Макаров. Иные. Монастырь

Электричка домчала начинающего инкуба Макарова до городка Малый Яр за два часа. Он вышел на платформу, вдохнул бензиновые пары привокзальной площади, нашел остановку автобуса и присел на скамейку в тени огромной липы. Джина осталась в столице, сказала, что подъедет через пару дней, и Вовка был предоставлен самому себе. Он сидел, наслаждаясь жарким солнцем, горячим ветром и медовым запахом цветущей липы. Как-то в далеком детстве они с ребятами играли в ножички под таким же деревом, и кто-то предложил: «А давайте играть, кто кепку выше бросит! ». По тогдашней моде все ходили в головных уборах, а у Вовки на голове была тюбетейка, красивая, темно-зеленого бархата, и он ее тоже подбросил. Выше, или не выше, уже было неважно, потому что тюбетейка обиделась и больно ужалила Макарова в руку. Пчела повисла на собственных кишках, мама ее оторвала и придавила, вытащила жало, но рука уже раздулась, к вечеру став толще раза в три. На следующий день ребятишки рассматривали распухшую ладонь, тыкали в нее пальцами и, вообще, страшно завидовали. Но слава оказалась недолговечной. На четвертый день опухоль спала, оставив после себя нестерпимый зуд.

Пробыв пару дней в шкуре Иного, Вовка обнаружил, что его член стал индикатором женского внимания, распухая и наливаясь зудом желания. В электричке было полно разновозрастных женщин, и Макаров развлекался рассматриванием их нижних аур, определяя целок и степень желания. Поиметь кого-то в вагоне не было никакой возможности, и Вовка вышел в вонючий зассаный тамбур, где банально спустил на грязный пол. А теперь член снова наполнился силой и жаждой совокупления.

Макаров поднял голову и обнаружил, что перед ним стоит женщина и пристально рассматривает его выдающиеся причиндалы, проступавшие горбом сквозь тонкую плащёвку летних брюк. Солнце светило ей в спину, но способности Иного позволили рассмотреть подробности даже в контрсвете. Если коротко, это была сильная женщина, удивительно гармонично сложенная. И впечатления не портил даже свободно висевший темно-серый комбинезон, небрежно прихваченный на талии поясом, не скрывавший высокой груди и широких бедер.

— Вам куда ехать-то?

Вовка встал и церемонно поклонился.

— Владимир Макаров, в отпуске. Путешествую вот. В деревню надо. Скрипоровка называется.

Она секунду раздумывала. Милое круглое лицо, короткий чуть вздернутый нос, выбившиеся из-под белой косынки наобвяз светлые, выгоревшие на солнце пушистые волосы. Типичная славянка лет сорока с яркой зеленой нижней аурой. Она стояла возле машины ГАЗ, именуемой среди шоферов Шишигой за шуршащее звучание номера «шестьдесят шесть». Когда Шишига подъехала, Вовка и не слышал.

— Куда садиться-то, в КУНГ?

Она осторожно усмехнулась.

— Зачем, в кабину. Там места много! А в кузове у меня рубероид, краска, доски.

Забираться в кабину было неудобно. Макаров встал на выступающую осевую коронку, ухватился рукой за скобу, и только потом, кряхтя, забрался в кабину. Женщина уже сидела на водительском месте и поправляла волосы, глядя в маленькое зеркальце. Ловкая, подумал Вовка, устраивая на коленях рюкзак, и сильная. И кабина у этого ГАЗа была неудобной. «Капот» торчал между водительским и пассажирским местом, и грелся. Она похлопала по нему рукой.

— Кладите сюда.

— Я уж лучше в ноги.

— Как хотите. Поехали?

— Вперед к победе коммунизма!

Она заливисто рассмеялась, и ее груди под комбинезоном заходили ходуном.

— Вас как зовут-то, водитель танка ГАЗ -66?

— Наташа!

— Очень приятно. Вот и познакомились!

Доехали быстро. Скрипоровка на реке Лаже. Эту маленькую деревушку Вовка Макаров выбрал еще в Москве, когда вместе с Джиной изучал подходы к монастырю. Вовка занял целую пустующую избу на отшибе, а Наташа все не уезжала, для вида копаясь в моторе. Дело шло к вечеру, когда Макаров вымел мусор из сеней на крыльцо, а Наташа, подняв кабину, все гремела ключами при свете заходящего солнца. Вовка отбросил березовый веник в сторону, подошел к Наташе и похлопал ее по упругому задку, туго обтянутому серым комбинезоном.

— Пошли, искупаемся?

Из-под белой косынки выбились прядки светлых волос, а глаза сияли, когда она повернула голову.

— Ой, а у меня и купальника нет.

— У меня тоже. Будем купаться голыми, – пожал плечами Макаров. – Это так романтично!

С крутого берега Лажи открывался отличный вид на луг на другом берегу, на ольховый кустарник, и на огромную красноватую луну, вылезавшую из-за далекого горизонта. Наташа спрыгнула с переднего бампера и встала рялом с Макаровым.

— Красиво тут! – сказала она, пытаясь поправить волосы тыльной стороной ладони.

— Подождите-ка!

Вовка помог Наташе справиться с непослушными прядками, и прижал к себе ее сильное тело. Наташа охнула, но Макаров отпустил ее.

— Пошли, окунемся!

Луна уже светила вовсю, когда они спустились под берег и нашли место, где кусты и трава отступали, обнажив узкую полоску песка.

— Купаться будем тут! – твердо сказал Вовка и стянул через голову майку. – Теперь Вы.

Наташа поглядела на его рельефную мускулатуру и скинула с плеч помочи комбинезона.

— Теперь блузку, – скомандовал Макаров.

Она расстегнула первую кнопку у шеи, показав ложбинку между грудей, а затем решительно потянула за тонкую ткань, с треском расстегнув батник с короткими рукавами и показав простой белый лифчик с застежкой на крючках спереди. Три крючка Вовка расстегнул сам, выпустив на волю двух белых лебедей с красными клювами – ее большие каплевидные груди, которые начинались где-то у шеи. Потом отошел на два шага в сторону, любуясь содеянным, и расстегнул пуговицу на брюках, затем – молнию, а Наташа расстегнула пояс на комбинезоне и спустила его на песок, оставшись в белых трусах-шортах. Тогда Макаров стянул брюки и приспустил трусы, освободив из сатинового плена своего застоявшегося «коня». Тогда и Наташа освободилась от плотных трусов и застыла, как статуя из серебра, заложив руки за шею.

Хорошо, что женщины среднего возраста редко бреют волосы под животом, подумал Вовка, есть что потрогать, и за что потянуть. Светлые радостные волосики блондинки Наташи были шелковистыми на ощупь и, словно сами собой, накручивались на палец. Макаров потянул за волосы, раздвинул нежные губки, и крошечный клиторок призывно дернулся под его пальцем.

— Пора, пора, Володенька! – жарко прошептала Наташа и безвольно, словно в обмороке, опустилась на песок...

Потом они долго плавали в сверкающей серебряными бликами воде, жадно целовались, как подростки, и опять отдавались друг другу на речном песке. Сколько раз Вовка входил в Наташу и сколько раз он отдавал ее зрелому телу живительную влагу, начинающий инкуб и не помнил, только Наташа к середине ночи потеряла сознание, и Макаров, взвалив ее на плечо, отнес в избу. Он положил ее на старую железную кровать, нажал пальцами на подбородок, и вдохнул в нее Силы. Совсем немного, всего чуть-чуть, но и этого хватило с избытком, чтобы она порозовела, глубоко вздохнула и открыла глаза.

— Ты полежи тут, а я за одеждой сбегаю! – сказал Вовка и, как был голый, выскочил за дверь, а когда вернулся, Наташа уже спала, ровно посапывая чуть вздернутым носом. Он укрыл ее одеялом, и сам прикорнул рядом.

Утром Макаров скормил Наташе бутерброды, и смотрел, как она жадно ела, запивая их остывшим сладким чаем из термоса. Она, насытившись, вытерла губы маленьким носовым платком и засобиралась в дорогу.

— Подожди, Наташ, куда спешить, сегодня вроде выходной.

— В монастырях не бывает выходных, – промолвила она, одеваясь. – Тем более у меня.

— А ты там кто? Шоферишь по найму?

— Не только, – слегка смутившись, ответила Наташа. – Я там игуменья

Ох, ё, игуменья, подумал Макаров. Впрочем, монахиня тоже человек. И женщина.

Вовка хотел чмокнуть ее за ухом, но только шепнул фразу из старой песни:

— Крепче за баранку держись, шофер!

Полдня Макаров посвятил осмотру деревни, познакомился с тремя толстыми бабками, и даже одной починил радиоприемник, поставив «жучок» вместо плавкой вставки. А к часу за ним заехала Наташа на своей Шишиге. Они снова были на «Вы», словно минувшей ночью между ними ничего не было. Вовка снова устроился в кабине на пассажирском месте и опять удивился неудобному, на его взгляд, управлению.

Надо сказать, что рычаги управления у этой машины были расположены крайне неудачно, справа и сзади от водителя. Наташа что-то там дернула, поплясала на педалях, и Шишига, бодро взяв с места, побежала по пыльной улице. Затем машина свернула на проселок и покатила по большаку вниз к реке, над которой вдалеке уже белел монастырь.

— И чего интересного в этом монастыре?

— Во-первых, он древний, во-вторых, его штурмовал Наполеон, а в- третьих, он – женский.

— Значит, меня туда не пустят! – поник головой Макаров.

— Ну, что Вы! Это же не баня! Там гостиница есть. Нужно только попросить приюта.

Машину перед воротами качнуло, и она въехала в широко раскрытые ворота. Наталья затормозила и жестом предложила Вовке выметаться.

— Вон гостиница! Войдете в дверь, скажите, я позволила.

После жаркого полдня в кабине и в закрытом от всех ветров монастырском дворе прохлада и полумрак гостиницы показались тихим раем. За столиком сидела пожилая дородная женщина в монашеском облачении и читала толстую книгу.

— Здравствуйте, матушка! – смиренно сказал Макаров. – Мне разрешено...

— Я знаю. В окно видела, – мягко прервала его монахиня. – Называйте меня сестра. Сестра София.

Она встала из-за стола, и показала связку ключей.

— Пойдемте, я покажу Вам комнаты.

Она пошла впереди по лестнице, Вовка – за ней, уткнувшись взглядом в выпуклые ягодицы, шевелившиеся в такт шагам, и в розовые пятки в шлепанцах, выглядывавшие из-под подола рясы.

Наконец они поднялись на второй этаж, и София, тяжело дыша, сказала:

— Можете занимать любую из четырех. Две выходят окнами во двор, две – за стены.

— А если я две займу? Чтобы одна во двор, а другая наружу.

— Да хоть все четыре! – рассмеялась София, трясясь всем телом. – Все равно никого больше нет!

— А платить?

— Не надо платить. Поможете, чем можете, и ладно.

Она отперла две комнаты и удалилась. А Вовка вошел в ту, которая выходила окном во двор и огляделся. Узкая клетушка: железная кровать, табурет, тумбочка и шкаф. И запах ладана. Макаров поднатужился и распахнул забухшее окно. В проем хлынула жара, и Вовка закрыл окно на шпингалет. Затем открыл тумбочку, задавил тощего таракана и сунул туда рюкзак. Потом открыл шкаф и там увидел забытую кем-то холщевую рубаху, подрясник и рясу. Все гигантских размеров. Если придет хозяйка одежды, подумал Макаров, я помогу ей это все надеть. Будет весело!

Он уселся на табурет, раскрыл тощую брошюру с названием монастыря на обложке и углубился в чтение.

Особенно заинтересовала Вовку главка с распорядком дня, из которой следовало, что

в 6 часов утра — Божественная Литургия.

Затем трапеза.

Служба в храме — молебны, панихиды.

Послушание — различный труд. Как на территории храма, так и вне. Обед.

В 17:00 — вечернее богослужение.

Ужин в 20:00. Далее чтение вечернего правила и молитва.

Отход ко сну в 22:00.

Макаров отложил брошюру и посмотрел на свои китайские «Командирские». До официального обеда было еще три часа, и Вовка достал рюкзак, вынул оттуда два бутерброда, приготовленные заботливой Джиной, съел и запил их крепким чаем из термоса. Стало легче, и Вовка снова взялся за брошюру с главой, из которой он узнал о тех людях, которые могли находиться на территории монастыря, и степени послушания, которую они могли нести:

Первая ступень — трудник. Человек, который живет и трудится в монастыре, но не думает в дальнейшем стать монахом.

Послушник — трудник, прошедший послушание и получивший благословение носить подрясник.

Рясофорный послушник. Его благословили на ношение рясы.

Следующая ступень — инок. Ему выстригают крестообразно прядь волос и дают новое имя (в честь святого).

Малая схима. Человек дает обеты послушания и отречения от мира.

Великая схима. Даются те же обеты, опять выстригаются волосы и изменяется имя небесного покровителя.

В конце брошюры на обложке кто-то приписал шариковой ручкой следующее:

— Трудники могут снимать жилье самостоятельно и приходить в монастырь только на работу. Или жить в специальном доме для трудников. Настоятели, монахи и послушники живут в кельях на территории монастыря. Кельи — это небольшие отдельные комнаты. Обычно у каждого человека своя келья. Иногда живут по двое. Обстановка простая: иконостас, кровать, стол, стул, шкаф. Вот, пожалуй, и все. Нельзя без уважительной причины посещать чужие кельи. Праздные разговоры не приветствуются. Монахи должны проводить время за молитвами и размышлениями, а не за пустой болтовней.

Причем предложение «Иногда живут по двое» было подчеркнуто дважды! Особый знак!

Полчетвертого вереница чернорясок потянулась в отдельно стоящее здание, маленькое и одноэтажное. Часть монахинь втянулось в него, а другая, большая, осталась снаружи. Солнце уже ушло на другую сторону гостиницы, и Макаров смело открыл окно, взял маленький бинокль и принялся наблюдать за толпой. Сначала ничего не происходило, и монахини смиренно стояли понурив головы, а затем их здания вышли другие сестры, непокрытые и в одних белых просторных рубахах до пят. Они стали размахивать руками и что-то с жаром говорить. В этот момент в дверь робко постучали, Вовка едва успел спрятать бинокль и слезть с подоконника, как дверь распахнулась, и на пороге возникла сестра София с горящим взором и румянцем на морщинистых впалых щеках. Она была с непокрытой седой головой, в одной белой холщевой рубахе и выглядела очень недовольной. София всплеснула руками и воскликнула:

— Опять насос не работает!

— И что? – спокойно сказал Макаров, с интересом рассматривая нижнюю ауру монахини необычного желто-зеленого цвета.

— А то, что сестры не могут помыться перед трапезой! – с жаром ответила София.

— Я бы мог посмотреть ваш насос. Ничего гарантировать не могу, но.... А пока можно помыться в реке. Лето на дворе!

— И то правда! – воскликнула София и умчалась, шумно топоча толстыми ногами по железной лестнице.

Вовка пожал плечами и отправился к одноэтажному зданию, возле которого бушевали почти шекспировские страсти.

Возле помывочной Макарова поджидала матушка игуменья Наталья, и ее аура просто сияла зеленым светом сквозь белую холщовую рубаху без рукавов. Она белыми голыми руками романтично обняла тощую березку и сказала низким вибрирующим голосом:

— Это Вы хорошо придумали отослать сестер на реку. Пойдемте внутрь!

(Продолжение следует)