МЮРИЭЛ или итоги работы победившей похоти. Глава 6. Из книги С анальной пробкой на работу

Из дневника Дейдр

Очень неожиданный вечер в доме Мориса и Эвелин! Или это, как минимум, одна из тех вещей, о которых часто думаешь, но никогда точно не знаешь, чего можно ожидать.

Первый час мы провели вместе с Эвелин и в подробностях обсудили многие вопросы — и очень непринужденно! — касающиеся философии любви, по крайней мере, то, как она это называет. Я же не могу назвать это иначе, как наслаждение, хотя временами я и чувствую уколы своей совести. Позже к нам присоединилась Мод, ее старшая дочь. Ей двадцать лет, и она поразительно похожа на свою мать. Я ожидала, что с появлением девушки тема разговора изменится, — Мод со стороны являет собой образец самого смирения и чопорности, и у меня не было никакого желания мучить девушку тем, что, по моему мнению, еще не ее. Когда она вошла, я наугад (и довольно нелепо) вставила фразу о том, как мала ванная комната в нашем новом доме.

— О, ванные! Они должны быть просторны, — заметила Эвелин, в свою очередь непреднамеренно, как мне показалось, отделяя альков от комнаты, и обратив затем свой взор на Мод и кинув на нее тот выжидательный взгляд, который обычно подает одна актриса другой, если та забывает свою реплику.

— Отчим рассказывал, что в Японии леди и джентльмены купаются вместе. — Мод выглядела обрадованной, как школьница, правильно ответившая на уроке.

— Чем иногда занимаемся и мы, — добавила Эвелин. Я в изумлении взирала на эту пару, спрашивая себя, как такое возможно, имея в виду физический смысл, т. е. то, как им всем хватает места в ванной. И я бы могла добавить слово «мораль», но по отношению к Эвелин это было бы абсурдом.

— Чудесное изобретение моего супруга, пойдем посмотрим, — меня пригласили наверх, куда мы втроем и направились.

Ванная комната оказалась этажом выше, в конце длинного коридора. Когда мы подошли к ней, в дверях нас встретили клубы пара, из которых, как видение в пантомиме, возникла горничная. Ее чепчик съехал набок, а лицо раскраснелось.

— Мы примем ванну, Мэри, — сказала Эвелин.

— Да, мэм... Я помогу вам раздеться.

— Завтра, Мэри, не сегодня. Эта развратная девчонка всюду лезет своими пальцами, особенно у Мод, — добавила Эвелин вполголоса, когда горничная выскользнула из ванной комнаты, и дверь закрылась.

Ах, какая это была ванная комната и какая ванна! Морис, по всей види¬мости, соединил два резервуара, убрав между ними стенки, и получил в результате огромное вместилище.

— Это общая ванна, милая. — проговорила Эвелин сквозь плот¬ный горячий и очень душистый пар. Они с Мод начали раздеваться, меня пригласили последовать их примеру и также бросить свою одежду в одну из четырех больших корзин. По числу этих корзин я догадалась, что такое же число человек может одновременно разделять и эту роскошную ванную комнату с ее мраморной плиткой, лампами и креслами, а также большую, прислоненную к стене, кушетку.

— Это огромный источник удовольствия, — сказала Эвелин, пока я оценивала ее длину и ширину.

Я не мешкая разделась, желая как можно быстрее разглядеть и Эвелин, и Мод. Обе являлись обладательницами длинных, красивой формы, ног, и темными мохнаточками между ними. Попка Мод был такая же вздернуто-упруга, как и у ее матери, в то время как груди дочери были небольшие и крепкие, и напоминали маленькие тыквочки, а у матери они были, как и у меня, — округлые и пышные. Мы жадными глазами исследовали формы друг друга, а наши пристальные взгляды больше задерживались между ногами друг друга. То есть, скорее, больше Мод и Эвелин смотрели на меня, чем я на них.

— Заниматься этим в ванне одно наслаждение, — сказала Эвелин, на что Мод выпалила: «Ой, мама» — и получила крепкий шлепок по своему заду. — Забирайся в ванну, девочка моя, и покажи нам свою спину, — сказала ей мать, на что она послушно села, как одалиска, прислонившись спиной к стенке ванны, с грудями, наполовину погруженными в воду.

Эвелин медленно подошла ко мне, коснувшись моих грудей своими сосками.

— Две взрослые женщины... Дай мне свой язычок, пока я буду пробовать твою милую пещерку — прошептала она, заскользив своими пальцами между моими ногами.

Я была поражена тем, что здесь должна присутствовать Мод, хотя та и не могла ничего видеть. Машинально я ответила: «Нет! » — но проговорила это нежно ей в рот, который блуждал по моему, в то время как ее рука гладила мои ягодицы.

— Мама, что вы делаете? Я не хочу купаться, — пробормотала Мод несколько жалобным тоном.

— Чтобы я не делала, моя дорогая, это не то, о чем ты должна волноваться. Оставайся такой, какой ты есть и там, где ты есть. А теперь, Дейдр, отвори ножки чуть пошире, — раздался умоляющий шепот. Мы едва касались щеками, поэтому я слабо повела головой. Кончики ее пальцев бороздили мои любовные губы и обнаружили мою точку страсти. Мои колени начали подгибаться, я ничего не могла с собой поделать, и лишь опять слабо прошептала: «Нет! » Я оказалась между двумя опытными руками, которые определенно знали, что делать.

— Как это восхитительно, что ты до сих пор ведешь себя, как нетронутая девочка! — сказала Эвелин.

Ее слова предназначались для Мод, отчего меня бросило в жар, и я затряслась. Я слышала свое дыхание — этот верный признак страсти, мне захотелось и самой ощутить ее меховую щелку, но присутствие Мод сдерживало меня, хотя она находилась по меньшей мере в восьми футах от нас и все еще сидела к нам спиной, водя пальцами по воде.

Наши с Эвелин соски отвердели, и воспоминания о моей дикой юности снова нахлынули на меня.

— Я была бы счастлива видеть, как тебя трахают. Скажи мне, что я могу это сделать, — и длинный язык Эвелин заскользил у меня во рту, доводя меня до точки оргазменного блаженства.

— Т... только без Мод, — прошептала я. В ответ она прыснула мне в рот.

— В ванной... даже на кушетке... даже на диване в гостиной... нужно делать, как говорят, как просят и так, как этого ожидают.

— Н... нет... нет, Эвелин, стой, не надо! Ааах! — Я тут же оросила ее занятую руку и почувствовала, как кончиком пальца пробуют мою заднюю розочку. Потом послышался какой-то звук. Дверь открылась — и там пока¬зался Морис! Я покачнулась, мои ноги ослабели и сами раздвинулись. В четыре шага он очутился рядом, и я перешла из рук Эвелин в его, одарив его своими любовными выделениями, пока он, словив мои губы своим ртом, продолжил перезвон, так умело начатый женой.

Я услышала свой стон: «Нет! », но этот звук возник лишь у меня в уме. Послышался всплеск — это выпрыгнула Мод. Для Мориса, казалось, было привычно ее присутствие, а я, подхваченная приливом страсти, прильнула к нему, ощущая возле своего бедра вздымающийся и вибрирующий член.

— Ненавижу вас всех! — раздался голос Мод. Мать, судя по звуку, дала ей пощечину, потому что следом послышался вскрик. Мои глаза были закрыты, а губы плыли. В одно мгновение Мод подобрала свою одежду или, по крайней мере, какую-то ее часть и выбежала вон. Послышался голос горничной: «Мисс, ой, мисс, вы же вся мокрая! Я принесу полотенце, мисс. Идите к себе в комнату».

Я тонула. Я растворилась. долгими, срывающимися всхлипываниями, которые он, несомненно, принял за песню страсти. Эвелин не обманулась, я уверена в этом, но продолжила пестовать мой язык своим, пока Морис трепетал и продолжал меня вспахивать. Наконец, я почувствовала, как он запульсировал и со стоном выпустил в меня густой поток своей спермы, потом затих, дрожа на моем вздрагивающем теле, пока слезы ручьями текли у меня по щекам, а я лежала под его тяжестью, точно подбитый голубь.

— У тебя долго никого не было, не правда ли? — нежно спросил он. Его рот сменил рот его жены, а потом он вынул свой дымящийся жезл и поднялся, чтобы заправить его в брюки. — Какая же она чудесная развратница! — сказал он и вышел прочь. На минуту Эвелин обняла меня, а потом помогла подняться.

— Моя дорогая, — заботливо произнесла она, и мы обнаженными прошли по дому к спальне, которая, судя по изысканной мебели, зеркалам и нарядным покрывалам, была их общей. Там я позволила уложить себя на кровать. Она высушила мои слезы поце¬луями и разгладила мои волосы.

— Тебе это было так приятно, или же и правда прошло много времени с тех пор, как тебя ублажали, Дейдр? — нежно спросила она, перекатываясь своими полными грудями по мне.

— Я согрешила! — ответила я и тотчас же я поняла всю нелепость своих слов. Я даже не помню, чтобы когда-нибудь раньше говорила такое, но эти слова противоестественны моей природе. Если кто-нибудь, чувствительный по натуре, прочтет эти строки, он поймет то, что я хотела сказать. Когда Морис так внезапно вошел в меня, я, хотя и наслаждалась его похотливым членом, вспоминала Ричарда и снова испытала смешанное чувство истинного упоения и греха.

— Ты согрешила? Что же, выходит мы неправильно тебя поняли, милая? Я совсем не брала это в голову, глупенькая, — мы здесь не прячемся от удовольствия, и тебя не заставляем.

Ее язык был сладок, глаза выдавали искреннее желание видеть во мне больше любовной отзывчивости, чем было ранее. И в самом деле, теперь, когда мы снова остались одни, лежа живот к животу, бедра к бедрам, я почувствовала в себе вновь нарождающееся возбуждение. Я нашла удивительную защиту в ее руках, обхватив ее плотный задок, так роскошно перекатывающийся, и получила от нее хриплый смешок:

— Вот теперь тебе лучше, милая, — сказала она. — Что же тебя огорчило? Может быть, это из-за Мод? Знаю, я кое-что позволяю ей. Возможно, я поспешила, нет?

— Нет, нет, это не совсем то, хотя, судя по тому, что она сказала, она явно не любит меня.

— Пфф! Это всего лишь вспышка раздражительности. Ты вскоре увидишь ее совсем в другом настроении. Тебя что-то мучает, Дейдр, я знаю. Признайся во всем своей Эвелин, и тебе станет лучше. В юности я тоже иногда плакала, — задумчиво прибавила она. Часто, желая узнать чужие мысли, ты вспоминаешь свои, говоря: «Со мной тоже такое было».

— Я не могу тебе сказать об этом, Эвелин.

— Конечно же, можешь. Это что-то совсем развратное, не так ли? Рассказать тебе обо всех шалостях. которые я проделывала? Боже, этого хватило бы на целую книгу, моя дорогая — и даже у Мод и других девочек нашлось бы, чем заполнить в ней главу-другую. Разве все мы не отлиты из одной формы? Мы, либертарианцы, исповедуемся во всем и сразу же чувствуем себя лучше. Морис — наш петушок, а мы, моя радость, его курочки, — сказала она, пощекотав меня под мышками, чтобы вернуть бодрость. Я действительно рассмеялась и жарко поцеловала ее, начав те¬реться своей мохнаточкой о ее холмик, и проникаясь чувственностью ее полного тела.

— Я занималась этим с Ричардом, — сказала я между поцелуями, скороговоркой и как бы извиняясь. Это просто вырвалось у меня изо рта, подобно пузырю.

— Со своим сыном? Ого! — расхохоталась она и перекатилась на меня так, что ее ноги оказались между моих. — У тебя глубокие и чудные глаза, ты знаешь об этом? — игриво спросила она и потерлась своим носиком о мой, одновременно лаская мои любовные губки своими, вызвав во мне голово¬кружение, которому я не могла сопротивляться.

— И не один раз, — сказала я, как будто хвасталась.

— Если бы одного раза было достаточно, Дейдр, тогда все мы были бы наполовину девственницами, разве нет? Так в этом и был твой ужасный и тайный грех? Однако, мне есть чем его покрыть. Он хорошо это с тобой делает? Медленно или быстро? Ты знаешь, ты должна его обучать...

— О, Эвелин, прекрати это! Ты и на самом-самом деле думаешь, что это не самая ужасная вещь на свете?

— Тебя нужно ободрить, и ты хорошо это знаешь, озорница. Разве нет? — нежно спросила она. Ее губы медленно скользили по моим, взад-вперед, взад-вперед, — прелестный поцелуй!

— Может быть... но с другой стороны... — пробормотала я.

— Ты можешь это делать с двух сторон сразу, — рассмеялась Эвелин. — Давай, я снова доведу тебя до экстаза, и ты передумаешь. Он, должно быть, ничего, если Морис заставил думать тебя о нем.

— Нет, нет, это не то. Ох, Эвелин, не надо, не делай этого!

Уже поздно, слишком поздно! Вся кровать пела. Наши уста дышали друг в друга.

— Ты чудесная любовница, милая, и не нужно этого стесняться. У мужского органа, как и в наших вагинах, нет ни совести, ни морали, — выдохнула она, и сладкие волны снова накрыли нас. Губки наших пещерок плюхались и целовались, наши мохнаточки на мгновение слиплись. Молочко любви — как ты неотразимо!

После мы долго лежали, целуясь снова и снова. Потом она сходила за нашей одеждой и спросила, вернувшись:

— Теперь, когда ты мне нее рассказала, тебе лучше?

Прежде, чем я смогла ответить, даже не зная еще, что, она продолжала:

— Милочка, ты должна привести его сюда. Как-нибудь пополудни.

— Нет, это вряд ли возможно, — сказала я, тут же пожалев о своей откровенности.

— Все возможно, любовь моя. Мы, либертарианцы, не возводим стен между собой. Перед чужаками — часто да, но только не между собой. Я считаю тебя одной из нас. Здесь говори только о любви и желании. Мы, гедонисты, должны держаться вместе, не так ли?

— Ты неисправима, Эвелин, — я невольно рассмеялась.

— Я всегда была такой. И ты, подозреваю, тоже. Все, что тебе нужно, это только подтверждение своей греховности. Мне самой хорошо знакомо это ощущение. Та, что дает дорогу любви, дает дорогу жизни. Не занимайся раздумьями, принимай вещи такими, какие они есть. Ну вот... Какая чудная улыбка! Ты просто обязана зайти в пятницу и познакомиться с Клодией.

— А кто это?

— Молодая актриса... Или что-то в этом роде. Ее муж — очень милый молодой мерзавец — хочет видеть, как ее трахают. А она, хотя и не дается, еще не знает, играть ли ей роль Мисс Чопорность, или Мисс Непристойность. Что же, посмотрим.

— Эвелин... Ты же не будешь ее принуждать, нет?

— А что, тебя никогда не принуждали, милая? Хотя бы немного? Тебя не шлепали по бедрам? Не удерживали силой, пока тебя не пронзит острое наслаждение? — она посмотрела мне прямо в глаза. Наши соски по-прежнему были твердыми и торчали под сорочками. Я на секунду представила, как она стоит перед Филиппом, и не смогла удержаться от улыбки.

— Когда ты молода... — начала было я...

— Клодии двадцать три, любовь моя. Она флиртует с этой идеей, хотя никогда в этом не признается. Некоторые мужчины зовут таких женщин «зажигалками» (женщина, многое позволяющая мужчине, но отказывающая в совокуплении — прим. переводчика). Это будет редкий вид спорта, могу тебя уверить.

Я пробормотала что-то невразумительное. Сейчас я затянута в водоворот. Не знаю, приходить ли мне в пятницу, ведь в Клодии я могу увидеть саму себя. Может быть, этого я и боюсь?