Стрельба в Милосердном Господе нашем. Часть 3/6

Врачу Битолу понравилась внешность моей руки, поэтому она уменьшила размер следующей повязки на две трети. Теперь я мог носить обычные сорочки, хотя застегивать пуговицы было сложно, особенно одной рукой. Она порекомендовала прийти через неделю. Встретившись с ней в кабинете за закрытыми дверями, она заговорила:

– Я знаю, что есть причина не упоминать ваше имя в СМИ, но я хотела сказать... Мне казалось, что террористы стреляли в вас. Я не знала, что именно вы остановили атаку. Как же вы получили ранение?

В ее глазах было чувство искренности и... уважения. Это было необычно.

– У одного парня был пистолет направленный на женщину. Я боялся, что если выстрелю в него, он может нажать на спусковой крючок. Поэтому я поднял оружие вверх и произвел выстрел. Пуля прошла сквозь его тело и попала мне в руку.

Она покачала головой.

– И вы все равно стреляли в другого парня? Джон, вы настоящий герой, знаете ли это? Вы спасли многих из нас, и я надеюсь, что когда-нибудь люди об этом узнают. Я верю в это.

– Мне приятно слышать такие слова, – с улыбкой ответил я. – Если бы я был более ловким, то, возможно, смог бы избежать травмы. Спасибо за все, Тара. Через неделю я вернусь.

***

Вернувшись в свой кабинет, раздался звонок мобильного телефона. Пятница оказалась напряженной, и я не успел выполнить свою обычную работу.

– Алло?

– Джон? – Это была Карен Энн.

Я промолчал.

– Джон?

– Я слушаю. Говори, что тебе нужно сказать.

– Мне не следовало произносить то, что я сказала ранее, Джон.

Молчание. В конце концов, я заговорил:

– Я был твоим самым преданным поклонником, Карен Энн. Рассказывал всем, что женился на самом выдающемся человеке, когда-либо встречавшемся мне. Возвышал тебя.

Она сказала:

– Я ошиблась в некоторых моментах, сейчас я это понимаю. Мы можем исправить все, если мы...

– Просто остановись, Карен Энн! Ни один мужчина с каким бы то ни было характером не смог остаться в браке с женщиной, испытывающей ко мне такие же чувства, как и ты. Это не довод. Чего ты от меня хочешь? На чем строить наши отношения? – спросил я. – Я не могу быть заключенным брака с тобой. Ты угрожала заявить... – но слова застряли у меня в горле и рот продолжил двигаться. Пытался привести свой голос к жесткости, но он отсутствовал.

Она сказала:

– Джон, твое поведение безрассудно. Разве ты не любишь детей?

При мысли о том, что принуждение можно исключить из наших отношений, мой голос вернулся.

– Безрассудство? Вопрос в характере. Ты превратила детей в собственность, и я не имею претензий. Ты бросила меня и унесла их. Угрожала выдумать самые злобные поступки в моих отношениях с ними. Безрассудство – не дело. Отец – это больше, чем просто мужчина. Он делает то, что лучше для семьи, даже если это вызывает боль. Мне сложно, но я должен. Через несколько минут подпишу твои документы.

Она сказала:

– Ты... жестокий.

Теперь мой голос был стойким, так как я, наконец, осознал свои чувства и положение.

– Я не с радостью переживаю разрушение своей семьи. Нас разрушила ты. Как ты могла только ПОДУМАТЬ обвинять меня в жестокости? Никто не любил этих детей больше меня. Даже ты.

Я сделал паузу. Затем сказал:

– Данстон хотя бы знал их? Держал их на руках? Играл с Диланом?

Наступила тишина. Тишина может быть громкой или полной. Это молчание было и тем, и другим. Я понял, что он не знал ни одного из детей ни с каким чувством, да и не хотел знать. Его потеря, – подумал я.

– Куда мы идем, Джон? – спросила она, и я подумал, что впервые она осознала, что полностью разрушила нас.

– Ты Уголино (свергнутый правитель Пизы в 13 веке)... Ты ввела в нашу семью Руджери (архиепископ Пизы, интриговавший против Уголино).

Я остановился, потому что мой гнев завел меня слишком далеко.

– Да простит тебя Бог за то, что он появился в нашей жизни, – сказал я.

Я покачал головой, и в трубке воцарилась тишина. Мне было интересно, почему она все еще слушает: Раскаяние? Утрата? Безнадежность? Одинокое материнство?

– У детей все еще есть потенциал. Возможно, ты сможешь спасти для них достойную жизнь, – сказал я тихо, без злости, – но сделай мне два одолжения: Во-первых, перестань использовать мое имя. Дети могут оставить его себе, если захочешь. Но ты уже достаточно над ним посмеялась.

Я ждал. Я представлял, как она кивает на другом конце линии.

Она сказала:

– Ты говорил о двух одолжениях.

– Да. Возьми на себя ответственность за этот бардак, который ты называешь браком. И пошла ты на хуй.

Она ничего не сказала. Наступил долгий период молчания. Даже будучи морпехом, я никогда не использовал такие выражения. Я слышал ее дыхание и решил, что хочу, чтобы она знала, что я молчу, и не сбрасываю звонок. В конце концов, я услышал, как она повесила трубку.

Я сразу же связался с моим юристом и объявил о своем намерении подписать документы. Приехал в его офис, и он приветствовал меня левым рукопожатием.

– У вас повязка уменьшилась, верно?

– Да. Моя жена звонила, хотела отменить все, но я думаю, что это уже прошлое.

Мы уже сидели, и я делал паузу, чтобы эмоции уляглись:

– Я имею в виду, что основанием для сохранения брака не должны быть низкие ожидания.

Он кивнул и достал бумаги с пометками для моей подписи. Он сказал:

– Это бы не сработало. Мужчины не могут пройти мимо искреннего заявления о том, что другой человек – наше спасение или родственная душа. Только так можно позаботиться о детях.

Я кивнул и добавил:

– Ей теперь есть небольшие финансовые возможности.

Я подписывал левой рукой, придумывая неразборчивые цифры, стараясь подавить слезы и при этом заставляя свои глаза заблестеть.

Он сказал:

– Возможно, это и к лучшему.

Я кивнул, не в состоянии вымолвить ни слова. Снял обручальное кольцо и положил его на стол.

– Я позабочусь обо всем. Примерно через месяц все будет завершено. Я сообщу вам о решении суда.

Я встал и протянул левую руку. Мы пожали ее. Я покачал головой, потому что не верил себе, чтобы говорить. Когда я подписывал эти документы, что-то умерло внутри меня. Моя любовь была настоящей. Нелегко пережить конец семьи, даже такой тяжелый, как у меня.

***

Я вернулся в больницу около часа дня и застал отца Михалеса в моем кабинете, который был сопровождаем несколькими людьми. Я вошел, и он увидел меня.

– Господин Бак, у нас есть человек, который хочет поговорить с вами.

Это были Тони Спаньоль, его мать Мэрилин и человек, которого не знал.

Тони фактически бросился в мои объятия. Его мама подождала и обняла меня следом.

– Привет– привет! – сказал я, смеясь и обнимая их в ответ.

Миссис Спаньоль сказала:

– Мы хотели поблагодарить вас за то, что вы нас спасли. Это – мой муж Кэл.

Кэл стоял с небольшим трудом.

Я протянул ему левую руку.

– Джон Бак.

– Кэл Спаньоль, – ответил он, произнося как «спаниель», собака, что прояснило небольшую загадку, и мы пожали друг другу левые руки. Правой рукой он держался за костыль.

– Мы были здесь тем утром, чтобы забрать Кэла домой, когда появились террористы. Операция на колене, – сказала она.

– Надеюсь, у всех все хорошо, – сказал я.

О. Михалес улыбался всем заинтересованным лицам. Это была приятная встреча анонимов: на всякий случай Спаньоли, как заложники, не раскрыли своих имен. Мы поговорили несколько минут. Кэл спросил о моей руке, и я объяснил, как все случилось. Он покачал головой, понимая, что я искалечил руку, чтобы защитить его жену. А после Мэрилин и Тони повернулись, чтобы уйти.

Кэл прислонился ко мне и сказал:

– Благодарю Бога за то, что вы сделали, Бак. Правда. Я благодарю Его. И вас. Я никогда не смогу отплатить... – Он покачал головой, а затем пожал мою руку одновременно левой и правой рукой, зажав костыль под мышкой.

Я покачал головой.

– Я бы сделал это опять. Как и вы, если бы были там.

Кэл кивнул. Мэрилин, Кэл и Тони ушли.

Отец Михалес улыбался им вслед, когда они уходили. Он открыто помогал мне бороться с депрессией.

– Спасибо, Майк, – сказал я. Никто не услышал нашу беседу, и он улыбнулся моему обращению к нему. – В конечном итоге, я смогу преодолеть это.

– Мы можем предоставить вам консультацию, вы понимаете. Бесплатно. Больница может...

Я покачал головой.

– Нет, вы уже делаете достаточно. Несколько часов назад я разговаривал с Карен Энн. Она пыталась исправить свои ошибки, но ситуация стала неприемлемой. Я подписал документы.

Он кивнул.

– Я не могу терпеть разрушение браков. Я абсолютно против развода. Два влюбленных человека всегда могут решить все проблемы со временем и при помощи Божьей воли. Я искренне верю в это. – Он вздохнул и сочувственно посмотрел на меня. – Но не все браки состоят из двух влюбленных людей. У некоторых есть только один человек, который любит достаточно за двоих, и такие браки разрушаются задолго до того, как супруги осознают это.

– Это сложно... – Я остановился, не зная, что сказать, и, в конечном итоге, просто покачал головой, сам себя упрекая. Неужели я действительно выбрал эмоциональное молчание?

– Давайте поедем, – сказал он, игнорируя мои эмоции. – Я буду водить.

Он провез нас всего километр по улице или около того.

– Нашел вам квартиру. Без арендной платы. Вы будете оплачивать коммунальные услуги до 300 долларов, а все остальное оплатит он. У вас будет треть старого готического дома. Собственная ванная комната, отдельный или общий вход, доступ к общим помещениям – кухне и гостиной. Камины работают. В отличном состоянии.

– Звучит замечательно, отец.

Я был потрясен.

Он подъехал к местной католической церкви: «Приход Нашего Милосердного Бога». (В Скай-Грей все религиозное называлось «Наше Милосердное Что-то»: Бог, Искупитель, Господь, Мать).

– Выходи, – сказал он, и я вышел.

Я понял, что он сказал и начала смеяться. Я ничего не мог с собой поделать; мне было щекотно, и после всей этой трагедии – стрельбы, ранения руки, развода и потери детей – мне требовалось посмеяться.

– Да, что смешного?

– Вы сняли мне квартиру в доме священника? В настоятельском доме?

– Да. А что тут такого? Это всем сэкономит деньги. Пойдем, Фил внутри. Он – ваш сосед по дому.

Пока мы поднимались по ступенькам, я все еще смеялся.

– Думаю, мне нет нужды беспокоиться о том, что он в любое время суток приводит девушек домой?

– Наверное, нет. Но смотрите в оба.

Мы постучали.

***

Я переехал в свою новую берлогу. У меня – отдельная спальня в жутковатом доме, построенном в конце 1800-х годов: темные деревянные полы и отделка, поручни у кресел, толстая штукатурка, люстры, два камина (один в гостиной, другой в спальне), мягкие кресла и повсюду легкий запах дыма от старых сигар. Большая кровать с четырьмя столбиками из самого темного дерева, увенчанными шарами словно пушечными ядрами, выглядела так, словно могла выдержать удар молнии. Здание было построено для трех священников в те дни, когда большой приход мог позволить себе и нанять их, в те дни, когда такое здание можно было построить и купить.

Это было самое приятное место, где я когда-либо жил. Все помещения были добротными, как в 19-м веке, так и в 20-м, и в 21-м. Все было древним, но я представлял себе Конан Дойля, пишущего за письменным столом, или Линкольна, смотрящего на игру огня в камине.

На каждой вертикальной поверхности были картины. С одних стен вниз смотрел Иисус, с других – Мария или Иосиф. Повсюду были портреты различных святых. Был и Святой Дрого, покровитель уродливых. (Мне было интересно, сделал ли тот, кто повесил эту картину, это с юмором). Я никогда не слышал о Пражском младенце или святой Маргарите Чичестерской. Я начал понимать порочащее измышление – саму степень вины католиков.

Священник Филипп был старше и более остроумным, местный приходской духовник, переехавший из другого конца архиепархии. Я имел доступ ко всему дому, пользовался своей собственной ванной комнатой, а каждую неделю там проводилась уборка. Когда это было возможно, я должен был готовить для отца и себя. После одного из обедов отец решил готовить для нас обоих. Священник Филипп признался, что он страдает алкоголизмом, поэтому я не должен хранить спиртные напитки в помещении; я сказал ему, что это не проблема. У меня все равно закончился ржаной виски. Благодаря такому простому соглашению я избежал пристрастия к алкоголю.

С той особенной пятницы, очень напряженной пятницы, моя жизнь начала приходить в разумное состояние. Кризисы насилия, противостояний и распада семьи и трудных решений, надеюсь, остались в прошлом. В частности, это заслуга двух священников, которые сделали так много для меня, не являющегося католиком и оказавшегося в беде. Это позволило мне найти время и пространство. Божественное решение: подумайте об этом и как оно влияет на вас, помолитесь, рассмотрите возможные варианты, обсудите с людьми, которые окажут помощь, и вы найдете ответ. Исключив аспекты относящиеся к Богу, можно почти всем согласиться: успокойтесь, подумайте, изучите все возможные факты, обсудите это и примите решение. Затем наблюдайте за развитием событий и соответствующим образом реагируйте на них, повторяя этот процесс снова. Подобная мысль заставила меня покачать головой. Этот метод был почти научным.

Мы начали проводить разговоры с отцом Филиппом в те вечера, когда у него было свободное время. Ему было 67 лет; он служил как капеллан на Персидском заливе во время войны и провел больше крещений, свадеб и похорон, чем мог сосчитать. Он любил играть в покер и всегда оставался победителем, частенько угощаясь стаканчиком или двумя... или даже пятнадцатью. Именно это привело его к гибели. После прохождения лечения от алкоголизма ему было поручено заниматься делами прихода "Милосердного Бога"; это была выгодная должность, которую он занимал уже тринадцать лет. В любом случае ему оставалось недолго. Его здоровье было не самым крепким, и наступило время для его ухода на пенсию.

Он рассказал мне о проблемах, с которыми справился за эти годы. Ему нравились отношения с приходской начальной школой. Он был смиренным и, как он утверждал, с легким целибатом. Мы обсуждали нашу работу, нашу жизнь, бейсбол, мир во всем мире, футбол, свитки Мертвого моря, спорили о Евангелии от Фомы из Наг-Хаммади, о чем угодно. Он заставлял меня читать части Евангелий, предполагаемые Евангелия, романы; заставил меня залезть под старый деревянный обеденный стол и посветить туда прожектором, а там были написанные карандашом имена всех священников, служивших в приходе и живших в этом доме. Там были перечислены священники более чем за сто лет. Мы говорили и об этом.

В некоторые приятные вечера мы часами обсуждали какую-нибудь строчку или книгу. Мои вечера закрывали мои дни в тишине и покое, чтении и дружеской беседе (слава небесам, мы оба были болельщиками «Редс»). Я полюбил эти вечера. Иногда он курил на крыльце сигару, но говорил, что никогда не курит внутри.

Я избегал подробностей о предстоящем разводе и не рассказывал ему о своем участии в перестрелке.

Закончился июнь, и наступил июль, жаркий как никогда. Наш кондиционер был прочный, но на ночь, чтобы поспать, мне требовался вентилятор; с ним было комфортнее. Я вернулся на работу в обычные часы, а на второй неделе июля пришел отец Михалес, чтобы поговорить о моей работе.

***

Он сел напротив меня.

– Знаете, я тут подумал, как мы можем оставить вас в больнице. Хочу сказать, что это трагедия – терять хороших людей из-за отсутствия сильной карьерной лестницы в растущей больнице. Джон, если вам интересно, я хотел бы предложить совету несколько идей. Если вы заинтересованы, – сказал он.

Меня это тронуло. Он прилагал все усилия, чтобы помочь мне. Вел себя так, словно у меня были альтернативы.

– Я бы хотел отправить вас на программу в Кливленд для новых руководителей больницы, где вам покажут все нюансы получения лицензий, аккредитаций и сертификаций в различных ключевых областях медицины. По моим сведениям, программа предусматривает работу над контрактами между больницей и врачами. У них есть связи со всемирными программами.

– Отправка врача на обучение не должна представлять для нашей больницы финансовой нагрузки. Надеюсь, после вашего возвращения мы сможем разработать программу, которая поможет врачам определить свои слабые и сильные стороны; затем мы можем привлечь медсестер и представителей других профессий. Нам необходимо добавить повышение квалификации и перелицензирование наших специалистов в контракты, чтобы они оставались здесь, а не уезжали. Мне бы хотелось, чтобы лучшие из наших врачей желали остаться здесь, чтобы их семьи оставались в Скай-Грей. После трагедии эта идея пострадала. – Он покачал головой. Я понял, что он собирается бороться, чтобы доказать, что Скай-Грей – это отличное место для создания семьи.

Он продолжил.

– Программа позволит вам получить несколько кредитов. После окончания обучения в Кливленде я бы хотел, чтобы вы начали изучать управление здравоохранением или руководство больницей; у нас есть несколько курсов, которые, я думаю, будут полезны для вас. Или юриспруденцию в медицине, не за небрежность, а за юридические аспекты медицины. Возможно, вам будет предоставлен академический отпуск для получения степени магистра.

– Вы хотите, чтобы я работал над получением степени, отец? – спросил я.

– Да. Вам предстоит сделать выбор, если вы хотите сделать карьеру здесь, в «Милосердном Господе». Поскольку мы открываем новый отдел. Не представляю, как один человек может с этим справиться. В больших больницах имеется отдел, помогающий врачам и медсестрам поддерживать или повышать свой рейтинг; я видел некоторые из них. Нам пришлось бы добавить ассистента, как только закончится начальное обучение, и вы попытаетесь создать программу. Затем еще одного или двух, в течение короткого времени. Я мог бы помочь вам со всем этим, но часть из этого будет похожа на то, что вы уже делали, хотя, конечно, на гораздо более строгой основе. Мы организуем для вас программу по управлению больницей или персоналом, или по смежной специальности, например: по праву. Черт, юридическая степень имеет смысл.

Раньше я никогда не был в восторге от своей работы.

– Следующий шаг – записать это. Не могли бы вы помочь мне начать, исследуйте Университетскую больницу в Цинциннати; у них огромное количество врачей, первоклассное оборудование и репутация. Узнайте, как они это делают, принесите мне несколько заметок, а затем короткое эссе обо всех элементах. Заметки не должны быть причудливыми или идеальными, но эссе сделайте хорошим; возможно, я захочу использовать их, когда буду говорить с комиссией. Может быть, на первое задание – неделя. Если вам потребуется времени, дайте мне знать. Вам нужно будет встретиться с ними, взять интервью. Хорошо?

Я улыбался.

– Да, конечно, я свяжусь с вами сразу после того, как вы покинете это место.

– Сначала отправляйте мне заметки, я хочу быть в курсе всех ваших проблем. Присылайте их каждый день по электронной почте или на бумаге, как можно чаще. Я готов помочь вам с телефонными звонками.

Я смотрел на него и размышлял о его целях. Было очевидно, что он осознает сложности этой работы. Это напомнило мне некоторые строки из его резюме – должности, которые он занимал в предыдущих больницах на начальных этапах карьеры. Он обучал меня, отправлял меня исследовать то, что ему уже было известно, чтобы убедиться, что я понимаю работу профессионального отдела кадров. Видимо, он верит в мои способности и хочет помочь мне продвинуться по карьерной лестнице.

– Замечательно. Я знаю несколько людей в отделе компенсации по безработице (UC), я свяжусь с ними прямо сейчас и выясню их мнение.

Так началась моя новая работа. Я был возбужден и одновременно испытывал страх, что не справлюсь. Но у меня была поддержка нескольких людей.

***

В другой раз я посетил доктора Битола для осмотра своей руки. Она сообщила, что состояние значительно улучшилось и это было одним из ее лучших случаев. Она порекомендовала продолжать бинтовать руку до конца лета. У нее также была специальная мазь, которая помогала заживлению и предотвращению инфекций. Шрамы выглядели пугающе и вызывали сомнения в возможности когда-либо сжимать кулак. Тем не менее, я ощущал некоторую боль при движении каждым пальцем.

***

Прошли недели после стрельбы, затем месяц, а жаркий день сменялся жаркой ночью. Я не видел детей, не видел Карен Энн. Моя жизнь была комфортной, но пустой. Анонимность подходила мне как рукой подать, но без детей и жены я чувствовал себя одиноким, так что ни один дружелюбный священник не мог меня утешить. Всегда я был незаметным. Кроме двух следователей из Национальной полиции и двух священников, я сомневался, что кто-то знал, где я живу, даже мои родители.

В средствах массовой информации по-прежнему строилось много догадок о том, кто же убил террористов. Затененное видео с мобильного телефона на Youtube было осветлено и улучшено до такой степени, что я думал, что смогу себя узнать, но не думал, что кто-то еще способен это сделать. Никто никогда не рассматривал меня в такой роли, так что, это способствовало моей анонимности. Единственное, что было хорошо видно, – это эффект от попадания пули в правую руку. К счастью, я был всего лишь одним из нескольких человек, получивших ранения в руку или кисть, поэтому я не выделялся. Было интервью с мэром Скай-Грей, который назвал меня «героем и скромником». Специальный агент Ремарк однажды дал интервью и просто сказал:

– Личность этого человека не будет разглашена.

Однажды вечером я сидел на крыльце с о. Филом и гадал, как все обернется. Мы обсуждали в общих чертах брак, мой развод и то, как правильно поступить. Он не осуждал. Конечно, он не одобрял развод, но грех заключался в сексе вне брака. Для Церкви развод не признается. Он посоветовал книгу Ивлина Во о разведенном католике, еще одну книгу для чтения, как подумал я. Одна особенность жизни с Филом – у него всегда есть книга, которую можно порекомендовать. Эта книга была комедией, хотя и несколько сдержанной, о Второй мировой войне.

В конце моего брака не было никакого юмора. 24 июля развод стал окончательным. Мне даже не пришлось идти на слушание, но мой адвокат заехал в больницу, чтобы передать бумаги. Все было в соответствии с первоначальным запросом. Мой адвокат сказал:

– Судья поинтересовался, почему ваше имя так трудно разобрать, и я объяснил, что вы получили ранение в больнице. Тогда ему было что сказать вашей бывшей супруге. Он не изменил ни одного условия, но она должна была услышать это. Она молчала, а ее адвокат был недоволен.

– «Прощание с прошлым». Я всегда цитировал книги в нужный момент.

Мы пожали друг другу левые руки.

– Удачи, Джон. Мне очень жаль все это. Я знаю, что это не то, чего вы хотели в своей жизни.

Я думаю, он понял.

Я холост. Я отправился к моим родителям и показал им газету. Там было страшное происшествие внутри страшного происшествия; мама просто кивала без слов, а папа кивал и не высказывал свое мнение вслух. Я обнял их и через некоторое время ушел. Нечего было делать. Дилан и Хэнли больше не были моими детьми - если они когда-либо ими были. Нечего было делать. Просто ничего.

«Высшее счастье в жизни – это уверенность в том, что нас любят», – сказал лорд Байрон. Может быть, Карен Энн когда-то любила меня и потеряла это? Дилан был зачат через два месяца после того, как мы начали жить вместе, после того, как я закончил службу. У нас не было проблем. Если бы у нас был ребенок, мы стали бы семьей вскоре. Но все равно мы остались с Диланом. Был ли я когда-нибудь любим? Был только один способ узнать.

Нет. Как у Байрона: «нет».

Вечером мы с Филом обсуждали окончательность развода. Я чувствовал грусть. Он пригласил отца Майка, и мы все сидели на веранде, глядя на звезды и попивая холодный чай. Говорили о Карен Энн и детях, о том, что я больше не мог ничего для них сделать.

Я поднял свой бокал.

– Тост. За то, чтобы отпраздновать развод одного тайно с двумя открыто давшими обет безбрачия.

Мы рассмеялись и опрокинули бокалы.

Я решил рассказать Филу подробности своего брака. Глотнул. Махнул рукой, показывая, как что-то унесло ветром.

– После бойни моя жена призналась, что у нее был длительный роман с одной из жертв. Шоном Данстоном, хирургом. Сказала, что не знает, любила ли она меня когда-нибудь. Назвала меня неудачником. Мои дети, как выяснилось, не мои. Я их люблю, но их биологический отец не я. Мне сказали, что у меня нет достаточных юридических оснований, чтобы подать в суд на опекунство или даже на посещение. Моя жена угрожала заявить, что я жестоко обращался с ними или с ней. После того, что произошло во время бойни, это было просто чересчур. Мне некуда было идти. Отец Майк привел меня сюда. – Я снова сделал глоток и подожждал. – Я искренне благодарен, отец.

– Ты не католик?

– Нет. Я вообще мало кто.

– О, ты католик, Джон. Из того, что говорил отец Майк, и любой, кто тебя знает, может это увидеть.

Не на той женщине я женился, – подумал я, но уважал его попытку поднять мою самооценку.

Майк встал.

– Мне пора идти. Спасибо вам обоим за прекрасную вечеринку по случаю развода. Признаюсь, никогда раньше меня не приглашали на подобную вечеринку. Я слышал, что некоторые из них могут быть довольно шумными. Джон, увидимся завтра.

Он ушел в направлении больницы. Я не думал, что он закончил на сегодня. Чудесно? О да, страдания приближают нас к Богу. Я приглушил свои мысли.

Фил прошептал тихо:

– Так этот Данстон. Врач хороший? В газетах все пишут, что он – одна из жертв.

– Да. Отличный врач, но...

Фил молча сидел, держа свой чай со льдом в обеих руках, как, я уверен, двадцать лет назад он держал виски. Глядя на свой чай, он начал разговор:

– Два разрушенных брака – твой и его. У тебя есть двое непризнанных детей – Хэнли и Дилан. Он живет отдаленно от остальных своих детей и жены, в пяти штатах. Видимо, у него были другие романы.

Он выпил глоток.

Мы смотрели на Венеру, которая просматривалась в раннем вечернем полумраке.

Через некоторое время я сказал:

– С помощью своих операций он спас много жизней.

Фил кивнул.

– Это верно. Я уверен, что святой Петр следит за всем этим.

Фил умел быть смешным.

***

Примерно через неделю, в августе, в четверг вечером, мы с Филом снова обсуждали новости на крыльце, и он перешел на другую тему.

– Джон, – начал он, – я заметил, что у тебя продолжается депрессия. Я понимаю, что развод оставил у тебя неприятный осадок. Но дело ведь не только в этом, верно?

Я согласно кивнул в мраке наступающего вечера.

– Я работаю администратором в больнице. Зарабатываю меньше, чем учитель, и нет возможности продвигаться по службе. Сейчас отец Михалес хочет расширить мои обязанности. Я радостно настроен, но боюсь, что ничего не получится или это не будет иметь большого значения или меня заменят более квалифицированными людьми. В данный момент я написал две статьи и представил заметки о двух программных проектах для больницы.

– И я скучаю по своим детям, по семейной жизни... У Хэнли уже четыре месяца, а Дилану – два года... Боюсь разочаровать свою будущую жену... Если, конечно, будет следующая. У меня в голове смесь беспокойств, наверное.

Фил кивнул.

– И твое сердце тоже, – сказал он почти неслышно.

Дул горячий ветер, и на крыльце нас не освежало. Я услышал музыку из дома напротив. Он покачивался, а я безмятежно развалился в адирондакском кресле, слегка потея от дневного зноя.

Фил допил свой чай.

– Сегодня вечером жарко, не так ли? – сказал он.

– Да, – ответил я. Мой холодный чай закончился.

Фил опустил глаза, поджал губы, а затем посмотрел на меня.

– Ты не мог бы завтра сходить со мной на мессу, Джон? Это – моя ранняя, раз в неделю, на нее ходят несколько стариков, две или три женщины. Меня бы это порадовало.

– Раньше я никогда не был на мессе. Я... Я не верую, отец.

Он улыбнулся и захихикал.

– О, это не так уж плохо. Мы даже называем это праздником. Что еще делать в 6:30? Я тебя разбужу.

Было 5:30, когда Филипп постучал в мою дверь.

– Джон. Выходим в шесть. Месса – в 6:30, в здании.

Церковь находилась всего в пятнадцати метрах от черного хода дома священника, так что, теперь у меня хватало времени. Я даже принял душ и побрился. И снова обмотал руку чистыми бинтами.

Мы приехали в 6:05, и Филипп пошел облачаться. У католических священнослужителей для каждой ситуации или даты есть определенная одежда и аксесуары. Я сидел на скамье, одинокий человек, и даже немного постоял на коленях на мягкой подставке и молился. Это было не ужасно, даже приятно, хотя и очень рано.

Зашли несколько пожилых мужчин, один с ходунками. В конце концов, пришли две пожилые женщины, молодой человек лет двадцати пяти и миниатюрная женщина лет тридцати. Вошел отец, и началась месса. Филипп быстро прошел через весь ритуал. У него не было помощников (как я узнал, их называют серверами), поэтому он выполнял все задания сам. У него была проповедь, и я слушал.

По моему мнению, он хотел выразить именно это, но позже я понял, что его мысль была общей для нескольких из нас:

– Иногда случается так, что порядочные мужчины или женщины попадают в трудности. В их жизни появляются обман, предательство и неудачи. Приходится сталкиваться с отсутствием любви к этим порядочным людям, и они могут легко уйти в отчаяние. Отчаяние – не самое страшное. Может быть, они даже правы: это время для отчаяния. Но главное – не дать отчаянию одержать верх над собой. После него обязательно наступит что-то хорошее. Вы должны выбраться из этого состояния. Найдите кого-то, кого можно полюбить. Помогите кому-то обрести любовь. Ведь есть доброта, радость и жизнь для каждого из нас. Сама жизнь – это божественный дар. Примите то, что хорошее придет после отчаяния и появится возможность полюбить и быть любимыми. Вы найдете путь, который будет лучше, если вы открыты для любви.

Он посмотрел на меня и процитировал слова Гюго:

– «Умереть – это ничто. Ужасно – не жить».

Мне никогда не приходила в голову такая мысль о смысле жизни. Неужели Данстон никогда не ощущал полноту жизни или жил лишь наполовину? Наверное, меня призывают проживать настоящую, полноценную жизнь. Сложно осознать глубину, с которой многие исследовали мораль, религию или саму жизнь. Одним из таких людей был Фил, он казался стариком с открытым сердцем, читающим произведения Гарсия-Маркеса или Джона Голсуорси, но его идеи проникали разум. В каждом его проповеди звучали философские мысли и познания, выходящие за пределы Священного Писания.

Позже я начал задумываться о том, верит ли он во все догматы своей церкви или принимает их лишь из-за видимой моральной доброты, которая заложена в них.

Когда месса закончилась, отец Филипп просто объявил об этом, прошел по центральному проходу в заднюю часть нефа и начал разговаривать с прихожанами. В этом большом, практически пустом католическом здании звучали смех и дружба. Я встретил Джо и Ричарда, двух ветеранов Кореи и Вьетнама, приветственными рукопожатиями левой рукой. Просто сказал, что повредил руку на работе. Они были впечатлены тем, что я тоже служил, и посчитали, что мне повезло, что я не участвовал в боевых действиях. Пожилой женщиной была Сибил из Флориды – позже я узнал, что она переехала в Скай-Грей, когда ее муж застрелился. Молодой человек сразу же уехал, вероятно, чтобы вовремя попасть на работу. Женщиной почти моего возраста была Мария, рыжеволосая, с привлекательным, но рассеянным взглядом. Она была очень маленькой, почти крошечной, и держалась так, словно хотела быть еще меньше. Она была, вероятно, самой красивой женщиной в любой комнате.

Филипп взял ее правую руку в обе свои, как будто думал, что она может вырваться, что-то прошептал ей и пошел с ней ко мне. Я на секунду задумался: да, она дрожала, совсем чуть-чуть.

– Мария Грей, это – Джон Бак, – сказал Филипп. Она смотрела на меня, слегка наклонив голову, возможно, желая опустить глаза в пол.

– Привет, Джон.

– Мария, очень приятно, – сказал я и протянул ей свою левую руку. Она посмотрела на мою перевязанную руку, затем нерешительно протянула к моей свою левую, и мы пожали ее. Для нее это был важный момент, и Филипп об этом знал, предвидел и организовал его. Во время представления он крепко держал ее правую руку, не позволяя ей вырваться.

Отец кивнул и нашел другого человека, с которым можно поговорить, поэтому оставил нас вдвоем, и мы некоторое время пообщались. Вначале она говорила очень скромно, почти с принуждением, заставляя свои глаза смотреть в мои. Она работала будние дни с 7:30 до 15:30, убирая комнаты в мотеле, поэтому ранняя месса ей не доставляла неудобств. Я спросил, бывает ли она ходит на нее каждую неделю, и она ответила, что была только один раз на прошлой неделе. Отец попросил ее прийти снова, сказав, что у него есть человек, которого он хочет ей представить. Только через мгновение я осознал, что он готовил это уже целую неделю.

Я взглянул на него и подумал:

– Ох ты ж коварный! Она красивая и слабая одновременно, а ты хотел нас соединить. Фил, ты священник и мастер манипуляции. В этот момент я испытал новое уважение к старейшим католическим священникам.

– Не хотите ли поужинать со мной сегодня вечером после работы? – спросил я.

Она показалась смущенной, но затем подняла на меня глаза и решительно, твердо, словно это требовало огромных усилий или морального мужества произнесла очень, очень тихо:

– Да, я бы хотела. Может быть, встретимся где-нибудь или вы меня заберете? У меня нет автомобиля.

– Я подъеду за вами. Могу я узнать ваш адрес? Приеду около семи?

– Хорошо. Я буду готова.

На кусочке бумаги, который она достала из сумки, она написала свой адрес.

– Мне пора идти. Спасибо большое за приглашение. Увидимся в семь?

– Рассчитывайте на это.

И потом мы с отцом Филом вернулись в дом священника.

– Что вы знаете о Марии? – спросил я его. – Она сказала, что нечасто посещает пятничную мессу.

– О, но ее семья – давние прихожане. Собственно говоря, ее семья вначале поселилась в Скай-Грей. Ее отец работает в энергетической компании, а мать руководит детским центром для детей младшего школьного возраста. Хорошие люди. В молодости Мария была ужасно ранена, и ей трудно знакомиться с людьми и налаживать отношения. Думаю, она ходит к психотерапевту.

– Что это значит? Как ранена?

– Когда ей был двадцать один год или около того, на нее напали несколько молодых парней, изнасиловавшие ее. После этого она стала очень нерешительной в отношении мужчин. Психически. Была целая борьба за то, чтобы заставить ее присоединиться к обществу. То, что она начала работать – очень хороший знак, теперь вот ходит на мессу, и я слышал, что вы договорился с ней о свидании? – Я кивнул. Он сказал:

– Очень хорошо.

Да. Очень хорошо.

Глава 7: Мария

В семь я оказался перед старым домом в старой части старого города Скай-Грей. Обшивка стен была выкрашена в белый цвет, оконные стекла стали волнистыми от возраста. Спереди было эркерное окно, рядом с верандой, где было место для качелей. Дом – двухэтажный, с красной жестяной крышей.

Я постучал.

Дверь открыл грузный мужчина лет пятидесяти пяти. На нем была рубашка цвета хаки с короткими рукавами, выглядевшая свежей, чистые синие рабочие штаны с биркой «Dickies» на одной штанине и кроссовки, хотя он был таким большим, что, вероятно, на длинные дистанции не бегал.

– Джон? – спросил он.

– Да, сэр, я пришел к Марии.

– Входи-входи, – и он открыл дверь. – Я – Том Грей.

Я поднял связанную руку, чтобы объяснить, почему мы должны пожимать левую руку («Разбил руку», – сказал я); кондиционер ощущался как настоящая благодать в этом жарком августовском дне. Он указал мне на кресло в гостиной.

– Салли, – позвал он, – Джон пришел.

Вошла Салли, такая же миниатюрная, как и ее дочь, с такими же рыжими волосами и бледным лицом.

– Джон, приятно познакомиться. Я не запомнила твою фамилию?

– Бак, Джон Бак. – Я пожал ей руку, левую – правую. Она незаметно заметила повязку на моей руке, но все равно продолжала держать ее в своей несколько секунд, словно эта встреча была для нее особенной и значимой.

– Мы рады знакомству с тобой, Джон. Присаживайся. Напиток хочешь? Безалкогольный или вода? – спросила она. Мы присели и ждали.

– Нет, нам скоро нужно будет идти.

Как и весь дом Грея в Скай-Грей, он выглядел уютным и жилым: старая мебель, которую можно было бы отремонтировать или заменить, разные стулья у кухонного стола, все как обычно.

– Итак, чем ты занимаешься, Джон? – спросил Том.

Он выглядел очень заинтересованным, словно не встречал много парней для Марии и хотел быть уверенным, что будет задавать правильные вопросы.

– Работаю администратором в больнице «Милосердный Господь». Организую встречи для врачей, провожу лекции, помогаю с получением лицензий и так далее. – сказал я.

Том кивнул и спросил:

– Как ты повредил руку?

– Во время столкновения два месяца назад. – сказал я.

Том пошатнулся от этой информации, и Салли тоже.

– Ого, ты был вовлечен? – произнесла Салли.

– Немного. Мы не должны говорить слишком много, чтобы защитить некоторых людей, которые могут стать мишенью для мести, и тому подобное, – сказал я. Я становился все более искусным в отвлечении людей от их настоящего интереса.

– Ну, я просто хочу быть уверен, что Мария в хороших руках, – сказал Том, стараясь быть вежливым.

– Если беспокоитесь, я могу... – начал я, но меня прервали.

Сзади меня раздалось довольно решительное:

– Не смей думать об уходе.

Мария. Я встал и повернулся. Она была одета в голубой сарафан, оставлявший ее руки обнаженными и даже показывавший небольшое декольте. Ее рыжие волосы доходили до плеч и были зачесаны назад от ее глаз. Ее заявление было не в ее основанном на застенчивости характере что она проявляла в церкви; возможно, в собственном доме она чувствовала себя более спокойно. Она улыбнулась.

– Я не ошибся. Ты прекрасна, Мария, – сказал я, глядя на нее и зная, что не должен этого делать.

– Да, ты такая, – сказала ее мать. Мы немного понаблюдали за ней.

– Я заказал столик, – сказал я. – Нам пора идти. Я бы с удовольствием поговорил с вами со всеми. Может быть, когда вернемся?

Том сказал:

– С нетерпением жду.

Я сказал:

– Мы просто едем ужинать за город и не будем опаздывать. Познакомились мы только сегодня. О, и если волнуетесь, то можете позвонить отцу Филу; он знает меня довольно хорошо. Я живу в вашем приходе с конца июня.

Салли спросила:

– Так это ты? На мессе было объявлено, что он взял себе квартиранта, поскольку дом такой большой, но не назвал имени.

– Конечно, малыш, – сказал Том, стоя рядом с Салли. – Позаботься о нашей девочке.

Салли посмотрела на Марию.

– У тебя есть контакты для экстренных случаев? Номера важных людей?

Мария кивнула и отвернулась.

– Тогда проведите время хорошо, – сказала Салли. Том кивнул. Он взглянул на меня, а я на него. Это был серьезный и напряженный взгляд. Он любил Марию.

Мы ушли. Во время нашего ужина я узнал, какие это номера. Мы пошли в итальянский ресторан из сети, не очень изысканный. Найти его было просто, он располагался на соседней улице от жилища священника, но за городом, недалеко от Гринвилла. Наш столик был готов вовремя, даже в шумный пятничный вечер.

Мы обсудили ее и то, как священник познакомил нас. Она рассказала о том, что после нападения восьмь лет назад она погрузилась в тяжелую депрессию, начала бояться выходить из дома и не могла говорить по телефону. Затем последовали годы консультаций, приема препаратов от тревоги и депрессии. У нее никогда не было мыслей о самоубийстве, но она закрылась в своем доме. Наконец, после около трех лет еженедельной терапии она начала бегать. В старших классах она занималась бегом с некоторым успехом. Сначала она уговаривала мать или отца следовать за ней на велосипеде или в автомобиле. Позже они отказались, и она стала бегать одна: всегда на людных участках днем. Затем два года назад кто-то помог ей найти работу в мотеле, и теперь примерно раз в неделю она ходит в магазин или торговый центр, обычно с матерью, иногда кто-то подбирает ее и отвозит домой. В церковь она ходит сама, обычно проходя пешком три квартала. И по-прежнему каждую неделю посещает терапевта.

– Итак, ты знаешь, почему отец познакомил меня с тобой, – сказала она, – теперь почему он познакомил тебя со мной?

Вполне справедливо. Говорить о своем браке мне было труднее, чем о теракте.

– До этой недели я был женат. После теракта в больнице моя жена призналась, что у нее был трехлетний роман с одним из пострадавших. Она думала, что он о ней позаботится в своем завещании. Сказала, что никогда меня по-настоящему не любила. В общем, оказалось, что ни один из наших детей... – Тут мне пришлось остановиться, потому что мой голос дрогнул, и Мария положила свою правую руку на мою левую на столе, пока я смотрел в сторону. Я посмотрел на ее руку, бледную и маленькую, с тонкими пальцами, а после – на мою. Мой голос был лишь шепотом, когда я сказал:

– Ни один из них не был моим. Биологически. Старшему два года, а младшей четыре месяца.

Я сделал паузу, успокоился и продолжил чуть громче:

– Она подала на развод. У меня нет средств, чтобы бороться за опеку над детьми, которые биологически не мои, а ее адвокат уведомил нас, что она станет утверждать, будто я жестоко обращаюсь с детьми, если я не соглашусь на ее условия... В конечном итоге моя жена получила то что хотела, хотя думала, что получит деньги из наследства парня. Он не оставил ей ничего, но дети получили понемногу. Ей будет трудно сводить концы с концами, если только она не воспользуется их деньгами или не устроится на работу на лето, и тому подобное. Или вскоре снова выйдет замуж. Она – учительница. Я не плачу ни алиментов, ни содержания на детей.

Внезапно я замолчал, подавленный, но без слез.

– Ты любишь детей? – спросил я.

– Да, – ответил я, мое лицо искажено страданием, а голос понизился и смягчился. – Но я больше не уверен в том, что это так здорово. Майкл и Сара, мальчик и девочка. Их отец работал хирургом в моей клинике. Он флиртовал с несколькими женщинами, хотя у самого была жена и двое детей на Восточном побережье. Моя жена ничего не знала об этом. Их роман продолжался около трех лет. Она была такая жестокая, рассказывая все это мне, но не понимала, что он обманывает ее. Дети, вероятно, скоро меня забудут, если Сара вообще когда-нибудь вспомнит меня. Я не знаю, что будет для них лучше.

Должен ли я признаться, что иногда размышлял о том, чтобы похитить их? Убежать в самую глушь Африки или самую глубину Амазонки, или, быть может, в Таллахасси?

Наступило молчание, и мы посмотрели друг на друга.

Она заговорила первой:

– Понимаешь, я не... Мне не нужны быстрые отношения, Джеймс. Это было бы трудно пережить.

– И я не хотел бы этого. – Я колебался. – Мы просто позволим всему развиваться так, как будет лучше, без давления и принуждения.

Мы выпили вина и не обращали внимания на то, что иногда наступало короткое молчание.

Когда мы пришли к ее входной двери, я держал ее за руку. Она сказала:

– Я хотела бы поцеловать тебя перед сном, но уверена, что мама и папа хотят поговорить с тобой.

– Тогда просто поцелуй меня сейчас.

Она это сделала. У маленьких худых девочек бывают такие нежные губы, а их руки бывают удивительно крепкими, или это только у рыжих? Наконец-то я был выше и мне это очень понравилось.

О стрельбе я рассказал ее родителям в самых общих чертах, пока мы потягивали пиво, а за окном всходила луна. Сказал, что случайно прострелил руку, и они решили улыбнуться, но это не показалось им глупым. Я сел в одно из мягких кресел из дерева и обивки, которые, как мне кажется, были родом из This End Up, и через несколько минут Мария подошла и села на него, обняв меня за плечи. Я закончил рассказ.

– В итоге я слегка покалечился, но примерно в этот же момент все и закончилось, – сказал я.

Сомнения Тома не рассеялись.

– Ты правша? – Я кивнул и наклонил голову к нему.

– Так как же...?

Он понял, я думаю. Он видел то видео и видел, как я стреляю левой рукой; возможно, заметил, как размыто дрогнула моя правая рука, когда в нее попала пуля. Я посмотрел на него и увидел, что он старается не комментировать, держа свои мысли при себе. Он оглянулся. Мне показалось, что я увидел легкий кивок.

Я заговорил, заполняя пробел, который должен был заполнить он. Было уже позже одиннадцати, и для ужина в тот же день было достаточно поздно, когда я с кем-то познакомился.

– Мистер Грей, миссис Грей, как я понимаю, Мария происходит от первооснователей города. Мне не терпится услышать эту историю, очень. Я уже ухожу. Надеюсь, вы не возражаете против моих встреч с Марией. Если она захочет увидеться со мной. Мария, я с тобой свяжусь. Очень скоро, – сказал я, улыбаясь.

Она проводила меня до двери и закрыла ее за мной.

***

В начале августа в Огайо бывает очень жарко, и даже вечером жара может ударить вас как стена. К тому времени, как дошел до своей машины, я был весь в поту. Это мне урок: все отношения рано или поздно наталкиваются на стену. Утром мы встретились, рассказали каждый о своих психических неврозах и поцеловались. Этого оказалось достаточно для одного дня. Я потерял Карен Энн, Дилана и Хэнли. Ни в чем нельзя было быть уверенным. Чтобы быть сильным, мне требовалось что-то человеческое, что-то эмоциональное. Возможно, для того, чтобы это продлилось.

Так начался первый этап ухаживания за Марией Грей. Прошли дни. В воскресенье я созвонился с ней и мы поговорили несколько минут. Во вторник ближе к вечеру заметил, как она активно двигается. В среду связался с ее родителями, чтобы узнать, не возражает ли она против того, чтобы я приехал забрать ее после работы и провести время вместе. Ее мама подумала, что это было бы приятно, хотя она может немного расстроиться из-за грязной одежды после работы.

– Я уверен, что даже грязная она выглядит очаровательно, – сказал я.

Ее мама посоветовала мне продолжать и сообщила, где можно припарковаться.

Я приехал на несколько минут раньше и опирался на машину, чтобы привлечь ее внимание. В 15:35 она вышла со своей подругой, шутя и смеясь. Когда она заметила меня и остановилась. Она провела рукой по волосам, а ее подруга поняла ее замешательство и посмотрела в мою сторону. Мария улыбнулась и кивнула головой, после чего что-то сказала подруге, взяла ее за руку и потащила за собой.

– Привет, я решил подвезти тебя домой, – сказал я, когда они подошли.

– У тебя найдется место для Евы? Это Ева, а это Джон Бак. Джон, это – Ева Домингес Лопес-Виллардо или как-то так, – с улыбкой представила она.

Я протянул левую руку Еве, которая была около 40 лет:

– Рад познакомиться, Ева, – сказал я.

Она ответила:

– Так вы – тот парень, о котором Мария говорила!

– Приятно слышать. Проходите вперед, дамы, мне нужны указания.

Эти двое смеялись много и я заметил в Марии откровенность и открытость своей личности. Они разговаривали о работе и интересных случаях там, о насмешках своего начальника, о своих родителях, церкви и детях Евы. Все, что касалось Евы, вызывало у них юмор, и от этого глаза Марии становились ярче, а голос – звонче.

***

В Марии есть какая-то глубоко скрытая хрупкость, как будто она находится на краю пропасти, и не требуется многого, чтобы подтолкнуть ее к стабильности. Говорила она очень, очень тихо, особенно в начале разговора. Очевидно, она каждый день сталкивается с желанием уйти. Она просто предпочла бы не работать, не есть, не одеваться, не двигаться, не включать телевизор, не читать, не убираться, не играть. Нет. Было трудно начать. Мне потребовалось несколько бесед с ней и ее матерью, чтобы это понять. Ужасный опыт изменил ее навсегда.

Единственный.

Поэтому я старался видеться с ней раз в два дня или около того, чтобы она могла на меня рассчитывать, но при этом не чувствовать давления. После того первого раза я появлялся, чтобы отвезти ее домой, или махал ей рукой, когда она пробегала мимо в привычном месте пробежки, или просто звонил ей по телефону. Так продолжалось некоторое время, и по мере того как это длилось, я без предупреждения заходил в гости (думаю, ее мать всегда была рада меня видеть) или звонил и встречался с ней в кафе-мороженое или в «Старбаксе».

Мы побывали на двух бейсбольных матчах «Дейтон Дрэгонс», так как их сезон подошел к концу. Я сводил ее на шоу в Цинциннати, но в воскресенье днем, так что после наступления темноты мы не бывали в городе. Она пригласила меня на свадьбу и соответствующий прием одного из своих кузенов. Мы танцевали. И снова я понял, насколько это прекрасно – держать в своих руках женское тело, такое маленькое и тонкое, как ее. Я отреагировал на нее так, как мужчина реагирует на женщину, и думаю, это ее удивило: она на мгновение замешкалась, почувствовав мое прикосновение к своему бедру.

В эти два начальных месяца - август и сентябрь, она познакомила меня с родственниками - тетей, дядей, кузенами, а даже со старым знакомым из школы. Я осознал свою ревность, несмотря на то, что прошло уже 12 лет и он женат и имеет ребенка.