Сила искусства. Часть 1

Нина Георгиевна испытывала беспокойство из-за странного поведения своего мужа, что не давало ей спать. Раньше он уже пытался вынудить ее произносить грубые слова во время интимных отношений. Это началось около полугода назад с намеков на пошлый фольклор и просьбы "раскрепощаться" и использовать нецензурные выражения для обозначения частей тела.

Хотя Нина Георгиевна, как истинная жительница столицы, знала эти матерные слова, одно дело слышать их со стороны, а другое - произносить их вслух с любимым человеком в постели. Она сопротивлялась этой просьбе мужа как только могла. Отказывалась и просила не заставлять ее говорить такие слова.

Однако было трудно отказать любимому мужчине в такой "мелочи", и однажды она выполнила его просьбу после некоторого колебания.

С тех пор все пошло под откос.

Поляков больше не просил, а требовал, чтобы она называла киску "пиздой", фаллос - "хуем" и совокупление - "еблей". И слыша эти слова из уст своей жены, он без устали ее удовлетворял.

Нина Георгиевна сама почувствовала возбуждение. Она стонала и подмахивала с неистовостью под напором мужа, словно бы вернулись в период своего медового месяца...

На следующее утро ей было стыдно встречать взгляд мужа. Казалось, что она делала что-то непристойное вчера...

Затем Поляков начал фантазировать. Он придумал, что все балерины перед выходом на сцену делают минет мужчинам-танцорам для разрядки.

Сначала Нине было непривычно слышать, будто она сосет чужие члены. И не только один. Но потом она привыкла и терпеливо отвечала на вопросы мужа на эту тему, понимая, что таким образом помогает ему достигнуть нужной эрекции для полового акта.

Однако сегодня он желал "играть" по-иному. Он начал устраивать ситуации, в которых его жена оказывалась рядом с другим мужчиной, утверждая, что тот на самом деле занимался с ней интимными делами. Он получал энергию и удовольствие от этой необычной фантазии...

У Нины Георгиевны осталось ощущение, что ее муж сам побуждал ее изменять ему. И с кем же? С Большаковым!

Такие сцены в их спальне никогда раньше не происходили. И она (как стыдно признаться!) не смогла удержаться и испытала оргазм просто от мысли об этом.

Она так определила свое состояние, вспоминая сладкие моменты от невероятного оргазма и размытое видение того, кому муж настаивал на предательстве...

Слушая свои чувства, жена полковника не испытывала паники, но было странное чувство изумления. Ей никогда еще не приходилось нести такую ответственность за свою семью. И если речь идет о разговорах об измене, значит, они собираются возложить на нее эту ответственность... И от этой мысли жена Полякова не могла уснуть.

Через полуприкрытые шторы она видела темное небо, но на востоке уже начиналась едва заметная полоска осенних оттенков. Наступал рассвет...

Она взглянула на спящего мужа рядом с ней. Сумерки скрывали его лицо, но Нина Георгиевна всегда помнила, как прекрасно оно выглядит, когда он спокоен и свободен от эмоций и страстей...

Пора вставать и приготовить завтрак для своего супруга.

Старавшись не разбудить его, она аккуратно опустила обе ноги на пол и нащупала домашние тапочки. Тихонько поднявшись, она задержалась у окна.

Облака, пронесенные ветром, быстро двигались по небу. Окрашены в малиновый цвет невидимого солнца. Они казались агрессивными...

У Нины Павловны внутри было неприятно и пусто.

— Это неправильно, — заявила она. — Так быть не должно.

— Мне понравилось!... — усмехнулся Поляков, прокручивая на языке обильную порцию "Поморина".

Восстанавливая силы, потерянные вчерашней активностью, он слегка поспал и, так как машина уже ждала его у подъезда, спешил выезжать.

После чистки зубов полковник искусно брится, освежил щеки ароматным "Шипром", надел новую рубашку и, любуясь своим отражением в округлом зеркале на стене, расчесал свои гордые волнистые волосы.

Заметив, что жена пристально следит за его приготовлениями, сказал:

— За прошлый вечер спасибо, дорогая! Давно не испытывал такого подъема... Ты понимаешь о чем я... И похоже, тебе тоже досталось в наших фантазиях... Давно не получала такого удовольствия. Верно?

На лице Нины Георгиевны отразилось искреннее отвращение.

— Ладно, ладно, — успокоил Поляков, не принимай близко к сердцу... Мы немного пошутили, придумали разное... В чем тут особенного? Как муж и жена, у нас есть право на такое... В следующий раз мы придумаем что-то еще более смелое... Может быть, ты сразу с двумя... Кто знает...

— О чем ты говоришь? — сжалась Нина Георгиевна. — Как сразу с двумя?!

— Ну успокойся. Это я после нашего вчерашнего... Просто по инерции, можно так сказать...

Поляков застегнул портупею.

— Кстати говоря, Большакова из столовой отправили недавно на полигон. Ему там что-то рисовать. Ты не расстраивайся особенно. Ненадолго... — подошел к жене и попытался поцеловать

Нина Георгиевна решила отойти на некоторое время — примерно на десять дней. Она была уверена, что не успеет скучить. Вспомнила, как он ей вчера помогал. Хорошо помогал, правда?.. Поляков пошутил и подмигнул, но вместо благодарности получил звонкую пощечину от своей жены. В глазах Нины Георгиевны сверкала ярость.

— Ого! Как говорят: «Бьют — значит любят», — сказал подполковник, пытаясь привести случившийся инцидент к шутке.

Опытный политрук всегда умел сохранять спокойствие и находить выход из таких ситуаций, а также легко придерживаться правил этикета.

— И ещё одно замечание: будьте мягкой с этим солдатом. Может быть, он нам пригодится в будущем... До свидания, моя несравненная!

Бестужева попыталась произнести что-то в ответ, но Поляков успел отправить жене воздушный поцелуй и вышел из комнаты, закрыв за собой входную дверь, обитую кожей...

...

Поведение мужа и сообщение о том, что художник её спектакля занят в другом месте, не вызывали у Нины Георгиевны положительных эмоций. После того, как она отвезла близнецов в детский сад, она не пошла домой, как обычно перед началом занятий на балетной студии, а направилась в спортзал для осмотра предстоящей работы над декорациями балета.

Декорации для «Лебединого озера» были лишь наполовину готовы. На полу спортзала лежало полотно с изображением лесного озера и отражением лунного света на глади воды. Туман проникал сквозь заросли на противоположном берегу. Жёлто-зелёная луна светила с тёмного неба.

Ещё не закончены были два больших дерева на переднем плане и край пруда, перед которым должен быть расположен макет кустарника из ракиты.

Идея о постановке отдельного деревца принадлежала художнику, и Бестужева была весьма впечатлена этой задумкой. Для создания эффекта дополнительной глубины сценического пространства, Ракита была изготовлена в натуральную величину как отдельный реквизит и размещалась перед задником с небольшим смещением влево. В процессе танца девушки могли перемещаться между Ракитой и рисованным фоном, создавая иллюзию пространства для зрителей.

Большаков уже подготовил необходимые ветки, установив их пучками на крестовины, и готовился покрыть их "листвой" из кусков специальной сетки, которые лежали рядом с основанием "куста", ожидая своей очереди...

Нина Георгиевна села на стул, предназначенный для отдыха художника, и окинула комнату взглядом. Она почувствовала, что помещение стало как-то пустым.

Перед ней стояли два табурета, которые служили в качестве журнальных столиков для кистей и тюбиков с красками. У ножек стула на полу были разбросаны различные банки с акриловой краской. Рядом находилась открытая канистра с водой, необходимой для растворения красителя. Недалеко от табуретов стояла небольшая тумбочка с электрочайником, открытой коробкой чая и распакованным пакетиком сахара. Алюминиевая чашка, из которой выглядывала чайная ложка, дополняла эту простую композицию на военную тему.

На гимнастических матерях лежали сложенное несколько раз одеяло и подушка.

"Он спит и работает здесь, как обещал", - подумала Нина Георгиевна с некоторым теплом, которое быстро сменилось подлинной грустью. Ближайшая репетиция должна была проходить не в зале для танцев, а прямо на сцене рядом с готовым декором, но это отложилось минимум на две недели...

Она поднялась, добавила немного воды в банки с акриловой краской (чтобы они не высохли до того, как хозяин вернется), и подошла к тумбочке. Взглянув на этикетку чайной заварки, она решила принести что-то особенное. Затем она заглянула внутрь.

Нижняя часть тумбочки была заполнена тюбиками, кистями и различными растворителями. На верхней полке лежали несколько альбомов для рисования. Она взяла самый последний из них, быстро пролистала страницы и заинтересовалась содержимым. Затем она вернулась на стул с альбомом.

На коленях Нины Георгиевны лежали рисунки, выполненные мастерской уверенной рукой. Они явно отличались от предварительных эскизов, которые Бестужева видела ранее в танцевальном классе. Теперь она могла увидеть завершение художественных задумок.

Больше всего ее поразило то, что на каждом из рисунков было изображено изящное и красивое танцующее балерина Бестужева. Она выглядела точно так же, как помнила себя на сцене столичного театра.

Несколько рисунков заставили Нину Георгиевну покраснеть. На них она была изображена обнаженной, со стройными грудями и возбужденными сосками. Даже интимные места были прорисованы очень детально, напоминая эротические фотографии из зарубежного журнала для мужчин.

"Какой же ублюдок нарисовал это!" - подумала балерина, не сердясь. И в конце альбома она увидела не только себя, но и самого художника. Он был изображен полностью обнаженным, с эрегированным членом, направленным к лицу прогибающейся перед ним "лебедушки"!

Поза "лебёдушки" была явно двусмысленной. Внизу этого непристойного изображения аккуратным почерком было написано: "Мы лишены свободы в своих желаниях..."...

Первое, что пришло в голову Нине Георгиевне, это было желание сорвать рисунок (и она сразу же это сделала), а затем порвать его на кусочки. Однако она вовремя остановилась, осознавая, что нет нужды мусорить в спортзале.

Она смяла плотный лист и положила его в свою сумочку, которая висела через плечо на длинном ремешке.

"Когда я вернусь домой, я его сожгу!..." - подумала она.

На репетиции, опасаясь, чтобы никто случайно не обнаружил ее клатч, она повесила этот украшенный бисером предмет на видное место и контролировала его целостность во время тренировок...

Возвращаясь домой, она задумалась разорвать и выбросить его в мусорное ведро, но передумала: "А если кто-то найдет его и склеит...".

Она вошла в квартиру на слабых ногах, словно только что отдувалась. У Нины Георгиевны было очень нервное состояние.

Она упала на диван, закрыла глаза. Содержание альбома и его последняя страница не выходили из ее головы. Она взглянула на свой ридикюль, брошенный на кресло. Тяжело вздохнув, она поднялась и пошла переодеваться в домашнюю одежду.

Уже в халате и тапочках она взяла мягкую сумочку, сдвинула шариковую застежку и вытащила помятый комок бумаги. Положила его на стол и разгладила ладонями.

Жесткий картон плохо выпрямлялся. Как только она убирала свои ладони с краев, бумага сразу же сжималась, немного искажая изображение. И если обратить внимание на то, как это изменение происходит, можно было подумать, что губы танцовщицы прикасались к мужскому половому органу, словно целуя...

— Блин! Блин! Блин!

Нина Георгиевна прикрыла глаза и... словно увидела, как это могло быть на самом деле.

Неприятно, когда у замужней женщины такое развитое воображение.

Но если рядом никого нет, когда во всей квартире никого, а муж отсутствует так долго...

Не открывая глаза, Нина Георгиевна провела рукой по бортам распахнутого халата и обнаружила выбритый лобок. «Как он догадался, что я его брею?...» Провела по лобку ладонью...

Сначала аккуратно, словно проверяя его чувствительность... Затем начала потирать сильнее и сильнее, достигая кульминации, засунула указательный палец вглубь вагины, двигаясь туда-сюда со скоростью швейной машинки...

Тихий стон вырвался из полуоткрытого рта прекрасной женщины. Розовый язычок облизал помадой покрытые губы, раздвинул их как можно шире, создавая возможность для воображаемого члена чужого мужчины, очень похожего на Большакова, проникнуть между ними...

«Хочешь, чтобы я отсосала у другого... Вот именно, я сейчас и займусь этим, мой дорогой!» — успела подумать жена подполковника и тут же, в сладких судорогах первого оргазма, упала на стол.

Если бы рядом не было опоры, несчастная ударилась бы о пол...

С трудом удержавшись, Бестужева повернулась поперек стола, сжала левой рукой выпавшую грудь и, стоя на слабых ногах, своим гибким телом двигалась пиздой навстречу невидимому хую под столом, созданному из трех пальцев женской ладони...

Перед глазами разгоряченной лежал помятый, но качественный рисунок "Умирающий лебедь", на котором губы простирались к здоровому члену привлекательного парня.

«Вот возьму, и сама с ним разделаюсь!» подумала внезапно Бестужева и испытала вторую волну удовольствия...

...

На полигоне рядовой Большаков отличился тем, что в перерывах между созданием вывесок и наглядных щитов (которые он «щёлкал», как орешки), успел нарисовать большой портрет маршала Гречко.

Это не было его собственной инициативой, а связано с определенными обстоятельствами.

На самом деле он тихо (то есть - скрытно) работал над портретом балерины Бестужевой, и в казарме, где жили несколько десятков человек, объединенных в единую художественную бригаду, нашелся человек, который посчитал, что Большаков тратит время на личные занятия вместо того, чтобы заниматься общим агитационным делом.

Этот человек сообщил старшине полигона, а тот своему начальнику. Начальник, бывший участник войны с немцами, не переносил доносчиков. Однако он был обязан выяснить, на что расходуются краски и время художников, которых он руководил.

В результате состоялся разговор между Большаковым и ветераном войны:

— Для кого? — спросил ветеран, указывая на почти завершенный портрет балерины.

— Хочу сделать подарок, — сказал Большаков.

— Красивая женщина, — заметил ветеран.

— Прима-балерина.

— Понимаю. Но на работе нельзя.

— Но это же личное время.

— Личное? Где тут у тебя личное время?!

— Я пишу тексты быстрее всех, вот и...

— Пиши еще больше. Ты знаешь, сколько нужно перелопатить...

— Мне скучно писать тексты. А если бы я мог нарисовать что-то... — Большаков не задумываясь, сказал первое, что пришло ему в голову: — Портрет Гречко, например...

— Генерал-маршала? Портрет? Ты сможешь?

— Как два пальца об асфальт...

— Ну-ну, не перебарщивай...

Ветеран с эполетами старшего лейтенанта в задумчивости курил сигарету и периодически оглядывался на Большакова, а затем на незавершённый холст, на котором было изображение очень прекрасной женщины.

— Откуда краски? У нас такие отсутствуют...

— Привёз с собой.

— Действительно, со всем этим?

— Товарищ старший лейтенант...

— Ладно, забудь об этом! Закончи свой подарок. Но портрет министра — в приоритете! Сможешь до его приезда?

— Как два пальца... Справлюсь. Нужен только холст на подрамнике и фотография для переноса.

— Хорошо!

Стороны непродолжительных переговоров похлопали друг друга по рукам.

— Ещё... — старший лейтенант почесал седеющую затылку. — Напиши то, что нужно для полигона. Чтобы, так сказать, не выделялось... А вот то, что касается... — ветеран кивнул в сторону подготовленных текстов на грунтированных синих металлических щитах, — ... это моя забота...

Половина лица, выглядывавшая из-за стопки щитов, мгновенно исчезла...

...

Для рисования портрета маршала Гречко Большаков потратил всего лишь около трёх часов. Но он делал это таким образом, будто бы занимался этим более суток. Он добавил несколько нужных штрихов и взял палитру с красками для портрета Нины Георгиевны. Он аккуратно нанес краску на щеки маршала и вернулся к любимому портрету...

Так как холст для портрета маршала не был предварительно грунтован, Боря использовал специальный метод рисования под названием "сухая кисть". Это означает, что художник наносит краску на жесткую кисть без использования связующих материалов. Затем он распределяет краску по палитре, чтобы она равномерно распределилась по щетине. Когда кисть становится почти сухой (отсюда и название метода), художник наносит ею штрихи на текстурную поверхность холста.

Избыточное применение "толстой" кисти может испортить рисунок на любом этапе работы. В данном случае необходимы были точный глаз, чувство пропорций, уверенная рука и непоколебимая уверенность в успехе. У девятнадцатилетнего Бориса Николаевича Большакова все эти качества были в изобилии.

Еще до призыва в армию он использовал сухую кисть для создания "быстрых" пейзажей, натюрмортов и вымышленных лиц. Однако портрет конкретного человека он рисовал впервые.

С произношением фразы "Беда не приходит одна!" он приступил к созданию своего шедевра. Он начал с того, что аккуратно наложил общие черты лица с помощью простого карандаша так, чтобы графитные линии едва заметными.

Затем он задумался о выборе цветовой гаммы. "Английская красная" была слишком яркой, почти как цвет кирпичей... "Архангельская коричневая" была слишком темной... "Сажа газовая"? От нее вздрогнул. Она никуда не годится. В результате этого траурного цвета все полностью вышло из рук...

И вот, его взгляд упал на тюбик с черным "Тиоиндиго". В черно-белом варианте эта масляная краска создавала холодный оттенок, приближенный к темно-синей палитре. Это был вполне подходящий цвет для официального портрета министра обороны Советского Союза.

Оценив конечный результат цвета, Большаков решил остановиться на нем. И он не ошибся. Портрет получился солидным и красивым.

Молодой маршал, одетый в полевой мундир и фуражку, глядел свысока строгим взглядом командующего. Крупные черты его лица оживляли очки в роговой оправе, сквозь которые требовательные и отечески заботливые глаза чуть-чуть смотрели прищурено.

Погоны с маршальскими звездами и накладной герб, дубовые ветви на воротнике куртки, флажок члена Верховного Совета СССР на отвороте воротника говорили о его государственности. А две Звезды Героя и двенадцать рядов орденских плашек подтверждали его проявленное мужество при исполнении своего воинского долга по защите Родины...

— Ух ты, получилось! — сказал старший лейтенант, принимая от Большакова готовую работу с удивлением или восхищением. — Нужно показать начальству. А я не запачкаюсь краской?

— Нет, — заверил Большаков. — Краска без использования растворителей, хорошо впиталась и теперь ее нельзя размазать ни солнцем, ни водой, ни руками...

После ужина Большаков вызвали к генералу Репину, начальнику политотдела армии!

В бараке, где располагался временный штаб полигона, солдату приказали подождать.

Он присел на край стула и слушал громкий голос генерала-майора, который ругал одного из подчиненных.

Наконец офицер-адъютант указал на полунеплотно закрытую дверь.

С некоторой робостью рядовой Большаков вошел в комнату и доложил о своем прибытии.

В просторном помещении вдоль длинного стола сидело, как минимум, двадцать офицеров с званиями майора и выше. Генерал-майор Репин сидел за дальним концом стола — крупный рыжеволосый мужчина, способный наказать или помиловать каждого присутствующего на заседании. В воздухе еще ощущалось напряжение последних событий.

На лице генерала было явное раздражение, а может даже злость!

Посещение рядовым солдатом такого скопления начальников было похоже на прыжок в разверзшуюся пучину активного вулкана.

Все лица офицеров за столом обратились в сторону пришедшего. И все они выглядели строго осуждающими, словно задавали вопрос: "Как ты смел явиться сюда, простолюдин?!"

— Что? Кто? Зачем? — спросил генерал. И, кажется, неожиданно для всех он изменил интонацию голоса. — Большаков? Ты нарисовал портрет Андрея Анатольевича?

— Да, это я! — смело ответил Большаков.

— Инициатива тоже от тебя?

— Конечно!

— Отлично справился, молодец! Представим его как подарок министру от штаба нашей армии...

— Служу Советскому Союзу! — по правилам произнес солдат.

— Чем можем тебя за эту работу вознаградить, рядовой Большаков?... Хочешь, мы выдадим тебе авторское свидетельство? С моей подписью и печатью штаба армии?..

Лица, обращенные к Большакову, дружелюбно улыбались: «Соглашайся, удачник, пока предлагают... »

«Попроси отпуск на родину», — подсказал Борис Большакову. Два других человека поддержали этот вариант.

— Спасибо за свидетельство! — сказал Большаков. — Но для солдата лучшая награда — короткий отпуск на родину...

Доброжелательные улыбки людей за столом сменились осуждающим выражением: «Какой нахал! Еще смеет что-то требовать! »

— Хорошо, — сказал генерал. — С какого месяца в армии?

— С начала ноября, товарищ генерал-майор.

Репин подумал и удовлетворенно кивнул:

— К лету будет больше полугода. Нормально. Подполковник Поляков...

Поляков быстро встал со своего места.

— ... по прибытии в свою часть, передайте начальнику штаба полка мой личный приказ о предоставлении рядовому Большакову десятидневного отпуска с возможностью посещения родины»...

— Понял, передам ваш приказ о предоставлении короткого отпуска рядовому Большакову! — радостно засиял замполит Поляков.

Все присутствующие за столом на совещании благосклонно провожали уходящего солдата покорными лицами: «Какой умница! Выжил-таки, что хотел, парень... »

Учеба началась внезапно. Это было неожиданно для Большакова.

Когда он выходил на террасу столовой, окруженный такими же солдатами и офицерами, его освещенное утренним солнцем крыльцо внезапно покрыла мгновенная тень. Пронеслась над крышами ближайших зданий и с оглушительным ревом реактивного двигателя обозначилась стремительно удаляющейся точкой «МИГа».

С неба в район столовой падало что-то массивное с пронзительным воем. Это напоминало железную бочку из-под дизельного топлива, которая казалось, могла в любую минуту упасть на головы тех, кто с разинутыми ртами зевак, здравомыслящие люди, смотрели на это "что-то".

— Ложись! — заорал ветеран с погонами старшего лейтенанта так громко, как только мог. — Воздух!

Солдаты и офицеры рухнули на землю где были.

"Сейчас будет взрыв!... " — успел подумать Большаков, прикрывая голову пилоткой и руками.

"Ох, черт!" — сказал сообразительный Петрович. — Нам досталось...

"Бочка" унеслась за крайние строения и где-то там тихо взорвалась. В безупречно голубом апрельском небе начал подниматься столб черного дыма...

Поняв, что бомбардировка временно прекратилась, люди смущенно переговаривались и начали подниматься с земли, чтобы отряхнуться.

Вдруг новая волна быстрых теней пронеслась над зданиями полигона, оглушая просыпающихся людей своим мощным ревом множества двигателей. Они превратились в исчезающие точки реактивных штурмовиков и сразу же дальняя вершина, освещенная ярким солнцем, покрылась густым «кустарником» многочисленных взрывов.

За первым потоком бомбардировщиков последовал второй, затем третий...

Тёмный столб дыма продолжал стремительно подниматься вверх. Оказалось, что это был сигнал для летчиков атаковать все объекты находящиеся по ту сторону.

Два огромных вертолета приземлились на плоскую вершину отдаленного холма. Некоторое время они постояли и снова поднялись в воздух. В это же мгновение над вершиной холма возвысился угрожающий своей известностью гриб "ядерного" взрыва, чёрно-белого цвета...

— Мы подорвали бочку с бензином, — сказал старший лейтенант, зажигая сигарету. — Два дня назад мы закопали её очень глубоко. И вот она взорвалась... Получилось очень реалистично. А ты, Большаков, поторопись и собирай свои краски и картины. Затем отправляйся к штабу. Оттуда будет отходить транспорт до твоего полка "130-й". Не автобус, конечно, а ЗИЛ. Но всё равно транспорт. Иначе ты застрянешь здесь до конца учений!... Сейчас начальникам не до вас, ведь маршал уже прибыл...

...

Большаков вошел в пустующий спортзал, испытывая лёгкость человека, вернувшегося домой. Все эти недели, проведенные здесь для создания декорации к балету, это место стало ему близким и родным. Здесь он находил временную определенность и приближение к искусству.

Оформление Ленинской комнаты, создание боевых листков, стенгазет и обустройство библиотеки по сравнению с новой работой не имели никакого значения.

Единственное, что было значимым в этой шутке - Елена Павловна, его первая любовница, с которой он учился научиться любить по-мужски: жестко и разнообразно.

Однако перед ним встала другая, более привлекательная цель - супруга подполковника, изумительная красота и само совершенство, представляющие новое влечение его в мир красок и мечтаний о любви.

Осмотрев спортзал проницательным взглядом, Боря удовлетворенно отметил, что за время его отсутствия ничего не испортилось, переместили или изменили. В прохладном, неотапливаемом помещении ощущались знакомые запахи акриловых и масляных красок, легкие пары уай-спирита и еще чего-то, что было характерно только для художественных студий.

— Привет! — проговорил Борис Петрович Большаков своему спортзалу. — Я вернулся...

Он перенес недоделанный портрет своей виртуальной пассии на дальний конец комнаты, опирался на него какое-то время, размышляя о следующих этапах работы. Затем одобрительно хмыкнул и повернул полотно лицевой стороной к стене. "Это будет сюрприз, который откроет дорогу к моей прекрасной жене", - подумал он, поглаживая раму с натянутым полотном. - Просто нужно чем-то закрыть...

Взгляд Большакова упал на тумбочку.

Не доставая содержимого, Большаков потянул тяжелую тумбочку от стопки гимнастических матов к месту, где был прислонен будущий "таран" для сердечной обороны Бестужевой. Позже он осознал, что было бы логичнее принести саму раму с портретом к тумбочке, а не наоборот...

— Ой, какая тяжеленькая штука... — только успел произнести он, как "штука" раскрылась и содержимое верхней полки развалилось на пол перед художниковыми ботинками...

— Черт! Голова не даёт покоя...

Выбирая альбомы и эскизы из коллекции Большакова, мне вспомнился рисунок, который я создал по подсказке "Петровича": "Если не можешь дать за щеку, то хотя бы нарисуй это". Мне понравилась шутка и, играя воображением, моя рука изобразила что-то похожее на эротическую сцену: Бестужева, прогнувшаяся в танце, как будто стремится к возбужденному члену Большакова. Оба персонажа были обнажены и прекрасны.

"Неплохо получилось!" - подумал я, пролистывая альбом в поисках этого эротического рисунка. Вместо него я увидел вырванный лист.

"Вот это да! Кто так заморочился?" - задумчиво произнес я. Я перетащил тумбочку к портрету и сел на стул со своим несчастным альбомом.

"Кто-то решил полазить в моих вещах?" - спросил я сам себя.

Когда-то давно, еще в начале службы, сержант Большаков решил вести своего рода дневник, записывая "что увидел, о том и пою" для будущих воспоминаний. Но бдительный сержант Намаконов быстро пресек эту "этнографическую творческую деятельность о жизни в советской армии", уничтожил записи и отправил Большакова на гальюны на тридцать очков...

"Да, было такое" - вспомнил Большаков лицо Намаконова. - "Но все же, кто мог это сделать?"

"А ты не догадываешься?" - услышал я голос первой версии "Бориса". - "Кто еще может иметь ключ от запасного входа в спортзал? Точно также..."

- Она его забрала! - добавил с усмешкой "Петрович".

- Вы немного задержались! Просто измождали меня своим ожиданием... - в спортивный зал вошла Нина Георгиевна...

Заметив в руках художника известный ей альбом, женщина заметно смущается.

— Вы всегда настигаете меня в частные моменты, — сказал Большаков, у которого от мысли, что Бестужева видела и «оценила» пошлый «шедевр» с её участием и в нижнем белье, проснулся Малыш. — Как только я подумаю о вас, вы уже рядом!

Большаков показался таким образом, чтобы возникший выпуклость был хорошо виден.

— Позвольте проверить...

— Шутите?..

— Я никогда не был так серьезен, как сейчас. Даже возбудился, представляя примо-балерину, крадущуюся на цыпочках к чужим вещам.

— Боюсь, что я не понимаю... — приходила в себя подполковница, стреляя глазами в тот район.

Большаков успел заметить этот быстрый взгляд к его междуножью.

— Могу объяснить. Зачем вы без разрешения лазили у меня в комоде и уничтожили лучший из рисунков?

Возникла пауза.

Опершись свободной рукой о спинку стула и держа перед собой "материальное доказательство", солдат замер в позе карающего судьи, ожидая от осужденного последнее слово с просьбой о помиловании.

— Он был отвратителен. Самое отвратительное... — нашлась Бестужева.

— Неправда. Рисунок был хороший. В него я вложил все свои усилия. Всю страсть. Вы не заметили, сколько страсти в нем было?..

— Вы... беспокоящийся человек, Большаков. И пользуетесь тем, что терплю я вас, только по необходимости... Как вы дошли до такой жизни, Борис Николаевич?

— Ах, так! Тогда, прошу прощения, разрешите быть очень откровенным?... — Большаков сделал паузу, ждущую возражений?... Никаких возражений не последовало.

- Достаточно намеков и уклончивых ответов! - резко высказался он. - Сейчас или никогда! Как я оказался в такой ситуации? Все просто. У меня есть склонность любить жен других, так же как у других есть склонность стать охотниками, строителями или военными. У нас с вами, Нина Георгиевна, есть определенные отношения. Вы - жена моего начальника, я - его подчиненный. Это понятно. Но вы должны признать, что перед вами здоровый и полноценный мужчина... Вы не можете притворяться, что не заметили?... В девятнадцать лет трудно сдерживаться. Это похоже на головную боль. Мое тело требует разрядки... И оно выбрало вас...

Бестужева стояла в непоколебимой позе актрисы Ермоловой на известной картине художника Валентина Серова.

Таким образом, она хоть как-то сопротивлялась словесному напору и шоку от такого внезапного признания солдата.

«Она непобедима», думал Большаков, глядя на Бестужеву.

«Непобедимых не бывает, - подметил "Борис" - Все дело в терпении и времени...»

А Нина Георгиевна понимала Большакова весьма сбивчиво, запутывалась в своих мыслях:

«Он действительно говорит об этом!... Разве я должна подвергать себя такому испытанию?...»

Она еще продолжала смотреть на Большакова с гордо поднятой головой, но вскоре опустила ее, отвела взгляд к полу и начала незаметно повторять контур пятна от разлитой когда-то краски кончиком правой туфли...

Почему-то у нее возникла скучная мысль о том, что полы нужно будет перекрасить заново... потом пришла другая мысль... Потом более ясная мысль: «Зачем я вырвала этот глупый рисунок из альбома?... Что за глупость... » И тут же она сама ответила: «Нет! Все правильно. Лучше бы никто его не увидел!»

— Ты, эту нарисованную ужасность кому-нибудь показывал? — спросила Бестужева, не замечая от волнения, что перестала выкать.

Но от Большакова эта важная деталь состояния разоблаченной начальницы не ускользнула.

— Только тебе и себе, — ответил он.

«Женщина не так крепкая, как хотелось бы ей казаться», — определил «Петрович».

«И склонна соглашаться...» — добавил «Борис».

— Значит, не показывал. Понятно... — Бестужева подняла глаза на Большакова. — Так что ты от меня хочешь? Признания в непристойном поступке?... Хорошо. Считай, что ты его получил. Что ещё? Разрешения мастурбировать на моё изображение?

— Да, — сказал Большаков прямолинейно. — Я хочу самозабавляться на тебя, но вживую, в твоём присутствии.

— Ого! — в голове Нины Георгиевны промелькнул поток всех нецензурных слов, которые она когда-либо слышала. — Ты сошёл с ума, молодой человек!

Большаков пожал плечами:

— А есть что-то более вдохновляющее? Всего пару минут, и я смогу приступить к работе... Я научился удовлетворять себя руками уже здесь, в Армии. Этим занимаются все солдаты и не только. Занимаются самоудовлетворением на фотографии из журналов, на жён офицеров, и больше всего на вас, Нина Георгиевна. Потому что вы - самая красивая и желанная женщина во всём гарнизоне... — он перешёл на формальное обращение, полагая, что таким образом подчеркнет свое уважение к желанной супруге подполковника. — Вы даже не представляете, сколько спермы «слито» на вашу воображаемую попку и ротик...

Бестужева слушала как рыба на берегу, беспомощно хватающая воздух. После этих слов она быстро прикрыла открывшийся рот ладонью.

Вспомнилась сцена моего одиночества в пустой квартире:

«Почему грех порождает ещё больший грех?» — промелькнуло в её умной голове...

— Как иначе солдатам, оторванным на два года от женского общения, справиться с естественной потребностью в интимной близости? — продолжал настаивать Большаков. — Насильственный акт? Не вариант. Потому что это незаконно. Остается мастурбация. Известная процедура, но нужно правильно использовать воображение при движении рук...

Судя по тону и решительному выражению лица рядового, Нина Георгиевна догадалась, что все эти слова были предумышленной атакой на её брак, которая не была готова к такому нападению...

Говорящий положил альбом в сторону и начал расстегивать пуговицы на штанах. — Вы можете смотреть, как это делается или отвернуться, Нина... Но не уходите. Ваше присутствие ускорит процесс...

Бестужеву словно пронзило. Не веря в то, что происходит, она просто смотрела на появляющийся из-под штанов солдатского камуфляжа значительного размера «орган» с неполностью обнаженной головкой.

Только когда Большаков обхватил значительную часть эрегированного члена испачканными пальцами в краске и, насмешливо улыбаясь, начал двигать его в слабо стиснутой ладони, тянуть кожу и обнажать ярко-красную головку, женщина резко отвернулась.

Больше она не могла выдержать. Быстрые, сильные и послушные в любом другом движении ноги словно замерли. Как в тот момент дома за столом, где был разложен рисунок...

— Ох, как это хорошо! — со стоном выдохнул он за её спиной высохшим голосом солдат. — Никогда раньше так не получалось!... Как будто действительно имел...

И затих.

Бестужева кинулась к двери...

(Продолжение следует)