Сказ о царе, прекрасной деве, черном батыре и багряной горе

Это эксперимент, и продолжать ли его - решать вам, комментаторы и оценщики.

В отличие от большинства сказок, события этой не приукрашены, и не лишены жестокостей суровой реальности и безжалостности сурового быта повседневной жизни тех лет, когда условно прекрасноликие девы умирали к 30 годам, успев родить 10 детей, 7 из которых не доживали и до третьего года жизни.

некотором царстве, в некотором государстве, за семью горами и семью морями жил был царь, и было у него три сына, да три по ста бастардов, да и то число на глазок считано. Силушкой мужской царь обижен не был, и потому крыл всех дев от мала до велика, аки ярый жеребец. Едет, бывало, малой дружиной мимо реки, увидит из даля, что бабы по воду пошли, так во весь опор коня к ним гонит, а те врассыпную, да по кустам! Но царь не промах был, тихим словом знак даст дружине цепью пойти, а сам кругом, да на встречь, а девки то дуры сами на него и прыскают одна за одной. Выберет царь ту, что грудью полна да бедром крута, руки ей в мураве заломает, да сарафан над головою кнутом завяжет. Баба дура криком надрывается, срам прикрыть не может, лишь ногами сучит, а царь с дружиною смехом смеются, пока не стукнет десницею ей по темени, та и ноги врозь, да осоловеет в миг. Тут царь ее задом белым кверху задерет, да пользует, покуда чресла не облегчит. А там и дружины черед увеселитися, кто во что горазд - кто грудь белую щипает до синевы, кто в кровь живот зубами мочалит, а кто и девичьим лоном не прельстясь, по-басурмански в гузно ссилит под смех соратников.

Как-то ехал царь со дружиною охотой взвеселитися, да неуспех в этот день стерег его, да не однажды, а триединожды: выгоняли с лога коз тонконогих, а нежданно выметнулся лютый вепрь, огромный, что та гора, посек царева коня любимого, царя самого выбил оземь, меч ему выщербил, да и был таков.

Поднялся царь, прах отряс, да коню вену яремную открыл для смерти легкой.

Едет царь с охоты, сам-один впереди, словно туча грозная, а дружина поодаль, гнева царского опасается. Вдруг завидел он всадника одинокого, да пустился к нему вскачь, а дружина следом. Нагнал его, да ударил что было мочи, да тот не прост был, под коня упал - лишь седла кусок царь срубил, да коню спину зашиб.

– Что надо вам - берите, да пустите с миром! - зычно крикнул зайда-всадник, меч держа долу, с челом, шеломом закрытым, на дружину оглядясь.

– Открой лик свой, и скажу тебе слово царское! - кругом ступая, царь ему ответствовал.

– Не могу я лик свой открыть, а добром прошу взять что надо вам, и с миром пустить, - вновь зайда промолвил, не сходя с места.

– Живота твоего возьму! - царь возопил, ярясь и криком страша супротивника.

– За чужим животом идешь - свой сбереги, - покойно ему тот ответствовал.

От слов его дерзких царь, разуменье оставив, безоглядно бросился, воздух разя и бранью лютой крича, а зайда, ошуйцу соступив, мечом взмахнул, как отмахнулся, и царь упал оземь, едва живой. Замерла дружина, не веря очам, а зайда поднял шелом на миг, и увидели те, что то не муж, а дева, красы невиданной – очи ее, ликом печальная.

– Прости, царь, - промолвила, да на коня вскочив, была такова. А с дружины словно мара сошла, вмиг все в крик, кто к царю кинулся, кто за зайдой вскачь, да уж и не видать следа ее.

Принесли царя в покои, положили, за ведуньями кликнули, но не видит царь никого и не слышит, лишь стенает, да кличет ту деву, что сразила его, но не на рать, а в жены зовет.

Три дня и три ночи царь ни жив, ни мертв лежал, кровь пускали ему без счета, ведуньи его шептали от смерти, да поили отварами, а наутро царь позвал сынов, да молвил слово царское:

– Сыны мои любые, воля моя: разыщите мне деву черноокую, что сразила меня в сердце красою своею, да приведите гостем дорогим, но не неволею.

Сыновья, воле царской покорствуя, собрались в путь-дорогу.

Старшой сын с малою дружиною одной стороной отправился, три по три дня по полям да лесам они шли, не видя люда навстречь, как заприметили деву одинокую, да стосковавшись по утехам, пустились за ней во весь опор. Царевич кричит: – Кто деву поймает - тому свой кинжал пожалую.

Дева, завидев дружину, побежала от них прочь, да разве от конных уйдешь - уж совсем дева рядом, только ухвати, вот уж первые руки вытянули, примерившись к волосам ее, кони у лица ее уж храпят, как дева негаданно под руки нырнув, крутанулась, как скоморох, да снова на ногах оказалась, и дальше бежать, но никто из дружинников тому подивиться не успел - гупнулись все разом в пыль, как срубленные – рев умирающих повсюду, кони переломанные визжат, а из ближнего лога выметнулись люди дикие, несть числа, и с дубинами да кольем на дружину кинулись из засады, откуда путников сторожили – веревки протянули в траве высокой, да девою обвели вокруг пальца, как дураков. Недолго те отбивались, да полегли как один. Сын старшой насилу ушел, на коня уцелевшего заскочив, да загнав его со страху, пока тот не пал. Через дюжину дней да ночей возвернулся он домой ни с чем, сам едва жив.

Середний сын с малою дружиною другой стороной пошел, да в государстве соседском дочь царскую схитил, да домой привез, а следом вои тамошние числом несметным явились, царевну из полона возвернуть. Сеча лютая была, ворога изгнали, но многие в дружине царской полегли. Царь, осерчав, сына среднего люто бранил за урон, да и дева не та схищена была, потому царевну от себя отослал, да старшей дружине отдал.

Уж они с ней взвеселились! Царевна принялась криком кричать, да грозить карами, а те лишь смехом ей отвечали. Заметалась она по комнатам, да деваться некуда, к стене прижалась, из одежд кинжал выхватила. Захохотал Етугэй, любый царев дружинник, шагнул к ней, руку протянув, да кинжал отнял. Ворот ухватив, разорвал платья по сторонам, да нагую на пол повалил, уд свой достал богатырский, да с маху в царевну и вогнал. Та досель криком кричала, а как принялся он ее охаживать, лишь стонет надрывно, да ногтями пол дерет, а Етугэй ей бранным словом хвалу воздает и хохочет, - Ох и тесна царевна, едва втиснулся!

Дружинники обступили, черед свой ждут. Тут Ждан вперед ступил, и молвит: - А ежели я в уста ее сахарные попользую? Заклад бью, что слаще будет, чем ее гнездо, разбитое Етугэем, потчевать, у него уд пуще моей палицы! Етугэй, ты его не в борт к пчелам совал?

Дружина со смеху по лавкам повалилась, а Рудый Ждану и говорит: - А ежели она тебе уд твой отхватит - не страшишься? Будешь потом девок перстами пользовать!

– А ежели хоть зацепит чуть, зубы ей все долой вышибу одним ударом, - ярясь, прошипел Ждан, подступаясь к лицу царевны, и достав свой багровый уд. Та, онемев от страха, уста отверзла, да уд его приняла, принявшись мычать да в глотку его впускать покорно.

Етугэй той порою, зычно рявкая, в царевну чресла опорожнил, встал, крякнув, да в сторону отошел. За ним следом другие дружинники потянулись, а как Ждан уста царевны своим семенем наполнил, и его место заняли.

Смеркаться уж начало, а царевна всё стонет, да дружину радует. Как все пресытились, да волю ей дали, поднялась она, да ступая неловко, с тихими стонами и плачем вышла из комнат. Нашли ее наутро за околицей - собаки загрызли.

На младшого сына веры у царя не было, потому отрядил он ему в помощники младшего воя Ивашку, дал им по паре коней, денег кошель, да старые латы, что не жаль, и в третью сторону отослал.