Как провожают пароходы

Чалимся на марсельском рейде уже третьи сутки подряд. Штормовое, мать его в задницу. Пятый месяц в рейсе, команда по тихой сходит с ума. Третий вздыхает по своей Жанетт, оставшейся на берегу, сэконд (второй помощник) отдыхает после двойных вахт.

Я стою на палубе, когда телефонный звонок бьет вибрацией в кармане. Танька. Моя золотоволосая Танька. Натуральная кукла Барби. Плевать на ветер, который крепчает, плевать на то, что между нами х*й знает сколько морских миль и сухопутных километров.

— Танюша, — ору, пытаясь перекричать эти гребаные волны, — буду месяца через два. Сейчас в Чили, потом Япония, потом домой. Осталось чуток.

— Саша, — шепот раскалывает небо надо мной. Она шепчет, а я глохну, — извини меня...

Сколько человек может не дышать? Минуту? Две? Я не дышал вечность. Потому, что мир умер. Вместе со мной. И к чертям дыхание, оно уже ни к чему. Она. Меня. Бросила. И этот звонок был всего лишь данью уважения. Типа, уйти по-человечески.

Она сказала, что хочет быть с кем-то, а не одной.

— Танька, — я не могу шептать, я могу только орать. Потому, что я хочу, чтобы она меня услышала. А между нами так много километров, — я могу уйти с морей.

— Не надо, Саша. Ты не уйдешь. Не ври хоть сам себе.

Сотовый раскалывается о борт, жалобно раскидав по палубе запчасти. Она всегда права. Моя задница обросла ракушками уже очень давно. Я не брошу это бл*дское море. Оно вьелось мне под кожу, я давно растворился на его дне. Оно дышит вместо меня. Оно и сейчас наблюдает за мной, подмигивая седыми волнами. Я хочу стать морем, рыбой в его глубине, камнем на его дне. Он (камень) туп, спокоен, и, падла, счастлив. У него нет любимой, которая только что насрала тебе в душу и сожрала твое сердце. Я хочу тебя взять в ладони, камень, чтобы почувствовать твой вековой холод. Протягиваю руку...

— Григорьев, ты куда? Стой, бля...

Иванов сбивает меня с ног, врезает в живот кулаком и я сгибаюсь пополам, опускаясь на палубу.

— Ох*уел, что ли? — орет он мне. — Сука, чуть за борт не нырнул.

Колочусь лбом о борт, я хочу, чтобы болела голова, а не сердце, которого нет. Но ни х*я не помогает, начинают болеть и сердце, и голова.

— Падлападлападла...

Подходит чиф (старший помощник), спрашивает: «Что случилось? », матрос отвечает: «Не знаю, таким нашел».

Чиф уходит, Иванов дергает меня за плечо:

— Саня, да что с тобой?

— Танька, — отвечаю на автомате, — бросила.

Матрос сплевывает за борт.

— Вот, сучка. Подождать, что ли не могла? Давай ко мне. У меня пузырь таможня не нашла. Нажрешься в хлам, авось забудешься. Давай, давай, пойдем.

На подходе к Чили попадаем в штормягу. Жопа раскрывается в небе и поливает нас тугими сильными струями. Ох*евшее море, кажется, готово нас сожрать. Сухогруз ложится на волну под максимально острым углом. Спим в спасжилетах, готовые вскочить по первому свистку. Мастер (капитан) бледный, как мел. Судно постройки 1913 года вот-вот расколется на х*й, похоронив под своими обломками гордость торгового флота. Войдем в историю России вторым «Титаником».

Х*ня, выдерживаем и это. Так просто экипаж российского сухогруза не возьмешь. Чего не скажешь о самом корыте, которое вместо обещанной Японии шкандыбает домой, потрепанное сбрендившей стихией.

И, подходя к дому, я понимаю, что впервые... Впервые за несколько лет меня никто не встречает с цветами у трапа. Да на х*й цветы, хоть бы мелькнула на причале знакомая челка с огромными голубыми глазами под ней. И губки, сложенные бантиком, и тихий шепот в плечо: «Сашенька, а трахни меня прямо здесь. Я так по тебе скучала».

Помню, как кровь приливала в пах от одной этой фразы и я мчался домой на всех попутных. Открывали двери и заваливались прямо в прихожей, срывая друг с друга одежду. Сил дойти до спальни не хватало ни ей, ни мне.

Впервые заметил, что стены моей (уже моей, не нашей) квартиры уныли и безрадостны. Надо покрасить их в розовый цвет. Почему? А х*й знает. Чтобы повеселее было. Открываю шкаф. Она почти ничего не взяла. То ли постеснялась, то ли... Кто их разберет, этих баб. Вдыхаю оставшийся запах ее тонких духов, которые я привозил ей из Франции. Чувствую шевеление в штанах. Хули, я был в рейсе шесть месяцев.

Еще по дороге затарился водкой. Два ведра. Хотел купить еще, но постеснялся. Пью водку прямо из горла и огромным ножом для разделки мяса крошу ее бл*ядские вещи на тонкие полоски, напевая «Хэппи бёздэй ту ю». Хэппи бёздей, диар Таня. А потом с удовольствием блюю на кучу живописных цветных полосочек ткани и кожи. А ни х*я, я один живу. Кто мне сейчас скажет: «Что ты наделал, свинья пьяная? ».

Ну, почему же до сих пор так больно? Как будто злобный карлик по имени, которое я вам всем не скажу, влез под кожу и режет изнутри маникюрными ножницами. Сердце уже давно сгорело, остыло и поросло травой. В душу харкнули, нассали, а сверху прошлись грязными сапогами. Сука, и ведь даже друзей нет, чтобы напиться и выматериться. И даже сказать, что все бабы — шлюхи, некому. Мой единственный друг распрощался со мной на причале и остался шуметь волнами дальше. Ему наплевать на мою боль. Оно готово только выпить меня до дна. Сыто рыгнуть и переварить.

Сплю на полу в гостиной. Никто не заставит меня лечь на нашу постель. Это чертову кровать выкину к х*ям прямо завтра. Воняю блевотиной, похмельем и отчаянием.

— Саша?

Собираю свою отупевшую голову по запчастям, поднимаю мутный взгляд. Танька стоит на пороге. Любимая, далекая и ненавистная.

— Пошла на х*й.

— Я пришла отдать тебе ключ от квартиры. И поговорить.

Идет на кухню, виляя бедрами. Короткая черная юбка обнажает верхний край чулка. Поговорить? Ну-ну. Я шесть месяцев был в рейсе. Поговорим, как светские люди.

Хватаю за бедра, усаживаю задницей на стол, раздвигаю ноги. Боится. В голубых глазах наливается страх. Опираюсь руками по бокам, приближаю губы к ее бл*дяским ярко-красным:

— Кто он, сука?

Хватается рукой за горло:

— Саша, не надо.

А теперь я делаю то, о чем мечтал с того самого телефонного разговора. Отвешиваю ей смачную оплеуху так, что кукольная голова поворачивается почти на сто восемьдесят.

— Кто он? Говори, бл*дь.

— Он... он очень богатый. Добрый и ласковый.

Я хихикаю, потом смеюсь, потом просто истерически ржу, опускаясь на пол по переборке.

— Тебе денег было мало? Тебе? Сука, ты же как Барби одевалась. Как эта гребаная кукла ходила. Тебе же все подружки завидовали.

Слезает со стола, строит из себя непонятую целку, бросает ключи на стол:

— Ты меня никогда не понимал.

И направляется к выходу из кухни, опять виляя задницей. Ни хера. Я полгода нюхал масло в машине. И просто так ты отсюда не уйдешь. Перехватываю в поясе, прижимаю телом к стене, чувствую ее взволнованную грудь под тонкой блузкой. Мягкая коленка легонько врезается между ног, и Танька бежит по коридору к выходу. Сссука. Хоть бы бить научилась по-человечески. А то так, просто приласкала. Поиграем? В кошки-мышки? Кто кого перегонит? Сбиваю с ног, падает лицом в пол, сгребаю в кулак длинные волосы.

— Показать, как бить надо? — хрипло шепчу в затылок.

Мотает головой, типа — не надо, я все поняла. Переворачиваю на спину. В разорванной блузке кружевной лифчик. Оттягиваю край, добираясь до темного кружка:

— Тебе всегда нравилось, как я целовал твою грудь.

Спускаюсь губами от мочки уха по шее к соскам.

— Нравилось? — спрашиваю и прикусываю вишневую горошину.

Она начинает дышать чаще. Опыт не пропьешь, я знаю каждый закоулок ее тела. Я знаю куда нажать, чтобы на глазах выступили слезы наслаждения.

— А так?

Погружаю язык в пупок, вылизываю складки. Руки снимают юбку, она уже сама поднимает бедра. Черный шелк трусиков не выдерживает моего нападения и со страдальческим треском отправляется в угол. Пальцы проникают внутрь, ласкаю мягкую податливую мышцу, чувствуя, как она сокращается от нарастающего экстаза.

— Я знаю, — шепчу ей в ухо, — что когда ты кончаешь, ты плачешь. Готова заплакать?

Тихий стон становится мне ответом. Собираю все свои силы, которые у меня есть, чтобы укротить своего изголодавшегося жеребца. Так надо, брат, потерпи. Еще оторвешься.

Устраиваюсь между ее ног, начинаю процесс. Знаю, что долго не выдержу, яйца готовы взорваться в омлет, но мне нужно ее расслабить. Тщательно вылизываю складки, нахожу нервный бугорок, обвожу его языком. Прогибается в спине, руки врываются в волосы, прижимают к себе мою голову. (Специально для . оrg — секситейлз. орг) Сучка стонет все громче. Трахалась, дрянь, как швейная машинка, когда я по твоей милости едва не нырнул за борт. Злость немного охлаждает мой пыл и я могу продолжать. Облизываю клитор, трахаю ее тремя пальцами, довожу до крайней точки, не давая разрядки.

— Перевернись на животик, солнышко, — шепчу тихо и нежно.

Послушно переворачивается, провожу языком по спинке, чувствуя волны наслаждения. Если она сейчас не кончит, она выцарапает мне глаза. Крайне аккуратно поднимаю за бедра, целую маленькие ягодицы.

Великолепное зрелище. За семь лет жизни я так и не смог уговорить ее на анал. Одним движением расстегиваю ширинку, освобождая своего истосковавшегося братца. Она слишком поздно понимает, чем ей грозит моя притворная нежность. Твердым колом распечатываю аппетитную задницу и в уши, словно амброзия, вливается ее дикий крик.

— А вот сейчас можешь и поплакать, дрянь.

Долблю перфоратором, засаживая под самый корень, удерживая рвущееся от меня тело. Орет и плачет одновременно. Чувствую волну разрядки, выскакиваю наружу. Она обрадовалась. Как же.

— Стоять, бл*дь.

С оттягом шлепаю по жопе, она вскрикивает от боли и замирает от страха. Чуть передохнул и врезаюсь заново в успевшее закрыться колечко ануса. Оно и к лучшему, чувствительней пойдет. Уже не орет, только кряхтит. Ну все, пора. Вытаскиваю дружка наружу, переворачиваю ее на спину, сажусь сверху.

— Почисти за собой.

Вижу ужас в глазах. Все, что угодно, говорит ее взгляд, только не это. Ой, как я улыбаюсь и бью раскрытой ладонью по этому бл*ядскому красивому личику.

— Ну.

Открывает рот и заглатывает почти до основания. Вот в этом она всегда была мастерица.

Выплескиваю внутрь все, что собрал за шесть месяцев. Ведь я тебе, грязная шлюха, не изменял.

Все, скатываюсь с ее тела. Она смотрит на меня с испугом.

— Пошла вон отсюда.

Собирается быстро, бежит, как подрезанная. Услышав, как щелкает дверной замок, понимаю: «ОТПУСТИЛО». Мне уже не больно.

Могу состряпать продолжение. Матросских баек в голове до фига.