Блины. Алеся Ранимая. Самиздат.

Об авторе:

Алеся Ранимая — родилась и выросла в Киеве, живет в Израиле. Алеся — псевдоним. Пишет на двух языках — иврите и русском.

Блины

Он любит стоя. Чуть присев сзади или на весу. Мне лень напрягаться, висеть кулем на стене не доставляет удовольствия. И я ищу любое возвышение: стол, книжную полку, копировальную машину, холодильник в супермаркете. Да, было и такое, потом неделю валялась больная. Стоит только повернуться к нему попой или указать на удобную платформу, как у него уже стоит. Хожу в основном в платьях, джинсы — только если не хочу секса вообще. Он долбит меня, не снимая трусов, мои отодвигает членом — и привет, часто по-сухому. Мне надо стонать, если я не издам ни звука, он может кончать два часа, и тогда мне становится худо. Тяжело сосредоточиться на себе, когда висишь на стенке общественного туалета и думаешь только о том, чтобы не упасть. Один раз такое случилось, и было неловко, а ему больно — член перегнулся при полном стояке, и он выл от боли два дня. Так что я не могу не стонать.

Ему нравится мой голос, моё участие, а я смотрю на него, полностью отстранившись, на себя тоже, и мне и смешно, и стыдно. Не стонать я могу только в кинотеатре. Даже лучше не стонать, потому что стоит мне открыть рот, издать звук, как мы уже не в зале, а в туалете, и я трясусь на сливном бачке в лучшем случае долгих десять минут, пока он не кончит. Я же люблю ощущать его пальцы. Он обнимает меня за плечи той рукой, что ближе, а другой пробирается сквозь ткань белья и мнёт, и ищет, каждый раз по-новому. Иногда может просто запустить туда руку и ждать, вдыхая мой запах. Его лицо лежит на моём плече, я закрываю глаза, а он вжимается в моё тело, впитывает каждый вздох, каждый удар сердца. Я наедине с его рукой и огромным пустым пространством кинозала.

***

Я привыкла к кинотеатрам. Мы ещё стоим в очереди за попкорном, а я уже мокрая. Было очень легко приучить его к этой забаве. Я нашла один из финальных показов, когда залы не наполняются, бросила ему на колени свой полушубок и подрочила от всей души, хихикая ему в ухо каждый раз, когда он убирал мою руку. Шептала: «Ну что ты, дурачок, нет же никого рядом», — и он сдался. Через два фильма он знал, что делать, и был рад, что я не трогаю его член. Я кончала быстро, часто просила второй раз, он уступал и врал, что не любит театр. Боялся. Сам любил меня облизывать. Начинал с поцелуев, потом уши, плечи, грудь. В этом месте что-то шептал приятное, мол, как он её любит или какая она такая — в общем, всякое. Потом только снимал нижнее, я же мёрзла полуголая, а ведь уже могли кончить и спать в своё удовольствие. Часто он облизывал всё и внизу, но кончить не давал, потому что не чувствовал ни хрена, действовал по программе.

Поезд вышел со станции «Поцелуи», дошёл на станцию «Я вошёл», а, а, а, и Конечная, просьба освободить вагоны. Между станциями «Вошёл» и «Кончил» была как минимум одна пересадка. Со временем, когда даже ему всё это наскучило, количество пересадок стало увеличиваться, нарастая в нервном напряжении. Здесь? Может, здесь? Или здесь? Один раз поезд так и не прибыл. Потом ещё раз, и когда он стал теряться в дороге чаще одного раза в неделю, мы расстались.

***

У этого каждый раз что-то из книжки. Было интересно. Обмазались вареньем, целовались на пляже, совокупляться в песке было совершенно дурной затеей. Все места натёрли, а ведь взрослые уже люди, могли подумать об этом заранее. С удивлением обнаружила, что я первая девушка, которая согласилась на его фантазии. Другие стеснялись и не давали. Именно поэтому он меня бросил и женился на скромнице. Но до этого мы опробовали все позы. С ним было легко. Так же, как он стоял за моей спиной и следил за тем, как я режу картошку на ужин, точно ли отмеряю по 4 миллиметра и купила ли я кулинарные весы для приготовления блинов и сладостей, я, в свою очередь, говорила с ним во время секса, давала указания, и это ни разу не повлияло на эрекцию. «Подлезь сбоку, да, между ногами, да, под таким углом. Заткнись. Быстрее. Руку сюда. Спасибо». Ритмы тоже. Как дирижёр: глубоко, глубоко, три мелких или три мелких, один глубокий и пауза. Пауза, пауза.

***

С ним было легко, он просто трахался один, два раза, пока не спросил вкрадчиво: «А если я тебе полижу, я не паду в твоих глазах? ». Да нет как бы, чего уж. Он зализывал меня до дырок. Уже через три дня попросил сесть ему на лицо. Я села и регулировала его страсти расстоянием от языка, держала за плечи, если он порывался последовать за моими бёдрами выше и выше. Обе его руки были заняты моими дырками — одна во влагалище, другая робко проникала в анус. Глубже и глубже, мелкими движениями, настойчиво, аккуратно. Смачно кончив, я положила свою руку ему на член. Тот лежал вялой тряпочкой между расслабленными яйцами. Я удивилась. А ты?

Прежде чем задать вопрос вслух, я подумала: хорошо, что я не послушала старших подружек. В те далёкие годы в стыдливых девичьих разговорах, уходивших далеко за полночь, они делились своим опытом и утверждали, что секс — это дословно «навалился, подёргался, посопел, отвалился и заснул». Затем делились рецептами блинов и способами стирки. Я будоражила себя образом этого грубого монстра.

— …который навалится на меня, раздвинет силой ноги, войдёт, попыхтит и кончит, отвалившись в полусне, — сказала я.

Он странно посмотрел на меня. Я не поняла его взгляда и заснула в томном сладком удивлении, довольная, разнеженная удовольствием и властью.

Проснулась снова одна.