Ленивое лимонное солнце. Часть 1

Я стоял на балконе нашей квартиры, глядя на широкую коричневую мутную ленту Миссисипи, извивающуюся четырьмя этажами ниже меня. Солнце почти достигло горизонта, но, казалось, не спешило заканчивать своё ежедневное путешествие. Вместо этого оно просто как бы сибаритствовало там, прямо на пороге падения, душный летний воздух висел на горизонте и приглушал его до кремово-лимонного цвета. На это ленивое старое солнце, клянусь, можно смотреть вечно и не ослепнуть.

Тусклое, не желающее что-либо делать солнце казалось идеальной метафорой для моей ситуации.

Для моего брака. Моей жизни. Всего, что я знал.

Всего.

Я посмотрел вниз на свои руки, лежащие на перилах. На них бросалось в глаза обручальное кольцо, такое же тускло-желтое, как исчезающий диск на горизонте.

Не знаю, то ли поэт во мне, то ли любопытный ребенок, вынырнувший на поверхность.

Что бы это ни было, я снял кольцо с пальца и мгновение смотрел на него. Затем отступил назад и изо всех сил бросил его.

Прямо в это ленивое старое лимонное солнце.

•  •  •

Должен признать, все они сыграли идеально. По правде говоря, не думаю, что это было действительно так уж сложно. Видит Бог, я хотел Сандру Трулсон с тех пор, как мы впервые встретились в младших классах средней школы. Она была всем, чем должна быть прекрасная южная красавица. Симпатичная, скромная, волевая, остроумная, умная и... и просто очень симпатичная и невероятно крутая во всех отношениях. Метр шестьдесят три, стройная, дерзкая грудь, мягкие светлые волосы и ошеломительные голубые глаза, казалось, смеющиеся над какой-то известной только ей шуткой, касающейся всего и всех вокруг нее. Её платье всегда было консервативным, а макияж наносился чуть-чуть. В общем, она была идеальной дочерью для каждой семейной фотосессии, которая выпадала на долю её папочки.

К сожалению, несмотря на мою очевидную привязанность к ней, обожание Сэнди навсегда прилипло к моему старшему брату Стиви.

Стиви был всем, чем не был я. Высоким и спортивным, с пышной копной густых вьющихся каштановых волос, ямочками на щеках, когда улыбался, и легкой грацией и очарованием, покорявшими людей при первом же крепком рукопожатии.

В конце концов, Стиви пошел бы по стопам нашего отца. Так говорили все, и все были в этом уверены. У него была та непринужденная манера, что накладывалась на жесткую конкуренцию, казавшуюся самым важным для всех политических сил. Он определенно был сыном моего отца, и когда-нибудь сменит его на посту сенатора от Великого штата Теннесси. Чтобы сделать это, ему требовалась рядом идеальная южная красавица. Опять же, почти все соглашались с тем, что Сандра Трулсон и есть та самая идеальная южная красавица, что будет рядом с ним при его восхождении на Олимп. Она выглядела грациозной и очаровательной и должна была подарить ему выводок идеальных молодых парней с пышными шевелюрами и улыбками во все зубы с ямочками на щеках.

Тот факт, что её собственный папа был спикером Палаты представителей штата, тоже шел на пользу.

•  •  •

Я едва лег спать после концерта, когда зазвонил телефон.

— Лучше 

бы это было важным,  — пробормотал я.

— Стиви,  — всхлипнула мама,  — он погиб. Автомобильная авария.

Из последующей недели я почти ничего не помню, хотя некоторые образы все ещё отчетливы в моем сознании. Я помню Сэнди на похоронах, одетую во все черное. Помню, я подумал, что её прозрачная вуаль — идеальное дополнение к темно-серым грозовым облакам, несущимся по направлению к толпе, собравшейся на кладбище. Я помню, как мама и папа молча протиснулись мимо толпы репортеров, выкрикивающих вопросы, нырнули в длинный черный лимузин и уехали. Я чуть не рассмеялся. Только представьте себе: отец избегает репортеров в разгар жаркой предвыборной гонки.

— Может быть, нам тоже пора уходить, сынок,  — сказал глубокий рокочущий голос священника, взявшего меня за руку.

Я помню, как огляделся и больше никого вокруг не увидел. Только я, он и могильщики, пытающиеся засыпать эту зияющую черную дыру до того, как пойдут дожди и превратят её в грязь.

•  •  •

Папа одержал уверенную победу на праймериз в Сенате, в немалой степени благодаря симпатиям избирателей в связи с трагической потерей им молодого, харизматичного сына, погибшего в начале своей несомненно блестящей карьеры.

Оглядываясь назад, я понимаю, что именно с этого все и началось.

Скажите это политическим гуру: они рассматривают все с разных сторон и боятся упустить любую возможность, какой бы подлой она ни была.

Думаю, что журнал «Лица» сказал это лучше всего: «хотел бы я знать то, что знаю сейчас, когда был моложе».

Просто так трудно поверить, что собственная семья может сделать с тобой нечто подобное.

•  •  •

Полтора года спустя — на следующий день после Дня благодарения — папа усадил меня для беседы. Мы были в берлоге — его кабинете вдали от офиса. Здесь были мягкие стулья, панели из темного дерева, темно-бордовый ковер и массивный дубовый письменный стол. Возможно, это был третий или четвертый раз, когда меня впускали внутрь более чем на десять секунд, а это означало, что предстоит серьезный разговор.

— Что собираешься делать со своей жизнью, Марк?

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Я имею в виду,  — сказал он, пристально глядя на меня и потягивая свой бурбон, прежде чем продолжить,  — что ты не можешь откладывать взрослую жизнь на неопределенный срок. Не можешь просто продолжать скакать с одного места бармена на другое, поддерживая эту глупую мечту о том, чтобы когда-нибудь стать знаменитой рок-звездой.

— А может, ты позволишь мне закончить юридический колледж, прежде чем я помчусь покорять мир?

— Не умничай.

Я промолчал, предпочитая скрипеть зубами и кипеть от ярости. Он уставился на меня, и я увидел, как в его глазах что-то щелкнуло. Я ждал, чтобы посмотреть, как он изменит курс.

— Это твой последний год,  — сказал он.  — Шесть-семь месяцев до выпуска, и тебе придется устраиваться на работу. Ты хоть раз об этом подумал?

Я улыбнулся.

— Я подал заявление в офис государственного защитника,  — бросил я ему.  — В Мемфисе.

Теперь настала его очередь сжимать челюсти.

— Мемфис,  — наконец сказал он.  — Офис государственного защитника.

— Вот именно.

Он покачал головой.

— Этого не будет.

— 

Почему нет?

— Потому что ни один мой сын не будет защищать кучку наркоманов и растлителей малолетних, вот почему. Господи, ты можешь себе представить, что сделает пресса, если ты и впрямь оправдаешь некоторых из этих подонков?

— Поздравит меня с тем, что я придаю значение конституционной гарантии невиновности до тех пор, пока их вина не будет доказана?

— Не наглей. Ты знаешь, что я имею в виду. Ты не будешь работать ни в какой чертовой конторе общественного защитника.

— И меня остановишь ты?

Он кивнул. Я остался невозмутимым, прекрасно зная, что он может попросить вернуть несколько долгов, и меня внесут в черный список.

— И что тогда? Какой план жизни ты для меня составил?

Отдаю ему должное, он сохранял невозмутимое выражение лица, а не одарил меня снисходительной улыбкой в ответ на моё молчаливое согласие.

— Ты нацелился на Мемфис?

Я кивнул.

— Мне нужно самому стать на ноги. Здесь, в Нэшвилле, этого сделать нельзя, папа. Ты ведь знаешь, верно?

Он кивнул, допил остатки бурбона, затем встал, чтобы наполнить свой стакан. Когда он повернулся ко мне, я был потрясен тем, что он протянул второй стакан мне. Я взял его и отхлебнул, прозрачная янтарная жидкость обволокла мой язык дымным ароматом, прежде чем обжечь горло.

— Ты прав. Тебе нужно выбраться самостоятельно и самому себя сделать.

— Но?..

— Но нет никаких причин, по которым ты не можешь принять помощь от своего старика, чтобы начать, верно?

— Какого рода помощь?

Он поставил стакан и наклонился вперед.

— Я поговорил с Джимом Паркером в «Паркер и Смайт». У них имеется несколько вакансий, и он определенно тобой заинтересовался.

Я закрыл глаза и откинулся назад, направляя свой голос в потолок.

— Говоришь, согласен с тем, что мне нужно уехать, и тут же предлагаешь мне идти работать на председателя твоего предвыборного комитета?

— Ты не будешь работать в моем комитете, Марк. У него есть две вакансии для новых помощников. Один — помогать какому-то партнеру, что занимается только апелляциями, другой — заниматься корпоративными судебными делами. Он говорит, что ты отлично справишься с любой из них.

Я вздохнул и опустил голову, глядя на него. Он казался таким искренним, таким невероятно увлеченным своим бредом, что даже сам верил в это. К сожалению, я тоже хотел в это верить. Конечно, он подстраховался. Знал, что я буду настаивать на Мемфисе, и разработал план на этот случай. Но план действительно был идеален.

— Скажи, что я займу должность помощника по апелляционным делам,  — сказал я.

— Не в корпоративном судебном процессе?

— Апелляции,  — подтвердил я.  — Это, по крайней мере, позволит мне держаться подальше от всех этих корпоративных шишек, что захотят подлизаться ко мне только из-за тебя.

Он отступил, но лишь слегка.

— Я позвоню ему сегодня днем.

— Справедливо.

Я встал, допил остатки бурбона и поставил стакан.

— Увидимся за ужином, папа.

— Даже не поблагодаришь меня?

— За что?

Он не ответил.

•  •  •

Не прошло и месяца, как я помогал Эдвине убирать стаканы и тарелки, разбросанные по всему нижнему 

уровню. Ещё одна рождественская вечеринка прошла, а вместе с ней и десятки представителей политической власти и их сопровождающих, которые заглянули сюда, чтобы отдать дань уважения Дэвиду Робертсу, старшему сенатору от штата Теннесси.

— Марк,  — сказала моя мать. В её голосе прозвучалми нотки, сказавшие мне, что я не должен опускаться так низко, чтобы помогать наемной прислуге убираться перед последним званым вечером.

— Просто хочу здесь закончить, мам. Отвези Эдвину домой к внукам, ожидающим визита Санты.

Я посмотрел на Эдвину, и она мне улыбнулась. Однако улыбка была нервной. Улыбкой, говорящей мне убираться отсюда к черту, пока я не втянул её в ещё большие неприятности, чем у нее уже были. Я понял намек и понес поднос, полный грязной посуды, на кухню.

— Ты видел сегодня вечером Сэнди Трулсон?  — спросила мама, когда я складывала посуду в посудомоечную машину.

— Да.

— Говорил с ней?

— Немного.

— Совсем немного?

Я повернулся и посмотрел на нее, прислонившись к стойке.

— А в чем дело, мам?

Она поджала губы, затем понизила голос до заговорщического шепота:

— Думаю, она в тебя влюблена.

— В самом деле?

Мелодраматический шепот казался слегка чересчур, а её вывод — надуманным.

— Дебра и Пэт обе говорили, что она выходит из депрессии,  — продолжила мама.  — Пэт и твой отец поговорили, и Дебра загнала меня в угол, чтобы узнать, не интересно ли тебе. Она сказала, что Сэнди спрашивала о тебе. Пэт сказал то же самое твоему отцу. Ничего в открытую, но она определенно заинтересована.

— Странно,  — сказал я.  — У меня не было такого ощущения, когда я с ней разговаривал.

Мама загадочно улыбнулась, словно подтверждая следующую мысль.

— Мы хорошо умеем скрывать свои чувства, знаешь ли. Мы не так открыты, как вы, мужчины, всегда.

Я ещё не знал, что все эти годы спустя буду часто возвращаться к этим словам.

— В общем,  — затараторила мама, прежде чем я успел что-то сказать,  — мы подумали, может, ты мог позвонишь ей и пригласишь на ужин. Рождественская вечеринка в клубе состоитс завтра вечером, и я точно знаю, что у нее нет пары.

— И ты хочешь, чтобы я позвонил ей в последнюю секунду?

— Почему нет?

— Потому что, может быть, она не захочет идти.

Мама только снова улыбнулась все той же улыбкой.

— Я почти уверена, что она захочет. Если позвонит подходящий мужчина.

— Почему ты вдруг так горячо за это взялась?  — спросил я.

Она выглядела обиженной, но такой же насмешливо-обиженный взгляд она бросала на меня миллион раз. Я почти уверен, что все матери оттачивают этот взгляд перед зеркалом.

— Признавайся,  — сказал я.

— Разве это моя вина, что я хочу видеть тебя счастливым с девушкой, в которую ты всегда был влюблен? Той самой девушкой, которая была...

Она вытерла глаза кончиками пальцев, вытирая слезы, которые я не мог видеть и не был уверен, что они есть.

— Тлй самой девушкой, что когда-то была частью нашей семьи? Всегда бывшей мне как дочь, которой у меня никогда не было?

Матери. Мне кажется, или они 

также настоящие мастерицы разыгрывать карту мученицы? С ними соглашаешься, даже когда это не задевает за живое, просто чтобы заткнуть им рот, верно? Полагаю, это генетическое.

Я вздохнул.

— Хорошо, но при одном условии.

Она подняла глаза, её лицо уже просветлело.

— Да?

— Сейчас ты отправишь Эдвину домой, чтобы она была со своей семьей. И не... не трепли ей нервы насчет того, что я ей помогаю.

Мама была искренне озадачена моей просьбой.

— Почему? Ей за это платят, Марк.

— Ты хоть раз можешь проявить благодарность, мама. Господи, сейчас же Рождество.

— Не смей богохульствовать на Рождество!

Я отмахнулся от нее.

— Да или нет?

— Но кто же будет убирать этот беспорядок?

Я пожал плечами.

— Наверное я.

— Но тебе пора в постель.

— Все почти сделано. Я скоро лягу.

— Но...

— Да или нет?

Она повернулась к двери в другую комнату, её челюсти сжались. В конце концов, какой смысл быть царицей Нового Юга, если приходилось убирать за собой на вечеринках? Затем она опять повернулась ко мне.

— Хорошо. Я отправлю её домой.

Я улыбнулся, отходя от стойки и направляясь к ней.

— Тогда завтра я позвоню мисс Сандре Трулсон настолько рано, как это позволяют хорошие манеры.

Когда я приблизился, мама подставила щеку, и я наклонился и легонько чмокнул её.

— И спасибо,  — сказал я, коротко взглянув на нее,  — наверное.

Она улыбнулась.

— Сейчас я отпущу Эдвину.

•  •  •

Будь я проклят, но мама оказалась права.

— Ты зовешь меня почти в последнюю минуту — аж в субботу — и думаешь, что мне больше нечего делать, кроме как идти с тобой на эту глупую старую рождественскую вечеринку?

Слова Сэнди не соответствовали легкому игривому тону в её голосе. Она поддразнивала, в чем давно была мастерицей. Поддразнивала таким образом, чтобы заставить меня почувствовать себя глупо, едва я понял, что приглашаю одну из самых красивых, востребованных молодых леди в Нэшвилле сопровождать меня на престижную вечеринку в эксклюзивном загородном клубе всего за несколько часов до её начала. Но у поддразнивания была и другая сторона, сторона, которая на самом деле была самоуничижительной, ложно раздувала её собственный имидж только для того, чтобы посмеяться над ним. Именно это делало её такой чертовски привлекательной для всех, кто её знал. Она могла смеяться над всем и над всеми, но в особенности над собой.

— Ну?  — нажала она.

Я ухмыльнулся.

— Думаю, что ты права, мисс Сандра Джин Трулсон.

— Ты, похоже, довольно уверен в себе, Марк Робертс.

Я рассмеялся, и она тоже.

— Ну, я понял, ты отказываешься и все такое, Сэнди. Я имею в виду, что не сомневаюсь, что твоя танцевальная карта, несомненно, заполнена на этот и любой другой субботний вечер в обозримом будущем. Просто подумал, что рискнуть стоит.

— О, правда? Рискнуть?

— Вот именно. Рискнуть. Неважно, насколько мал шанс.

Она рассмеялась.

— Ну,  — сказала она, затем сделала паузу на мгновение, прежде чем продолжить,  — прямо сейчас я просматриваю свой социальный реестр, и... представляешь? Так получилось, что сегодня вечером я свободна.

Я ухмыльнулся. Это была игра, но я мог 

представить её дьявольскую ухмылку на другом конце линии, когда она доигрывала игру до конца. Вероятно, крутит прядь своих мягких светлых волос между большим и указательным пальцами, глаза сверкают, стройные, подтянутые ноги скрещены с приподнятыми лодыжками.

— В таком случае...  — сказал я.

— Да?

— Что «да»?

— Ты сказал: «В таком случае». Ну? В таком случае что?

— Разве я уже не пригласил тебя на вечеринку?

— Нет. Ты спросил: не...

— Я специально спросил, не будешь ли ты так любезна пойти со мной на вечеринку. Я помню, что сказал именно так.

— Невежливо прерывать леди.

— Невежливо поправлять джентльмена. Или оставлять его в подвешенном состоянии.

— Разве я это делаю?

— Именно это ты и делаешь.

— Хорошо, Марк Робертс. Тогда я больше не буду оставлять тебя в подвешенном состоянии. Во сколько заедешь за мной?

— В шесть?

— Рановато, тебе не кажется?

— Ради возможности провести с тобой больше времени — нет.

Она коротко рассмеялась.

— Черт возьми, ты хорош. Даже похоже на правду.

— Значит, в шесть?

— Да, в шесть.

•  •  •

Чтобы отвезти её, папа одолжил мне «Кадиллак».

— Эта проклятая штука никак не подойдет,  — сказал он, с отвращением махнув рукой в сторону моего «Форд эскорт».

Без пяти шесть я подъехал к белому особняку Пэта и Дебры Трулсон в джорджианском стиле и припарковался прямо перед нависающими портиками. Пэт Трулсон лично открыл дверь.

— Марк, немедленно заходи,  — сказал он, широко распахивая дверь.  — Сэнди все ещё готовится наверху. И будет занята ещё несколько минут. Присоединишься ко мне в кабинете, чтобы немного расслабиться?

— Конечно, сэр,  — сказал я, нервно дергаясь.

Спикер Палаты представителей штата Патрик Трулсон был всем, чем должен был быть политик из Теннесси. Он был по крайней мере на семь с половиной сантиметров выше моих метра семидесяти пяти, и его тело все ещё выглядело таким же крепким, как и тогда, когда он был полузащитником «Волз», выступавшей за Юго-Восточную конференцию. Его руки были огромными, лицо — длинным и приятным, а волосы — идеально зачесанной назад гривой черных и седых волос. Даже в джинсах, светло-голубой оксфордской рубашке и сером свитере-кардигане он выглядел как человек, привыкший быть лидером во всем, что делает. Только представьте, знаете ли вы, насколько в наши дни трудно хорошо выглядеть в кардигане?

— Не называй меня сэром,  — сказал он, направляясь в свой кабинет.  — И ради всего святого, не смей называть меня Мистером Спикером.

На последнем он утрировал свой глубокий южный акцент, произнося: «Мист-а-а Спик-а-а». Он потянулся к своему столу, взял два стакана бурбона, протянул один мне и махнул на стул рядом с собой.

— Зови меня просто Пэт, хорошо?

Я кивнул, пытаясь улыбнуться.

— Так, какие у тебя планы, сынок?  — спросил он, когда я устроился поудобнее и сделал глоток бурбона.

Отвечая, я оглядел кабинет.

— Скоро заканчиваю колледж, сэр. В мае. В июле сдам экзамен на адвоката, получу результаты в сентябре или октябре и погружусь в долгую, надеюсь, счастливую жизнь юридической практики.

Его кабинет был почти таким же как у папы, вплоть до 

бордовых ковров. Интересно, кто кого копировал в стиле или был лишь один дизайнер интерьера, когда влиятельному политику требовалось, чтобы его кабинет выглядел холодно и внушительно. Единственная реальная разница заключалась в том, что у папы стоял мраморный бюст генерала Ли на пьедестале, в то время как у Трулсона был бюст самого генерала Джорджа Гордона из Теннесси.

— Нравится?  — спросил он, увидев, что я смотрю на бюст Гордона.

Я улыбнулся.

— Некоторые люди утверждают, что он был одним из первых основателей Клана, сэр.

Его улыбка стала слегка натянутой, и он поколебался, прежде чем сказать:

— Я же просил тебя называть меня Пэт, сынок.

— Простите, сэр, но это противоречит всему тому обучению и воспитанию, что привили мне мои предки.

Он кивнул, расслабился в кресле, потягивая свой бурбон.

— Справедливо. В любом случае, твой папа сказал, что у тебя уже есть работа в фирме Джима Паркера в Мемфисе.

— Я был там на интервью только один раз и ещё не получил от них ответа.

Он усмехнулся.

— Поверь, дело решенное.

Я лишь кивнул, более чем слегка раздраженный, что все, похоже, согласились, что единственный способ получить такую престижную работу — связи моего отца.

— Я участвовал в пересмотре законодательства в Северо-Западном университете, сэр,  — сказал я.  — На самом деле, я уже упустил почти дюжину шансов поработать в лучших фирмах Среднего Запада.

— Тогда почему Мемфис?

Я поколебался, а потом сразу же перешел к правде.

— Мне нравится музыкальная сцена.

— Музыкальная сцена?

— Да, сэр. Я играю на гитаре в группе в Чикаго, но думаю, что в Мемфисе музыкальная сцена лучше.

— А адвокатская деятельность?

Я пожал плечами.

— Просто средство для достижения цели. Способ зарабатывать на жизнь.

Его лицо посуровело.

— А твои обязательства перед семьей?

— Моей семьей?

— Твоей женой? Детьми?

— У меня нет жены и детей, сэр.

Он начал, было, что-то говорить, затем расслабился, откинулся на спинку стула и улыбнулся.

— Но когда-нибудь ты их заведешь, Марк. И когда это случится, ты что, продолжишь гоняться за этой музыкой? Или засучишь рукава и дашь им лучшую чертову жизнь, которую только сможешь?

— Сказать правду...

— На самом деле, папа, об этом он ещё не думал,  — сказала Сэнди с порога.

Я встал при звуке её голоса и повернулся, чтобы взглянуть на нее. Она была... сияющей. Элегантной. Искрящейся. Черт подберите прилагательное для блондинистой версии Одри Хепберн в одном из тех старых фильмов, где она играет принцессу, и в значительной степени получите представление о том, как поразительно выглядела Сандра Трулсон подсвеченная сзади на фоне этого дверного проема. Во всем, кроме скромности. Одри Хепберн была скромна, но Сэнди была ошеломительна. Как всегда.

— А теперь почему бы тебе не перестать пытаться отпугнуть его перед нашим первым свиданием?  — сказала Сэнди, и на её губах заиграла улыбка.

— Конечно, милая. Я подожду третьего свидания.

— Ты не оставишь его в покое, Патрик?  — спросила Дебра Трулсон, появившись в дверях.  — Привет, Марк.

— Добрый вечер, миссис Трулсон.

— Ты готов идти, Марк?  — сказала Сэнди.

— Когда угодно.

Она 

протянула руку, и я подошел к двери и взял её за руку.

— Спокойной ночи, мистер и миссис Трулсон.

— Позаботься о нашей маленькой девочке,  — крикнул Трулсон позади меня.

— Обещаю,  — крикнул я в ответ и повел её к машине так быстро, как только мог.

•  •  •

— Прости за это,  — сказала она, как только мы благополучно выехали на дорогу.

— Не нужно извиняться.

Она хихикнула.

— Что?

— Подумай только, Марк. С девушками так не поступают. Только с парнями.

— Имеешь в виду поджарить их на первом свидании?

— Вот именно.  — Её хихиканье продолжалось.  — Ты можешь представить себе такое в отношении девушки?

Я улыбнулся, а затем максимально постарался изобразить её отца.

— И позвольте мне спросить вас, маленькая леди. Каковы ваши намерения в отношении моего невинного сына?

— А в чем дело, Мистаа Спикаа?  — сказала она, приложив руку к щеке с притворной невинностью.  — Уверяю вас, мои намерения исключительно благородны.

— Тогда... э-э... Что ж, извините, юная леди, но нам придется отменить это фиаско, прежде чем оно начнется.

— Ты — свинья,  — взвизгнула она и заколотила меня по руке.

Я рассмеялся. Затем, когда мой смех затих, я замолчал.

— О чём думаешь?  — спросила она.

Я чувствовал на себе её взгляд и не хотел портить вечер до того, как он начнется.

— Ни о чем, вообще-то.

— Мне ты можешь сказать, знаешь, я не кусаюсь.

Я бросил на нее быстрый взгляд, затем снова перевел взгляд на дорогу.

— Каковы твои намерения, Сэнди?

Она поколебалась, затем спросила:

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду... ну... Я думаю, это просто странно, вот и все. Понимаешь? Ты помолвлена со Стиви и все такое.

Я ждал, что она что-нибудь скажет, но она промолчала. Мы молчали, пока не добрались до Клуба, и не припарковали машину.

— Стиви больше нет,  — сказала она, когда я заглушил двигатель.

Мне не требовалось смотреть на нее, чтобы убедиться в печали, звучавшей в её голосе.

— Нам всем нужно двигаться дальше. Всем нам. Прошло почти восемнадцать месяцев, и нам всем нужно идти дальше.

— Справедливо,  — прошептал я.

— А ты мне нравишься, Марк,  — сказала она, её рука легла на моё предплечье. Я повернулся, чтобы посмотреть на нее, и она слабо улыбнулась.  — Правда. Ты мне всегда нравился.

— Но я — не Стиви.

— Знаю.

Она издала смешок, который звучал почти горько.

— Поверь, я всегда это знала.  — Затем повернулась обратно и сказала:

— Я не пытаюсь заменить Стиви. Ты, как никто другой, должен это знать, верно?

Я бросил на нее изумленный взгляд, но она лишь натянуто улыбнулась и плотнее закутала плечи в шаль.

Откуда мне знать?  — хотелось закричать мне. Но я этого не сделал. Я держал рот на замке, вышел из машины, обошел её, помог выйти и ей повел на танцы.

И в первый вечер всей нашей оставшейся жизни.

•  •  •

Рождественская вечеринка была хорошей. О, какого черта, зачем лгать? Ладно, она была великолепной, хорошо? Лучшее, черт побери, время, которое я, вероятно, провел с любой девушкой на любой вечеринке, без того, чтобы в конце 

вечера погонять лысого.

На самом деле, все эти чертовы Рождественские каникулы были просто великолепны. Мы начали с рождественской вечеринки, танцев и болтовни, и не успели оглянуться, как стали неразлучны. На следующее утро она приехала пораньше, чтобы потусоваться, и в тот же день мы отправились кататься на машине.

Сочельник мы провели с семьей, но нам удалось выкроить почти целый день на Рождество. Одно из преимуществ присутствия в семье политиков: они проводят свои каникулы в приютах для бездомных и больницах, устраивая множество фотосессий, чтобы доказать, что на самом деле заботятся об угнетенных, которых постоянно обманывают в пользу своих корпоративных друзей. Поэтому мы с Сэнди могли делать все, что нам заблагорассудится.

Когда рождественским утром в девять тридцать раздался звонок в дверь, я спустился по лестнице в пижамных штанах и, открыв её, увидел ухмыляющуюся Сэнди. Её глаза оценивающе оглядели мою обнаженную грудь — ладно, волос мало, но я гораздо более подтянутый, чем вы думаете, и далеко не такой тощий, как можно было бы предположить по мешковатым рубашкам и свободным брюкам.

Ее взгляд на мгновение задержался на моем животе, прежде чем встретиться им со мной. Её голубые глаза просто заискрились, когда она хлопнула в ладоши и сказала:

— Ты купил мне подарок?

Я улыбнулся сквозь зевок, кивнул и помахал рукой, приглашая войти.

Она обняла меня, её холоднючая одежда на моей голой коже привела меня в сознание.

— Счастливого Рождества.

— Счастливого Рождества,  — ответил я, затем поцеловал её.

Она ответила на поцелуй с большей страстью, чем была у нас раньше. С невероятными колебаниями я, наконец, прервал поцелуй.

— Дай сначала почистить зубы.

— Все не так уж плохо,  — сказала она, затем бросила пальто на скамейку у входа, сбросила туфли и сунула мне в руку подарок.  — У меня для тебя тоже есть кое-что.

Я улыбнулся, глядя на крошечную коробочку в своих руках. Я потряс её. Она была легкой, и внутри ничего не гремело.

— Но сначала я открою свою,  — сказала она, проходя мимо меня на кухню.  — Кофе?

— Конечно.

— Я заварю, пока будешь приводить себя в порядок.

— Я займусь этим,  — снова сказал я, наблюдая, как она плавно двигает своей джинсовой попкой по коридору.

— Шевелись,  — громче сказала она, не потрудившись оглянуться.  — Хочу увидеть, что ты мне приготовил.

Десять минут спустя мы потягивали обжигающий кофе рядом с рождественской елкой.

— Интересно, что там?  — спросила Сэнди, подняв коробку и пытаясь не смеяться над моей жалкой попыткой завернуть её подарок. Затем сорвала бумагу, словно маленький ребенок, и открыла коробку.

— О, Марк,  — сказала она, глядя на три спрятанных внутри шелковых шарфа,  — они прекрасны.

— Думаешь?

Она бросила ещё один взгляд, затем поставила коробку, наклонилась и поцеловала меня долго и крепко.

— Правда,  — сказала она, когда поцелуй закончился.

— Тогда, может быть, тебе понравится и это,  — сказал я, залезая под диван и вытаскивая ещё две коробки.

В них были две блузки и свитер, и её поцелуи сказали мне, что они ей понравились ещё больше.

Допив кофе, я 

встал.

— Ты ещё не собираешься открывать мой подарок?  — спросила она, пытаясь дуться сквозь своё ликование, но безуспешно.

— Через минуту,  — сказал я, подняв свою пустую кружку.  — Мне нужна энергия.

Вернувшись через минуту, я снова сел рядом с ней и протянул маленькую завернутую коробочку.

— Ещё это, последнее.

Ее глаза расширились, когда она перевела взгляд с коробки на меня и обратно.

— Ты не должен был покупать все это. На самом деле я тебе почти ничего не подарила.

Я улыбнулся.

— Ты меня осчастливила. Я впервые в жизни понял, о чем всегда говорили. Ну, знаешь, что приятнее дарить, чем получать?

На этот раз её пальцы дрожали, когда она осторожно разворачивала маленькую шкатулку. Затем, посмотрев сначала на меня, как будто боясь продолжать, она открыла её и заглянула внутрь.

— Он прекрасен, Марк,  — сказала она, и в уголке её глаза навернулась серебристая слеза.

— Счастливого Рождества, Сэнди,  — сказал я, вытирая слезу с её глаза, когда она вытащила из коробки маленький золотой медальон.  — Открой его.

Она так и сделала, глядя на фотографию, на которой мы с ней танцуем щека к щеке на нашем первом свидании неделю назад. Она улыбнулась, но улыбка выглядела такой грустной, что я испугался, что сделал что-то не так.

— С тобой все хорошо?

Она кивнула, молча посмотрев на фотографию, прежде чем тихо закрыть медальон и вручить мне шкатулку.

— Пожалуйста, надень его мне на шею.

Я подчинился, и кончики её пальцев задержались на маленьком медальоне у нее на шее. Я ничего не сказал, предпочитая потягивать свой кофе и ждать, пока она успокоится.

Ее глаза смотрели на пустую шкатулу на полу рядом со скрещенными ногами, когда она заговорила:

— Прости. Просто... ну... просто ты, возможно, самый милый парень, которого я когда-либо встречала.

— И?

Она подняла глаза и улыбнулась.

— И что? Это комплимент, глупышка.

Я пожал плечами и криво усмехнулся.

— Спасибо.

Она наклонилась и крепко обняла меня, удерживая, в то время как говорила:

— Ты на самом деле отличный парень, не так ли?

Я не ответил, предпочитая вместо этого обнимать в ответ её теплое, мягкое тело.

— Ладно,  — сказала она, разрывая объятия и вставая, пытаясь заставить себя улыбнуться.  — Налей мне ещё кофе, а потом сможешь открыть свой подарок.

— Поторопись,  — сказал я её удаляющейся спине.

Тридцать секунд спустя она опустилась на колени позади меня, обвила меня руками за шею и прошептала на ухо:

— Полагаю, это не так уж много. На самом деле, все зависит от того, что ты об этом думаешь.

Я старался двигаться медленно и вести себя как взрослый, но бумага была сорвана в мгновение ока, и коробочка открыта.

— Нравится?  — прошептала она, затем пососала мочку моего уха, чтобы усилить моё замешательство.

— Это...  — начал я, затем вытащил из коробки кружевные белые трусики.

— Я сняла их как раз перед тем, как прийти сюда,  — сказала она, переключаясь на другое моё ухо.

— То есть...

— Угу,  — сказала она, затем начала целовать и лизать мою шею, чтобы поддержать свою точку зрения.

Я застонал.

— Надеюсь,  

что ты воспользуешься подарком в том духе, в каком он был задуман,  — прошептала она, затем провела пальцами по моей груди и вниз по животу.

Я держал её за руку, чтобы она не приблизилась к моей последней части тела, которая сейчас начала как раз пробуждаться.

— Ты имеешь в виду...  — снова начал я.

— Счастливого Рождества,  — прошептала она, просовывая свою руку мимо моей и в верхнюю часть пижамных штанов.

Я закрыл глаза и откинулся на нее, в то время как её прохладные кончики пальцев скользнули в мои боксеры и проследили длину моего возбуждения.

— Очень мило, Марк Робертс,  — пробормотала она, целуя меня в шею.  — Да уж, очень мило.

Я хихикнул.

— Да уж?

Она обхватила своей маленькой ручкой мой член и сжала.

— Да уж,  — подтвердила она.

Я застонал, затем повернул голову, чтобы найти её губы. Она поцеловала меня, глубоко, наши языки сошлись в поединке. Все началось медленно и неуверенно, но вскоре страсть возросла, когда её рука начала двигаться вверх и вниз. Я начал расстегивать её блузку, затем освободил грудь от кружевного белого лифчика — идеально подходящего к трусикам в коробке. Оказавшиеся на свободе её холмики были прекрасны. Небольшие, но упругие и крепкие. Кремово-белая кожа с маленькими бледно-розовыми ареолами размером с пятак и торчащими сосками, естественный вес утяжелил их снизу, но все же придал им тот идеальный вздернутый вид, который так и просился, чтобы их помяли, пощипали и полизали. Сжав одну грудь, я опустил рот к набухшему соску другой и провел по нему языком.

— Пойдем наверх,  — сказала она, вытаскивая руку из моих штанов и вставая.

— Ни за что,  — сказал я, притягивая её к себе и стягивая блузку с её плеч и вниз по рукам, прежде чем потянуться к пуговице на её джинсах.  — Их не будет дома ещё несколько часов.

— Но что, если кто-то подойдет к двери,  — сказала она, но по её лицу я понял, что эта мысль её взволновала.

— Тогда он получит рождественское шоу всей их жизни.

— Обещаешь?

— Гарантирую.

Я опустился перед ней на колени, стянул с её стройных бедер джинсы и спустил гладкие ноги на пол.

— Позволь мне помочь,  — сказал я, кладя руку ей на попу и сжимая, в то время как она вытаскивала ноги из штанов.

Она была аккуратно подстрижена, а цвет волос на лобке соответствовал шевелюре. Моё лицо было всего в нескольких сантиметрах от тонкой полоски пушистых светлых волос, поднимающейся над её розовыми пухлыми губами. Я был загипнотизирован так, как не был с самого первого раза, когда Ванда Сью Роулинс показала мне свою обнаженную женственность. Со времен старой доброй Ванды Сью я повидал довольно много, но эта была, честно говоря, лучше всех. Она была волшебной, миниатюрной, пухлой, светло-розового оттенка и так блестела от её возбуждения. Она пахла чистотой и в то же время остро. Она — хотя я знаю, что звучит глупо — идеально сочеталась с остальной частью её тела, как никогда раньше.  

И это была та самая киска, в которую я пытался попасть всю свою постпубертатную жизнь.

Я посмотрел ей в глаза. Там что-то мерцало. Волнение, конечно, но не только. КАк будто она бросала мне вызов и в то же время ждала моего одобрения.

Не сводя с нее глаз, я положил руки ей на бедра и повернулся, направляя её к мягкому кожаному дивану слева от меня. Она подчинилась и села, когда тыльная сторона её ног коснулись дивана. Её глаза все это время не отрывались от меня, и никто из нас не произнес ни слова. Я знаю, что у меня было ошарашенное выражение лица, и, клянусь Богом, я просто застыл. Я не знал, что делать. Ладно, может быть, это не совсем точно. Я точно знал, что делать, и больше всего на свете хотел сделать это. И все же боялся. Боялся, что все происходит слишком быстро или что все внезапно усложнится или испортится, даже не успев начаться.

Осознание моего положения начало также доходить и до Сэнди. Я наблюдал, как её лицо приняло другое выражение, выражение удовольствия и гордости. Но больше всего — торжествующий взгляд. Её улыбка стала шире и ярче, а глаза ещё более завораживающими, чем раньше. Это меня смутило, и я, несомненно, по сей день стоял бы на коленях между её ног, сбитый с толку и замерший, если бы Сэнди не протянула руку и не запустила пальцы в мои волосы, после чего притянула меня к себе.

Я не сводил с нее глаз, пока мои губы не коснулись её нижних отделов. Затем закрыл глаза и высунул язык, проводя им по влажной мягкости её отверстия. Сверху я услышал резкий вдох, затем долгий, низкий выдох, и понял, что все получится идеально...

•  •  •

Я лежал на боку, поглаживая бедро Сэнди, прижавшееся к моему паху. Моя щека прижалась к её шее, а моё дыхание замедлилось вместе с её.

— О чем думаешь?  — пробормотала она.

Я просто вжался поглубже в нее, боясь что-либо сказать. Хотя это было великолепно — и превзошло все мои самые смелые фантазии — посткоитальное блаженство сочеталось с более чем легким чувством вины и неуверенности.

Сэнди повернула своё крошечное тело, пока не оказалась лицом ко мне. Увидев моё лицо, она ободряюще улыбнулась и погладила меня по щеке.

— Тебе плохо, да?

Я пожал плечами.

— Из-за Стиви?

Я закрыл глаза.

— Все это просто слегка сбивает с толку.

— Нам нужно двигаться дальше, Марк. Обоим. Да, я была помолвлена со Стиви. Но теперь его нет, ясно?

— Но я совсем не такой как он. Я и впрямь не понимаю, почему ты...

— Именно поэтому. С тобой. Сейчас. Потому что ты совсем не похож на него, ясно? Если бы ты был таким как он... Ну, тогда у нас обоих были бы проблемы с тем, чтобы двигаться дальше, ты так не думаешь? И нет никакого способа, чтобы эта договоренность когда-либо сработала.

— В смысле?

— Это значит, что я бы 

искала идентичную замену, а ты бы пытался быть им. Но ты не пытаешься быть им. Никогда не пробовал и никогда не будешь. Вы двое не соревновались. И если бы ты был таким как он, вся эта договоренность ни за что бы не сработала. Это было бы просто слишком.

— Кроме как из-за тебя,  — сказал я.  — Из-за тебя мы соревновались.

Ее рука остановилась на моей щеке.

— Ты никогда не приглашал меня на свидание, Марк. Ни разу.

— Но собирался. Он знал это и опередил меня.

— Я не знала. Он никогда...

— Не расстраивайся. Дело не в этом. Я не поэтому тебе все рассказал. Но даже если бы я...

Она заглянула мне глубоко в глаза, в них смешались сомнение и печаль. Она поняла, что я имел в виду, и её губы сжались.

— Ты прав. Если бы я знала... если бы ты спросил меня в то время,  — я бы выбрала его. Ты прав, но что из этого?

— Что ты имеешь в виду, говоря «Что из этого? »

— Только это: ну и что? То было тогда, а это — сейчас.

— Ты говоришь так... как будто... ну, как будто это больше ничего не значит.

— Но оно и не значит.

— Почему не значит?

— Я тебя не понимаю.

— Стиви был большим, крепким, красивым и популярным. Он был лидером, защитником и избранным. Я — невысокий и худой, и играю на гитаре и... и я совсем не похож на него. Ничем. Как ты вообще можешь испытывать ко мне влечение после него?

Ироническая улыбка искривила её губы, а правая бровь изогнулась крутой дугой.

— Ты видишь невысокого и тощего. Я вижу рельефного и симпатичного. Ты видишь замкнутого и застенчивого, а я вижу милого и заботливого. У Стиви были свои недостатки, Марк. Они есть у всех нас, верно?

— Да, но у меня такое чувство, что ты ездишь на Фольксвагене после Феррари.

Ее рука нашла мой обнаженный и вялый член и схватила его, крепко сжав.

— Это, друг мой, не Фольксваген, понял? Я не самая опытная в мире, но на своем веку я повидала их немало, и этот — определенно Феррари. В этой части — во всей этой части — ты настоящий жеребец, ясно?

Это было приятно.

— Так он был для тебя хорош?

— Раскрыть секрет?

— Конечно.

— Ты вывернул меня наизнанку. Обычно я так легко не кончаю. Обычно, чтобы я кончила, требуются какие-то действия пальцами, пока ты меня трахаешь, понимаешь? Только от траха я кончаю очень редко и через большие интервалы. Чертовски редко и через слишком большие интервалы. Но ты?  — Она усмехнулась при этом воспоминании.  — Это первый раз, когда я когда-либо... первый раз, когда это случилось больше одного раза подряд. А сейчас это случилось три раза. И без какой-либо помощи твоих пальцев. Это ощущается по-другому, и очень приятно.

Я поцеловал её в щеку.

— Спасибо.

Она погладила меня по щеке, затем наклонилась и крепко поцеловала. Не страстный поцелуй и не целомудренный поцелуй.  

Он был другим. Он был благодарным, уютным и нежным. Он был похож на любовный.

•  •  •

Мы трахались как кролики в течение трех недель, оставшихся до наших соответствующих зимних каникул. Ни один из нас не мог насытиться другим, и ближе к концу это начало меня беспокоить.

За два дня до того как я должен был вернуться в Чикаго, на свой последний семестр в Юридическом колледже Северо-Западного университета, мы лежали в постели в середине дня.

— Почему ты так подавлен?  — прошептала она. Её спина была прижата ко мне, мои кончики пальцев обводили круги вокруг её смягченных сосков.

— Что нам теперь делать?

— Прямо сейчас?

— Через два дня уезжаю я. Через три уезжаешь ты. Мы будем это продолжать?

Она потерлась щекой о моё предплечье под своей головой.

— Мы будем видеться по выходным, когда сможем, и все весенние каникулы, и будем общаться через Интернет, и да, мы будем продолжать.

— Уверена?

— А ты разве нет?

— Полагаю, что да.

— Полагаешь?

Она развернулась и начала меня щекотать, её мягкие светлые волосы упали мне на лицо и прилипли к моим губам, когда я пытался отбиться от нее, не наставив синяков.

— Ты всего лишь полагаешь? Я — просто какая-то потаскушка для быстрой интрижки, а потом ты вернешься в большой плохой город, где за тобой и твоей маленькой глупой музыкальной группой гоняется вереница фанаток?

— Они не глупые,  — запротестовал я.

— Поклонницы или группа?

— Ни те, ни другие,  — сказал я, беря её за запястья и поворачивая нас, пока она не оказалась прижатой подо мной.  — Но особенно группа.

— Ты — свинья,  — визжала она в приступах смеха.

Мы катались по кровати, смеясь, щекоча и поддразнивая ещё минут десять, прежде чем успокоились. Когда все закончилось, мы лежали, тяжело дыша.

— Я буду рядом с тобой, Марк,  — сказала она серьезным голосом.  — Ты получишь свою степень, а я — свою. У меня уже, наверное, также есть работа в Мемфисе, и вместе мы снимем квартиру, обустроим дом, поженимся и все такое.

Я повернул к ней голову, не веря тому, что слышу.

— Ты говоришь, что любишь меня?

— Что? Тебя? Ты, должно быть, шутишь.  — Она сверкнула улыбкой.  — А что? Ты меня любишь?

— Ты же знаешь, что да.

— Ты никогда этого не говорил.

— Не хотел тебя спугнуть. Казалось, это слишком много и слишком рано.

— Так ты любишь?  — сказала она, и на её лице снова появилось ликование.

Я кивнул, улыбаясь.

— Тогда скажи.

— Что сказать?

— Что любишь меня.

— Хорошо. Я тебя люблю.

— Скажи так, будто говоришь на полном серьезе.

— Сандра Трулсон, я люблю тебя всем своим сердцем. Ни одна звезда на небе не горит так ярко, как моя любовь...

— О, убиться веником,  — сказала она, переворачиваясь на мне.  — Я просила сказать так, чтобы я поверила, а не так, как на открытке.

Я рассмеялся.

— Но это ведь правда.

— О, в самом деле.

— В самом деле.

Она просияла, затем сказала:

— Хорошо. Тогда, полагаю, я тебя тоже люблю.

— Полагаешь?

Она пожала плечами:

— Рановато, тебе 

не кажется?

— Ты — маленькая засранка,  — сказал я, снова переворачивая её на спину.

— Ты только что назвал меня засранкой?

— Да.

По какой-то причине это вызвало у нее новые приступы истерического смеха, который закончился только тогда, когда я начал щекотать её между ног. Сначала она попыталась сжать ноги и вырваться из моих пальцев. Однако, когда её смех затих, её ноги раздвинулись, и она начала прижиматься к моим пальцам.

— Похоже, кое-кто в настроении для второго раунда,  — сказала она, затем притянула мою голову к своей груди.

•  •  •

Сэнди сдержала слово. Каждый день, часто два, а иногда и три раза в день, она отправляла мне по электронной почте небольшие сообщения. Забавные сообщения, милые сообщения, остроумные сообщения, сообщения, разглагольствующие о ком-то или о чем-то. Все было в них. Три или четыре раза в неделю мы разговаривали по телефону, что было недешево, учитывая наше расстояние. Каким-то образом, хотя и были порознь, мы сблизились.

Благодаря нашей переписке и звонкам я научился предугадывать её настроения и внутренне смеяться над её порывистым, иногда совершенно непредсказуемым характером. Она говорила самые безумные вещи, и иногда было трудно понять, шутит она или смертельно серьезна. Затем, как только я собирался спросить её об этом, она мило хихикала или что-то в этом роде, и я смеялся над какой-нибудь шуткой, пытаясь понять которую мне бы пришлось провести остаток вечера,.

Это было сумасшествие, причуда, веселье, головокружение и все то душещипательное дерьмо, которое вы видите в старых фильмах и слышите, как Дэвид Гейтс поет о нем в старых песнях Bread.

Сэнди была не просто глотком свежего воздуха.

Она была сильным, непрерывным порывом, который просто ворвался в мою жизнь и заставил меня держаться за нее изо всех сил.

Боже, это было здорово.

•  •  •

Мы вместе провели весенние каникулы в Чикаго. Она видела, как я и моя разношерстная группа дали два концерта, один — в клубе в Линкольн-парке, другой — в кабаке в глуши. Остаток недели мы трахались как кролики, и проводили ленивые дни, гуля рука об руку по Петле — районе в центре Чикаго — музеям, зоопарку и набережной озера.

— Почему ты такой мрачный?  — прошептала Сэнди мне в грудь.

Я лежал на спине, уставившись в потолок; она свернулась калачиком на боку, поглаживая мою грудь.

Я слегка пожал плечами.

— Грустишь, что я ухожу?

Ее голос при этой мысли звучал радостно, как будто я был слишком милым, и она примерно пополам либо насмехалась, либо наслаждалась моим замешательством и депрессией.

— Что происходит?  — спросил я немного громче, чем намеревался, когда повернулся к ней лицом.

Она поначалу отпрянула, удивившись. Но быстро вернула улыбку.

— Последний семестр перед оставшейся частью нашей жизни, глупышка.

— Я говорю обо всем, Сэнди. Что происходит?

Теперь настала её очередь смутиться.

— Что именно «что»? И что «все»?

— Мы.

— Разве ты не знаешь?

— Не знаю.

Она странно посмотрела на нас и закатила глаза.

— Боже милостивый, очевидно, это я должна здесь все обдумывать.

— Видишь? Я не знаю, когда ты говоришь серьезно, а когда просто 

дергаешь меня за цепочку.

При этих словах её лицо стало смертельно серьезным, а глаза впились в мои.

— Серьезно? Ты хочешь серьезно? Отлично. Как тебе такое? Мы оба заканчиваем колледж в конце мая, оба переезжаем в Мемфис, снимаем квартиры рядом друг с другом, к сентябрю объявляем о помолвке и устраиваем прекрасную свадьбу примерно в августе следующего года. Достаточно серьезно?

У меня отвисла челюсть.

— Так просто?

Она криво усмехнулась.

— Нет смысла все слишком запутывать, не так ли?

Я покачал головой.

— И как давно ты все это спланировала?

— С рождественской ночи.

Она дьявольски сверкнула глазами и толкнула меня локтем в ребра.

— Полагаю, именно тогда я почти уверилась, что смогу вынести брак с тобой. Помнишь?

Конечно, я помнил. Но мне показалось, что она пытается меня отвлечь.

— То есть, когда ты изнасиловала меня перед рождественской елкой, это...

— Я тебя не насиловала,  — протестующе взвизгнула она.  — Это был рождественский подарок. И тебе лучше не говорить, что он был дешевым.

— Как бы то ни было,  — продолжил я, уже улыбаясь,  — с тех пор как ты... хм... ну, применила ко мне свои женские чары, воспользовалась моим праздничным настроением и все такое, ты решила, что хочешь выйти за меня замуж?

Она пренебрежительно пожала плечами.

— В значительной степени.

Я кивнул.

— Имею ли я в этом деле право голоса?

— Конечно. Если твоя мать не возражает, ты, вероятно, можешь спланировать свой собственный мальчишник. Все остальные планы они уже строят с моей матерью. Самые важные из них. Вероятно, даже пока мы разговариваем.

Я рассмеялся.

— Да. Верно.

Она увидела, что я говорю серьезно, и раздраженно вздохнула:

— Вы, мужчины, иногда бываете такими тупыми. Ты думаешь, это легко? Планировать свадьбу?

— Ты серьезно, что ли?

Теперь к ней вернулось выражение замешательства, а через несколько секунд сменилось гневом. Она откинула одеяло и свесила ноги с кровати, повернувшись ко мне спиной.

— Что не так?  — спросил я.

— Мысль о том, чтобы жениться на мне, на самом деле так отвратительна?

— Что? Нет, конечно, нет. Просто все это так трогательно... Ну, это и впрямь застало меня врасплох.

Она повернулась ко мне, её глаза все ещё горели.

— Думаешь, для меня это легко?

Я поднял руки вверх.

— Я практически бросаюсь на тебя здесь, прямо как на Рождество, и ты думаешь, что это не заставляет меня чувствовать себя слегка недооцененной?

— Господи, Сэнди, прости меня. Я просто не... Я не хочу... Ты — не самый легкий человек для чтения, знаешь ли, и я не хочу сделать неверный шаг и все испортить, понимаешь? Я имею в виду, Господи, ты хочешь замуж? Черт, я сделаю это прямо сейчас. Иди в мэрию, получи чертову лицензию и найди где-нибудь судью.

Ее лицо снова стало вопросительным, затем смягчилось, затем вернулась улыбка.

— Ладно, сейчас не ломай расписание. Помни, венчальное кольцо в сентябре или около того, обручальное — в следующем августе.

— Должен ли я опуститься на колено или что-то в этом роде?

Она засмеялась, затем поползла по кровати ко мне, откидывая простыни 

и обнажая при этом моё голое тело.

— Пока я поработаю на коленях. Ты просто напомнил мне своими словами.

— Что?

Она обхватила мой член своими крошечными прохладными пальчиками и опустила голову.

— Что-то насчет того, что я воспользовалась твоим праздничным настроением? Это и есть то самое праздничное настроение, о котором ты говорил?

С этими словами она опустила губы к моему члену и полностью всосала меня.

Я мог лишь смотреть остекленевшими глазами, наслаждаясь ощущениями, проходящими по моему телу, когда эта пикси-нимфа давала мне представление о том, каким, как я надеялся, будет наш брак.

•  •  •

Нет особого смысла описывать шаг за шагом что было в течение следующих восемнадцати месяцев. Все шло именно так, как и обещала Сэнди.

У нас обоих были собственные квартиры в Мемфисе, хотя её квартира снималась и продлевалась только на месяц и в основном не использовалась.

Мы были помолвлены в сентябре; я сдал экзамен на адвоката и получил лицензию в октябре; мы поженились в августе; а её отец был избран губернатором Теннесси в ноябре.

О, черт, верно, была одна маленькая ложка дегтя в бочке меда. Вскоре после нашего выпуска Пэт Трулсон объявил, что в следующем году будет баллотироваться на пост губернатора. Таким образом, то, что в противном случае было бы незначительной заметкой на страницах социальных сетей, типа «поженились сын сенатора США и дочь спикера штата», стало причиной ажиотажа в колонке сплетен, журнала и всех тех забытых Богом портянок, что вы покупаете в кассе вместе с зубной пастой и разной мелочью.

Таким образом, наше объявление о помолвке не ограничилось семьей и близкими друзьями. О нет, вместо этого оно было с точностью и эффективностью отправлено в прессу сотрудниками кампании Пэта Трулсона. Затем, что ещё хуже, кампания выбрала именно тот ракурс, который максимизировал бы как интерес публики, так и раздражение для меня и Сэнди.

«От трагедии к настоящей любви»,  — было написано в журнале.

Вещательная компания «Развлечения сегодня вечером», устав от Линдси Лохан, Чарли Шина, Бранджелины, Пэрис, Кардашьян и всех остальных, решила сделать Сэнди и меня своими новыми живыми примерами романтики, ценностей, любви и успеха. Черт возьми, как ни крути, мы с Сэнди какое-то время были там самыми любимыми. Программы HLN и CNN, по-видимому, решили, что это — хорошая идея. В результате я регулярно натыкался на видеокамеры, репортеров и фотографов за пределами своеих как квартиры, так и офиса.

— Тебе нужно больше сотрудничать с ними,  — говорила мне Патриция Берли в течение нескольких месяцев подряд. Как пресс-атташе Трулсона, она отвечала за то, чтобы как можно больше выдаивать из этого, так что, я ей не совсем доверял.

— Как же так, Патриция? Ты хочешь, чтобы я приносил им кофе и рогалики каждое утро, прежде чем выкроить пару часов из своего рабочего дня, чтобы попозировать для фотографий и интервью?

— О нет. Рогалики? Слишком по Нью-Йоркски. Это никогда не взлетит. Хотя печенье бы не повредило.

Я уставился на нее. Она была совершенно серьезна, очевидно,  

впечатленная тем, что я (почти) придумал действительно отличную идею.

Однако Сэнди, казалось, против такого пристального внимания не возражала. Напротив, она купалась в нем. Она всегда была идеально подготовлена — одета этак просто, с достаточным, но никогда не слишком большим количеством макияжа и яркой улыбкой, которая могла превратиться в грустный взгляд воспоминания при упоминании Стиви, прежде чем вернуться к застенчивой улыбке при упоминании о том, как мы влюбились и о нашей предстоящей свадьбе.

Должен сказать, что Сэнди была в этом естественна. С другой стороны, она получила степень магистра в области коммуникаций и работала в фирме по связям с общественностью, так что, я полагаю, у нее должно было хорошо получаться.

Шумиха, казалось, утихла, когда фотографии и видео нашей свадьбы, которая должна была быть приватной, каким-то образом просочились в прессу всего за несколько недель до ноябрьских выборов.

Речь Пэта Трулсона перед прихожанами, в которой он восхвалял Стиви и хвалил нас с Сэнди за то, что мы двигаемся дальше по жизни, поставила его на первое место. В конце концов, он одержал уверенную победу.

Что касается меня, я хотел избить их всех. Патрицию Берли, Пэта Трулсона, фотографов, репортеров, операторов и говорящие головы. Всю их чертову кучу.

К сожалению... ну, ладно, к счастью... мы с Сэнди были слишком заняты обустройством дома и крещением всех комнат в нашей новой, более просторной квартире на реке, чтобы я мог так долго злиться.

Так что, да, жизнь была хороша.

Чуть больше трех лет.

Пока не возникла проблема.