Когда мы были женаты. Из книги Когда был первый секс Часть 7

Время может пролетать мимо, словно вихрь, и одновременно ползти с тихой усталостью. Я провожу ночи с единственной женщиной, помимо моей супруги, с которой я рассматриваю возможность серьезных отношений. В моей голове словно тикают часы, постоянно напоминая о том, что наше с ней общество временное. Она имеет своего мужа и ребенка на другом континенте. Я желаю избавиться от этих часов и наслаждаться каждым мгновением рядом с ней, но не могу забыть этот "тик-так".

Тем временем я подсчитываю минуты, а моя жизнь застывает в промежуточном состоянии между прошлым, которое я потерял, и будущим, которое меня ожидает: жизнью в стесненной квартире, обедами в одиночестве и путешествиями в одиночку туда, где нужно быть вдвоем. С программами по телевизору, которые выветриваются из памяти сразу после их окончания. С замороженными обедами, разогретыми в микроволновке и съеденными перед экраном.

Прошло всего пять месяцев, но это могло быть и пять лет, и я не могу представить, что буду чувствовать после пяти лет одиночества. Я все еще надеюсь проснуться и обнаружить, что все это был всего лишь сон, повернуться и почувствовать тепло Деборы и ее изобилие, прижатые ко мне в нашей знакомой постели.

Но этого не будет.

• • •

Среда, 31 августа - 17:00

Мужчина крепко обнял блондинку у себя на груди. Несмотря на ее спазмы и слезы, но рвоты не было. Она очистила свой желудок в туалете его офиса при помощи специального препарата, который он дал ей перед началом процедуры.

Он не хотел оставлять в своем кабинете еще одно неприятное воспоминание, которое потребует дополнительной работы со стороны уборщиков, подобно прошлому инциденту после первого сеанса гипноза с предыдущей клиенткой. И его план сработал. За исключением нескольких моментов дискомфорта, приступы тошноты были в основном без последствий.

Когда она прижалась к нему своей тяжестью, он почувствовал зарождающуюся эрекцию, однако сумел подавить ее, отвлекаясь на другие мысли, которые помогали ему сохранять спокойствие. Он всегда старался не рассматривать ее как объект сексуального влечения, иначе это было бы неприемлемо для его профессиональной этики и помощи пациентам. И он никогда не нарушит своего медицинского обязательства. Никогда больше.

Он погладил ее по светлым волосам и прошептал наиболее успокаивающим тоном:

— Это случилось очень давно, и сейчас вы находитесь в моем кабинете, где вы в безопасности.

Она испуганно дрогнула и прижалась лицом к его груди.

— О, Господи! О, мой Боже.

Чтобы отвлечь ее от свежего потрясения и начать анализировать произошедшее, он задал следующий вопрос:

— Что происходит у вас сейчас в мыслях?

Она некоторое время молчала, задыхаясь и стоня, а затем проговорила:

— Тошнота... чувствую ее до рези в желудке... ощущаю привкус их слюны во рту... и... я боюсь...

— Мы не знаем точно, когда это произошло, но вероятно это было давно. Больше не о чем беспокоиться. Это всего лишь память. Они больше не смогут причинить вам вред.

— Нет, я не боюсь их... там есть что-то еще... Я не могу вспомнить... но это ужасает меня... это похоже на один из тех кошмаров, когда... что-то находится за спиной, и ты знаешь об этом... но не можешь оглянуться и увидеть, что там... что-то вроде этого...

Он сделал себе мысленную пометку, что над этим следует поработать. Это могли быть подавленные воспоминания о других нападениях или страх перед тем, что они из себя представляли. Тем не менее, если это было истинное воспоминание, то можно было бы ожидать гнева или депрессии, но страх...?

— И... Господи, в этом нет никакого смысла... Я ненавижу Билла. Я могла бы перерезать ему горло, если бы смогла до него добраться. Теперь я точно знаю, что сошла с ума. Почему я злюсь на него? Он не был одним из них. Как я могу винить его?

— Не знаю, Дебби. Мне трудно представить, как именно ваш гнев на Билла связан с этим событием, основываясь лишь на том, что вы только что вспомнили, но так же трудно представить, что если бы здесь не было никакой связи, то ваш гнев по отношению к нему смог бы проявляться одновременно с воспоминанием об этом инциденте. Продолжайте.

Она отодвинулась от Теллера и села назад на кушетку, где лежала во время сеанса гипнотической регрессии. Она вытерла слезы и сопли со щек тыльной стороной ладони, затем взяла белый льняной носовой платок, который подал ей Теллер, чтобы привести себя в порядок.

— Хотите знать, какие мои чувства самые сильные, доктор Теллер?

— Да, это очень любопытно, какие эмоции могут быть еще сильнее, чем те, что вы уже описали.

— Отвращение.

— Это — нормальная реакция на описываемое вами событие. Такое даже слушать тошнотворно, не то что испытать в жизни.

Она оторвала взгляд от кофейного столика, привлекавшего внимание пациентов, что и послужило причиной, почему Теллер поставил его здесь, даже если не считать того, что он нравился ему самому. На ее красивом лице была такая печальная улыбка, что ему пришлось напомнить себе о необходимости сохранять нейтральную позицию психиатра.

— Нет, отвращение к самой себе.

— К себе же?

— Вы не понимаете меня, доктор? Вижу, что вы понимаете. Просто хотите поддержать. Это случилось в общественном туалете. Похоже, все произошло в мужском туалете. Никто меня не принуждал. Было очевидно, что я пошла туда для интимной близости с парнями или чтобы удовлетворить их сексуальные потребности. Я не ожидала такого поворота событий, но я не пошла туда для серьезных разговоров. Моя цель была оральный и половой контакт с ними. Очевидно, многие рассматривают меня как шлюху.

— Доктор, это был общественный туалет — большой и видный. Возможно, ресторан или крупный отель. Никто меня не увлекал насильно. У меня не было заткнутого рта гагболом. Я могла бы просить о помощи, но этого не делала. Я помню, как они предложили свои члены и я начала дрочить им. Я могла бы причинить им боль, но не стала этого делать. И до тех пор, пока они не стали слишком грубыми, я, видимо, не возражала против орального секса.

— Я знаю, что это был групповой секс и вероятно я добровольно в нем участвовала. И я была уже взрослой женщиной, а значит уже замужем. В то время как мой муж, которому я клялась в любви и верности, находился где-то еще, я занималась минетом с другими мужчинами.

— А ведь я такая прекрасная жена и мать. Неудивительно, что никогда не хотела вспоминать об этом.

По ее щекам текли слезы, но она даже не попыталась вытереть их.

— Смешно то, что я всегда считала себя лучше этого. Мне нравится секс и когда я училась в колледже у меня были отношения с несколькими парнями одновременно — двумя или даже тремя. Но я думала... что я честная. Когда даю обещание или клятву — выполняю их. А я дала обещание Биллу.

— Он обвинил меня в измене, а я говорила, что он ошибается. Теперь узнала, что он был прав с самого начала, просто ошибался насчет того, с кем именно я ему изменила.

Теллер молчал. Иногда пациентам нужно было говорить в своем собственном темпе

Она стерла слезу с лица и посмотрела на каплю жидкости на кончике пальца, как будто никогда раньше не видела слез.

— Мне нравится секс, доктор. Мне нравится заниматься сексом с мужчинами. Мне нравится, когда меня вожделеют. Мне нравится этот взгляд в глазах мужчины, когда он видит меня в первый раз, и я ЗНАЮ, что могла бы его заполучить, если бы захотела. Встретив Билла... когда я познакомилась с ним поближе... когда влюбилась в него... я не перестала быть тем, кто есть.

— Он знал, что меня возбуждают другие мужчины... до сих пор возбуждают... и всегда будут... Я, наверное, буду флиртовать, когда мне будет восемьдесят, если доживу до такого возраста... Я знала или узнала, что он сомневается во мне... я знала это... Но что я могла сделать? Я не могу изменить того, кем я являюсь.

— Поэтому я делала все что могла, чтобы успокоить его. Неважно, насколько меня возбуждали другие мужчины, я всегда приносила это домой и отдавала ему. И думаю, что большую часть времени ему это нравилось. Это — в мужской природе. Большинству мужчин нравится осознавать, что у них есть нечто, чего хотят другие мужчины... до тех пор, пока не должны беспокоиться, что могут это потерять.

— И первые десять лет, до того как он начал работать в этой жалкой прокуратуре штата, а наш брак не начал умирать, с нами все было в порядке. Я никогда не изменяла ему, хотя, видит Бог, было много раз, когда я слегка жалела, что замужем. Но я этого не делала. Клянусь.

Теллер прервал ее.

— Нет необходимости давать обязательство произносить только правду, Дебби. Вы вправе скрывать от меня истину, и это может навредить только вам. Я верю, что вы говорите мне правду на наших сессиях. Мне можно доверять.

— Раньше я сама верила себе, доктор. Теперь я уже не так уверена. Однако после того, как он поступил на работу в прокуратуру штата, после того, как предпочел работу нашему браку, а муж моей тети Клариссы бросил ее и она продолжала утверждать, что Билл мне изменяет, что все мужчины изменяют и все они свиньи... возможно, я сделала то, чего не следовало делать.

— Я позволяла мужчинам прикасаться к своему телу во время танцев, иногда разрешала поцелуям становиться слишком интимными... и я... я... пару раз на одной из вечеринок, когда мой муж оставил меня одну... да так случилось, что я занималась самоудовлетворением перед парнем.

— Но я никогда не совершала оральный секс, никогда не касалась их обнаженных членов руками, никогда не позволяла им проникать в мою киску... потому что она принадлежала Биллу. Даже если он больше не желал ее и уже не умел удовлетворять ее должным образом. По своим стандартам, которые только я могу определить, я была верна своим обещаниям перед Биллом. Я износила два вибратора, но никогда не изменяла.

— Или так я думала. А сейчас, кто знает? Но насколько я помню, я просто позволяла себе мечтать о других мужчинах, иногда прикасаясь к кому-то. Примерно два года назад, после... смерти... Клариссы... я серьезно задумывалась о разрыве с ним. Я пыталась поговорить с ним. Правда, у нас было много споров.

— Но я не могла сказать ему то, о чем думала на самом деле. Я не могла сказать ему, что дразню других мужчин, потому что знала, насколько он не уверен в себе. Он всегда сомневался в своих способностях... удовлетворить... меня, а если сказать мужчине, что в постели он недостаточно хорош, все, чего можно добиться, это лишь ускорить развод.

— Я пыталась подтолкнуть его к тому, чтобы он привел себя в форму, потому что знала, что если он будет в лучшей форме и будет выглядеть лучше, то станет лучше и в постели, и я буду его больше хотеть. Но этот проклятый офис всегда был на первом месте. Я знаю, что его работа — это его жизнь. И она, вероятно, была безгрешной.

— Но я никак не могла выбросить из головы слова Клариссы. Она любила своего мужа больше жизни. А потом однажды он пришел и сказал, что уходит от нее к двадцатипятилетней секретарше в своем офисе. Это ее убило. Хотя, чтобы умереть, у нее заняло два года. Поэтому я волновалась о Билле и его проклятом офисе. И, возможно, именно поэтому так чертовски злилась на него.

— Так что, я 

была одинока, и с каждым днем становился все более несчастной и озабоченной. Но не могла ему сказать, что подумываю о разводе. Наверное, потому, что была трусихой. У нас был хороший дом, мы были обеспечены материально. У нас было двое маленьких детей. Все было... комфортно... Это — хреновое слово, но именно так я себя чувствовала. Я продолжала молиться, чтобы однажды он проснулся и понял, что теряет.

— Но он так этого и не сделал, а однажды я встретила Дуга Бейкера. И, оглядываясь назад, если бы он очень захотел, то смог бы заполучить меня за пару дней. Но он вел себя хладнокровно. И где-то по пути, хотя я и говорила себе, что он — просто друг, я поняла, что окажусь с ним в постели. А я не могла этого сделать, будучи замужем за Биллом. Поэтому начала всерьез планировать развод, думала, как рассказать об этом Биллу, детям. Как решить финансовые вопросы.

- И я могла бы так прожить. Я была верна своему супругу. Я продолжала быть с Биллом насколько только могла. Я понимала, что окружающие - моя мама, семья и друзья - подумают обо мне как о жестоком человеке. Они будут жалеть Билла, потому что он был несчастным и убогим парнем, и я знала, что его будет раздирать отчаяние после того, как я его покину. Но я знала, что была достойной женой.

Она взглянула на Теллера, и теперь ее глаза стали без эмоций.

- А теперь я понимаю, что все это – абсурдные мысли. Я изменяла ему. Я нарушила свои обещания. Снова стала той проституткой, которой была в колледже. Теперь я не знаю, смогу ли когда-нибудь посмотреть ему в глаза снова. Проклятье.

Несколько минут Теллер молчал, глядя на нее.

- Ранее я никогда не испытывала вины за свою жизнь и то, как я ее прожила. А сейчас она есть.

- Хорошо, - наконец сказал Теллер. - Пусть вы – проститутка и изменщица. И что теперь?

- Что?

- Я не уверен, что ваша интерпретация полученных нами данных на этой встрече правильна. У меня возникают некоторые вопросы по этому поводу. Но предположим, для примера, что вы нарушили свои обещания в браке, один или даже многократно. Вы занимались сексом с несколькими партнерами, возможно, включая рискованные практики или отклонения. Вы – неверная жена, прелюбодейка. По большинству общепринятых стандартов для мужчин и женщин вы – то, что общество называет проституткой. Ну и что?

Она смотрела на него так, будто не могла поверить в то, что он говорит.

- Как это значит "ну и что"? Это делает меня отвратительным человеком, лжецом и обманщиком, женщиной, которая приносит боль своему любящему ее мужчине только для того, чтобы получить больший и лучший оргазм с незнакомцами. Какая это мать я? Как я могу говорить о правильном и неправильном с Келли или Би-Джей и при этом сохранять лицо? А если...

они когда-нибудь узнают...?

Теллер откинулся на спинку стула, взял трубку, демонстративно раскурил ее и глубоко вдохнул ароматный дым, прежде чем выдохнуть.

— Я понимаю вашу точку зрения, мисс Баскомб,  — сказал он официальным тоном.  — Вы — ужасный человек. В других странах у вас был бы выбор харакири или сэппуку, ритуального самоубийства, чтобы искупить свои ошибки. Здесь мы такого не делаем, но таблетки и оружие всегда доступны. Кажется, вы мне говорили, что ваш муж оставил у вас дома пистолет.

Она посмотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.

— Доктор Теллер, вы с ума сошли? Вы предлагаете мне покончить с собой, потому что я изменила мужу?

Он слегка улыбнулся.

— Нет. Это вы начали терзаться чувством вины за то, что, как вам показалось, узнали, а я просто пытаюсь заставить вас взглянуть на картину в целом. Предположим, что вы сделали ужасную вещь или вещи. Есть всего несколько способов справиться с этой проблемой.

— Вы можете покончить с собой, что навсегда снимет вашу вину. Конечно, это оставит ваших детей без одного из родителей, опустошит вашу семью и даже добавит вашему бывшему мужа еще гору бедствий помимо всей той боли, что вы ему уже причинили.

— Или можете пойти к вашему мужу, признаться в содеянном и попросить его либо принять вас обратно, либо простить. Судя по тому, что вы мне рассказали, возвращаться к нему вы не хотите, а подтверждение его подозрений в вашей неверности поможет ему построить новую жизнь... но как именно?

— Или третий вариант. Вы можете держать рот на замке, и пусть эта тайна уйдет с вами в могилу. Не будет никаких неприятных воспоминаний для ваших детей или семьи, чтобы жить с ними, а вашему мужу не придется вспоминать о вас как о женщине, изменявшей ему на протяжении его своего брака, а не только в самом его конце.

— Вы имеете возможность выбрать любой путь, но если решите идти третьим вариантом, то придется самим жить с ощущением вины за свои поступки, не перекладывая эту ответственность на других. Будете стараться быть хорошей матерью, дочерью, бывшей женой и, возможно, будущей супругой в меру своих возможностей. Придется принять свою жизнь такой, какая она есть, и, возможно, извлечь уроки из своих ошибок. Это будет не так просто и легко, как попытка самоубийства, но это выполнимо.

Он глядел на нее и не выразил вслух мысль:

«Если нужно будет, ты сможешь справиться со своей виной. Я знаю это лучше всех».

• • •

Среда, 31 августа — 21:00

Я стоял на вершине дюн в сырой темноте, обняв мягкое и очень привлекательное проявление женскости, ощущая ее округлости прижимающиеся к моему члену и ласкающие его. Мое лицо погрузилось в ее шею, вдыхая запах ее волос и кожи.

Я указал пальцем во мрак.

Было достаточно темно, чтобы горизонт выглядел как немного более смутное пятно на фоне ночного неба.

— Если пройти примерно сорок пятьсот миль в этом направлении, на северо-восток, можно увидеть береговую линию Франции.

Она не произнесла ни слова, но я знал, о чем мы оба думаем. За этим горизонтом находился ее муж, ее сын, ее семья и ее привычная жизнь.

Вдали, у самого горизонта, можно было различить несколько двигающихся огарков, маленьких точек во тьме, так близко к горизонту, что их сложно отличить от звезд, свисающих низко на ночном небосклоне.

— Это рыбаки-креветочники,— сообщил я ей, когда она последовала за моим указательным пальцем в направлении места стечения Атлантики и небесной бездны.

— Может быть, круизные лайнеры, но, скорее всего, ловцы креветок, возвращаются в Сент-Огастин или, возможно, направляются в Мейпорт.

Она повернулась назад ко мне и склонила голову, чтобы поцеловать. Мне нравился вкус мяты на ее губах.

— Ты думаешь, это могут быть круизные лайнеры?

— Иногда они подплывают так близко к побережью, но обычно проходят севернее, и их не видно, если только не направляются прямо в нашу сторону, обратно на остров Блаунт. Но таких всего несколько. Большинство круизных лайнеров курсируют из портов к югу от нас в Карибское море или Мексиканский залив, так что, их видно нечасто. Хотя есть несколько круизных судов, отплывающих из северных портов.

Она повернулась в моих объятиях и крепко поцеловала. Я чувствовал ее соски, как твердые маленькие пуговки, вдавливающиеся в мою футболку.

Когда она уткнулась головой мне в шею, я спросил:

— Ты сильно по этому скучаешь, Алина? Не предпочла бы ты скорее быть там, в темноте, оглядываясь на береговые огни?

— Может быть,  — тяжело вздохнула она,  — если бы там, со мной был ты.

Я обнимал ее в ночи, и на мгновение мне показалось, что весь мир вращается вокруг нас. Со вчерашнего дня, когда она, словно по волшебству, появилась в моем кабинете и поцеловала меня, на самом деле ничто не казалось мне реальным.

Я знал, что она уедет и никогда не вернется. Ее жизнь проходила на французском круизном судне Бон Шанс, представлявшем из себя морского бродягу, совершавшего кругосветное плавание. На какое-то время оно остановилось в Джексонвилле, а затем двинется дальше, в южные порты. Судно, возможно, никогда сюда не вернется, как и она.

В моей голове в последние несколько недель крутилась одна и та же песня, она зазвучала снова и снова. Это была песня «Всё хорошо» от известной группы Зед и Келани. Алина де Жарден была замужней женщиной, у неё был сын, а её муж был прекрасным человеком, который раньше был моим другом. Хотя стоит отметить, что он также был изменщиком и переводил половину женщин Парижа, в то время как его жена работала на корабле. Но помимо этого недостатка он не был плохим парнем.

- Ты думаешь, Филипп будет против того, чтобы я стала твоей постоянной сексуальной партнершей во время круиза? - спросила она.

Она опять выдыхнула в шею.

- Он никогда не узнает об этом. Возможно, он так и не узнает.

- Я думал, ты скажешь ему, что это я подарил тебе этот кулон с Флер-де-лис. Ты можешь рассказать ему о том, что я был пассажиром и ты спасла мне жизнь или что-то подобное. И ты будешь с гордостью носить этот кулон всю оставшуюся жизнь. Но как ты сможешь его носить, если он не будет знать, кто подарил тебе этот предмет?

Она высвободилась из моих объятий и отошла на шаг. Прохладный ночной ветер играл с её черными волосами и ласкал её груди, которые прекрасно подчеркивались под легкой блузкой. Кулон был украшен алмазом в центре и отражал лунный свет.

- Я думаю, что смогу рассказать ему, и он никогда не узнает правды о том, что происходило, даже если будет подозревать. Я думаю, что он не будет возражать, потому что сам делает то же самое. Но...

- Но что?

- Он не глупый. В самом деле, наоборот. Он напоминает мне тебя. Он очень умный и проницательный человек.

— Как может он...?

— Помнишь, я говорила тебе, что ты другой?

— Да.

— Я говорила тебе... все остальные были... просто отвлечением. Они никогда не угрожали... Филиппу. И я думаю, что он это понимал. Не думаю, что он когда-либо следил за мной. Он мог бы сказать, если бы... был кто-то еще... кто имеет значение. Но ты...

— Что я?

Я произнес эти слова осторожно, словно двигаясь от свернувшейся кольцом гремучей змеи, которую однажды утром обнаружил сидящей на ящиках комода. Это было тот вопрос, что прятался за каждым словом, которое мы говорили друг другу, с того момента как я посмотрел ей в глаза вчера днем. Это был слон в углу комнаты, которого невозможно игнорировать, но и нельзя принять.

— Ты хочешь, чтобы я это сказала? Чтобы выразила словами?

— Кто-то из нас должен. Каждый день, после того как я ушел от тебя, каждый день, просыпаясь, мне приходилось бороться с желанием позвонить тебе, вернуться на Бон Шанс. Каждая клеточка моего тела хотела тебя. Но я не мог, потому что нарушил бы все правила, по которым я когда-либо жил, предав все, во что я когда-либо верил. Но моя воля не настолько сильна. Я мог не пойти к тебе, но не смог оттолкнуть, когда ты сама ко мне пришла. Но это не делает правильными наши действия.

Она схватила мое лицо и поцеловала. Я ощутил то же странное чувство тревоги, от которого волоски у меня на затылке встали дыбом. Это не был ночной бриз. Это был ее поцелуй. Это был страх. И теперь я уже знал, чего боюсь.

— Я говорила тебе, Билл, что, посмотрев на тебя в первый раз, что-то почувствовала. Это было то же самое чувство, те же эмоции, что я испытала много лет назад, когда впервые увидела Филиппа на той вечеринке. В тот вечер, когда мы оказались в его постели. В тот вечер, когда он сделал меня своей. Я принадлежу ему. И поэтому я не имею права сейчас испытывать к тебе те же чувства.

Она глядела на меня сквозь пропасть, раскрыв свои зеленые глаза, словно море, в которых таял целый океан.

— У меня нет права увлекаться тобой. Я - замужняя женщина. Я люблю своего мужа. Я люблю своего сына. У меня есть семья и полная жизнь. И все же, почему я здесь?

— Потому что, как я уже говорил отцу Данливи, и он одобрил это шутку, у Бога есть черное чувство юмора. Ты любишь Филиппа и не можешь себе позволить потерять свою жизнь. У меня же нет ничего, кроме этой женщины, которую я не должен любить, но люблю.

— Ты любишь ее, хотя не хочешь этого признавать? А что насчет меня, Билл? Какие чувства ты испытываешь ко мне? Ведь ты никогда не выражал их словами. Я действительно не знаю, что ты думаешь обо мне. За исключением того факта, что нравится проводить со мной время в постели... и ты был очень благодарен мне за то, что помогла тебе забыть о твоей изменяющей жене.

На ее лице появилось странное выражение, и я попытался разгадать его: страх, гордость, беспокойство и что-то неопределенное.

— Мы знакомы всего неделю. Мы на самом деле не знаем друг друга, Алина. Мы встретились только во сне, это все, что у нас есть. Но... Я думаю... возможно, я влюблен в тебя. У меня есть чувства к тебе, которые я испытывал только к Дебби... двадцать лет назад. За последнюю неделю я провел время с двумя женщинами, которые мне нравились и секс был отличным. Но все это было пустой трепет. Ты значишь для меня что-то большее.

— Что значит «что-то значишь»?

— И кто теперь играет адвоката?

Она не улыбалась. У нее было предельно серьезное выражение лица.

— Кто я для тебя, Билл?

— Я люблю ее, Алина. Я ее ненавижу, но не могу сказать, что больше не люблю. Здесь двадцать лет воспоминаний и любви. Каждый день я что-то вижу или слышу, и в моей памяти вспыхивает воспоминание о ней. Иногда я все еще просыпаюсь после всех этих месяцев, и мне кажется, что я нахожусь в нашей постели дома, и ожидаю, что повернусь и почувствую ее, лежащую рядом со мной. И тут я вспоминаю...

Я посмотрел через залив на ее невидимый дом, далеко в океане.

— Ты — та, что заставила меня думать, что жизнь может стоить того, чтобы снова жить, что я, возможно, не полный и законченный неудачник, каким чувствовал себя до встречи с тобой. Она разрушила мою жизнь. Ты же заставила меня усомниться во всем, во что я когда-либо верил, заставила меня усомниться в том, что я — хороший парень, каким всегда себя считал.

Я оглянулся на океан и увидел темные острые клыки, выглядывающие из-под белых шапок волн, когда океан отступал. Чтобы сменить тему, я указал на них и, когда она проследила за моим пальцем, сказал 

ей:

— Его называю залив Матансас. Матансас означает бойня. Когда-то здесь было кровавое место. В парке неподалеку есть памятник. Я всегда знал об этом, с тех пор как здесь вырос, и мы с друзьями часто приезжали летом сюда или в Сент-Огастин.

— В 1565 году испанцы и французы не были по-настоящему друзьями. И те, и другие хотели этот кусок недвижимости. Испанцы убили... вырезали... двести пятьдесят французских гугенотов, чтобы закрепить свои права на это место. В 1700-х годах они даже построили форт, похожий на тот, что в Сент-Огастине. Он исчез, это не то, что сейчас называется Старым фортом в Сент-Огастине, но твой народ был здесь давным-давно.

Я наблюдал, как в свете луны скалы возникают и исчезают, и произнес:

— Когда я был маленьким ребенком, мы часто купались возле этих скал во время прилива. Они были опасными. Некоторые из них могли порезать руки и ноги, а иногда дети подвергались нападению волн и оказывались на грани утопления, но обычно их спасали друзья.

Я взял ее руку и провел пальцами по нижней части своего подбородка. Она ощутила шрам и посмотрела на меня.

— Мне было пятнадцать, когда мы приехали сюда однажды в июле. Как обычно, здесь были таблички «запрещено купаться», потому что округ не хотел тратиться на спасателей. Было штормовое прибойное. Я отправился туда, и мы играли там до тех пор, пока меня не унесла волна и не бросила на большую самую правую скалу. Я разбил подбородок о нее. Я увидел звезды, хорошо, что там не было акул, потому что мне сказали, что я кровоточил как свинья.

— На самом деле рана не была такой уж серьезной. Понадобилось всего пять швов, чтобы ее зашить, но она очень сильно кровоточила. Но дети глупы. Следующие выходные я снова был там.

Она приблизилась ко мне и поцеловала нижнюю часть подбородка.

— Ты понимаешь, что мы впервые говорим о твоей жизни... до этого? О твоем детстве.

— Если ты помнишь, Алиса, на Бон Шанс мы не особо разговаривали.

— Нет. Я знаю только краткую версию о тебе и ей. Но у тебя была полная жизнь: детство, брак, о которых я ничего не знаю. И у нее есть много таких же воспоминаний. Она создавала их вместе с тобой. А я просто женщина, с которой ты провел неделю на круизе.

Она отвернулась от меня, и ее тело затряслось. Я схватил ее сзади и крепко прижал к себе.

— И у тебя есть жизнь, о которой я ничего не знаю. И ты — гораздо больше, чем просто корабельный роман.

— Ты хоть немного любишь меня, Билл? Любишь ли ты меня хоть слегка так же сильно, как ее?

Когда я не ответил, она грустно улыбнулась.

— Это так жалко, Билл. И я это знаю. Но я чувствую себя жалкой. И испуганной. По счастливой случайности в моем мире оказался ты. Теперь я — 

в ее мире. Я хочу победить. Я хочу, чтобы ты выбрал меня, а не ее.

Я притянул ее к себе, еще раз поцеловал, а потом сказал:

— Ты бы не знала, что со мной делать, если бы выиграла, Алина. Бросила бы ты ради меня Филиппа? Не отвечай. Я уже знаю ответ. Какой смысл вести бой, который не можешь позволить себе выиграть?

ГЛАВА 3: ДВЕ НЕДЕЛИ — ЭТО ВЕЧНОСТЬ

Меня зовут Уильям Мейтленд. Полгода назад я был женат. Сегодня я одинок.

Полгода назад я был влюблен в женщину, которая, как мне казалось, любила меня. Сегодня я знаю, что она меня не любит. Сегодня у меня есть чувства к француженке, которая любит другого мужчину. Хотя, может быть, она и меня любит немного.

Не знаю, считать ли это прогрессом в моей личной жизни.

Полгода назад я был главным или управляющим прокурором прокуратуры штата Джексонвилл. Люди в здании суда знали меня и, думаю, относились ко мне хорошо в профессиональном плане.

Сегодня, после почти душевного срыва по ряду причин, в которые мне не нужно вдаваться, меня окрестили Ангелом Смерти и, благодаря Интернету и сайтам, я, по-видимому, стал известной фигурой.

После того, как я вынес приговор Бабушке-убийце по обвинению в убийстве первой степени с высокими ставками, моя известность только увеличилась, и кажется, что неопытные адвокаты защиты трясутся от страха, когда я на них смотрю.

Конечно, все это - ерунда. Я не знаю никого менее склонного использовать публичность для продвижения своей карьеры, чем я.

Я не стремлюсь занимать высшие должности или начинать новую карьеру в Голливуде. Я просто хочу делать то, что делаю лучше всего пока я здесь - заключать негодяев за решетку и предотвращать им причинение вреда невинным людям.

И если быть честным, мне не нужно больше ничего в профессиональном плане. Я не уверен, что это можно считать прогрессом в моей профессиональной жизни.

Полгода назад у меня была 17-летняя прекрасная дочь, которая смотрела на меня с комбинацией дочерней привязанности и презрения, а мой 14-летний сын старался не думать обо мне, но в основном относился ко мне безразлично и считал меня помехой в своей личной жизни.

Сегодня наши отношения не полностью восстановлены, но они знают, что я все еще люблю их после годов пренебрежения ради работы.

Полгода назад иногда я спал со своей красивой блондинкой женой Дебби. Но я не мог винить ее за то, что она не всегда хотела меня в своей постели.

Я был вымотанным, полным формы и теряющим волосы, и позволял ей так обращаться со мной все эти годы. Я знаю из своего профессионального опыта, что люди будут относиться к тебе так, как ты позволяешь им это делать. В своей профессии я никогда не давал кому-либо возможность так обращаться со мной, как Дебби.

относилась ко мне в нашей личной жизни или в спальне.

Но я любил ее и знал, что я — причина разочарования, что никогда не смогу быть для нее достаточно хорош в постели, и был благодарен ей за те крохи, что она бросала мне, потому что даже крохи лучше, чем ничего.

Сегодня я трахнул маленькую милашку с ямочками на щеках, которая раньше работала у меня в офисе окружного прокурора, выеб до усрачки горячую бабушку полицейского из полиции нравов — не где-нибудь, а в пустой прокуратуре штата — и имел безумный, страстный горячий секс/любовь с красивой француженкой, которая замужем за человеком, бывшим моим другом.

В сексуальном плане за шесть месяцев я прошел долгий путь, но пока два дня назад ко мне не вернулась моя француженка Алина, я бы не сказал, что моя сексуальная жизнь улучшалась не по дням, а по часам.

Потому что я понял с острой болью в том месте, где раньше было мое сердце, что даже крошки от Дебби значили больше, чем горячий секс с Ямочками на щеках или горячей бабушкой-полицейской.

Но Алина была другой. Я думал, что потерял женщину, которой никогда по-настоящему и не имел, и пытался смириться с двумя поражениями в сфере романтики, пока из ниоткуда в моем кабинете не появилась ОНА.

Сейчас же... Я никогда не чувствовал себя настолько потерянным. Она пришла ко мне. Но она — все еще замужем за хорошим человеком... И я не знаю, как бы я мог делить ее с ним... даже если бы захотел. А я не хочу.

•  •  •

Среда, 31 августа — 21:30

Мы шли вдоль берега с туфлями и носками в руках. Через плечо было перекинуто легкое одеяло, взятое мною из машины.

Даже в конце августа непрозрачная пена, несущаяся наступающими волнами, ужасно охлаждала мое тело. Я дрожал. Алина только насмехалась надо мной. Я знал, что французские купальщики на пляже - крутые ребята, бросающиеся в воду так, что сердца американцев замирали бы. Мы держались за руки как подростки.

— Я не делала этого с тех пор как была молодой, — сказала она мне.

— Ты шутишь? Все эти острова и тропические райские места, которые вы посещаете, а ты никогда не гуляла по прибрежной полосе?

— Я ходила купаться, но ходить так... рука об руку... это то, что делается со своим парнем... или мужем...

— В этом есть что-то очень грустное, Алина. Ты путешествуешь по всемирно известным островам и городам, и у тебя нет с кем поделиться. Филипп никогда с тобой не путешествовал?

— В первые лет он приезжал на несколько дней, иногда на неделю. Но с течением времени, по мере его продвижения в карьере, требования становились слишком высокими и свободного времени больше не оставалось. Даже когда я дома, мы должны работать вместе, и обычно это происходит рядом с Андре.

— Что-то в этом знакомо, очень знакомо. Но... Теперь я понимаю, почему ты влюбилась в него. Он был... очень энергичным парнем. Кроме всего этого высокого роста, приятной внешности и поверхностных качеств. Думаю, для женщины он был очень привлекательным парнем.

Она прижалась ко мне, и я сохранял равновесие, когда большая волна окатила нас до колена. Я слышал издалека крики морских птиц и других пернатых с берега... На другой стороне бухты, за мостом А1А, разделяющим бухту пополам, находился государственный заповедник птицы, где многие перелетные птицы имели защищенные гнезда.

— Он был... есть такой... ты с ним работал. Ты видел, как на него реагируют женщины. Ему не нужно над этим работать. Они просто... отдаются ему. И я, наверное, тоже. Но не поэтому я влюбилась в него с первого взгляда. Ты знаешь, как банально это звучит, а мы, француженки, не придаем этому особого значения. Несмотря на стереотипы, мы относимся к отношениям гораздо более трезво, чем вы, американцы. Но по-другому это не описать. И... это случилось опять, когда я увидела тебя.

— Я тоже не хотел, чтобы это случилось.

Она повернулась ко мне, и я остановился и обнял ее, чтобы волны вокруг наших колен не сбросили нас в прибой. Она взяла мою руку и положила ее на свою правую грудь, и я почувствовал, как затвердел сосок.

— Не было бы никаких проблем, мон шери, если бы мы были просто, как говорите вы, американцы, приятелями в постели... друзьями с привилегией... Я могла бы остаться здесь на две недели, поиграть с твоим прекрасным твердым членом, пососать его и отдать себя тебе, а через две недели взять себя в руки и вернуться домой к Филиппу. Я уже говорила, что у меня и раньше на Бон Шанс были любовники, и меня не сильно беспокоило, что после этого я возвращалась домой к Филиппу.

— Но мы же и есть приятели по траху,  — сказал я, крепко сжимая сосок между пальцами и заставляя ее тихонько стонать.

Она схватила меня правой рукой за подбородок и пристально посмотрела мне в глаза.

— Никогда так не говори, Билл. Никогда! Я не знаю, кто мы есть... и меня это пугает... но я знаю, кем мы не являемся... мы не приятели по траху... не друзья с привилегиями.

Она проникла в мою душу, и вспомнились старые фильмы о романтических связях на пляжах. Это напоминало что-то из грустного романа. Единственное, чего не хватало, это фоновая музыка; слышны были только звуки ночных птиц и далеких машин, доносящиеся против ветра с океана.

— Мы – любовники, — наконец сказала она.

— Я знаю. Именно поэтому ты намерена снова разбить мое сердце, когда уйдешь. И ты уйдешь. Независимо от того, что ты говоришь или как мы стараемся не думать об этом, ты вернешься домой. А я останусь здесь.

Она прижалась лицом к моей шее.

— Не говори так.

— Больше я так не скажу, Алина. Больше никогда не буду этого делать. Но я хочу, чтобы ты знала, что я делаю это по своей воле. Я уже мог отправить тебя обратно еще вчера. И я знаю, что должен был это сделать. Но я не сделал этого. Это моя вина. И вся боль, которая останется, когда ты уйдешь, будет на мне.

Я обнимал ее так крепко, что чувствовал, как бьется ее сердце.

— Когда ты вернешься домой к Филиппу, я не хочу, чтобы ты сожалела о том, что мы были вместе или оглядывалась назад. Я делаю это потому, что понял, что ты особенная. Я чувствую себя старым и изможденным, и моя жизнь по большей части закончена, но знаю, что будут другие женщины. Я не знаю, женюсь ли я когда-нибудь снова, но если и случится такое, то только из удобства. Но ты – нечто совершенно иное. Я не фаталист и чертовски уверен в том, что на самом деле не хочу верить в Бога, который отрывает крылья мухам или устраивает авиакатастрофы и цунами для разрушения городов; однако то обстоятельство, которое свело нас вместе, не может быть случайным. По какой-то причине мне кажется, что нам суждено быть вместе. Это может показаться глупым, но почему-то я думаю, что если бы я не встретил Дебби в том году в университете и если бы мы не познакомились с тобой, я не нашел бы никого, кого мог бы полюбить так сильно. А если бы я отправился во Францию и встретил тебя РАНЬШЕ Филиппа, думаю, мы могли бы быть вместе.

Ее глаза наполнили слезы.

— Даже не мечтай об этом...

Я закрыл ей рот рукой, чтобы она замолчала.

— Вместо жизни с тобой мне придется довольствоваться двумя неделями. Но, если все сделать правильно, иногда и две недели могут быть вечностью.

Она покусывала мое ухо, в то время как поглаживала и дергала мой член и шептала:

— Я хочу, чтобы ты был внутри меня, Билл. Боже, я так сильно хочу тебя в себе. Отвези меня куда-нибудь и долби до тех пор, пока я не перестану соображать.

Мне пришлось накрыть ее руку своей и остановить.

— Продолжай в том же духе, и через минуту я начну брызгать в свои трусы, а я думаю, что ты предпочла бы, чтобы я брызнул где-нибудь в другом месте. И в моем возрасте, я не знаю, как быстро смог бы поднять его снова.

Она улыбнулась.

— Хочешь поспорить, что я смогу сделать твою могучую дубину твердой как камень за шестьдесят секунд, мистер Мейтленд?

— Я бы никогда не поставил против тебя, но давай не будем проверять это. Пошли.

Я повел ее с пляжа в дюны. Время от времени мимо нас на расстоянии около десяти метров проезжали машины, но в холмистых дюнах, увенчанных высокими зарослями морского овса, мы были невидимы.

Я бросил легкое одеяло на песок и толкнул ее на него. Я расстегнул ремень, и мои брюки соскользнули вниз по лодыжкам. Прежде чем я успел опуститься рядом с ней, она протянула руку, стянула мои плавки вниз и засадила эти сочные губы вокруг моего уже почти каменного твердого члена. Еще несколько секунд — и я с 

легкостью мог забивать им гвозди.

— Вот дерьмо! Алина...

Обычно я бы с радостью позволил ей взять мою половую часть в свой рот, но сегодня вечером я хотел ощутить настоящий интим, поэтому я отвлек ее и она вернулась на место.

— Все испортилось!

— Поговори со мной об этом через тридцать секунд, — ответил я, поднимая ее юбку до бедер и одновременно стягивая прозрачные черные трусики с ее половых губ. Затем я начал делать кунилингус. Из нее текла жидкость и через тридцать секунд мое лицо было влажным.

— О, Боже, это так приятно. Лизни ее, лизни, дорогой... засунь свой язык внутрь... да... именно так... о... как мне это не хватало... каждый день... каждый день... ооохх...

Потом она ухватила меня за голову и сильно оттолкнула мой язык от своего центра удовольствия. Она заставила меня посмотреть ей в глаза и спросила:

— Ты скучал по мне, Билл? Я была постоянно в твоих мыслях...?

— Я каждый день скучал по тебе, Алина. И... практически... каждую минуту..

Я неудержимо улыбнулся ей, вспоминая ямочки на ее щеках и сексуальную бабушку Хизер, и она это поняла. Она шлепнула меня по голове и отпустила.

— Ты — подлец... Я достаточно хорошо разбираюсь в мужчинах, чтобы понять, что ты скучал по Дебби... Я очень зла на тебя.

Когда я вернулся к ее влажной киске, она застонала, приподнялась навстречу мне и сказала:

— Но я прощаю тебя, если будешь продолжать делать это... таким образом!

Она обхватила своими коленками мою голову и стиснула ее, трепеща от оргазма. Я оторвал свой рот и сказал:

— Извини, но сегодня больше никакого языка, юная леди.

Ее рот открылся от удивления, когда я поднял обеими руками ее попу, положил обе эти сочные ноги себе на плечи и, широко открыв ее киску, вонзил в нее свой член так глубоко, жестко и быстро, как только мог.

— Ммм... эээ... ооо... боже, черт возьми... Билл... он вот-вот... вот-вот... черт возьми, не могу ясно думать... вот-вот вылезет из... оох... моего горла...

А потом у нее перехватило дыхание и пропало желание говорить, в то время как я боролся с ней языком, позволяя ей попробовать вкус себя на моем языке, в то время как сам брал ее в миссионерской позе. Есть много, что можно сказать о других позах, но я думаю, что и там я консервативен.

Миссионерская поза — это все еще самый простой способ заниматься сексом, способ, позволяющий смотреть в глаза женщине, в которой вы находитесь. Старые поэты правы: глаза могут говорить.

Слишком скоро, не прошло и двух-трех минут, я почувствовал, что готов излиться в нее, и дал ей шанс меня остановить.

— Алина... я приближаюсь... могу вынуть... сделать подольше...

Она нежно прикусила мой язык.

— Тебе лучше дать мне то, чего я ждала неделями... сейчас же...

И, будучи джентльменом, я, естественно, так 

и поступил. Один, два, три, четыре и пять сильных выстрелов, а она стонала с каждым из них и пыталась целиком поглотить мой член своей горячей киской.

Наконец, я остановился и позволил ее ногам соскользнуть на землю, а сам навис над ней, опираясь на локти.

— Ух, ты.

— А как насчет манифик?

— Ты определенно была великолепна!

— Ты был не так уж плох для этого старика.

— Ты это говоришь только потому, что ты меня обезоружила и я больше не смогу тебя наказать.

Она наклонилась, крепко схватила мою увядшую мужскую силу и сказала:

— Помнишь наше пари?

— Да, детка, но прямо сейчас я чувствую, что мне нужна помощь. Я отдал тебе все, что у меня было, и еще немного...

— Почему бы не доверить мне решение об этом?

Но она ошибалась. Она не смогла вернуться к моей великолепной дубине за шестьдесят секунд. Это заняло у нее целых пять минут, включая вставленный тонкий палец в мое задницу, пока она делала минет. Но она все же возбудила его. И на этот раз мы продолжали двадцать пять минут, занимаясь любовью как собаки в одной из поз Камасутры, потом в ковбойском стиле и, наконец, анально.

После тренировки она лежала в моих объятиях, и мы слушали редкие проезжающие машины по дороге выше долины между дюнами, где мы отдыхали. Лягушки, сверчки или еще кто-то, черт возьми, наполняли дюны звуками своей музыки.

— Ты правда каждый день думал обо мне?

Я положил руку на ее лицо и взглянул в эти темные глаза, которые удерживали меня в плену с самого первого раза, когда я увидел ее на Бон Шанс, еще до того, как я узнал, кто она такая. И я знал, что моя интуиция не подвела меня. Она была опасной, как только может быть опасен тот, кто способен уничтожить тебя.

— Каждый день.

— А ты бы мог меня забыть? Ты — мужчина, и я знаю, что у тебя был секс, с тех пор как мы увидели друг друга, кобель. Стала бы я, в конце концов, просто еще одним из твоих старых завоеваний?

— Так вот кем я стану для тебя, когда ты вернешься к Андре и Филиппу, к Бон Шанс и к своей жизни в Париже?

Она грустно посмотрела на меня.

— Ты всегда будешь темной тайной в моем сердце, стоящей между мной и Филиппом. Той, о которой я молю Бога, чтобы Филипп никогда не узнал.

— А ты всегда будешь Той, Кто Ушла.

•  •  •

Четверг, 1 сентября

Я, вероятно, немного шатался, когда, наконец, вошел в свой офис, но это из-за того, что занимался сексом до двух часов ночи, пока мой бедный измученный мужской орган не был доведен до полного изнеможения киской, попой, ртом и руками француженки. Уверен, что она использовала бы 

и пальцы ног, если бы мы могли придумать способ сделать это, и если бы у меня была какая-либо склонность в этом направлении.

Я встал в шесть утра, буквально затащил себя в спортзал и проделал все движения тренировки. Мои ноги чувствовали себя так, будто я иду по резиновым лентам. Они просто устали, и я чувствовал каждый из своих почти сорока двух лет.

Но я заставил себя. Если я позволю какому-либо искушению удерживать меня подальше от спортзала, то через несколько месяцев, я знал это, буду таким же старым дряблым неудачником, каким был годами. Этого не должно было случиться.

Войдя, я помахал рукой Сьюзи и обнаружил, что Шерил все еще не оправилась от болячки, свалившей ее два дня назад.

Я не испытывал радости от болезни Шерил, но сейчас, вспоминая это, я был невероятно обрадован тому, что она не находилась рядом, когда появилась Алина. Каким-то образом я предчувствовал, что она узнала бы о существовании Алины и каким-то образом эта информация дошла бы до Дебби.

У меня не было оснований опасаться столкновения. Между нами все было окончено, и Дебби не могла ничего сделать, чтобы испортить всё. Честно говоря, мне хотелось показать Дебби на деле то, что я всё еще способен привлечь такую женщину как Алина в свою постель.

Но это создаст сложности. Пока что в нашем закрытом мире присутствовали только мы с Алиной и я изо всех сил пытался сохранить этот мирок на двоих в течение следующих пары недель. Я знал, что это невозможно, но я стремился держать Алину подальше от моей обычной жизни.

Открыв свой рабочий кабинет и включив компьютер, я зевнул и усталость покинула мои глаза, но вдруг раздался телефонный звонок.

— У вас звонок, — сообщила Сьюзи. — Она не назвала свое имя.

— Я ответю. Кто это?

— Нас кто-то может слышать?

— Нет.

— Хорошо. Просто хотела, чтобы ты знал, что я делаю, мистер Мейтленд. Можешь ли ты догадаться?

— Возможно, читаешь хорошую книгу или собираешься на такси, чтобы осмотреть Джексонвилл?

— Поверишь или нет, у меня находятся пальцы в интересном месте и я испытываю невероятное удовольствие.

— Не представляю о чем ты говоришь.

— А я представляю, что это какая-то часть тебя глубоко внутри меня, заставляющая меня чувствовать себя прекрасно. Я скучаю по тебе. Я понимаю, что у тебя работа. Но я скучаю по тебе и хочу, чтобы ты был рядом со мной.

— Через минуту мне придется повесить трубку, мисс. Боюсь, что наш разговор пойдет в том направлении, что приведет к тому, что я сегодня буду очень непродуктивен, а у меня есть дела, о которых необходимо позаботиться.

— Очень хорошо, мистер Мейтленд. Я позволю тебе вернуться к делам, но хочу, чтобы ты знал, что я делаю и о чем думаю, и помнил, что у тебя есть очень, очень важное дело, которое нужно уладить сегодня вечером.

— Поверь, я не забуду.

После того как повесил трубку, я почувствовал легкий 

укол в той части моей анатомии, которая, я был уверен, будет неработоспособна, по крайней мере, до сегодняшнего вечера. Господи, эта женщина была похожа на ходячую виагру. Но я заставил себя вернуться к делам.

Первым в списке дел было спланировать появиться в суде на следующей неделе и попросить суд дать Джуди Йохансен — Бабушке-убийце — серьезный тюремный срок. Несколько дней назад мне удалось обвинить ее в убийстве первой степени, но еще предстояло пройти долгий путь, чтобы заставить судью вынести решение, которое будет означать нечто большее, чем просто погрозить пальцем, когда речь пойдет об условно-досрочном освобождении и освобождении за хорошее поведение.

Убийство мужа должно повлечь за собой какое-то серьезное наказание. Помимо потери тридцати или сорока миллионов долларов, которые она в противном случае унаследовала бы из его состояния. Что само по себе было довольно суровым наказанием. Но этого недостаточно.

На этапе выбора наказания Лью Уолтерс делал все возможное, используя семью, друзей, рыдающую подсудимую, чтобы убедить судью, что шестидесятисемилетнюю бабушку не следует пристегивать к тюремной каталке, чтобы в ее вены ввели яд, останавливающий сердце. Все зависело от судьи, и я, честно говоря, несмотря на свое прозвище Ангел Смерти, не испытывал особого желания видеть ее казненной.

Прожить остаток своей жизни в тюремной одежде, встречаться со своей семьей в комнате для посещений, окруженной охранниками, пользоваться личными или семейными деньгами для приобретения сигарет и других товаров в тюремной столовой вместо отдыха на Бали - это было бы достаточным наказанием.

Я намеревался присутствовать в зале суда следующую среду, чтобы убедиться, что все идет так, как я задумывал. Затем я приступлю к решению других дел.

Один из людей, который вызывал у меня наибольшее беспокойство, был человек по имени Уильям Саттон. Я почти уверен был в том, что он избил до смерти свою беременную бывшую жену и еще не родившегося сына. Однако существовала значительная вероятность того, что после такого жестокого преступления он уйдет богатым и свободным человеком.

Саттон был 37-летним финансовым консультантом фирмы по финансовому консультированию, расположенной в Понте-Ведре, с клиентами на Восточном побережье. Фирма была достаточно успешной, так же как и сам Саттон, но он не был богатым человеком, а его доход был на уровне среднего класса.

Однако ему повезло жениться на привлекательной медсестре по имени Шейла Конрой, и они оба думали, что она принадлежит к такому же классу, как и он. Она была очаровательной блондинкой с заразительной улыбкой и красивыми формами, включая выдающуюся задницу, как можно заключить из фотографий.

Было явно видно, что они любили друг друга. По крайней мере, так можно судить по улыбкам на фотографиях из первых лет их брака.

И Саттон сам по себе не представлял отвратительного внешнего вида. Ростом 188 см, у него были каштановые волосы и довольно хорошая фигура. Но при изучении дела меня заинтересовало что-то в его глазах уже после первого взгляда. И информация, которую мы получили в результате нашего расследования, только подтвердила это впечатление.

Уильям Саттон был, если говорить кратко,  

мудаком. Он был из тех парней, что во всех своих потерях винят кого-то другого, а во всех своих победах видят свои ошеломляющие способности. Он был из тех парней, что ставят своей целью выставлять своих коллег в плохом свете и наслаждаются тем, что наебывает конкурента.

Он был из тех парней, что никогда не забывают ни малейшего оскорбления или обиды. Он был достаточно умен, чтобы вести себя хорошо, пока не окажется в положении, когда можно нанести удар в спину, и никогда не упускал такой возможности. Но он делал это таким образом, чтобы к нему не вел след. Коварный, мстительный, решительный... таков был Уильям Саттон.

А еще он был из тех парней, что, как мы выяснили из многочисленных допросов, любят женщин... очень многих... до и после женитьбы. Он был симпатичным и складным, и у него совсем не было совести, поэтому он спал со многими из них.

И вполне естественно, что при этом он стал безумно ревновать свою хорошенькую и, насколько мы могли судить, верную жену, и превратил ее жизнь в сущий ад, следя за ней, проверяя ее телефонные СМС и допрашивая о каждом ее шаге в течение двух лет.

Пока она, наконец, не сломалась, когда они жестоко поссорились, и она оказалась в больнице, а он был обвинен в нападении. Овдовевшая мать Саттона вложила деньги в приличного адвоката, и тот замутил воду настолько, что дело было переклассифицировано до мелкого проступка.

Они расстались, и именно тогда оба внезапно узнали, что бывший отец Шейлы, бросивший ее и ее семью, когда ей был год, стал очень богатым человеком. У него не было собственной семьи, когда в возрасте пятидесяти пяти лет его настиг инсульт, и он оставил Шейле и двум ее братьям и сестрам состояние в пятнадцать миллионов долларов, которое будет разделено поровну.

В итоге, Саттон столкнулся с разводом и потерей не менее половины из пяти миллионов долларов, что его сильно расстроило. Он был человеком с горячим нравом и множеством недостатков характера, и, по-моему мнению, он действительно верил в то, что его привлекательная жена изменяла ему.

Они разошлись с Шейлой, и он прожил несколько месяцев в квартире на Саутсайде до того, как вернулся к своей матери в ее дом в районе Окала - известном сообществе по разведению скаковых лошадей примерно в ста милях на юг от Джексонвилла, рядом с шоссе I-75.

И однажды вечером в начале февраля Шейла закончила работу в больнице Святого Винсента в центре Джексонвилла. Она рассказала подругам, что Уильям Саттон позвонил ей и попросил дать последний шанс на встречу и разговор. И все говорили о том, что Саттон был очаровательным парнем.

Она сказала, что не уверена, встретится ли она с ним, но после пяти лет брака и вынашивания его сына она считала, что он заслуживает последний шанс на разговор.

Ее следующая смена была только через два дня, и хотя некоторые из ее подруг пытались связаться с ней на следующий день, они не особенно волновались, когда не удалось это сделать. Что угодно могло произойти, и последний скандал между бывшими женами и мужьями не являлся чем-то необычным в этом мире.

Они начали беспокоиться, когда она не пришла на работу и не появилась в своей квартире. Они не могли ее найти, и полиция Джексонвилла связалась с полицией Окала.

Их обнаружили Саттона играющим в гольф на местном поле и сообщили ему, что он уже неделю не покидает Окалу. Его мать подтвердила его алиби. Несколько соседей сообщили, что видели его автомобиль, когда ложились спать в тот вечер, и что он все еще стоял перед его домом, когда они проснулись утром в шесть часов на следующий день.

Через две недели после ее исчезновения, в дюнах у Ридженси в Джексонвилле нашли тело, по направлению к пляжам. Она была так сильно избита, и животные уже нанесли достаточно повреждений, что только по картам стоматолога и одному пальцу, оставшемуся на теле, можно было опознать Шейлу с ее нерожденным ребенком.

Трудно было точно сказать, что именно было использовано, но криминалисты сказали, что кто-то использовал твердый предмет типа монтировки, разбив ей голову, сломав ребра, руки и ноги, и выглядело так, будто у нее были выбиты все зубы, вероятно, еще до того, как она умерла. От зародыша почти ничего не осталось, но выглядело так, словно нападавший использовал монтировку и на нем.

Мы дюжину раз вызывали на допрос Саттона. Мы опросили его соседей, друзей и коллег Шейлы, мать Саттона и разных его подружек.

И все, что у нас осталось,  — это уверенность в том, что он уехал из своего дома в Окале поздно вечером, после того как его, в основном пожилые, соседи легли спать, встретился со своей будущей бывшей, нейтрализовал ее, отвез в пустынные дюны и забил ее и своего нерожденного сына до смерти.

Но мы не смогли этого доказать. Вещественных доказательств не было. Никто не видел их вместе. Никто не мог поклясться, что он даже покидал дом своей матери.

Он мог добраться до Джексонвилла за пару часов по автостраде, убить ее и вернуться максимум через пять-шесть часов. Но у нас не было доказательств, что он это сделал.

А его мать стояла как скала, очень правдоподобно клялась, что всю ночь, когда убили Шейлу, у нее было расстройство желудка. И она разговаривала с сыном и видела его спящим в своей постели четыре или пять раз за ночь. Она сказала, что он не мог покинуть ее дом.

Практически семь месяцев мы проводили расследование, проводили опросы, брали анализы, допрашивали Саттона несколько раз, но так и не смогли найти никаких противоречий в его истории. Это было очень раздражающе.

Я собирался поднять трубку телефона, чтобы позвонить Неду Колману, детективу отдела убийств шерифа округа Марион, чтобы поговорить с ним, когда меня перебила Шерил.

— Мистер Мейтленд, на линии детектив Колман из округа Марион.

— 

Колман, ты словно читаешь мои мысли. Я только что собирался позвонить тебе и узнать есть ли какие-то новости.

— Ты готов?

— О боже, только не говори мне...

— Билли может оказаться в очень серьезной ситуации.

— Расскажи.

— Есть старик по имени Уилбур Белл, живущий примерно в двухстах метрах по грунтовой дороге от матери Саттона. В этом конце всего пять домов. Знаешь, остальные три жильца уже полуглухие от старости, и в ту ночь никто из них не спал. Мы не могли связаться с Уилбуром, потому что он любит пропадать на несколько недель или месяцев у родственников или просто путешествовать по стране.

— Два дня назад он вернулся в город и сегодня утром дал нам знать о себе. Я заглянул к нему и думаю, что у нас есть подозреваемый. Уилбур уехал из города через неделю после убийства Шейлы и не знал об этом до своего возвращения. Он очень недолюбливает матери Саттона из-за какого-то давнишнего конфликта, который длится уже много лет. И он не переносит Саттона. Но все сходится на месте. В ту самую ночь, когда Шейла была убита, он вышел наружу в полночь. Он ясно помнит, как машина матери Саттона проезжала мимо его дома без фар включенными. Это показалось ему очень странным. Ведь старуха никогда не ездит ночью.

— В шесть часов утра на следующее утро солнце только поднималось, но еще не было полного света. Он встал, чтобы успеть на утренние новости, когда выглянул в окно и увидел, что машина старухи съезжает с дороги и въезжает на подъездную дорожку. Свет был выключен, и она двигалась медленно и тихо. Он говорит, что смотрел на машину, когда увидел, как из нее вышел Саттон, подошел к бочке для сжигания отходов на заднем дворе и бросил в нее что-то, что могло быть одеждой. Затем вошел в дом своей матери. Уилбуру это показалось странным, но он не придал этому особого значения. На следующей неделе он уехал в турне по Канадским Скалистым горам и ничего не знал, пока не вернулся и не услышал все новости. Он позвонил мне через пять минут, и у меня есть все его показания.

— Черт. Ты ему веришь? Это не просто какой-то недовольный сердитый сосед, пытающийся отомстить старухе?

— Может, он и лжет, но я в этом сомневаюсь. Эта история звучит правдиво. И он говорит, что пройдет тест на детекторе лжи. Он мог оказаться там, где сказал, и увидеть то, что видел. Я очень ясно дал ему понять, что если мы продолжим его историю и предъявим обвинение Саттону на основании его показаний, а потом узнаем, что он лжет, мы прижмем его задницу за лжесвидетельство, и он никогда больше не будет участвовать в каких-либо увеселительных поездках.

Несколько минут я просто сидел молча.

— Хорошо, ты должен получить его показания. Видеозапись. Мне нужна четкая цепочка доказательств, если он завтра упадет замертво. Нечто, что мы все 

Допустим, мы сможем представить другой вариант. Пусть он пройдет проверку на полиграфе. Кроме того, я хочу попросить его съехать из дома и связаться с нами, чтобы мы могли обеспечить ему проживание в Джексонвилле за наш счет, где он сможет отдохнуть. Здесь я назначу охрану для его безопасности. Если он откажется, скажи ему, что я задержу его как ключевого свидетеля и он проведет следующие несколько месяцев в комфортной тюремной камере, а не в какой-то квартире.

— И еще я хочу попросить твоего шерифа назначить постоянное наблюдение за Саттоном. Я не хочу, чтобы он уехал из города без нашего знания о его местонахождении. Скажи ему, что мы поможем финансово, если потребуются сверхурочные работы.

— Ты думаешь, он придет за Беллом?

— А ты думаешь, парень, что человек может убить свою жену и сына и не решится убить или спровоцировать несчастный случай для старика, который пытается отправить его на казнь? В любом случае, приведи его сюда, чтобы я мог провести допрос. Если это сработает, нам нужно решить, стоит ли продолжать вести дело сейчас, пока старик все еще жив и здоров. Кстати, как он?

— Он жив. Ему уже семьдесят девять лет. У него проблемы со здоровьем - больное сердце, диабет, кардиостимулятор. Я бы не рисковал полагаться на то, что он будет рядом, если Саттон не предстанет перед судом еще год или около того.

После того как еще раз поблагодарила Колмана, я задумалась о том, стоит ли рисковать. У нас до сих пор не было убедительных доказательств. После обыска в доме Саттона мы не нашли ни следов крови или других признаков преступления, ни орудия убийства. Никто не видел ни его самого, ни машину матери в Джексонвилле.

Теперь у нас был, вероятно, сильный свидетель, который мог бы свидетельствовать против него, но у него была мать, чтобы свидетельствовать за него. Кому поверят присяжные? Это была гораздо большая игра в кости, чем Бабушка-убийца.

И я никогда не забуду, что нам достанется только один кусочек яблока. Если я приведу его к суду, а он ускользнет, и мы нароем улики против него позже, он навсегда останется на свободе. Мы никогда не сможем еще раз судить его за убийство. А судить за нарушение ее гражданских прав могли только федералы.

Но мы должны были хотя бы подготовиться. В течение следующих трех часов я разговаривал по телефону, и было два часа дня, когда я вышел на воздух и понял, что голоден. Я собирался попросить Сьюзи позвонить и заказать чего-нибудь, но передумал и решил, что хочу выйти и размять ноги.

Я перешел через улицу в маленькую закусочную, где, как ни странно, подавали довольно хорошие салаты, и заказал один с жареной курицей. Было время, когда мой желудок взбунтовался бы при одной мысли о жареной курице, но я изменился. Я изменился.

Я сидел за стойкой, идущей вдоль зеркального окна в передней части, когда почувствовал, что позади меня кто-то стоит.

Я повернулся и посмотрел 

в глаза чернокожему полицейскому, стоявшему рядом, положив руку на кобуру.

— Офицер Смит. Что я могу для вас сделать?

Он был ростом около метра семидесяти восьми, худощавый, но мускулистый. Он был одним из тех черных парней, настолько черных, что его кожа была почти синей. Симпатичный. Волосы коротко подстрижены и плотно прилегают к черепу. У него был типичный взгляд полицейского. Он смотрел прямо на меня, но его глаза почти постоянно перемещались, так что, он был в курсе всего, что происходит вокруг нас.

— Могу я поговорить с вами на минутку, Мейтленд?

— Предполагаю, что ваш начальник сказал бы так, мистер Мейтленд.

— Никто не делегировал вам власть божества. Это Эдвардс — господин, а вы всего лишь его помощник.

— Вам никогда не давали советы по завоеванию друзей и влиянию на людей? Как правильно общаться с прокурорами.

— Я прекрасно ладил с ними, кроме случаев, когда они меня обманывали.

— Замечаю, что вы опять на пике формы. Какие у вас заботы?

— Я чувствую себя отлично, но надоедает потенциальное обвинение в убийстве. Вы так и не пришли к заключению по моему делу, просто сообщили шерифу о том, что резолюция все еще требует окончательного разрешения. Работу на улице мне вернули, но тень все еще лежит надо мной. Семья этих провинциальных жителей подала иск на миллион долларов против меня, и я не могу этот вопрос закрыть, пока вы не завершите уголовное расследование.

Он приблизился ко мне и прошептал так, чтобы услышал только я:

— Меня бросила Мелани. Она не смогла справиться с давлением из-за того, что до сих пор не знает, будут ли предъявлены обвинения мне. Ее семья заявила, что она связывалась с чернокожим мужчиной, так как он убил ее мужа и двух его братьев.

— Она не могла защитить меня, не могла объяснить, что я действовал в самообороне, потому что ваша фирма отказывается расследовать это дело. И в конце концов она просто призналась мне, что не может выдержать этого давления и осуждающих взглядов и ушла от меня.

Он наклонился еще ближе и насмешливо посмотрел на меня.

— Получается так, Мейтленд? Вы не смогли удержать эту вашу женщину своим ничтожным членом и теперь получаете удовольствие от того, чтобы лишить меня жены?

Я откинулся назад и посмотрел на его спокойное, напряженное лицо.

— Я бы никогда не обвинил одного из лучших джексонвилльцев в глупости, но неужели вы действительно подумали, что придете сюда, оскорбите меня, заставите на вас замахнуться или еще что-нибудь такое же глупое, что заставит отстранить меня от вашего дела? Вы полагали, что другой прокурор уступит давлению и просто даст вам разрешение на стрельбу с тремя смертями?

— Моей женщине не требовалось уходить и сосать член другого мужчины, чтобы получать удовольствие. Ей нравилось то, что было у меня, гораздо больше, чем у ее мужа-карандаша.

Я только пожал плечами.

— Мне жаль, что ваша женщина бросила вас. Мне жаль, что погибли три человека,  

которые не должны были умереть. Мне жаль, что ваша карьера больше полугода находилась в подвешенном состоянии. Мне жаль, что вы можете оказаться перед большим жюри. Мне жаль, что у вас самого довольно хорошая карьера в правоохранительных органах может закончиться за решеткой. Но это уже не в моей власти. Если я отправлю это на суд присяжных, то, как сложится ваша жизнь, будет зависеть от кучки незнакомых людей.

— Но,  — сказал я, выпрямляясь и глядя ему в глаза,  — все из-за вас, Шон. Это вы вытащили свой Глок и убили двоих. Один из них был мужем вашей подружки. Конечно, они вломились в ваш дом, но, судя по тому, что я слышал, они были тупицами. Вы же — ветеран полиции. Вы бывали в инцидентах со стрельбой. Вы получили несколько наград за героизм и государственную службу. Вы не запаниковали. Большинство мужчин бы запаниковали, но, думаю, только не ты. Вы могли бы застрелить одного или двух из них, а оставшегося отпустить, и, скорее всего, это бы прокатило.

— Я не думаю, что вас охватила паника, но при поддержке офиса шерифа и НААСР (Национальная ассоциация по повышению положения людей цвета кожи) я сомневаюсь, что могу рассчитывать на какую-либо поддержку. Через некоторое время состоится слушание, где вас оправдают. Ваша карьера и ваша жена сохранятся. Но вы не могли просто отпустить это, верно? Они беззастенчиво ворвались в ваш дом, попытались избить вас, похитили вашу жену и, зная их предубеждение, уверен, что они прозвучали для вас унизительное слово.

— Они разозлили вас, и вы совершили ошибку, решив, будучи полицейским, что можете безнаказанно нарушать закон. Вы убили мужчину и его брата, а другой брат сжался и скрылся. Но вы не могли дать ему уйти безнаказанным. Вы выстрелили ему в спину и заметив отсутствие оружия у них обоих после осмотра тел, подбросили третьему брату пистолет, который невозможно идентифицировать.

— Вы были слишком хитры, Шон. Мы проверили, у них не было оружия. Они не использовали его. Если бы они пришли с дубинками, это было бы вероятно. Но не с огнестрельным оружием. К тому же, это оружие невозможно проследить! Мы не можем определить предыдущего владельца. Никаких следов. Почему-то у них появилось идеальное оружие, которое невозможно проследить.

— Это вызывает подозрения. Это вызывает крайнее недоверие. Все ваши полицейские об этом знают. Шериф это знает. Мой начальник это знает. Даже НААСР об этом знает. И единственная причина, почему мы не бросаемся на вас - это то, что вы - заслуженный полицейский и чернокожий. Но этого недостаточно, Шон. Сейчас я очень занят, но через какое-то время я сообщу шерифу и моему начальнику о передаче дела в большой жюри. Я оставлю им решать, что делать с вами. Но вы попадете перед большое жюри, и ничто не помешает этому произойти.

Его рука опустилась на рукоятку Глока, и я на мгновение 

задумался, может ли он быть настолько глуп, чтобы сделать что-то перед целой комнатой свидетелей, включая нескольких полицейских детективов в штатском.

— Если ты это сделаешь, это будет самой большой ошибкой в твоей жизни, Мейтленд. Ты не настолько велик, чтобы тебя не раздавили люди, находящиеся на моей стороне, и шериф. Эдвардс — политик. Когда на него окажут достаточное давление, он перешагнет через тебя. И что бы ни случилось, сукин ты сын, я этого не забуду. Я буду следить за тобой, и когда-нибудь настанет моя очередь. Поживем-увидим.

Он ушел, а я доел салат и повернулся, чтобы посмотреть на детективов, сидящих в задней части закусочной. Они нашли что-то непреодолимо интересное, чтобы смотреть туда, где меня не было. Меня это не удивило. Копы заступаются друг за друга. Даже эти ублюдки-убийцы.

Едва я вернулся в свой кабинет, как зазвонил телефон.

— Привет, папа.

Что случилось?

— Послушай, папа, я знаю, ты сказал, что не хочешь ничего делать на свой день рождения, но мы с Келли и мамой поговорили. Мы бы очень хотели пригласить тебя в субботу вечером на твой день рождения. Просто тихий ужин в ресторане. Пару часов. Как насчет этого?

— Би-Джей, спасибо тебе и твоей сестре... и твоей матери... но сейчас я занимаюсь двумя очень важными делами. Ты же знаешь, как это бывает, когда у меня горячо. У меня нет времени ни с кем видеться или разговаривать. Обещаю, что через две недели — скажем, в середине сентября — я все устрою, и мы сделаем что-нибудь эдакое.

— А ты собираешься работать до конца этой недели?

— Возможно. А если нет, то просто проведу время в своей квартире. Я устал от постоянной беготни, это меня выбивает из колеи. Может быть, я просто рано лягу спать. Я не буду в хорошем настроении. Но не волнуйся, через пару недель, когда я немного отдохну и возьму свежий воздух, мы отпразднуем мой день рождения как следует. Пожалуйста, сделай это для меня.

— Хорошо, я передам Келли и маме. Но обещай мне, что через две недели мы все-таки отметим твой день рождения. Согласен?

— Обещаю.

Было уже больше половины шестого вечера, когда Сьюзи позвонила мне три раза подряд. Я поставил другие звонки на удержание.

— Эта дама снова звонит.

— О... Я ответю... Алина, мне очень жаль. Только что до меня дошло, что уже почти шесть вечера, я не хотел... Нет нужно повторять эти слова. Дай мне 15 минут, чтобы все закончить, и я выйду отсюда. Встретимся в кондоминиуме.

— Все в порядке, Билл. Я понимаю. Ты думаешь, что я первый раз слышу это? Я уже в квартире. Сегодня я осматривалась. Этого достаточно для того, чтобы принять душ и подготовиться для тебя.

Я пытался. Я честно пытался. Но смог выйти только в семь вечера. И было уже почти половина восьмого, когда я вернулся домой. Я мог бы позвонить ей, но хотел извиниться лично, смотреть ей в глаза. Никто не может быть постоянно таким глупым.

Когда я зашел, она была полностью обнаженной – настоящая симфония цветов: розовый, красный и черный. Через пять минут я уже был рядом с ней. После пятнадцати минут мы лежали рядом и обсуждали, где поужинать. Через полчаса я проснулся и понял, что лежу в постели, а ее голова покоится на моих бедрах, и это было очень приятно.

— О, Боже, Алина, я — такой говнюк. Я заснул на тебе. Мне и впрямь сто лет. Но ты не должна...

— Заткнись,  — и она снова принялась сосать и лизать. Я не думал, что во мне что-то осталось, но примерно через пять минут уже толкался бедрами вверх, в то время как она пыталась на мне усидеть. И ей это удалось. Я лежал на спине и думал, не вставить ли мне между веками авторучку, чтобы держать глаза открытыми.

Потом она лежала, положив голову мне на плечо.

— Ты заслуживаешь гораздо лучшего, нежели я.

— Ты — не юнец,  — с легким смешком сказала она.  — Старику нужен отдых. А вчера ты поздно лег, и я тебя очень задержала.

Я притянул ее губы к своим и легонько поцеловал.

— Надеюсь, не такой уж и старый. Ты не хочешь выйти прямо сейчас? Мы еще сможем перекусить. Может, посетим клуб. А потом вернемся за...

Уткнувшись в меня лицом, она прошептала:

— Ты — не старик. Но ты — человек. Я не давала тебе спать почти всю ночь, усердно работая над тем, чтобы заставить себя кончать, снова и снова. А потом ты встал и пошел на тренировку. И насколько я тебя знаю, ты был занят каждую минуту этого дня тем, что для многих людей является жизнью и смертью. И ты можешь выполнять эти обязательства и при этом быть настоящим любовником для женщины, что без предупреждения появляется у тебя на пороге. Ты — очень сильный мужчина. И ты только что трахнул меня — как вы, американцы, кажется, говорите,  — до косоглазия, а потом я заставила тебя кончить мне в рот еще раз.

Она буквально взбиралась на меня, пока мы снова не оказались лицом к лицу.

— Я предпочитаю оставаться здесь рядом с тобой, слушая твое дыхание, вместо посещения ресторанов и клубов. Ты не обязан меня развлекать. Мне важно быть с тобой, а не развлекаться. Понимаешь?

— Понимаю. Слушаюсь, мэм.

— А сейчас давай отдохнем. Тебе нужен хороший отдых. И я думаю, что в субботу мы должны отметить твой день рождения. Мне важно, чтобы ты отдохнул, потому что я собираюсь поздравлять тебя до изнеможения.

Я уже не помнил ничего после четырех утра по будильнику, когда проснулся и прижался к ее обнаженному телу. В какой-то момент я был возбужденным, а когда проник между ее ног, она уже была возбуждена и готова. Она просыпалась медленно, пока я продолжал двигаться в ее жарком и влажном центре. Я ощущал и наслаждался женственностью ее тела и кожи, затем обхватил ее ягодицы и углубился внутрь.

Мне кажется, что она достигла оргазма, дрожащая рядом со мной, и я легко кончил внутри нее. Затем я прилег рядом с ней, и мы оба вернулись к сну. И я подумал: "это то, чего я хотел".

Это был секс между супругами. Нежный, спокойный секс. Без ужинов, танцев и предварительного заведения женщины перед тем как проникнуть в нее и насладиться этим мощным движением, пока она стонет под тобой. Здесь не было победы.

Просто два голых тела, уютно лежащих рядом, погруженных в сон и просыпающихся из него. Сколько же это может быть скучным и обыденным. Но я осознал, что это то, что нужно мне. То, чего я хотел. Пока все шло хорошо, такое было у меня с Дебби. И до этого момента я не осознавал, как я скучаю по этому.

Затем вновь уснул.