Деревня Услада. Из сборника Порно рассказы в деревне Часть 1

Предисловие, или — здрасьте, будут чудеса!

Роман задуман как переплетение самых невероятных небылиц, сказок и побасёнок на деревенско-лесную колдовскую тему, восходящую к древним волхвам и верованиям язычников. Но здешние потаённые силы не противостоят христианству, как в «Вие», а творчески продолжают его заветы о верховенстве любви, милосердия, взаимопомощи, воспринимая социум в образе большого дружного дома. Герои «Услады» знают, что после трагедий ХХ века все утопические мировые идеи исчерпали себя, и находят смысл бытия не «в буднях великих строек», а в осмыслении и развитии традиций, в народной гуманистической философии.

Эротических, и причём до полного неприличия, эпизодов и отступлений в книге так много, что читателю, может быть, не поверится, что жизнь затерянной глухомани может быть насыщена затейливою стыдобой. Но на самом деле любовные страсти не взяты здесь с потолка, а увидены, услышаны или, на худой конец, прочитаны в самобытных книгах (например, в «Буколических сказах» Гергенрёдера, выходца из поволжских немцев).

А когда уже были написаны первые главы, узнал, что деревня под названием Услада действительно существовала неподалёку от нынешнего Тольятти в 1842-1955 годах и была затоплена в Куйбышевском водохранилище. Это показалось мне символичным: никакая человеческая радость, прелесть и красота не могут предаваться забвению, им нужно вечно существовать, пусть хоть и в виде сказок, прибауток и побасёнок…

1. Тайны старого дома

Стояло тёплое, погожее начало августа 1982 года.

Зав. родильным отделением городской больницы, 39-летняя Мария Филимоновна, видная и степенная дама со старомодной русой косой, решила отправиться в деревню своей юности, с двумя детьми. Первоначально собирались всей семьёй в Евпаторию, куда обычно ездили летом, но в самом конце июля её мужа Руслана внезапно вызвали в Москву, согласовывать его повышение на секретном военном заводе, и, судя по озабоченным телефонным отчётам, командировка эта затягивалась не меньше, чем на неделю.

Тогда, чтобы не упускать жаркие деньки, Мария дозвонилась в сельсовет, чтобы передали отцу о её приезде, упаковала нужные вещи в сумки и чемоданы, уложила в багажник их новенькой «шестёрочки», и торжественно объявила детям, Светке и Гришке, что завтра утром они отправляются к деду, у которого из-за всякой житейской кутерьмы не были уже пять лет.

Перед отъездом Грише удалось первым занять лучшее место в салоне, переднее рядом с водительским, за которое всегда был спор с 20-летней старшей сестрой. Победа ему досталась легко лишь потому, что Светка замешкалась, прощаясь во дворе с подругами до конца лета.

Но своё поражение она восприняла пренебрежительно-спокойно, хотя и не преминула напомнить: «Вообще-то, братец, сегодня была моя очередь. Так что теперь я буду сидеть спереди два раза подряд! » На что Гриша ехидно показал язык, но тут мама села за руль, и спор завершился. И началось путешествие к новым, неизведанным впечатлениям, всегда волнующее в детстве.

Когда мимо них начали мелькать поля с перелесками, Светка, ещё грустившая из-за расставания с городом, прилегла и уснула на заднем сиденье. И тогда Мария серьёзно сказала сыну:

— Гриш, вы с сестрой впервые за много лет едете в мою деревню, раньше-то мы обычно проводили летний отпуск в Крыму. Поэтому своего деда Филимона ты знаешь мало, а он у нас славный, замечательный человек. Хоть бывает иногда строгим, да ещё выдумывает всякие странные затеи. Но зато, что бы ни делал дедушка, всё и всегда у него выходит верно и здорово!

— Он наподобие колдуна, что ли? — Удивился Гриша.

— Ага. Он и меня учил целебным травам и тайным заговорам, вот почему твоё и Светкино детство обходится без бед и болезней. Я очень уважаю его, да и ты, пожалуйста, не вздумай ослушиваться.

— Потому что колдун? — Этот вопрос, ясное дело, интересовал мальчика больше всего.

— Не только. — Мария притормозила у перекрёстка, пропуская колонну красных комбайнов, и, взяв из бардачка пачку «Золотого руна», закурила ароматную сигарету. — Много лет назад был у нас уговор: если я окажусь права в одном споре, отец обещал всю дальнейшую жизнь во всём подчиняться мне. А если победит он, тогда наоборот. И он оказался прав.

— Мама, а о чём был спор?

— Повзрослеешь, тогда расскажу, — Мария возобновила движение, набирая скорость на свободной просёлочной дороге. — А сейчас просто поверь: дедушка всегда, абсолютно всегда оказывается прав! Видишь, вот сейчас я курю, но всё время, пока мы будем в деревне, не посмею и думать об этом. Потому что однажды, увидев меня с сигаретой на балконе нашей городской квартиры, он сказал: «Да, дочка, ты тут хозяйка — хоть кури, хоть песни ори, но в деревне этого не будет. Только тогда там закуришь, как крышку гроба моего заколотят! » И словно заворожил меня теми словами: отныне я и в городе при нём курить не могу, даже если и твой папа, и все наши гости начинают дымить. Вот тебе и колдовство!

— А почему же при нём курить нельзя, а после его смерти можно?

— Дедушка объяснил так: в тот самый миг, когда перед могилой от него солнечный свет закроют, вся волшебная сила, весь дар его правоты ко мне перейдёт. И тогда я место его займу, главное среди знахарей наших мест, и во всём смогу поступать, как захочу.

— Похоже на сказку, мам, — недоверчиво покачал головой Гриша. — И дед у нас колдун, и ты будешь ведьмой…

— А наша жизнь и есть сказка, сынок, — таинственно ответила мама. — Нужно лишь смотреть вокруг повнимательней, разглядывать неприметное, вот тогда и сам убедишься в этом. А начни свои наблюдения с того, как нас дедушка встретит. Почему, не знаю, а чувствую: что-то удивительное сразу должно случиться!

Гриша замолчал, слушая по автомобильному радио одну из любимых маминых песен, «Этот мир придуман не нами» в исполнении Аллы Пугачёвой. Вдали уже показались первые деревенские дворы. Мальчик с удивлением прочёл возникший из-за поворота указатель населённого пункта: «Деревня Услада».

— Мам, а почему такое странное название? Тоже сказочное?

— Ну конечно, мой милый. — Мария просветлела улыбкой от добрых воспоминаний. — Это название оттого, что тут живут тихо, дружно и сладко. Скоро ты и сам убедишься в этом.

Она замедлила скорость, пропуская шумную толчею больших белых гусей, переходящих дорогу. Вдали послышался заливистый пёсий лай.

— А Светка-то проспала сказку про деда, — заметил Гриша.

— Я ей уже рассказывала, чуть раньше, — ответила Мария. — Она всё-таки на полтора года старше тебя. Правда, сомневаюсь, что вы всё поняли. Но зато дедушка Филимон рассказчик гораздо лучше меня — заслушаетесь, как миленькие!

«Шестёрка», проехав всю деревню, за могучим явором повернула налево, въезжая в распахнутые ворота крайнего двора. Вдали, за его ровным штакетником открывался, как на ладони, луговой косогор, склоняющийся к голубой змейке реки. На её другом берегу берёзовая роща, на горизонте переходящая в тёмный лес, виделась отсюда белёсой дымкой, окутавшей панораму былинного безмятежного простора.

А тут, на дедовом подворье, покрытом непривычным в деревне ровным асфальтом, стояло два дома — новый, большой, двухэтажный, сложенный из белого кирпича, и прежний, притаившийся в стороне, подобно старичку на завалинке, приземистый, бревенчатый, но всё ещё крепкий. За воротами встречал их хозяин, дедушка Филимон Петрович. Был он невысокого роста, худой, гладко выбритый, с коротко стриженными седоватыми волосами.

Нос картошкой, высокий лоб с морщинами, впалые щёки: вроде ничего необычного не увиделось Грише в облике деда, если бы не его глаза. Они, оттенка чистой лазури, казалось, замечают всё с весёлой дотошностью. В них не было ни суеты, ни заботы, дед любовался окружающей явью, как художник красками полотна.

Гриша удивился, что никак не может оторваться от этих магических глаз, и лишь когда дед отвёл маму в сторону, мальчик обратил внимание на широкий стол, поставленный у крыльца нового дома, покрытый льняной белой скатертью с дымящимися кастрюльками и тарелками, а также с высоким караваем на резном деревянном блюде.

— Вот и свиделись, Маруська, — сказал дед, обнимая дочку.

— Здравствуй, папа!

— Разместишься в новом доме, а мне в родительском нужно побыть, кой-какие дела там доделать.

— Папка, почему, какие ещё дела?

— Узнаешь чуть погодя, милая.

Нехотя отпустив её из объятий, Филимон Петрович поочерёдно расцеловал внучат, а затем зычным голосом Деда Мороза на детском празднике позвал всех за стол:

— Кушайте, детишки, кашу и коврижки! Всё свежее, горячее, только с пылу и с жару!

— И угадал же так своевременно обед приготовить, да ещё и на стол поставить! Как ты узнал, когда мы приедем? — Изумилась Мария. — Мы ведь и замешкались с утра, да ещё и в большую очередь на заправке попали!

— А ты, Маруська, когда едешь ко мне, особый ветерок дует. — Тихо сказал дед, но Гриша услышал. — И чередуются в нём все времена года: сперва дух осенний, свежий, грибной, за ним — с черёмухой да сиренью, далее земляничный и знойный, а через миг — с морозным дыханием ледяным. И чем быстрее переливаются они, тем, значит, и ты, дочка, ближе ко мне.

— А почему я не различаю его? — Так же тихо спросила Мария.

— Ничего, очень скоро уже сможешь, — сказал дед. — Как только сила к тебе перейдёт, Гришку точно так же чувствовать будешь. Вот такая особенность: кто хозяин в наших Палестинах, тот везде услышит наследника своего.

Мария сразу посерьёзнела, огорчилась:

— Неужто скоро? Тебе ж только шестьдесят два!

— И так хорошо пожил, дай Бог, чтобы и вам не хуже. Ты забыла совсем, а я ведь рассказывал когда-то, как на войне у Смерти сорок лет выпросил.

— Напомнишь мне, расскажешь вечером, ладно?

— Ладно. А теперь давай за приезд, по стопочке-то рябиновой.

Мария никогда не видела, чтобы дети уплетали обед с таким аппетитом.

— Ой, папа, боюсь, объедятся они твоим угощеньем!

Филимон Петрович хитро усмехнулся в ответ:

— Пускай лопают вволю и картошку с грибами белыми запечёную, и голубцы с кабачками и баклажанами, и тефтельки рисовые с кизилом да солёным сырком! Но зато моё мороженое, шоколадно-клубнично-земляничное, по старинным книгам сготовленное, мы с тобой, Маша, сами съедим, у них уже силёнок не хватит!

Света и Гриша сразу побросали вилки на стол.

— Всё, дедушка, мы наелись! Пожалуйста, дай мороженое! Ну пожалуйста-а…

— Точно наелись, внучата? Ну, хорошо…

В городе, недалеко от их школы, после многолетнего ремонта недавно открыли кондитерское кафе. Там, перепробовав множество чудных лакомств, Гриша особенно полюбил пирожное под названием «Картошка», а Светке понравился больше всего торт «Наполеон», изумительно тающий во рту. Но дедушкино мороженое сразу заставило их забыть любимые сладости! Светка, распробовав, подумала, что тут — очень искусное сочетание ягод, шоколада, малой толики грушевого сиропа и имбиря, и его точно можно было бы назвать «Детское счастье»!

— А оно так и называется, — шепнул ей дед Филимон, и она немного смутилась: выходит, так увлеклась дегустацией этой прелести, что и не заметила, как высказала мысли вслух. И только следующим утром, вспоминая этот сказочно прелестный десерт, отчётливо осознала, что ничего вслух не говорила, а дедушка каким-то образом угадал её мысли. Но, как бывает свойственно юным, не очень и удивилась, а просто приняла как должное: вот, мол, какой у меня дед!

— Сейчас уберу со стола, и пойдём все на речку! — Объявила Мария отпрыскам, уже перепачкавшим свои рожицы. В городе она немедленно поругала бы их за небрежность во время еды, а тут — только рассмеялась, вспоминая и своё дальнее детство.

Вдоволь наплескавшиеся в тихой реке, весёлые и уставшие, Светка и Гришка после ужина заснули, как говорится, без задних ног, и тогда Мария пошла к отцу, к таинственно горящим окнам старого дома.

Была у неё с батюшкой одна заветная тайна, которую никому не доверить, да и меж собой они никогда не говорили о ней, понимая друг друга без слов. Ведь когда в таком понимании сходятся два сильных, самодостаточных человека, им не докажешь, что где-то в мире существует строгий порядок, правила и законы, ибо они сами себе — закон. Таким нравом были и старообрядцы, и разбойники-конокрады, и каторжане, с лихими песнями освоившие даль тайги, и вообще все люди, рождённые воспринимать себя наедине со всем миром, не нуждаясь ни в каких мудрецах и прочих посредниках.

— Уложила детей, Маруська? — Спросил у дочери дед Филимон, закрывая и откладывая на самый верх старого шкафа какую-то огромную ветхую книгу в чёрном переплёте.

— Уложила, папа.

— Вот и хорошо. А теперь налей нам по пять капель той, на полочке, вишнёвой, как говорится, на сон грядущий.

— А закусывать чем? — Спросила Мария, разливая отцову настойку в две больших чарки, старинных, на высоких ножках, из тёмно-зелёного стекла.

— Есть у меня тут один огурец, — сказал дедушка. — Сперва выпьем, а потом дам его тебе. Ну, будем здоровы!

— Будем здоровы! — Мария вслед за ним приняла крепчайшее зелье, скорчившись и закашлявшись. Дед кружкой зачерпнул из ведра холодную воду, дал ей запить, насмешливо упрекнув:

— Ты уж совсем в городе пить разучилась.

— Папка, а ты огурчика обещал, — переведя дух, напомнила ему Мария, так как крепость настойки продолжала обжигать ей горло.

— Ну да, обещал, — дед, усмехнувшись, сел на край табурета, широко раскинул ноги и расстегнул брюки, выпуская наружу свой большой, но покуда вялый ещё балунец.

— Шутишь ты, как всегда! — Сконфуженно прыснула Мария.

— И не шучу. Встань на коленки да распробуй моего огурчика!

Она, вздохнув и покачав головой, послушно опустилась на грубые доски пола. Не дожидаясь, пока дочь решится принять предложенное угощение, старик взял её за волосы, уверенно насадил ртом на овал своего щекотуна, и затем принялся медленно водить её головой взад и вперёд по оживающему стволу.

— Соси хорошенько, и облизывай, облизывай, как леденец, — приговаривал он. — Чую, не разучилась, вот только ленишься малость! Ну да ничего, вспомнится, глубже теперь бери, ещё малость глубже! Надобно, чтобы он смирно встал, как гренадёр пред царём-батюшкой...