Ленивое лимонное солнце. Часть 5

В понедельник утром подошел Ферлин и спросил, не смогу ли я сыграть ещё раз в предстоящую субботу вечером. То же время, то же оборудование, все то же самое. Golden Rodeo, по-видимому, все ещё не поправилось.

— Конечно,  — сказал я.

— Хорошо,  — сказал он, затем полез в шкаф и вытащил четыре плаката, объявляющих о моем предстоящем концерте.  — Ужасно думать, потратил столько времени, печатая их только для того, чтобы ты послал меня к черту.

•  •  •

В среду вечером была моя очередь сидеть за столом Ребекки, пока та готовила ужин. Уитни тоже была здесь, что казалось прекрасным, так как не было никаких шансов на секс, пока не будет сделано все остальное.

— Так, что собираешься делать, когда все закончится?  — спросила Уитни.

— Ни малейшего понятия. Наверное, какое-то время просто продолжу работать в баре.

— И это тебе не надоело? Все твое образование, годы работы в апелляционной инстанции, и ты собираешься вернуться к работе барменом?

— Мне она нравится. Не нужно думать так много, и приятно находиться рядом с людьми, которым не всегда грозит смертная казнь или судиться с крупной нефтяной компанией и тому подобное.

— Но тебе будет скучно,  — сказала Ребекка.  — Как только все это закончится, я даю тебе около месяца. А потом, в один прекрасный день, ты будешь стоять и говорить себе: «Какого черта я здесь делаю? »

— Коллекционирую женщин,  — предложил я в ответ.

Она повернулась и одарила меня улыбкой.

— Извращенец.

— И все же,  — настаивала Уитни,  — ты не хочешь вернуться к своим делам?

— У меня нет лицензии штата Иллинойс, а возвращаться в Теннесси я не собираюсь. Никогда.

— А как насчет преподавания?  — предложила Ребекка.

— Не знаю. Никогда этим не занимался.

— Неплохая идея,  — сказала Уитни.  — Черт возьми, в одном Чикаго сколько, шесть юридических колледжей?

— К тому же, мы не так далеко от Маркетта, Мэдисона или ДеКалба,  — добавила Ребекка.

Я усмехнулся.

— Действительно. Подумай о том, что говоришь. Ты реально можешь представить меня перед аудиторией, полной нетерпеливых молодых студентов-юристов, читающим им лекции по гражданскому процессу, контрактам или чему-то еще?

— Вообще-то,  — сказала Уитни, оглядывая меня,  — могу.

— Просто держи свой член подальше от студенток,  — вмешалась Ребекка.

— А с твоим резюме, я уверена, кто-нибудь из них даст тебе шанс, если у них есть вакансия.

Я покачал головой.

— Сомневаюсь.

Уитни вытащила свой карманный компьютер и что-то набрала в нем.

— Завтра обзвоню, узнаю, что там и как.

— Это все часть того, чтобы быть моим адвокатом?

Она посмотрела на меня и улыбнулась, но за нее ответила Ребекка:

— Она знает, каково это — разводиться. Ты как бы просто отказываешься от чего-то на некоторое время, стремишься к переменам, независимо от того, хорошо это для тебя или нет. Она не хочет, чтобы ты попал в ту же лодку, что и большинство наших клиентов.

— Такое случилось и с тобой?  — спросил я Уитни.

Она покачала головой.

— Нет, но лишь потому, что однажды Ребекка застала меня хандрящей, сразу после того как я подала заявление в 

прокуратуру штата. Она держала меня в узде.

— Так вы делаете это для других своих клиентов?

— Она у тебя в долгу,  — сказала Ребекка,  — так что, делает все возможное.

— В долгу у меня?

— Когда ты сыграл эту песню пару недель назад — ту, где всем сказал, что не начнешь играть, пока кто-нибудь не пригласит нас потанцевать — ну, кое-кто пригласил её. И теперь она с ним встречается.

Я перевел взгляд с Ребекки на Уитни, которая застенчиво улыбнулась.

— Её герой, не меньше,  — продолжила Ребекка.

— Заткнись,  — сказала Уитни.

— Ой, да ладно, знаешь же, что это так.

Уитни перевела взгляд с Ребекки на меня и сказала:

— Пока все хорошо.

— Твой первый после развода?

Она покачала головой.

— Просто первый, кто не захотел просто трахнуться и убежать.

Я накрыл её руку своей.

— Ну, молодец.

Она сжала мою руку и сказала:

— Все становится лучше, Марк. Поверь мне, это действительно так. Просто для этого нужна где-то вечность.

•  •  •

Я все ещё не обратился напарямую к Кларисе Тэлботт, и Ребекка, и Уитни наседали на меня, чтобы я что-нибудь придумал.

Не выдержав, я решился на визит наугад и позвонил в её парадную дверь. Черт, мы сидели рядом друг с другом на двух играх подряд, так что я не был совсем уж незнакомцем.

Таким образом, я подошел к её входной двери в четверг вечером после работы и позвонил.

Открыв дверь, Клариса казалась ошеломленной, и я сказал:

— У вас есть минутка, чтобы?..

Хлоп! Она захлопнула дверь у меня перед носом.

Мои глаза расширились, а затем я услышал изнутри её истерический голос:

— Да, он сейчас здесь...

Пауза.

— Нет, этого я не знаю. Я же сказала, что не знаю. Это было всего лишь несколько раз...

Что случилось?  — подумал я, и следующей же мыслью ответил на свой вопрос.  — Они вычислили, где я нахожусь, и поняли, что я доберусь до нее.

И вероятно, они уже в городе.

Прямо на этой телефонной линии.

Я сел в свою машину и уехал, гадая, как они догадались.

•  •  •

На следующее утро в половине восьмого меня разбудил звонок Уитни.

— Её обслужили,  — сказала она.  — В твоей квартире, вчера вечером, около девяти.

— Не вечером накануне?  — спросил я.

— В прошлый вечер,  — повторила она.  — В девять.

— Спасибо,  — сказал я и повесил трубку.

Начнем игру.

•  •  •

Было почти одиннадцать, и я только что вернулся с перерыва. Толпа была в основном такой же, что и раньше: на крошечной танцплощадке от стены к стене толкались и потели тела, а у бара — в три ряда. Я сыграл несколько новых песен, но, похоже, никто не возражал. Есть один плюс в том, что пять лет играешь в кавер-группе: под рукой сотни самых лучших поп-хитов последних пятидесяти лет на любой случай.

Там была Уитни со своим другом с прошлого раза, они держались за руки и смотрели в основном друг на друга. Он прилично выглядел, может быть, на семь-восемь лет старше нее, с небольшой проседью в коротко подстриженных волосах и глазами, которые цепок осматривались вокруг, когда не были сосредоточены 

на Уитни. Он мало что упускал, это было очевидно, и я принял его за полицейского.

С ними сидела Ребекка и время от времени танцевала с одним из десятков предложений. Это были легкие танцы, полные веселья, смеха и множества игривых вращений и поворотов.

Тедди привел с собой жену, а чуть позже к ним присоединились Ник Харлан и его жена. Когда я встретил Ника во время перерыва, тот просто сказал, что хочет посмотреть, кто царапает его гитару, пока его нет, и собирается в обозримом будущем лишить его воскресных дней.

По просьбе Уитни я начал второй сет с «У тебя есть друг». Очевидно, это была песня её и её нового кавалера.

Поскольку медленные номера обычно лучше играть вдвоем или втроем, я снял каподастр и уже собирался начать «Поменять мир», когда справа от себя увидел её. Это было неожиданно, как будто в одну минуту здесь была группа посетителей, а в следующую — только она в ярко-желтой блузке и коричневых брюках, с нервной улыбкой и глазами, полными надежды и извинений. Я снова надел каподастр, на этот раз на пятом ладу, и начал свою песню, все время глядя на нее.

Я желаю тебе любви

И счастья

Наверное, желаю

Всего наилучшего.

Я желаю, чтобы ты не

Поступала так, как я

И никогда не влюблялась

В кого-то вроде тебя.

Потому что, если бы ты чувствовала

Так же, как я

Ты бы, наверное, ходила по кварталу

Словно маленький ребенок.

Но дети не знают

Они могут лишь догадываться

Насколько это трудно

Желать тебе счастья.

Я пропел всю песню, уставившись на нее. К тому времени, когда дошел до второго куплета, её глаза наполнились слезами, а когда он закончился, она слегка дрожала. Когда затихла последняя нота, она повернулась и исчезла в толпе, и я больше не видел её до конца вечера.

Было трудно сосредоточиться, но я как-то справился.

Я опять играл до последнего звонка, а затем слонялся по сцене, пока почти все не ушли.

— Что случилось?  — наконец спросила Ребекка.

— Здесь была Сэнди,  — ответил я.

Ее глаза сузились, а на лице появилась злая ухмылка.

— Наш выход.

«Боже мой,  — подумал я,  — я совсем не хочу видеть её по другую сторону какого-либо моего судебного разбирательства, это уж точно».

•  •  •

На следующий день Ник Харлан быстро отшлифовал последние шероховатости «Милой Марлен», моего первого шанса на славу и богатство. Он также предложил ускорить темп, а затем продолжил играть и петь примерно в два раза быстрее, чем предполагал я.

— Вот именно,  — согласился Тедди.  — Темп. Я просто на самом деле не посмотрел на это с такой точки зрения.

Я кивнул, соглашаясь, но мне было все равно.

Все что я мог сделать, это сосредоточиться на следующей песне, над которой мы работали, песне о боли, определенно правильно написанной в более медленном темпе. Они оба слегка опешили, когда я вдруг начал не соглашаться с предложенными ими лирическими изменениями и вместо этого сделал текст более болезненным и жгучим.

Однако с конечным результатом согласились оба. Так у песни было гораздо больше динамики.

Затем они посмотрели на 

меня понимающим взглядом, особенно Ник.

— Отстой, не так ли?

— Да,  — сказал я.

— Просто сделай так, чтобы тебе никогда не пришлось пройти через это снова.

Я только посмотрел на него, пораженный тем, что он так быстро понял, что происходит в моей жизни. Но его жесткий, ровный взгляд сказал мне, что раньше он тоже был здесь и знает, о чем говорит.

Не говоря больше ни слова, я успокоился и сильнее углубился в сотрудничество, уделяя внимание их предложениям и тому, как они к этому пришли.

По какой-то причине мне было приятно осознавать, что я нахожусь рядом с человеком, который тоже через это проходил.

•  •  •

В понедельник вечером, когда заканчивал смену, повторились события субботнего вечера. Вот только что её не было, и вдруг она появилась в мгновение ока.

— Что ты здесь делаешь, Сэнди,  — сказал я.

Она замерла, боясь ответить.

— Я спросил...

— Тебя ищу, Марк.

Я насмешливо фыркнул.

— Зачем? Я что, мешаю папиным грандиозным планам стать президентом?

Несколько секунд она смотрела в землю, потом снова — на меня.

— Да, Марк,  — сказала она, пытаясь выдержать мой пристальный взгляд, но безуспешно,  — ты рушишь папины планы. Но я здесь не поэтому.

— Тогда почему?

— Чтобы извиниться.

— Извинения приняты. Теперь можешь идти.

— И чтобы вернуть тебя,  — сказала она.

Я попытался скрыть своё презрение, но, судя по тому, как она вздрогнула, мне это не удалось.

— В самом деле. Вернуть меня.

Она кивнула, затем её губы начали двигаться, как будто пытаясь сформировать слова.

— У тебя есть полное право ненавидеть меня, Марк. Я знаю, что ты...

— Папа, должно быть, очень беспокоится о том, как все это будет выглядеть, не так ли?

Она съежилась в отчаянии.

— Я знаю, что ты думаешь, Марк, но ты не знаешь всего.

— Вот тут ты ошибаешься, Сэнди. На самом деле я знаю всю историю. Конечно, меня не посвятили в ваш маленький план до того, как мы поженились. Нет, я узнал об этом всего пару месяцев назад, когда услышал, как твои родители — и мои!  — говорили об этом, когда я встал, чтобы отлить. В те выходные, что мы провели в особняке губернатора. Помнишь?

Она кивнула.

Сзади я почувствовал на своем плече руку и услышал, как Ферлин сказал:

— Почему бы вам двоим не присесть в зале? Я уже отнес туда её салат, и таким образом вы сможете обсудить все наедине.

— Конечно, Ферлин,  — сказал я, все ещё глядя на Сандру.

Я развернулся и направился к столику в дальнем углу полутемной столовой, подальше от нескольких других столов, занятых посетителями.

Позади себя я услышал, как Сандра сказала:

— Простите за все.

— Не похоже, что именно меня вам нужно убедить простить вас,  — сказал Ферлин.  — Идите туда и убедите Марка, что вам жаль.

Она последовала за мной в угол столовой, затем заколебалась, прежде чем сесть. Я почти уверен, что она не предвидела моего гнева из-за всей этой ситуации, но я тоже был не очень рад, что мне пришлось столкнуться с этим совершенно неожиданно. Мои пальцы 

барабанили по столу, правое колено подпрыгивало вверх-вниз, а голова оставалась повернутой вправо, глядя на полупустую парковку за окном.

Наконец, Сэнди села и потянулась, чтобы взять меня за руку. Однако, когда её пальцы коснулись моей кожи, я отпрянул, как будто меня укусила змея.

— Просто ешь свой салат, Сэнди.

Она опустила глаза.

— Я знаю, что ты мне не веришь. Черт возьми, я бы сама себе не поверила. Но я говорю правду. Я хочу ещё один шанс. Не ради отца и его кампании, а ради меня. Ради нас. Это все, чего я хочу.

Я впился в нее взглядом, из моих слов сочилось презрение:

— Да. У тебя такой отличный, черт возьми, послужной список. Ты и впрямь просто хочешь вернуться и теперь по-настоящему выйти за меня замуж. Не притворяться, а действительно стать замужней. Означает ли это, что ты больше не будешь трахаться на стороне, по крайней мере до тех пор, пока у нас не родится первый ребенок, или просто будешь надеяться, что ребенок мой?

Она с трудом сдерживала слезы. Никто никогда так с ней не разговаривал, и она изо всех сил старалась держать себя в руках под моим шквалом упреков. Она несколько раз пыталась решительно сжать челюсти, но потерпела неудачу. Вместо этого опустила глаза на салат и поковыряла листья салата кончиками пальцев.

— Я думала, ты знаешь,  — сказала она, её голос был едва слышен.

— Знаю что?

— Что мы поженимся, просто чтобы помочь нашим родителям. Что это не должно было быть по-настоящему. Я думала, они тебе сказали.

— Ну, они этого не сделали, ясно?.

— Теперь я знаю. Моя мать всего несколько недель назад сочла нужным поделиться со мной этой пикантной подробностью.

Я наклонился через стол, мои глаза горели, а голос звучал настойчиво:

— Ты не могла сказать? Ты думала, я просто подыгрываю в этом маленьком гребаном фарсе?

Она прикусила губу, её губы снова зашевелились, чтобы произнести слова и ответить так, чтобы не нагнетать мой гнев. Затем, глубоко вздохнув, она, казалось, решила, что её единственный выход — правда. Однако это был не очень хороший план.

— Раньше мы тебя дразнили — я и мои подруги — за твоей спиной мы тебя дразнили,  — сказала она, её голос был едва слышен.  — Ты всегда был таким милым, любящим и заботливым, мы говорили, что ты — словно маленький щенок. Я просто подумала — мы все подумали,  — что ты пытаешься по-настоящему меня завоевать. Пытаешься... не знаю, пытаешься заставить меня по-настоящему полюбить тебя и по-настоящему выйти за тебя замуж.

Это случилось мгновенно; я почувствовал, как моё лицо превратилось в маску ярости, и изо всех сил старался говорить тихо, чтобы другие посетители не смогли подслушать это маленькое фиаско.

— Ты, блядь, смеялась надо мной? За то, что я пытался быть лучшим мужем, каким только мог, ты, блядь, надо мной смеялась? Потому что я пытался заставить тебя полюбить меня? Господи, Сэнди, я думал, ты уже меня любишь. Вот почему я это делал.  

Я думал, что я — самый счастливый ублюдок на земле. А вы все, блядь, надо мной смеялись? Думали, что я — просто какое-то жалкое маленькое дерьмо?

Она больше не могла сдерживать слезы.

— Теперь я это знаю. Разве ты не видишь? Теперь я знаю, что ты именно это и делал. И чувствую себя просто чертовски ужасно. Я чувствую...

— Похуй, что ты чувствуешь. В течение шести лет ты обращалась со мной как с соседом по комнате, вероятно, уходя и трахаясь с кем хочешь и когда хочешь. Ты и твои подружки смеялись надо мной, унижали меня и Бог знает что ещё. Теперь думаешь, я должен просто сказать: «Вау, ты права. Это была честная ошибка. Теперь я с этим смирился. Давай поженимся по-настоящему, потому что я чертовски уверен, что теперь, когда все это знаю, могу тебе доверять». Думаешь, все будет так?

Сандра промокнула глаза салфеткой, пытаясь подавить рыдания, когда я откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Гнев угасал, сменившись удивлением. Однако её следующие слова застали меня врасплох.

— Примерно через полтора, может быть, два года я села и задумалась об этом. Не только о том случае, Марк, а в течение пары месяцев. Я наблюдала за тобой и заметила, как ты обращался со мной и как ты был счастлив. И знаешь, что я заметила?

— Что на самом деле я — придурок, и веду себя странно?

Она покачала головой.

— Нет. Я заметила, что тоже была счастлива. Что мне и правда нравилось быть с тобой. Что я не могла дождаться вечера, чтобы вернуться домой и, обнявшись, смотреть телевизор или слушать, как ты играешь на старой гитаре во внутреннем дворике. Я подумала, ты добился, чтобы все стало по-настоящему, но мне было уже все равно. Ты сделал это реальностью, Марк. Я поняла, что влюбилась в тебя. Что была счастливее, чем когда-либо с кем-либо за всю свою проклятую жизнь. И когда после этого они отпускали свои ехидные комментарии, я посылала их к черту. Что ты был невероятен, и мы действительно женаты и по-настоящему любим друг друга.

— Почему это заняло так много времени?  — спросил я, наклоняясь к ней через стол.

— Я просто...

— И почему ты пошла и изменила мне?

— Ты не...

— В то время как я надрывался, пытаясь все успеть на работе и дома, пытаясь вытащить из тюрьмы невиновного человека, почему ты сошлась с другим.

— Позволь мне объяснить,  — сказала она, её голос повысился от разочарования.

Несколько посетителей смущенно посмотрели в нашу сторону, но я смог лишь слабо улыбнуться в ответ.

— Хорошо,  — сказал я, понизив голос.  — Объясни.

— Ты должен помнить, Марк,  — сказала она, её слезы высохли, и в её глазах и подбородке, наконец, появилась решимость, её голос настойчиво умолял меня понять.  — Я думала, ты в курсе всего этого, так же как и я. Что тебе в значительной степени сказали то же самое. «Соглашайся, и если через пару 

лет — после выборов — ты захочешь двигаться дальше и найти настоящий брак, тогда — вперед. Мы как-нибудь все объясним, но это все, что нам нужно». Вот что, я думала, тебе сказали.

— Но я никогда не делал ничего, чтобы заставить тебя поверить, что я ухожу, Сэнди. Никогда.

— Ошибаешься, Марк. Все, что произошло в то время, заставило меня думать, что ты уходишь. Заставило думать, что ты нашел кого-то ещё.

— Чушь.

— Поставь себя на моё место, Марк. Вот ты — это я, и вдруг, после трех лет работы в одной и той же юридической фирме, ты начинаешь приходить домой каждый вечер в десять. Начинаешь работать без выходных, по десять часов в день. Перестаешь проводить время со мной и...

— Но ты ведь знала, что происходит,  — парировал я.  — Я тебе уже неоднократно говорил.

— Нет, я знала только, что ты это говорил мне. И не знала, что это правда. Но было и нечто большее. Ты ушел в себя. У тебя и раньше бывали крупные дела, но это ты почти не обсуждал со мной. Просто сказал, что работаешь, чтобы исправить ошибку, чтобы оправдать невиновного человека. Но больше ничего. Ни о том, как прошел твой день, ничего.

— Но я — юрист,  — запротестовал я.  — Это все конфиденциально, ты же знаешь.

— Но раньше это никогда не мешало тебе говорить хотя бы в общих чертах, не так ли?

Я подумал, возвращался мыслями к тому времени. И понял, что она права. Я был так чертовски напуган, что все испорчу, и Нап Бонару умрет в тюрьме из-за того, что я оказался недостаточно хорош, чтобы пропустить все это через себя.

— И наша личная жизнь тоже почти исчезла, Марк. Что бы ты подумал, если бы вдруг, ни с того ни с сего, мы перешли от того, что было раньше — от пяти или шести раз в неделю — к едва ли одному разу, потому что мне было неинтересно. А в тех редких случаях, когда мне было интересно, это было больше похоже на бэм-бэм, спасибо, мэм? А? Подумай обо всем этом! На моем месте ты бы не решил, что я гуляю на стороне? И если бы ты знал об этом соглашении — о том, как начался наш брак,  — ты бы не подумал, что я, возможно, нашла кого-то ещё и собираюсь от тебя уйти?

— Но я же говорил тебе,  — возразил я.  — Я даже пытался сократить рабочее время. В то воскресенье я же сказал, что буду дома, но ты...

— Ты сказал, что будешь дома к часу или двум, Марк. Я подождала до пяти минут третьего, устала от того, что меня водят за нос, и ушла. И пошла поужинать и выпить с парнем, с которым работаю, который ухаживал за мной с первого дня. И да, это окончилось сексом. В прошлом месяце, когда ты все ещё был закрыт и не разговаривал со мной, я, наконец, смирилась с тем 

фактом, что теперь мне тоже придется найти кого-то ещё. Мы сделали это, может быть, пять или шесть раз. И хотя уже это достаточно плохо, больше этого никогда не повторялось. Ни до, ни после. Ни разу.

— Но ты никогда не говорила со мной об этом,  — сказал я, внезапно почувствовав, как инерция её слов тянет меня вниз по течению.  — Ты никогда не приходила и не спрашивала меня.

Теперь по её лицу текли слезы, но в голосе все ещё звучала настойчивость. Ей требовалось, чтобы я понял, и она удвоила усилия.

— Ты все ещё видишь все это через свою призму, Марк. Тебе нужно посмотреть на это через мою, так, как это видела я. Я состою в браке по договоренности, который должен быть уже мертв. Ты об этом знал. То есть, черт возьми, я все время шутила по этому поводу.

— Тогда я не понимал шуток,  — сказал я.  — Теперь понимаю.

— Да, но подыгрывал им, как будто понимал. И вот я вижу, как ты отдаляешься. Не просто слегка, а совсем. Ты больше не проводишь со мной время, не разговариваешь со мной, не делишься со мной, каждый раз, когда мы вместе, ты уходишь в свой собственный маленький мир, едва признавая меня, секс почти исчез, черт возьми, исчезла близость любого рода в течение нескольких месяцев подряд. Что бы ты подумал?

Я думал об этом и все равно продолжал возвращаться к одному и тому же. Я сказал:

— Но если ты на самом деле была счастлива, почему ничего не говорила? Если действительно думала, что я двигаюсь дальше, почему не противостояла мне?

— Потому что я знала о сделке с первого дня, и думала, что ты тоже знаешь. Я думала, ты просто бросишь это мне в лицо и скажешь, чтобы я повзрослела.

Я закрыл глаза, пытаясь представить себе все это целиком.

Тихий голос Сэнди прервал мою концентрацию и разрушил весь мой план.

— Когда я, наконец, увидела ту пресс-конференцию, то поняла, что ты не отдаляешься от меня, не строишь свою новую жизнь. Я поняла это, когда его мама обняла тебя, и ты казался таким грустным и в то же время испытывал такое облегчение. Я видела это по твоему лицу. Как будто весь мир свалился с твоих плеч, но, судя по тому, что ты говорил ранее, у тебя есть проблемы с нами, о которых ты все ещё беспокоишься. И вот тут я поняла, что совершила самую большую ошибку в своей жизни, и поклялась загладить свою вину перед тобой, чтобы гарантировать, что ты станешь придерживаться брака, независимо от того, о чем мы договорились изначально.

Я смотрел на нее, пытаясь придумать, что сказать. Сэнди вытерла слезы со щек тыльной стороной ладони, размазав немного туши. Должно быть, она заметила замешательство на моем лице и слабо улыбнулась. Однако это не была счастливая улыбка. Вместо этого она была окрашена грустью и смущением, в её глазах 

мелькнула ностальгия.

— Три года после этого были самыми счастливыми тремя годами, которые мы провели вместе, не так ли?

Я поколебался, обдумывая все, потом сказал:

— Да. Все и так было хорошо, но эти были действительно хорошими.

— Потому что я пообещала себе, что поменяюсь с тобой ролями. Я взяла на себя ответственность и была полна решимости сделать то, что, как я думала, делал со мной ты. Я собиралась сама стать щенком и заставить тебя полюбить меня так сильно, чтобы ты никогда не ушел.

— Ну...  — начал я, но она прервала меня новым потоком слез и всхлипываний.

— А потом, как раз, когда я была убеждена, что мы будем вместе всегда... как раз, когда ты, наконец, спросил, не можем ли мы завести ребенка, и я поняла, что ты никогда меня не бросишь... ты бросил меня, Марк. Просто исчез.

При этих словах она не выдержала и начала безудержно рыдать. Я попытался утешить её, чувствуя, что все взгляды в этом месте устремлены на нас, но не смог. Затем, всхлипнув в последний раз, она отодвинула стул и выбежала.

Я был слишком ошеломлен, чтобы пошевелиться или отреагировать, пока не почувствовал тяжелые шаги, приближающиеся к столу.

— Похоже, все прошло не так уж хорошо,  — сказал Ферлин, и его голос звучал так же печально, как и мои ощущения.

Однако его голос звучал совсем не настолько растерянно.

•  •  •

На этот раз в моей квартире были они обе. Мы сидели на полу, ели жареный сыр с беконом, помидорами и шпинатом и потягивали из больших кружек томатный суп. Жареный сыр и томатный суп, это была моя любимая еда из детства, только в новом исполнении. Но я не мог набраться теплого уютного чувства, когда ел и слушал, как Уитни и Ребекка размышляют вслух, словно меня здесь и не было.

— Это действительно меняет дело,  — тихим голосом сказала Уитни.  — Ну, то есть, я и впрямь могу видеть это с её точки зрения.

— Предполагая, что ты ей веришь,  — отрезала Ребекка.

— Но все это имеет смысл, верно? То есть, если бы на самом деле она, его не любила то тоже могла бы уйти.

— Или продолжать встречаться с тем парнем, за которого она зацепилась, просто немного сбавив обороты.

— Но она сказала, что в конце они были счастливее, чем в начале. И что выражение её лица, когда он заговорил о детях, как ты объяснишь это?

— Черт, не знаю,  — сказала Ребекка.  — Биологические часы или что-то в этом роде.

— Я так не думаю. Её ответ самый простой, и имеет наибольший смысл. Именно тогда она точно поняла, что он не собирается уходить. Вот тут-то договоренность и переросла в настоящий брак.

— Да, но он все равно был основан на лжи. В целом. И она была её частью. Подумай, если она реально полагала, что он в курсе, то просто время от времени отпускала ехидные комментарии. Почему ни разу по-настоящему не заговорила об этом 

открыто?

— Это да,  — согласилась Уитни.  — Это немного притянуто за уши. Ну, то есть, я вижу, как это очень легко должно проявляться в ссоре или чем-то в этом роде. Такое когда-нибудь случалось, Марк?

— Хм?  — сказал я, слушая, но на самом деле не слыша их.

— Вы двое когда-нибудь ссорились? Кричали друг на друга, бросали дерьмо друг другу в лицо?

Я пожал плечами.

— Конечно. Разве не все так делают?

— И она никогда не бросала это тебе в лицо? Договоренность?

— Да,  — сказал я, затем:  — Нет. Как мне кажется. Ну, то есть, это были все те же ехидные комментарии, только в виде крика вместо шуток. Ну, знаете, типа: «не знаю, почему я вообще согласилась выйти за тебя замуж», или что-то в этом роде.

— Видишь?  — сказала Уитни.  — Я вижу, что все так и было, не так ли? Особенно, если она думала, что он все это время был в курсе.

— Чушь,  — ловко парировала Ребекка.

— Так, что думаешь ты?  — спросила меня Уитни.

— Не знаю. Я думаю, что верю ей, но не уверен, что это что-то меняет.

— Так ты ей веришь?  — спросила Ребекка, пораженная моей очевидной наивностью.

— Да, верю. Тебя там не было, Бек. Она была полной развалиной. Я не могу представить её настолько хорошей актрисой.

— Однако она обманывала тебя все те годы, что вы были вместе.

— Тогда она не играла. Она просто была Сэнди: сначала старалась извлечь максимум пользы из плохой ситуации, а потом просто искренне пыталась извлечь максимум пользы из... ну, из нашего брака. Пытаясь сохранить его. Так что, да, я ей верю. Все сходится.

— Да, но...

— Ты не видела её лица несколько раз, когда она говорила о наших родителях,  — вмешался я.  — Это ещё даже не был гнев. Она все ещё пыталась осмыслить это, как будто не могла поверить, что они ничего мне не сказали.

Ребекка фыркнула, я отодвинул свою тарелку в сторону, а Уитни положила свою руку поверх моей.

— Я думаю, тебе нужно увидеться с ней ещё раз. Чтобы обсудить все до конца. Развод все ещё в силе, если ты его хочешь.

— И ты должен принять его,  — настаивала Ребекка.

— Но,  — продолжила Уитни, раздраженно глядя на Ребекку,  — ты же не хочешь оглядываться назад через десять лет и задаваться вопросом: «а что, если? ». Что, если она говорила серьезно? Что, если девушка твоей мечты действительно влюбилась в тебя и хотела иметь от тебя детей, состариться и умереть вместе с тобой? Что, если?..

— А что, если она будет трахаться на стороне опять и опять, а ты просто будешь сидеть сложа руки и терпеть это?  — вмешалась Ребекка.  — Что, если ты продолжишь играть в их игры — во все из них — и они выиграют? Все они получат то, что хотят. Папочка Трулсон — Белый дом, а твой папочка — пост лидера сенатского большинства. Что получишь ты, Марк?

Я встал и оставил их сидеть там, почти побежав в свою 

спальню и закрыв за собой дверь. Мне нужно было уйти и все хорошенько обдумать.

Я лег на кровать и задумался. Уитни привела веские доводы. Мы все трое — юристы, и интуитивно знаем, как думаем мы все. Юридический колледж делает с вами такое — он портит нормальные мыслительные процессы. Тем не менее, это вбили в наши головы в уголовном праве: действия без необходимого намерения — это просто действия. Если, находясь на крыше, спотыкаешься и ударяешься о кирпич, а он падает и убивает кого-то, это не убийство. Это — несчастный случай. Если же, находясь на той же самой крыше, видишь людей, идущих внизу, и толкаешь кирпич, это, по меньшей мере, непредумышленное убийство, а, скорее всего, убийство второй степени. А если видишь кого-то, кого знаешь, и намеренно бросаешь в него кирпич, это — убийство первой степени. Во всех трех сценариях именно вы заставляете кирпич упасть и убить кого-то, но результаты различаются, в зависимости от ваших намерений.

Но Ребекка тоже права. Умышленная слепота — это не защита. Если намеренно толкнуть этот кирпич, не зная, есть ли кто-нибудь на улице внизу, это все равно попадет во вторую категорию — по крайней мере, непредумышленное убийство.

Так что, я предполагаю, что проблема заключается в том, намеренно ли Сандра ничего не замечала. Чувствовала ли она интуитивно моё незнание? Должна ли была что-то сказать? Поступил бы я на её месте по-другому? Последнее было особенно трудным, потому что мне пришлось бы поставить себя на место кого-то столь же невероятно популярного, кого мне навязали.

Раздался тихий стук в дверь.

— Можно войти?  — спросила Ребекка, открывая дверь и просовывая внутрь голову.

Я посмотрел на нее, и она заколебалась, прежде чем войти и закрыть за собой дверь. Она подошла к кровати и села рядом со мной, положив руку мне на бедро.

— Прости,  — сказала она.  — Я хочу, чтобы она была сукой, потому что ты ничего этого не заслужил, понимаешь?

— Тебе не нужно...

— Нет, нужно. Я говорила тебе в тот первый вечер, что у меня нет привычки спать с женатыми мужчинами, и вот я позволила себе влюбиться в одного из них. А это несправедливо по отношению к тебе. Особенно сейчас.

Я сел и прислонился к стене, глядя на нее.

— Почему ты никогда не была замужем?

Она грустно улыбнулась.

— Я не из тех, кто выходит замуж, Марк. Поверь, когда я скажу тебе, если ты думаешь о том, чтобы бросить её лишь ради того, чтобы встречаться со мной, мы никогда не поженимся.

— Но почему?

У нее был отсутствующий взгляд, её глаза смотрели на меня, но не видели.

— У всех нас есть своя история. Наше бремя. Наши причуды и все такое прочее дерьмо. Некоторые из нас могут пройти через все это, некоторые — нет. Не думаю, что я смогу. Я бы хотела сказать тебе, что ты, возможно,  — тот, кто мог бы помочь мне преодолеть это, но в действительности этого не знаю, и я бы ввела 

тебя в заблуждение, если бы сказала так.

Я кивнул, затем накрыл её руку своей. Я действительно не знал, что говорить.

— Думаю, тебе не стоит думать об этом прямо сейчас. Определенно не о нас, но и не о том, что сказала Сэнди. Я думаю, тебе нужно сначала подумать о том, чего хочешь ты. Ты, Марк. Не Сэнди, не твои родители, не кто-либо ещё, только ты. Ради разнообразия тебе нужно что-то сделать для себя. И как только ты поймешь, чего хочешь, тебе нужно ещё раз поговорить с Сэнди и, возможно, выяснить, не является ли она частью твоего плана.

Я все обдумал. Она была права. Все возвращалось к тому, что они обе говорили раньше: время действовать на опережение, взять под контроль мою собственную проклятую жизнь. Я думал, что все это время контролировал ситуацию, но это было не так. Теперь мне нужно было твердо взять себя в руки и получать от жизни то, что я хочу.

— Мы все ещё будем видеться, верно?

Она улыбнулась и сказала:

— Ты же знаешь, что да.

Я наклонился и поцеловал её. Это было больше, чем братский поцелуй, но меньше, чем полноценная романтика. Он был приятным, и она растаяла у меня на груди. Я чувствовал, что она смирилась с тем, что это будет наш последний совместный поцелуй на какое-то время, если не навсегда.

Я прижался щекой к её густым каштановым волосам и погладил по плечу, наслаждаясь моментом, свободным от мыслей, что бомбардировали меня всю ночь.

Это было приятно, и я задался вопросом, буду ли я когда-нибудь чувствовать себя так снова.

•  •  •

Как раз в тот момент, когда я подумал, что в моем перевернутом мире достаточно дерьма, без четверти одиннадцать на следующее утро открылась дверь Коновязи, и вошли мои родители с гневными и решительными взглядами.

— Привет, мама и папа,  — весело крикнул я, затем повернулся к своему громиле-начальнику рядом с собой.  — Ферлин, познакомься с моими родителями. Сенатор и миссис Робертс. Мама, папа, это мой босс, Ферлин.

— Приятно познакомиться,  — проворчал Ферлин, ничуть не впечатленный. Он повернулся и с грохотом направился обратно на кухню.

— Он не твой чертов босс,  — прошипел папа,  — твой босс — Джим Паркер.

— Как дела, Марк?  — спросила мама.

— Работаю,  — сказал я.  — Я теперь бармен.

— Что это за дурацкая чертова игра?  — нажал папа.  — Ты увольняешься без предупреждения, потом бросаешь Сэнди, исчезаешь и приезжаешь в... в... в этот захолустный Хиксвилл. Что, черт возьми, творится у тебя в голове?

— Прекрати это дерьмо, пап. Уж ты-то точно знаешь, почему я здесь. Думаешь, это просто совпадение, что я нахожусь в том же чертовом городе, что и Клариса Тэлботт? Думаешь, я просто сотворил этот маленький старый город из воздуха?

У папы отвисла челюсть, а мама ахнула, её глаза были похожи на огромные блюдца.

— Ты что, не знал, что она здесь?  — улыбаясь, спросил я.  — Она и твой сын? Брат, о котором ты мне никогда не рассказывал?

Они посмотрели друг 

на друга, потом на меня. Потом папа обмяк, а мама прислонилась к стойке бара, чтобы не упасть.

— Что ты наделал?  — сказал папа.

— Пытался узнать правду,  — парировал я.  — Впервые в моей проклятой жизни я попытался узнать правду обо всех вас. И не говори, будто не знал, что она здесь. С ней кто-то встретился и напугал. Она чертовски боится даже взглянуть на меня.

— Тебя нашли люди Пэта Трулсона,  — сказал он, его мысли кружились за опущенными глазами.  — У нас были люди, которые осторожно наводили справки, но именно его люди нашли тебя. Он не сказал мне, как.

— Пожалуйста, скажи, что ты не встречался с ней лицом к лицу,  — сказала мама, сидя и с тревогой глядя на меня.

— А что? Боишься, что испорчу твои планы?

— Это не то, что ты думаешь, Марк,  — сказал папа, и его голос был печальнее, чем я когда-либо слышал. У него был затравленный взгляд, и он пробормотал:

— Боже милостивый, пожалуйста, только не это.

Я переводил взгляд с одного на другого, потом обратно. Ну вот, опять, подумал я.  — Это намного хуже, чем просто иметь брата, о котором я ничего не знал.

Затем вернулся гнев, и у меня охватила радость от их внезапного страдания.

— Какое вам дело до того, что думаю я? После того, что вы сделали со мной, с моей жизнью, думаете, мне действительно не плевать на то, что...

— Как ты смеешь так с нами разговаривать?  — возмутился папа, хлопнув ладонью по барной стойке.  — Не знаю, что, черт возьми, здесь происходит, но не потерплю...

— Ты будешь терпеть все, что, черт возьми, я тебе дам,  — сказал я.  — Точно так же, как я терпел, что вы двое продали меня ради своих гребаных целей.

— О чем ты говоришь, милый?  — спросила мама, её глаза сузились, когда она попыталась оценить, насколько много я знаю.

— Ты чертовски хорошо знаешь, о чем я говорю, дорогая мамочка. О моем браке. О том, как вы с папой, Пэтом и Деброй все это устроили, чтобы Пэт Трулсон получил толчок как раз во время выборов. Не знаю, что именно получил от этого ты, но уверен, что услуга была оплачена с лихвой.

— О чем ты говоришь?  — спросил папа, но у меня было достаточно знаний, чтобы он мог сделать серьезное лицо, спрашивая об этом.

— Прекрати. В выходные в особняке губернатора я подслушал всех вас. Вы и Трулсоны вместе болтали внизу о том, как убедили Сэнди выйти за меня замуж и оставаться в браке всего несколько лет, но не мне об этом не сказали, а просто поощряли меня следовать своим мечтам. Я все это слышал, папа. Вы оба даже смеялись над тем, каким чертовски доверчивым был ваш собственный сын во всей этой чехарде.

Его лицо дернулось, но мама возмутилась:

— Какая разница, почему или как мы это устроили? Главное — мы все устроили, Марк. Мы осуществили твою мечту. Ты будешь уверять нас,  

что все это время не был счастлив? Давай, расскажи нам, что мы сделали такого, что было...

— Ты устроила мне брак, из которого она могла выйти в любое время через год или два. Именно ты сказала ей это, не так ли?

— Кого волнует, что мы ей говорили,  — парировала она, ни на йоту не отступив.  — Она не ушла, не так ли? Вы все ещё вместе, верно? Кого волнует, как это начиналось? Что важно, так это то, что ты женат на девушке своей мечты, и был счастлив, купив кота в мешке.

— Это важно, мама. Особенно теперь, когда я знаю. Сейчас это имеет значение больше, чем когда-либо.

— Почему? Почему это должно иметь значение теперь, когда ты узнал? Она все ещё хочет остаться замужем за тобой. Дебра так нам и сказала, сказала, что она не хочет развода. Она хочет остаться замужем за тобой навсегда.

— Я скажу тебе, почему это важно,  — сказал я, вспоминая свой разговор с Уитни под ясным звездным небом перед домом.  — Это важно, потому что теперь я подвергаю сомнению все, что касается моего брака. Теперь мои воспоминания испорчены. Оглядываясь назад, когда вы двое впервые встретились, вы вспоминаете волнение того времени, верно?  — Папа слегка кивнул, но мама только поморщилась.  — Ну, так я больше не вижу это таким. Я оглядываюсь назад, на то время, когда мы с Сэнди начали встречаться, и вижу только, как меня выставляют дураком. Каждую секунду, когда мы были вместе в то время, и я думал, что она счастлива и влюблена в меня. Теперь я знаю, что она качала головой и насмехалась надо мной за моей спиной. Как тебе такая любовь, мам? Хочешь обменяться воспоминаниями?

Ее лицо все ещё было маской ярости и решимости, но я видел, как папа начал съеживаться.

— Мне жаль, Марк. Я не думал...

— Не думал о чем, папа? Не думал, что я когда-нибудь узнаю? Или если бы я это сделал, ты не думал, что мне будет не насрать, что ты так поступил со мной? О какой именно части ты не думал?

Он поднял глаза и уставился на меня печальным взглядом.

— Я не думал ни о чем из этого, и меньше всего о тебе. Я увлекся и почти не задумывался об этом.

Я отвернулся от него к маме, которая только хмыкнула.

— Повзрослейте, мальчики. Там, снаружи,  — реальный мир. Если чего-то хочешь, тебе лучше быть готовым это получить, что бы ни случилось.

Я молча смотрел на нее, не веря тому, что слышу. В её голосе не было ни сожаления, ни даже намека на сожаление. Вместо этого она торжествовала, будто разговаривала с парой наивных маленьких детей, объясняя им, как устроен реальный мир.

— Откуда это взялось?  — спросил я, пораженный.  — Куда делась моя мама, и когда её телом завладела эта бешеная сука?

— Не смей,  — прорычала она, наклоняясь ко мне через стойку.

— Уходите,  — прогремел Ферлин позади них.

Мама замерла, а 

папа в шоке обернулся.

— Немедленно, черт возьми,  — проревел он.  — Убирайтесь к черту из моего дома и не возвращайтесь, слышите меня? Сейчас же!

Мама повернулась к нему со злой усмешкой и сказала:

— Ты не...

— Я сказал, блядь, прямо сейчас, леди!  — закричал он, делая к ней шаг.

Она мгновение посмотрела на него, затем повернулась ко мне и сказала:

— Это ещё не конец, Марк. Ни в коем случае.

Бросив последний взгляд на Ферлина, смотревшего прямо на нее, она расправила плечи и вылетела за дверь.

Папа перевел взгляд с Ферлина на меня, затем опять на Ферлина:

— Я и впрямь сожалею обо всем этом.

Ферлин лишь пристально посмотрел на него в ответ.

Бросив на меня последний несчастный взгляд, папа ещё больше ссутулился и ушел.

•  •  •

Обеденный перерыв и уборка после него прошли в оцепенении от беспорядочных мыслей и ошибочных распоряжений. Ферлин ничего не говорил. Сначала Дебби просто подпрыгивала, щебетала, подбегала и меняла тарелки и напитки, как положено. Через некоторое время она уже не позволяла мне самому забирать заказы на обед для тех, кто сидел у бара; она просто сама принимала заказы, и сама их разносила.

Я был хуже чем бесполезен, я был помехой.

Но Дебби так и не сказала ни слова. Вместо этого она просто продолжала веселиться, как всегда, похлопывая меня по спине и время от времени хихикая.

Едва пробило три, заведение опустело, и на барный стул плюхнулся Ферлин.

— Многое объясняет.

— Что?  — спросил я, рассеянно переставляя стаканы на полке.

— Прошлый вечер с той женщиной. Сэнди, я полагаю. Твоей женой. И в значительной степени то, каким ты был, когда оказался здесь.

Это немного возбудило мой интерес.

— Что ты имеешь в виду, говоря: «каким я был, когда оказался здесь»?

— Имею в виду, что тебе здесь не место, вот что имею в виду. Здесь. Работая в баре. Господи, Марк, ты — светлая голова, приятен в общении. Одеваешься во все... Чем ты зарабатывал на жизнь?

— Адвокат.

Он фыркнул.

— Думаю, объясняет влечение к этим женщинам. Тем не менее, ты не похож на них.

— Как так?

— Слишком стремишься угодить. Большинство адвокатов — супер-альфы. Им плевать на то, чтобы угодить кому-то, кроме самих себя. А ты — полная противоположность. Кажется, заботишься только о том, чтобы всем понравиться и заставить их полюбить себя. Стараешься изо всех сил, делая то, чего люди от тебя не ожидают, просто чтобы им понравиться.

— А это плохо?

— Твоя мама, по крайней мере, частично права в одном, Марк. Тебе нужно заботиться о себе, а не о ком-то ещё. Тебе нужно стать счастливым без... ээ, черт, не знаю, как это объяснить. Я думаю, тебе просто нужно перестать так чертовски стараться угодить всем, чтобы им понравиться. Ты им либо нравишься, либо нет, но это не значит, что тебе нужно целовать их задницу и с одной стороны, и с другой, хорошо?

— Но...  — начал я, а затем бросил. Он прав. И я даже знаю почему. Я все ещё был 

в тени Стиви. Стиви не нужно было делать хоть что-то, чтобы понравиться, он просто предполагал, что так оно и будет. Но даже в этом случае у него все равно были недоброжелатели. Нельзя все время всем угождать и так далее, и тому подобное.

— И все же,  — сказал Ферлин через минуту,  — я думаю, что тебе кое-что следует сделать.

— Например?

Он заколебался, потом посмотрел на меня, не зная, говорить это или нет. Наконец, с усилием, которое расслабило его бочкообразную фигуру, он сказал:

— Думаю, тебе следует поговорить со своим отцом. Не с матерью. Её уже не спасти. Но твой отец... думаю, ему сейчас на самом деле больно, и полагаю, тебе стоит с ним поговорить. Хотя бы для того, чтобы узнать об этом младшем брате, который, как ты думаешь, у тебя есть, и от которого тебя, похоже, так стараются оградить.

Я кивнул.

— Да, я тоже в конце вроде как это понял. Его... я не знаю. Может быть, стыд?

— Разочарование,  — предположил Ферлин.  — Я думаю, как в себе, так и в том, кем, по его мнению, он стал. Но это был не просто стыд. Он выглядел потрясенным, уходя отсюда.

— А второе? Второе, что, по-твоему, мне нужно сделать?

Он поднялся со стула и положил ладонь на стойку бара.

— Тебе нужно долго и серьезно поговорить со своей девушкой.

Я вздохнул, будучи опустошен настолько, что думал, превращусь в лужу расплавленного Марка посреди задней стойки бара.

— Прошлым вечером я услышал обрывки. Старался держаться подальше, но все равно слышал. А также слышал большую часть того, что было сказано сегодня здесь. И думаю, что ты что-то понял не так, или, может быть, просто ещё толком не подумал об этом и о том, имеет ли это значение или нет.

Я прокручивал в уме разговоры, пытаясь разобраться в этом, но ничего не получалось.

— Помоги мне,  — сказал я.

— Ты сказал родителям, что все твои воспоминания — ложь, Марк, но это не так. По крайней мере, не все. Я слышал, как твоя жена говорила тебе, что последние три года она посвятила тому, чтобы сделать тебя счастливым, насколько это возможно. Она старалась изо всех сил — по крайней мере, так она говорит — заставить тебя полюбить её настолько сильно, чтобы тебе никогда не захотелось уйти. Так что, возможно, воспоминания о первых нескольких годах искажены, но эти — нет, верно? Не те, что в конце.

Я поколебался, потом кивнул.

— Вот именно,  — продолжил он.  — Итак, теперь, я думаю, ты должен спросить себя, являются ли эти воспоминания — хорошие воспоминания, настоящие воспоминания, а не куча дерьма,  — реальными, и хочешь ли ты их развивать или произошло слишком многое, чтобы продолжать.

Я прислонился спиной к холодильнику позади меня и посмотрел в пол. Через мгновение я пробормотал:

— Не хочешь поделиться своими мыслями по этому поводу?

Его голос стал очень тихим и слегка скрипучим.

— Я же говорил, что теперь дело за тобой. И это должно быть твоим решением,  

и только твоим. Я бы хотел помочь тебе с этим, но не буду.

Я посмотрел на него и попытался улыбнуться.

— Спасибо.

— Не за что.

Он повернулся, чтобы уйти, затем остановился и обернулся.

— По правде говоря, я бы отправил тебя сейчас домой, чтобы ты попытался со всем этим разобраться. Видит Бог, сегодня ты здесь хуже, чем бесполезен. Но тебе, может быть, стоит потратить немного времени на серьезные размышления, прежде чем выходить и разговаривать с кем-то из них ещё, понимаешь?

— Да,  — сказал я, возвращаясь к своей работе с новообретенной целью. И с огромным количеством новообретенных мыслей и дилемм.

Закончив в шесть, я попросил у Ферлина выходной на следующий день. Он лишь хмыкнул.

Я воспринял это как согласие.

•  •  •

Я сидел в крошечном патио за дверью моей столовой и играл на гитаре в прохладной осенней темноте, мой разум погрузился в размышления, в то время как пальцы левой руки формировали аккорды, а пальцы правой выводили случайные мелодии.

— Сделай мне одолжение?  — она сказала где-то в тени справа от меня.

— Как ты меня нашла?  — спросил я.

— Твой адрес был в документах о разводе,  — сказала она, выходя в тусклый свет, отбрасываемый фонарем на моем крыльце. Она была нерешительной и пугливой, боялась подойти ближе.

— О,  — сказал я, все ещё пощипывая струны и глядя на нее. Прошлым вечером я не особо обращал на это внимание, но сейчас она выглядела ужасно. Её волосы были уложены, но едва-едва, а джинсы, всегда плотно прилегавшие к телу, казались свободными и мешковатыми.  — Ты ела, девочка?

— Конечно,  — сказала она, но её тон показывал, что в любом случае она не вполне уверена. Она кусала губу, пытаясь найти, чем занять руки, пока, наконец, не засунула их в карманы, что втянуло плечи и придало ей сгорбленный, пугливый вид.

— Здесь, конечно, холодно,  — пробубнила она, а затем изо всех сил попыталась улыбнуться.  — В Мемфисе сейчас все ещё довольно тепло.

— Угу.

Она заерзала, на её лице была написана нерешительность.

— Прости за вчерашний вечер.

Я пожал плечами, затем начал подбирать аранжировку к старой мелодии Кэта Стивенса «Лунная тень». В ней было что-то почти мистическое, что, казалось, соответствовало моему настроению и всей этой сюрреалистической ситуации. Что бы то ни было, оно меня успокоило.

— Итак, ты упомянула об одолжении.

Она поколебалась, потом сказала:

— Ты не можешь сыграть мне?

— Что именно?

— «Ситцевое небо»,  — сказала она, и я знал заранее, что так и будет. Это всегда была наша песня. Сладкая с привкусом горечи, красивая и грустная одновременно, когда знаешь, для кого она была написана.

— Почему бы тебе не присесть?  — спросил я, кивая на старый потрепанный стул справа от себя.

— Хорошо.  — Она не двигалась, потом сделала большой шаг и скользнула на стул, словно боясь, что я её ударю или что-то в этом роде.

— Как мы до такого дошли, Сэнди?  — спросил я, моя левая рука разминалась в такт пробным аккордам нашей песни.

— Раньше я думала, что это — 

слепая удача,  — сказала она, поворачиваясь и глядя на темные облака, закрывающие луну, когда те неслись к нам.  — Ну, то есть, мы поженились, чтобы помочь другим, потом ты попытался заставить меня полюбить тебя и — пуф — как раз тогда, когда подумала, что ты устал от попыток, вдруг поняла, что это не так, и решила попытаться заставить тебя полюбить меня ещё сильнее. И мне показалось, что я упала в кучу навоза и нашла Алмаз Хоупа, понимаешь?

— Значит, изначально я был кучей навоза?  — тихо сказал я.

Она посмотрела на меня, пытаясь оценить моё настроение. Я просто оглянулся с открытыми глазами, ожидая, что она ответит.

— Ты никогда не был кучей навоза, Марк. Просто все началось не так, как должно было. С другой стороны, я говорю себе, что если бы все так не началось, то, вероятно, не началось бы вообще.

— Потому что я на самом деле не был в твоем вкусе, верно?  — сказал я.

Она кивнула, снова прикусив губу, её голос был тихим как ветер, когда она сказала:

— Но ты стал моим вкусом. Единственным вкусом, который мне когда-либо нужен.

Я кивнул.

— Как? Как это случилось? Чувство вины, или ты просто боялась выйти и найти кого-то другого?

Она посмотрела вниз, её лицо было в задумчивости.

— Я думаю, что сначала это было удовлетворение. А не эта безумная, дикая страсть. Не пойми неправильно, у нас были и такие моменты, но это никогда не было так, как в кино. Но через некоторое время все стало как в кино. Для меня, по крайней мере.

— Для меня это всегда было как в кино,  — сказал я.  — Или в сказке, быть может. Не знаю, но для меня это всегда было реальным.

Казалось, она меня не слышала. Она продолжала смотреть на облака, а её лицо было где-то далеко.

— Я очень хорошо помню, когда это случилось. Они насмехались над тобой — Пегги, Трейси и все остальные — о том, как ты всегда был таким вежливым и угождал и... не знаю, всегда из кожи вон лез, чтобы сделать меня счастливой. И я сравнивала тебя с их мужьями и их жизнями. Их мужья были как... как Стиви. Все такие мачо, чванливые и одни из многих. Приготовь ужин к моему приходу домой, и, черт возьми, нет, я не останусь дома в воскресенье, у меня футбол с парнями. И я задалась вопросом, как я могу им завидовать?

Я видел в её глазах слезы, блестевшие на фоне черного как смоль неба, а её губы тронула улыбка. Её мысли изливались в монологе, и она говорила, как бы сама с собой, вспоминая все это.

— Затем последовала эта проклята апелляция, и я возненавидела её. Я ненавидела её, и ненавидела тебя, и думала, что ты превратился в одного из них. Одного из тех мужей, что были у них, и мне это не понравилось. Черт, прошло три недели, прежде чем ты даже сказал мне 

об этом, и к тому времени я поняла, что тут есть кто-то ещё. Что ты встретил другую женщину и собираешься сбежать. Потом, когда ты говорил мне, что это серьезное дело, я подумала, что ты просто собираешься заняться этим делом и заставить меня бросить тебя. Как будто даже сам не смог меня бросить, но хотел, чтобы это я бросила тебя, а ты подталкивал меня к этому. И я ненавидела себя за то, что думала обо всем этом, потому что мне пришлось признать, что к тому времени я действительно полюбила тебя и на самом деле хотела, чтобы все получилось. Если бы я на самом деле не влюбилась в тебя, мне было бы плевать, что ты пытаешься меня прогнать, но я влюбилась, а мне не следовало этого делать, и я ненавидела за это себя и всех.

Я больше не играл на гитаре, очарованный той стороной Сэнди, которую она никогда не раскрывала.

Она на мгновение замолчала, затем грустно рассмеялась:

— Забавно, что я поняла это в тот момент, когда увидела тебя на экране телевизора. Это должен был быть твой самый гордый момент, но ты выглядел просто совершенно разбитым и измученным. Это ты боялся, что я брошу тебя, а не наоборот. И я помню стыд. Он был ошеломляющим. Я была в своем кабинете, когда это случилось, и целая группа из нас просто собралась вокруг, наблюдая за тобой, и все хлопали меня по спине и говорили, как для меня это должно быть здорово. Но все, что я видела, это выражение твоих глаз, когда вы все обнимались в группе, и эта крошечная маленькая женщина, казалось, сжимала тебя до смерти. Ты выглядел потерянным и испуганным. Я рухнула в обморок, так это было ошеломляюще. Как будто меня ударили молотком. Такого у раньше меня не было никогда, даже когда умер Стиви. Потом я помню, как мчалась домой, чтобы быть рядом с тобой, но ты не появился. Я сидела там, сидела одна и просто молила Бога вернуть тебя домой, дать мне ещё один шанс.

— А твой парень?

Она покачала головой.

— В основном там были обеды. Всего несколько раз... Ну, в прошлом месяце, может быть, четыре или пять раз мы заходили к нему домой после обеда. Но в ту секунду, когда я увидела тебя на этом экране, в ту секунду, когда поняла, что ты не пытаешься меня бросить... Я больше никогда с ним не разговаривала. Он довольно быстро все понял и не стал настаивать.

— Я тебе не изменял,  — пробормотал я.

— Знаю,  — прошептала она. Через мгновение она повернулась и посмотрела на меня, стараясь удерживать лицо.  — Прошлым вечером я солгала, Марк.

— Как это?

— Тогда я уже подозревала. Я подозревала, что ты ничего не знаешь. Не была уверена, но подозревала.

— Почему же ничего не сказала?

— Потому что боялась, что если что-то скажу, мне придется признаться во всем. И боялась,  

что если сделаю это, ты меня бросишь. Я этого не хотела. Ни тогда, ни когда-либо. Я хотела иметь шанс загладить свою вину перед тобой. Просто притвориться, что всего этого никогда не было, чтобы мы могли вернуться к тому, что было до этой апелляции.

— Значит, тогда ты считала себя замужем за мной по-настоящему.

Она улыбнулась воспоминанию и кивнула.

— Да. Бог мне свидетель, я старалась быть лучшей, как только могла. Не для себя, а для тебя. Для нас. Клянусь.

Просто услышав все это ещё раз, мне снова стало грустно. Грустно от того, что произошло, и от того, как мы оказались там, где, как я думал, мы уже были с первого дня.

— Пожалуйста, скажи, что дашь мне шанс, Марк. Пожалуйста. Я сделаю все что ты захочешь; какие бы условия ты ни поставил, я их выполню. Только вернись обратно.

— Этого не будет,  — сказал я.  — Ни сейчас, ни когда-либо.

Ее реакция была мгновенной, когда она закрыла лицо руками, рыдая, её плечи вздымались от силы её эмоций.

Я потянулся, убрал её руки и сказал:

— Я не говорю, что мы не будем снова вместе, но, если мы это сделаем, я никогда не вернусь в Мемфис. Даже в качестве гостя. И также я никогда больше не вернусь домой. И не стану помогать твоему папочке и его гребаной кампании, и больше никогда не собираюсь приближаться к Теннесси.

— Что ты говоришь?  — сказала она, отчаянно вытирая слезы, её глаза умоляли меня дать ей надежду.

— Я все ещё думаю об этом, Сэнди. Но, прежде всего, тебе нужно подумать о том, что я только что сказал, потому что я серьезен, как чертов сердечный приступ, слышишь?

Она кивнула.

— Больше никакого Теннесси.

— И к черту наших родителей,  — повторил я.  — Всех их. Они относились ко мне настолько плохо, насколько только можно относиться к кому-либо. Предали меня, сыграли, использовали и выплюнули. Мне насрать, кто они такие, это не те люди, с которыми я бы хотел проводить своё время. Тебе нужно подумать об этом, Сэнди. Долго и упорно, тебе нужно подумать об этом. Если я решу дать нам ещё один шанс, тебе придется переехать сюда. В этот район. А я, возможно, останусь барменом. И определенно снова буду выступать с концертами.

Сквозь слезы на её лице появилась улыбка.

— Тиская фанаток?

— Тиская фанаток.

— Но не по-настоящему, верно?

Я покачал головой.

— Конечно, не по-настоящему. Но я хочу для разнообразия прожить свою жизнь для себя. Или, по крайней мере, делать что-то из того, что хочу делать, вместо того, что требовали от меня или заставляли делать обманом мои родители.

— И ты все ещё сомневаешься в нас, потому что я — одна из того, во что они тебя втянули, верно?  — сказала она, и её улыбка стала неуверенной.

— Неправильно. Я все ещё пытаюсь понять, что делать с нами — сойтись снова или нет,  — вспоминая, как мы оба были счастливы, когда ты включилась в последние 

три года и превратила этот брак в настоящий, наплевав на то, как он начался.

— Но ты не уверен, что эти последние три года смогут преодолеть все остальное,  — предположила она.  — Например, обман.

— Да,  — сказал я, сгорбившись и просто глядя на нее.

Она посмотрела прямо мне в спину, затем потянулась и взяла меня за руку, сжимая. Я сжал её в ответ.

Через мгновение или около она сказала:

— Ты не можешь хотя бы сыграть мне эту старую сентиментальную песню?

Я помедлил, отпуская её руку, затем начал наигрывать вступление.

Мне предначертано любить тебя

С того мгновения, как я открыл глаза.

И в то утро, когда я впервые увидел тебя,

Началась моя жизнь под ситцевым небом.

Я буду хранить тебя, сколько ты пожелаешь,

Я буду хранить тебя до конца своих дней...