Когда мы были женаты. Когда был первый секс Часть 20

ДЯДЯ СЭМ ПОЛОЖИЛ НА ТЕБЯ ГЛАЗ

7 ноября 2005 года

Понедельник, 10 часов утра

— Ты знаешь, у тебя на лице невероятно самодовольная ухмылка?

Я оглянулся на Шерил и увидел, что она улыбается.

— Вообще-то не знал. Должно быть, думал о чем-то... приятном.

— Очень мило.

— Ты уверена, что не хочешь сказать прямо? Или спросить что-нибудь?

— Я?

Она бросила на меня невинный взгляд.

— Нет. Я просто не могла не заметить, что ты... в последние дни — в хорошем настроении.

Это было почти очаровательно. Она так откровенно намекала, что мне пришлось притвориться, будто я не понимаю, к чему она клонит.

— Знаешь, если бы я захотел, то мог бы понять все неправильно. Как будто я — уже давно в плохом настроении.

Улыбка исчезла.

— Так и есть. Приятно видеть, как ты улыбаешься.

А потом она добавила:

— За исключением того случая несколько месяцев назад... до той стрельбы.

Она никогда не встречала и не видела Алину. Почти пять дней она проболела с тем вариантом смертельного гриппа, из-за которого дома сидела добрая часть здания суда, борясь с насморком и регулярно орошая унитаз с обоих концов. И Алину я к концу ее визита намеренно держал подальше от здания суда. Но Шерил должна была что-то понять. Все должны. В течение этих двух волшебных недель я и впрямь чувствовал себя другим человеком.

Но я никогда не говорил ей об этом. И иногда мне казалось, что все это время ее это убивало. Но Алина была только моим делом. Отныне и навсегда.

— Не понимаю, о чем ты.

— Ладно. Но... Билл, ты долгое время был в депрессии. Просто... приятно видеть, что ты больше похож на себя прежнего. До...

— Да, понимаю Шерил. Этот год был долгим.

Прошло всего восемь месяцев, но мне казалось, что с тех пор как я вошел в спальню тем апрельским вечером, и Дебби взорвала мою жизнь четырьмя словами, прошла целая жизнь. И даже сейчас я не был уверен, что испытываю облегчение от того, что ожидание, наконец, закончилось, и я могу идти дальше, или горевать о том, что потерял.

Я вошел в свой кабинет, поднял жалюзи и позволил прохладному ноябрьскому свету затопить комнату. Зима во Флориде, а особенно в Северо-Восточной Флориде,  — странный зверь. Бывали дни, когда столбик термометра доходил до тридцати градусов, и с влажной жарой, бьющей в лицо, чувствовалось, будто вернулось лето.

А затем на следующую вечер или два столбик мог упасть ниже нуля, и если к северу или к югу от нас в обычно сухих как порох лесах южной Джорджии или Центральной Флориды разгорался пожар, то в холодном ветре можно было ощутить запах древесного дыма. Вот почему, что бы ни говорили врачи, любой, кто живет в этой части штата, знает, что это когда молодые люди простужаются, они не могут трястись неделями, а пожилые начинают кашлять и заканчивают в гробах. Врачи говорят, что от резких перепадов температуры не тошнит, но что они знают? Они — всего лишь 

врачи.

Прошлой ночью было холодно, и я все еще чувствовал теплую кожу Майры на своей. Мы открыли окна и начали дрожать в ночном воздухе. У меня были одеяла, но мы лежали друг против друга и поглаживали мурашки. Жара и холод сделали меня таким чертовски твердым, что какое-то время я боялся, что повредил свое оборудование. Но у меня просто не было никаких сил для занятий любовью.

Она ушла поздно вечером, чтобы выспаться и приступить к работе в приличное время. Мы с ней оба сейчас работали и решили, не обсуждая это, что то, что происходит между нами, касается только нас. Было бы достаточно трудно сдерживать слухи. Суды — это всегда циклоны бурлящих сплетен: кто что делает, с кем и почему они больше не делают этого с таким-то.

Стоя там, глядя на Джексонвилл, я все еще не мог заставить себя полностью поверить, что произошедшее было не просто лихорадочной фантазией тринадцатилетнего мальчика, дрочащего на видение огромных, мягких подушек грудей на каких-то выдуманных фотографиях в мужском журнале.

Я помнил буквально каждое мгновение с того вечера на пляже, когда впервые увидел ее грудь. Я помню вкус и ощущение во рту ее мягких грудей. Я вспомнил эмоции, которые испытал, когда узнал, кто она на самом деле. Я все еще мог вспомнить, каково это — быть внутри нее.

Я вспомнил, как мой член скользил в ее горячее обнаженное нутро. Как бы ни был хорош пляж, это — не то же самое, что скользить в нее и выходить из нее, кожа по коже. Мы с Дебби были женаты так долго, что до появления Хизер Макдональд и Меган Уиткомб я забыл, каково это — делать все в презервативе. Это было, как я слышал, все равно что принимать душ в дождевике. Это было не совсем реально.

Я не собирался спрашивать Майру, потому что ее первым порывом на пляже было надеть на меня презерватив. И я понял, лежа на песке рядом с ней после оргазма, что, конечно, использование презерватива было ее второй натурой. Должно быть. Единственными людьми, которые могли чувствовать себя в безопасности, занимаясь сексом в современном мире без презерватива, были молодые, холостые, глупые, давно женатые и верные.

Майра была уже не молода, не глупа, не была давно замужем и никак не могла соблюдать целибат. Она привыкла быть с мужчинами, в которых не могла быть уверена, потому что парни лгут, чтобы проникнуть внутрь женщины, особенно такой как она. Поэтому я был готов отпустить все и наслаждаться простым актом секса с фантазией, ставшей реальностью, когда она протянулась через долгое время после ухода Дебби в то субботнее утро, поставила мой член вертикально и без слов скользнула на него.

Она положила свои мягкие подушки мне на грудь и наклонилась, чтобы поцеловать. Она не двигалась, так что, мой мозг все еще работал.

— Ты уверена?

— Меня проверяют каждый месяц, Билл. Я не собираюсь рисковать своим здоровьем. И я заставляю 

всех, с кем я рядом, пользоваться презервативом, потому что у меня в жизни есть дела. Я не хочу умереть ради нескольких минут удовольствия.

— Я... я не думал об этом до... еще несколько месяцев назад... но я тоже каждый месяц проверяюсь. Я... никогда даже не думал об этом... но теперь должен. Я чист.

Она снова поцеловала меня, а потом с дьявольской ухмылкой приподнялась и прижалась ко мне грудью и влагалищем. Мне потребовалось некоторое время, чтобы привести в порядок мысли.

— Хотела бы я... Жаль, что мы не сделали этого... в первый раз. На пляже. Я знал, что ты не будешь беспечен. Но... то была привычка. Я... всегда так делаю. В первый раз.

Я смотрел в ее изумрудные глаза и не мог подавить мысль: «Со всеми парнями, которых ты трахаешь, со всеми парнями, которые толкают свои члены в твою киску, со всеми парнями, у которых ты отсасываешь... »

Я снова почувствовал себя ревнивым подростком, но на мгновение не смог сдержать чудовище. Мне не нравилось быть одиноким. Мне не нравилось держать женщину в своих объятиях, чувствовать ее обнаженное тело и знать, что... не годы назад, а лишь дни или ночи... другой мужчина был там, где я. Это было так глупо, но я ничего не мог поделать с тем, что чувствовал.

Хуже всего было то, что... я не мог ее спросить. Я не мог спросить и не знал, хочу ли знать ответ на этот вопрос.

Через некоторое время это уже не имело значения.

Я потряс головой, чтобы избавиться от мыслей и воспоминаний. Так что, это было не идеально. Так что, у меня были ревность и неуверенность, и были вопросы и тайны, окружающие женщину, что называла себя Майрой Мартинес. Единственное действительно прекрасное время, которое я когда-либо знал в своей жизни, было время, которое я провел с Дебби, когда у нас были наши дети, и они росли.

И теперь я понимаю, что это тоже было не идеально.

Но сейчас я улыбался и с нетерпением ждал грядущих дней и ночей. Этого было достаточно.

Примерно через пятнадцать минут мне позвонил Дэйв Брэндон, чтобы сообщить, что он присутствует на сеансе опроса, который Мейкон и еще один его адвокат проводили с Уилбуром Беллом в Сент-Винсенте. Он будет следить за вопросами и за всем, что сочтет важным.

— Как он?  — каждый раз спрашивал я. У меня был всепоглощающий страх, что Белл не доберется до суда, а я хотел получить все возможные преимущества в суде над Саттоном.

— Тяжело. Была плохая ночь. Но он — крепкий орешек.

— Как там охрана?

— Найт установил круглосуточное дежурство офицеров в восьмичасовые смены. Говорят, ребята соревнуются за место в нем. Это — легкая сверхурочная работа. Сюда допускаются только одобренные посетители и персонал больницы. Они, кажется, на высоте.

Шериф, казалось, оставил прошлое в прошлом и работал с нами над обеспечением безопасности, но не хотел отрывать офицеров от обязанностей на улице, поэтому мы пошли на 

компромисс, позволив офицерам делать это в свое свободное время за сверхурочную плату. К тому времени, когда начнется суд, если Белл продержится так долго, он выставит за эту безопасность значительный счет.

Но Большой Человек всегда держал под рукой деньги, которые были в разных местах, на случай непредвиденных обстоятельств. Это — одно из того, чем я в нем восхищался. Он знал, что речь идет о справедливости, а не о бюджете, и находил деньги. Всегда. А если не он, то я. И он всегда меня поддерживал.

Прежде чем отпустить его, я спросил:

— Как дела, Дейв? С...?

Последние несколько дней он жил в довольно дешевом маленьком мотеле. Я вежливо выпроводил его, зная, что в моей тесной квартирке много времени будет проводить Майра.

С минуту он молчал.

— Дети... младшие... плачут, когда я их вижу. Джерри не хочет со мной разговаривать. Просто уходит от меня. Дарлин... она не сказала мне ни слова. С того самого вечера. Два дня назад она прислала мне электронное письмо, в котором сообщила, что разговаривала с кем-то в Мартине, Девон, о разводе.

Снова долгое молчание.

— Такие вот дела.

— Но ведь она еще не подала документы?

— Нет. Пока нет.

— Еще и двух недель не прошло, Дейв. Это займет некоторое время. Даже если она подаст документы на развод, речь пойдет о месяцах. А если бороться, то дольше. Время — на твоей стороне. Она любит тебя. Она просто ранена. Чем дольше она будет переживать, тем больше шансов, что она передумает.

— У тебя это заняло почти полгода, не так ли? И время ведь не пошло тебе на пользу?

— Нет, Дэйв, нам время не помогло. Но мы были в гораздо худшем состоянии, чем вы, ребята. Тебе нужно загладить одну оплошность. Шансы в твою пользу.

— Мне никогда не везло в азартных играх.

— Ты заходил в спортзал? Я поговорил с владельцем, тебе дадут временный пропуск на несколько недель.

— Нет.

— Может быть... это поднимет тебе настроение.

— Я... эээ... это может все осложнить.

— Она не собирается тебя похищать, насиловать и терзать, Дэйв,  — сказал я, имея в виду симпатичную темноволосую учительницу, сразу же проникшуюся к нему симпатией в тот вечер, когда мы вместе сходили в спортзал, чтобы отвлечь его от неприятностей.

— Я и в самом деле не думаю, что она бросит тебя на пол спортзала и станет делать с тобой все что захочет.

— Это не смешно, Билл.

— Знаю, я просто шучу. Но ты не сможешь убегать каждый раз, когда встретишь привлекательную женщину, интересующуюся тобой. Нет закона против флирта... И, может быть, до Дарлин дойдет, что кто-то тобой заинтересовался.

— Это-то меня и пугает.

— Ну, просто держи меня в курсе того, что происходит с Беллом, и сделай одолжение, приходи в спортзал.

— Знаешь, ты — абсолютно последний человек на земле, к которому большинство людей обратилось бы за советом о браке?

— Да, я в курсе.

Я снова погрузился в работу, не в силах выбросить из 

головы мысли о Дебби и нашем разговоре на выходных. Я сделал все что мог, чтобы уйти, чтобы двигаться дальше. Я нашел других женщин, заново открыл для себя секс, на всю жизнь обеспечил материально ее и детей. И я действительно желал ей добра. Видит Бог, и я мог бы положить руку на Библию, я хотел, чтобы она была счастлива. Пусть не со следующим мужчиной, но это должно произойти.

И все же она продолжала вторгаться в мою жизнь, возвращая воспоминания, которые я хотел забыть, и сожаления, которые были бесполезны.

Запищал телефон, и я поднял трубку.

— Тебе звонят, мистер Мейтленд.

— Кто?

— Он сказал, что его зовут Джереми Прентис. Он — адвокат из Министерства юстиции, из Вашингтона.

— Он сказал, в чем дело?

— Нет, сэр, ему просто требуется поговорить с тобой, и больше ни с кем.

Я переключился на линию и сказал:

— Здравствуйте, мистер Прентис? Что я могу для вас сделать?

У него был акцент, словно он — родом откуда-то из Новой Англии. Не из Массачусетса. Может быть, из Мэна.

— Мистер Мейтленд. Я просто хотел представиться. Вероятно, я буду у вас в какое-то время в будущем, и хотел бы поставить вас в известие.

— Моя секретарша сказала мне, что вы из минюста.

— Да. Должность — помощник прокурора округа Колумбия, но это — всего лишь титул. Я — один из тех, кто возглавляет отдел по рэкету и наркопреступлениям по всей стране. В первую очередь — по международному наркотрафику.

— Вы из АНБ? Я слышал, что госбезопасность включила большую часть обязанностей по борьбе с незаконным оборотом наркотиков в общую программу национальной безопасности.

— Не официально. Я могу зайти в их офис и поговорить с ними, и наоборот. И еще мы делимся информацией, но на бумаге и в реальности мы делаем разную работу. Она просто иногда пересекается.

— Вам не кажется, что вам следует поговорить с моим боссом, мистером Эдвардсом? Я — всего лишь помощник.

— Нет, я с ним, конечно, поговорю, если мы договоримся, мы свяжемся с ним как с главой вашего офиса, но мне нужно поговорить именно с вами.

— Почему?

— Потому что вы — Ангел Смерти.

— Это — лишь пиар. А серьезно, почему?

— Вы слышали, что происходит в стране по делу Карлоса Мендосы. Мы ищем лучшее место для этого дела, и тот факт, что Флорида является штатом со смертной казнью, дает нам возможность прижать Мендосу, когда мы получим обвинительный приговор. Он может быть очень ценным активом.

— Хорошо, но я могу и не получить это дело.

— Ложная скромность вам не к лицу, Мейтленд. Конечно, вы получите дело, если оно дойдет до Джексонвилла. И эта репутация обеспечит разбирательству огромную огласку, которая поможет убедительно донести мысль о том, что ни один подонок-наркодилер не настолько велик, чтобы бросать вызов правительству Соединенных Штатов. Неважно, сколько прокуроров или прокурорских семей они убьют. Если дело дойдет до Джексонвилла, мы хотим, чтобы этим делом занялись вы. И поджарили этого сукина сына.

Я немного 

подождал.

— Почему у меня такое впечатление, что для вас это не просто очередное дело о незаконном обороте наркотиков?

— Фрэнк Грей, прокурор, чья семья была уничтожена в Айдахо,  — мой друг. Мы вместе учились в колледже. Пару раз я ужинал с его женой и детьми. Фрэнк все еще находится в отпуске по болезни, пытаясь собраться с мыслями и восстановить свою жизнь. Честно говоря, я не знаю, сможет ли он это сделать. Не думаю, что смог бы, будь это мои жена и дети. Вот почему я хочу осудить этого ублюдка и найти достаточно оснований, чтобы преследовать его боссов в Мексике.

— Вы думаете, что сможете преследовать их в Мексике? Судя по тому, что я слышал, вы никогда не сможете вытащить их сюда на суд.

— Одну секунду. Позвольте кое-что проверить.

Он что-то сделал и через мгновение заговорил, и голос его звучал чуть выше, с небольшим эхом, как будто он говорил в бочке.

— Мы только что подключили небольшой технотрюк. Никто этого не перехватит, даже АНБ. На самом деле мы не рассказываем им всего, что есть у нас, и знаем, что они не говорят нам всего. Важно иметь тузов в рукавах.

Затем:

— Если мы получим достаточно, то не станем беспокоиться о том, чтобы вытаскивать их на суд.

— О. Как вы думаете, нам вообще стоит об этом говорить? У меня далеко не такой высокий уровень, чтобы иметь разрешение услышать что-то подобное

— Я ничего такого и не говорил, а если бы вы записывали на пленку, то там была бы полная чушь. В любом случае, я просто размышляю. Кроме того, у меня такое чувство, что... вы умеете хранить секреты.

Это меня остановило.

— Простите. Не уловил.

— Не знаю, много ли вам известно об этом, но АНБ — это нечто другое. Они были такими и до «девятого сентября», но теперь, думаю, они знают больше чем Бог. Все знают, все видят, все слышат.

— И все равно не понимаю...

— Поскольку я являюсь одним из главных фигурантов этого дела, АНБ регулярно передает все, связанное с Мендосой или Картелем, через мой офис.

Он остановился, словно давая мне слово.

— И что?

— Каково же было мое удивление, когда я получил стенограмму разговора на испанском, где на видном месте упоминалось ваше имя?

— Опять, и что? Как вам должно быть известно, я привлек к себе много внимания в качестве Ангела Смерти. И многие люди строят предположения о том, что Мендоса приедет в Джексонвилл. Это может быть все что угодно.

— Это был разговор между двумя парнями из второго эшелона в картеле Мендосы. Я свободно говорю и читаю по-испански, так что, смысл того, о чем они говорили, был ясен.

На этот раз я ничего не сказал. У меня было плохое предчувствие.

— Они говорили о том, что могут сделать, что сделает Картель, если все пойдет по-вашему. И они очень ясно сказали, что слово пришло сверху. Не трогайте Мейтленда. Или 

его семью. Пусть это были просто слова в электронном письме, но если бы я читал между строк, я бы поклялся, что они нервничали. Из-за вас.

Я промолчал, но когда молчание слишком затянулось, сказал:

— Может, они слишком суеверны? Хорошо знать, что репутация хоть для чего-то хороша.

— Эти парни — не невежественные крестьяне. Они — мафиози с высшим образованием; мы бы назвали их Умниками, если бы они говорили по-английски. Они не убегают от страшных легенд.

На этот раз молчание нарушил он.

— Должен вам сказать, Мейтленд, что меня это озадачило. Я пытаюсь понять, что может быть такого... простите, но эти ребята смотрят на все именно так... в американском прокурорском городке, который заставил их объявить вас и вашу семью неприкасаемыми. Их не беспокоит убийство кого-то еще. Что в вас есть такого, что могло бы напугать таких плохих парней, как они?

— Честно говоря, понятия не имею.

Я сидел и слушал тишину, гадая, зачем он звонит, задавая вопросы, которые, должно быть, вертелись у него в голове.

Никто в мире не знал об отношениях между мной и Стариком. Даже Дебби знала лишь самые смутные очертания. Все началось так, что за гуманитарный акт меня иогли отправить в тюрьму. И отправили бы в тюрьму. Я не жалел о том, что сделал, но знал, что под холодным немигающим взглядом федерального прокурора меня сочтут виновным в нарушении ряда законов. Это были глупые законы. Но — законы. И я принял решение сломать их. Если бы я был на их месте, то, возможно, отправил бы меня в тюрьму. И все же, я не чувствовал себя виноватым.

Но я вышел за пределы того, что безопасно и законно. Я забрел в Его мир, и никто никогда не смотрел на меня пристально, потому что... Я был никем. Просто — помощник прокурора маленького городка. Даже после «девятого сентября» никому в АНБ не пришло бы в голову проверять мое имя на своих пленках. Теперь я был Ангелом Смерти и вскоре мог оказаться в центре международного уголовного процесса. И на меня будут устремлены миллионы глаз. А правда обо мне только начинала просачиваться наружу.

— Значит, вы понятия не имеете? Ну, я просто подумал, что должен предупредить вас, чтобы узнать, что вы можете сказать по этому поводу. Я уверен, что этому есть разумное объяснение. Конечно, между нами говоря, самым логичным ответом было бы то, что они не нервничали.

— Что?

— Большинство людей, если бы узнали, что наркокартель убивает американских прокуроров, но говорит своим людям не трогать этого конкретного прокурора, предположили бы, что Картель просто не боится этого прокурора.

— Потому что знает, что прокурор сделает что-нибудь, чтобы запутать процесс или освободить их человека. Другими словами, вы говорите, что я — нечист на руку. Либо они мне заплатили, либо у них есть что-то на меня, что делает меня их человеком?

— Я этого не говорю, Мейтленд. Только то, что подозрительный человек может рассмотреть такую возможность. В 

конце концов, что имеет больше смысла? Что крупный наркокартель боится мелкого прокурора или держит его в руках? Я, конечно, этого не говорю. Мы не нашли ничего, что указывало бы на то, что вы находитесь у них на зарплате или уязвимы для шантажа или угроз. Вы понимаете, что нам придется провести гораздо более глубокое фоновое расследование. Без обид, но это вызвало вопросы, которые мы не можем игнорировать.

— Расследуйте сколько хотите. Там ничего нет.

— Я уверен, что нет. Во всяком случае, я не буду вас задерживать. Я знаю, что вы заняты, я тоже. Много чего надо проверить. Как я уже сказал, я буду у вас в будущем, и тогда мы сможем больше поговорить.

— С нетерпением буду ждать. Дайте мне знать, если услышите что-нибудь еще... интересное.

— О, я дам, мистер Мейтленд. Я обязательно это сделаю. Хорошего вам дня.

Я молча сидел и долго смотрел на телефон, после того как повесил трубку. Ты продолжаешь жить своей жизнью и ожидаешь, что жизнь будет идти в том же направлении. Это может быть плохо, но, по крайней мере, ты знаешь, что тебя ждет. А потом ты узнаешь, что твоя жена хочет другого мужчину. А женщина, которую ты мог бы полюбить, замужем за другом. А потом вся твоя жизнь начинает тикать, как живая бомба, и ты ждешь взрыва.

Оглядываясь назад, я понимал, что не должен была делать того, что сделал. И это не было вызвано гневом или яростью. Я понял, что у меня и впрямь есть проблема с управлением гневом. Но то, что я сделал, я сделал после размышления, зная, на какой риск иду. Зная, что рискую жизнью, которую построил вместе с женой и детьми. Потому что это было до того, как все смылось в унитаз. Но я рисковал их жизнями.

А может, и проиграл их.

•  •  •

НИТЬ ТРЕТЬЯ: ПОДАРОК

15 декабря 1998 года

Вторник, 4 часа дня

Орангдейл, округ Сацума, Флорида

Клиффорд Сэммс сидел в своем небесно-голубом Плимуте 1990 года выпуска, глядя на белоснежный двойной трейлер на другом конце грязной подъездной дорожки.

Если он будет смотреть на него достаточно долго, то, возможно, он просто исчезнет, и ему не придется делать то, что он не мог заставить себя сделать.

Он нажал кнопку на бардачке, и тот распахнулся, открыв холодное синее чудовище, скрывавшееся внутри. Он протянул руку и осторожно обхватил пальцами ствол монстра, вынимая его из бардачка, чувствуя его вес и прочность.

Он знал, что сошел с ума. То, о чем он думал, было безумием. Спокойный, рассудительный, интеллигентный человек — выпускник колледжа, бывший учитель — не должен развлекаться мыслью, фантазией об убийстве. Убийство было темой фильмов и телевидения, зловещих книг в мягких обложках, которые можно было обнаружить на вращающихся полках в магазинах.

Дверь трейлера распахнулась, из нее выскочил маленький мальчик, не успев встать на последнюю ступеньку, упал, вскочил на ноги и побежал к машине.

— Дедушка, дедушка!  — закричал мальчик.

Сэммс уже бежал к мальчику, еще до 

того как успел осознать свои действия. Через несколько секунд он держал плачущего мальчика на руках, глядя, как из трейлера вышел, размахивая толстым черным ремнем с блестящей серебряной пряжкой, высокий лысеющий мужчина в комбинезоне и потрепанной футболке.

Пока мужчина медленно шел к Сэммсу, из трейлера вышла женщина и остановилась на верхней ступеньке лестницы. Она покачала головой и улыбнулась, узнав Сэммса.

— Отойди от него, старый пердун,  — сказал лысеющий мужчина с ремнем, подходя к Сэммсу.  — Маленький умник получил по заслугам, и еще получит по заслугам. Хорошо. А теперь отпусти его, пока я не надрал и тебе задницу.

— Дедушка, не давай ему забрать меня, пожалуйста,  — закричал мальчик.

Задвинув мальчика за спину, Сэммс встал между мальчиком и неуклюжим мужчиной, который был на десять сантиметров выше Сэмма ростом — метр семьдесят три — и на двадцать три килограмма тяжелее. К тому же — на тридцать лет моложе.

— Что здесь происходит, Фарго?  — спросил Сэммс, стараясь, чтобы его голос не дрожал. Его сердце колотилось так, словно вот-вот выскочит из груди, дыхание было неровным, уши горели как в огне, и он знал, что его кровяное давление должно быть на опасном уровне.

— Я уже говорил тебе, тупой ублюдок. А теперь убирайся с дороги. Ты здесь больше никто. Альма замужем за мной, этот сопляк — мой законный приемный пасынок, и у тебя здесь больше нет никаких прав.

Женщина спустилась по лестнице и встала позади Фарго, уперев руки в бока, насмешливо улыбаясь, как всегда, когда рядом был Сэммс.

— На тот случай, Клиффорд, если ты снова придешь сюда умолять нас повидаться с Джонни, мой ответ — нет. Он — мой сын, и у тебя нет никаких прав, поскольку судья сказал, что я полностью опекаю его. Если ты не уберешься с нашей территории, после того как Ленни надерет тебе задницу, я позвоню в офис шерифа, и тебя арестуют за незаконное проникновение. Сделай умную вещь — уходи.

Держа внука одной рукой, чувствуя под ладонью рубцы и синяки, которые нанесли ему мать и отчим, Сэммс хотел закричать на свою бывшую невестку. Но ярость ничего не даст. Никогда.

— Альма, не делай этого. Я — дедушка мальчика, и нехорошо совсем не пускать меня к нему. Существуют законы, и...

Она рассмеялась.

— Конечно, а ты иди в суд и посмотри, насколько это тебе поможет. Судья не купился ни на одну из твоих страшилок о том, как мы плохо обращались с Джонни раньше, и при поддержке наших хороших друзей из Департамента шерифа, не купится и на этот раз.

— Я снова позвоню в полицию штата и, если понадобится, поеду в Таллахасси,  — сказал Сэммс.  — Я найду кого-нибудь, кто меня выслушает, ты, хладнокровная сука. Может, тебе и сошло с рук убийство моего сына и ранняя смерть его матери, но я не позволю тебе уничтожить то единственное, что у меня осталось на этой земле.

Кулак Фарго метнулся вперед с быстротой змеи, и в следующее мгновение Сэммс уже лежал на 

земле, рот его кровоточил, а очки валялись в грязи на расстоянии вытянутой руки. Когда он потянулся к ними, тяжелый ботинок вонзил его пальцы в грязь, и Сэммс закричал от боли.

— Нет, отпусти его, ты, ублюд...!  — закричал Джонни, и его голос прервался звуком удара кулака по телу. Сэммс увидел, как мальчик приземлился в траву возле отстойника в метре от него.

Мгновение спустя Фарго схватил Сэммса за волосы, приподнял его голову и заставил подняться на колени. Фарго опустился на колени, держа перед лицом Сэмма кулак с туго обмотанным ремнем.

— Слушай сюда, придурок,  — прорычал Фарго,  — это — последний раз, когда я буду с тобой нежен. Последние два года ты доставал меня и мою жену, и мне это надоело. Твой вонючий, избивающий жену сын напал на Альму, когда я его замочил. Офис шерифа даже не предъявил мне обвинения. Дело было открыто и закрыто. Я ничего не мог поделать, если твоя сумасшедшая жена сошла с ума и покончила с собой. И Джонни теперь мой. Наш. Если я захочу выбить из него все дерьмо, я это сделаю. А ты ничего не сделаешь и не скажешь об этом, потому что тебя здесь больше никогда не будет. Ты не будешь звонить, не будешь пытаться связаться с ним в школе. Ты ведь исчезнешь, верно?

— Как исчезают люди, когда не платят тебе за наркотики, которые ты им продаешь?  — спросил Сэммс, наслаждаясь крошечным мгновением триумфа, когда черты Фарго исказила ярость. В следующее мгновение кулак и ремень сильно ударили его в рот, и он снова упал на землю. На мгновение стало больно дышать. Потом он смог дышать, хотя старая боль в боку на мгновение вспыхнула снова. Это, должно быть, язва, боль слишком сильная, чтобы быть чем-то еще. Затем, так же быстро, как и удар, боль в боку исчезла, и он смог сосредоточиться на своем рте и крови, льющейся из его губ и ушибленных десен.

Внимание Фарго отвлек от Сэммса звук мотоцикла мотора, за ним последовал звук автомобиля, въезжающих на подъездную дорожку позади Плимут-Акклэйм Сэммса.

Фарго и Альма переглянулись, и Альма поспешила обратно в трейлер. Перекатившись на спину, Сэммс сел и увидел, как на землю ступил длинноволосый мотоциклист с портфелем. Когда мотоциклист приблизился, Фарго кивнул в сторону трейлера, и мотоциклист, бросив на него лишь случайный любопытный взгляд, прошел мимо и вошел внутрь.

Поднеся руку ко рту, Сэммс вытер кровь и поморщился, коснувшись раны там, где костяшки пальцев Фарго или ремень оторвали кусок его губы.

Встав лицом к лицу с Фарго, он увидел вышедшего из автомобиля пузатого помощника шерифа в форме шерифа округа Сацума, стоявшего неподалеку, держа руку на слишком большом пистолете, торчащем из кобуры.

— Какие-то неприятности,  — обратился помощник шерифа к Фарго.

— Немного, Робби. Это — бывший тесть Альмы. Он пришел, чтобы поссорить нас с Джонни, как делал это с тех пор, как я застрелил его сына. Он замахнулся на меня,  

и мне пришлось ударить старого ублюдка.

— Это — ложь,  — крикнул Джонни. Двигаясь быстрее, чем, по мнению Сэммса, это было возможно для человека его роста, помощник шерифа схватил Джонни за рубашку и швырнул в Фарго, который подхватил его и ударом в спину снова повалил на землю.

— Ты должен уважать своих родителей, парень,  — сказал помощник шерифа и добавил:  — Хочешь, чтобы я предъявил обвинение этому придурку, Ленни?

Фарго покачал головой.

— Нет, Робби. Больше хлопот, чем пользы. Я думаю, что старый болван своил урок. Ты ведь своил урок, не так ли, Сэммс?

Пока двое мужчин смотрели на Сэммса, а его внук рыдал, лежа на земле, Сэммс слизнул кровь с губы и поднял с земли очки, водрузив их себе на нос.

— Вы ведь не собираетесь ничего предпринимать, помощник шерифа?  — наконец, спросил он.  — Вы — его друг и, как я полагаю, тоже участвуете в его наркобизнесе. Вы пришли сюда, чтобы защитить того парня, который распространяет товар?

Пистолет помощника шерифа, похожий на Магнум 357-го калибра, в мгновение ока вылетел из кобуры, ствол был направлен прямо в лицо Сэммсу с расстояния восьми сантиметров.

— Тебе лучше быть очень осторожным, старина, очень осторожным,  — сказал помощник шерифа.  — Такие глупости могут привести к тому, что тебя арестуют, а ты попытаешься сопротивляться, так что, мне придется переломать несколько костей. Или тебе удастся сбежать, и никто тебя больше не увидит.

— А теперь,  — сказал он, осторожно покачивая ствол из стороны в сторону перед лицом Сэммса,  — ты не хочешь пересмотреть свои заявления?

После долгой паузы Сэммс закашлялся, сплюнул кровь и сказал:

— Да. Я просто потерял голову, помощник. Я не это имел в виду. Я знаю, что Фарго не продает наркотики всем людям, которые приходят сюда в любое время дня и ночи с чемоданами и сумками и выходят с чемоданами и сумками. И я знаю, что вы и другие помощники шерифа Сацумы не обеспечиваете его защиту и не получаете свою долю. Извиняюсь.

Помощник шерифа на мгновение выглядел так, словно хотел нажать на курок, затем медленно убрал пистолет в кобуру.

— Убирайся отсюда к черту, пока мистер Фарго не решил выдвинуть обвинение в нападении,  — сказал помощник шерифа.

Когда Сэммс повернулся и направился к своей машине, он услышал, как Джонни кричит:

— Дедушка, не уходи, не уходи...  — но заставил себя смотреть только на свою машину и сесть в нее, не оглядываясь. Внутри он прижался лбом к рулю, и наконец-то пролились слезы, которых не было, когда убили его сына и застрелилась его жена.

Он на мгновение поднял глаза, чтобы в последний раз увидеть, как его внука заталкивают в трейлер. Мельком увидел длинные черные волосы и оливковую кожу, так непохожую на светлые волосы и бледную кожу его отца и матери. Вспомнил жестокие шутки после его рождения, потому что Альма уже показала себя не кем иным, как шлюхой-наркоманкой, гуляющей с мужчинами за наркотики. Но его сын любил ребенка, и Сэммс тоже. Мальчик был 

их кровью, независимо от того, чью кровь носил.

Он сунул руку в бардачок и погладил чудовище. Больше всего на свете ему хотелось сейчас вынуть его, выйти из машины, подойти с ним к тому месту, где стояли помощник шерифа и Фарго, и опустошить его в их раздутые тела.

Но он не мог заставить свои пальцы схватить синюю сталь монстра и вытащить его. Его тело восстало против этого.

«Ты — жалкий трус»,  — выругал он себя, зная, что это правда, и зная, что правда — это нечто большее. Правда, он боялся, физически боялся встретиться лицом к лицу с человеком, который убил его сына, довел до самоубийства его жену и мучил его единственного внука.

Но в то же время в глубине его сознания голос разума шептал: если он убьет Фарго и Альму, в мире не останется никого, кто сможет присмотреть за Джонни. Сейчас он все еще мог присматривать за мальчиком, пытаться помочь ему, мечтать найти способ его спасти. Если он пожертвует своей жизнью, эта надежда исчезнет.

И более того, он знал, заглядывая глубже в свое сердце, что боится пережить убийство Фарго и Альмы. Будет суд, а потом тюрьма и все такое, зная, что Джонни окажется на воле и не сможет ему помочь, возможно, возненавидит его за убийство матери. Кто знает?

В голове у него все закружилось, и он вспомнил старую поговорку: «благоразумие превращает всех нас в трусов». Может быть, все было не так, но так должно было быть, потому что это было правдой. Достаточно легко фантазировать о том, чтобы взять в свои руки закон в один славный момент, но когда фантазия исчезла и он погрузился в реальность, то понял, что не сможет этого сделать.

Заставив себя не смотреть на трейлер, он дал задний ход и уехал.

Два часа спустя он вошел в прохладный, обшитый сосновыми панелями кабинет доктора Генри Планта. Поездка из Орангдейла в округе Сацума через три округа в офис Дока Планта в Спринг-Сити охладила его гнев. Теперь от огня, горевшего в нем, остались только глубокая печаль и смирение.

Док Плант жестом пригласил его сесть в плюшевое мягкое кресло по другую сторону старомодного огромного дубового стола, занимавшего центр кабинета.

Доку должно было быть пятьдесят пять, как минимум, и он не сильно постарел за те двадцать лет, что Сэммс его знал. Сэммс ходил к нему уже столько лет, с тех пор как тяжелый случай пневмонии заставил прежнего доктора Сэммса отослать его к «новому доктору-негру в Спринг-Сити», что каждый раз, когда опять замечал, что Плант черный, он удивлялся. Но это не имело значения. Плант был одним из немногих чернокожих, с которыми Сэммс имел тесный, непрерывный контакт на протяжении многих лет, и тот факт, что он был черным, больше не имел значения, уже много лет.

Он уставился на лицо Планта, частично закрытые жалюзи отбрасывали линии света и тени на лицо доктора, затеняя его глаза темнотой. Что-то, что-то в этих 

глазах заставило Сэммса вздрогнуть.

Плант достал из нижнего ящика стола бутылку ликера «Саутерн Комфорт» и два стакана. Налив на палец жидкости в один стакан, он подтолкнул его через стол к Сэммсу и налил себе.

— Ты выглядишь так, словно тебя кто-то избил до полусмерти, Клиффорд,  — сказал Плант, делая глоток из своего стакана.  — Опять твоя невестка и ее муж?

Когда Сэммс кивнул, Плант, понимая, что происходит, сказал:

— Я слышал плохое о том, что происходит в Сацуме, Клиффорд. Почему бы тебе не позволить мне обратиться к местному закону? Старый Шеф здесь уже давно. Возможно, он сможет тебе помочь. Он — хороший человек.

Сэммс покачал головой.

— Нет, это вне его юрисдикции, а шериф в Сацуме — могущественный и мстительный человек. Шеф полиции не станет с ним связываться. Во всяком случае, ты позвал меня сюда не для того, чтобы обсуждать мои проблемы с Альмой. А зачем? Пришли результаты анализов? Это язва? Что?

Плант посмотрел на свой стол, провел пальцем по кругу, оставленному стаканом с ликером.

— Мы с тобой давно знакомы, Клиффорд?

— Уже лет двадцать, наверное. В чем дело, док? Ты начинаешь меня пугать, понимаешь?

Плант откинулся на спинку стула, потирая нижнюю губу двумя пальцами.

— Это — самая трудная часть моей работы, Клиффорд, и единственная, которую я когда-либо по-настоящему ненавидел.

Этим моментом воспользовалась предательская боль в боку, чтобы опалить его изнутри, и это было так, как если бы она говорила голосом огня, который он теперь мог понять.

— Это — рак, не так ли, док? Единственное, что может сделать тебя таким.

Плант, наконец, встретился с ним взглядом.

— Боюсь, что да, Клиффорд. Я отправил образцы, и они, наряду с симптомами, дали понять, что ты страдаешь от запущенного случая рака печени. Там большая опухоль, занимающая, наверное, половину твоей печени. Хуже того, она метастазирует в легкие. В обоих обнаруживаются небольшие опухоли.

Сэммс взял свой бокал, наслаждаясь этим огнем, который пробежал по его горлу.

— Думаю, это очень плохо. Это — одно из того, от чего ты не спастись, не так ли?

— Нет, друг мой.

Протянув стакан для повторного наполнения, он спросил:

— Сколько осталось?

— Трудно сказать точно. Но в твоем случае, судя по размерам опухоли и ее распространению, я бы сказал, не более трех месяцев, может быть, шести. Лучевая терапия и химиотерапия могут увеличить срок с трех до шести месяцев, а могут и не увеличить. Рак печени — едва ли не самый отвратительный из всех видов рака.

Двое мужчин молчали, казалось, очень долго. Сэммс наблюдал за крошечными пылинками, кружащимися в воздухе, будучи застигнутыми скользящими солнечными лучами. Его разум, казалось, выходил из-под контроля, в его сознании каскадом проносились мысли и чувства. Он не совсем понимал, что чувствует.

— Скажи мне прямо, док, никаких сказок. Кто-нибудь когда-нибудь переживал это, имел чудесное выздоровление, ремиссию?

— Нет,  — тихо ответил Плант.  — На выздоровление нет никакой надежды. Я почти никогда не говорю этого пациенту, потому что я — не Бог. Но ты — хороший человек, и думаю, что 

за эти годы мы стали друзьями, и я не хочу, чтобы ты питал ложные надежды. Ты умрешь, Клиффорд, и я молил Бога, чтобы мне не пришлось этого говорить. Но если я скажу что-то еще, это не будет правдой.

Проглотив вторую лекарственную дозу «Саутерн Комфорт», Сэммс почувствовал странное чувство комфорта и... да... радости, охватившее его. Ему почему-то казалось, что он находится вне своего тела, наблюдая за собой, и он задавался вопросом, не было ли это просто шоком от новости.

Но когда до него дошел смертный приговор, он понял, что это значит, и по его лицу медленно расползлась улыбка. Он откинулся на спинку кресла, наслаждаясь мягким чувственным ощущением теплой, выветрившейся ткани на шее и сладким привкусом ликера в горле.

— Спасибо, док, спасибо,  — сказал он, наконец, чувствуя себя счастливее, чем когда-либо за долгое-долгое время.

Плант удивленно уставился на него.

— Знаешь,  — сказал он, наконец,  — я занимаюсь общей практикой уже сорок лет и должен сказать, что никогда еще никто не реагировал на эту новость так, как ты.

— Плесни меня еще, док,  — сказал он, протягивая стакан.  — Не знаю, поймешь ли ты, но я чувствую, что с моей груди свалился тяжелый груз. Ты когда-нибудь задумывался, каково это — прыгнуть в небо и оставить землю позади, парить, как облако в небе? Вот что чувствую я.

Увидев замешательство на лице Планта, он добавил:

— Я свободен, док. Ты освободил меня, и за это я тебя благодарю. Или, может быть, я должен благодарить Бога, потому что на самом деле ответственен он.

Сэммс встал, осушив последний глоток «Свутерн Комфорт», и протянул руку Планту. Через мгновение Плант последовал его примеру и встал, взяв его за руку.

— До свидания, док,  — сказал Сэммс и добавил:  — Я тебе еще позвоню.

Три дня спустя, ближе к концу рабочего дня, в пятницу вечером, Плант впервые за этот день открыл «Спринг Сити газет» и увидел главную статью. Сделав то, чего он почти никогда не делал, он велел медсестре сказать двум последним пациентам, что ему придется перенести их прием, отправил ее домой пораньше и сел за свой стол, лицо его было отмечено чередующимися линиями света и тени от послеполуденного солнца, пробивающегося сквозь жалюзи его кабинета.

Откупорив бутылку «Саутерн Комфорт», он налил себе еще, перечитывая новости в окружении зернистых фотографий Ленни и Альмы Фарго и Клиффорда Сэммса и лучшего выстрела в голову заместителя шерифа Сацумы Роберта Хогсхеда.

Яркий заголовок под фотографиями гласил: «В стрельбе в Оранждейле погибли четверо».

Оторвав взгляд от раскрытой газеты, он снова взглянул на письмо, которое пролежало в его стопке «для чтения» весь день, пока он не открыл его несколько минут назад.

«... и прошу тебя как друга, док, уважить мое желание. Я записал тебя в своем завещании как душеприказчика моего имущества. Я небогат, но, учитывая мой дом, страховой полис и еще кое-что, думаю, что оставлю Джонни семьдесят-восемьдесят тысяч долларов.

Пожалуйста, присмотри за моими деньгами и проследи, чтобы Джонни получал то,  

что ему нужно, когда вырастет. Я знаю, что прошу слишком многого, и меня не будет рядом, чтобы увидеть, сделаешь ты это или нет, но в глубине души я знаю, что ты — хороший человек, и я верю, что ты поступишь правильно.

Я также подал документы, в которых назвал тебя своим избранником в качестве опекуна Джонни. Ты — уважаемый человек, а у Джонни не осталось близких родственников. У Фарго и Альмы не было ни братьев, ни сестер. У Альмы есть тетя, но я разрешаю тебе заплатить ей нелегально десять тысяч долларов, чтобы она отпустила его к тебе. Так и будет. Она не думает ни о чем, кроме очередного стакана. Ты — уважаемый человек, и с учетом моей воли и поддержки Старого Шефа, я думаю, ты сможешь получить опеку. Ты можешь найти хорошую семью, чтобы дать ему дом и помочь им финансово моими деньгами.

А теперь, прежде чем я пойду делать то, что должен, еще раз благодарю тебя за тот подарок, что ты мне сделал. Я никогда не понимал, каким благословением может быть потеря всякой надежды. До тех пор, пока мы не встретимся снова...

Плант сидел до самого вечера, глядя на газету и письмо, еще долго после того, как стемнело.