Счастливчик. Часть 1

Я ненавижу такие вещи, чувствую себя пятым колесом в телеге. Все влиятельные и уважаемые люди толпятся вокруг, радостно протягивая друг другу руки, в то время как Кэролайн, моя жена, говорит с ними о помощи её благотворительности. Я уже познакомился с местным членом парламента. А ещё есть Роджер Дьюи, глава местной Службы по делам детей. Клянусь, если он ещё раз дотронется до нее, я прибью этого ублюдка. Они здесь только потому, что у Кэролайн все так хорошо. Они надеются, что это их заслуга. Меня от них тошнит. Проблема в том, что меня тошнит и от себя.

Посмотрите на меня: преподаватель колледжа. Я преподаю инженерные средства и методы. Довольствуюсь некой защищенностью и хорошей пенсией, и ненавижу себя за это. До того как компания разорилась, я был лучшим специалистом по теории автоматического управления. Потом наступил кризис, и встал вопрос: переезжать или устроиться на работу в колледж. Мы не могли нарушить процесс обучения детей, поэтому я согласился на стабильную зарплату и пенсию. Десять лет спустя дети учатся в университете, а я все ещё здесь. Тем временем Кэролайн воспользовалась своей новой свободой и показала всему миру, на что способна.

Кэролайн всегда говорила, что я — самый умный, всегда принижала себя. Я же знал другое. Она — умна, но по-иному; Кэролайн — организатор, умеет убеждать людей. Она училась на воспитательницу в детском саду, но зря это делала, и я это понимал, даже если не понимала она. К тому времени, когда дети закончили школу, она работала испытывающей финансовое давление заведующей детским садом в организации, которую вполне могла возглавить. Когда заведующая ушла на пенсию, я убеждал её взяться за это дело. У нее были способности, но не хватало уверенности, и я сделал все возможное, чтобы придать ей эту уверенность. Я хотел, чтобы она раскрыла свой истинный потенциал. Потому что именно так поступаешь, когда кого-то любишь. Она отдала все ради нас, теперь настала её очередь получать.

Я и не подозревал, что это займет всю её жизнь, не оставив места для меня. Ладно, признаю, я ревную. Ревную к её работе, не потому, что та лучше моей, а потому, что она занимает все её время и внимание, не оставляя ничего для меня. Я не возмущаюсь её успехом, я ею горжусь, горжусь тем, чего она достигла. Просто это разрушило все планы. Когда дети уехали, это должно было стать нашим временем. Временем делать что-то вместе, осмотреть мир. Теперь все планы пошли прахом, и я почти не вижу её. Это — причина, по которой я здесь. Если не буду появляться на таких мероприятиях, то вообще не смогу провести с ней время. Кто знает, если все пройдет хорошо, мы, вернувшись домой, даже сможем разделить небольшой момент близости.

Мы занимаем свои места на церемонии презентации. Кэролайн машет рукой, поднимаясь на сцену. Я перемещаюсь в дальний конец зала и вижу, как она занимает своё место 

среди кулис, рядом с этим развратным ублюдком из детской службы. Я смотрю, как Кэролайн произносит свою речь. Ещё недавно она попросила бы о помощи меня, но теперь я и понятия не имею, что будет в этой речи.

На подиум поднимается местная радиознаменитость, излагает повестку дня вечера, и в зале становится тихо. Кэролайн претендует на две награды: одну для своей организации, и одну для себя.

Я сижу на первой части, ожидая награждения неправительственных организаций. Мы уже несколько месяцев знали, что проект Кэролайн выиграл эту награду, её даже спрашивали, кто будет её вручать. Я, как дурак, предложил главу службы по делам детей.

— Не помешает привлечь на свою сторону таких людей,  — сказал я ей. Это было до того, как я узнал, какой он подлец.

— Теперь мы переходим к организации, добившейся наибольшего прогресса в области ухода за детьми,  — сказал наш церемониймейстер.  — Награду вручает глава Службы по делам детей Уэлфордшира, мистер Роджер Дьюи.

Люди аплодируют, но не я. Этот парень — засранец первой величины. Я видел, как он лапал всякую женщину, к которой мог приблизиться. Он работает всего шесть месяцев, а у него уже такая репутация. Он рассказывает всем нам о том, как организация восстала из пепла. Можно подумать, что он был при этом, но это было два года назад, и частью изначальной проблемы был Совет, который он представляет. Однако кто-то хорошо его проинструктировал. Он говорит всем нам, кто стал победителем, и вперед выходит Кэролайн, чтобы получить свою награду.

Он возвращается на своё место, а я жду речи. Обычно я знаю её так же хорошо, как и она. Я — её пробная аудитория, её советчик: сократить то, расширить это, но в этот раз понятия не имею, что она скажет. Она оглядывается на Дьюи, и он кивает ей. Почти сразу я чувствую, что что-то не так. Она говорит о политике, рассказывает нам о проблемах, вызванных сокращением финансирования со стороны правительства.

Не лезь в политику,  — всегда говорил я.  — Люди, которых ты ругаешь сегодня, завтра могут оказаться у власти.

Я оглядываю зал и вижу смущенные лица. Теперь она благодарит людей, попечителей, заведующих детскими садами, социальных работников. И снова смотрит на него.

— И последнее, но ни в коем случае не менее важное, я бы хотела поблагодарить мистера Роджера Дьюи, без помощи и поддержки которого мы бы никогда не продвинулись настолько далеко.

Какой помощи и поддержки?  — спрашиваю я себя.

Эта награда была заработана ещё до того, как он устроился на работу. Почему она благодарит его, даже не упомянув обо мне? Именно я помог ей справиться с враждебным Комитетом, желавшим закрыть проект. Она садится, и он кладет руку ей на спину. Он проводит рукой по её обнаженным плечам, затем спускается ниже по спине. Это не поздравительное похлопывание по спине от коллеги; это — ласки мужа или... любовника.

Внезапно все становится ясным. Встречи допоздна, конференции по выходным и поездки в Лондон для сбора средств — 

все объясняется в один миг. Я встаю со своего места. Она не делает никаких попыток остановить Дьюи, гладящего рукой её спину. Только когда встречаются наши глаза. Понятия не имею, какое выражение у меня на лице, но оно не может быть приятным. У нее открывается рот, она ахает, прежде чем встряхнуться и заговорить с Дьюи, который быстро отдергивает руку. Я пробираюсь к проходу, затем выхожу по нему из зала.

На улице меня вырвало в урну за дверью, затем я прислоняюсь к стене, вдыхаю холодный ночной воздух и обдумываю своё положение. Это не может быть правдой, только не с моей Кэролайн, но я знаю, что это правда. Я не мог бы быть преподавателем уже десять лет, не узнав ничего о языке тела. Рука Дьюи говорила мне: «Она моя, это — моя женщина». У жадного ублюдка есть ещё одна дома, присматривающая за его детьми.

Что мне теперь делать? Вернуться туда и сделать вид, что ничего не случилось? Сумею ли я это? Смогу ли смотреть на свою Кэролайн, не видя этого мерзкого ублюдка с его руками на ней? И что насчет него? Смогу ли я удержаться от того, чтобы не разбить ему морду, как только он приблизится ко мне? Нет, о возвращении внутрь не может быть и речи. Мне нужно серьезно подумать, а я не смогу сделать это здесь. Где моя машина?

Найдя ключи от машины, я нажимаю кнопку отпирания, и тут моё внимание привлекает звук «чирик-чирик», я поворачиваюсь и вижу, как мигают фары.

Сидя в машине, я чувствую себя лучше, изолированным от проблем снаружи. Я завожу двигатель. Дом, вот куда мне нужно, там я смогу подумать. Кэролайн получать ещё одну награду, так что, она задержится здесь ещё на час или около. Я выезжаю на дорогу раньше, чем начинается спор в моей голове.

Что ты делаешь?  — спрашивает голос.  — Ты не можешь быть уверен, что что-то происходит. Ты же не застукал их за этим?

Он знает то, что видел, и это все, что ему нужно знать. Это было очевидно.

Но может же быть и разумное объяснение.

Да он трахает её, какое ещё объяснение тебе нужно?

Все это происходит, пока я еду вниз по холму к мосту. Я доезжаю до перекрестка; навстречу мне едут две машины. Первая притормаживает, чтобы повернуть налево, а вторая выезжает на обгон. Места недостаточно, а я реагирую слишком медленно. Машина пытается увильнуть, но я ударяюсь в её заднюю часть, и меня отбрасывает в сторону. От удара срабатывают подушки безопасности, и я ничего не вижу. Происходит ещё один удар, и все вокруг чернеет.

•  •  •

Снаружи мигают синие огни, я тянусь к двери, и тут меня пронзает жгучая боль. Я не могу пошевелиться, меня как будто прижало к сиденью. Дверь открывается, и передо мной стоит коренастый мужчина в зеленом комбинезоне.

— Привет, приятель. Меня зовут Джордж, я — парамедик. Как мне к тебе обращаться?

— Джон, Джон Флетчер.

— Хорошо,  

Джон, что тут у нас?

Он достал фонарик и осмотрелся, открыл заднюю дверь и снова осмотрелся.

— Джон, приятель, не собираюсь тебе врать, у нас тут серьезные проблемы. Я хочу, чтобы ты оставался неподвижным. Здесь труба — часть моста — она прошла сквозь машину, сквозь тебя и сиденье. Мне придется вызвать пожарно-спасательную службу, чтобы тебя вытащить.

Джордж покидает меня, и я думаю, как может быть ещё хуже? Через несколько минут он возвращается. Он сидит и разговаривает со мной, пока мы ждем. Снова синие огни, прибывает пожарно-спасательная служба. Джордж идет говорить с ними, а затем возвращается ко мне.

— Джон, надеюсь, ты не слишком привязан к этой машине, потому что тебя придется отсюда вырезать. Это ведь кусок металла, верно? Мы вытащим тебя отсюда, но машину придется раскурочить.

Я кивнул, и Джордж начал уходить с дороги.

— Джордж, мои ноги в порядке?

— Да, приятель, они выглядят нормально.

— Просто я ничего внизу не чувствую.

Он пытается замаскировать это, но его веселое выражение лица меняется. У меня серьезные проблемы.

Машину разрезают на части, сначала двери, потом крышу. Благодаря прожекторам я вижу оцинкованную трубку, торчащую из моего живота. Джордж вводит мне морфий, и трубу перерезают.

Свет становится ярче, и меня окружают люди. Один, похоже главный, отдает приказы остальным, кто-то говорит со мной, но я не могу понять, что они говорят. В тыльную сторону моей руки что-то вводят, и все снова погружается в черноту.

•  •  •

Я просыпаюсь в ярко освещенной комнате. Моё горло пересохло, как дно птичьей клетки. Она здесь, в комнате, все ещё в платье, которое надела на презентацию. Она стоит ко мне спиной. Той самой спиной, которую прошлым вечером гладил Дьюи. Я лежу на боку с головой, подпертой подушками, и безуспешно ищу воду.

— Воды!  — кричу я.

Она поворачивается, услышав мой голос, и бросается к кровати.

— Слава Богу, с тобой все в порядке, я так за тебя волновалась.

Она нажимает кнопку звонка, чтобы вызвать медсестру.

— Что с тобой случилось? Что ты делал?

В палату вбегает медсестра, и Кэролайн освобождает ей место.

— Как вы, мистер Флетчер?

— Хочу пить, очень хочу пить.

— Я не могу дать вам воды, вам станет плохо. Вот пососите это, будет легче.

Она кладет мне в рот маленький кубик льда. Он слишком холодный, но такой успокаивающий.

— Постарайтесь не говорить слишком много. Я скажу доктору, что вы очнулись, и он скоро придет с вами поговорить.

Возвращается Кэролайн. У нее красные глаза: она плакала. Теперь по её щекам текут слезы. Она берет мою руку и сжимает её.

— Когда презентация закончилась, я тебя искала, но нигде не могла найти. Когда обнаружила пропажу машины, мне пришлось взять до дома такси.

Хочешь сказать, что Дьюи тебя не подвез?  — думаю я. Я бы и сказал так, но говорить с кубиком льда во рту трудно. Я на мгновение вытащил его.

— Почему ты здесь, Кэролайн?

— Что ты имеешь в виду, почему я здесь? Мне позвонили из больницы и сказали, что 

мой муж серьезно пострадал, и я сразу приехала сюда. А что ещё я должна была делать?

Позвонить Дьюи и сказать ему, что спальня свободна.

Было бы жестоко озвучивать свои мысли, а мне трудно быть жестоким по отношению к ней.

— Иди домой, Кэролайн, поспи немного. Похоже, тебе это нужно, и мне, конечно, тоже. В любом случае, ты слышала медсестру: я не должен много говорить.

Я положил кубик льда обратно и пососал.

— Может быть, я подожду и поговорю с доктором.

— Я — не ребенок, Кэролайн. Все что нужно доктор может сказать мне; в конце концов, это я — пациент. Просто иди домой и отдохни. Если ты на самом деле хочешь что-то сделать для меня, можешь позвонить Бобу в колледж. Скажи ему что случилось, и что некоторое время я не буду работать.

— Что случилось, Джон? Почему ты так себя ведешь?

— Не знаю, может быть, это связано с тем, что меня проткнуло стальной трубой.

— Возможно ты прав; я должна пойти домой и вернуться позже, когда тебе станет лучше.

Она встает, берет пальто и наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку.

— Позже вернусь,  — говорит она, надевая пальто.

Она доходит до двери и поворачивается ко мне лицом.

— Я люблю тебя,  — говорит она, и по её щеке стекает слеза.

•  •  •

Доктор — веселый человек. Он распорядился, чтобы мне принесли что-нибудь попить, и просматривает на своем планшетном компьютере мои снимки.

— Вы — счастливчик, мистер Флетчер. Труба прошла мимо всех жизненно важных органов. Как себя чувствуете?

— Как выживший в англо-зулусской войне. Жду, что с минуты на минуту придет Майкл Кейн с докладом о ходе операции.

— Что? Ах, да, фильм... я смотрел его некоторое время назад. Приятно видеть, что вы сохранили чувство юмора. Как уже говорил, вам очень повезло: всего лишь два сломанных ребра, которые мы прикрепили на место. Никаких серьезных повреждений.

— Так почему же не работают мои ноги?

Его выражение лица меняется. Улыбка исчезла, и теперь он выглядит обеспокоенным. Развернув мои ноги, он проводит ряд тестов. Вытаскивает булавку из воротника своего халата.

— Крикните, почувствовав что-нибудь,  — говорит он.

Я не слежу за тем, что он делает, но могу догадаться.

— Сожмите пальцы ног.

Я приказываю пальцам ног двигаться, но когда смотрю вниз, все остается неподвижным.

— Теперь вытяните вверх,  — говорит он.

Мой мозг снова посылает команду, но ничего не происходит.

Он опять закрывает мои ноги и делает на своем планшете какие-то пометки.

— Так, похоже, у нас поврежден нерв. Не хочу, чтобы вы паниковали, скорее всего, это временно. Когда труба сломала вам ребра, она также немного сместила позвоночник. Мы знаем, что ни один из нервов не перерезан, но они могут быть лишены жизни, или это может быть отек позвоночника, оказывающий на нервы давление. Мы оставим вас на несколько дней и проведем дополнительные тесты.

— Не такой уж я и счастливчик, док.

— Вы все же живы, мистер Флетчер. Учитывая обстоятельства, я бы сказал, что это — везенье.

Он покидает меня, и я засыпаю. Приходят 

медсестры, делают свои обследования, и я снова засыпаю.

•  •  •

Уже вечер. Медсестры переводят меня в сидячее положение и вводят морфий. В 18:30 в мою палату входит она. Она выглядит менее уставшей, но глаза все ещё красные. Она улыбается, подходит к кровати и целует меня в губы.

— Ты выглядишь лучше; что говорит доктор?

— Говорит, что я — счастливчик. Неделю назад я бы с ним согласился.

— Тебе повезло, нам обоим повезло. Ты выжил, и мы все ещё есть друг у друга.

— В самом деле, Кэролайн? Мы все ещё есть друг у друга? Это первый раз за последние месяцы, когда я вижу тебя до девяти вечера.

Она смотрит в пол, и я жду, когда она сделает чистосердечное признание. Она решает его не делать и одаривает меня слабой улыбкой.

— Ты прав, я пренебрегала нами, но теперь все изменится. Пришло время правильно расставить приоритеты. Я собираюсь больше делегировать другим. Мне задолжали отпуск, так что, когда привезу тебя домой, возьму несколько недель отпуска и буду за тобой ухаживать.

— Я не вернусь домой; ещё не знаю, куда поеду, но домой не вернусь.

— Не глупи, конечно, ты вернешься домой. Кто о тебе позаботится? Ты же не собираешься просто встать и уйти отсюда.

На секунду я задумываюсь, не узнала ли она о моих ногах, но потом понимаю, что даже медсестрам ничего не скажут, пока не будет поставлен диагноз. Нет, она ожидает, что меня выпишут в ближайшие десять дней, а мои ребра не позволят многого делать.

— Об этом я знаю. На самом деле я сомневаюсь, что меня выпишут отсюда и через несколько недель, но когда выпишут, домой я не вернусь. Видишь ли, я знаю, что происходит между тобой и Дьюи.

Ее лицо начинает краснеть, и она смотрит куда-то влево, а затем возвращает взгляд обратно, чтобы снова посмотреть на меня.

— Между нами ничего нет. Кто мог сказать тебе такое.

— Дьюи. Он сказал: «Это — моя женщина». Прямо перед моим отъездом; он сказал это мне и всем, кому было интересно.

— О чем ты говоришь? Вчера вечером он не сказал тебе ни слова, и я его не виню. Мне показалось, что ты вел себя довольно грубо.

— Не так грубо, как поступил бы, если б знал. Но на тот момент я знал только о его репутации развратного бабника. О нет, это случилось, когда вы были на сцене, и для того, что он хотел сказать, ему не требовались слова. Ты знаешь, что было, ты меня видела.

— Я видела, как ты встал с сердитым видом, но не знала, что ты за мной шпионил.

— Шпионил? Думаешь, я хотел стать свидетелем того, как вы двое уютно устроились друг с другом? Мне нравится за тобой наблюдать. Моё сердце наполняется гордостью, когда я вижу, что ты там, наверху, такая, какой можешь быть, как я всегда знал. Вот что я чувствовал, когда все пошло не так. Когда этот 

маленький проныра провёл руками по твоей спине, а ты ничего не сделала, чтобы его остановить.

Я смотрел, как она расстегивает верхнюю пуговицу и пытается охладиться, хлопая передней частью блузки.

— Почему в таких местах так жарко?  — спрашивает она. Это — риторический вопрос, на который не требуется ответа.

— Хорошо, он слегка похлопал меня по спине, но это, конечно, не стоит того, чтобы расставаться.

— Это было нечто большее. Я знаю, что для тебя, Кэролайн, ласки и поглаживание спины — это как прелюдия. Самое неприятное, что он знает тебя достаточно хорошо, чтобы делать то же самое, что и я.

На её глаза наворачиваются слезы, но это не доставляет мне никакого удовольствия. Она вытирает глаза салфеткой и пытается контролировать дыхание; хочет что-то сказать, и я жду.

— Я собиралась рассказать тебе вчера вечером, когда бы мы вернулись домой. Когда я узнала, что произошло, я решила подождать, пока ты не встанешь на ноги и не будешь в состоянии справиться с этим. Мне так жаль, Джон, я не хотела, чтобы это случилось, правда не хотела. На меня так давили, и я прогнулась.

— Хочешь сказать, что он давил на тебя?

— Ну, да, то есть, нет, вроде того. То есть, сначала да. Разве это имеет значение? Все кончено, вчера вечером я сказала ему, чтобы он больше никогда не прикасался ко мне. Все было кратко и не очень мило. Я совершила самую большую ошибку в своей жизни, теперь умоляю тебя, Джон, пожалуйста, позволь мне попытаться исправить нанесенный ущерб. Мы сможем пройти через это, я знаю, сможем.

— Хотел бы я иметь твою уверенность, Кэролайн, но дело в том, что у меня её нет. Я давным-давно потерял самоуважение, но то, что я потерял твое уважение, сделало со мной кое-что. Ты — не единственная, кто жертвовал ради семьи; я пожертвовал хорошей карьерой, потому что мы не могли нарушить образование детей, переехав в другую часть страны. Когда они съехали в университет, ты снова начала свою карьеру, а мы остались там же, потому что я хотел, чтобы ты увидела, насколько ты хороша. Я могу принимать логические решения, помогать с планами, но никогда не смог бы справиться с этими людьми так, как это делаешь ты. Ты так чертовски хороша в управлении, что я должен был дать тебе шанс расправить крылья и полететь. Теперь у тебя есть уверенность, теперь ты можешь делать это самостоятельно. Что же остается мне? В течение десяти лет я учил детей, которым это было неинтересно, предметам, которые были гораздо ниже того уровня, на котором я работал раньше. Это сводило меня с ума. По мере того как шли годы, и работа становилась все более количественно измеряемой и политической, я все больше ненавидел её. Единственная причина, по которой я держался, заключалась в том, что это было ради нас, ради тебя и меня. Теперь же я понял, что нас нет, и что 

мне делать?

— Никто из тех, кто слышал мою речь вчера вечером, не подумал бы, что я потеряла к тебе уважение.

— Ты имеешь в виду ту речь, где ты сказала, что всем обязана Дьюи?

— Нет, я имею в виду вторую речь, где я сказала всем, что всем обязана своему замечательному, поддерживающему, бескорыстному мужу. Люди призывали тебя встать, но тебя там не было. Мне пришлось сказать им, что ты очень застенчив. Если хочешь переехать, чтобы найти лучшую работу, мы можем это сделать. Я брошу свою работу и стану искать что-нибудь другое, где бы мы ни оказались. Пожалуйста, Джон, позволь мне попытаться все исправить.

— А как ты можешь исправить ситуацию, бросив работу? Это будет просто ещё одно, из-за чего я стану чувствовать себя виноватым. Все в порядке, я не виню тебя, просто я — не тот мужчина, за которого ты вышла замуж. Мужчина, за которого ты вышла замуж, никогда бы не стал довольствоваться лишь зарплатой. Он нашел бы способ решить эту проблему, даже если бы это означало создание собственной консалтинговой компании. Он бы не закончил так, как я. Я не виню тебя, я себя и сам не уважаю.

— Но я люблю тебя и уважаю. Все то, что ты считаешь негативом, я считаю позитивом. Да, ты изменился, но у тебя была семья, которую требовалось содержать. Я хотела, чтобы ты устроился на работу в колледж. Мне нужен был постоянный доход. Я хотела быть уверенной, что мы сможем выплатить ипотеку в конце месяца. Мне жаль, что я так и не поняла, насколько сильно ты ненавидишь эту работу. Если хочешь уволиться, я не против. Я смогу поддерживать нас. Пожалуйста, Джон, не можем ли мы оставить все это, пока я не верну тебя домой. Дай нам немного времени, тогда все станет яснее.

Она не понимает, что только глубже закапывает себя. Воцаряется тревожная тишина, пока Кэролайн продолжает промокать глаза салфеткой. Тишину нарушил я:

— Я должен вернуть себе самоуважение, стать тем мужчиной, которым, я уверен, могу быть, таким же как ты. Мне необходимо сделать это. Я больше не могу себя обманывать. То, что, как я думал, у меня было; причина, по которой раньше я мирился с ситуацией, исчезла.

— Мы можем сделать это вместе. Я могу помочь тебе, как ты помогал мне. Я действительно буду лучшей женой.

— Ты уже была ею, более двадцати лет. Лучшей женой, чем я имел право просить, но с этим покончено. Ты не можешь стать частью решения, потому что ты — часть проблемы.

Теперь начинается то, что, как я ожидаю, будет последним залпом.

— Что я скажу детям?

— Что хочешь. Скажи, что мы отдалились друг от друга, или что я не могу жить с твоими рабочими обязательствами. Можешь даже сказать им правду. Я соглашусь со всем, что скажешь, если только не выставишь меня плохишом.

Вот и все, все кончено, больше нет аргументов, но 

она задевает меня тем, чего я не ожидал.

— А как же Роджер? Он что, останется безнаказанным? Он разрушил наши жизни и ушел без единой царапины.

— Для танго, Кэролайн, нужны двое.

— Знаю, но это он все время преследовал меня. Я заслуживаю того, что происходит, но ты ничего не сделал, чтобы это заслужить. Ты сидишь здесь и ведешь себя спокойно, но я знаю, что это разбивает твое сердце. Я ненавижу себя за то, что сделала, но ему-то плевать.

Итак, она поговорила с ним сегодня, а чего ожидала, что он будет убит горем? Держу пари, он пытался уговорить её позволить ему прийти сегодня вечером. Это объяснило бы, почему она испытывает такое отвращение.

— Не знаю, почему я такой спокойный, может, это все — опиаты, которые в меня вкачивают. Тебе не стоит беспокоиться о Дьюи, он своё получит. К концу завтрашнего дня начнется расследование, и как только оно начнется, несколько женщин будут готовы выступить со своими обвинениями. Одна из них — Морин из детского сада колледжа. Две недели назад я пытался тебе о ней рассказать, но ты была слишком уставшей, чтобы сидеть и разговаривать.

Теперь она рыдает от души, а я могу лишь сидеть и смотреть. Я разрывался между желанием утешить её и мыслью, что она этого заслуживает.

— Дьюи пригласил её на ужин, чтобы обсудить её потребности в финансировании. И был в раздражении, когда она захотела привести своего мужа.

Она поняла, какой была дурой и какой Дьюи никчемный кусок дерьма. Поэтому встала и выбежала из палаты, по её лицу текли слезы. Я сижу и жду, знаю, что она вернется. Ещё не все закончилось, пока она не победила, или она не думает так.

Она возвращается, слезы смыты, как и весь макияж. Её глаза все ещё красные, и она выглядит готовой в любой момент снова заплакать.

— Так ты собираешься доложить о нем. Ты знаешь, что это отразится на мне?

— С тобой все будет хорошо. Твой Комитет не захочет тебя потерять. Уж я-то знаю, поскольку половину из них для тебя нашел я. Они знают толк в хорошем деле, когда видят его. Самое худшее, что тебя ждет, это письменное предупреждение. Дьюи — совсем другое дело. Соблазнять женщин, чьи организации зависят от его финансирования? Думаю, что Совет отнесется к этому очень негативно. Нищеброд, которым он является, вероятно, делал все это за казенный счет. Когда сообщу им даты конференций выходного дня и поездок по сбору средств в Лондон, уверен, что они это рассмотрят. Если я прав, это — мошенничество, и его могут посадить в тюрьму. Надеюсь, ты того стоила.

Она садится рядом с кроватью, не в силах сдержать слез.

— Но ты можешь попытаться его спасти, все отрицая.

Она протягивает одну руку ко мне, качая головой и продолжая плакать. Я спокоен, меня не трогает её излияние горя. Она скорбит о том, что, как она должна понимать, только что умерло.

Я жду, когда она 

перестанет плакать, и, в конце концов, она это делает. Она вытирает глаза и пытается взять себя в руки.

— И что теперь будет? Если ты не вернешься домой, куда пойдешь?

— Останусь здесь, пока не справлюсь самостоятельно, а потом найду, где жить. Я дам тебе знать, где меня найти. Если решишь продать дом, можешь прислать мне мою половину.

— Нет, я имею в виду нас, что будет с нами?

— Доктор считает, что чистые разрывы заживают быстрее, так что, возможно, тебе лучше уйти и больше не возвращаться.

— Но я тебя люблю.

— Тогда освободи меня.

Ее голова опускается, и она сглатывает. Впервые за всю нашу совместную жизнь она сдалась, признала своё поражение. Она встает, подходит к кровати и целует меня в щеку, затем поворачивается и идет к двери. Она вытирает слезу, машет мне рукой, а потом уходит.

Это не конец, ещё не конец, не для нее. Она вернется, чтобы попробовать ещё раз. Придут мальчики и будут на меня давить, чтобы я вернулся домой; чтобы дать ей ещё один шанс. Кто знает, если они будут продолжать это достаточно долго, то смогут даже узнать о параличе. Это ничего не изменит. В моем мозгу словно щелкнул выключатель. Впервые на вершине списка своих приоритетов нахожусь я.

Мне не нужна ничья жалость. С тем, что у меня в голове, мне не нужны ноги. Колледж не захочет переводить мою лабораторию на первый этаж или в здание с лифтом. Возможно, я смогу договориться о выходном пособии. С выходным пособием и страховыми выплатами у меня будет немного времени, чтобы привести свои навыки в соответствие с требованиями времени.

Возможно, доктор прав. Я — счастливчик. Повезло, что я жив, повезло, что узнал об этом, когда у меня ещё есть время начать все сначала. Повезло, что у меня есть деньги, чтобы продержаться, пока я снова не поднимусь по карьерной лестнице. Почему же тогда внутри я чувствую такую пустоту?..