже три месяца он рыщет по зданию суда, как лев с большим шипом в заднице. Если кто-то шутит про измену его жены, он совершенно неожиданно рвет их. Один из его помощников чуть не лишился работы за то, что сказал о вас нечто недоброе. Любому, кто не совсем слепой, ясно, что парень все еще зациклен на вас.

— Я должен спросить себя: что, если я вас найму, а вы придете сюда и оступитесь, или в вас влюбится какой-нибудь парень, и станет известно, что один из моих помощников трахает бывшую жену Билла Мейтленда? Хотите знать, что, по-моему, произойдет? То, что я боюсь, произойдет?

— Я боюсь, что он выместит свой гнев на всех, кто связан с этой конторой. Далее, как я уже сказал, я его не боюсь. Мы поборемся в суде, и я все равно получу свою зарплату, вернусь домой и хорошенько высплюсь. Но люди, которых мы представляем... они пострадают. У наших клиентов не так уж много денег. У них нет таких ресурсов, как у представителей высшего среднего класса. Они гораздо ближе к земле и могут пострадать от разъяренного прокурора гораздо больше.

— Наверное, я хочу сказать, Дебби, что если вы не можете держать это в своих штанах, так сказать, то сможете причинить большой вред людям, чье главное преступление — бедность и беспомощность. Не знаю, могу ли я рисковать.

Наконец, она сказала:

— Я ценю вашу откровенность, Джонни. Все, что я могу сказать, это то, что мне нужна эта работа, и я сделаю все, чтобы не подвергнуть ее опасности. Я могу обещать вам, что буду держать свое в штанах, если ваши ребята сделают то же самое. Я не вижу проблем, а наши... проблемы... мы с Биллом решим. Все, что я могу попросить,  — это дать мне хотя бы шанс показать, что я могу улучшить этот 

офис.

— Хорошо, я посмотрю на все, что вы захотите мне представить. И обещаю, что постараюсь быть справедливым в оценке вас. Я хотел бы попросить вас только об одном маленьком одолжении.

— Да?

— Ради Бога, пожалуйста, никогда не надевайте в этот офис ничего облегающего. Я не хочу, чтобы здесь вспыхнул бунт.

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года-3 часа

— О? Боже, Билл... мистер Мейтленд, что случилось?

Я отмахнулся от Шерил, в то время как из своих кабинетов вышли две другие секретарши и пара помощников прокурора, чтобы посмотреть в мою сторону. С приклеенной нашлепкой на глазу, разнообразными красно-желто-коричневыми синяками и разбитым ртом, я не был удивлен такой реакцией.

— Я спускался по лестнице в своей квартире, промахнулся ступенькой и свалился с одной или двух из них,  — солгал я, как мне показалось, довольно гладко.

— Ты в порядке?

— Я в порядке, Шерил. Я уже был в больнице. Мне придется неделю или две поносить пластырь, но я поправлюсь. Проследи, чтобы все узнали, в чем дело, чтобы по офису не поползли дикие слухи, ладно?

Я как можно резвее направился в свой кабинет. Дикие слухи все равно будут бродить по зданию, но, по крайней мере, я смогу предотвратить худшие из них. Я закрыл дверь и сел, пытаясь подумать о том, что было передо мной.

На столе лежала записка, в которой говорилось, что дважды звонил преподобный Монтгомери и сейчас зайдет. Я вдруг пожалел, что не прогулял остаток дня, но мне требовалось придумать, что делать с Дивеном Томпсоном.

Как я и ожидал, зазвонил мой телефон, и Шерил сказала:

— Мистер Мейтленд, здесь преподобный Монтгомери. Он настаивает на разговоре с тобой.

Я потер правый глаз, который тоже начал болеть, но я не мог прятаться от него вечно.

Мгновение спустя в мой кабинет вошел Монтгомери и сел передо мной, не дожидаясь приглашения. Это был невысокий, кругленький чернокожий мужчина с коротко стриженными волосами и довольно дорогой одеждой. На шее у него висела цепь с тяжелым золотым распятием, а на пальцах было достаточно золотых колец с бриллиантами, чтобы опровергнуть миф о том, что священослужители не гордятся своей внешностью.

— Мистер Мейтленд? Я рад, что у нас, наконец, появилась возможность поговорить. Кстати, что случилось? Вы выглядите так, словно побывали на войне.

— Преподобный, я рад с вами поговорить. Мне жаль, что так трудно было устроить встречу. А это... всего лишь несколько травм, которые я получил при падении у себя дома. Стареешь и становишься неуклюжим.

Он посмотрел на меня.

— Я обнаружил, что государственные служащие обычно находят время, чтобы поговорить с людьми, с которыми хотят поговорить.

— Прошу прощения, но я на какое-то время погрузился в профессиональную и личную жизнь. И был очень занят.

Он прикусил нижнюю губу.

— Не настолько заняты, чтобы не смочь неделю плавать на дорогом французском круизном лайнере, в то время как подчиненные выполняют вашу работу.

Я придержал язык. Он был влиятельным человеком в афроамериканском сообществе, как в связи с его 

позицией лидера большой черной церкви, так и как политический деятель.

— Это первый отпуск за последние три года, и я... испытываю некоторый личный... стресс...

— Я совершенно не собирался критиковать. Дело в том, что перед вами стоят важные вопросы, а жизнь людей находится в подвешенном состоянии, пока вы не примете решение.

— Людей вроде Шона Смита?

Он поиграл большим золотым с бриллиантом кольцом на мизинце, а потом посмотрел на меня.

— Да, патрульный Смит пробыл в подвешенном состоянии невыносимо долго. Когда ваша контора оправдает его в той перестрелке и позволит ему жить дальше?

— Вы полагаете, что он заслуживает оправдания?

Монтгомери выпрямился на своем сидении.

— В дом мистера Смита ворвались трое здоровенных, жестоких мужчин, сказавших друзьям, что собираются «надрать задницу этому ниггеру» и забрать женщину, с которой у него были отношения. Он защищал от этих людей себя и свою невесту. Не может быть и речи о том, чтобы его НЕ оправдать.

Я откинулся на спинку стула и задумался. Я должен был действовать осторожно.

— Насколько я понимаю, три джентльмена, о которых идет речь, на самом деле угрожали и использовали слово на «н», преподобный. В этом нет никаких сомнений. Конечно, многие черные — да и белые — мужчины используют слово на «н» без разбора, и это само по себе не является доказательством того, что они были расистами, чтобы линчевать мистера Смита. Есть также доказательства, указывающие на то, что мистер Ропер и его братья просто отправились в дом мистера Смита, чтобы забрать жену Ропера. Она все еще была замужем за ним, а теперь жила с мистером Смитом. У нас есть все ингредиенты для довольно стандартной ситуации домашнего насилия.

— Ситуация выходит из-под контроля в силу того, что есть признаки, что трое мужчин были безоружными и что патрульный Смит не только застрелил двоих из них, после того как они ворвались в его дом, но и застрелил брата Ропера, когда тот пытался убежать ИЗ дома Смита.

— Монтгомери повысил голос.

— Полиция нашла пистолет, который трое мужчин принесли в дом мистера Смита. Они пришли вооруженные и готовые причинить вред ему и его невесте. Он имел полное право защищаться и сказал, что, по его мнению, третий человек бежал к их грузовику за другим оружием.

Какое-то мгновение я молча смотрел на него.

— Как ни странно, оружие, которое они должны были взять в дом Смита, не было зарегистрировано, и нет никаких доказательств, что оно принадлежало кому-либо из Роперов. Было даже предположение, что это могло быть то, что иногда называют «подброшенным» оружием, которое полиция подбрасывает на место сомнительных перестрелок, чтобы заявить о самообороне.

Монтгомери выглядел так, словно вот-вот взорвется.

— Это почти клеветническое заявление, мистер Мейтленд. Если...

— Если что?

Он уставился на меня.

— Давайте будем откровенны. Если бы он был белым и трое черных вторглись в его дом, вы бы оправдали его еще несколько месяцев назад. Его оставляют в подвешенном состоянии из-за цвета его кожи.

Я уставилась 

на него и попытался сохранить нейтральное выражение лица.

— Давайте будем откровенны, преподобный. Вы обвиняете меня в расизме?

— Принимаете на свой счет — значит, есть основание...

— В этом офисе есть только один расист, и вы знаете, кто это. Если бы Смит был белым и застрелил трех безоружных чернокожих, причем одного из них в спину, ваша церковь и местное отделение NААСР маршировали бы перед зданием суда каждый день.

Он просто потер подбородок, а затем сказал:

— Я и мои коллеги-священнослужители и члены афроамериканской общины ожидаем, что вы поступите правильно и опубликуете отчет, очищающий мистера Смита от любых нарушений в течение месяца. Иначе мы будем вынуждены принять другие меры.

Я покачал головой и сказал:

— Этого не будет. Я взвешу доказательства и приму решение, когда сочту нужным. Не вы, не духовенство и не афроамериканская община, а я.

Монтгомери медленно поднялся.

— Нам хорошо известна ваша репутация, мистер Мейтленд. Вы получили местную известность как так называемый Ангел Смерти, но вы всегда были известны как человек, который делает то, что он хочет со всей своей энергией. Вы, кажется, думаете, что стоите вне пределов обычных ограничений для политических деятелей.

— Потому что я не политик.

— А ваш босс — политик.

— Остин Эдвардс — не типичный политик.

— Может быть, и нет, но он — политик. Все знают, что он использует этот кабинет как ступеньку к губернаторскому кабинету в Таллахасси. Неужели вы думаете, что он не знает о проценте голосов, поданных на большинстве выборов афроамериканцами? Неужели вы думаете, что он не знает, на какую гору ему придется взобраться, если его нарисуют белым расистом или человеком, который использует в качестве своего главного прокурора расиста?

— Думаю, вам придется задать эти вопросы ему. Мне не платят достаточно, чтобы рассматривать такие вопросы.

Монтгомери протянул руку, и я принял ее.

— Пожалуйста, не принимайте мои слова на свой счет, мистер Мейтленд. Просто, как я уверен, вы знаете, существует долгая история, когда чернокожие люди попадали в колеса белого правосудия на Юге. На этот раз такого не случится. Надеюсь, вы придете в этом вопросе к правильному решению.

Я ничего не сказал, просто позволил ему уйти. Я пришел к правильному решению. Я просто не был уверен, что это будет тем правильным решением, которого ожидает он. И не был уверен, что у Остина Эдвардса хватит смелости поддержать меня в этом деле. У него были большие, но могли понадобиться просто стальные яйца, если из-за этого дела разразится расовый скандал.

Когда он вышел, я откинулся на спинку кресла и попытался мыслить ясно. Я был близок к тому, чтобы потерять свою жену — официально — в то время как на самом деле уже это сделал. Я должен был решить, что делать, чтобы удержать моею семнадцатилетнюю дочь подростка от очень глупой влюбленности, если Бейкер сказал правду; Я должен был выяснить, как закрыть влиятельного наркоторговца, который угрожал моей семье, я должен был попытаться сохранить свою работу, идя против влиятельного 

черного политического деятеля... когда, черт возьми, все это закончится?

— Мистер Мейтленд?

Я посмотрела в ослепительно голубые глаза. На лице в форме сердца, под струящимися рыжими волосами, которые доходили почти до ее попы. На вершине фигуры в метр шестьдесят восемь, одетой в довольно скромную пастельную блузку.

Она наклонилась вперед, блузка распахнулась, и я невольно уставился на идеальные круглые груди размером с апельсин.

Я поднял глаза, встретился с ней взглядом и узнал ее.

— Шейла, Шейла...

— Симпсон, мистер Мейтленд. Надеюсь, я не... помешала... но мистер Хоппер хотел, чтобы я забросила вам эти документы по делу Трента.

В этом не было необходимости, но она продолжала стоять, склонившись над моим столом. И эти проклятые апельсины, казалось, становились все больше.

— Трент? О, дело Трента.

Мой язык, казалось, не хотел работать. Он вдруг показался мне толстым и неуклюжим.

Она улыбнулась и сказала:

— Надеюсь, вы не обидитесь, но эта нашлепка делает вас похожим на пирата. Это очень... интригующе.

Она очень медленно выпрямилась. Она стояла очень прямо, ее плечи откинулись назад, отчего ее груди заметно выпирали из-под блузки. Она с вызовом смотрела на меня. Когда-то, давным-давно, я бы знал, что сделать, и отреагировал бы так, как реагирует на подобное приглашение мужчина.

Но уже так давно ни одна женщина не смотрела на меня так, кроме Алины. Я этого не ожидал. И поэтому она вывела меня из равновесия.

— Благодарю вас и мистера Холдера.

Через минуту она молча кивнула и ушла. Черт. Я не знал, что происходит, но это могло стать проблемой. У меня никогда не возникало искушения порыбачить в офисном бассейне, потому что я был счастлив в браке и потому что видел, как это взрывается на лицах руководителей. Но... я больше не был счастлив в браке... а очень привлекательная молодая женщина, которая когда-то никогда бы и не посмотрела на меня таким взглядом, только что сделала это... и...

У меня под столом была эрекция, которой я бы мог забивать гвозди. Черт.

Двадцать минут спустя, когда я смог встать, не смущаясь, я сказал Шерил, что мне требуется на несколько минут выйти, и спустился на первый этаж, чтобы зайти в новый Старбакс, который округ уговорил переехать в старую кофейню с хот-догами, находившуюся там в течение пятнадцати лет.

Дебби любила сухие капучино с корицей, а мне нравились простые старомодные капучино, но больше всего мне нравилась пена. Это заняло пятнадцать минут, потому что это было самое посещаемое заведение в здании суда. Я стоял у стойки, где меня обслуживали, и потягивал пену.

И я увидел, как она идет от меня по коридору в направлении секретаря дорожной службы суда. Она должна была помочь подготовить корабль к отплытию через несколько дней. Но ведь она могла получить разрешение сойти на берег.

Это была она: те же тяжелые черные волосы, та же фигура, та же походка и та же задница... Она была одета во что-то незнакомое: короткая зеленая юбка и сине-зеленый жакет на двух пуговицах.  

Что она делала, направляясь к кабинету клерка? Неужели пришла ко мне? Но она должна была знать, какой ужасной будет эта идея.

Я пошел за ней, еще до того как понял, что делаю. А потом ее кто-то окликнул, она повернулась в мою сторону, и я замер как вкопанный. Как можно быть одновременно благодарным и страдающим?

Я направился к лифту, не глядя на незнакомку, внешне напоминавшую Алину де-Жарден. Конечно же, это была не она.

Я сказал ей, что буду думать о ней каждый день, но не понимал, насколько это было правдой.

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года — 3:15 вечера

— Впусти ее, Эбби.

Дебби немного постояла, потом вошла. Не было причин колебаться. Она обещала Крайдер поговорить с ним, но после этого первого раза могла уйти с чистой совестью.

Он поднялся на ноги, когда она вошла, и шагнул вперед, чтобы принять ее руку.

— Миссис Баскомб, рад познакомиться. У вас были проблемы с поиском моего офиса?

— Нет, указания вашей секретарши были хороши. Хотя я ценю, что вы согласились меня принять...

Доктор Эрнст Теллер посмотрел на нее так, что ей показалось, будто он читает ее мысли. Это был высокий, угловатый мужчина с каштановыми волосами, подстриженными старомодной стрижкой, напоминающей стрижку под ежик. Он был пожилой, но она не могла определить его возраст. У него был ястребиный нос, пронзительный взгляд и прямая как шомпол осанка, его нельзя было назвать красивым, но он был импозантным. Если бы она увидела его на вечеринке, то не смогла бы отвести глаз.

— Даже если думаете, что это — пустая трата времени, и не собираетесь возвращаться?

Она удивленно посмотрела на него.

— Вы, должно быть, поражаете всех на вечеринках своим чтением мыслей, доктор Теллер.

Он мягко улыбнулся. «А он хорош»,  — подумала она. Это была улыбка, которая вдохновляла ее симпатию к мужчине, но без обычного мужского подтекста, который она привыкла ожидать каждый раз, когда встречала нового мужчину. Она знала, что большинство людей хотели бы доверять этому человеку.

— Спасибо, но это — просто обычная реакция, которую я получаю от большинства людей, когда они входят в мой офис в первый раз. Большинство людей приходят сюда, не знающие, чего хотят или нуждаются ли в моих услугах.

Он указал на маленькую сероватую кушетку за кофейным столиком инкрустированным уникальным черно-белым рисунком Роршаха, который соответствовал большой картине на стене.

— Пожалуйста, присаживайтесь.

— Может, мне прилечь?

— Нет, если не хотите этого на самом деле,  — он снова улыбнулся. Она села на диван и наклонилась вперед. Он сел в мягкое кожаное кресло, в которое, казалось, погрузилось его тело.

— И что теперь?

Он пожал плечами.

— Мы поговорим, если хотите. В течение следующих пятидесяти пяти минут мы можем просто сидеть и смотреть друг на друга, но это было бы пустой тратой времени. Почему бы вам просто не начать говорить, и может быть, вы сможете коснуться того, почему вы здесь, или почему доктор Крайдер подумала, что вам будет полезно прийти ко мне.

Через полчаса 

он откинулся на спинку стула и осторожно затянулся трубкой, которую достал после того как спросил ее, не возражает ли она против его курения.

— По первому размышлению я должен сказать, что согласен с оценкой доктора Крайдер. Подобные эмоции, вероятно, испытывала бы любая женщина в ваших обстоятельствах. Даже если, как кажется, развод — это то, что вы считаете необходимым, он должен быть чрезвычайно напряженным. Развод, наряду со смертью любимого человека, является одним из самых разрушительных событий, через которые человек может пройти.

— Вы добавляете к этому любовь и сексуальную связь с новым мужчиной в вашей жизни — вы говорите, что он — всего лишь второй мужчина, с которым вы были близки за почти двадцать лет, разрыв в ваших отношениях с дочерью, ваш сын, как кажется, отвергает вас, оставаясь со своими бабушкой и дедушкой, и неспособность прийти к какому-то завершению с вашим мужем...

Теллер выдохнул колечко ароматного табачного дыма.

— Как сказал один известный остроумец о танцующих медведях, чудо не в том, что они так плохо танцуют, а в том, что они танцуют вообще. Удивительно не то, что вы испытываете эти приступы паники, ощущение того, что ваш мир заканчивается, а то, что они еще не настолько серьезные и выводящие из строя. Истинное чудо заключается в том, что вы вообще способны функционировать, когда в вашей жизни так много всего идет не так.

Она уставилась на инкрустированный узор Роршаха.

— Может быть, это и так, доктор, но если это называется «функционировать», то одному Богу известно, что бы я чувствовала, если бы не функционировала. Мне нужна помощь. Временами мне кажется, что у меня ничего не получается. И... это еще не все...

— А что?

— Я немного рассказывала вам о Билле, и знаю, что вы его знаете. Все говорят, что Билл — хороший парень. Моя собственная мать в этом деле на его стороне. И я знаю, что причинила ему боль, подав на развод, влюбившись... нет, впав в похоть с молодым мужчиной.

Она посмотрела в глаза Теллеру и впервые за долгое время не почувствовала, что кто-то осуждает ее, осудил и приговорил ее, не выслушав ее сторону.

— Я не могла никому рассказать... Я не могла сказать Биллу... Но наш брак умирал уже давно. Он отошел от него. Не я. Может быть, я ожидала слишком многого. Ему сорок один год, и он никогда не был великим спортсменом. Он вел малоподвижный образ жизни, растолстел и стал физически... непривлекателен.

— А я... Ну, я много тренировалась, чтобы держать себя в форме. Меня всегда считали привлекательной, и мне нравится, что я привлекаю мужчин. Иногда я лежала в постели и смотрела на него... маленького, толстого и лысеющего... Я знаю, что это несправедливо, но я... чувствовала отвращение.

— Я... мне нравится флиртовать с мужчинами. Мне нравится знать, что мужчины хотят меня. Я... может быть, я немного перебарщивала на вечеринках... И... было и другое, что я делала... Я никогда 

физически ему не изменяла... У меня никогда не было секса с другими мужчинами... но последние несколько лет... я хотела... я фантазировала... Я... истрепала вибратор...

Она посмотрела в глаза Теллеру.

— Я — не такая тупая блондинка, какой считает меня большинство мужчин только потому, что у меня большая грудь и я красивая... не ради похвальбы, просто я такая... но я — умная... достаточно умная, чтобы понять, что Билл никогда не делал ничего, кроме как позволял себе уходить, позволял уходить мне... он любил меня... а каждую ночь в моей голове я занималась сексом с другими мужчинами. Я сто раз хотела с ним развестись, прежде чем позвонила ему в тот день в офис...

— И... что меня действительно огорчает... заставляет меня чувствовать себя дерьмом, доктор Теллер, так это то, что я знала, как сильно ранила его, когда сказала, что больше его не люблю. Это было правдой, но я не должна была так говорить... Но я сказала. И мне этого очень хотелось. Я хотела причинить ему боль... сама не знаю почему.

— И Крайдер заметила... я уже знала это, но не знала почему... когда я говорю о нем, я злюсь... Я прихожу в ярость... Это я изменяла ему в своих мыслях... Это я начала флиртовать с молодым симпатичным парнем, который просто хотел затащить меня в постель... Это я вычеркнула его из своей жизни, так что, именно я здесь — плохой парень... но... я ненавижу его... Черт возьми, я ненавижу его... иногда..

— Наверное... я боюсь... только сумасшедшая может чувствовать себя так, как я... я сошла с ума?

— Сумасшедшая — это очень неточный термин... Вы чувствуете вину из-за того, как обращались с ним, но в то же время у вас, очевидно, есть сильные чувства гнева, обиды, возможно, даже ненависти... Очевидный вопрос в том, сделал ли он что-нибудь, чтобы заслужить этот гнев? Он вам изменял? У него были романы с другими женщинами?

— Уверена, что... я имею в виду... я так не думаю. Это ужасно, но я не могу представить себе женщину, возжелавшую его... ну, таким образом... или... по крайней мере... до недавнего времени. Этот сукин сын ждет, когда я перестану любить его, разведусь с ним, а он снова начнет хорошо выглядеть. Как будто он делает это назло мне. Иногда я...

Она остановилась.

— Вы понимаете, что я имею в виду, доктор?

— Он был жесток с вами, оскорблял? Он когда-нибудь вас колотил?

Она недоверчиво посмотрела на него.

— Билл? Я, наверное, могла бы затащить мужчину в постель при нем, и не думаю... точнее, знаю, что он не причинил бы мне вреда. Он может убить парня... и этого я тоже не понимаю. Он — хороший адвокат и... он крепок, как питбуль, но физически напасть на кого-то? Нет, я думаю, что это — часть того, что произошло. Физически я потеряла к нему уважение.

— Я... я не могла поверить, когда он напал на Дуга в 

УСФ. Я в замешательстве, но в тот момент мне было за него стыдно. Это было похоже на то, как игрушечный пудель сражается с питбулем. И... когда... когда он на самом деле сбил его с ног... это как будто он был кем-то, кого я никогда раньше не видела. Помню, я подумала: «кто этот парень в теле Билла? » Потому что это — не Билл.

Он сидел молча, а она вспомнила, что Билл однажды говорил ей о тактике допроса. Молчание — это всегда самый простой способ сломить кого-то. Люди ненавидят тишину.

— Я... э-э... он никогда не был грубым. Он был... слишком мил... может быть. Бывали времена... вечера... что он поворачивался ко мне, и я знала, чего он хочет. Но он был таким чертовски дряблым. И я говорила ему «нет». И он отступал. То есть я была не в настроении. Я работала над делами колледжа, и дети всегда были чем-то увлечены, а мы не были... физически уже некоторое время.

— Но... он должен был меня заставить. Он должен был взять меня. Мужчина перевернул бы меня и трахнул.

Она посмотрела на Теллера, но его, казалось, не смутил этот язык.

— Иногда женщина хочет, чтобы мужчина доминировал, брал ее. Но... в Билле этого нет. Так что, наверное, я обиделась на него за то, что он... не заставил меня... Это глупо, не так ли? И несправедливо. Откуда он мог читать мои мысли? Но именно так я себя чувствовала.

Теллер выпустил еще один клуб серовато-белого дыма.

— Это не глупо, мисс Баскомб. На самом деле, многие женщины хотят, чтобы их мужчины были доминирующими, сильными в спальне. Он не был таким, и хотя это может показаться несправедливым, это стало еще одной причиной для вас злиться на него. Не рационально, но понять можно.

— Может быть, и можно, но я не понимаю... Есть кое-что, о чем я никогда никому не рассказывала. Ничто из того, что я скажу, никогда не выйдет за пределы этих стен, не так ли? И вы знаете Билла. Вы никогда и словом не обмолвитесь о том, что я вам скажу?

Он только отрицательно покачал головой.

— Однажды ночью... Мне приснился этот сон... Я проснулась, а Билл лежал в постели рядом со мной... и я его ненавидела... О, Боже, я его ненавидела! Не неприязнь, не гнев, а ненависть. Я подошла к сейфу, где мы держим «Глок» для защиты. Мы держим его заряженным, потому что он надежно заперт. Я достала его и вернулась к нашей кровати.

— И было так, будто вокруг кровати стоял туман или что-то в этом роде. Я видела, что он лежит там, и знала, что это он, но его лицо было трудно разглядеть. И было так, как если бы я бодрствовала, наблюдая за собой во сне, и знала, что у меня нет причин ненавидеть его настолько сильно...

— Я держала «Глок» перед собой двумя руками, как учил меня 

Билл, нацелив его ему в голову, и нажимала на курок. Снова, и снова, и снова, пока не кончились патроны.

— Я проснулась с криком, а Билл обнимал меня, а я хотела и обнять его, и оттолкнуть. Как, черт возьми, он мог обнимать меня и говорить, что все в порядке, когда я только что снесла ему голову?

Она посмотрела на Теллера.

— Я же говорю, что сошла с ума. А может, с ума меня свел он. Он ничего не мог сделать, ничего такого, что заставило бы меня ненавидеть его так сильно.

Теллер немного помолчал, потом положил трубку на маленький столик.

— Надеюсь, вы понимаете, что есть разница между тем, что вам снится, и реальностью. Вы не стреляли в своего мужа. Судя по тому, что вы сказали, вы никогда не нападали на него физически. Сны выражают эмоции, а вы испытываете по отношению к нему какой-то глубоко укоренившийся неистовый гнев. Загадка в том, что в ваших словах нет ничего, что могло бы объяснить глубину или интенсивность этого гнева.

Он посмотрел на большие часы на своем столе с репродукцией картины «Крик» Эдварда Мунка, выгравированной под большим хрустальным циферблатом, и сказал:

— Боюсь, на сегодня все, мисс Баскомб. Я думаю, что у нас определенно есть кое-что, о чем мы можем поговорить и исследовать в будущем, если вы посчитаете, что это будет полезно.

Она глубоко вздохнула.

— Не знаю почему, но я чувствую себя немного лучше. Но... Я не могу не думать, может быть... есть кое-что, чего я не должна знать. Иногда, когда что-то знаешь... приходится действовать... и...

— Возможно, во мне сидит психиатр, но всегда лучше знать, чем оставаться в неведении. Если вы знаете, что стоит за вашими эмоциями, то можете справиться с ними или принять их. Но сначала вам нужно узнать.

Она глубоко вздохнула. Несмотря на то, что она ничего не сделала, лишь сидела на диване, она чувствовала себя измученной.

— Ладно. Когда... когда вы хотите снова меня увидеть?

— Как насчет понедельника, среды и пятницы, по часу в день, скажем, в это же время — четыре пятнадцать вечера, по крайней мере, в начале.

— Не знаю, могу ли я себе это позволить.

— Я точно знаю, что страховка вашего мужа покроет все расходы.

— Я не хочу, чтобы Билл что-нибудь знал о нашей встрече.

— Ладно. Мои услуги покроет ваша страховка в УСФ. Я знаю это, потому что у меня есть и другие сотрудники УСФ в качестве пациентов.

— Не знаю, как долго еще у меня будет эта страховка.

— Мы что-нибудь придумаем, миссис Баскомб.

— Как?

— Я врач, миссис Баскомб, и у меня есть деньги. Я могу лечить пациентов, которых хочу лечить, а вы пробудили мое любопытство и интерес. Не беспокойтесь о стоимости. Мы с этим разберемся.

Когда она ушла, он откинулся на спинку стула. В дверь просунула голову Эбби и сказала:

— Здесь мистер Кассель.

— Скажи ему, что через минутку.

Зная прошлое Билла Мейтленда и 

историю его отношений с женой, он подумал, что это немного облегчит ее лечение. Он уже знал, что между ними существует глубинная пропасть, вызванная сомнениями Мейтленда в его способности удержать или быть достойным своей жены. Вполне возможно, она поняла это, по крайней мере подсознательно, и понимала, что он не считает себя достойным ее.

Если так, то презрение и отстранение были почти неизбежны. Вы ходите с табличкой «пни меня» на спине, видимой или невидимой, и кто-нибудь, да пнет вас. Люди реагируют на вас так, как вы сами того ожидаете.

Но, кроме этого, в разговорах с ними не было никаких признаков того, что у них был особенно беспокойный брак, до того как Мейтленд поступил на службу в прокуратуру штата. Это означало относительно счастливый брак по крайней мере в течение восьми лет. В течение же последних десяти лет она отдалялась от него, флиртовала с другими мужчинами, фантазировала и, наконец, позволила соблазнить себя более молодому, более физически привлекательному мужчине.

Все это понятно, почти по учебнику. Но откуда взялись гнев, безудержная ярость? Если она говорила правду, и единственное, что он сделал,  — это разочаровал ее, такой ярости бы не было.

Нет, за последние десять лет что-то произошло. Скорее всего, за последние пять. Должно же быть какое-то инициирующее событие. Что-то, что она скрывала или, возможно, даже не осознавала.

Он улыбнулся. Подобные случаи были именно тем, ради чего он жил. Иногда ему казалось, что в прошлой жизни он был Шерлоком Холмсом, если Шерлок Холмс был реальным человеком и если он верил в реинкарнацию.

— Пришли мистера Касселя, Эбби.

Мгновение спустя в кабинет ввалился высокий сутулый мужчина с редеющими каштановыми волосами. Почему он не мог стоять прямо? На мгновение в Теллере вспыхнуло раздражение, но затем он позволил скользнуть обратно на лицо профессиональной маске спокойствия. Если бы Мартин Кассель знал, каким жалким неуклюжим увальнем он выглядит, его жена бы ему не изменила, и Теллеру не пришлось бы последние три года вести его за руку.

— Доктор.

— Добрый день, Мартин. Это будет наш последний совместный сеанс.

— Что?  — Кассель резко выпрямился.  — Почему, доктор? Неужели я...?

— Вы ничего не сделали. Просто я перегружен, и назначил время встречи с новым пациентом.

— Доктор Теллер, вы не можете этого сделать. Как...?

Теллер наклонился вперед и жестом потребовал тишины, и Кассель резко замолчал.

— Я не хочу быть жестоким, Мартин, но приходит время, когда место слов должно занять действие. Вы пришли ко мне три года назад, когда узнали о продолжающемся романе вашей жены с коллегой. Роман закончился. Два года назад. Мы обсудили этот роман, почему ваша жена так поступила, и вашу ответственность за случившееся.

— Мы обсуждали вашу неспособность смириться с тем, что сделала ваша жена, и вашу неспособность бросить ее и начать новую жизнь ради себя. С годами вы поняли, что, хотя она и была виновна, вы тоже разделяли ее вину. К несчастью, пока вы решали, как к 

ней относиться, у нее появился еще один роман. Поэтому нам пришлось углубиться в этот вопрос.

— Вы до сих пор не предприняли никаких шагов, чтобы вернуть свою жену, хотя мы давно решили, что именно этого вы и хотите. В настоящее время у вас нет — успешных — сексуальных отношений с вашей женой в течение почти трех лет, и мы оба знаем, что если что-то не изменится, у нее либо появится другой роман, либо она с вами разведется.

— Я знаю, доктор Теллер, но...

— Я хочу, чтобы вы купили цветы — кажется, вы говорили, что она любит розы — и принесли их ей вместе с бутылкой вина — кажется, вы говорили, что она любит белое вино — и я хочу, чтобы вы сделали все возможное сегодня вечером, чтобы напоить ее. Я хочу, чтобы вы были с ней так милы, как только можете. Я хочу, чтобы сегодня вечером вы попытались заняться с ней сексом.

— Если она позволит, я хочу, чтобы вы определенно занялись оральным сексом — чтобы она получала его. Не беспокойтесь о себе. Я хочу, чтобы вы сделали все возможное, чтобы довести ее до оргазма. Даже если она не кончит, я хочу, чтобы вы сосредоточились на ее удовольствии. Если она не позволит вам заняться сексом, я хочу, чтобы вы, по крайней мере, сделали все возможное, чтобы остаться с ней в одной постели и обнять ее.

— Я хочу, чтобы вы сделали то же самое завтра. Ни роз, ни вина, но найдите что-нибудь, что ей понравится. Видеофильм, диск с песнями, которые ей нравятся. Попытайтесь снова заняться с ней сексом. Не будьте назойливым, но дайте понять, что вы ее хотите. Опять же, используйте свой рот, свои пальцы, все, что она вам позволит.

— Я хочу, чтобы вы делали то же самое каждый день в течение следующих тридцати дней. Никаких исключений. Если она останется совершенно невосприимчивой к физическим достижениям, я хочу, чтобы вы попытались с ней поговорить. О чем угодно. Никакого телевизора. Никакой работы с вашей стороны. Если она полностью отвергнет вас, не дуйтесь. Найдите себе занятие и занимайтесь им, пока она вас игнорирует.

— А на следующий день я хочу, чтобы вы сделали то же самое. Удачно или нет, но я хочу, чтобы вы предпринимали неустанные попытки соблазнить свою жену. А если она спросит вас — почему, скажите ей правду. Три года вы жили в тайне друг от друга. Скажите ей, что вам известно о ее романах, и что вы решили спасти свой брак. Скажите ей, что будете продолжать преследовать ее, пока она не скажет вам, что хочет развода.

— А что, если...?

— А если она скажет, что хочет развода? Скажите ей, что если она не вышвырнет вас из дома, вы продолжите преследовать ее до конца месяца. И сделайте это. Самое худшее, что может случиться,  — это то, что вашему браку придет конец. И, честно говоря, Мартин, что 

это был за брак? На самом деле? Вы страдаете уже три года. Ваш брак не должен быть местом, где вы страдаете. Он должен быть местом, куда вы спешите, чтобы найти комфорт и покой.

— Я... боюсь, доктор. Если она меня бросит...

— Вы выживете, и я найду для вас новое время. Я не оставлю вас в одиночестве, Мартин. Но это то, что вы должны сделать. Мы можем говорить о ваших эмоциях и о том, чего вы хотите от своей жены и от своего брака в течение следующих сорока лет, но ничего не случится, пока вы что-то не СДЕЛАЕТЕ.

— Вы на самом деле думаете, что это правильно?

— Я знаю. И что бы ни случилось, я хочу, чтобы вы вернулись ко мне через месяц. Надеюсь, вы скажете, что вы с женой пытаетесь построить новые отношения. Честно говоря, я думаю, что у вас есть шанс. Но вы должны сделать шаг вперед.

После ухода Касселя Теллер откинулся на спинку стула, снова набил трубку и глубоко вдохнул ароматный дым. Иногда его работа была просто удручающей. Но что его поддерживало, так это то, что иногда неудачникам удавалось наладить свою жизнь. Он надеялся, что Мейтленд и его жена попадут в эту категорию.

•  •  •

Четверг, 21 июля 2005 года — 3:30 вечера.

Когда я вошел в офис прокурора штата и направился в свой кабинет, передо мной бросилась Шерил. Судебный пристав держал руку на своем нетабельном револьвере 38-го калибра в кобуре. Весь персонал здания суда должен был носить «Глоки», но многие пожилые парни предпочитали свое любимое оружие.

— Мистер Мейтленд, мне очень жаль. Я пыталась его остановить, но он был так быстр.

Судебный пристав, пожилой человек, которого, как мне показалось, звали Джордж что-то там, встал передо мной, положив руку на револьвер 38-го калибра, и сказал:

— Не хотите, чтобы я вошел туда первым?

Я отрицательно покачал головой. Там может быть кто угодно. Разгневанный родитель, желающий послабления для ребенка, арестованного на травку, или псих, принесший топор, чтобы убить Ангела Смерти.

— Как он выглядел, Шерил? Он назвался?

— Большой, высокий негр. Очень хорошо одет. Стройный. Он не выглядел таким уж опасным, но... в нем что-то есть.

— Он назвался?

— Он просто сказал... Заходил Тайрон, поздороваться. Он сказал, что ты знаешь, кто он.

В мозгу щелкнуло, и я понял, кто он, хотя прошло уже много времени. Это было так похоже на него — просто войти и все перемешать. Я вытянул руку в сторону Джорджа, удерживая его, и сказал:

— Держись за дверью, но не входи, пока я тебя не позову.

Я немного нервничал, входя в свой кабинет, но не сильно. Если это тот Тайрон, которого я помнил, он слишком умен, чтобы просто прийти в прокуратуру и кого-нибудь застрелить. Это было не в его стиле.

Он стоял возле моего стола, рассматривая мои фотографии со знаменитостями и почти знаменитостями. Он посмотрел на меня, а потом его глаза расширились.

— Черт возьми, Мейтленд, кто-то 

над тобой поработал. Скажи мне, кто это был, и я пошлю ему пару ящиков хорошего пива — может быть, даже «Дабл Даймонд». Это очень недооцененное пиво, но качественное, чувак. Качественное. Любой, кто может сделать это с тобой, заслуживает качественного пива.

На нем был дизайнерский костюм, словно сошедший с подиума нью-йоркской моды, настоящие — я уверен — бриллиантовые запонки, никаких золотых зубов, но две золотые серьги в виде знака доллара, сверкающие более чем настоящими бриллиантами, и я уверен, что на нем были туфли, привезенные прямо из Рима. Он был худощав, его бритая голова блестела так, как я просто не мог заставить блестеть свою.

У него была теплая улыбка, подтянутая фигура и харизма теплого и пушистого саблезубого тигра. А ведь он убил своими собственными руками, вероятно, сотню человек, с помощью пистолетов, ножей, молотков и других вещей, о которых я не хотел думать.

Он сунул руку в карман пиджака, и я на мгновение напрягся, но он достал серебряный портсигар, открыл его и вынул тонкую сигарету. Он двигался так быстро, что я почти не мог за ним уследить, и как по волшебству появилась такая же серебряная зажигалка с монограммой, и прикосновение пламени зажгло сигарету.

— В этом здании курить нельзя.

— Хммм... не знал. Что ж, дай мне только закончить с этим, и я начну следовать правилам.

Он затянулся, выпустил ароматный дым, и улыбнулся мне.

Он подошел к стулу прямо перед моим столом и сел одним грациозным движением. Именно это слово характеризовало Тайрона Биггса, местного домоседа, криминального босса Южной Флориды, сутенера, толкача и убийцу; он был чертовски грациозен.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Я видел твою фотографию на веб-сайте и слышал всю эту чушь об Ангеле Смерти, но не мог поверить в то, что видел. Бреешь голову, одеваешься в черное, ввязываешься в драки... а ты такой же скучный человек, как и все они. Ты, должно быть, переживаешь один из тех кризисов среднего возраста, о которых я слышал. Хотя какое-то время мне не придется об этом беспокоиться.

Я сел за стол и задумался, успею ли вовремя вытащить свой «Глок», чтобы остановить его, если это нечто большее, ченежелим светский визит.

— Ты так сильно скучал по мне, Тайрон? Если так, возвращаяся, дав мне причину. Я отправлю тебя в Рейфорд и обещаю поддерживать с тобой связь, как только ты окажешься внутри.

Его улыбка почти дрогнула, и я понял, что добрался до него, но он лишь пожал плечами и сказал:

— Когда-то, наслаждаясь гостеприимством флоридской тюремной системы, я получил образование, и за это благодарен тебе, но одного раза хватило.

Я положил руки на колени и наклонился вперед. Потребовалось бы всего мгновение, чтобы открыть ящик и добраться до «Глока», а у меня за дверью стоял человек с пистолетом, но, черт возьми, Тайрон был быстр.

— Так чему же я обязан честью этого визита? Ты уезжаешь и забываешь обо мне на восемь лет, а потом вдруг 

возвращаешься в город. Ты по мне скучаешь? Или что?

Он снова затянулся сигаретой.

— Ничего особенного, Мейтленд. Я был занят на юге, но хотел приехать и повидать Деррика. Ты же знаешь, что он — в тюремном лагере в Таллахасси; Ему осталось еще два года, и я хотел убедиться, что с ним все в порядке. У меня там есть люди, которые за ним присматривают, но я хотел своими глазами убедиться, что с ним все в порядке.

— Рад слышать, что с ним все в порядке. Почему бы тебе не сделать ему одолжение и не оставить его в покое? Он допустил несколько ошибок, но я слышал от командира лагеря, что дела у него идут неплохо. Он работает над своим аттестатом об образовании, выразил заинтересованность в изучении профессии... честной. Если он — твой брат, и ты его любишь, почему не дашь ему шанс на достойную жизнь?

Тайрон покачал головой и выпустил еще одну струю дыма, от которого исходил смутный запах лакрицы. Он не любил много украшений, но на среднем пальце у него было кольцо в виде головы льва с рубинами вместо глаз и большим бриллиантом во рту. Мне не хотелось даже гадать, сколько оно могло стоить.

— Да, он мой брат, и я хочу, чтобы он всю свою жизнь работал только для того, чтобы позволить себе три спальни для жены и трех или четырех детей, и никогда не получал достаточно, чтобы пойти туда, где был я, или увидеть то, что видел я. Я хочу, чтобы он удовольствовался какой-нибудь толстой бабой, раздвигающей перед ним ноги, а не какой-нибудь лучшей киской на планете Земля, которую пробовал я, и которой буду наслаждаться всю жизнь.

— До тех пор, пока кто-то, кому ты доверяешь — друг, подчиненный или подружка — однажды ночью не подкрадется к тебе сзади и не засадит тебе за ухо. Ты же знаешь, что так оно и будет. Можно добиваться успеха в течение нескольких лет, может быть, нескольких десятилетий, но сколько парней в твоей профессии когда-либо уходят на пенсию и доживают до старости и маразма?

Он пристально посмотрел на меня и сказал:

— Может быть, Метленд. Может быть. Это — старый спор. Что лучше — ярко гореть несколько лет, а потом умереть, или медленно умирать всю свою скучную жизнь? Я выбираю жизнь, пока я здесь, и хочу того же для своего брата.

Затем он слегка улыбнулся.

— Как бы то ни было, я только что вернулся от Деррика и понял, что могу заскочить сюда и поблагодарить тебя.

— Поблагодарить меня?

Он сел прямо, и мне почему-то показалось, что я наблюдаю, как змея сворачивается, готовясь нанести удар.

— Ты не был обязан назначить Деррику наименьший возможный срок. Ты не был обязан рекомендовать отправить его в лагерь с минимально строгим содержанием вместо Рейфорда.

— Он был просто глупым ребенком. Я не сделал для него ничего такого, чего не сделал бы для любого другого молодого идиота.

— Ты 

мне не нравишься, Мейтленд. Ты украл два года моей жизни. Моя мать умерла, когда я сидел в тюрьме, и я не смог попасть на ее похороны из-за тебя, сукин ты сын. Но... Большинство прокуроров — придурки. Большинство прокуроров, если бы они добрались до моего брата, использовали бы его, чтобы попытаться запугать меня или прижать к стенке, чтобы добраться до меня за то, что я умнее вас, ребята. А ты — нет. Ты обращался с моим младшим братом так, будто никогда обо мне не слышал. И ты дал ему шанс.

— Я тронут, но ты мне ничего не должен, Тайрон, кроме того, чтобы убраться к черту из моей части штата, прежде чем убьешь кого-нибудь здесь.

— Ну, что ж, хочешь ты это принять или нет, но я тебя благодарю. А теперь у меня есть дела на юге. Отлично потусовались, но я надеюсь, что в ближайшее время мы снова не увидимся.

Он прошел мимо меня к двери моего кабинета и остановился. Он снова посмотрел на меня.

— Да, кстати, у меня здесь еще остались друзья. Только что услышал интересную историю. Говорят, какой-то местный вор в законе в одной из ваших специальных камер отделил себе голову от плеч. Плохие вещи. Когда людей могут убить за решеткой, это пошатывает веру в систему уголовного правосудия.

Он вышел, грациозно обойдя Шерил, ворвавшуюся в кабинет со словами:

— Мистер Мейтленд, на линии шеф Браун.  — Браун был человеком, который управлял тюрьмой.

Я поднял трубку.

— Мейтленд, здесь, у нас, творится настоящий ад.

— Что случилось?

— Ты знаешь Дивена Томпсона, которого ты запер в камере, изолированной от всех? Что ж, он оказался изолирован не от всех.

— Что?

— В три часа дня его проверял лейтенант Колтон, и с ним было все в порядке, он, похоже, дремал. Когда Колтон вернулся в три тридцать... койка была пропитана кровью, а Томпсон лежал под одеялом. Одеяло откинули и... кто-то отрезал ему чертову голову. Отрезал ее начисто.

Я посмотрел в сторону двери, но готов была поспорить, что Тайрона там уже не было.

— И это — еще не самое худшее.

— Есть и хуже?

— Ему... отрезали гениталии... весь его член и яйца, и засунули их ему в рот. Это было отвратительно, черт возьми. У меня были ветераны-офицеры, которых стошнило.

— И никто ничего не видел?

— Колтону и двум другим тюремщикам пришлось спуститься на второй этаж, чтобы разнять драку, точнее, две драки. Так или иначе, все офицеры, что у нас там были, были заняты в течение получаса или около того.

— Ладно, пусть кто-нибудь достанет видеокассеты. Его камера и коридор были под наблюдением, верно?

Последовало долгое молчание.

— У нас ведь есть видеокассеты, да?

— Это первое, что пришло мне в голову. Я отправился в командный центр. На дежурстве были Райли и Китти Уэллс. Они оба были без сознания. Они заказали кофе и сказали, что получили его около трех или трех десяти, и это — последнее, что 

они помнят. Записи с камер за последний час, наблюдающих за камерой Томпсона, коридором и всем этим районом, пропали.

— Кто приносил кофе?

— Джимми Миллер. Он — доверенное лицо, но его обязанности заканчиваются через два месяца. Он до смерти напуган. Клянется, что ничего не делал, а просто взял кофе из буфета. Я уже послал туда офицеров проверить, но никто не признается, что видел хоть что-то.

Честно говоря, никто и не обращает внимания на то, кто там проходит. Кто может ожидать, что их кофе будет отравлен... в тюрьме?

Я откинулся на спинку стула и потер нижнюю губу. Поговорим о смешанных чувствах. Я не мог сожалеть о смерти этого сукина сына. Но ведь кто-то проник в самое сердце системы уголовного правосудия и совершил убийство. Я знал, кто это сделал, и догадывался, почему, но сомневался, что когда-нибудь смогу что-либо доказать.

— У вас там повсюду детективы?

— Да. Это еще не вышло наружу, но что мы скажем прессе, когда те начнут звонить?

— Главный здесь — Шериф Найт, вы сделаете то, что он вам скажет, но я бы держал свой рот и рот всех, кто находится под вашим началом, плотно закрытым, пока мы не придумаем лучший способ справиться с этим.

Я повесил трубку и, взглянув на дверь, увидел, что ее заполнил Чарли Кейс.

— Ты слышал?

— Да,  — сказал я.  — Трудно поверить, что кто-то способен на такое. И это заставляет задуматься, кто мог захотеть убить и оставить такое сообщение.

Он пожал своими огромными плечами.

— Дивен был не самым приятным парнем, которого я когда-либо встречал. Мне трудно поверить, что он не приобрел много врагов на пути к вершине. Помнишь, Брауны, семья маленьких мальчиков и их друзья, они — не самая миролюбивая компания вокруг. Они хотели от него кусочек. А там есть и другие банды.

Я с любопытством посмотрел на него.

— Вот что странно, Кейс. Я мог понять его соперников или Браунов, которые убили его, но то, как они это сделали...

— Кто-то очень, очень хотел его смерти.

— Нет, дело не только в этом. Это убийство — послание. Кто-то сделал послание его людям, но кто его сделал и что это было за послание?

— Вероятно, смысл был в том, что любой, кто угрожает прокурору, будет иметь дело не с полицейскими, которые зачитают ему его права, а с людьми, которые отрубят ему голову. Это — другой уровень угрозы.

— В этом есть смысл, но дело в том, что в живых осталось только три человека, которые знают об этой угрозе.

Выражение лица Кейса было непроницаемым.

— И мы оба знаем, кто за этим стоит. Он уже на пути в Южную Флориду. Я не мог его остановить, потому что мы ничего не можем доказать. Он сказал, что навещал своего брата Деррика в Панхэндле. Но как он узнал об угрозе и успел все это устроить? Он хорош, но никто не может быть хорош настолько.

Кейс снова пожал плечами.

— Понятия не имею.

Я посмотрел 

в другую сторону своего кабинета, в ту сторону, где сейчас сидел за рулем или летел Тайрон, и спросил:

— Ты уже давно не в том мире, но все еще знаешь людей, верно?

— Все знают людей, Мейтленд.

— Ты отсидел срок с теми же тяжеловесами, что курсируют между нами и Майами. Держу пари, ты все еще можешь поднять трубку и через минуту передать сообщение кому-нибудь там, внизу, если захочешь.

Он посмотрел на меня, и я почувствовал только его улыбку.

— А зачем мне это делать?

— Гипотетически, если бы существовала проблема, которую нельзя было решить в рамках правовой системы, человек, имеющий контакты вне системы, мог бы обойти закон.

Он простодушно посмотрел на меня.

— Я — судебный пристав. Мой лучший друг — судья, и он — единственная причина, по которой я сейчас не в камере смертников и не мертв. Ты же не думаешь, что я предам все, во что верю, чтобы убить такого говнюка как Томпсон?

Он проследил взглядом в том направлении, куда, как мы оба знали, направлялся Энтони.

— А даже если бы я и позвонил ему и рассказал, что происходит, ты же не думаешь, что такой каменный убийца, как Биггс, подвергнет себя опасности, чтобы спасти семью человека, который отправил его в тюрьму и не пустил на похороны матери?

— Нет, пожалуй, нет. Это просто трудно понять.

— Не мучай себя головной болью, Мейтленд. Некоторые тайны не предназначены для их раскрытия. Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем наверняка, что случилось с Дивеном.

Он ушел, а я посидел на месте некоторое время, пока не разразился весь ад, когда СМИ узнали, что произошло. Шериф Найт и Эдвардс начали пытаться сделать какой-то пиар-контроль ущерба, который удержал бы СМИ от сравнения местных правоохранительных органов с Кистоунскими копами.

В конце концов, меня втянули в это дело и в бесконечный раунд встреч с чиновниками Управления шерифа, тюремными офицерами, средствами массовой информации и внутренними встречами в офисе государственного прокурора.

По пути я выяснил, что, как ни странно, исчезли не только записи с камеры Дивена. Пытаясь вернуться назад, детективы из отдела по расследованию убийств искали записи моей встречи с Дивеном, его адвокатом Смитом и Кейсом. Но те тоже исчезли. На самом деле, пропали все записи из той комнаты для совещаний за последнюю неделю.

Сотрудники суда, ответственные за мониторинг, указывали пальцем на частную техническую фирму, обслуживавшую систему. Техническая фирма уволила персонал здания суда как технологических идиотов, которые, вероятно, непреднамеренно стерли эти записи.

Час сменялся часом, пока я не выбрался из очередной бесконечной череды встреч и не понял, что уже восемь вечера, и я сыт встречами по горло. Я сказал твердолобым, которые все еще встречались по тому или иному поводу, что я потратил свое время, что был ранен в результате несчастного случая, что только что вернулся из круиза и даже не имел возможности занести свой багаж в квартиру. Я собирался домой.

Едва выйдя из здания суда и направляясь к своему 

Эскалэйду, я вспомнил свои предыдущие разговоры с Дугом. Я набрал номер Дебби и не получил ответа. Я попробовал еще раз. Я вернулся в квартиру и позвонил еще. В общей сложности я звонил шесть раз в течение сорока пяти минут и не получил ответа.

Я распаковал чемодан. Когда убирал одежду, она казалась мне памятными вещами из далекого прошлого. Неужели прошло меньше суток, с тех пор как я прижимал к себе обнаженное тело Алины? Как могло столько всего произойти за такое короткое время? Но главное — как я сумел познакомиться и установить такую связь с француженкой, как никогда ранее за последние двадцать лет, менее чем за неделю?

Я думал, что этот маленький кусочек безымянной квартиры был одинок без причины, но теперь понял, что она была похожа на маленький кусочек ада. Она и я здесь были преходящи. Здесь не было никаких воспоминаний, кроме плохих.

Я должен был выбраться отсюда. Если останусь здесь, то буду вспоминать первые дни, когда все, о чем я мог думать, было золотым телом Дебби или брюнеткой, от которой я только что ушел. Мне действительно нужно было напиться и убить все воспоминания.

Я почти доехал до Последнего звонка или до О'Брайена, но что-то заставило меня повернуть машину в знакомом направлении, и она почти сама поехала туда. Я остановился в конце квартала. Что-то не давало мне свернуть на подъездную дорожку. В девять тридцать уже стемнело, и в доме, который когда-то принадлежал мне и Дебби, не горел свет.

Я знал, что не должен ее ждать. Три с половиной месяца я изо всех сил бежал, чтобы убежать от нее и от боли, которую она мне причинила. Я отказывался говорить с ней, потому что боялся, что либо причиню ей физическую боль, либо разрыдаюсь и опозорюсь.

Мог ли я причинить ей боль? Я бы сказал — никогда, когда-то. Но я преследовал мужчин, которые знали, что никогда не тронут своих жен или подруг. До той доли секунды, которую они не могли вернуть, когда они наносили удар, и та, кого они любили, лежала мертвой у их ног.

Наверное, мне стоит подождать и позвонить ей завтра. Но почему-то я не мог заставить себя уехать. Я звонил ей домой, но и там никто не отвечал. Что при отсутствии света, говорило мне, что куда-то ушла. К своим родителям? Нет, потому что там она ответила бы на звонок.

Значит, сегодня ее не будет. Может быть, это было связано с работой? Может быть, с одной из ее подруг? Может быть. Это был не Дуг, если он сказал мне правду, а Би-Джей правильно расслышал, когда она сказала, что между ними все кончено. Неужели она уже нашла себе другого мужчину?

Так что, я сидел в темноте, после того как зажглись уличные фонари, и наступило десять, а затем десять пятнадцать вечера, и, наконец, я увидел огни ее Ниссана, едущего по улице, а за ними темно-синий четырехдверный 

Сатурн. Она въехала в наш гараж, а Сатурн остановился на подъездной дорожке. Она вышла, закрыв за собой гараж.

Из Сатурна вышел темноволосый стройный мужчина и последовал за ней к входной двери. Я вылез из Эскалэйд и направился к тому, что раньше было моей входной дверью. Она включила свет в прихожей, и я увидел в его свете ее лицо и лицо мужчины, стоявшего рядом.

Они разговаривали, и она смеялась. Я дошел до нашего переднего двора и направился к ним. Она снова рассмеялась и наклонила голову так, как я помнил. Интересно, собирается ли он ее поцеловать? Бросила ли она Дуга и быстро нашла себе другого мужчину? Под ногами не росла трава.

Я шел тихо, и она даже не заметила моего приближения.

— Ты прав, Клинт. Я люблю тайскую еду. И спасибо, что вывез меня из этого дома. Я почти ненавижу, что приходится говорить «спокойной ночи»...

— Не позволяй мне вмешиваться в твои планы, Дебби. Я просто хотел бы немного твоего времени.

Она подскочила и уставилась на меня, как будто я был убийцей в фильме о подростках-сталкерах.

— Билл? Какого черта...?

— Упал с лестницы. Немного побился.

Мужчина быстро обернулся и испытующе посмотрел на меня. Он был мне знаком, но я был уверен, что никогда раньше не видел его во плоти.

— Билл, я просто...

Он протянул мне руку, и я по привычке пожал ее.

— Привет, вы, очевидно, Билл Мейтленд. Я — Клинт Эббот. Приглашенный профессор Университета Северной Флориды. Рад познакомиться. Напомните мне держаться подальше от этой лестницы. Она довольно сильно над вами поработала.

Дебби продолжала смотреть.

— Мне очень жаль, Дебби. Я не хотел прерывать твое свидание. Не могли бы мы поговорить минутку? Если... у тебя имеются дальнейшие планы, просто позвони мне на мобильный. Я буду поздно.

— Я ухожу, мистер Мейтленд. Дебби... миссис Мейтленд-Баскомб... и я просто выходили поужинать и немного выпить. Мне пора домой, потому что завтра рабочий день.

Он повернулся, чтобы уйти, а она положила руку ему на плечо.

— Клинт, спасибо.

Когда он начал проходить мимо меня, ментальная связь щелкнула, и я сказал:

— «Скачи мимо».

Он уставился на меня, а затем на его лице появилась ухмылка.

— Виновен. Только не говорите мне, что вы ее читали.

— И смотрел фильм. Мне показалось, что вы мне знакомы. Ваше лицо было на задней обложке.

— У него ум, как стальной капкан, Клинт. Я должна была тебя предупредить. По-моему, он никогда ничего не забывает.

Я не смог остановиться.

— Даже если бы мне этого хотелось...

Это было дешево и мелко, но мне стало легче от того, что она стала выглядеть слегка обиженной.

— Что ж, от имени меня и моего бухгалтера, мистер Мейтленд, благодарю вас за ваше покровительство. Именно такие люди как вы, позволяли мне выдержать эту каторжную работу в течение последних двадцати лет или около того.

— Хорошая книга. Мне понравилась большая часть ваших вещей.

— Не все?  — Он снова ухмыльнулся.  — Авторы бесстыдны. Мы хотим, чтобы все любили 

всё что мы пишем. Но спасибо. Я польщен, услышав такое известное имя, как ваше.

Я молча взглянул на него.

— О да, я читал все об Ангеле Смерти. На самом деле...

Он остановился и задумчиво посмотрел на меня.

— Вообще-то мне уже звонил издатель. Он спросил, не думаю ли я заняться какими-нибудь делами в зале суда. Сейчас довольно горячо, особенно с Гришэмом. И Скоттом Туроу. А Филипп Марголин сделал много хорошего. Я ничего такого не делал, но... После того как мне позвонили, я провел небольшое расследование. Вы — довольно интересная фигура. Вы когда-нибудь думали о том, чтобы кто-нибудь написал о вас документальный роман? Хотя по моей части больше — художественная литература. Как звучит: «Ангел Смерти — Бич Преисподней» или что-то в этом роде?

Я поморщился.

— Как в очень, очень плохом криминальном романе 30-х годов. Не опускайтесь.

— Не я пишу названия. Мой первый выбор для «Скачи мимо» был «Стрелок и леди». Издатель придумает что-нибудь получше. Но... это была всего лишь идея. Если передумаете и захотите поговорить, я пробуду в УСФ несколько месяцев.

— Не передумаю, но все равно спасибо. Моя жизнь... слишком много всего происходит, чтобы даже думать об этом.

Дебби одарила нас обоих таким взглядом, будто мы начали говорить о футболе, как это делали парни в ее время.

— Спокойной ночи, Клинт. Спасибо за этот вечер. Увидимся завтра.

Он улыбнулся мне, а потом ей, когда понял, что произошло, сказал «спокойной ночи» нам обоим и ушел.

•  •  •

Она смотрела, как уходит Клинт Эббот, и чувствовала себя так, словно училась в старшей школе, где один парень появлялся, а она была на свидании с другим. Конечно, это было не то же самое. Но она чувствовала то же самое. Она была смущена, хотя у нее не было причин для смущения. Она смотрела в лицо Билла и вспоминала, когда в последний раз видела его таким избитым.

— Ты в порядке? Что случилось?

— Неважно. Я прошу прощения. Я бы не пришел, если бы смог до тебя дозвониться.

— Ах, я совсем забыла. Я выключила мобильник, когда встречалась с Клинтом... профессором Эбботтом.

— Не хотела, чтобы беспокоили на горячем свидании?

Она снова почувствовала вспышку гнева и подавила ее. Естественно, он был зол и ревнив. Он имел на это право.

— Клинт — просто друг, Билл. Он пригласил меня поужинать и выпить. Я просто... этот дом чертовски пуст. С уходом Келли, Би-Джея и...

— Дуга, да, я знаю... вот почему...

— Я собиралась сказать, что ушел ты, но да, Дуг тоже ушел. Ты уже знаешь об этом? Тебя не было в городе целый день? Ты молодец.

— Именно поэтому я и хотел поговорить с тобой. Мне позвонил Би-Джей.

— Би-Джей?

— В то утро он был в доме, когда... он слышал, что произошло между тобой, Дугом и Келли.

— Я понятия не имела. Но что бы он ни услышал...

— Он видел, как Келли выходила из твоей спальни голая, Дебби, в то время как там 

был Дуг. Не имело значения, что он слышал. Какого хрена она делала в твоей спальне с Дугом... голая?

Он повысил голос. Она поняла, о чем он, должно быть, думает.

— Это не то, что ты думаешь... или не совсем то.

— Что, черт возьми, значит «не совсем»? Дебби, ради Бога, мы говорим о семнадцатилетней девушке и двадцативосьмилетнем мужчине. Знаешь, как это звучит?

Она прислонилась спиной к входной двери.

— Это плохо, но не так плохо, как ты думаешь. На самом деле ничего не случилось.

— Мне очень, очень любопытно, каково твое определение «случаться».

Она вздохнула и сказала:

— Я все тебе расскажу, Билл. У меня нет причины лгать, и я знаю тебя слишком хорошо, чтобы думать, что смогу это сделать. Но... мы можем сделать это внутри? Я не хочу говорить об этом снаружи.

— Я не хочу заходить внутрь.

— Почему? Это ведь твой дом?

— Поправка. Был.

— Всего на несколько минут.

Он бросил на нее взгляд, который должен был испугать ее, но она слишком хорошо его знала.

— Дебби, для умной женщины ты можешь быть такой глупой. Ты вышвырнула меня из этого гребаного дома. Ты трахалась в нашей постели с другим мужчиной. Ты, наверное, сидела с ним в кабинете и смотрела телевизор. Ты сидела на кухне и ела с ним, а потом, наверное, шла наверх и позволяла ему трахнуть себя, если не делала этого прямо на кухне. Это больше — не мой дом.

Она попыталась подобрать нужные слова. Он был человеком слова.

— Дуга больше нет, Билл. Я не могу взять назад то, что произошло. Но в течение последних десяти лет это был твой дом, а я была твоей женой в течение восемнадцати лет. Дуг пришел и ушел. Это все еще твой дом, и так будет всегда. А я была твоей женой и остаюсь ею еще несколько дней. Что бы ни случилось, мы были женаты восемнадцать лет, а вместе были двадцать, и у нас двое детей. Ты сказал, что хочешь поговорить. Неужели ты не можешь хотя бы несколько минут побыть в своем доме?

Он последовал за ней и сказал:

— На кухне. По какой-то причине я чувствую себя на кухне не так плохо.

Они сели за стол, как делали это уже много раз. Он огляделся вокруг, как будто видел все в первый раз, и когда остановился у стойки рядом с холодильником и оглянулся на нее, она поняла, что он собирается сказать.

— Снежный шар?

— Его сбили. Она полностью разбился. Мне пришлось его выбросить.

— Как и многое другое, Дебби, включая меня, верно?

Она не отреагировала.

— Я расскажу тебе, что случилось. Дуг провел здесь ночь, а у меня была утренняя встреча в УСФ. Должно быть, прошлой ночью в дом ударила молния. Она отключила будильник, и мне пришлось вскочить и бежать. Насколько я знала, Дебби и Би-Джей провели ночь у друзей. Я поняла, что забыла папку, и вернулась.

— Я была у двери нашей 

спальни, когда услышала их. Келли... пришла и... занималась с ним оральным сексом. Они не могли знать, что я нахожусь за дверью. Дуг оттолкнул ее. Он велел ей убираться. Он не притворялся. Я видела. Я вошла, а Келли была довольно честна в том, что делала.

Она остановилась и спросила:

— Не хочешь чего-нибудь выпить? У нас еще осталось кое-что из твоего «Гольдшлагера». В холодильнике есть пиво...

— То пиво, что пьет он?

Она замолчала. Как ему удалось вонзить иглу с такой точностью?

— Просто пиво.

— Нет, спасибо.

— Келли определенно охотилась за ним. Она была там уже некоторое время. Я прочитала ей «акт о беспорядках», она взорвалась на меня и ушла. Сейчас она у мамы с папой. Я сказала Дугу, чтобы он забирал свои вещи и убирался. Было слишком опасно ей находиться рядом с ним. Ей семнадцать лет, и у нее гормональный фон, а он...

— ... очень сексуальный, правда, Дебби. И «такой чертовски большой», верно?

Она говорила так спокойно, как только могла.

— Он очень привлекателен, Билл, особенно для семнадцатилетней девушки, которая мечтает забеременеть и выйти замуж. Во всяком случае, мы скоро закончим. Я сказала ему, что нам... нужно сделать перерыв.

— Это ты так говоришь.

Она почти встала и почувствовала, как в ней поднимается знакомый гнев.

— Это, мать твою, ПРАВДА, придурок. Я пытаюсь быть честной, а ты продолжаешь нападать. Я никогда не занималась с ним сексом, ублюдок. Да, я флиртовала. И побрила свою киску, мечтая о нем. И собиралась оказаться в его постели. Пока ты не выставил себя идиотом и не разрушил мою карьеру и карьеру Дуга. Но... до того вечера я с ним не трахалась. Я просто продолжала доводить себя до оргазма своим ручным вибратором, потому что ты, черт возьми, не справлялся с работой. И, в конце концов, я бы набралась смелости порвать с тобой, а потом, через приличный промежуток времени, позволила бы ему трахнуть меня до выноса мозга.

Он выглядел так, будто собирался встать, но остался сидеть.

— Это никогда не было серьезно, Билл. Я не влюбилась в него. Я просто разлюбила тебя. Он был тем, чтобы почесать зуд, но если бы я никогда не встретила его, я бы все равно потребовала у тебя развода. Он — ребенок, и я знала, что он никогда не будет держать все в своих штанах ради меня. Он слишком горячий. Так что, да, я покончила с ним. Если ты мне не веришь, отведи его в свой кабинет и проверь на детекторе лжи.

— Я уже говорил с ним,  — что-то в том, как он это сказал, заставило ее все понять.

— Черт, ты, должно быть, очень его разозлил. Надеюсь, он не слишком тебя поранил.

Она увидела, как на его лице появилась улыбка, и поняла, что впервые за три с половиной месяца видит его улыбающимся.

— Он был очень зол, но... ну, скажем так, он уже не будет таким хорошеньким мальчиком, каким 

был раньше.

— Но...

— Ты совсем меня не уважаешь, да?

Она снова посмотрела на него. Он был одет, как обычно, в черные брюки и черную рубашку, но его руки и плечи были очерчены лучше, а живот не выпирал так, как раньше. Она вспомнила, как он выглядел в тот вечер в спортзале. Было что-то еще, что-то, чего она не могла понять. Но он стал другим.

Она не могла поверить, что на самом деле спрашивает об этом, но услышала собственный голос:

— Ты не слишком сильно его ранил?

Улыбка исчезла.

— Ты все еще любишь этого ублюдка, не так ли? Ты на самом деле покончила с ним?

— Я не хочу, чтобы ты попал в тюрьму и потерял все, ради чего работал всю свою жизнь. И... Он мне безразличен... но...

— Он жив. Я его немного побил, и у него небольшие проблемы с дыханием из-за сломанных ребер. И сломал ему нос, но он будет жить. Если ты еще не слышала, он уезжает из города.

Она молча смотрела на него. Что же произошло?

— Я не имею к этому никакого отношения. По-видимому, он какое-то время работал в Чикаго, но говорит, что оставался ради тебя. Он сказал, что взял бы тебя с собой, если бы ты согласилась. Не похоже, чтобы он думал, что это — просто твой способ почесать зуд.

— Не знаю как ты, а я выпью пива.

Она открыла холодильник, взяла «Майклоб Лайт» и, сняв крышку, сделала глоток.

— Он... он был серьезнее, чем я думала. Он... просто ребенок... Билл, на самом деле я не думаю, что эмоционально он намного более зрелый, чем Келли. Просто большой ребенок-переросток.

— Ты очень быстро двигаешься, Дебби. Вышвырнула меня, привела его к себе, вышвырнула его, и уже подыскала ему замену. На самом деле, я должен отдать тебе должное за то, что на этот раз ты сделала лучший выбор. Этот парень, Эббот, кажется, хорош. Хороший писатель, и, по крайней мере, с ним тебе не придется все время смотреть вниз.

Она с такой силой швырнула пиво на стол, что оно расплескалось.

— Я никогда не смотрела на тебя свысока, чертов Билл. Это всегда было в голове у тебя. Можно было бы подумать, что после восемнадцати лет и всех тех раз, когда я трахала тебя до тех пор, пока ты не мог пошевелиться, ты, наконец, понял, что пять сантиметров роста — это ничто.

Он ничего не сказал, просто оглядел кухню, как будто смотрел на нее в первый — или последний — раз.

— Не имеет значения, Дебби. Через месяц все это станет неактуальным. Спасибо, что рассказала мне, что произошло между Дугом и Келли. Это совпадает с тем, что сказал он, и у меня нет причин не верить вам, потому что ничто из того, что сказали он или ты, не противоречит тому, что видел и слышал Би-Джей.

Он встал.

— Прощай, Дебби. Я сам выйду.

Она встала и почти дотронулась до него. Она потянулась к 

нему, но он отстранился, и она опустила руку.

— Билл, спасибо. Спасибо, что поговорил со мной. Было тяжело... не иметь возможности поговорить с тобой. Даже если речь шла лишь о Келли, я все равно рада, что ты, наконец-то, согласился со мной поговорить.

Он уже повернулся, когда она сказала:

— Одно одолжение, Билл. Пожалуйста, позвони маме и папе и поговори с Келли. Она не хочет со мной разговаривать. Я могу понять почему. Но ты же ее отец. Постарайся вразумить ее насчет Дуга.

— Я позвоню и заеду прямо сейчас. Пока.

•  •  •

Я сидел в своей машине в темноте в течение десяти минут, после того как покинул дом Дебби. Что бы она ни говорила, это был уже не мой дом. Пока я держался подальше от нее, я мог вспоминать дом и нашу жизнь такой, какой она была. Но сейчас я был внутри. Я видел, как он трахает ее, прислонившуюся к холодильнику или распластавшуюся на столе. Может, и нет, но я видел в своей голове картинки.

Наверное, говорить с ней было ошибкой. В каком-то нездоровом смысле я чувствовал себя лучше, но все равно меня тошнило. Поговорите о собаке, возвращающейся к своей блевотине. Она была ядом. Может быть, настанет день, когда я смогу смотреть на нее и не иметь желания обнять, поцеловать, зарыться в нее. Но это будет не сегодня.

Я поехал к Баскомбам. Я позвонил заранее и вызвал Кэти, спросив, дома ли Келли, а когда она ответила, что да, сказал, что заеду поговорить.

Было одиннадцать пятнадцать вечера, когда я подъехал к их дому. Дверь открыл Рой.

— Она у себя в спальне, Билл.

Это был не первый раз, когда мы разговаривали, с тех пор как все развалилось, но они просто здоровались, когда я приезжал забрать детей.

Он остановил меня, когда я проходил мимо, и положил руку мне на плечо.

— Я хотел извиниться за то, что сказал... когда все это началось. Я никогда по-настоящему не верил, что она... бросила бы все ради красивого лица. Только не та дочь, которую вырастил я. Я знаю, что Кэти говорила с тобой. Эта история с красавчиком закончится. И она приползет обратно к тебе. Когда она это сделает... просто постарайся вспомнить, что она долгое время была хорошей женой. Это все.

Я постоял секунду, но ничего не мог на это ответить. Я вернулся в комнату, которая много лет назад была комнатой младшей сестры Дебби Клариссы. Теперь Кэти и Рой использовали ее как гостевую спальню.

Я постучал в дверь, через мгновение распахнул ее и вошел. Она сидела, скрестив ноги, на старой кровати Клариссы с балдахином, в наушниках и одновременно что-то делала в ноутбуке.

На ней была светло-голубая пижама, и мне не нужно было присматриваться, чтобы понять, что Дуг был прав. Она была сексуально зрелой, красивой женщиной. Если бы не цвет волос, она могла бы быть той женщиной, которую я впервые увидел в кампусе Флоридского университета двадцать 

лет назад.

— Полагаю, твоя будущая бывшая жена рассказала тебе кучу лжи о том, что произошло?

— Нет, она сказала правду. Она рассказала мне ту же историю, что и Дуг сегодня утром.

Она посмотрела на меня, и сердитый ответ, который планировала, замер у нее в горле, когда она посмотрела мне в лицо.

— Боже, папа, что с тобой случилось? О, нет, ты ведь не пошел за Дугом? Это была не его вина.

Она сорвала наушники и поставила компьютер на кровать.

— Ты ведь не арестовал его?

Я покачал головой и сел рядом с ней на кровать.

— Нет, мы с Дугом просто немного повздорили. Он чуть не выбил мне глаз и избил меня, а я разбил ему нос и сломал несколько ребер, но с ним все будет в порядке.

— Папа, ты обидел Дуга?

Я покачал головой, наблюдая за выражением ее лица.

— Почему всем так трудно в это поверить? Да, я причинил ему боль, но ничего такого, от чего он не оправится. И я не добился его ареста, хотя, черт возьми, мог бы.

— Мы ничего не делали.

— Келли, в глазах закона оральный секс с семнадцатилетним подростком ведет к тому, что его отправят в тюрьму штата и заклеймят на всю жизнь как педофила. Ты всю жизнь прожила с прокурором и не дура. Возвращение твоей матери было лучшим, что когда-либо случалось с Дугом. Потому что, если бы он занялся с тобой сексом, я бы не успокоился, пока он не провел бы долгое время в мужских казармах в Рейфорде. Или пока он не умер.

— Папа, но я...

— Только не говори мне, что любишь его, Келли. Тебе семнадцать, у тебя впереди школа, колледж и целая жизнь. Ты не можешь встречаться с двадцативосьмилетним мужчиной, который когда-то был парнем твоей матери.

Она смотрела на меня с выражением страдальческой невинности.

— Ты просто злишься на него из-за мамы. Но не он стал ее преследовать. Это она погналась за ним. И она уже много лет флиртует с парнями. Бьюсь об заклад, она трахалась с ними очень долго, прежде чем всадила свои крючки в Дуга. Он мне на самом деле нравится, и я знаю, что нравлюсь ему. Он ничего не говорил, но я вижу это по тому, как он на меня смотрит.

Я глубоко вздохнул.

— Он — не самый мной любимый человек на этой планете из-за того, что у него отношения с твоей матерью. Это правда. Но это — не та причина, почему тебе не надо заводить с ним роман. Он для тебя слишком стар. У него было больше женщин, чем ты, вероятно, знаешь. И ты никогда не сможешь ему доверять. Он переехал к твоей матери, когда мы еще были женаты. Почему ты думаешь, что он будет верен тебе?

— Он не станет мне изменять. Я сделаю его счастливым.

— Ни одна женщина не сделает его счастливым, детка. С такими парнями как Дуг, такого не бывает.  

И ты говоришь, что видишь, будто нравишься ему из-за того, как он смотрел на тебя. Ты больше не маленькая девочка, Келли. Он смотрел на тебя так, как мужчина смотрит на красивую женщину, в которую ты превратилась. Когда мужчина смотрит на тебя так, это не значит, что он тебя любит. Он просто хочет заняться с тобой сексом.

Она повернулась ко мне спиной.

— Неважно, что ты скажешь. Мы будем встречаться. Ты не сможешь остановить нас. Скоро мне исполнится восемнадцать, и тогда вы с мамой не сможете меня остановить.

Я не сказал ей, что Дуг очень скоро будет в полутора тысячах миль отсюда, а до этого времени, если у него есть хоть капля здравого смысла, будет избегать ее как чумы. И после этого... Ну, я знал прокуроров по всей стране, а те, кого не знал, были Большими Людьми. За Дугом проследят.

Она повернулась ко мне лицом и была так похожа на Дебби, что мне стало больно.

— Кроме того, слишком поздно защищать мою добродетель, папа. Дуг будет не первым.

— Я это знаю.

— Нет, с тех пор у меня было два парня. Я была... с ними обоими. Я перестала встречаться с Джейми и начала встречаться с Чарльзом, но три месяца назад в город вернулся Джейми. Мы иногда перепихиваемся.

Она вела себя так, словно надеялась, что я буду шокирован.

— Я знаю, что это шокирует и пугает тебя, Келли, но понимаю, что едва начав заниматься сексом, большинство людей не останавливаются. Я не знал о твоих парнях, но не могу сказать, что удивлен. Я знаю, что не могу запереть тебя в твоей комнате и надеть на тебя пояс целомудрия, а кроме того, если ты хочешь заниматься сексом, ты будешь им заниматься.

— Я...  — Она выглядела очень удивленной.  — Я и не ожидала, что ты...

— Что буду обращаться с тобой как со взрослой? Это трудно, Келли, потому что ты всегда будешь моей маленькой девочкой, даже когда тебе исполнится шестьдесят. Но это — то, что ты узнаешь, когда у тебя самой будут собственные дети. Со своими детьми обращаешься как с маленькими... пока больше не сможешь. И я больше не могу с тобой обращаться как раньше.

Я протянул руку, схватил ее и сжал в своей.

— Я не собираюсь запрещать тебе заниматься сексом, потому что знаю, что не смогу этого добиться, и не жду, что ты будешь уважать мое мнение, поскольку сам испортил свой брак. Но я просто хочу, чтобы ты запомнила одно... и запомнила это на всю оставшуюся жизнь.

Я поднял свою руку и провел ею по ее лицу. И под чертами лица этой женщины и красотой ее матери я увидел маленькую девочку, которую знал много лет назад.

— Я люблю тебя, Келли. Ты — моя дочь и всегда ею будешь. Я знаю, что не показывал этого, но я люблю тебя и твоего брата больше всего на свете. Ты для меня — самое 

дорогое, что есть на свете. Никто, кроме твоей матери и меня, и, может быть, твоего брата, никогда не будет любить тебя именно так.

— Но если тебе повезет, ты найдешь мужчину, который будет любить тебя так же сильно, но по-другому. Он будет любить больше тебя саму, чем твое тело и твое лицо. Он полюбит тебя, если ты потеряешь свою внешность или это тело состарится. Это то, что каждый родитель хочет для своего ребенка. Я хочу, чтобы кто-то полюбил тебя так же сильно, как я.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь полюбил тебя так же сильно, как я любил твою мать. Мне нужен кто-то, кто пойдет через ради тебя в огонь, потому что я бы сделал это ради твоей матери. Теперь это ушло, но оно у нас было. И я хочу того же для тебя.

Я наклонился, поцеловал ее в лоб и вышел. Кэти хотела что-то сказать, но я отмахнулся. Я едва мог видеть из-за слепящих слез, но все было в порядке. Я сказал то, что хотел. Теперь все зависело от Келли. Она могла делать свои собственные ошибки, но я надеялся, что она будет умнее, чем ее мать в ее возрасте.

Я зашел в ночной кофейный магазин, чтобы выпить чашечку очень крепкого американского кофе, который был так близок к настоящему французскому, как только можно было найти в Ривер-Сити. Было полпервого ночи, когда я, наконец, растянулся на кровати в своей квартире и включил последние новости. Как и ожидал, все разговоры были о драматическом убийстве в тюрьме Джексонвилла. Многие детали были скрыты, но было выпущено достаточно, чтобы на следующий день это вышло на национальный уровень.

Я взбил подушку, откинулся на спину и потягивал кофе, проглотив с водой две таблетки обезболивающего. Мой левый глаз снова начал пульсировать как сумасшедший. Я не выпил остального, что мне было назначено, позволив звуку новостей омыть меня, думая о прошедшем дне. Это был самый длинный день в моей жизни.

Все началось с того, что я оказался в постели с Алиной, вынужденный разорвать многообещающие отношения, которые я разрывать не хотел. В течение всего лишь семнадцати часов мой сын сказал, что моя семнадцатилетняя дочь занимается сексом с парнем моей жены; злобный убийца создал очень реальную угрозу моей семье, мне чуть не оторвали голову в процессе мести мудаку, укравшему мою жену; я получил не очень вежливую угрозу поступить правильно по делу о расовом насилии, у меня была одна из самых откровенных сексуальных попыток, которые я когда-либо получал, я понял, что откровенно лгу, говоря себе, что больше не хочу видеть Алину, я встретил человека, который должен был меня ненавидеть, но сделал мне одолжение, за которое я никогда не смогу отплатить, доказывая ценность понятия «везде свои люди», я встретился со своей будущей бывшей женой и обнаружил, что, несмотря на все чувства, которые я мог бы испытывать к Алине, я еще не 

забыл Дебби, и я впервые имел дело со своей семнадцатилетней дочерью как со взрослой.

Я втиснул неделю жизни меньше чем в один день. Неудивительно, что я так устал.

Я уже собирался выключить телевизор, раздеться и лечь в кровать, когда на экране мелькнуло знакомое лицо. Я прокрутил назад и прибавил звук.

... официальные правительственные источники в Руанде подтвердили первоначальные сообщения о том, что отец Эйген Данливи, специальный эмиссар Ватикана, погиб в авиакатастрофе недалеко от международного аэропорта Кигали, основного аэропорта, обслуживающего столицу Руанды Кигали.

Источники сообщили, что Данливи и еще четверо в небольшом самолете вылетели прямо из Парижа в руандийскую столицу в рамках частной дипломатической инициативы по ослаблению напряженности и опасений возобновления насилия хуту-тутси.

По неподтвержденным данным, самолет был сбит одной-двумя ракетами класса «земля-воздух», возможно, «Стингерами» американского производства, украденными или проданными повстанческим руандийским военным частям...

На экране мелькнуло улыбающееся лицо Данливи, снимок, сделанный после того, как он получил Нобелевскую премию за работу в Руанде.

... Ватиканские источники выразили соболезнование Папы и высших церковных иерархов в связи с потерей человека, который спас за свою карьеру так много жизней...

На экране появился человек, одетый в цвета Ватикана, не кардинал или епископ, а, вероятно, чиновник более низкого уровня.

... Мир потерял хорошего человека,  — сказал представитель Ватикана.  — Отец Данливи был одной из тех особенных душ, которые многим жертвуют ради блага других. Он прожил поистине бескорыстную жизнь, и на Небесах его ждет награда...

— Должно быть, они на самом деле испугались тебя, отец,  — сказал я фотографии, опять вспыхнувшей на экране.  — Эти ублюдки подстрелили тебя в воздухе, прежде чем ты успел ступить на землю. В каком-то смысле это — комплимент.

Интересно, успел ли он понять, что вот-вот умрет? И если да, то, интересно, успел ли он в последний раз воспроизвести в памяти образ Брианны О'Коллинз с сыном?

— Надеюсь, ты увидишься с ней снова, отец,  — сказал я, думая о хорошенькой ирландской девушке, которую он принес в жертву ради блага Бога и людей.

А потом, вспомнив последнее обещание, которое я ему дал, я наклонился вперед и, хотя забыл молитвы своего детства, сумел сказать:

— Я искренне сожалею, что обидел тебя, я исповедуюсь во всех своих грехах и прошу тебя во имя Иисуса направить душу Эйгена Данливи домой...

•  •  •

Пятница, 22 июля 2005 года — 9 часов утра.

Вчера вечером я узнал, что, пока смотрел на другое, моя дочь выросла из маленькой девочки в молодую женщину, жаждавшую мужчину, который украл у меня мою жену. На самом деле, честно говоря, я сам бросил ее ему, но это не делало легче мою жизнь с его присутствием.

Но будь я проклят, если позволю ему испортить жизнь и моей дочери, поэтому вчера мы с ним немного поговорили с кастетом. Я причинил ему боль, но и он причинил боль мне, так что, я не чувствовал себя виноватым в том, что дал себе преимущество в виде меди и сюрприза.

Я хотел бы сказать, что он был большим трусом, который показал 

мне, что не заслуживает того, чтобы завоевать мою жену, но, к сожалению, я давно понял, что быть мудаком не означает автоматически быть также и трусом. И он изо всех сил старался оторвать мне голову в нашем маленьком разговоре.

Мы оба выжили, и он уезжал из города, и от моей будущей бывшей жены, так что, думаю, меня можно было бы назвать победителем, но ему удалось испортить мой брак, и он заставил меня посмотреть на мою дочь открытыми глазами.

И все же, лучше было жить с сознанием того, что моя маленькая девочка выросла, чем продолжать жить в мире фантазий, где мужчины ее не трахают. Мне все еще было больно думать об этом, но я всегда предпочитал думать о ней как о бесполой невинной женщине, а не как о сексуально активной. Но у меня не было выбора.

А потом, в день, полный потрясений, поздней ночью я получил последнее, когда узнал, что отец Эйген Данливи, бросивший вызов ненависти и мачете, чтобы бороться за жизнь во время убийств хуту-тутси в Руанде в 1990-х годах, был сбит в небе во время возвращения к миссии в Руанде.

Я познакомился с ним во время круиза на французском корабле Бон Шанс и узнал, что он — не только хороший священник, но и хороший человек. Он нравился мне еще до того, как я узнал об этом, но знание того, что такой хороший человек как он может испортить свою жизнь так же сильно или даже хуже, чем я, заставляло меня чувствовать себя лучше из-за моих собственных ошибок.

Он помог мне на корабле взглянуть на мою жизнь немного по-другому, и даже умирая, он продолжал помогать мне пытаться загладить мои прошлые грехи.

Утром, войдя в свой кабинет в офисе прокурора штата, я закрыл дверь, сказав своей секретарше Шерил, что не хочу, чтобы меня беспокоили.

Я набрал знакомый номер, и через несколько гудков мама сказала:

— Алло.

— Привет, мам.

— Билл, что-то случилось?

Я не мог сдержать улыбки, потому что знал, что она собирается устроить допрос.

— Почему что-то должно случиться, чтобы я позвонил матери?

— Потому что ты никогда не звонишь своей бедной матери. Чарльз сказал мне, что ты — занятой человек, и тебе приходится через многое проходить, но если бы я время от времени не видела в газетах твоего имени, то и не знала бы, что ты еще жив.

— Мама, я знаю, что в последнее время не часто тебе звонил, но...

Она была с этим абсолютно не согласна.

— Я думаю, что президент тоже очень занят, но я слышала, что он находит время, чтобы позвонить своей матери!

Что можно на это сказать?

— Ты права, мама. Мне жаль. Я постараюсь звонить тебе чаще. Это не оправдание, но с этим... с Дебби и судебным процессом, у меня не было времени оглядеться?

— По крайней мере, ты почти освободился от этой женщины. Я считаю дни.

— Понимаю, мама. Понимаю. Я тоже.

— Ты только так 

говоришь, Билл. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты все еще ее любишь, но это изменится. Тебе просто нужно уйти от нее и встречаться с другими женщинами. Ты — успешный мужчина, и тебе не составит труда найти кого-нибудь получше.

— Ты говоришь как мать,  — и тут я понял, что произнес эти слова вслух, а не про себя.

— Я знаю, что мыслю как мать, но я — не слепая и не глупая. Эта женщина вертела тобой в течение двадцати лет, так что, ты не знаешь, насколько ты хороший мужчина, и как другие женщины смотрели на тебя, если бы ты мог видеть кого-то, кроме нее. Но все изменится, когда ты снова станешь свободным человеком.

— Мама... Хорошо. Это случится, и я знаю, что она тебе не нравится, но она все равно будет матерью моих детей. Постарайся быть поосторожнее в разговоре с Би-Джеем, ладно? Кстати, о нем, он там?

— Ты не представляешь, сколько раз я прикусывала язык в присутствии Би-Джея и Келли. Одному Богу известно, как ей удалось стать такой хорошей при такой матери. Но я постараюсь держать язык за зубами в присутствии мальчика. Он только что проснулся и позавтракал с Чарльзом. Ты хочешь с ним поговорить?

— Да, пожалуйста.

В трубке повисло молчание. Потом появился Би-Джей.

— Папа? Неужели ты...?

— У меня был разговор с Дугом. Я не думаю, что в конце он лгал. И я поговорил с твоей матерью и Келли. Я знаю, что произошло. Я рад, что ты был там, и рад, что ты позвонил мне, но не думаю... я не думаю, что что-то действительно случилось. Я полагаю, твоя мать вернулась исключительно вовремя. Как бы то ни было, Дуг уезжает из города и уезжает довольно далеко. Я не думаю, что нам придется долго о нем беспокоиться.

Он молчал, и я знал почему. Дуг, должно быть, довольно харизматичный парень для четырнадцатилетнего мальчика. Я был уверена, что Би-Джей разрывался от того, каким он был впечатляющим, а с другой стороны, что он трахал его мать и, возможно, пытался трахнуть его сестру.

— В любом случае, Би-Джей, на самом деле причиной звонка было не только поблагодарить тебя за то, что ты мне позвонил. Настоящая причина, по которой я позвонил, была...

Я остановился на минуту, и время, казалось, поползло. Я нашел слова для Келли и хотел найти их для Би-Джея.

— Я просто хотел сказать, что люблю тебя.

— Папа?

— Я не очень много говорил об этом, потому что мне казалось, что это — слишком слащаво для подростка. Но... ты мой сын, и я люблю тебя, хотя, наверное, я был для тебя занозой в заднице, когда дело касалось твоих друзей.

Последовало долгое молчание, а затем:

— :.. Все ли... хорошо, папа?

— Все в порядке, Би-Джей. Просто ты живешь... думая, что у тебя есть все время в мире, чтобы дать людям знать... как ты к ним относишься. И я думаю, ты знаешь... или 

надеюсь. Но... Никто не живет вечно, Би-Джей, и мы никогда не знаем, когда у нас заканчивается время. То были почти последние слова, которые сказал мне отец... а я до сих пор слышу их... что он любил меня. Я никогда этого не забывал и рад, что он сказал их, когда мог.

— Папа, что... что случилось?

— Ничего, Би-Джей, все в порядке. Просто я не вечен. Настанет день, когда меня не станет. Я хочу, чтобы в тот день ты вспомнил эти слова. И хочу, чтобы ты знал... знал, как сильно я тебя люблю. Ты — мой сын, и я горжусь тобой, а ты и твоя сестра — лучшее, что когда-либо случалось в моей жизни.

— Господи, папа, ты говорил с мамой?

— Нет, ничего особенного. Это глупо. Мне просто захотелось это сказать. Я больше не буду с тобой нежничать. Просто помни. Хорошо? А теперь попрощайся от меня с бабушкой и дедушкой. Я — в офисе и работаю. Я поговорю с тобой позже, ладно?

— Ладно?

Я повесил трубку.

Я позвонил Шерил и сказал, что выйду на минутку. Для такого рода поручений было проще просто вызвать такси, чем брать на себя труд ехать на Эскалэйде. Я обзвонил все вокруг, и лучшей церковью для того, что я хотел, была католическая церковь Непорочного Зачатия в Джексонвилле на углу Оушен-стрит и Дюваль-стрит. Это была старая церковь, ближайшая к нашим офисам и зданию суда.

Я вошел. Было еще рано, и вокруг не было никого, кроме женщины, которая убиралась. Я спросил ее, где можно найти священника, и не успел закончить свой вопрос, как ко мне подошел невысокий лысый парень в уличной одежде.

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? Для посетителей еще рано.

Я огляделся и увидел ряд свечей, горевших возле одной из дверей.

— Я бы хотел, чтобы две свечи горели вечно в память о моих друзьях.

— Они называются обетными свечами. Плата не взимается, но мы принимаем пожертвования. И гореть вечно? Это очень долго.

Я улыбнулся.

— Пусть до тех пор, пока я не умру и не исчезну, отец, а потом они будут сами по себе. Что касается пожертвования. Как насчет сотни, и на этой неделе я пришлю вам чек на тысячу. Сумеет ли это держать их горящими какое-то время?

— Да, я бы так сказал. Должно быть, они были хорошими друзьями.

— Только один из них был моим другом, но оба были хорошими людьми. Я не хочу, чтобы о них забыли.

— Как их звали? Давайте я их запишу, и мы поставим свечи с именными табличками.

— Отец Эйген Данливи и Брианна О'Коллинз.

Он перестал писать и посмотрел на меня.

— Вы были другом...?

— Знакомым отца Данливи, но я считал его другом.

— Никакой платы.

Я сунул ему сто долларов и сказал:

— Тогда используйте их для бедных.

Когда я вернулся в свой офис и начал готовиться к встрече с убийцами, насильниками и чудовищами, я почувствовал себя немного лучше, зная, что 

где-то горит маленький огонек в честь добра, которое все еще было в мире.

•  •  •

Пятница, 22 июля 2005 г.  — 10:30

Когда я вернулся в свой кабинет, меня ждало сообщение от Большого Человека. Я направился в его кабинет. За своим столом сидела Майра, занятая с кем-то, и только взглянула на меня и кивнула, чтобы я вошел. Ее взгляд на секунду задержался на моем покрытом синяками лице, но затем она вернулась к тому, что делала.

— Билл, ты все еще придерживаешься той сказки о падении с лестницы?

— Это правда. Люди умирают каждый день, падая с лестницы. А теперь это случилось со мной.

— Ты, конечно, знаешь, что ни черта не умеешь лгать.

— Я думал, что солгал очень хорошо. Нельзя быть хорошим адвокатом, не будучи хорошим лжецом. Это есть в классификации должностей.

Он только поморщился и сказал:

— Да, но мне ты можешь не лгать. Это не имеет значения... Я не видел никаких полицейских отчетов, поэтому не думаю, что эта лестница приведет тебя к судебному разбирательству. Я вызвал тебя сюда, чтобы узнать, что происходит с делом Шона Смита. Почти каждый день ко мне в задницу лезет Найт, потому что его профсоюз и его ребята толкают его сделать что-то с делом Смита. И каждый проклятый день мне звонит этот придурок преподобный, настаивая, чтобы я убрал тебя с радара и обелил Смита, чтобы тот смог вернуться в патруль и освободиться от той бумажной работы, что он выполнял.

— Я все еще собираю доказательства. Но это — не единственное дело, над которым мы работаем. Я пытаюсь подготовиться к бабушке-убийце, которая будет большим делом, потому что я собираюсь сделать все возможное, чтобы она оказалась в камере смертников. И у нас есть этот засранец Уильям Саттон, парень, забивший до смерти свою беременную бывшую жену. Я чешу голову, пытаясь найти какой-нибудь способ убедиться, что он не выйдет после убийства двух человек.

— Я знаю, что у тебя есть и другие дела, Билл. Всегда есть другие дела. И на горизонте может быть что-то еще. Я надеюсь, что это пройдет, но есть шанс, что мы можем получить дело Мендосы. Именно там убили обоих техасских прокуроров. Подорвали одного бомбой в машине и перерезали горло другому на глазах у его семьи. Честно говоря, большинство других контор его не хотят. Мексиканский картель, на который работал Мендоса, фактически объявил США войну, и они пытаются передать это дело любому, кто достаточно глуп, чтобы взять его.

— Дело в том, что кризисы надвигаются всегда. Но я не могу допустить, чтобы шериф и все его люди, а также большинство чернокожих в этом городе злились на меня из-за того, что ты не можешь принять решение. На этот раз сомнений достаточно, а Смит — хороший полицейский, не мог бы ты избавить его от наказания?

— Сомнений более чем достаточно, а для этого и существует большое жюри. Почему бы не передать его им?

— Черт 

возьми, Билл, я могу смириться с тем, что на меня злятся копы. Хотя это и больно. И я могу смириться с тем, что на меня злятся черные. Хотя будет больно, когда придет время выборов. Но с чем я смириться НЕ МОГУ, так это с тем, что на меня злятся И КОПЫ, И НЕГРЫ. А если мы представим это большому жюри, где все будет выглядеть так, будто мы охотимся за этим парнем, это разозлит всех.

— Хорошо, я постараюсь прийти к какому-нибудь решению в разумные сроки. Скажи Найту и преподобному, что я не буду откладывать это дело дольше, чем нужно. Обещаю, что сделаю что-нибудь, чтобы решить эту проблему.

•  •  •

Пятница, 22 июля 2005 года — полдень.

В дверь коротко постучали. Она сделала перерыв в написании презентации, над которой работала для Джонни Августа, чтобы принять протеиновый коктейль, и, вероятно, должна была посетить тренажерный зал через час или два, просто чтобы очистить голову. Она не ждала гостей. Келли так скоро не вернется.

Она открыла дверь, и ее глаза расширились.

— О боже, вы двое убили друг друга!

— Почти,  — ответил Дуг. Его нос был полностью забинтован, а оба глаза были черными, как в каком-нибудь фильме о профессиональном боксе. Его правая рука была в гипсе.  — Этот сукин сын шибанул меня, когда я этого не ожидал. И это — единственная причина, по которой он еще дышит.

— Шибанул?

— Это выражение использовали старики в спортзале, где я тренировался. Это значит, что ублюдок застал меня врасплох и едва не вырубил одним ударом. Он сжульничал, воспользовался кастетом и сломал мне к чертовой матери нос. Он даже сломал мне руку. На самом деле я разбил ее о его лицо, но потом он закончил работу кастетом. Но и я нанес несколько хороших ударов.

— Мне очень жаль. Вчера вечером приходил Билл. Я не знала, что там был Би-Джей, а он позвонил Биллу, едва тот сошел с французского корабля. Билл думал, что ты...

— Я знаю, что он думал. И открою тебе маленький секрет. Он охотился за мной не только из-за Келли. У него все еще очень плохие чувства ко мне из-за тебя.

— Знаю. Но разве можно его винить? Честно. Так или иначе, он сказал, что ты уезжаешь из города?

— Да. Пару дней назад я подал заявление. Там не были в восторге от этого, но и не слишком переживали, что я ухожу, и я получил хорошую жалостную историю от главы секции, где я получил новую должность в Университете Рузвельта в Чикаго. Я получил предложение о работе от друга и принял его. Я буду профессором в секции коммерции и предпринимательства.

— Парень, который до этого преподавал, две недели назад умер от инсульта. Им нужна молодая кровь. И они хотят меня сейчас. УСФ мог бы попытаться удержать меня на моем контракте, но Майерс согласился меня отпустить. Для старого говнюка он был довольно порядочным. У них есть 

временные профессора, которые закончат мои занятия.

Она посмотрела на него и почувствовала печаль. Он был красив. Для мужчины не было другого способа описать это. Он был красив. В глубине души она понимала, что поступила неправильно, и будет сожалеть об этом много лет спустя, но, Боже, он был красив.

— Дуг, прости меня, что Билл... поранил тебя вот так. Я просто рада, что он тебя не убил. Потому что он мог. Я не жалею, что ты уезжаешь. Я рада, что между тобой и Келли будет тысяча миль, а то и больше.

Он притянул ее и обнял за плечи, и ее голову заполнила картина, как он скользит в нее своим огромным членом, и у нее едва не перехватило дыхание.

— Ты рада, что я буду за тысячу миль отсюда, Дебби?

Наконец она смогла сказать:

— Да. У нас нет будущего. Мне нравилось то, что у нас было, но... Мне нужно, чтобы все закончилось. Тебе нужно начать новую жизнь.

Он втолкнул ее обратно в открытую дверь и закрыл ее за собой. Он мог бы повалить ее на пол, но она не знала, позволит ли. Она узнает это, только если он попробует.

— Я уже говорил тебе, Деб, что ты совершаешь большую ошибку. Я знаю, что-то внутри тебя все еще любит этого парня. А я не смог этого преодолеть. Но он никогда не примет тебя обратно. Может быть, когда-нибудь, если ты поймаешь его в момент слабости, он тебя и трахнет. Но вернуться, вернуться как его жена... этого не случится никогда.

— Я знаю, что ты все время повторяешь это, Дуг. Может быть, тебе легче думать, что единственная причина, по которой я не поехала с тобой, это то, что я все еще испытываю чувства к Биллу. Но это не так. Даже если бы Келли не была частью картины, я бы все равно все закончила. Мы хороши физически, очень, очень хороши, но брак... жизнь вместе... это больше чем секс. Как ты думаешь, почему я так долго оставалась с Биллом? Это было не ради секса.

Он наклонился и поцеловал ее, и она закрыла глаза. С закрытыми глазами она могла игнорировать повреждения на его лице, игнорировать воспоминания обо всем, что привело к этому моменту, могла просто вспомнить хорошие времена, когда они были вместе.

— Еще не поздно, Дебби. Я уезжаю в Чикаго сегодня. Но я могу устроить в Чикаго и тебя. У меня есть друзья, и я могу найти для тебя место. С Келли проблем не будет. Она поживет у бабушки с дедушкой. Я знаю, потому что она позвонила мне и сказала, что хочет встретиться. Она может оставаться с ними, пока не закончит школу, может быть, пойдет в колледж здесь, а к тому времени, когда вернется к тебе, это... увлечение... может сгореть. Она найдет себе парня своего возраста.

— И Би-Джей... он мог бы остаться с твоими родителями или родителями 

Билла. Или он может поехать с нами. Чикаго — огромный город. Это прекрасное место для взросления. И я не думаю, что он меня ненавидит. Сейчас он расстроен... потому что я трахаю его маму... но парни учатся жить с отчимами. Я бы вылез из кожи вон, чтобы жить с ним,  — она открыла глаза и отступила назад.

— Зачем, Дуг? У нас был отличный секс, и мы нравились друг другу. Но ты никогда в жизни не оставался верен ни одной женщине. Даже со сломанным носом ты все равно будешь кошачьей мятой для женщин, пока жив. Мне почти сорок, и я не становлюсь моложе. Я не очень-то верю в твою верность, но даже если бы и верила, то зачем? Я знаю, что тебе нравится секс со мной, но есть целый мир желающих женщин? Зачем тебе связывать себя?

— Может быть, я немного повзрослел. Я никогда не хотел этого, когда искал к тебе подходы. Я просто хотел затащить тебя в постель. Но что-то изменилось. Это прозвучит чертовски глупо, но я... Я хочу того, что было у вас с Биллом. Я хочу, чтобы ты была в моей постели каждую ночь. Я хочу ходить с тобой в кино и кататься на коньках на катке... Я хочу есть попкорн, когда ты смотришь телевизор по ночам. Мне почти двадцать девять, а это почти тридцать. Я бы не возражал... завести ребенка. Я никогда не думал, что захочу этого... но сейчас спиногрыз звучит не так ужасно... МОЙ спиногрыз.

Она старалась не плакать, и ей это удалось, но глаза ее затуманились.

— Нет. Я думаю... Я думаю, что ты действительно можешь быть честным в этом... но это ничего не меняет. Тебе нужна женщина твоего возраста, Дуг. Если ты станешь серьезней, а парни в твоем возрасте иногда так делают, начинай искать кого-то, с кем ты мог бы прожить жизнь, а не какую-то другую отвергнувшую мужа.

— Значит, нет?

— Значит, нет.

Он отошел от нее.

— Ладно. Я должен был попытаться. Я больше не буду звонить и беспокоить тебя. Если передумаешь... ты сможешь меня найти. Но...

Он наклонился и крепко поцеловал ее.

— Не жди слишком долго, Деб. Может, ты и права. Может быть, я только дошел до этой стадии и не осознавал этого. Может быть, это из-за знакомства с тобой. Но я собираюсь кое-кого искать. Кого-то особенного. Я не отказываюсь от секса, но хочу большего. И если найду такого человека, то не потеряю его. Поэтому, если передумаешь, просто не жди слишком долго.

— Я не... не передумаю.

Он подошел к двери и оглянулся на нее.

— Я искренне сочувствую тебе, Дебби. Ты бросила одного парня, который любил тебя, потому что он стал слишком старым. И ты бросила другого парня, который тебя любит, потому что он был слишком молод. Ты никогда не останешься одна, потому что слишком красива... но никогда и не найдешь ничего похожего на 

то, что выбросила.

И затем:

— Я знаю, что говорил это раньше, но это — правда. Жаль, что я не встретил тебя первым.

А потом он ушел, закрыв за собой входную дверь.

Она вернулась в гостиную, села на диван и уставилась на фотографии Билла и детей на стенах. Когда она перестала их видеть, то поняла, что плачет. И она понятия не имела, о чем именно плачет.

•  •  •

Пятница, 22 июля 2005 года — 3 часа дня.

Я откинулся на спинку стула и принялся изучать бумаги, которые положила передо мной детектив Хизер Макдональд. Она сияла.

— Это был такой риск, мистер Мейтленд. Я бы и не пыталась, если бы вы не поддержали нас и не уговорили шерифа Найта освободить меня ради этого дела. Как... почему вы вообще заподозрили нечто подобное?

— Просто догадка. Для бабушки, Джуди Йохансен всегда казалась мне очень горячей дамой для шестидесяти семи лет. Мне с трудом верилось, что она готова провести остаток жизни, ухаживая за больным, богатым стариком, неспособным к сексу, и не делать ничего, чтобы унять этот зуд.

— В современном мире онлайн-знакомства и свидания — это способ, с помощью которого встречаются многие люди. Это был просто случай, когда нужно было правильно расставить приманку. И это должны были быть кто-то очень близкие к району Орландо, если она собиралась встречаться с ними на регулярной основе. Но мне только что пришла в голову идея. Вы потратили на это дело Бог знает сколько времени. Найт хоть представляет, сколько личного времени без оплаты вы тратите?

Она покраснела. Она была пятидесятитрехлетним бывшим детективом полиции нравов и педофилии, которая могла выглядеть около пятьдесяти и сексуально, и именно поэтому идеально подходила для жала, которое я хотел запустить. Русые волосы, большие сиськи, достаточно мяса (изгибов) на ней, чтобы дать парням понять, что она — не анорексичный ребенок. Она была если не милфой (мамочкой, которую я бы трахнул), то уж точно классической гилфой (бабушкой которую я бы трахнул). Первым, кто просветил меня о том, что такое милфа, был Би-Джей, после того как мы расстались с его матерью.

— Нет, и я правда не хотела бы, чтобы он знал, поскольку тогда все рухнет. Он был бы по-королевски взбешен, узнав, что я трачу столько времени на любимый проект ради кого-то еще, даже ради вас.

Она покраснела. Просто от румянца ей стало жарко. Я изо всех сил старался не фантазировать о том, чтобы ее трахнуть. Я не мог быть таким возбужденным меньше чем через два дня после моей возни с Алиной, но, черт возьми, для пожилой леди она была горячей.

— Даже если так, мистер Мейтленд, мы можем доказать, что они это делали, но это далеко не доказывает, что она намеревалась убить своего мужа. У многих женщин бывают романы...

Она остановилась на полуслове, и я смог прочитать ее мысли, не обладая никакими сверхспособностями.

— Не смущайтесь, Хизер. Мне надоело, что люди ходят вокруг меня на цыпочках. Я не 

такой уж и людоед... полагаю. Моя жена разводится со мной, она трахалась за моей спиной... не такое уж большое дело. Такое часто случается. Мы разводимся. И да, я знаю, что многие женщины — и мужчины — заводят романы, не бросая своих супругов... но...

— Хет-трик здесь будет заключаться в том, чтобы найти доказательства, которые убедят присяжных не только в том, что у нее был мотив убить мужа, но и в том, что она действительно это сделала. А если мы не сможем доказать это вне всяких разумных сомнений, нам придется выставить ее в таком плохом свете, чтобы присяжные захотели ее осудить.

Она посмотрела на меня как-то странно, а затем покачала головой, прежде чем встать, так, что красивые части ее тела задрожали.

— Мистер Мейтленд, позвольте мне сказать это с уважением, я чертовски надеюсь, что вы никогда не рассердитесь на меня. Я бы не хотела, чтобы кто-то вроде вас преследовал меня.

— Просто никого не убивайте, и мы прекрасно поладим.

Она уже собиралась повернуться и выйти из кабинета, как вдруг остановилась.

— Когда ваш развод станет окончательным?

— Девятнадцатого сентября.

— Просто... мне было очень приятно работать с вами. После суда я вернусь к своим обычным обязанностям... скорее всего, мы больше никогда не увидимся. Что довольно глупо, потому что такой мужчина, как вы, не может... интересоваться пожилой дамой за пятьдесят.

Я чуть не проглотил язык.

— Гм... гм...

— Она рассмеялась.

— Расслабьтесь, я не угрожаю вашей добродетели и не делаю вам предложения. Просто сделала заявление.

— Я не почувствовал угрозы, Хизер... просто... я польщен и удивлен. Я... эээ... такого со мной еще никогда не случалось.

— Чтобы старая леди сказала вам, что интересуется вами?

— Чтобы какая-либо женщина сказала мне или каким-то образом намекнула, что она во мне заинтересована...

— Потому что вы — один из тех парней, которых здесь знают все женщины, что никогда не смотрели на других женщин. Теперь мы ожидаем, что вы посмотрите. Вы когда-нибудь так смотрели на меня?

— Нет... только сегодня днем. Честно.

— Но сегодня днем вы это сделали. Думаете, вы — один из тех парней, которым нравятся гилфы?

Кажется, у меня даже челюсть отвисла.

— Вы знаете...

— Конечно, я знаю, что такое МИЛФ и ГИЛФ. Мне льстит мой возраст и осознание того, что я все еще могу заводить молодых мужчин. Я вас возбуждаю?

Я открыл, было, рот, но тут же закрыл его.:

— Думаю, вы уже знаете ответ на этот вопрос, Хизер. Но сейчас я все еще женат, а вы — полицейский, работающая со мной по деликатному делу, и даже такие мысли могут испортить мне голову. Можем ли мы просто оставить это полежать до... когда-нибудь позже?

— Конечно. Позвоните мне, когда вам снова понадобится поговорить... о чем угодно, хорошо?

— Ладно.

Выходя на улицу, мне позвонила Шерил.

— Здесь Дебби, мистер Мейтленд. Ты хочешь ее видеть?

— Я должен ответить честно? Просто спроси, чего ей надо.

Я услышал ее по телефону.

— Я хотела бы узнать, почему он 

напугал до смерти нашего сына?

— Что?

— Скажи Шерил, чтобы она меня впустила, Билл, прежде чем я устрою здесь скандал.

Через минуту она уже была в моем кабинете. Почему зло, отравляющее все, всегда выглядит так хорошо? И почему после более чем трехмесячного успешного избегания любых контактов с ней, она взяла на себя миссию смотреть мне в лицо каждый раз, когда я оборачиваюсь.

— Что это за история с пуганием Би-Джея?

Она положила ладони на стол и наклонилась ко мне. Естественно, ее блузка выпирала наружу, и мне приходилось бороться, чтобы держать руки по бокам.

— Какого черта ты сказал ему, что любишь его?

— Что? Я сказал ему, что его люблю. Он мой сын.

— И сколько раз за последние несколько лет ты ему это говорил? И говорил о том, что никогда не знаешь, когда умрешь? И говорил о последних словах твоего покойного отца? И что хочешь, чтобы он вспоминал о тебе, когда ты уйдешь? Он позвонил мне чуть ли не в слезах, и тебе, вероятно, позвонит твоя мать, если когда-нибудь узнает о том, что это был за звонок. Он думает, что ты либо умираешь, либо собираешься покончить с собой. Он сказал, что готов прийти, поговорить с тобой, если я думаю, что это поможет. Что-то не так? Может, сейчас я и не на вершине твоего хит-парада, но я — все еще твоя жена. И я — мать твоих детей. Если происходит что-то плохое, я хотела бы знать, как мне справиться с этим.

— О, черт, наверное, мне нужно позвонить ему еще раз. Ничего страшного, Дебби, по крайней мере, не то, что ты думаешь. Я не умираю. Я не собираюсь обследоваться.

— Тогда почему?

— Ладно. Когда я был на Бон Шанс, в круизе, то встретил парня. Это был священник по фамилии Данливи. Он был просто... одним из тех людей, с которыми у тубя, кажется, щелкнуло. Он пытался помочь мне с... некоторыми личными проблемами. А я кое-что узнал о его жизни. Он был влюблен в девушку, до того как стал священником, и... она умерла. Он все еще носил с собой ее фотографию. А потом, вчера он был убит.

— Данливи? Тот священник, которого показывали в новостях? Тот, что был сбит в Руанде?

— Именно он. Вчера утром я попрощался с ним, покидая корабль. Последнее, что он сказал, было то, что он летит в Руанду, чтобы попытаться остановить новые убийства. А потом, без предупреждения, его самолет сбили.

— Это печально, но почему?..

— Потому что я знаю, что прошлым вечером он не собирался умирать. Точно так же, как и я не собираюсь умирать. Но это — как в песне Гарта Брукса «Если завтра никогда не наступит». Никогда не знаешь, когда проснешься утром, будешь ли ты здесь этой ночью. Я уже говорил вчера вечером с Келли, и она знает, как я к ней отношусь. Теперь я сделал это с Би-Джеем.

— А 

как ты относишься ко мне?

•  •  •

Пятница, 19 августа, 11 часов утра.

— Всем встать.

Дебби поднялась вместе с Джойс Линдер. Напротив них стояли Билл и Лью Уолтерс, когда в зал суда вошла окружной судья Кэтрин Холден. Это была высокая женщина лет пятидесяти. Не красавица, но в ней чувствовались грация и уверенность. Дебби подумала, что она была бы хорошей моделью для старения. Если вообще существует какой-то изящный способ стареть.

— Мистер Мейтленд, миссис Мейтленд. Мне жаль видеть вас здесь. Я надеялась, что вы двое найдете способ помириться.

Дебби встречалась с судьей и ее давним, то и дело появлявшимся компаньоном — судьей Германом Херрингом на различных светских мероприятиях. Ей нравились они оба. До нее всегда доходили слухи, что Херринг — убежденный католик и женат на другой убежденной католичке, которая никогда не даст ему развода. Он никогда не сможет снова жениться, и поэтому они с Холден никогда не смогут стать законными. Но они, казалось, действительно заботились друг о друге.

Билл только покачал головой. Через мгновение Дебби сделала то же самое.

— Насколько я поняла из слов ваших адвокатов, никто из вас не интересовался психологией?

Оба покачали головами.

— И еще, мисс Линдер, мне сказали, что ваша клиентка добровольно отказался от какой-либо поддержки или содержания, даже после почти двадцатилетнего брака. Ее муж зарабатывает значительно больше, чем миссис Мейтленд.

— Но мистер Мейтленд согласился на щедрые алименты для обоих детей, которые продлятся еще четыре года, согласился сохранить страховку для обоих и помочь с их учебными расходами в колледже. Кроме того, ваша честь, миссис Мейтленд добровольно согласилась, что в интересах обеих сторон не настаивать на супружеской поддержке. В то время как мистер Мейтленд зарабатывает больше, миссис Мейтленд на своей новой должности в Офисе государственного защитника будет получать значительный доход.

— Да, и люди в Башнях-близнецах тоже спрыгнули добровольно,  — с горечью пробормотала Джойс Линдер. Дебби посмотрела на нее и заметила, что она похудела. На ее лице появились новые морщины. Лью предупреждал ее, что большинство женщин не заканчивают счастливо, после того как проводят время с его партнером Нормом, но, как и большинство женщин, ей пришлось узнать это на собственном горьком опыте.

Холден посмотрел на обоих адвокатов, затем перевела взгляд на Дебби.

— И это ваше обдуманное решение, миссис Мейтленд?

Она не хотела, но, не мигая, уставилась в глаза Биллу. Ее трахнули, и не самым веселым образом, но она выживет. И он мог бы причинить ей гораздо больше боли своими письмами, если бы захотел.

— Да, ваша честь. Это было полностью мое решение. Я не нуждаюсь и не хочу поддержки от Билла. Я сама могу о себе позаботиться.

Холден посмотрела на бумаги, лежащие перед ней. Потом на Билла.

— Я знаю вас и вашу жену чуть ли не с первого дня, как села на эту скамью, мистер Мейтленд. Строго говоря, помимо профессиональных или философских чувств, которые я могла бы иметь по поводу развода, я должна сказать, что мне 

жаль, что все так вышло.

— Мне тоже, ваша честь, мне тоже. Но иногда... мы оба выживем. Жизнь продолжается.

— Настоящим ваш развод разрешен.

Она повернулась к своему судебному приставу и сказала:

— Пожалуйста, вызовите следующее дело.

Первым из зала суда, не оглядываясь, вышел Билл, а Лью остался, чтобы поговорить с Джойс Линдер. Дебби подошла к нему сзади. Он похудел. Даже в повседневной одежде он выглядел лучше, чем месяц назад. Он двигался иначе, моложе, чем она помнила.

— После двадцати лет совместной жизни ты просто уходишь, не сказав ни слова?

Он повернулся к ней, и она была потрясена, увидев, как блестят его глаза.

— Что я должен сказать, Дебби? Что это было очень весело, но так случается? Спасибо за воспоминания? Спасибо, что влюбилась в другого парня? Спасибо, что предала меня? Спасибо, что вырвала мне сердце? Что именно я должен сказать?

— Ты мог бы сказать, что сожалеешь.

— Прости? Прости, что? Ты просто невероятна. Ах ты, сука.

— Я знаю, что во многом это — моя вина. Но ты правда считаешь, что твоей вины нет?

— Нет, я знаю, что это — моя вина. Я был достаточно глуп, чтобы верить, что быть хорошим мужем, любить свою жену и работать на нее и своих детей всю свою жизнь, дает мне право на некоторую преданность. Я был глуп.

— Значит, если бы я захотела просто растереть твою зарплату по всему своему обнаженному телу, я стала бы довольна жизнью, которую ты мне подарил?

— О, не ходи туда, Дебби. Ты...

Он прикусил губу.

— Я не хочу этого делать, Дебби. Я потратил больше четырех месяцев, изо всех сил стараясь держаться от тебя подальше, потому что в глубине души я должен был знать, что ты не только будешь гадить на меня, но и попытаешься заставить меня поверить, что я это заслужил. Может быть, я и не был тем мужем, которого ты хотела или в котором нуждалась, но я любил тебя, с тех пор как учился в университете. Я все еще люблю тебя, и думаю, что ты, сука, в глубине души это знаешь.

— Ты любил меня так сильно, что проводил каждую гребаную минуту бодрствования вдали от меня и детей? Это так ты показывал свою великую любовь? И ты позволил себе стать таким чертовски дряблым, что я не могла вынести твоих прикосновений? Пока мы не разделились, а потом ты, сукин сын, начал тренироваться, худеть и становиться горячим. Я знаю, что эта чертова шлюха Эдвардс охотится за тобой. Или ты уже трахаешь ее? И я слышала об этой сучке Джессике. А как насчет того круиза? Ты там трахал каких-нибудь вдов или разведенок? Иногда мне кажется, что Кларисса с самого начала была права насчет тебя. Ты перестал заботиться о том, чтобы меня привлекать, потому что получал в офисе все, что хотел? Неужели она права?

Прежде чем она успела среагировать, он набросился на нее, отталкнув назад, пока она 

не ударилась о дверь, ведущую обратно в зал суда Холден. Он поднял ее руки над головой. Он двигался так быстро, что у нее не было времени сопротивляться. И когда она попыталась оттолкнуть его, он держал ее, не напрягаясь.

— Ты говоришь о своей долбаной сумасшедшей тете Клариссе? Ты думаешь, я не знал всего того дерьма, что она несла обо мне? Что толку было мне спорить или отрицать что-либо. Ты была настолько глупа, что не поняла, что все это дерьмо произошло из-за того, что ее бросил тот придурок, изменяющий муж? А ты судишь обо мне по тому, что сделал он? Как, черт возьми, ты можешь так мало верить в меня, тупая гребаная пизда? Я рисковал ради тебя своей жизнью, а ты слушаела свою сумасшедшую тетю вместо того, чтобы поговорить со мной?

Потом Лью оттащил его от нее, и она поняла, что он ударил ее головой о деревянную дверь и что она прикусила губу, ударившись. Она посмотрела вниз и увидела, что с ее губы капает кровь.

Линдер тронула ее за плечо и спросила:

— С тобой все в порядке, Дебби? Боже мой, он напал на тебя прямо возле зала суда. Мистер Мейтленд, вы, может быть, думаете, что вы здесь крутое дерьмо, но вы не имеете права поднимать руки на свою жену, нападать на нее на глазах у всех!

Лью чуть не отшвырнул Билла назад, когда тот проскользнул между парочкой.

— Давай не будем впадать в истерику, Джойс. Здесь нет никакого нападения. Билл и Дебби поспорили, и он ее оттолкнул. Это — не нападение.:

— Черт возьми, это не так. Если бы здесь был судебный пристав или коп, я бы немедленно отдала его под арест.

Два судебных адвоката и их клиенты остановились в коридоре и уставились на него. Лью подошел ближе к Дебби и, не обращая внимания на Джойс, спросил:

— Он не нападал на тебя, не так ли, Дебби? Подумай, как ты ответишь, потому что, если ты скажешь что-то не то, Билл может потерять работу... и могут произойти другие вещи... то, чего ты не хочешь. Подумай, прежде чем говорить.

Она хотела отправить этого сукина сына в тюрьму, лишить его работы... Как это случилось? Как все пошло к черту за несколько секунд? Она злилась на него, за то, что он все бросил, даже не притворившись, что ему не все равно... Но... она не планировала этого. Это был тот самый гнев, причины которого доктор Теллер пытался выяснить в течение последнего месяца.

Но она подумала о скрытой угрозе, которую высказал Лью. Мгновение вернуло ее к рациональному мышлению. Она все еще не могла позволить себе выпустить электронные письма. И, с практической точки зрения, она только что покинула штатную должность в УСФ, чтобы начать новую рискованную административную карьеру. Она не могла рисковать, подвергая опасности работу Билла. У нее все еще было двое детей, и она по-прежнему хотела учебы в 

колледже для них обоих.

— Я в порядке,  — сказала она свирепой Джойс.  — Я поскользнулась, а Билл попытался меня подхватить, но не смог помешать мне стукнуться головой о дверь. И тут я прикусила губу.

— О, ради Бога. Я не знаю, зачем ты это делаешь, но я — судебный чиновник и не позволю ему безнаказанно обращаться так с тобой.

Снова вмешался Лью:

— Других свидетелей, кроме вас и меня, не было, а я скажу, что вы ошиблись. Все, что вы сделаете, это поднимете бурю дерьма, и с моим словом против вашего ничего не случится. И ваша клиентка не хочет, чтобы вы что-то делали. Как вы собираетесь оправдать свой демарш, Джойс? Смотрите, не дайте своим... чувствам по поводу того, что случилось с Нормом... окрашивают ваши чувства по отношению к каждому мужчине. Я же говорил вам быть осторожным.

— Дело не в Норме, сукином сыне, чертовом безразличном ублюдке. Как ты можешь быть его партнером, его другом?

— Потому что он не заинтересован в том, чтобы трахать меня, а я — его. Я знаю, кто он такой, но ты вошла в него с открытыми глазами.

— Оставь это, Джойс, пожалуйста. Это — моя вина. Билл пытался уйти. Я пошла за ним. И он не причинил мне вреда. Пожалуйста, ничего не делай.

Она с минуту смотрела на Дебби, потом на Лью и, наконец, на Билла.

— Я ухожу, Дебби. Я пришлю тебе документы. И еще, Мейтленд, тебе нужно попасть на урок по управлению гневом, прежде чем ты вляпаешься в то, что твои друзья не смогут убрать.

Когда она ушла, Лью схватил Билла за плечо и сказал:

— Давай уберемся отсюда, пока она не передумала. И, пожалуйста, держись подальше от Дебби какое-то время... по крайней мере, пока вы оба не остынете.

Дебби встала между ними, вытирая кровь с губ.

— Мне очень жаль, Билл. Я не хотела этого. Я просто хотела... закрыть все правильно. Но...

— Нет никакого способа закрыть все правильно. То, что у нас было, разорвано на части, и прямо сейчас я истекаю кровью, и мне небезопасно находиться рядом с тобой. И тебе нужна помощь, потому что я думаю, что Кларисса также могла свести тебя с ума. Я тебя не оскорбляю. Я серьезно думаю, что с тобой что-то не так.

Затем он позволил Лью оттащить себя. Все мечты о цивилизованном расставании, вспоминая хорошие годы, закончились вот так. Она подумала: «Может, он и прав. Может быть, я сошла с ума. Я знаю, что он сводит меня с ума».

•  •  •

Пятница, 19 августа— 12:30

Я должен был вернуться на работу, чтобы подготовиться к суду над Джуди Йохансен, бабушкой-убийцей, который начнется на следующей неделе, но Лью был как проклятый питбуль. Он не отпускал меня.

Наконец, чтобы выгнать его из кабинета, я сказал:

— Хорошо, ради Бога, позволь мне вернуться к работе. Это всего лишь еще один день. Но если ты уйдешь, мы сегодня же зависнем в Пеликанах. Я закончу к 

шести или семи. Дай мне полтора часа, чтобы сходить в спортзал. Скажем, в девять вечера я встречусь с тобой там.

Когда он вышел из моего кабинета, я на мгновение опустил голову на руки и глубоко вздохнул. Все еще казалось, что все должно быть черным, как смоль, с громом, освещением и черными воронами, кружащими над головой. Сегодня что-то, что должно было быть очень хорошим, фактически мой мир, пришло к концу. Я собирался жить и создавать для себя другую жизнь и другой мир, но хороший мир умер.

А это был просто еще один день. Должно быть что-то еще. Я чувствовал, что должен загрузить лодку остатками моего брака, и если бы я мог заставить себя, белокурым телом Дебби, оттолкнуть ее от берега, как старые викинги, и съесть действительно хорошего жареного зефира.

Мне же придется довольствоваться тем, что сегодня вечером я напьюсь вместе с Лью. Конечно, он попытается добиться, чтобы я свалился. Я в этом не нуждался и не хотел. Двадцать лет в основном счастливых времен в основном счастливого брака заслуживали ночи или двух воспоминаний и траура. Но он попытается. Он был лучшим другом, чем я заслуживал.

Я чувствовал беспокойство, и мне потребовалось мгновение, чтобы понять почему. Я встал, подошел к одной из комнат своего кабинета и отодвинул занавеску, скрывавшую зеркальное окно. Оно выходила не на реку, так что, я смотрел на север. Я мог видеть городской пейзаж, то, что было построено к северу от здания суда и офиса государственного прокурора.

Большая часть горизонта находилась к югу от меня, но далеко на севере был остров Блаунт, с его причалом для транзитных и полупостоянных круизных судов. До сегодняшнего дня. Сегодня Бон Шанс завершил свой месячный визит в Джексонвилл и примерно через четыре часа должен был отплыть к следующему полупостоянному причалу в порту Майами, а оттуда — на юг.

Я видел ее в проезжающих машинах, она шла по тротуару далеко под моим офисом и стояла на углу, когда я проезжал мимо. Я видел, как ее попа дернулась от меня, и изгиб ее бедра выпятился, когда она махала друзьям. Я видел, как она бежала с длинными черными волосами, развевающимися позади нее. Конечно, это была не она. И не раз — черт возьми, почти каждый день — мне приходилось бороться с желанием позвонить на корабль или поехать туда, когда он стоял у причала.

Что можно повредить? Филипп был за океаном, и у него была своя жизнь. Она никогда не бросит его, чтобы мы могли поиграть. Я мог бы обнимать ее ночью. Прошел почти месяц, а в моей постели не было других женщин.

Я чувствовал себя глупо. Пару раз я сталкивался с Шейлой, и каждый раз, когда поднимался наверх, чтобы повидаться с Большим Человеком, на меня бросала нечитаемые взгляды Майра и угрожала шрапнелью из пуговиц. Мы продолжали работать вместе с Хизер, по мере того как дело бабушки-убийцы приближалось к кульминации,  

и я все больше и больше понимал привлекательность пожилых женщин.

После Алины я знал, что мог бы иметь, если бы только смог заставить себя протянуть руку и взять. Но я не мог. Я не мог заставить себя взять другую женщину, и я отпустил ее. Через несколько часов она уедет, и я не мог себе представить, что когда-нибудь снова с ней столкнусь. У меня была своя жизнь, а у нее — своя. Если бы я принял то, что она предложила, у нас был бы, по крайней мере, месяц. Теперь времени больше не было.

Я закрыл жалюзи и тяжело зашагал к своему столу. Меньше чем через две недели мне исполнится сорок два, а сегодня я чувствовал себя на восемьдесят четыре!

•  •  •

Пятница, 19 августа — 4:15 вечера.

— Я ничего не понимаю, доктор Теллер. Мне было грустно. Черт, я чуть не расплакалась. Я просто хотела с ним поговорить. И ни с того ни с сего разозлилась на него, а он набросился на меня. Я понимаю, что он чувствует. Я действительно понимаю. Умом. Я знаю, что сама сделала первый шаг, который разрушил наш брак. Но тут я опять обвинила его.

Теллер наклонился вперед, повторяя ее наклон над низким кофейным столиком.

— Сегодня вы разорвали двадцатилетние отношения, миссис Баскомб. Даже если и вы были тем, кто хотел уйти, люди испытывают смешанные эмоции. Он — отец ваших детей. Когда-то вы его любили. Мы не говорим, когда выходим замуж: «Я беру этого мужчину, пока не найду себе кого-нибудь лучше»... Большинство людей женятся с мыслью или надеждой, что это — навсегда. Все закончилось, и сегодня что-то умерло. Даже если это был всего лишь сон, который вы видели, когда вам было двадцать один. Люди по-разному реагируют на эмоциональный стресс. Из того, что вы сказали, очевидно, что он тоже был очень расстроен.

— Я до сих пор не понимаю, откуда берется ваш гнев, хотя ясно, что он как-то связан с тем, что вас бросила ваша тетя Кларисса, развелась и покончила с собой. Похоже, что в то время как ваш брак вступил в опасную фазу до этого, с его отдалением от вас из-за требований его работы, гнев и некоторые из более враждебных действий, которые вы предприняли, а также ваша сексуальная неудовлетворенность действительно начались всерьез после проблем вашей тети.

— Я знаю, что стало еще хуже, но...

Он откинулся назад и задумчиво посмотрел на нее. Она с удивлением заметила, как его взгляд скользнул от ее лица к груди, бедрам и обратно. Было странно, что он так на нее смотрит. Это чувствовалось... оскорбительным... как никогда не было с другими мужчинами. Возможно, потому, что за столь короткое время она привыкла ему доверять.

— Что?— резким голосом спросила она.

Он снова взглянул на ее грудь.

— Вы когда-нибудь задумывались, миссис Баскомб, какая странная, неподходящая пара — вы и ваш бывший муж... с физической точки зрения?

Она оглядела выпуклость своих грудей, а затем подняла 

глаза и встретилась взглядом с Теллером.

— Я знаю, что с физической точки зрения Билл не был супер-жеребцом. Он был ниже меня ростом, что ему всегда было трудно принять, даже когда он говорил, что это не имеет значения. И он никогда не был мускулистым. Он не был настоящим — физически развитым — парнем. Но он был умен и забавен. Он всегда умел меня рассмешить. И с первого же нашего свидания я поняла, что он уже в меня влюблен.

— Полагаю, вы всегда были окружены богатыми, красивыми, физически внушительными мужчинами? Как же вы смогли увлечься таким мужчиной, как ваш бывший муж?

Она посмотрела на рисунок Роршаха и заговорила, не глядя на него:

— Доктор, грудь у меня начала развиваться, когда мне было одиннадцать лет. Несмотря на все усилия моих родителей, я занималась сексом с восемнадцатилетним мальчиком, когда мне было двенадцать. К тому времени, когда мне было пятнадцать, я, вероятно, занималась сексом с двадцатью парнями, некоторые из которых были взрослыми мужчинами. Один из них был другом моего отца. Он купил мне альбом группы, которую я очень-очень хотела. Мой отец бы его убил, если бы догадался. Заниматься сексом было для меня не так уж и важно. До того как я поступила в среднюю школу, в том, что за мной охотились мужчины, не было ничего особенного. К тому времени как я поступила в Университет, у меня были красивые парни, парни с очень, очень большими членами, квотербеки колледжа, богатые парни. Мне даже не приходилось преследовать их. Это они домогались меня.

— Наверное, это все равно что иметь собственный ресторан. Когда у вас есть все что вы хотите съесть, вы не приходите в восторг от какой-то особенной еды. Все это — еда. То, что тебя волнует,  — это то, что действительно нравится ТЕБЕ. Я знала, что Билл никогда не сравнится со многими парнями, которые у меня были. Но я хотела его. Он сделал меня счастливой. И... после того, что он сделал... я знала, что это — не просто секс. Дело было не только в моем теле. Я всегда знала, что парни, в конце концов, устают от тебя, какой бы горячей ты ни была. Но я знала, что Билл никогда так не сделает.

— И все же, он никогда не считал себя достаточно высоким для вас. Ему приходилось сравнить себя с теми мужчинами, с которыми вы были до него. Это сделал бы любой мужчина. Не могли его сомнения когда-нибудь... заставить вас задуматься о мудрости вашего союза?

— Да, наверное, иногда. Иногда я читала это в его глазах, когда мы ходили на вечеринки или ко мне приставал какой-нибудь горячий парень. Мне нравилось, когда парни со мной флиртовали. Мне нравилось чувствовать большой твердый член, трущийся о мое бедро, и знать, что парень, которому принадлежал этот член, отдал бы яйцо, чтобы вставить его в меня. Я никогда не собиралась ничего с этим 

делать, кроме как трахать Билла до полусмерти после вечеринки.

— Но я могу сказать, что он был ранен. И я должна была быть особенно любящей по отношению к нему, чтобы он почувствовал себя лучше. И большую часть времени все было в порядке. Но были времена... были ночи... Мне хотелось надрать ему задницу и сказать, что я не хочу быть его матерью и держать его за руку. Я не была в постели с этими парнями. Я была в постели с ним. Он завоевал меня, а не они. Я хотела сказать ему, чтобы он был мужчиной, отрастил яйца и обращался со мной так, будто я принадлежу ему, а не так, будто я делаю ему одолжение, находясь с ним.

Наблюдая за ней, Теллер понимала, что в игру вступают и другие факторы, но неуверенность Мейтленда была медленно действующей кислотой, угрожающей его отношениям с женой. Это было несправедливо, но кто сказал, что жизнь справедлива?

Дебби потерла глаза. Она чувствовала, что у нее начинается мигрень.

— Доктор, за последний месяц я часто приезжала сюда. Я знаю, что вы помогли мне, но иногда я задаюсь вопросом, какой в этом смысл? Я больше не... не люблю своего мужа... бывшего мужа... и не важно, как мы сюда попали, мы — здесь. Даже если я узнаю, что заставило наш брак рухнуть и сгореть... он мертв и исчез. Какой в этом смысл?

— Вы можете перестать приходить сюда в любое время, миссис Баскомб. Как только вы достигнете точки, когда почувствуете, что можете справиться с болью в своей жизни, у вас не будет причин продолжать. Но если они есть, то целью ваших визитов не является воскрешение вашего брака. У вас есть эмоции, у вас есть чувства, которые причиняют вам боль. Когда вы узнаете, почему и что вызвало эти эмоции, вы сможете с ними справиться. Вы сможете их принять, принять конец вашего брака и двигаться дальше. Вы сможете обнаружить, что то, что вы чувствуете на самом деле,  — это не то, что вы думаете, что чувствуете. Можно неправильно понять то, что мы чувствуем, неправильно истолковать наши эмоции.

— Если бы вы были счастливы с окончанием вашего брака, если бы вы приняли его и хотели создать новую жизнь, вы бы так и сделали. Вы все еще молоды. И вы потрясающе красивы, и могли бы найти другого мужчину. Но на данный момент, хотя вы и могли бы, и говорите, что хотите этого, вы этого не сделали. Это говорит мне о том, что вы боретесь с проблемами и эмоциями, с которыми не хотите сталкиваться.

— Почему, черт возьми, жизнь должна быть такой запутанной, доктор? Почему все не может быть просто?

Он усмехнулся, и она снова поняла, как сильно он ей понравился за месяц.

— Потому что тогда мне... и таким психиатрам, как я... пришлось бы искать настоящую работу... может быть, стать врачами скорой помощи. Я предпочитаю работать 

в кондиционированном воздухе, подальше от текущей и запекшейся крови.

•  •  •

Пятница, 19 августа — 9 часов вечера.

Я вошел и огляделся. Как обычно, Пеликаны не были полностью забиты толпой в такую рань, но все равно было многолюдно. Я переоделся в светло-голубые брюки и светло-голубую фирменную саржевую рубашку с открытым воротом. Носить черное было слишком угнетающе.

Как обычно, войдя, я остановился и огляделся. Я никогда не был настоящим гулякой, и если я не пьян в хлам, то, как правило, немного отстраняюсь. Это было похоже на вечеринку в старшей школе, когда я не знал ни души. Не видя Лью, я направился к бару и заказал «Кровавую Мэри», с большим содержанием табаско в смеси с полудюжиной зеленых оливок, и почувствовал прикосновение к своему плечу и почувствовал запах, который должен был узнать.

Я обернулся и посмотрела в темные глаза Моны Уолтер. Она была такой же высокой, как я, или, может быть, на волосок выше, волосы такие же черные, но совершенно не такие, как у Алины. С первого взгляда я понял, что ее стройная фигура была облачена в классическое маленькое черное платье, а высокие каблуки болтались на одном пальце.

Как обычно, на ее губах мелькнула легкая улыбка, как будто она наслаждалась какой-то личной шуткой. Мы с Лью называли это ее улыбкой Моны Лизы, и именно так она и выглядела. Она была хорошей партией для Лью, оба чертовски умные, молодые, без детей, оба юристы. Невозможно было найти лучшего партнера, чем она.

Она наклонилась, прижалась губами к моей щеке возле левого уха и промурлыкала:

— Боже мой, Лью сказал мне, что у тебя была плохая встреча с лестницей, но... ну, в любом случае, если ты избит, это заставляет тебя выглядеть потрясающе... Послушай, Лью был мудаком, что вытащил тебя сегодня вечером, но его сердце было в правильном месте. Мне было жаль услышать о тебе и Дебби. Я бы позвонила... вам обоим... но понятия не имела, что сказать.

Я держал свою «Кровавую Мэри» в одной руке, а ее правую в своей, и ответил:

— Как насчет «пусть повезет в следующий раз»? Шучу. Я не знал, когда ты найдешь время. Каждый раз, когда я осматриваюсь, ты улетаешь в какую-нибудь страну или участвуешь в каком-нибудь благотворительном мероприятии. Удивительно, что вы с Лью находите время, чтобы собраться вместе.

На мгновение мелькнула улыбка, когда она сказала:

— Я тоже иногда этому удивляюсь. Но я просто хотела тебе сказать, что здесь я ради тебя, если ты хочешь поговорить... или поплакать на плече.

Я поцеловал ее в лоб, потому что, несмотря на то, что был немного старше них, иногда чувствовал себя любимым дядей.

— Спасибо, Мона, но со мной все будет в порядке. Как говорится, жизнь продолжается.

Я очень демонстративно оглядел ее тело. Она не была такой большой, как Дебби, но то, что у нее было, было очень милым.

— Лью — счастливый человек, и я постоянно говорю ему об этом.

Она обняла меня 

и сказала:

— Ты — грязный старик, но у тебя хороший вкус. Я знаю, что еще рано, но у меня есть несколько подружек и несколько знакомых женщин из разных организаций. Я могу послать сообщение, что очень горячий и — кстати, если развод так влияет на парня, мне придется бросить Лью — сильный парень свободен для того, чтобы за ним приударить... если ты хочешь.

Я лишь покачал головой и не смог сдержать улыбки.

— Спасибо, Мона, но... еще слишком рано. Я просто хочу делать свою работу, быть рядом с детьми и... может быть, немного восстановиться.

А потом, прежде чем я успел себя остановить, я услышал, как сам сказал:

— Кстати о детях...  — прежде чем заткнулся.

Я знал, что дети — это больное место для них обоих, но когда на ее лице что-то промелькнуло, я подумал, не стало ли все еще больнее.

— Нет, Билл, я думаю... Это уже не имеет значения. Не тот расклад.

Я снова притянул ее к себе и крепко обнял.

Обращаясь к ее затылку, я сказал:

— Детей переоценивают, Мона. Одному Богу известно, как мы с Дебби пережили детство Келли, и я до сих пор не уверен насчет Би-Джея. Кроме того, вы, ребята, молоды. Все еще может случиться. Ты успешна, ты горяча, ты влюблена. Тебе повезло больше, чем большинству людей.

— Да... нам повезло,  — сказала она, отодвигаясь и вытирая уголок глаза.

— Повезло в чем?  — сказал Лью, подходя к нам сзади с двумя стаканами в руке.  — О, Билл, Мона прилетела из Вашингтона несколько часов назад, а когда услышала, что мы собираемся надраться, то пригласила себя на наш мальчишник. Ты ведь не возражаешь?

— Она чертовски более привлекательна для глаз, чем ты. Я рад, что она пришла.

— За это, мистер Мейтленд, ты получаешь удовольствие от моего общества,  — сказала она, протягивая руку, хватая мой бокал и передавая его Лью, который жонглировал им вместе с двумя уже выпитыми.  — Найди нам столик, муженек, а когда Билл устанет, я, может быть, приглашу на танец и тебя.

Он лишь ухмыльнулся ей и взглянул на двух высоких блондинок, наблюдавших за ним из бара, добавив:

— Не волнуйся, детка, если мне станет одиноко, я думаю, что уже приготовил двух партнерш для танцев.

— В твоих мечтах ты не смог справиться и с одной из них, а если бы попытался справиться с двумя, тебе бы понадобились капельницы.

Он снова ухмыльнулся ей и пошел прочь, сказав:

— Зато какой вид смерти...

Около четырех вечеров в неделю устраивались живые развлечения, и там была довольно хорошая группа из трех человек, играющая музыкальные хиты девяностых и современные. То, что они играли, было довольно быстрым, но Мона и я танцевали медленно, как два удобных пожилых человека. Она вписалась в меня, как кусочек мозаики.

— Ты не думаешь, что вы с Дебби...?

— Не в этой жизни.

— Лью не говорил мне, а если он способен устоять перед горячим сексом, то может устоять перед чем угодно, но он намекнул 

на... то, что она сделала, будет трудно пережить. У тебя имеются записи или видео, где она с этим своим профессором-бойфрендом? Вот почему ты никогда не сможешь ее простить.

— Это касается только меня и ее, Мона. Дело в том, что я никогда не смогу пройти через это, а даже если бы и смог, не хочет она. Развод был ее идеей. Парень был ее идеей. Когда она позвонила мне, чтобы сказать, что разводится со мной, она прямо сказала, что больше меня не любит. Это как бы ставит точку. Зачем пытаться еще раз?

— Иногда люди лгут...

— Люди лгут все время, Мона. Если бы они этого не делали, нам с Лью пришлось бы искать другую работу.

— Не возражаешь, если я вмешаюсь?

Я посмотрел через плечо Моны и увидел Шейлу Симпсон, стоявшую позади нее. Она была чуть ниже Моны, но не намного. Какого черта я привлекаю высоких? Она была одета в облегающее красное платье с глубоким вырезом. Эти восхитительные апельсины двигались вверх и вниз вместе с ее дыханием. Ее губы были краснее спелых яблок Макинтош. О, Боже!

Мона оглянулась через плечо, и между двумя женщинами что-то безмолвно промелькнуло. Она снова повернулась ко мне и улыбнулась, потом прошептала мне на ухо:

— Вот так все и начинается,  — и ушла.

Шейла двинулась вперед, но не дотронулась до меня, пока я не протянул к ней руки.

— Ты не возражаешь, что я так прямолинейна, мистер Мейтленд,  — сказала она, улыбаясь и облизывая нижнюю губу так, что должно было быть незаконно в большинстве штатов.

— Нет.

Она придвинулась ближе ко мне, и мы начали двигаться в такт музыке. Мона была более грациозной, но у Шейлы были свои достоинства, не последнее из которых-то, как она ласкала мою грудь этими грудями и терлась бедром между моих ног в том, что должно было быть очевидными ласками, но, очевидно, что было темно, и все остальные, должно быть, были так же вовлечены.

— Я преследую тебя не потому, что у тебя много власти в офисе,  — сказала она, глядя мне в глаза с расстояния сантиметров пять. Потом наклонилась, и мы поцеловались. Сначала это был целомудренный поцелуй, но потом он продолжился.  — Я просто хотела, чтобы ты это знал. Я не пытаюсь пробиться вверх по лестнице.

— Я никогда так не думал, Шейла. Но ты уже год работаешь в офисе. Никогда не было и намека на то, что... ну, ты понимаешь?

— Я... никогда не думала об этом... таким образом. Ты...

— Тебе не нужно ничего объяснять. Один друг сказал мне, что у меня харизма репы. Толстый, лысеющий, средних лет... Не каждая девушка мечтает о таком. Но все же, я слишком стар для тебя. Тебе сколько, двадцать пять? Двадцать шесть?

— Двадцать четыре.

— Господи Иисусе. Я мог бы стать твоим отцом, если бы начал чуть раньше. Ты ведь знаешь, сколько мне лет?

— Сорок один. Но ты — не мой отец.

Она снова 

потерла меня коленом и улыбнулась, когда я запульсировал в ответ на ее мягкую плоть.

— Нет, ты — определенно не мой отец. А некоторым девушкам нравятся мужчины постарше.

— Мне бы не стоило спрашивать, но я должен. Ты — великолепная молодая женщина. Я знаю, что есть парни твоего возраста, которые ползли бы на четвереньках по офису, набитому гвоздями, чтобы быть здесь с тобой. Я немного похудел и совсем облысел, но я — не красавец и не жеребец. Если тогда тебя это не интересовало, то почему сейчас?

— Есть пара причин. Ты так сильно изменился. Ты выглядишь моложе. Ты больше не дряблый. Ты всегда двигаешься так, словно куда-то спешишь. Твоя... задница больше похожа на задницу молодого человека.

Она слегка покраснела.

— Я знаю, это звучит безумно, но женщины такое замечают. И... у тебя... есть жесткость. Я не знаю другого способа описать это. Ты всегда был таким милым парнем. Больше ты не милый. Думаю, то, что твоя жена бросила тебя, пошло тебе на пользу.

— И это хорошо? Что я больше не милый парень?

— Если бы я хотела, чтобы ты был моим наставником или боссом, да, я бы хотела милого. Но... прямо сейчас, потираясь о тебя, я... ты возбуждаешь... возбуждаешь меня... если понимаешь, что я имею в виду.

Когда она начала тереться об меня сильнее, я начал толкаться навстречу, и в ее горле зародилось легкое мурлыканье. Я быстро принял решение и отодвинулся от нее. Я старался быть как можно более непринужденным. Она вопросительно посмотрела на меня.

— Мне очень жаль, Шейла. Должен признать, что очень возбудила меня. Если бы... если бы ты не работала в прокуратуре штата... и если бы это была не та ночь, я бы поддался искушению. Скорее всего, я бы оказался с тобой в постели. Но я только что потерял свою жену, с которой прожил почти дадцать лет. Не прошло и двенадцати часов, с тех пор как я был женат. Я... просто еще слишком рано.

— Я бросаюсь на тебя не потому, что ты такой, какой ты в офисе, Билл.

— Я и не говорю, что это так. Но я наблюдаю за людьми в офисах уже почти двадцать лет. А отношения начальника с подчиненным почти никогда не складываются хорошо. Мы не сможем держать это в секрете. И люди будут завидовать тебе, и злиться на меня. А если бы это не сработало... если бы ты меня бросила, я, вероятно, не смог бы относиться к тебе справедливо, а если бы бросил тебя я, ты бы захотела остаться и в конечном итоге быть оцененной мной?

— Даже если мы просто ляжем спать на одну ночь, мы все равно будем знать, что произошло, и это изменит наши отношения. Так что, я испытываю искушение. И если мы когда-нибудь встретимся в будущем, а ты не будешь работать на прокурора штата, кто знает. Но ты должна знать, что это не 

потому, что я не хочу...

Она отступила еще дальше и уже собиралась направиться обратно к стайке девочек своего возраста, когда остановилась и снова облизнула губы.

— О'кей, мистер Мейтленд, поступай правильно, но... если бы я когда-нибудь взяла в рот твой член, это ты бы полз по гвоздям, чтобы вернуться ко мне. Я очень, очень хороша.

Когда она отпрянула от меня, я сказал, больше себе, чем кому-либо другому:

— Я не сомневаюсь в этом, мисс Симпсон, ни капельки не сомневаюсь.

После этого я выпил еще несколько порций «Кровавой Мэри» и, по крайней мере, два неразбавленных Бурбона и один Бренди, после чего меня должно было бы вырвать из общих соображений, но каким-то образом мне удалось стошнить только один раз, после того как Лью помог мне дойти до комнаты джентльменов.

Я танцевал с Моной, флиртовавшей со мной достаточно нежно, чтобы мне было хорошо, но не настолько, чтобы я чувствовал себя виноватым перед Лью. И я танцевал с высокой блондинкой, невысокой брюнеткой и двумя рыжими, которые сказали, что они близнецы, работающие в адвокатской конторе в двух кварталах от нашего офиса.

Некоторые из них знали, кто я. Некоторые, к счастью, понятия не имели, что я кто-то иной, нежели невысокий лысый парень средних лет, работающий где-то в здании суда. Даже то, что я выглядел как сбежавший из плохого боксерского фильма с повязкой на глазу и постепенно бледнеющими желтоватыми синяками по всему лицу, не отпугивало многих из них. Они все еще танцевали со мной. От этого мне стало хорошо.

Я думал о Дебби всего с полдюжины раз, гадая, что или с кем она делает.

Около часа ночи я сказал Лью и Моне, что было весело, но мне пора идти в спортзал. Мои дела и развод вторглись в самую важную часть моей жизни. Лью напомнил мне, что я уже был там один раз, а потом я напомнил ему, что было много дней, когда я делал это дважды. Кроме того, если кто-нибудь из боксеров Карлоса свободен, я мог бы пройти пару раундов. Я не был там уже какое-то время, может быть, неделю или две.

Тогда Лью довольно логично заметил, что я не могу даже пройти по прямой, не говоря уже о том, чтобы справиться с гирями и велотренажером, или выйти на ринг с сильным, молодым, трезвым боксером.

Я очень логично указал в ответ, что не надо уметь ходить по прямой, чтобы ездить на велосипедном тренажере. Разговор шел то тут, то там, но я никак не мог вспомнить его суть, и следующее, что я помню, это то, что просыпаюсь, один, в своей постели, с подсвеченными часами у кровати, показывающими три часа ночи, и о чем-то плачу как ребенок.

Потом мир снова исчез.

•  •  •

Пятница, 19 августа— 9 часов вечера

— Привет, Клинт.

Она поставила DVD-плеер на паузу.

— Ты в порядке?

— Да.

— Как все прошло сегодня? Дело сделано?

— Да. Дело сделано. Восемнадцать лет брака и двадцать лет 

знакомства с ним — и все.

— Почему ты говоришь так, будто не празднуешь?

— Не знаю. Может быть, потому, что парень, с которым я думала, что состарюсь, отпустил меня и наш брак? А я ему изменила. А теперь его жизнь испорчена, а я должна быть счастлива и смотреть вперед, а вместо этого сижу здесь, смотрю видео нашей жизни и удивляюсь, как все пошло к черту.

— Не хочешь ли сходить куда-нибудь выпить? Просто убраться оттуда. Строго по-дружески.

— Нет. Спасибо, Клинт. Мне нужно побыть одной. Я выпью с тобой, и мы снова окажемся в моей постели. Я знаю, что могу, потому что я снова одна... но... Я не могу выразить это словами. Ты — человек слова. Но я чувствую себя не в своей тарелке... сегодня.

— Когда-то у меня была подружка-еврейка. Ты — «сидящая шива»... Это еврейское выражение для оплакивания чьей-то смерти.

— Мы оба все еще здесь.

— Но сегодня умерло кое-что настоящее. Ты можешь ненавидеть этого парня или хотеть свободы, но все равно скучать по нему. Вы прикрывали друг друга в течение двадцати лет. Ты не уйдешь от этого без боли, даже если это — твой выбор.

После долгого молчания она сказала:

— Извини, Клинт. Ты — хороший друг, но мне просто не хочется сейчас разговаривать.

— Спокойной ночи. Не напивайся слишком. И помни, завтра тебе станет лучше.

Она откинулась на спинку стула и снова включила DVD-плеер.

Они стояли, прислонившись к перилам, а под ними в море опускалось тихоокеанское солнце. Было довольно прохладно, но на ней была только богато украшенная блузка с глубоким вырезом, демонстрирующая великолепие ее близнецов, вместе с глубоким вырезом на спине, а он был одет в смокинг. Это был вечер Официального ужина и танцев капитана на девятый день пути из Лос-Анджелеса в Оаху.

Женщина — круизный директор, управлявшая видеокамерой, сказала:

— Переплетите руки, и потягивайте из бокала друг друга. А потом поднимите тост.

Они выполнили ее приказ, и она потягивала шампанское, в то время как он прихлебывал свое с таким глупым выражением, что ее смех и пузырьки поднимались к носу.

— Не делай этого, чертов Билл. Это для потомков. Мы покажем это нашим правнукам в нашу пятидесятую годовщину золотой свадьбы. Дерьмо. Ты заставил меня выругаться. Не могли бы вы вернуться и все переснять, чтобы мы смогли вырезать ругательства?

— Не беспокойтесь,  — сказал Билл невидимому оператору. Он слегка наклонился вперед и поймал ее губы, и они долго боролись языками. Затем он отстранился и посмотрел в камеру. И она подумала, что он выглядит таким душераздирающе молодым.

— Я хочу, чтобы нас увидели такими, какими мы были на самом деле, детка. Мы не были гипсовыми святыми. Ты была горячим куском задницы, самым горячим на планете Земля, и когда тебе будет семьдесят лет, ты все еще будешь такой. А я — тот самый болван, что ворвался и выиграл руку Прекрасной принцессы, несмотря ни на что. Мы жили как в сказке, а когда состаримся 

и сморщимся, и наши правнуки не смогут представить, как мы получаем ожоги от простыни, я хочу, чтобы они знали, что когда-то мы были молоды и любили друг друга.

Она выключила DVD и заплакала.

•  •  •

Суббота, 20 августа, 2 часа ночи.

Она перекатилась на кровати, ее сердце бешено колотилось. С ней в комнате находилось что-то ужасное, совершенно ужасное. Это был один из тех кошмаров, когда знаешь, что должна проснуться или умрешь, но не можешь открыть глаза. И, что еще хуже, во сне она сознавала, что находится в доме совершенно одна. Все ушли. Кроме нее... и того, что было с ней в доме.

А потом она стояла на коленях на грубом цементе, и вокруг нее пахло мочой. Она моргнула, и ее зрение заполнил большой член, а его мужской запах заполнил ее нос, а затем он прижался к ее губам. Она приоткрыла губы, и он скользнул внутрь. Он был большим, твердым, а его владелец толкнул его так сильно и быстро, что ушиб заднюю часть ее горла, прежде чем потянул его назад, а затем быстро трахнул им ее рот.

Она бы упала, но сильные мужские руки держали ее за плечи и удерживали в вертикальном положении. Она обнаружила, что ее руки сжимают члены, а она стискивает их и водит ими вверх и вниз по их твердости. «Это все равно что кататься на велосипеде»,  — бессмысленно подумала она, «никогда не забываешь, как дрочить парню». Поверх ее рук легли мужские руки и помогли ей тереть их сильнее и быстрее.

— О, Боже, как хорошо, сучка. Я хочу ее рот.

— Я хочу эту пизду.

— Ты что, совсем спятил? Ты хоть представляешь, какие бациллы у нее могут быть. К черту все это. Ты кончишь ей в рот. Так безопаснее.

— Продолжай следить за этой проклятой дверью. Я не хочу, чтобы кто-то пришел сюда посрать, пока я не выйду.

— Черт побери, поторопись. Я не хочу, чтобы она дергала меня. Дай мне ее гребаный рот.

— Ну, что ж, поднимайся. Будем чередоваться. У нее довольно большой рот. Она могла бы взять нас обоих.

Потом их стало двое, и она попыталась открыть рот пошире, но оба не поместились. Ее голова откинулась назад с силой удара открытой ладонью, и она бы упала, если бы пара рук на ее спине не удерживала ее в вертикальном положении.

— Ты, чертова шлюха, открой рот пошире, или, клянусь Богом, я выбью тебе зубы. Думаю, тогда они оба войдут.

Она попыталась, и на мгновение им удалось вклинить один до конца, а кончик другого смог проникнуть внутрь, а затем внезапно хлынула теплая жидкость, и она задыхалась, дергаясь в спазмах, в то время как ублюдок, который кончал, начал погружаться в нее еще быстрее.

— Черт побери!  — закричал один из них.

— Что?

— Посмотри на мой член, чертов идиот. Он кровоточит. Сука ободрала его до крови. Чертова тупая старая пизда.

— Извини, парень, я, кажется, только что 

залил ей полный рот.

— Да, ты-то отделался, глупый эгоистичный ублюдок. Я, блядь, истекаю кровью, а ты опустошил свои яйца. Я должен трахнуть тебя в задницу.

— Эй...

— Заткнитесь вы оба. Мы должны заканчивать и убраться отсюда. Если сюда войдет кто-нибудь не тот, нам конец.

Раздался еще один сокрушительный шлепок, она упала на пол и сильно ударилась головой о цемент.

— Ладно, дурачок, спускайся и хватай ее за голову.

— Почему?

— Я должен кончить, но также я должен перед отъездом поссать. Почему бы не позаботиться и о том, и о другом одновременно?

— Я не собираюсь хватать ее за голову. Я не хочу, чтобы ты обоссал меня?

— Просто держи ее за голову и стой сзади. Потом можешь помыть руки. Если ты этого не сделаешь, то клянусь Богом, я тебя больно трахну. Ты не хочешь оглядываться через плечо в течение следующих шести месяцев? Просто спустись вниз, схвати ее за голову и держи рот открытым. Я не хочу потерять ни капли.

Затем ее поставили на колени, мужские руки откинули ее голову назад и заставили открыть рот.

Мгновение спустя на ее лицо, обнаженную грудь, волосы брызнули толстые струи белой спермы. Так много горячей белой спермы.

— Фу... Мне это было необходимо. А теперь приготовься, дорогая, потому что я наполню твой желудок.

Мгновение спустя она закрыла глаза, но слишком поздно, и жгучая желтая моча ослепила ее, заполнила нос и попала в горло. Она попыталась закрыть рот, но рука, державшая ее за волосы, дернула так сильно, что она попыталась закричать, но просто сглотнула, в то время как моча, льющаяся в ее горло, поглотила звук.

— Держи ее крепче, у меня есть еще.

И все больше и больше. Ее желудок заурчал, когда она непроизвольно сглотнула. Она почувствовала, как ее вырвало, и блевотина и моча встретились, и еще один сильный рывок за волосы заставил ее закричать, и этот крик был проглочен, когда она снова проглотила предстоящую рвоту и еще больше мочи.

Ей позволили упасть на холодный цемент, а когда она повернула голову, ее, наконец, вырвало, и она извергалась так сильно, что мышцы ее груди надрывали глотку в спазмах.

Лежа и пытаясь избавиться от рвоты и отвратительной на вкус смеси рвоты и мочи, она услышала, как они стоят вокруг нее и смеются.

— Господи, ну и свинья. Я тоже, пожалуй, помочусь.

А потом на ее волосы, лицо, грудь и ноги хлынули две реки горячей мочи. И наконец, все было почти кончено. И один из них очень осторожно поставил носок своего ботинка на одну толстую грудь и сильно вдавил ее. Новая вспышка боли, не похожая ни на что, что она когда-либо чувствовала, загнала ее разум в темноту.

Она очнулась на полу своей спальни. Она все еще чувствовала запах мочи, и во рту был сильный и горький привкус. Вспомнив, как ее вырвало, она почувствовала, как заурчало в животе. Каким-то образом она добралась до унитаза, прежде чем из 

нее вырвались горькая желчь и рвота.

Она лежала, прислонившись к прохладному фарфору, и продолжала изрыгать слюни и желчь, пока внутри нее не осталось ничего, что можно было бы изгнать.

Как она могла забыть ту ночь? КОГДА она успела забыть ту ночь? Это было невозможно. Никто не мог бы забыть ничего подобного. Но она это сделала. Как и то, что следовало все рассказать Биллу. Он бы их убил. Даже если бы их брак был разрушен, он бы выследил их. Но она этого не сделала. Она просто забыла.

На следующее утро она проснулась и вспомнила, что была больна. Она пролежала в постели несколько часов, не находя в себе сил встать. Ну и денек. Ее брак распался, а на нее посреди ночи напало какое-то вирусное заболевание.

Она подумала, что все еще должен был остаться какой-то след, потому что ее желудок продолжал болеть. И, что еще хуже, было нечто в глубине ее сознания. Она помнила, что ей приснился кошмар, но ни за что на свете не могла точно вспомнить, о чем он был.

Что-то ужасное. Настолько ужасное, что она даже не пыталась осознать его. В субботу ей некуда было идти, и она снова легла спать. И в доме не было никого, кто мог бы услышать ее стоны и крики.

•  •  •

Суббота, 20 августа — 11 часов утра.

Я не мог заснуть после девяти утра, поэтому встал, добрался до спортзала Харли и провел там почти два часа, доводя свое тело до изнеможения. Несмотря на то, что я чувствовал, будто мои руки и ноги были прикреплены к моему телу резинками, тренировка заставила меня почувствовать себя лучше.

Физическая подготовка стала частью моей новой жизни. Женившись на Дебби, я был толстым, по-настоящему счастливым и слепым идиотом. Теперь, становясь старше, я чувствовал себя довольно несчастным и думал, что у меня, вероятно, более реалистичный взгляд на жизнь.

Возможно, я никогда больше не буду по-настоящему счастлив, но смогу наслаждаться сексом, если появится такая возможность, и я буду делать то, что у меня хорошо получается. Если Теллер был прав, я пожертвовал своим счастьем ради общего блага. Теперь, когда мое счастье было потеряно навсегда, я мог бы с тем же успехом использовать оставшееся время.

Итак, я сидел в своем кабинете и вносил последние штрихи в дело бабушки-убийцы, которое взял себе. Шерил и большая часть персонала ушли, но было несколько амбициозных карьеристов и одиночек без личной жизни, как я, которые приходили, когда офис был еще пуст, чтобы закончить свою работу.

Так что, некому было проверять мои звонки. Несмотря на все отвлекающие факторы, я брал трубку каждый раз, когда телефон звонил.

— Это мистер Уильям Мейтленд? Из офиса окружного прокурора в Джексонвилле, штат Флорида?

В голосе слышался ирландский акцент, напомнивший мне отца Данливи, но голос на другом конце провода звучал хорошо, хотя и грубовато. Я почувствовал раздражение. Этот звонок не будет дружеским.

— Да. С кем я имею удовольствие...?

— Я — Конор 

О'Коллинз. Это звонок вежливости, чтобы попросить вас оставить меня и мою семью в покое.

Я подождал минуту, чтобы узнать, не собирается ли он повесить трубку, но он продолжал молчать.

— Я не хотел беспокоить вас или вашу семью, мистер О'Коллинз.

— Черта с два вы не хотели. Я не отвечал на ваши звонки на мой рабочий, и вы каким-то образом нашли мой домашний номер, а когда я не отвечал на ваши звонки и по этой линии, вы каким-то образом поговорили с друзьями нашей семьи, работающими в офисе генерального прокурора здесь, в Дублине, чтобы те заступились за вас. Трое моих друзей в этом офисе и старый приятель моей жены попросили меня с вами поговорить. Не знаю, за какие ниточки вы дергаете, но моя семья довольно влиятельна в Ирландской Республике, и государственные чиновники обычно не хотят нас раздражать, но вы, должно быть, вызвали каких-то очень крупных игроков. Они сказали мне, что не могут вас отозвать, и вы будете продолжать создавать проблемы, пока я с вами не поговорю.

— Мистер О'Коллинз, я вовсе не пытаюсь доставить вам неприятности. И могу дать вам слово, что если сегодня вы поговорите со мной несколько минут, я никогда больше не побеспокою ни вас, ни вашу семью. Клянусь честью.

На другом конце провода снова повисло долгое молчание.

— Меня направили в Париж к некоему Филиппу Д'Аршамбо. Мои друзья в прокуратуре сказали мне, что он знает вас и о вас. Я позвонил ему, мы поговорили, и он сказал, что вы — честный, упрямый прокурор, и что я не смогу вас купить или отпугнуть. Он сказал, что будет проще просто поговорить с вами. Итак, поговорим.

— Вы же знаете, что я звоню по поводу вашего отца, Эйгена Данливи.

— Это наша проблема. Он — не мой отец, и мне неинтересно говорить о нем, мистер Мейтленд. Я понятия не имею, почему вы сделали это личным крестовым походом, но этот человек бросил мою мать, когда она была беременна, и его предательство довело ее до самоубийства. Он предпочел карьеру в Ватикане моей матери и мне. В детстве он никогда не пытался связаться со мной. Я даже не подозревал о его существовании, пока не стал взрослым. По какой-то причине, может быть, в конце концов, до него добралась его совесть, он, наконец, со мной связался. Я сказал ему тогда, как говорю сейчас вам, что он никогда в жизни не хотел меня, и теперь он мне не нужен. Ваши попытки позвонить мне все равно не имеют смысла, потому что он мертв. Какая разница, что вы можете сейчас сказать?

— Мистер О'Коллинз, я познакомился с вашим отцом во время круиза на французском круизном лайнере Бон Шанс. Он помог мне решить мою личную проблему. В течение недели, которую мы провели на корабле, он рассказывал мне о вашей матери и о вас. Я верю, что он говорил правду, хотя у 

меня нет возможности узнать это наверняка. Но как прокурор, я разговаривал со многими людьми на протяжении многих лет, и думаю, что у меня есть довольно хорошее представление о том, когда люди говорят правду. Он сказал, что мучился из-за того, что оставил вашу мать, но у него было призвание стать священником.

— Он сказал мне, что не знал, что ваша мать покончила с собой, и я уверен, что он приехал бы к ней, чтобы попытаться ей помочь, если бы знал, что его уход разрушил ее настолько, что она покончила с собой. Я думаю, он сожалел о своем выборе, хотя и знал, что тот был правильным с точки зрения его жизни. А когда он узнал, что у него есть сын, то попытался связаться с вами. Он сказал, что ваши дяди избили его и использовали свои связи, чтобы он никогда не увидел вас и не связывался с вами.

— Очень красивая история, мистер Мейтленд. И вы ему просто так поверили? Не очень профессиональная позиция для человека, привыкшего допрашивать людей. Я не верю, что мои дяди и дедушка мне солгали. Они сказали, что он никогда не пытался со мной связаться, никогда не интересовался мной или моей матерью, после того как ушел.

— Я не могу знать наверняка, но знаю, что он носил ламинированную фотографию вашей матери в своем бумажнике. И еще нашел в газете фотографию, на которой вы получаете какую-то награду, и вырезал ее. Он сказал, что всегда носит их с собой, и я ему верю.

— Почему?

— Я связался с некоторыми друзьями в Интерполе и во французской прокуратуре сразу после крушения и попросил уведомить их обо всем, что они обнаружат при обыске на месте крушения. На следующий день мне позвонили и сказали, что нашли его бумажник. Его тело... осталось целым... когда самолет упал, и было выброшено из-под обломков. Бумажник все еще был при нем.

Я подошел с телефоном у уха к факсу в офисе и спросил, какой у него номер факса.

— Зачем?

— Я хочу послать вам кое-что по факсу. Предполагаю, что у вас есть дома факс. Есть ли он там, где вы находитесь?

Он дал мне номер, и я отправил ему по факсу несколько листов.

Он стоял у аппарата и говорил, что снимки выходят.

— Они у меня, мистер Мейтленд.

Потом он замолчал.

— Первая фотография — вашей матери за несколько лет до ее смерти, когда они собирались пожениться. А фотография с вами была...

— ... снята, когда я получал награду за благотворительную деятельность моей семьи среди бедняков Дублина. Мне было двадцать шесть. Но они могли быть взяты...

— Это — те фотографии, что он показывал мне на Бон Шанс. Как мне рассказывали коллеги, он всегда носил их с собой. И они были с ним, когда он погиб. Почему кто-то носит с собой фотографии двух человек, которые его совершенно не интересуют, для меня загадка. Поговорите со своим дедом 

и дядями. Время прошло. Ваши мать и отец умерли. Полагаю, вы заслуживаете правды о том, кем был ваш отец. Если они вас любят, то думаю, перестанут вам лгать.

Его голос стал грубым:

— Что толку теперь, мистер Мейтленд, ворошить старые воспоминания и старые обиды? Он ушел.

— Вы женаты, и, насколько я понимаю, у вас двое детей-подростков. Если я прав, то не думаете ли вы, что они имеют право знать, откуда вы родом, что они — внуки известного и хорошего человека? Он — такая же часть вашей истории, как и ваша мать. И я просто думаю — он хотел бы знать, что разрыв между вами, наконец-то, закрыт.

— Должно быть, он произвел на вас... очень сильное впечатление, мистер Мейтленд, раз вы пошли на все эти хлопоты.

— Очень большое впечатление, мистер О'Коллинз. Но во всех важных отношениях он был очень большим человеком. Теперь все зависит от вас. Поступайте так, как считаете нужным. Я надеюсь... ну, что ж, надеюсь, вы добьетесь правды. Но я дал обещание и больше не буду вас беспокоить. Спасибо, что позвонили.

Я повесил трубку и откинулся на спинку стула. Я полез в левый ящик и вытащил айпод, который купил для Келли, до того как ее тогдашний бойфренд купил ей точно такой же. Я сохранил его и поставил несколько мелодий, которые мне нравились. Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза и прислушался к словам любимой мелодии.

И когда у меня в ушах зазвенели последние слова: «Если завтра никогда не наступит... », я еще раз поблагодарил отца Данливи за то, что он напомнил мне о том, что именно важно в этой жизни. Если бы я умер сегодня, двое людей, которых я любил больше всего, никогда бы не усомнились в моей любви к ним. Несмотря на все то дерьмо, через которое мне пришлось пройти за последние четыре месяца, оно того стоило.