Из деревенской жизни. Дед и Нюрка - 3. Серия: Секс истории из жизни

Нюрка, зараза, скачет, ровно в автобусе, который два раза в день, если не сломается, ходит от нашей деревни до города. Старый, подвеска никудышная, а дорога у нас известная: семь ухабов, восемь колдобин и без счёта кочек на версту. Скачет и с мысли сбивает. Да и как тут чего расскажешь, коли она своей толстой жопой весь кислород из меня выколачивает. Раскормил, едрит кудрит, на свою голову. Раздобрела девка. И так не отличалась худобой, а тут вовсе разботела, ровно беременная. А может и правда беременная? Вот смеху будет, когда внучка от деда понесёт и родит. И кто это будет? Правнучек? Сыночек? Вот же будет головная боль для регистраторши в сельсовете. А спрошу-ка я.

— Нюр, а Нюр. Да перестань ты скакать, егоза! Обещалась смирно сидеть, так сиди.

Нюрка огрызается

— И как на нём смирно усидеть? Зачем тогда садилась? Жопу притулить было некуда?

— Да ты тихонечко задницей ворочай. Ты же умеешь. Третьего дня как крутила, когда думала, что я сплю.

— Ах, ты! - Нюрка взвилась, едва не соскочив с седла. То есть с хуя. - Ах ты, старый извращенец! Я там изгалялась, чтобы его не потревожить, а он...

— А он лежал и блажал от удовольствия.

— Всё, я обиделась.

Нюрка демонстративно отвернула физию, засопела, выражая крайнюю степень возмущения, но слезать с меня не стала.

— И вообще, ты обещал рассказать, так рассказывай.

— И чего я обещал? Ты ж из меня все мозги вытрясла. Про что рассказывать-то?

— Дед, ты дурко-то выключи. Про тётку свою. Кстати, она мне кем будет?

— Так. Если мне тётка, твоей матери бабка, то... Да сама посчитай.

Нюрка заржала, ровно кобылица, призывающая жеребца. Заколыхалась всем телом.

— Дед, ну ты и даёшь!

— Нет, унученька, это ты даёшь, а я беру. Испокон веку так было, и до скончания веку так будет. Придумали чего-то, феминизму какую-то. Сколь веков вас, бабский пол ставили раком, и ещё столь же будут ставить.

— Дед, пока что я на тебе гарцую.

— Нюрочка, а скажи-ка мне, внученька дорогая, это твой хуй во мне? Али всё же мой в одной из твоих любимых дырок? Молчишь? От и оно.

— Дед, да я не про то. Я анекдот вспомнила, как ты сказал посчитать.

— Это какой жа? Я анекдоты страсть как почитаю.

— Да старый уже. Идёт прапорщик. Весь из себя такой нарядный. Только что новенькие часики купил, электронные. Навстречу пацан.

— Дядь, скажи, сколько времени.

Тот смотрит на часы. На циферблате цифрами одиннадцать, две мигающие точки и сорок семь. Задумался прапорщик.

— Так, одиннадцать разделить на сорок семь... Одиннадцать... Слышь, пацан, ну-ка её на хер. Некогда мне, сам дели.

— Ладно. Нюрка, да не скачи ты на мне, как коза кружливая. Дай сосредоточиться.

— Могу вовсе слезть, раз не нравится.

— Ну и слезай к такой матери.

— Жди. Только шнурочки поглажу. Всё, дед, не буду скакать. Так пойдёт?

Медленно закрутила задом, почти не приподымая его.

— Пойдёт. Слушай

Было это... Да не помню я ужо, когда то было. Помню только парнем тогда был. Да в то время парнем-то считали с той поры, как мог о себе позаботиться и работу робить. Девки тоже рано созревали. Иная в шестнадцать уже дитя тетешкала. Позвала меня тётка моя, сестра материна Тамарка. Старшая, стало быть. У матери-то их было столь, что хоть команду спортивную собирай. А мужиков в роду оставалось раз-два и всё, некого считать, все закончились. Да их вовсе мало оставалось, мужиков-то. То стройки какие вербуют народ. Он туда шасть, а отудава возврата и нету. Ну да то печаль-кручина не моя, бабская. Они, бедные, без мужиков-то на стены лезли. И ежели с проблемой известной еле как справлялись, то вот без мужской руки в доме было дело швах.

Нюрка, слушавшая открыв рот и еле елозящая задницей по бёдрам, перебила

— Дед, а как с известной проблемой справлялись?

— А вот как ты давеча. Кто сам себя, кто искал кого. Бабы мужиков и не ревновали вовсе. Постучит такая в окошко: Нюр, мой у тебя? Смотри, на работу пусть не проспит. И покорми его. Да тормозок на обед сгоноши. Не вру, ей-ей не вру. А уж пацаны, как в силу мужскую войдут, как семя пускать станут, так нарасхват. Им-то в радость: сёдня одна, завтри другая. Вот я к тётке-то и поехал.

Парень я был в ту пору уже рукастый. Талант, стало быть такой, что тянуло к работе интересной. С техникой, с електричеством. Ну да приехал я к тётке. Дня два работал уже. Тётка-то не в пример нам богато жила. Ну не скажу, как лигархи нонешние, но богато. Ну дак заведовала чем-то там в торговле. На дефиците сидела. Тут вечером помылись, сели телевизор смотреть. А телевизоры в ту пору были вовсе не цветные. Да и крутили его не весь день и ночь, а по вечерам только. Тётка откинулась на спинку полу лёжа, глаза прикрыла и кемарит. Устала.

А на ей сорочка такая, какую наши бабы в деревне по праздником и видят, да и то не всякая. Вся в кружавчиках, да ещё и просвечивает, ровно марля. И гляжу я на тётку, и вижу скрозь ту ткань, что она голая под сорочкой-то. То исть совсем голая, как есть. Глянул на тётку. Та глаза прижмурила, сопит тихонечко. Прикорнула, значит. Ну я сорочку-то легонько приподнял.

— Дед, а не боялся, что она тебя взашей турнёт?

— Нет, Анют, не боялся.

— Ой, дед, в кои-то веки внучку Анютой назвал. Точно завтра дождь на неделю зарядит. Или в лесу что-то большое сдохло. Дед, ты не томи, рассказывай. У меня уже засвербело, так хочется дослушать.

— Знаю я, в каком месте у тебя свербит. Ты ентим местом как раз сейчас по мне и елозишь. Ну да слушай, раз нравится. А что взашей турнёт, так не боялся. Работа не доработана, куда она меня спроворит. Ну по шее схлопотал бы, да и всё.

— Дед, опять анекдот вспомнила. Подходит к поручику Ржевскому корнет Оболенский и спрашивает

— Скажите, поручик, почему вам практически все дамы дают?

Тот ус покрутил, отвечает

— Так подход надо иметь.

— Научите! Век благодарен буду.

— Подходишь эдак к даме и спрашиваешь: Разрешите вам впендюрить?

— Так можно и по морде?

— Можно и по морде. Но чаще впендюриваю. Дед, ты дальше говори. И это, дед, я кончила. Дай я слезу и рядышком полежу. Дед, а тебе потом хоть отсосу, хоть так дам. Не обидишься?

— Да куда уж там. Ты руку-то тогда убери. Да хрен с тобой, играй. Если чо, сама постелю стирать будешь.

— Постираю. Можно подумать, что ты стираешь. Ты говори давай.

— Ну слушай. Поднял я подол ой сорочки, там под ней живот пухлый и голый лобок. И не фырчи. Это сейчас никого этим не удивить. А в те времена редкость была. Полюбовался я на ту красоту. А я уж в то время очень любил женские пизды. Вот прям жизни без них не было. И смотрел бы на них днями и ночами, а уж мять их и ебать - так хлебом не корми, тока дай. Титьки тоже любил. Задрал сорочку повыше и давай тёткину сиську сосать да лизать.

— Ох, дед, и гурман же ты!

— Что есть, то есть. Глядь, а тётка и не спит вовсе. Глаза прищурила и на меня смотрит. Смотрит и не говорит ничего. Руки только задрала вверх, титьки за руками потянулись и вроде как встали. Не тряпочками висят. Я титьку-то сосу, вылизываю, а рукой бедро глажу, к лобку подбираюсь. А у тётки ноги вместях, руку не сунуть к пизде. Да тётка тут сама ноги раздвинула. На меня так от пизды жаром и пахнуло. И ароматом таким, что сразу ясно - потекла.

Пизда-то мягкая, в складочку. Это у девок молодых упругая, бутоном. А тут, видать, не одна пчела своё жало туда запускала, вот весь нектар и высосали. Лепестки-то и подувяли. Да мне не до того. Мне что разбоки устраивать. Мне добраться бы хоть и до вялого бутона, своего шмеля покормить. Нюрка, ежели и сейчас анекдот какой вспомнишь, али про шмеля, который лохматый, да ещё на хмель садиться собрался, то не стану ничего рассказывать.

— А я чо? Левая, да? Чуть что - Нюрка.

— Ладно. Да не вертись ты, корова.

— Дед, ты уж определись, кто я. То коза, теперь вот корова. Дед, я похожа на корову.

Нюрка встала на четвереньки.

— Нет. Восе не похожа.

— Ну вот!

— Не похожа. Титька у коровы одна. Это сосцов четыре. У тебя две. Сколь тебя за сиськи не дюрмыгай, молока ты не дашь. Хвоста нет. И рогов тоже пока нет. Ну да это дело наживное. Со временем появятся.

— -Чего это ради?

— А вот как замуж выскочишь, родишь кого, вот тебе и хвост. А рога тебе муж наставит.

Нюрка засмеялась

— Пока наставит... А я вот уже будущему мужу ставлю. И никто не подумает. Старенький у меня дед. Старенький, а ебёт - молодой не угонится. Ты рассказывай давай. У меня меж ног внове намокает.

— А что рассказывать? Натешился я с титьками и с писькой тёткиной вдоволь. Та вначале чуть влажная была, а уж после потекла, да так потекла. Тётка стонет, жопой крутит, навстречу пальцам подаётся. Я и стараюсь поглубже их затолкать, да внутри ими пошурудить. И тут тётка не выдержала.

— И я бы не выдержала. Мужик рядом со стоячим, - у тебя же стоял?- а ебёт пальцами.

— Вот и она вскочила, штаны мне расстегнула и сдёрнула до колен.

Сдёрнула, а потом наклонилась и хуй в рот тянет.

— Дед, она что, минет тебе делала?

— Какой такой минет? Не знаю никакого минета.

— Ну она же сосала? Значит минет

— Аня, внученька моя глупая...

Нюрка перебила

— Дед, в лесу ещё кто-то сдох. Ты меня уже другой раз Аней называешь. Но ты продолжай. Дед, а как доскажешь, я раком встану и ты меня продёрешь. Ладно?

— Ладно, ладно. И в какую дырку? А в какую захочешь.

— Ну так вот, не было минетов. Хуй сосали, это было.

— А куни?

— И куней не было. Кунки лизали. Это из песни слов не выкинешь. Мужики ли, парни ли в разговоре так пренебрежительно кинут иной раз: пиздолиз. А кто из них не лизал? Баб много, а встаёт не всегда. Вот и выкручивались. Вы думаете вы первые во всём. Было это уже. Даже в библии про то сказано, что ничего нет нового. Ну так вот тётка пососала, а пизда-то чешется, зудит. Она на меня, ровно как ты, и запрыгнула. Сдёрнула с меня штаны вовсе и села. Спиной ко мне села и скачет на моих ногах. И мне сподручно титьки её мять. Хоть мягкие, а бабьи.

Так и проскакали сколько-то времени. Потом она сползла, сил-то не осталось, в возрасте же была, на бок легла. Ну я с тыльной стороны и пристроился. Еле как кончил.

— Дед, а она-то хоть кончила?

— Да не раз. Я как спустил, так на спину откинулся, дыхание восстанавливаю. Умаялся тётку ублажать. А она развернулась, голову ко мне на живот положила, изнава хуй в рот тянет. Так он же не мытый, сопливый. Да ей без разницы. Лижет, обсасывает. Да ещё нахваливает. Потом говорит

— Мотя, - это от Матвей, значит, - я теперь вовсе без трусов дома ходить буду. Ты как захочешь, так враз подол мне задирай и всё. Я растележусь как скажешь. Мотенька, ты бы подольше погостил у меня, соколик мой ясный.

А как подольше погостишь? Дома тоже дела ждут. Да маманя.

— Дед, ты что, и прабабку мою ёб?

— Так она же тоже женщина. И тоже нашего рода. Если уж сторонних обихаживаешь, так неужто своим внимания не уделишь? Ёб, конечно. Я же тебе говорил, что и не упомню кого и сколько. Много у нас родни.

— Дед, а вот скажи мне такую вещь: Ты же в возрасте, а встаёт и стоит у тебя - молодые так не могут похвастать. Отчего это? Наследственность такая?

— Хренетственность. То бабка моя расстаралась.

— Расскажи, дед.

— Всё, отвязни, язык устал. Завтра расскажу.

— Ты, дед, как Шахерезада: будешь тянуть тысячу и одну ночь.

— Может и боле. Ты это, обещала, так давай, жопу задирай. Чего-то я и сам разохотился. Дай-ка встрамлю тебе, внучечка. Ну, Анютка, куда?

— Дед, ты веди от пупка в сторону спины. Выше, выше, ещё выше. Вот в эту тесную дырочку и вставляй. Ааахххх! Дедуля, и до чего же он у тебя твёрдокаменный. Ещё, дед! До упора! Так её, Анькину жопу. Еби, дееееддд!