Учительница. Вера в техникуме. Из сборника Голая учительница

Директора техникума звали Карл Иванович Гроссман, что означало на всех ведомых Вере языках – большой человек. А Гроссман оказался маленьким, почти карликом, с лысой головой, похожей на Колобка, неведомо как взгромоздившегося на короткую толстую шею. Но, похоже, он не испытывал от своего небольшого роста неудобств, и Веру он приветствовал ласковой улыбкой и распахнутыми объятьями.

Гроссман соскочил с кресла и кинулся ей навстречу, но Вера протянула ему письмо Просторова. Он порывисто его схватил, вернулся за стол и жадно прочитал, то и дело, поглаживая голый череп. При этом Карл Иванович произносил междометия: «А! О! У! ». Затем он бросил письмо в стол и сказал:

— Да, голубушка, Вы зачислены!

И весь засиял, как медный самовар. Карл Иванович Гроссман любил делать добро, не забывая, впрочем, и о себе.

— Это дело надо отметить! – радостно закричал Гроссман. – Наташенька, принесите нам выпить и закусить!

Тут же вошла высокая стройная и очень красивая брюнетка с подносом и поставила на директорский стол бутылку с темным вином и две тарелочки с бутербродами. Вино – какой-то портвейн, а бутерброды – одна половина с черной, а другая – с красной икрой. Она, Наташенька, налила по полстакана директору и Вере, и удалилась, чуть виляя бедрами, плотно обтянутыми серой юбкой. Директор вылил в неожиданно широкий рот портвейн, сложил два бутерброда икрой друг к другу и осторожно откусил, тихо урча, как голодный кот.

Он жевал, а рукой показывал Вере, не стесняйся, чувствуй себя как дома. Вера тоже выпила свои полстакана и сделала из двух бутербродов один. В горле засаднило, но сливочное масло и слабосоленая икра сделали свое дело, смягчили винный спирт.

Когда тарелочки опустели, а вино закончилось, Гроссман повел Веру смотреть комнату отдыха. «А что там? ». – спросила она, поддерживаемая с двух сторон, слева – секретаршей Наташенькой, справа – директором Гроссманом. Он уже не казался Вере маленьким, он словно рос в ее глазах, и стал очень большим, когда они вошли в комнату отдыха.

— Вот! – сказал директор и обвел большую комнату без окон. – Прибежище одинокого мужчины. Там, за дверцей, туалет и ванна. Не надо?

— Не надо. Может, потом?

— Ага! – сказал директор и толкая Веру к красно-оранжевому алькову в широченной двуспальной кроватью. – Потом, так потом.

Он лихо расстегнул узкий ремень на широких темных брюках, и они сами упали на пол.

— Ты-дынс! – сказал директор, когда стянул вниз трусы, и его длинный изогнутый член радостно выскочил на свет. - Ничего, что я попросту, по рабоче-крестьянски, без кондома?

Вера махнула рукой, а, все равно, и опрокинулась поперек кровати.

Честно говоря, это соитие никакой радости Вере не принесло, то ли от слишком длинного члена, то ли от того, что рядом стояла прекрасная секретарша с плошкой теплой воды в одной руке и тряпочкой в другой. Директор Гроссман старался, как мог, и капли пота падали на Верин волосатый лобок и немного жгли.

А потом, когда внутри еще немного ныло от глубоких ударов, Гроссман от нее отлип и лег рядом, тяжело дыша.

— Вся моя беда в том, что еще ни разу не принес удовлетворения женщине. Ни одной. И они мне не принесли.

Он лежал рядом с Верой, его член скособочено смотрел на четыре ноль-ноль, а Наташенька заботливо омывала тряпочкой его член, осушала головку полотенцем и закрывала ее крайней плотью. Затем она так же заботливо омыла Верины губы, а директор велел ей одеваться и убираться.

— Вероятно, это все от онанизма, – на прощание сказал Гроссман с грустью. – Девушки страны Советов, не занимайтесь онанизмом!

Вера в коридоре одернула подол и поняла, что она теперь не школьница, а студентка техникума. Теперь только учиться, учиться и учиться.