Когда мы были женаты aka Когда был первый секс Часть 10

Все подходит к концу. Мы платим цену за каждую счастливую минуту в этом мире.

Желал бы я вернуться в свои восемнадцать лет и не знать, что меня ожидает. В то время я столкнулся с некоторыми несчастьями, но в таком возрасте ты чувствуешь себя бессмертным и знаешь, что все наладится со временем.

Только позже мы осознаем, что это ловушка, которую Господь или кто-то другой расставляет перед нами, чтобы мы продолжали двигаться вперед.

• • •

Суббота, 10 сентября - 21:00

Мы стояли на набережной и наблюдали, как большая яхта плавно колышется на прибрежных волнах. За спиной у нас была темнота, только огни ресторанов и магазинов освещали окружающую обстановку. Но здесь было всего несколько одиноких фонарей на столбах, отбрасывающих свои тени на поверхность Сент-Джонса.

— Прекрасно здесь, — произнесла Алина. На улице было достаточно прохладно, чтобы она немного дрожала в своем красном платье с открытыми плечами.

Мы поужинали в Беннисе, возможно, самом лучшем стейк-хаусе в Джексонвилле, а затем прогулялись вдоль Сент-Джонса, любуясь частными яхтами, которые стояли на якоре у причалов. Владельцы этих яхт заходили в рестораны и посещали несколько клубов Джексонвилла, которые заслуживали этого имени.

Яхта была полностью обложена золотом и блестящим металлом, окруженным полированным деревом. Осторожно глянув ей в глаза, я заметил там голод и боль такой силы, что это напоминало почти сексуальное ощущение. В этот миг до меня дошло, что она никогда не останется со мной или у Филиппа. Она любила море и эту жизнь больше меня или Филиппа.

Она приподняла голову, наш взгляд пересекся, и она поняла, что я все понял. Она уткнулась в меня, ее рука обвила мою талию, и она наклонилась, чтобы поцеловать меня в щеку.

— Я безмерно люблю тебя, больше, чем ты можешь себе представить,— шепотом сказала она. — Больше даже, чем я думала, что смогу полюбить кого-то еще.

— Она принадлежит одной из членов королевской семьи Саудовской Аравии и стоит более пятидесяти миллионов долларов. Это плавучий дом, способный находиться в открытом море до полугода без захода в порт. В нем есть спа-салон, тренажерный зал и все возможные роскоши. Говорят, что у хозяина есть четыре жены, которые всегда с ним плавают, а также около дюжины детей.

Она изучала мое лицо во время разговора о яхте и не произнесенных ею словах. Я не знал точно то, что она ожидала услышать от меня. Или, возможно, боялся выразить свои чувства словами.

После звонка Филиппа на пляже я чувствовал себя, как человек, переходящий по хрупкому мосту, осторожно проверяющий каждую доску и аккуратно переступая с одной на другую, не зная, когда одна из них подастся и упадет навсегда. Раньше это было просто именем и воспоминанием. Теперь же это стало реальностью и вставало между нами.

— Тебе не нужно говорить ничего, Билл. Я понимаю то, что ты чувствуешь. С самого Бон Шанс. Надеюсь, ты понимаешь то же самое обо мне.

— Понимаю. И я знаю, что ты любишь Филиппа или это «люблю тебя» было ложью?

— Нет, но я бы хотела, чтобы так было. Это сделало бы все проще.

Я притянул ее к себе и вдохнул аромат ее волос.

— Это полный бардак.

— Теперь ты жалеешь, что я пришла?

— Я никогда не пожалею, что ты вернулась. Возможно, потом мне будет больно, но сейчас я рад, что ты вернулась.

Я оттолкнул ее от себя и, несмотря на чувства, пробегающие сквозь меня, ухмыльнулся, говоря:

— Это похоже на песню Хэнка Уильямса 1950-х годов «Со мной все будет в порядке... Пока не начнется боль». Мы живем в грустном кантри-вестерне.

Она прижалась ко мне и сказала:

— Ты не веришь в судьбу? В судьбу, Билл? Каковы были шансы на то, что мы встретимся? На то, что мне прикажут встретиться с тобой? Что ты оскорбишь меня, разрушишь мой гнев и сопротивление, а потом соблазнишь меня этой проклятой, чудесной Флёр-де-Лис. И твои адвокатские слова. Это не может быть случайностью. Что бы ни случилось потом, оно должно было случиться.

— Я не знаю, верю ли я в Бога. Или в судьбу. Я верю в совпадения, потому что я, скорее поверю в это, чем в то, что Бог — это безумное чудовище, которому нравится сводить нас для боли, горя, разрушения и смерти.

Она отстранилась от меня и повела за руку по набережной прочь от яхт. На мгновение мы остались одни, никто не шел рядом, под уличными фонарями. Черная вода реки Сент-Джонс блеснула на свету, и где-то рядом что-то выскочило из воды и плюхнулось обратно.

Она прислонилась спиной к деревянным перилам и коснулась Флёр-де-Лис, повернув ее так, чтобы свет уличного фонаря отражался от нее.

— Мы оба знаем, что она значит, что она представляет собой. Ею ты покорил мое сердце.

— Дебби, моя мама и все, кого я знаю, говорят, что иногда я проявляю сообразительность. Они правы. Я не знаю, как это возникло. С тобой все так просто, дорогая. Одно украшение и...

Она легонько коснулась моей щеки и затем наклонилась, чтобы поцеловать ее и снять боль.

— Это не только из-за украшения. Это олицетворяет тебя.

После недолгой игры наших языков она отступила и взяла мою левую руку в свои руки. Поднесла ее к свету. Мое обручальное кольцо блестело так ярко, будто было прожектором.

— Почему ты до сих пор носишь это кольцо, Билл?

— Это не ее кольцо. Это мое обручальное кольцо. И я не знаю почему, я...просто привык иметь его на пальце. Привычка.

— Это ее кольцо, Билл, и все это знают. Вот почему я понимаю, что какая-то часть тебя до сих пор любит ее. Ты не можешь снять его, потому что пока оно там, по крайней мере часть ее все еще находится рядом с тобой. И, Билл, не обманывай себя, она это знает.

— Может быть так и выглядит, Алина.

Но это не так.

— Тогда сними его. Сними его, Билл, и положи в карман или надень на другой палец, где он будет просто еще одним кольцом. Если ты уже не любишь ее.

Я протянул правую руку и сжал золотое кольцо, которое символизировало половину моей жизни, лучшие моменты и самую большую боль, которую я испытывал. Затем я потянул его до тех пор, пока оно не соскользнуло. Потеря веса положила конец этому испытанию; раньше мне пришлось бы приложить усилия, чтобы избавиться от него.

На мизинце правой руки у меня было золотое кольцо с природным камнем. Мизинец был недостаточно широким для него. Я попробовал на средний палец. Это было сложно, но снова потеря веса позволила мне надеть его.

Я поднял левую руку к свету, и там, где было кольцо, осталась лишь полоска бледной кожи.

— Убедилась?

Она залезла в сумочку и вытащила сверкающий круг. Она подняла его к свету. Это было серебряное кольцо с квадратной головкой. На головке была инкрустация Флёр-де-Лис из белого золота, а внутри, в центре — маленький блестящий алмаз. Это было кольцо — пара к брошке, которую она носила.

— Ты — не единственный человек, который может делать подарки, мистер Мейтленд.

Я на секунду покачал головой.

— Если это правда, то слишком дорого. Ты могла бы объяснить, что такое эта брошь, но как ты сможешь объяснить...?

— У меня есть свои деньги, Билл. Филипп не лезет в мои личные дела. И цена реальная. Для этого не требовалось целое состояние. Ты наденешь его ради меня?

— Я это сделаю, но зачем?

— Помнишь, ты говорил, что надеешься, что я буду вспоминать о тебе, нося брошь? Ну... что бы ни случилось... я хочу думать, что ты не забудешь меня. А если ты будешь носить мое кольцо, я знаю, что ты этого не сделаешь.

Она поцеловала голый палец и протянула мне кольцо с Флёр-де-Лис. Когда я его надел, оно показалось мне странно официальным. Оно выглядело так, словно было создано для этого пальца. Это было мгновение, значившее все, и в то же время ничего.

Я отвез ее домой, и мы еще раз обновили кухонный стол, ковер в гостиной, ванну и, наконец, мою кровать.

Лежа рядом с ней, пытаясь отдышаться, мой член так болел, что я подумал, что мне придется воспользоваться вазелином, чтобы позже утром натянуть штаны, и я сказал:

— Я бы подумал, что то, что я только что сделал, было медицински невозможно для мужчины в возрасте сорок два года.

Со своей спермой, блестящей на ее губах и сосках, и покрасневшим влагалищем, раскрытым между ее широко раздвинутыми ногами, она выглядела как актриса из порнофильма. Она улыбнулась и протянула руку, чтобы коснуться кольца с символом Флёр-де-Лис.

— Это невероятно, Билл. Это просто невероятно.

Как же можно спорить с фактами? Но я старался.

— Ты и есть чудо.

Конечно же, это не было волшебством. Она не смогла поднять меня в пятый раз. Но она старалась изо всех сил.

• • •

Понедельник, 12 сентября — 19:00

Мы находились за столиком в ресторане на Верхнем этаже здания банка Барнетт, наблюдая за наступающей темнотой и видом на город Джексонвилл. Я обещал Алине эту панораму задолго до того, как наша семья застала нас врасплох в наш день рождения. Теперь она будет у нее перед отъездом, возможно, навсегда.

Я заказал жареную рыбу тилапию — это был первый шаг к наказанию за переедание и недостаток времени для тренировок в спортзале, пока Алина была в городе. Алина выбрала блюдо из куриной грудки Соq Аu Vin, которое предлагалось в ресторане. Возможно, это не то, что она бы нашла в подлинной парижской забегаловке, но достаточно близко к Джексонвиллу.

Мы сидели в молчании, что было для нас необычно. Обычно разговор тек легко и мы говорили о всем, кроме тех запретных тем, которые мы знали нужно избегать. Но сейчас тишина лежала на нас словно непроходимое бремя.

Мы ели — Алина перемешивала кусочки цыпленка с глотками красного вина, я же пил кофе, зная, что Найт был серьезен в своих словах.

Я знал, что за мной будут следить копы, независимо от того, что они должны делать официально. А если бы меня заметили пьющим что-нибудь алкогольное, и я бы не шел и не ехал по точной, геометрически прямой линии, то меня бы остановили.

Я не думал, что он меня подставит, потому что он не был таким, и он знал, что даже если Эдвардс будет недоволен мной, подставив прокурора, он начнет холодную войну, которая взорвется у всех на глазах. Но если бы я дал ему возможность убрать меня, он бы воспользовался.

— Это совсем не похоже на Эйфелеву башню,  — сказал я, указывая на вид Джексонвилла с высоты сорока метров,  — но, надеюсь, ты это запомнишь.

Это было самое близкое, что я мог сказать, чтобы она вспомнила, когда ее здесь не будет.

Я не проверял ее багаж, вообще не проверял, но у нее должен быть билет на самолет до Парижа. Мы не говорили о том, что будем делать во вторник, и как она доберется до аэропорта. Или даже что она вообще поедет в аэропорт.

Может быть, мы и должны были, но, если бы мы так сделали, это стало бы реальностью. А я хотел сохранить эти последние мгновения между нами свободными от проклятия реальности.

Когда мы покончили с едой и расплатились, она спросила:

— Мы не можем сегодня вечером поехать в Сент-Огастин? Или уже слишком поздно? Я бы хотела в последний раз прогуляться по пляжу.

— Нет, еще не поздно.

Мы прехали мимо кондоминиума и прихватили одеяла, и я направился по I-95 к третьему выезду из Сент-Огастина, что приведет нас прямо к пляжу и позволит объехать большую часть города. Мы поехали в Матансас, и я припарковался на небольшой стоянке. Там было еще две машины, но пассажиры были слишком заняты друг другом, чтобы заметить нас.

Мы пересекли шоссе и спустились к воде, с одеялами, прикрывающими мои плечи. Мы стояли, держась за руки, и наблюдали, как волны прибоя медленно поднимаются на берег под светом полумесяца. Казалось, будто мы плаваем по воде, но я заметил, что Алина смотрит гораздо дальше, в сторону нашего жилья.

Мы прошли через дюны и она мгновенно разделась и повалила меня на одеяла. В это время она обнажала свое тело передо мной. Ласки губами, легкое прикосновение кожи друг друга, страстные поцелуи и смена поз для удовольствия - все это смешалось в единую чарующую симфонию.

Я не был уверен в своем настроении изначально, но всего через несколько минут я уже пристально рассматривал ее задницу и старался не утонуть от удовольствия, когда испытывал оргазм и кончал ей в рот. Пока я пытался вернуть дыхание после этого экстаза, она перевернулась и начала ласкать мое лицо, смывая свои соки.

Потом она спустилась ниже, чтобы возбудить меня вновь, и, поднявшись надо мной, проникла на мой член так глубоко, что я почувствовал боль. Я думаю, что ей тоже было немного больно, но она все равно продолжала двигаться быстрее и быстрее, пока я не смог удержаться и кончил в нее второй раз.

Мы лежали рядом друг с другом, задыхаясь от удовольствия, пока бриз океана шелестел камышом вокруг нас. Мне не требовалось смотреть на нее или быть экстрасенсом, чтобы понять: это был прощальный секс.

Она подняла голову и посмотрела на меня:

- Нельзя ли нам прогуляться по пляжу еще раз, Билл? А после этого мне нужно будет вернуться в квартиру и отдохнуть немного.

Она не добавила "чтобы быть готовой к раннему уезду" - но эти слова прозвучали в моей голове.

Мы прогулялись по пляжу, вернулись в квартиру, приняли душ и приготовились к завтрашнему дню, и она легла рядом со мной, но не обнимала меня, как раньше. Она придвинулась ко мне достаточно близко, чтобы касаться, но повернулась ко мне спиной и, решив, что я заснул, заплакала.

Есть что-то невыразимо, неописуемо грустное в женщине, пытающейся тихо плакать в темноте рядом с тобой. Когда ты не можешь протянуть руку, чтобы ее утешить.

Я заставил себя уснуть. Может, мне это и приснилось, но, кажется, она поцеловала меня в губы.

А когда в шесть утра зазвонил будильник, я лежал в постели один. И лежал так, мне показалось, очень долго. На простынях, где должна была лежать она, все еще чувствовалось легкое тепло. Я провел рукой по пустому месту.

В конце концов, я понял, что пора вставать, потому что у меня есть работа и жизнь, к которой я должен вернуться. Я сполз с кровати, подошел к шкафу и схватил одежду. Оделся, сходил в ванную, помочился, почистил зубы и привел себя в порядок. Потом пошел на кухню и хотел, было, включить кофеварку, но ее кто-то уже включил.

Я налил себе чашку, добавил немного диетических французских ванильных сливок и подошел к кухонному столу.

Как я и предполагал, в центре стола лежал листок бумаги кремового цвета. Аккуратные, плотные буквы Алины покрывали его. Я сделал глоток кофе, такого горячего, что он обжег небо, что 

дало мне повод прослезиться, и взял газету.

Дорогой Билл,

Ты уже знаешь, что я еду в аэропорт. И ты знаешь, что я — трусиха. Но я не могла попрощаться с тобой, потому что не знала, смогу ли уйти от тебя, если посмотрю в твои глаза. А я должна вернуться. Что бы Филипп ни делал с другими женщинами, он не нарушал правил нашего брака. В отличие от меня. Я должна встретиться с ним лицом к лицу, чтобы узнать, есть ли у нас еще брак. И не узнаю, пока не встану перед ним.

Однако, мне предстоит вернуться к Андрею. Я сказала тебе, что люблю тебя, и это правда. Но если я оставлю Филиппа ради тебя, то придется покинуть и Андрея. Я осознаю, что не смогу забрать его у Филиппа. И я не могу бросить Андрея. Он всего лишь ребенок и никогда не поймет, почему его мать его оставила.

Пора уходить, Билл. Мое сердце разрывается на части. Я знаю, что ты будешь ненавидеть меня. Но я должна была прийти к тебе и должна уйти от тебя. Пожалуйста, прости меня,

Алина.

Я перечитывал это уже много раз, но слова не менялись. Я поднял левую руку и наблюдал за игрой света на ее кольце с Флер-де-лис из белого золота и серебра и понял, что никогда не смогу его снять.

Я приготовил портфель со всеми документами, которые потребуются мне в этот день, и перед тем как выйти из дверей быстро оглядел комнату. Дом снова превратился в обычный кондоминиум. Я на мгновение закрыл глаза и показалось, что чуть-чуть уловил ее аромат.

Все это время я лгал ей и самому себе. Две недели - это не вечность. Это всего лишь две недели.

• • •

Вторник, 13 сентября - 11:00

Я поднялся на лифте и избегал контактов с людьми, не заглядывая в чужие глаза. Несколько раз помощники окружного прокурора или служащие суда направлялись ко мне, но по какой-то причине, которую я не понимал, они внезапно находили срочные дела в другом месте и меняли направление или поворачивали обратно.

После того, как я вышел из квартиры, почти уже начал направляться в аэропорт, но удалось остановиться. Я не мог ничего сказать такого, что заставило бы ее передумать. И я не мог заставить себя произнести эти слова. Я проверил расписание и узнал, что ее рейс вылетает в одиннадцать утра, если все будет по плану.

Мне нужно было убить несколько часов, поэтому я пошел в спортзал и работал до изнеможения в течение полутора часов, затем снова принял душ и направился в офис.

Выйдя на пятом этаже, я заметил гигантскую фигуру Джонни Августа, увлеченного разговором с незнакомым мне человеком. Он взглянул на меня, и я понял, что могу быть лишь движущейся тенью, и все же... Он опустил глаза и 

повернулся ко мне спиной. Неужели это настолько очевидно, что даже слепой может это увидеть?

Я просто кивнул в сторону Шерил, сказав:

— Никаких звонков... ни от кого... в течение следующих десяти минут,  — и вошел в свой кабинет.

Я повернулся и запер проклятую дверь. Пусть начнутся слухи. Я открою ее до того, как вызовут охрану, но сейчас я не хотел никого видеть.

Я положил на стол портфель, снял трубку с телефона и подошел к зеркальному окну. Я отдернул занавески и посмотрел на небо. Где-то там в облаках летел самолет Алины, если уже не покинул небеса Флориды по пути в Нью-Йорк, где она пересядет на рейс Нью-Йорк — Париж.

Я представил ее в кресле. Попросила ли она место у окна, чтобы видеть Джексонвилл и меня, уходящих под нее и, наконец, исчезающих в белой дымке облаков? Может, она сейчас выпьет? Или будет готовить рассказ для Филиппа о том, чем она занималась последние две недели?

Носит ли она Флёр-де-Лис с гордостью, как она всегда говорила, или упаковала ее так же, как поместила и меня и наше время вместе в свою книгу памяти?

Может, она плачет? Заслужил ли я слезу или две? Или у нее были сухие глаза, когда она очнулась от романтического сна, что мы разделяли, и вернулась в обыденный мир работы, мужа, сына, обязательств и общих семейных воспоминаний?

Мне интересно, будет ли она вспоминать обо мне, когда Филипп окунет ее в свои объятия? Попытается ли она ошибочно назвать мое имя в порыве страсти, или через несколько месяцев без фотографий нашего совместного времени будет ли у нее трудность представить мое лицо в своем разуме?

Я думал, что все исчезло из меня, но по щекам потекли слезы. Это было так глупо. Я был зрелым мужчиной. У нас был двухнедельный период романтики и страсти с прекрасной женщиной, но это всегда оставалось нереальным и несущественным. Это был всего лишь эпизод в нашей жизни.

И тогда я сказал себе: "Ты такой печальный обманщик. Постарайся быть честным хотя бы перед самим собой. Ты был влюблен, ты всегда будешь любить эту женщину. Так же, как ты все еще чувствуешь хоть каплю любви к своей изменчивой бывшей жене-развратнице. Ты влюблен не в ТУ, не в ту, что целовала Дуга у ее дома и делала свою похотливую киску гладкой для его возбуждения... ты не влюблен в эту Дебби. А ты любишь Дебби, которую обнимал столько ночей... Дебби, которая плакала безутешно вечером, когда ее безумная тетя Кларисса покончила с собой... Дебби, которая заставляла тебя улыбаться просто при виде ее после долгого рабочего дня... Дебби, чье тело, губы и улыбка делали несчастный мир, в котором ты живешь, более терпимым на протяжении многих лет. Льюис мама и все остальные видят только изменчивую особу... они не знали ее так же как я. Они не могут видеть эту Дебби... они видят только призрак, который обитает в ее теле сейчас... а я не могу подарить землю на ее могилу так же легко, как мы сделали это со сводной Клариссой и принять факт, что МОЯ Дебби мертва и ушла навсегда..."

Я понял, что запер дверь, потому что, если бы кто-нибудь вошел и услышал, как я разговариваю сам с собой, он действительно отправил бы меня в больницу под наблюдение.

Но я не хотел, чтобы меня забрали под наблюдение. Как заметил полицейский несколько месяцев назад, работа — это моя единственная жизнь. Или если не единственная, то самая важная. Я не мог рисковать, давая кому-то понять, что у меня очередной срыв.

Я останусь на работе еще немного, по крайней мере на несколько дней. А после этого... все ставки будут отменены.

Я отпер дверь, но оставил трубку снятой с телефона. Это может дать мне еще несколько минут одиночества. А потом я вернулся виду северного подхода к Джексонвиллу.

Я закрыл лицо руками и попытался собраться с мыслями. Я — умный человек. Я решаю проблемы каждый день. Я сам создал для себя жизнь. Что мне теперь делать?

Но ничто не изменит того факта, что я люблю... любил одну женщину, переставшую любить меня, и люблю другую женщину, которая никогда и не начинала любить меня... достаточно... потому что она все еще любит своего мужа

Я — в полном дерьме.

•  •  •

Вторник, 13 сентября — 11:10

Она посмотрела на Шерил.

— Его телефон отключен. Не думаю, что он хочет с кем-то разговаривать.

— Я знаю, что ты не должна позволять мне, Шерил, но подумала, что мы подруги. Друзья друг для друга... ты же его видела... позволь мне войти и поговорить с ним.

— Не знаю, нужна ли ты ему сейчас.

— Я — именно то, что ему нужно. И что бы там ни говорили, я больше не хочу причинять ему боль.

Шерил, наконец, кивнула головой.

Она открыла дверь. Он стоял у окна с отражением, глядя в утренне-синее небо. Она знала, что он ищет.

Он даже не повернулся.

— И почему я предчувствовала твое появление сегодня утром?

— Потому что мы уже двадцать лет живем в браке и за это время можно познать человека.

— Не полностью. Я думал, что хорошо тебя знаю, но, оказывается, ошибался.

— Но ты все же предполагал мое присутствие здесь.

— Только потому, что плохое всегда приходит толпой. Я понимал, что одно из этих "плохих" – это ты. А третьей было только Богу известно кто. Может быть, я получу сердечный приступ.

— Ты слишком здоров для сердечного приступа... И только хорошие люди умирают молодыми. Ты не настолько хорош... несмотря на все твои пресс-релизы.

— Если так, Дебби, значит тебе предстоит жить вечно.

Он до сих пор не оборачивался, и она подошла к нему, пока они не оказались лицом к лицу. Она обняла его и прижалась грудью к его спине. Он был худее и сильнее, чем она помнила. Уже полгода они не касались друг друга.

Он напрягся, но не оттолкнул ее.

— Знаю, что мне очень плохо, когда я не могу собрать силы, чтобы выбросить твое подлое задницей из моего кабинета.

Она наклонилась вперед и прижалась лицом к его затылку.

— Мне очень жаль.

— Почему? Что ты опять устроила?

— Я наняла частного детектива. Я узнала, что она жила с тобой. Я знаю, что вы делали вместе. Я знаю, что она состоит в браке и у нее есть сын в Париже. Я знаю, что она ушла из твоей квартиры рано сегодня утром... без тебя. Ты даже не проводил ее в аэропорт. Она намерена вернуться к своим, верно?

— А почему тебя это волнует? Зачем столько хлопот? Мы ведь больше не женаты.

Она положила голову ему на плечо и постаралась не тереться грудью о его спину. Такое было почти автоматически, с тех пор как они поженились.

— Я знаю тебя, Билл. Я знаю, что ты, наверное, трахаешь кого-нибудь из здешних женщин. Я знаю, что у тебя, должно быть, была та женщина-полицейский, и до меня дошли слухи о других. Но я знаю, что это несерьезно. Я видела, как ты смотрел на нее в тот вечер, когда мы все ворвались к тебе... Единственная женщина, на которую ты когда-либо смотрел ТАК... была я. Вот почему, отчасти поэтому, я так сошла с ума в тот вечер. Я знаю, что мы не женаты. Я знаю, что не имею права ревновать. Я — как собака, которая не хочет, чтобы у другой собаки была кость, хотя сама больше ее не хочет... Но это было больно.

— Почему, черт возьми, это должно быть больно? Ты сказала, что больше не любишь меня. Ради бога, мы же разведены.

— Я знаю, что это нелогично... неразумно. Но в последнее время я не была логичной или разумной... во многом. Я встречаюсь... кое с кем... потому что в последнее время я вроде как... сошла с рельсов. Я начинаю кое-что понимать. Я только знаю, что видеть ее в тот вечер и то, как ты смотришь на нее таким взглядом... это причиняет мне боль. Мне хотелось узнать о ней все что только можно... И эта проклятая Флёр-де-Лис. Ты же знаешь, что никогда не покупал мне ничего подобного за все годы, что мы были женаты...

— Ты же не серьезно. Ты изменяешь мне с мужчиной помоложе, с большим членом. Даже если ты не трахалась с ним физически, я знаю, что ты с ним эмоционально. Ты вышвырнул меня из моего собственного дома. Ты трахалась с ним в моей постели. Ты выбросила меня из своей жизни... и ты расстроена, потому что я купил дорогие украшения для новой женщины в моей жизни.

Она прижалась к нему сильнее, в то время как он оставался неподвижным, не пытаясь оттолкнуть ее.

— Я понимаю, что это бессмысленно. Ты сказал, что я сойду с ума. И, вероятно, ты прав. По крайней мере на какое-то время. Но есть одна вещь, которую я знаю наверняка: ты серьезно относишься к Алине. Или к этой худенькой французской девчонке, как я предпочитаю ее называть. И поэтому, когда она ушла одна, а ты пришел сюда и выглядел так, будто потерял лучшего друга или твоя собака умерла, я поняла произошедшее. Она вернулась к нему, верно?

— Да, она вернулась к нему.

— Думаешь она его бросит?

Он протянул руку и слегка прикоснулся к стеклу.

Она заметила на его левой руке неизвестное кольцо, а затем обручальное кольцо на правой. Флер-де-лис был знаком, который эта Алина оставила на мужчине, который когда-то принадлежал ей. Даже если ее нет здесь, чтобы нагло указать на это, Алина все равно сделала свое дело.

— Надеюсь, что нет. Она может потерять своего сына. Она может потерять мужчину, которого все еще любит. Я не хочу быть Дугом... хотя я веду себя так же с тех пор, как встретил ее.

— Нас не разлучил Дуг. Я бросила бы тебя, Билл, даже если бы никогда его не встретила.

— Спасибо. Мне стало легче.

— Мне не следует говорить это тебе. Мой... друг... сказал, что я не должна этого делать. Но я должна. Я уже говорила, что до Дуга я тебе не изменяла. И я... не спала и ничего не делала с кем-либо другим. Но... я... играла на эмоциях многих парней... и...

Она почувствовала его напряжение и удивилась, зачем она это делает. Почему она так упорно пинает его и причиняет боль? Внутри нее не было этого чувства. Она не знала причин, но, возможно, она просто устала лгать ему.

— Что? Дерьмо. Я — в Долине отчаяния, так почему бы не сбросить на меня еще немного дерьма?

— Я... дрочила парочке парней на вечеринках. Я... мастурбировала их через штаны. Я никогда не держала в своих руках их голые члены, но я дрочила им.

— Значит, в твоей киске никогда не было спермы. Я должен быть благодарен за небольшие одолжения.

— Я не претендую на какую-то особую... добродетель, Билл. Я была довольно плохой женой... последние три или четыре года. Я сказала себе, что все в порядке, потому что я хранила свою киску для тебя... позволяя тебе получать ее. Но, честно говоря, я получала от своего вибратора больше, чем от тебя.

— И чем я заслужил такое обращение с твоей стороны?

— Не знаю. Большую часть времени я была на тебя чертовски зла, но думала, что скрывала это довольно хорошо. Наверное, я была зла... и презирала тебя... Я не думала о тебе... как о мужчине.

— Ты забываешь. Я читал твои письма и знаю, как ты относилась ко мне как к мужчине.

— Что толку мне об этом лгать? Я же сказала, что писала правду. Это... то, что я чувствовала к тебе. Но... я... я знаю, что это сводит тебя с ума, но это была твоя вина.  

Даже если ты никогда не признаешь этого, ты знаешь, что я права. Ты бросил меня ради этого проклятого офиса и этой проклятой работы. Ты хотел быть Святым Биллом больше, чем быть внутри меня.

— И это сделало то, что ты делала правильным?

— Нет, я этого не говорила. Точно так же, как и то, что делал ты с Алиной последние две недели, было неправильным... и ты это знаешь. Но ты все равно это сделал.

Они промолчали некоторое время.

— Я осознаю свою ошибку, но... можешь ли ты быть откровенным со мной в одном?

— Когда я когда-либо тебе лгал?

— Не знаю. Поэтому и спрашиваю. Ты когда-нибудь изменял мне? Я не требую от тебя правды, но, если быть честными, все уже кончено. Это не изменит ничего. Просто... хотелось бы узнать.

— Чтобы тебе стало легче из-за сделанного тобой выбора?

— Нет, вне зависимости от того, спал ли ты с половиной женщин из офиса или был безупречно чист, как только выпавший снег, я должна была разойтись с тобой. У меня было достаточно мужества для ухода. У меня была хорошая работа. Дети уже не маленькие, они подростки. Я могла начать новую жизнь. Поверьте, у меня всегда были претенденты на роль парня, который заменил бы тебя. Моя ошибка заключается в том, что я нанесла боль таким образом... через Дага... и письма. Я была трусливой. И за это я сожалею.

— Надеюсь, тебе будет еще больнее от этого, Дэбби. Нет, я никогда не изменял тебе. У меня никогда не было других женщин все эти годы брака... до Алины. Просто слова тети Клариссы из могилы, правда?

— Я никогда на самом деле не верила в это... но... то, что она сказала, запало мне в голову и я никогда не смогла поставить это под сомнение.

Он покачал головой.

— Бедная жалкая женщина. Она потеряла мужа, разум и жизнь... и увлекла тебя за собой. Я почти не могу ее ненавидеть... почти. Но ты не должна была ей верить.

— Мне очень жаль, что я так поступила. Но я любила ее. Она для меня была как настоящая мать

— У меня есть дела, Дебби. У меня есть жизнь, чтобы начать собирать ее снова... во второй раз. Так почему бы тебе не взять себя и свои сиськи и не убраться из моего кабинета?

— Вот теперь это больше похоже на Билла Мейтленда, которого я знала.

Она уже подошла к двери его кабинета, когда оглянулась.

— Если бы она бросила мужа и выбрала тебя... или если бы вернулась... ты бы...?

— Не знаю, Дебби. Я знаю ее меньше двух месяцев. С другой стороны, тебя я знал два года, прежде чем жениться, и посмотри, что это мне дало.

— Тринадцать или четырнадцать лет счастливого брака и двоих детей, которых, я думаю, ты любишь.

— 

Верно. Полагаю... я бы немедленно женился на ней. И если она вернется через месяц или два, я все равно это сделаю... если она согласится.

Когда он отвернулся от окна, она ушла, не сказав больше ни слова.

•  •  •

Вторник, 13 сентября

Меня зовут Билл Мейтленд. Я — помощник прокурора штата Джексонвилл. Неофициально я — главный прокурор, что означает, что, хотя в организационной структуре есть еще два прокурора на моем уровне, на самом деле я — парень номер один под Большим Человеком, прокурором штата Далласом Эдвардсом, по крайней мере, сейчас. Я, наконец-то, принял решение передать дело чернокожего полицейского, застрелившего трех человек, ворвавшихся в его дом, в том числе одного из них, убегавшего,  — в спину, Большому жюри.

Я могу в любой момент оказаться в заднице, и десять лет судебного преследования останутся воспоминанием, но я не вижу из этого никакого выхода, иначе не смогу смотреть на себя в зеркало.

В то же время женщина, к которой я испытываю чувства, покинула меня, чтобы вернуться во Францию к своему супругу и ребенку. Я до сих пор не уверен, что пережил разлуку с моей женой, которая оставила меня ради моложе, привлекательнее и более обеспеченного мужчины. Эти полгода были очень тяжелыми для меня, и я опасаюсь, что все может стать еще хуже...

• • •

Четверг, 15 сентября

Каждое утро я просыпаюсь с ощущением ее присутствия в постели рядом со мной. Хоть я ничего не слышал о ней и не ожидал услышать. Интересно, что произошло между ней и Филиппом в первую встречу после долгой разлуки? Я отказывался думать о том, что произошло у них в первую ночь после стольких месяцев раздельности.

Не хотелось признаваться самому себе, но мысль о Алине с Филиппом вызывала больше всего страданий. Тем не менее, это не искоренило те чувства, которые я все еще питал к ней.

Я настойчиво уговаривал себя не вспоминать о том, что Дебби сказала мне в день своего отъезда. Что если однажды она вернется в мой офис? Что если она расскажет мне, что их брак с Филиппом так и не удалось восстановить?

Что, если я потеряю работу или перееду в другой штат? Моя жизнь будет находиться под большим напряжением. Я буду стараться поддерживать отношения со своими детьми на расстоянии и все еще скучать по Дебби, пытаясь начать новую жизнь. Могу ли я добавить Алину в этот хаос?

Черт возьми, конечно могу. Конец моего брака научил меня одной вещи: никакая работа, ответственность или правильные поступки не заменят то самое ценное в жизни.

В моем случае это была Дебби, и я позволил ей ускользнуть. Если вернется Алина, чего бы это ни стоило, я не позволю, чтобы такое повторилось.

Несмотря на то, что я чувствовал себя эмоционально истощенным, усталым и старым, физически я проснулся с энергией и чувствовал себя хорошо. В конце концов,  

вся пропаганда о ценности тяжелой физической подготовки оказалась правдой. Кто знает? Даже несмотря на то, что я расслабился, пока здесь была Алина, кондиционирование продолжалось.

Почему, черт возьми, я никогда даже не думал об этом, будучи с Дебби, а ведь она умоляла и ворчала, чтобы я пошел в спортзал, пошел с ней, даже подслащивая сделку случайным минетом или по-настоящему горячей возней в постели?

Она хотела этого, и хотя теперь я знал, что это было ради нее самой, чтобы попытаться сохранить в себе проблеск желания, которое она когда-то испытывала ко мне, она делала это также и для меня. А теперь я даже не мог вспомнить, что было такого настолько жизненно важного, чтобы я никогда не мог найти время.

Сожаление — самая бесполезная эмоция, по крайней мере, так я где-то читал, поэтому я заставил себя думать об Уильяме Саттоне, Шоне Смите и специфике офиса, и мне удалось на некоторое время выбросить из головы Дебби и Алину.

Процесс подготовки к выступлению перед Большим жюри не так прост, особенно когда готовишься бросить им политическую ручную гранату, такую как Шон Смит, поэтому я потратил на это время.

Кроме того, хотя мы проделали большую подготовительную работу по Саттону, на самом деле подача обвинений и подготовка дела — это совсем другая история. У меня были два помощника прокурора, готовивших дело, но лицом дела собирался быть я.

Если взрыв прогремит перед нами, я не хочу нанести ущерб двум молодым юристам, только начинающим свою карьеру. Предпочтительнее для меня отправиться на дно.

Мы только-только начали бурю юридических формальностей, а адвокат Саттон, известный судебный защитник по имени Бэрри Мэйкон из династии Мейконов - знаменитых юристов Джексонвилла, уже ответил нам так же быстро, как мы нападали на него, с просьбами и контрапросьбами и запросами на отсрочку.

Я понимал его тактику и знал, что сделал бы то же самое на его месте. Он будет тянуть время в надежде, что наш ключевой свидетель умрет до начала судебного процесса. Ни один записанный видеоматериал или письменное свидетельство не может быть таким эффективным, как живое существо на свидетельской скамье - теплое и дышащее.

А потом мы заметили вдали темное облако. Всё больше слышали о суде над главарем неудачливого мексиканского наркокартеля, который должен был предстать перед судом на Западе, пока сам картель не убил двух американских прокуроров по этому делу.

Ходили слухи о переносе суда в Айдахо, и всего неделю назад главный федеральный прокурор из Бойсе вернулся домой и обнаружил, что его жена и трое детей были убиты, а их головы пропали.

Слова на мексиканском языке были написаны кровью на стенах его дома: "коснешься нас - все вас убьем. Эль Дегуэльо".

Американские прокуроры по всей стране получили высшее образование в мексиканской культуре и традициях, изучая то, что "Эль Дегуэльо" - это название мелодии трубы, которую играла армия Санта-Анны, окружившая Аламо.

в 1836 году.

Согласно разным источникам, оно означало «пощады не будет» или «без пощады? », а более буквально: «перерезать горло». В одной книге это было переведено как «обезглавливание». Головорезы картеля, расправившиеся с семьей прокурора, явно придерживались книжного определения.

Картель пустил СЛУХ, что дело перейдет в Айдахо, так что, прокуроры и полицейские по всей стране вполне обоснованно нервничали. Прошло очень много времени, с тех пор как организованные преступные группировки в этой стране могли свободно нападать на полицейских или прокуроров.

Этот мексиканский картель осмелился начать войну против всего правоохранительного истеблишмента Соединенных Штатов, и пока что они побеждали.

В Мексике действовали группы УБН — управления по борьбе с наркотиками — и секретных операций США, но вся страна была настолько коррумпирована, что никогда не знаешь, кому можно доверять, и часто союзники правоохранительных органов, в которых ты нуждался, являлись наемными убийцами картеля, так что, снять их головы было более чем сложно.

Все это было крайне чувствительно, но прокуроры знали об этом и понимали, что на кого-то надвигается шторм. Американское правительство не могло отказаться от преследования главаря картеля, убившего сотни людей в Мексике и США, а картель не мог или не желал отказаться от своего обещания не допустить его до суда.

Как и многие люди, занимавшие подобную мне должность, я наполовину хотел получить это дело, но наполовину надеялся, что оно перейдет к кому-то другому.

И я обещал себе, что если настанет момент, я обязательно свяжусь с Джимми - мужем младшей сестры Дебби, Клариссы. Я знал, что у него есть связи в отделе специальных операций, на которые можно положиться. Если наступит этот день, я хочу быть уверенным, что Дебби и дети будут под защитой крови.

Работа и рутина помогали мне. Я перестал размышлять о Алине, о Дебби, о прошлом и непоправимом, о будущем и возможных событиях. Просто делал свою работу.

В 11:45 в комнату ворвался преподобный Монтгомери. Шерил только успела сказать:

— Мистер Мейтленд, преподобный Монтгомери идет к вам.

Он сжал губы и бросил на меня испуганный взгляд.

— Я не знаю, какое влияние вы оказываете на Эдвардса, но хочу чтобы вы поняли: афроамериканское сообщество не допустит того, чтобы хороший полицейский был отправлен в тюрьму из-за вас, Мейтленд.

— Добрый день, преподобный. Как ваше самочувствие сегодня?

Он тяжело вздохнул.

— Я очень расстроен, мистер Мейтленд, и вы знаете почему. Несмотря на протесты афроамериканского сообщества и полиции, вы решили продолжать эту охоту на ведьм, чтобы отправить хорошего полицейского в адскую государственную тюрьму в Рэйфорде. Вы хуже меня знаете, что это равносильно смертному приговору. И что еще хуже - вы неким образом сумели запугать законно избранного прокурора штата так, чтобы он отказался выполнять свои обязанности и не приказал вам остановиться. Я не знаю, что у вас есть против него, но это должно быть чрезвычайно серьезное дело, чтобы убедить его совершить профессиональное самоубийство.

Я старался быть как можно более сдержанным 

и спокойным.

— Преподобный, простите, что расстроил вас. Во время нашего последнего разговора я вам сказал, что еще не принял решения по делу относительно офиса Смита; но с тех пор принял. Все, что я сделаю,  — это представлю перед Большим жюри факты и позволю представителям всего нашего сообщества принять окончательное решение о том, как вести дело. Полагаю, вы должны быть рады, что решение будет приниматься всей общиной, а не одним человеком.

Он лишь посмотрел на меня долгим взглядом, а потом сел в одно из кресел и встал так быстро, словно не мог вынести неподвижности.

— Вы и в самом деле глаже утиного дерьма,  — сказал он, на мгновение сбросив маску преподобного.  — Вы знаете правильные слова и правильный тон, но я — не какой-нибудь идиот-репортер или поборник закона и порядка Торговой палаты. Мы с вами оба знаем, что это шоу ведете вы, и что бы ни случилось со Смитом, это будет на вашей совести.

— Вы преувеличиваете мое влияние, преподобный. Я думаю, что вас настигла вся эта чепуха с Ангелом Смерти. Вполне возможно, что Большое жюри вынесет вердикт и откажется предъявить Смиту обвинение. Присяжные из него, как правило, неохотно предъявляют обвинения полицейским без каких-либо неопровержимых доказательств неправомерных действий.

— Только на этот раз они этого не сделают, не так ли, мистер Мейтленд? Вы думаете, что вам это сойдет с рук, потому что ваш босс запуган. У вас, что ли, есть на него компромат? Но позвольте дать вам совет. Едва вы это сделаете, как вам лучше готовиться к маршам протеста перед этим офисом каждый день... столько, сколько потребуется. Наша община будет пикетировать и ваш дом, не только ВАШУ квартиру, но и дом, в котором в настоящее время проживают ваша бывшая жена и дети. Там будут телевизионщики, радиожурналисты и фургоны с прессой, а все в округе будут знать, что среди них находится гнездо белых расистов.

Я встал со стула. Возможно, на моем лице было что-то, что привело Монтгомери в замешательство.

— Вы осознаете, что вы пугаете мою семью, пытаясь отвлечь меня от обвинений?

— Конечно нет, — он улыбнулся. У него была полуулыбка, но он был уверен в своих действиях. — Вы знаете, что мы имеем полное право проводить пикетирование вашего дома и других мест, где мы считаем нужным оказать вам давление для прекращения этого несправедливого обвинения. Наши конституционные права на свободу слова и собраний защищают нас. Если это вызывает неудобства или возможно вызывает нелогичный страх у кого-то, это не наша проблема.

— Вы говорите правильно, ваша благочестивость, вы очень ловкий человек. Но мы оба знаем какое влияние оказывает крик протестующих людей, фургоны с камерами припаркованными рядом и эти безумные люди, которые всегда появляются на таких мероприятиях. А если что-то случится с моим сыном, дочерью или бывшей женой, то вам не придется даже представлять, какая может быть опасность. Так ли?

— Нет, я знаю об этом не больше, чем вы знаете о том, что Шону Смиту предъявят обвинение и возможно осудят.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

— Я не хочу этого делать, Мейтленд. Я считаю вас отвратительным человеком, но я не хочу, чтобы ваша бывшая жена и ваши дети платили за вас и преследование Шона Смита. Однако, если вы продолжите в том же духе, нам придется двигаться дальше и они будут замешаны. Не являйтесь к Великому жюри. Я не такой уж плохой человек, Мейтленд, как вы сейчас можете подумать. Мне не хочется жить с мыслью о том, что им может что-то случиться.

— Мы зашли в тупик, преподобный. Я позабочусь о том, чтобы моя бывшая жена и дети были где-нибудь в другом месте, когда вы начнете свои протесты, и использую все ресурсы этого офиса, чтобы привлечь к ответственности любого, кто сделает хотя бы угрожающий жест против них, если вы таковых найдете.

Я использовал свой лучший устрашающий взгляд и попытался представить его в тюремном комбинезоне.

— Может быть, мне удастся прижать вас. А может, и нет. Вам придется решать, говоря словами старого фильма Клинта Иствуда: «Повезет ли мне»?

— Я бы задал вам тот же вопрос, Мейтленд. Вам повезет?

После его ухода я немного посидел в раздумьях, а потом направился в кабинет Эдвардса.

— Он у себя, мистер Мейтленд,  — сказала Майра.

Я вошел внутрь. Он сидел за столом и просматривал папку.

Я стоял, и через несколько мгновений он посмотрел на меня. Он выглядел усталым. Он выглядел на свой возраст, хотя обычно гляделся сильным и энергичным, и на возраст около сорока. Сегодня он выглядел на все свои почти шестьдесят лет.

— Я только что говорил с преподобным. Спасибо, что отказались отстранить меня от дела Смита.

Он покачал головой.

— Зачем благодарить меня за то, что я поддался твоему шантажу. Ты же знаешь, что это — единственная причина, по которой я даю тебе волю.

— Ко мне спустилась Майра и поговорила со мной. Она думала, что ты скажешь «к черту все это» и просто уволишь меня. Почему же ты этого не сделал?

Он отложил бумаги и откинулся на спинку стула. Его легкая улыбка исчезла.

— Мне потребовалось некоторое время, чтобы все обдумать. Если я позволю тебе двигаться вперед, меня распнут копы и афроамериканское сообщество. Если уволю тебя, то, вероятно, за моей головой будет охотиться большинство газетных и телевизионных редакторов. Хуже того, среднестатистический человек, не читающий дальше заголовков, будет помнить только то, что я — еще один коррумпированный политик, заключающий сделки. Они не запомнят имя, лишь вонь, связанную с этим. Вот что меня убьет. О, не пойми меня неправильно. Я все еще думаю, что в следующем году, вероятно, провалюсь на выборах, но думаю, что позволить тебе двигаться вперед может быть немного менее вредно, чем уволить тебя. Потому что ты сделаешь все, чем угрожаешь. Я тебя знаю, Билл.

Я отказался сесть.

— Я знаю, что ты не разделяешь моей точки зрения, но я считаю, что ты ошибаешься, Даллас. Полицейские и афроамериканцы будут недовольны тобой, но у тебя есть целый год, чтобы восстановить отношения. И СМИ начнут распространять информацию о том, что ты - бескорыстный прокурор, готовый противостоять всему ради достижения справедливости. Кэлвин Кулидж должен был стать президентом, который приручает полицию, а Томас Дьюи почти стал знаменитым борцом с преступностью. Ты еще живой.

Эдвардс показал мне почти улыбку и потом опустил глаза на стол. Мне показалось, что это было одно из его личных политических исследований, которые он проводил время от времени для определения своего общественного имиджа.

— Возможно, ты прав, Билл, но я сомневаюсь в этом. И я не думаю, что даже понимаешь свои собственные мотивы.

Я с интересом посмотрел на него.

— Я знаю, ты думаешь, что поступаешь из глубоких моральных убеждений, что делаешь правильное и все такое. Но ты не можешь ясно видеть самого себя. Никто не может. С места, где я сижу, видно, что ты до сих пор не оправился после разрыва с Дебби. Ты был на грани нервного срыва, и я любезно отправил тебя в круиз для восстановления, а потом ты влюбился в другую женщину, которая собрала тебя обратно. А теперь она бросила тебя — его глаза выражали сочетание жалости и гнева. — Ты все еще не нашел себя. У тебя проблемы со здоровьем психического характера, Билл. Я думаю, что ты пытаешься саморазрушиться так же, как делал это ранее со спиртным. Я думаю, ты хочешь быть уволенным и выброшенным из жизни, которая подвела тебя и причинила боль. Я думаю, ты хочешь, чтобы тебя изгнали из этой безопасной и уютной обстановки здесь и дали возможность начать все сначала где-то в другом месте.

— Я понимаю, что это может выглядеть так, Даллас. Но сам так не думаю.

Он потер подбородок.

— Не имеет значения, прав я или нет, Билл. Я собираюсь дать тебе шанс начать все сначала.

— Ты все равно меня уволишь? После того, что только что сказал.

— Нет, продолжай с Большим жюри. Доведи дело до конца. Но как только это будет сделано, я хочу, чтобы ты в приличное время подал в отставку, и ушел куда-нибудь еще. Может быть, через несколько месяцев после начала Нового года. Скажем, до весны. Но я не хочу, чтобы к следующему лету ты был здесь. Этого достаточно, чтобы не было никаких признаков того, что ты уезжаешь из-за Смита.

— И,  — сказал он,  — я напишу тебе любые рекомендации, какие захочешь. Ты — очень хороший адвокат. Во всяком случае, Ангел Смерти, вероятно, может пойти куда угодно и получить работу, неважно, обвинение или защиту, хотя тебе было бы полезно на некоторое время вернуться на другую сторону. Там лучше платят, и у тебя будет больше шансов на личную жизнь.

Мы оба долго молчали.

— Ты уверен, что хочешь именно этого, Даллас?

— Да, я был зол на тебя, но когда сделал тебя своим номером один,  

знал, что получу. Просто я больше не хочу, чтобы ты был здесь. Я думаю, что будет плохо, особенно если я сгорю в огне в ноябре следующего года. Я буду смотреть на тебя каждый день и винить в этом. Это будет неудобно для нас обоих.

— Хорошо, Даллас, я начну поиски.

Проходя мимо Майры, я увидел, что она работает за компьютером. Она взглянула на меня, но впервые за долгое время не встретилась со мной взглядом. Она все знала.

По возвращении, я провел несколько минут в своем кабинете. Дверь я не запирал, но попросил Шерил не пропускать никого. Спустившись на спинку стула, я повернулся, чтобы рассмотреть картины на стене, памятные доски и свидетельства моего десятилетнего прокурорского стажа.

Когда я приступил к этой работе, мои дети были еще маленькими. Мой брак с Дебби тогда был сильным. Это был другой мир.

Теперь все меняется. Я больше не останусь здесь. Когда Эдвардс сообщил мне о завершении моего времени здесь, я понял, что это означает, что я, по крайней мере частично, оставлю своих детей позади. Я ненавидел эту мысль.

Я уйду из работы, которую обожал и теперь хотя бы отчасти ненавидел. Я расстанусь с Дебби. Возможно, смогу начать заживлять раны, если не придется видеть ее каждый день и вспоминать все годы, проведенные вместе.

В интерком раздался звонок.

— У тебя гость.

Даже не нужно было говорить, кто это может быть.

Я даже не обернулся.

— Привет, Билл.

— Привет, Дебби. Чем обязан такому приятному сюрпризу?

— У меня была минутка. Можем поговорить?

Я резко повернулся. Каждый раз она поражала меня своим видом. Женщины ведь не должны выглядеть так прекрасно, когда подходят к 40-летию. Почему черт возьми ей не видно возраста?

— Говори.

— Я просто хотела попросить тебя быть осторожным.

— Осторожным?

— Слышала я о деле Шона Смита. Среди полицейских ходят слухи, что он начинает рушиться. Говорят, он пьет и выдает всякую чепуху. Говорит о том, чтобы навредить тебе до того, как ты достигнешь его.

— Он знает, что дело идет к развязке, и ему страшно. Я его не виню. У него шансы уйти от правосудия пятьдесят на пятьдесят, но не многие люди рискуют своей жизнью ради таких шансов.

— Ты хочешь сказать, что он — отчаянный человек, носящий пистолет, знающий, как им пользоваться, убивавший из него людей и думающий, что ты можешь отправить его в тюрьму?

— В значительной степени.

Она удивила меня, обойдя мой стол. Я слегка отодвинул стул. Она стояла так близко, что я чувствовал запах ее духов. А под ним я чувствовал ее запах. Несмотря ни на что, я начал возбуждаться. Она всегда оказывала на меня такое влияние, вплоть до последних нескольких лет. И когда я успел так состариться, что этот запах не вызывал у меня желания бросить ее на землю и раздвинуть эти сочные бедра? Как я мог забыть? Но я сделал 

именно так, и теперь, когда было уже слишком поздно, все это нахлынуло на мой разум и мое тело.

— Я всегда знала о твоей работе больше, чем ты бы хотел. Люди болтают. Я видела заметки. Я просматривала твои бумаги, когда ты спал. Ты ведь не знал, что я шпионила? Когда ты начал думать, что я — просто еще одна глупая футбольная мама?

— Я никогда не считал тебя глупой, Дебби. У тебя хватило ума долгие годы вычеркивать меня из своей жизни, заставляя верить, что ты — все еще моя жена.

— Только потому, что я тебя никогда не заботила. Ты никогда не интересовался, где я была все эти вечера.

— Потому что когда-то я обещал тебе, что буду доверять.

— Доверять кому-то — не значит даже не проявлять любопытства в те вечера, когда я приходила поздно и ничего не говорила о том, где была. Я не спала со всеми подряд, но любой нормальный муж, по крайней мере, спросил бы меня, где я была. Ты даже не спрашивал,  — она на мгновение замолчала. И посмотрела на меня так, словно я был виноват.

— Ты утверждал мне, что ты не изменяешь, и я поверила тебе, чего же хуже. У тебя даже не было оправдания, почему тебя отвлекает другая женщина.

Я покачал головой и отдалился от нее насколько возможно.

— Прекрати, Дебби, я не хочу вспоминать все это негативное. Это — прошлое. Какое оно имеет значение для нашего настоящего?

— Я знаю тебя, Билл. Лучше, чем ты думаешь или представляешь себе. Тебе нет нужды бояться того, чего ты должен бояться. Шон Смит опасен. Он убил трех человек, одного из них в спину. Я хочу, чтобы ты был осмотрительным, следил за Смитом и обеспечивал свою безопасность при помощи охраны. У тебя есть детективы и люди с оружием. Назначь себе охранников. Пожалуйста, начни носить оружие.

Она приблизилась ко мне, и я протянул руку в сторону ее лица, чтобы ее задержать. Я не хотел, чтобы она подошла настолько близко, чтобы коснуться меня. Уже и так было сложно находиться с ней в одном помещении.

— Он испуган, но он — не настолько безумный, чтобы стрелять в прокурора, особенно если это первое лицо, которого будут искать.

— Запуганные люди не всегда действуют логично, Билл. Ты должен это понимать. Ты хочешь быть убитым?

Я чувствовал себя как зверь в ловушке. Она просто не желала уходить, а я не мог пройти мимо нее, не касаясь.

— Послушай, Дебби, я тронут тем, что тебе нет все равно. И это совсем не сарказм. Это... Я знаю, что ты наверняка беспокоишься. Вот почему я никогда не рассказывал тебе о всех этих событиях. Я знал, что ты будешь обеспокоена, но на самом деле этому нет нужды. Мне ранее угрожали убийством люди, которые имели возможность и скорее всего воспользовались бы ею, но я все еще здесь.

Потом она взяла мои руки 

в свои и уставилась на меня. Простое прикосновение не должно быть таким впечатляющим, но на мгновение я не мог дышать.

— Я прошу тебя не ради себя, Билл. Я знаю, что больше не имею на это права, но у тебя есть двое детей, которые тебя любят. Ты восстановил с ними связь, и теперь ты — лучший отец, чем был все эти годы. Позаботься о себе ради них. Я не хочу брать их на твои похороны.

— Не на долгие годы.

Она отпустила мои руки и отступила назад, а затем вышла из моего кабинета, бросив на меня лишь один взгляд. Я еще долго ощущал ее прикосновение, после того как она ушла.

Зачем, зачем, зачем она затащила Дуга в мою постель? Я мысленно видел, как она кричит от удовольствия, когда он вонзает в нее свой член, потому что так она делала и со мной. И я знал, что никогда не выкину из головы этот образ, означавший, что для нас никогда не будет завтра.

Только вчера.

•  •  •

Пятница, 16 сентября

— Как я могла все это забыть, доктор? Я действительно сошла с ума?

Теллер наклонился вперед и затянулся трубкой. Она рассказала ему о том, что произошло с ее тетей, и о том, как озлобленная пожилая женщина предсказывала предательство Билла, которого, по-видимому, никогда не было, но которое запало в мозг Дебби достаточно глубоко, чтобы окрасить ее чувства к бывшему мужу.

Он выпустил из легких ароматный дым и позволил себе почувствовать некоторое удовлетворение. Теперь он довольно хорошо разобрался с силами, разрушившими брак Мейтлендов. Большинство, если не все, осколков встали на свои места. Дебби Баскомб еще не успела собрать их все вместе, а он не стал торопить события.

Для нее было важно, чтобы все они вышли вовремя. Ей нужно было принять и осознать происходящее, свою роль и ответственность, а также ответственность бывшего мужа. Психиатрия служила лишь средством для того, чтобы научиться жить с прошлыми поступками и ошибками, принять реальность произошедшего, что нельзя изменить, и найти путь к новой жизни.

— Нет, Дебби, ты не психически больная. Это лишь экстремальный пример распространенного явления. Воспоминания, слишком больные для жизни с ними, зарыты в нашем подсознании. Смущение, разочарование, душевная боль. Они забываются годами и только всплывают при определенных событиях или травмах.

Она прижалась к нему и скрестила руки.

— Я бы поняла, если бы я забыла то, что случилось с Клариссой. Но как могло присниться мне то, что случилось со мной?

Он достал трубку изо рта, потушил ее и закурил снова, сделав еще один глубокий вдох ароматного дыма. Он намеренно замедлил темп, чтобы она имела больше времени подумать над своим вопросом. Курение трубки было безобидным способом завлечь собеседника в разговор.

— Ты рассказывала мне о той роли, которую играла твоя тетя в твоей жизни. Ты сказала мне, что она была для тебя второй матерью во всех отношениях. На самом деле она была сочетанием матери и сестры. В то время, когда ты переживала свои бурные юношеские годы, она была женщиной, кому доверяла свои самые сокровенные секреты, которые не могла рассказать своей матери. Она была человеком, который никогда не предал твое доверие и всегда стоял за спиной, несмотря ни на что.

Глаза Дебби затуманились.

— Она была чудесной женщиной. Сейчас я скучаю по ней больше, чем сразу после ее смерти. Я думаю... Наверное, забвение того, что произошло, было способом забыть, как много я потеряла, когда она умерла. Если бы она... если бы ее брак не рухнул, и она была рядом, когда я начала... терять любовь... к Биллу, я не думаю, что все случилось бы так, как случилось.

Она замолчала, на мгновение почувствовав, что в комнате вместе с ними находится Кларисса.

— Она бы... она бы заставила меня собраться с мыслями. Теперь я слышу ее. Она бы посоветовала мне либо сказать Биллу, что я ухожу от него, либо... простите за мой язык, но это то, что она бы сказала... трахать его до тех пор, пока у него не будет косоглазия, тащить его дряблую задницу в спортзал и приводить его в форму.

Теллер видел, что ее переполняют эмоции, и задавался вопросом, смирится ли она когда-нибудь с эмоциональным воздействием от смерти тети. Горе и гнев на изменяющего мужа, способствовавшие самоубийству пожилой женщины, были другими частями головоломки, о которых она не могла знать, что отравляли ее разум и эмоции в отношении бывшего мужа, пока это происходило.

— Даже сейчас очевидно, как сильно вы к ней привязаны. Даже больше, чем эмоциональная связь, было отождествление вас с ней. Она по-настоящему была вами — блондинка, привлекательная, грудастая. Вы сказали, что она научила вас гордиться своей сексуальностью и своим телом. Без всякого обучения она была в состоянии обеспечить поддержку и ободрение, необходимые для преодоления того, что на самом деле было ранним сексуальным насилием со стороны пожилых мужчин. Женщины, начавшие заниматься сексом в столь раннем возрасте, часто попадают в деструктивную модель сексуальных отношений, отражающую эти ранние переживания. С ее помощью и под ее руководством вы выросли в сильную, сексуально агрессивную, но и сексуально здоровую женщину.

Он выпустил еще один поток дыма от табака и заметил, как слезы медленно скатываются по ее щекам.

— С точки зрения психологии, вы видели в своей родственнице себя, когда ее брак распался, и она стала искать одобрения и сексуального влечения у других мужчин в попытке заменить то, что потеряла со своим мужем. Ваш разум осознавал, что нападение произошло на вашу тетю, но ваше подсознание видело в ней себя как жертву. Потому что она была символом вас, отражением вашего опыта жизни.

Она кивнула головой.

— Я это осознаю. Я рассказывала вам о своем кошмаре... о том, как я видела себя стареющей, а моя грудь обвисшей. Я выглядела так ужасно старой. Это было ужасно. Теперь я понимаю, что переживала те чувства, которые испытывала при мытье ее после душа. Она выглядела не так уж плохо для своего возраста, но я не могла поверить, что она уже такая старая. Ей еще не было и шестидесяти, а она уже выглядела такой старой... такой старой...

Теллер кивнул головой. Она соединяла фрагменты вместе.

— Она всегда была такой красивой. Когда я была маленькой девочкой, я всегда мечтала быть похожей на нее. Мужчины ее обожали. Даже женатые мужчины, которые были друзьями ее мужа, всегда проявляли интерес к ней. Однажды она сказала мне, что никогда не изменит Фрэнку, но нет ничего более возбуждающего, чем знать, что другие мужчины желают тебя. Я предполагаю...

— Что? — тихо спросил Теллер.

— Именно таким образом я вела себя с Биллом. Я любила его, этого бездельника, и никогда не изменяла ему после того, как мы учились в колледже вместе, но меня заводило дразнить мужчин. Мне приносило удовольствие знать, что они желают меня, и я никогда не считала это чем-то плохим. Я была Клариссой.

Теллер копнул немного глубже.

— В плохие годы в конце вашего брака, когда вы... участвовали в мастурбировании нескольких мужчин... неужели вы на самом деле считали, что это приемлемо, потому что Билл предал вас первым, как муж Клариссы изменял ей?

Она вытерла глаза салфеткой, лежавшей перед ней в коробке.

— Я не знаю. Я думала об этом. Я сказала ему, что никогда в это не верила. Но... не знаю. Неужели вы думаете, что в глубине души я всегда в это верила... и поэтому так на него злилась?

— Не знаю. А вы как думаете?

Она улыбнулась.

— Знаете, доктор Теллер, это первый раз, когда вы обрушились на меня с типичной для психиатра речью.

Он рассмеялся.

— Знаю. Просто не смог устоять. Чтобы ответить на ваш вопрос, возможно, что сомнения в верности вашего мужа, даже если вы сознательно их отрицали, могли вызвать на него гнев. Особенно с тех пор как вы отождествили себя со своей тетей, вы, вероятно, отождествили и Билла с ее мужем.

Она выглядела обеспокоенной.

— Может быть... но почему-то я не думаю, что этого было бы достаточно, чтобы заставить меня чувствовать так... как я чувствовала... чувствую иногда.

— Наверное, вы правы, Дебби. Почему бы вам не подумать об этом до следующего сеанса? Попробуйте придумать какие-нибудь другие причины для этого глубокого, упрямого, по-видимому, неразрешимого гнева.

Он гадал, сможет ли она сама до этого додуматься. Но она приближалась.

— Я хотела поговорить с вами еще кое о чем, доктор.

— У нас осталось несколько минут от этой сессии. Что бы вы хотели обсудить?

— Мы уже говорили об этом раньше... Но... я ценю твою поддержку. Теперь мне стало лучше, и я не испытываю тошноту. Просто у меня возникает вопрос: какой смысл двигаться вперед? Даже если я пойму, почему так сильно разозлилась на Билла, какая цель будет достигнута?

Она машинально потерла руки, проявляя свою неуверенность и стресс.

— Я имею в виду, даже если я узнаю причину своей злости, причину желания покинуть брак... факт остается фактом – я уже вышла из него. Наш брак – это история. Я часто думаю, что он ненавидит меня, и большую часть времени я не могу его винить за это. Если бы он поступил со мной так же, как я поступила с ним, хотя все еще считаю, что он первый оставил наш брак, я бы ему этого не простила никогда. Иногда у меня появляется чувство вспыхивания того, что когда-то испытывала к нему. Но это всего лишь мимолетные моменты. В конце концов, какой смысл пытаться понять, почему все разрушилось?

— Я говорил тебе, Дебби, что ты можешь прекратить эти сеансы в любое время. Честно говоря, я думаю, что со временем сама поймешь источник своих эмоций по отношению к бывшему мужу. Также я считаю, что в конце концов ты осознаешь, что именно привело к разрушению вашего брака и что обе стороны несут ответственность за это. То, что узнаешь о себе и Билле, не изменит прошлое. Произошедшее – это факт. Шрамы на вас никогда не исчезнут. Ваш брак – это история. Однако осознание происходящего может облегчить создание здоровых отношений с ним в будущем. У вас всё ещё есть двое общих детей и, возможно, появятся внуки со временем. Вы будете частичкой жизни друг друга до самого конца. Неважно, что произошло между вами, ты всё еще молодая женщина. Ты снова полюбишь кого-то другого. Возможно, у тебя будут еще дети и ты начнешь новую жизнь. Я не могу не подумать, что если поймешь, что привело к концу старой жизни, то сможешь наладить новую гораздо лучше.

С минуту она молчала.

— Благодарю вас, доктор. Вы, наверное, правы, что мы всегда будем частью жизни друг друга. Прямо сейчас я теряю сон, беспокоясь о нем и о том копе, Шоне Смите. Я не думаю, что Билл понимает, насколько тот опасен, и насколько сам он в опасности.

Теллер протянул руку и взял ее за руку.

— Я в курсе ситуации, Дебби. Думаю, вы недооцениваете своего бывшего. Билл Мейтленд, может быть, и целеустремленный человек, который рискует, но не думаю, что он глуп или безрассуден.

— Надеюсь, вы правы, доктор, но никто не может быть пуленепробиваемым, а иногда мне кажется, что Билл этого не понимает.

•  •  •

Вторник, 20 сентября

На моем офисном компьютере у меня имеются два экаунта. Один — это мой деловой экаунт, для чего-либо официального. Другой — личный. На деловом экаунте я нахожусь по сто раз в день. На личном же — может быть,  

раз или два в неделю. Моя мама все еще не слишком «продвинутая» с компьютерами, как бы она выразилась. Мои дети звонят мне по телефону, и очень мало находится других причин, чтобы кто-то писал мне по электронной почте.

Поскольку я почти никогда не захожу на него, то установил сигнализацию пинга для любых входящих сообщений электронной почты. Если я выйду из офиса, она будет пинговать, когда я включу компьютер, а если буду на месте, то выдаст мне само предупреждение.

Телефон зазвонил пять минут назад, и Шерил сказала мне, что на линии Фил Хаузер, президент союза FОР — Братского Ордена Полиции. За все эти годы я разговаривал с ним несколько раз, и он всегда казался разумным и не слишком прагматичным для полицейского и представителя профсоюза одновременно.

— Чем я могу помочь, Фил?

— Тебе действительно нужно спрашивать, мистер Мейтленд?

— И ты тоже? Раньше меня звали Билл.

Он засмеялся.

— Никогда нельзя быть уверенным. Возможно, кто-то прослушивает. Ты знаешь, что на некоторых стрельбищах повесили твое фото на мишенях?

— Правда?

— Нет, но это бы не удивило меня. У тебя здесь несколько парней, которые серьезно разозлились на тебя.

— Мне не удивительно. Мне сказали, что Смит пользуется популярностью. Этот кто-то, обвиняющий его, точно не получит любовные письма.

Он снова рассмеялся.

— Кто знает. Я думаю, многие парни хотели бы переспать с тобой.

— Коп с юмором. Будь осторожен, иначе выгонят. Ты наверное читаешь беззвучно.

— Единственная причина, почему я не обижаюсь, Билл — потому что мы выпивали вместе на нескольких совместных мероприятиях прокуратуры и шерифа штата, и я знаю, что ты просто подшучиваешь надо мной. Поэтому я не напал на тебя со своими ребятами, потому что не могу представить тебя таким ублюдком, каким тебя считают.

— Я — хороший парень, Фил, но не собираюсь отступать и отказываться от Большого жюри.

— А когда планируешь это сделать?

— Я надеялся передать дело им на этой неделе, но сейчас происходят другие вещи, и у начальника полиции и его заместителя одновременно возникли личные проблемы. Официально мы не обязаны давать им время, но они не смогут сконцентрироваться, когда у них будут эти мысли в голове. Они работали на этих должностях со времени создания Большого жюри и знают свое дело, кроме того они хорошие руководители. Я решил подождать. Так что вероятнее всего это произойдет на следующей неделе или позже.

— Это дает нам немного времени. Послушай, Билл, мои ребята хотят, чтобы я сделал ЧТО-НИБУДЬ. Они платят свои взносы, и иногда им кажется, что за свои деньги они получают не так уж много. Мне было бы полезно показать им, что, по крайней мере, ты готов с нами встретиться, позволить нам вставить наши два цента, и, может быть, мы сможем изменить ваше решение.

— Этого никогда не случится.

— Ты это знаешь, и я это знаю, но они-то этого не знают.

— 

У меня нет проблем встретиться с тобой, Фил. Когда и где?

— Как насчет пятницы, в FОР-холле на Атлантик-бульваре? Мы никогда не делаем ничего официального по пятницам, потому что никто не является, так что, для офицеров FОР и нескольких ключевых людей это хорошее время, чтобы встретиться. Заходи, выпьем кофе и, может быть, съедим крылышки, а ты сможешь откровенно поговорить с нами о том, что происходит. Устраивает?

— Да. Позволь мне спросить тебя кое о чем, прежде чем мы закончим. Я слышу ропот насчет того, что Смит трещит по швам. На днях он прессовал меня в закусочной напротив здания суда, и я всерьез задумался, не собирается ли он что-то предпринять на глазах у дюжины свидетелей, включая четырех или пятерых вооруженных полицейских. Моя бывшая жена только что сказала мне, что я должен начать носить пистолет, потому что она слышит тот же ропот в полицейском управлении. Нужно ли мне начинать носить пистолет, и если у него может быть нервный срыв, то почему шериф позволяет ему ходить с Глоком?

После некоторого молчания, Фил сказал:

— Должен признать, что он становится немного не в себе и слишком много пьет. У него много друзей, и они присматривают за ним, нянчатся с ним. Найт не будет его ограничивать, потому что он и все остальные думают, что если его отстранить от службы, это просто поселит в нем уверенность, что Большое жюри решит, что он сумасшедший, и предъявит ему обвинение.

Еще немного тишины, и потом:

— Он был хорошим человеком, этот Билл. Или вернее был. Стрельба сильно его потрясла... Он убивал людей раньше, но я думаю, что он скатывается вниз по скользкому склону... и это доходит до него. Я не говорю об этом всем, если кто-то спросит, но даже его друзья знают, что он зашел слишком далеко. А потом его невеста ушла от него. Он, э-э... Я полагаю, что он считал ее своей. Я не думаю, что с тех пор как она ушла от него, он был в порядке. Может быть, ты поймешь это,

Пискнул компьютер. Я проигнорировал его звук. Я размышлял о словах Хаузера. Да, я мог бы понять мужчину, который теряет женщину.

— Затем напряжение от того факта, что так долго на него повисло Большое жюри и гражданский иск, который мог разрушить его финансы – все это играло в его голове. Вот почему его друзья стараются помочь ему сохранить самообладание, пока все не закончится, как-нибудь.

— Может быть, я должен начать носить оружие?

— Возможно, это не повредит.

Я почти забыл о письме, но после того как положил трубку, оно всплыло в моей голове. Я открыл свой личный аккаунт и ввел пароль.

Это было письмо от adjardin. Я долго молчал, глядя на него. Наконец, я нажал на кнопку и открыл его.

Дорогой Билл:

Надеюсь, что это письмо найдет тебя в хорошем состоянии и с хорошим настроением. Осень в Париже еще прекраснее,

чем я себе представляла. Джексонвилл, Сент-Огастин и ваши пляжи – такие разные, но я знаю, что ты любишь их так же, как я люблю Париж. Желаю тебе быть сегодня таким же счастливым, как мы с Филиппом. Мы осознали, что разлука заставила нас ценить наш брак больше, чем когда-либо.

Я уже рассказала Филиппу, как ты показывал мне свой родной город, и как ты был добр ко мне, пока я была там. Я никогда не забуду те две недели, что мы провели в твоем городе. Кстати, Филипп тоже считает брошь Флёр-де-Лис, что ты мне подарил, изысканной, и я хочу, чтобы ты знал, что я с гордостью ношу ее. Он сказал, что такого жеста он от тебя и ожидал, потому что ты именно такой человек.

Как я знаю, ты поймешь, что я не могу выразить ту радость, которую мне доставила встреча с Андре. Он — моя жизнь, и, как я делала каждый год, с тех пор как он родился, мне приходится бороться с мыслью о том, чтобы когда-нибудь вернуться на Бон Шанс. Возможно, в этом году мое решение будет иным.

Наконец, я надеюсь, что ты обрел покой в своей личной жизни. Я не знаю, какие решения ты в конечном итоге примешь по поводу своего брака, но, независимо от того, что произойдет с Дебби, я хочу, чтобы ты знал, что после такого короткого знакомства с тобой я не сомневаюсь, что ты найдешь хорошую женщину, с которой и проведешь свою жизнь.

Надеюсь, ты простишь меня за столь личное суждение, но ты — не тот человек, что может вести жизнь, полную бесцельных дел. Тебе нужна женщина в центре твоей жизни, и ты ее заслуживаешь. Как только ты преодолеешь боль, в которой сейчас находишься, я знаю, что ты ее найдешь.

Как бы то ни было, Билл Мейтленд, я хочу, чтобы ты знал: я буду часто думать о тебе. Когда я надену твою Флёр-де-Лис, я буду вспоминать тебя на Бон Шанс, а также в Джексонвилле и Сент-Огастине. Филипп тоже шлет тебе свои добрые пожелания и хочет, чтобы я напомнила тебе, что дружба, как и любовь, превосходит расстояние и время, и что он — твой друг.

С глубоким уважением, твои друзья, Алина и Филипп.

Только когда буквы стали расплываться, я понял, что плачу.