Летняя практика. Часть 4

Сестра Елены Александровны, познакомившись со мной поближе, была необыкновенно ласкова. Эта добрая, больная женщина, вечно с удушливым кашлем, жалела "молодого человека, разлученного с семьей" , расспрашивала o матери и сестре с женским участием и за завтраком и обедом хлопотала, чтобы я больше ел, и по нескольку раз приказывала подавать мне блюда. Все принимали меня за скромного тихоню, и я, разумеется, не стал разуверять их. Только подросток-школьница да Володя как-то сухо относились ко мне и редко со мной разговаривали; ну, да это меня не заботило. Мальчик занимался очень хорошо; я написал два письма Рязанову об его успехах и получил от него в ответ благодарственное письмо. После оказалось, что Елена Александровна отозвалась ему обо мне очень лестно, как o скромном молодом человеке, не похожем на обыкновенных учителей-студентов.

Ко мне в Ильском мало-помалу так привыкли, что, когда я после обеда долго засиживался наверху, за мной посылали, и Елена Александровна капризно спрашивала:

- Что вы там делаете, Роман Антонович? Мы ждем вас, хотим заниматься!

Я вставал у проектора, в то время как дамы внимательно слушали, a Верочка вертелась на стуле, вызывая строгие взгляды тетки.

Был прекрасный июльский вечер. Дневная жара только что спала. В воздухе потянуло приятной свежестью и ароматом цветов и зелени. Все ушли гулять. Елена Александровна осталась дома; ей нездоровилось, и она просила меня поговорить с ней на английском.

Она сидела на балконе, в легком черном неглиже, с распущенными волосами, протянув ноги на подушки, и слушала простую речь, изредка отвечая на вопросы. Когда я закончил, Елена Александровна задумчиво глядела в сад, играя махровой розой.

Я встал, чтобы уйти, но она остановила меня:

- Куда вы? Посидите.

Мы молчали несколько минут. Я смотрел на нее. Она заметила мой взгляд и улыбнулась.

- Нравится вам лето в этом году? - спросила она.

- Да, - ответил я. - Мне кажется, пасмурных дней было очень мало. И...

- A как бы вы хотели его провести для себя? - перебила она.

- Больше быть на свежем воздухе и есть сезонные ягоды и фрукты.

Она усмехнулась.

- Не жаль, что скоро все закончится и опять наступят холода? - спросила Елена Александровна.

Она поднялась с кресла, прищуриваясь, как хитрая лиса, взглянула на меня и весело заметила:

- Какой еще вы юный мальчик! Вам сколько лет?

- Двадцать три! - серьезно проговорил я.

- Двадцать три! Как много! - пошутила она над моим серьезным ответом.

Она тихо усмехнулась и вышла с балкона, забыв на столе цветок, который держала в руках.

Не прошло и минуты, как она вернулась. Я быстро отдернул розу от своих губ и казался смущенным. Она взглянула, усмехнулась и не сказала ни слова. Я сидел, опустив голову, точно виноватый. Меня забавляла игра с этой кокеткой - забавляла и наполняла сердце каким-то злорадством. Мне нравилось, что она верит; мне приятно было, что эта красивая, эффектная женщина, сперва третировавшая меня, как прислугу, теперь держит себя на равной ноге и даже намекает o своей неудавшейся жизни с мужем. Конечно, она бесилась, что называется, с жиру, вообразила o своем несчастии от скуки. Сытая, богатая, окруженная общим поклонением, не знавшая, куда девать время, - мало ли каких глупостей не лезло ей в голову? A тут, под боком, молодой, свежий и, по совести сказать, далеко не уродливый малый, не смеющий поднять глаз на яркую красотку и втайне по ней...

страдающий. Положение интересное для такой милой бездельницы, как она! Можно поиграть, позабавиться, пощекотать нервы двадцатитрехлетнего "мальчика" крепким пожатием, нежным взглядом, тонким, опьяняющим ароматом, которым, казалось, было пропитано все ee существо; пожалуй, пощекотать и свои нервы и потом забыть, как прошлогодний снег, несчастного учителя и с веселой усмешкой рассказывать какой-нибудь подобной же бездельнице-подруге, как смешон был этот простак, осмеливавшийся робко вздыхать и вздрагивать в присутствии красавицы.

Если я поступал неискренно, то у меня по крайней мере было оправдание. Я хотел ей понравиться, чтобы через мужа добиться положения, a она... Что оправдывало эту барышню, пленительную девушку двадцати шести-семи лет?

Что заставляло ee как бы нечаянно наклоняться в коротком платье, сверкая кружевными трусиками, опираясь руками o мебель или ограждение, поправляя обувь или поднимая упавшую вещь перед "скромным мальчиком" , заставляя его вздрагивать не на шутку?

Заметив мое смущение, Елена Александровна приблизилась ко мне и тихо проговорила:

- Что это вы задумались и повесили голову? Верно, деревня уже надоела вам и вам хочется скорей в город? Кстати, извините за вопрос, вы знаете, женщины так любопытны, - добавила она, смеясь, - почему вы решили не ездить к себе домой?

- Я созваниваюсь с матерью каждую неделю.

- Советует, верно, не скучать в деревне?

- Я не скучаю! ... - прошептал я.

- Не лгите! ... Какое же вам веселье здесь? Вот, впрочем, скоро приедет муж, и тогда вы будете с ним на рыбалку ездить. Вы рыбачите?

- Рыбачу.

- Все веселее будет! - подсмеивалась она. - Не правда ли?

Я поднял на нее глаза. Она стояла такая веселая, свежая, блестящая и так кокетливо улыбалась. Я пристально и смело посмотрел на нее, и вдруг лицо ee изменилось. Куда девалась кокетливая ласковая улыбка! Она нахмурилась и взглянула на меня строгим, надменным взглядом, точно наказывая меня за смелость, с которою я взглянул на нее, и показывая, какое огромное расстояние разделяло меня от нее, Елены Александровны Рязановой, супруги Леонида Григорьевича Рязанова, успешного бизнесмена и видного чиновника.

Она ушла с балкона, не проронив ни слова и не дожидаясь ответа на свой вопрос, села за рояль и долго играла в темной зале, играла порывисто, бурно, словно бы негодуя на что-то.

Я сидел, прижавшись в углу, и слушал.

Она оборвала резким аккордом какую-то бравурную арию, вышла на балкон и, облокотившись на перила, перегнулась станом, глядя в темневшую глубь сада. Ee стройная фигура резко выделялась в темноте, пикантно подчеркивая женские изгибы. Она простояла долго, не оборачиваясь, и, проходя назад, повернула голову в мою сторону и проговорила строго:

- Вы еще здесь? Подите, пожалуйста, взгляните, не идут ли наши? Уже поздно!

Скоро пришли все с прогулки и сели за чайный стол. Елена Александровна была не в духе; зато сестра ee Марья Александровна, по обыкновению, пододвигала мне хлеб и масло, удивлялась, что я мало ем, и спрашивала, отчего я такой скучный.

- Верно, матушку давно не видели? - заметила она ласково.

- Да, - отвечал я.

Елена Александровна подняла на меня глаза, и, показалось мне, усмешка пробежала по ee губам.

"Смейся, смейся! - думал я. - Смейся, сколько тебе угодно!"

Первые дни после этого вечера Елена Александровна выдерживала свой строгий тон и почти не говорила со мной, думая, конечно, что наказывает меня за дерзость, обнаруженную мной несколько дней тому назад, но через несколько дней она смягчилась и стала любезней. Ee точно забавляло дразнить меня, и она нередко меняла обращение: то была любезна, кокетлива, внимательна, то вдруг снова третировала меня с небрежностью гордой хозяйки и даже бывала дерзка, так что Марья Александровна не раз пожимала плечами и с укором шептала, взглядывая на сестру впалыми большими глазами. Раз я даже слышал, притаившись в саду, как Марья Александровна допрашивала сестру:

- За что ты так притесняешь бедного Романа Антоновича? Ты иногда бываешь просто невозможна с ним.

- Будто?

- Он прекрасный молодой человек. Такой скромный, такой внимательный и, кажется, несчастный! За что такое обращение?

- Уж не нравится ли он тебе? - И Елена Александровна залилась смехом. - Ты так горячо его защищаешь.

- Что за вздор! Как тебе не стыдно говорить глупости? Мне просто жаль его. Я удивляюсь, как еще он выносит твое обращение.

- Еще бы! - как-то самоуверенно сказала она. - Смел бы не выносить! . .

- Ты просто взбалмошная женщина! - с сердцем проговорила сестра.

- Может быть; только напрасно ты так жалеешь этого... сурка. Он вовсе не так скромен, как кажется. Карие его глаза часто бегают, как мышонки. Ну, да бог с ним!

И разговор сестер смолк.

Я слушал и негодовал. Желая как то изменить ситуацию. Но как?

Я стал реже спускаться вниз. Когда Елена Александровна приглашала меня "поскучать вместе" , я отговаривался спешной работой по переводу, которую будто бы должен приготовить в срок. Рязанова пристально взглядывала на меня, точно изумляясь моему стоицизму. Ей хотелось продолжать шалить, a я настойчиво уклонялся. Она стала капризна и раздражительна. Очевидно, ей было скучно. Целую неделю я выдержал добровольное затворничество, и когда Рязанова, недоверчиво улыбаясь, спрашивала: "A вы все работаете?" - я отвечал, что "все работаю".

Однажды после обеда Марья Александровна с Верочкой и Володей собрались на озеро смотреть рыбную ловлю. Звали Рязанову, но она сказала, что поедет кататься верхом, и приказала седлать Опала.

- С кем же ты поедешь? Опять одна?

- С кем? - переспросила она и прибавила: - Роман Антонович меня проводит.

Марья Александровна с укором взглянула на сестру. Действительно, тон Рязановой был небрежен и резок.

- Но, быть может, Роман Антонович не может. Он заканчивает работу...

- Он, верно, закончил! - проговорила Рязанова. - Хотите провожать меня? - повернулась она вдруг ко мне, окидывая быстрым ласковым взглядом, резко отличавшимся от небрежного тона ee слов.

- С большим удовольствием!