Обои

Недавно на работе прочитали статейку о голубых. А я, скажу вам, впечатлительный очень. Достаточно мне прочесть о какой болезни, я тут же нахожу симптомы этой болезни у себя. Например, в той статье было написано, что голубых тошнит от женщин. А меня от наших баб на работе уже не то, что тошнит — рвет.

Кладовщица удовлетворена должна быть? Должна! Без нее у нас весь участок встанет. Шеф-повар, Томарка, чтобы довольная была надо? Надо! Не говоря уже о раздатчице Настюхе. Я же не самоубийца, я бригадир, я за нормальную работу всей бригады отвечаю. А бухгалтерия в день зарплаты — там же целый отдел с нерастраченной нежностью сидит и скучает. Директорская секретарша и та на мои плечи легла. Я ее как-то спрашиваю: «Вер, а наш директор, он что, не функционирует что ли совсем? » «Почему, — говорит она, — функционирует, но так ласково и нежно, что почти незаметно».

Короче, на работе за день так вымотаешься, придешь домой, а там уже моя Любка сидит. За день либидо накопила — я из ботинок выскочить не успеваю. Тут эта статья как нельзя кстати и подвернулась.

Прихожу домой. Любка сразу ко мне. «Пойдем, — говорит, — Сеня, посмотришь. Я купила в нашу спальню новые обои». Это у нас условный знак такой. А я и говорю: «Люб, ты только не пугайся, но выяснилось, что я голубой». «Да нет, — скалится она, — не голубые, а розовые». «Люба, — повторяю я терпеливо, — при чем здесь обои. Не могу я больше с женщинами — голубой я». «С каких это пор ты голубым стал? — спрашивает она. — Вон рожа красная какая». «Да нет, я в другом смысле. Ну помнишь, по телевизору про них смотрели? » Любка сначала остеклянела, а потом сразу заголосила, завыла, вещи теплые мне засобирала, спрашивает, когда меня обратно ждать. Я говорю: «Люба, ты не поняла, за это сейчас не содют, это же болезнь». «Заразная? » — сразу недоверчиво переспросила она. «Нет, — говорю я, — это психическое. Это когда мужчине женщину чем-нибудь пришибить охота, вот как мне сейчас тебя».

Потом сжалился. «Ладно, — говорю, — не реви. Пойдем в последний раз этим позорным делом займемся, и все — завяжу я с вами».

На следующий день директор ко мне подбегает. Шепчет: «Сеня, ты что офонарел? На складе бардак, ползавода с животами мучается, двоих уже в реанимацию увезли, на носу баланс, а главного бухгалтера Самуилыча девчонки в отделе закрыли и неизвестно что с ним делают, а ему еще до пенсии дожить надо.

Сеня, родной, выручай! А мы тебе зарплату вдое увеличим, молоко за вредность давать будем, а летом на Гаваи. А? »

«Нет, — говорю я, — все! Завязал я с блудом. Хотите, товарищ директор, с вами пойдем, обои в спальне посмотрим, — и так игриво в нос его целую, — но о женщинах больше не может быть и речи. В конце концов имею я право на переверзию или не имею? Свобода у нас личности или не свобода? »

«Свобода-то, — говорит он, — свобода, но нельзя же завод из-за таких глупостей останавливать. Сегодня голубым дашь волю, а завтра за ними некрофилы потянутся, а у нас производственный процесс».

Но меня переубедить — легче расстрелять. Я, если на принцип пойду, все, сливай воду. В общем, выгнали меня с завода с треском.

Ладно, обойдусь без вас, думаю, не пропаду. Я в проститутки пойду. Посмотрим тогда, кто больше заработает: я за ночь у «Интуриста» или завод за смену у токарного.

Под вечер надеваю ленкины чулки с юбкой. Кофточку симпатичную. Крашусь ейной помадой. Ничего себе такая бабенка получилась, смазливая. Мне даже самому понравилась. Только выхожу к «Интуристу», а ко мне уже две местные путаны подгребают и задают вопрос: «Тебе, телка, чего, морду сразу разбить или сначала по стенке размазать? »

«Да бросьте, — говорю, — девчата. Голубой я. Так что вам ни какая не конкуренция». «А ну докажи! » — потребовали они. Ну снял я штаны, показал доказательства. Они потрогали, чтобы убедится, что не декорация. «Все равно, — говорят, — тебе сегодня здесь делать нечего. Все твои на демонстрацию в защиту секс-меньшинств к Манежу ушли».

Бегу к Манежу. А там, кроме голубых, кого только нет. Шум, веселье. Один мазохист все клянчил: «Братцы, ну ударьте мне в пах! Ну что вам стоит? Ну не хотите в пах, вдарьте в лоб, хотя бы». Еще были эти, которые без статуи жить не могут. Как статую Ленина увидят, сразу к ней по очереди кончать бегут. Тут же зоофил с аквариумом в обнимку слонялся.

Был даже один зеленый-зеленый, по всему видать из «Грин-Писа». «Тебя тоже, — спрашиваю, — от женщин тошнит? ». «Нет, — отвечает, — меня с перепоя».

Еще какие-то совсем гнусные извращенцы с красными флагами к нам хотели было пристроиться. Говорят: «Ребята, если вы на Красную площадь, то нам с вами по пути». Пока на них пару садистов не выпустили, не отстали.

Ну подемонстрировали, у кого чего есть. Потом омоновцы понаехали, дубинками толпу разгонять стали. Всем по хребтине досталось. Мне, суки, чулок порвали, но больше всего пострадал зоофил. В суматохе и толчее аквариум у него разбился, а рыбок насмерть затоптали. Он дохлых рыбок в ладони собрал, на щеках слезы, а в глазах невыразимый укор: «Люди, вы же хуже, чем звери! »

Один мазохист как следует оторвался. Омоновцы еле от него отбились, так он их затрахал. То по спинке ему пройдись, то по животику.

Я только из толпы выбрался, чувствую, мою задницу уже кто-то пасет. Оборачиваюсь, дядька стоит, рожы корчит и доллары сумасшедшие тихонько показывает. Думаю: «Что ж, назвался голубым груздем, полезай в голубой кузов. Пора и к работе приступать».

Пришли к нему в номер. Там уже столик накрыт. Разговорились. «Вы поньемаете, Сьеня, — стал вещать он, — в каждом мужчине живет две натуры: мужская и женская. Но вторая, она обществом подавляется. Вы поньемаете? Мы сейчас создаем «Всемирную ассоциацию геев», целью которой будет разбудить во всех мужчинах женскую его часть».

Послушал я его, и вдруг мне всех наших женщин несказанно жалко стало. Нет, думаю, наши бабы и так несчастные — «коня на скаку остановят, «Камаз» с рывка заведут» — а что будет, если еще и мужики все как один в голубые подадутся! Тут я сразу Любку, жену свою, вспомнил, девчат наших с завода, и так грустно мне грустно стало.

Пора, думаю, заканчивать с сексуальными экспериментами. Только я к двери направился, а дядька мне на шею прыг, и давай плакать, мол, не уходи «Сьеня», полюбил я тебя, и нахал такой под юбку лезет.

Тогда я этого придурка из Европы «Амареттой» по чайнику приласкал, он сразу вместе с сознанием ко мне всякий интерес потерял, а сам бегом домой к жене.

Любка дверь еще открыть не успела, я ее хвать и в спальню, обои смотреть. Полчаса спустя счастливая Любка сказала: «Все-таки красивые, что ни говори, Сеня, обои у нас в спальне». А я говорю: «Завтра, Люб, я тебе обои еще лучше поклею, а сейчас давай спать, а то мне с утра еще на завод идти — там производственный процесс налаживать».