Уникальная коллекция aka Коллекция эротических рассказов Часть 5: Заступник

Недавно окончилась шумная сельская дискотека. Егор решил проводить Машу домой, они шли, держась за руки. Девушка прижалась к парню, положив голову на его плечо. Они провели весь вечер вместе и теперь намеренно выбрали самый долгий путь, чтобы продлить свою встречу.

Несколько раз они останавливались в укромных уголках извилистой деревенской улицы, чтобы поцеловаться подольше. Приближаясь к калитке у Маши, они замедляли шаг, и девушка еще раз повисла на шее Егора, чтобы поцеловать его в щеку.

- Ну все, я пойду... - Шепнула Маша со вздохом.

- Подожди, давай еще здесь постоим!

- Лучше я пойду уже. Уже поздно. А мама на станции работает сегодня всю ночь... Надо потихоньку пр sneaкимус на фильтр то бабку будет мне! Уф...

- А что если я провожу тебя до самого крыльца? Я не позволю ему тебе что-то сделать!

- Нет! Не надо, что ты! Только будет хуже. Я знаю...

- Ладно, как скажешь... - Егор прощально поцеловал Машу в губы, а потом еще и в носик.

Она осторожно открыла калитку, чтобы не вызвать шума от стального почтового ящика, прикрепленного снаружи. Она быстро проскользнула внутрь и закрыла калитку за собой. Маша тихонько направилась по тропинке к дому.

Но отчим не спал. Он сидел на крыльце в старой майке и потертых штанах и курил сигарету. Маша попыталась пройти мимо него молча, опустив глаза, но он остановил ее, ухватив за колено.

- Куда?... Кто разрешил входить в дом?!

- Я хочу спать...

- Нет... - отчим покачал головой, выкуривая свою сигарету. - Сейчас докурю и пойдем...

— Куда направимся? — С тревогой в голосе спросила девушка.

В ответ мужчина кивнул и выдохнул клубы дыма в сторону небольшого наклонившегося деревянного сооружения в дальнем углу сада.

— И твои туфли оставь здесь, — он указал на обувь на высоких каблуках, — нечего мне там ходить по половинам!

Пока девушка разделась, мужчина потушил окурок, зажег спичку и осветил консервную банку, которая служила свечой. Бросив коробок со спичками на крыльцо, он взял банку с горящей свечой в одну руку и другой схватил падчерицу за плечо, повернул ее в нужном направлении и слегка пнул ее в спину.

Некоторое время постояв снаружи, Егор не услышал никакого шума и решил, что его девушке удалось благополучно попасть в дом. Он знал, что отношения с отчимом у нее были проблематичными еще с детства, но не был уверен, что его вмешательство может изменить ситуацию.

Опустив голову, Маша послушно шагала босыми ногами по холодному влажному земляному полу. Она сама открыла дверь неотапливаемой бани и осторожно вошла внутрь, ступая по старым скрипучим доскам в темноту. За ней зашел отчим и запер дверь изнутри.

Посреди маленького помещения с стенами из бревен и низким потолком находилась деревянная лавка. В воздухе пахло копченым, сыростью и свежескошенными вениками. К этим характерным ароматам для бани добавился запах укропа, чеснока и кислого. Рядом со скамейкой на полу стоял металлический кадка, где в рассоле отмачивались несколько березовых прутьев для молоденькой девичьей спинки.

Мужчина медленно поставил свечу на полку под самым потолком, достал большую органическую губку и молча протянул девушке. Она стояла рядом со скамейкой, рассматривала пальцы своих босых ног и не поднимала глаз.

— Та-а-ак!... А ну-ка взяла и легла на лавку! — Рявкнул отчим.

— Но... может, не надо, папочка? — Маша так обращалась к нему только когда хотела его разжалобить.

— Легла на лавку! — Повторил он почти по слогам.

— Я же ничего такого не сделала, мы просто гуляли...

— Просто гуляли они... Ага!... Ты ещё учить меня будешь, что надо, а то не надо?! А ну, легла на лавку, кому сказал?! — Прорычал он в ответ.

Делать было нечего, и Маша растянулась вдоль лавки на животе. Мочалку положила себе под подбородок и закусила её край зубами, чтобы не прикусить язык во время порки. Мужчина тем временем бесцеремонно задрал вверх подол её клетчатого, подаренного мамой на День рождения, короткого платья из ситца и принялся стягивать с неё белые трусики. Никакой другой одежды на девушке не было.

Стянув трусы почти до колен и убедившись, что девичья попка теперь оголена и безропотно подставлена для наказания, склонился над тазом и стал выбирать для неё розгу. Через несколько секунд капли холодного рассола упали девчонке сначала на лодыжки, а потом и на бёдра. Маша сжалась и тихонько захныкала.

В следующий момент раздался еле слышный короткий свист, и гибкий берёзовый прут полоснул по нежным девичьим булочкам. Девчонка вздрогнула всем телом и коротко простонала в мочалку, не разжимая зубов. Поперёк попы, точно по середине, тотчас проступила ярко-розовая полоса.

Снова короткий свист — и злая розга опять больно ужалила девчонку по голенькой попке, на этот раз в самом низу. Новая яркая полоска на нежной коже не заставила себя ждать. «Ааа!!! » — Выкрикнула Маша, содрогнувшись всем телом и оторвав на мгновение подбородок от лавки.

Раздался тихий шум — отчим опустил розгу в холодный рассол и продолжил наказание. Следующие два сильных удара ощутимо обжгли девичью попку перекрестно. Две яркие полосы пересекли ее мягкие булочки так, что иногда появлялись маленькие капельки крови, смешанные с рассолом, оставленным на попке розги. Соль жестоко жгла задницу девочки, не давая ей даже вздохнуть от боли между ударами.

Маша лежала, прикрыв глаза, и с трепетом ждала продолжения воспитания со стороны отчима. Каждый раз, когда палка проникала в ее голые половинки, девочка вскрикивала все громче и судорожно дергалась так, что скамейка, на которой ее наказывали, подскакивала и перемещалась.

Попка горела огнем, зубы девочки сильно впивались в твердую мочалку, а ногти закусывались в деревянные доски при каждом новом ударе. Березовые розги, злобно свистя в воздухе, снова и снова поражали пухленькую попку деревенской девочки, оставляя на ней все новые тонкие яркие полосы, на которые попадали брызги острого рассола.

Снова короткий свист где-то наверху, затем тихий, но больной щелчок палкой по обнаженной белой попке, после чего короткий, но громкий подавленный визг девочки сквозь мочалку, и соль безжалостно жжет новую ярко-красную шраминку на паре мягких дрожащих круглых булочек...

Мужчина, увлеченный видом раздетой и уже хорошо избитой девичьей попочки, казалось, потерял контроль над собой и не мог остановиться. Он бил и бил малышку, не забывая менять палки и пропитывать их кислым рассолом. Он не обращал внимания на то, что бедняжка уже рыдала горькими слезами и продолжал наказывать ее нежную попку...

В тот момент, когда Маша сжалась всем телом и с замиранием сердца готовилась услышать в воздухе очередной короткий свист, после которого розга оставит новый кроваво-алый след на её несчастных ягодичках, вдруг раздался какой-то грохот и топот. Металлический таз со звоном опрокинулся и отлетел в сторону, а отчим завалился набок и упал навзничь.

Попу Маше больше никто не сёк, но она всё ещё не решалась открыть глаза. На слух было похоже, что рядом с ней завязалась какая-то драка. Матерясь и огрызаясь, отчим попытался встать с пола и оказать сопротивление неведомому агрессору, который молча наносил ему один за другим гулкие удары по корпусу и звонкие — по физиономии.

Девушка в потёмках сначала подумала, что это Егор вернулся и заступается за неё. Решившись, наконец, приоткрыть один глаз, она не сразу смогла разглядеть в тусклом свете единственной свечи, что вообще происходит. Тот, кто за неё заступался, вовсе не был похож на её парня.

Это была невысокая, но очень подвижная фигура в длинном сером одеянии с седыми волосами до плеч. Волосы и свободная одежда развевались в разные стороны, когда их обладатель совершал невероятные прыжки, кульбиты и перевороты в тесном помещении. А грузная туша отчима была сейчас похожа на самую настоящую боксёрскую грушу, которую мутузят спортсмены на тренировках. Отчим дёргался и махал клаками, но ни разу не смог попасть по своему оппоненту.

Это точно был не её Егор, и у Маши не было даже догадок насчёт того, кто это скачет у них по бане, подобно магистру джедаев из популярной фантастической саги. Он двигался невероятно быстро и проворно, отталкиваясь руками и ногами не только от пола, но и от стен, и даже от потолка. Со стороны казалось, что его тело вообще не подчиняется законам физики.

Мужчина, обидевший Машу, был сразу нокаутирован после удара в грудь и оплеухи. Он упал в дальний угол, спиной к стене, и потерял силы.

Теперь заступник быстро повернулся и посмотрел на Машу своими ярко-зелеными глазами. От испуга она закрыла глаза. Единственное, что она успела заметить, это его строгое лицо. Оно выглядело напряженным, сморщенным и с серьезной седой бородой.

Мужчина бросился к девушке, обнял её за талию своими сильными руками и поднял со скамейки. Показалось Маше, что он начал кружиться вокруг неё. Через несколько секунд она почувствовала падение, открыла глаза и осознала, что оказалась уже не в бане, а на своей кровати лежит на животе.

Чьи-то сильные и ловкие руки стянули её трусики, которые застряли на коленях. Затем эти же руки сняли с неё платье через голову, оставив её полностью обнаженной на кровати, с покрытой розгами попкой, которая все еще болела от наказания. У Маши не было сил убежать или противиться.

Вдруг в комнате раздался удаленный звук топота. С трудом приоткрыв глаза, заполненные слезами, Маша мало что видела в полумраке. В комнате была тусклая подсветка от уличного фонаря сквозь окно. Повернувшись, она с трудом разглядела удаляющуюся фигуру своего спасителя, проникающую сквозь стену. Топот стих, но через несколько мгновений послышался звук его приближения.

Теперь это старческое лицо не выглядело таким уж суровым и напряжённым, зелёного свечения в глазах не было, а их обладатель походил уже вовсе не на джедая со сверхспособностями, а на обычного забавного старичка-карлика. Вбежав каким-то неведомым образом обратно в комнату прямо через стену, он направился к Машиной кровати и ловко сходу запрыгнул на неё, очутившись возле босых девичьих ног. В руках он держал небольшой пузырёк с прозрачной жидкостью.

— Пожалуйста, не трогайте меня! Мне очень больно! — Всхлипывала девчушка, уткнувшись в подушку.

— Шшшь, шшшь, милыя! Сейчас мы это дело как раз и поправим! — Ответил старичок тихим заговорщическим тоном.

Он вынул из пузырька пробку и стал по капельке наносить жидкость на оставленные розгами раны на Машиной попке. Боль тут же стала уходить. Каждая новая капля прозрачной живительной жидкости не только несла приятную прохладу и облегчение, но в том месте, куда она попадала, рана тут же затягивалась, и от неё не оставалось и следа.

— Ну, как, милыя, легче уже? Легче?... — Спросил заступник через минуту.

— Да, легче... Намного... Спасибо Вам... Но кто Вы? — Отозвалась Маша.

— Так ведь это... — инкубы мы. Правда, здесь, на Руси, нас всё больше домовыми кличут. Кто-то нас любит... Кто-то боится... Многие уважают... А большинство в нас даже не верят. Да оно и понятно, мы ж редко кому на глаза-то показываемся!

— Серьёзно? Вы что, домовой?! — Опешила Маша.

— Так, а чего ж мне врать-то да шутки шутить? Известное дело — домовой!

Он продолжал наносить на высеченную розгами девичью попку неизвестное снадобье каплю за каплей, исцеляя один за другим следы недавней незаслуженной порки.

— Какое лекарство у вас находится в флаконе? Очень эффективное!

— У меня там Живая вода. Конечно, она не могла бы не помочь! Она способна даже поднять мертвого, если нужно! Невероятно!

— Это похоже на сказку... Но почему я никогда вас не видела?

— Я уже давно живу здесь — скоро будет пять веков... Я всегда следил за вашей семьей, особенно по женской линии...

— Впечатляюще! Пять веков... И никто не видит вас?

— Почему же? Ведь ты видишь меня прямо сейчас.

— Да, я вижу... А что заставило вас решиться явиться мне?

— Я уже говорил — я следил за тобой...

— Каким образом вы это делали?..

— Просто так! Так же, как следил за твоей бабкой и прабабкой. И за твоей мамкой тоже, когда она была молодой...

— То есть, вы следите, чтобы мы не сделали что-то плохое? Или что-то ещё?

— Да, и чтобы никто не обидел вас. Этот негодяй совсем опустился! Я давно хотел избавиться от него, но жалел твою матерь. Ей было трудно одной поднять тебя на ноги, поэтому я решил помочь...

— И что, сегодня его убили?

— Нет!.. Конечно нет! К утру он поправится и будет как новенький! Фу! Я бы ему... за это!

Старик ворчал, а Маша все больше ощущала, как последняя рана на ее заднице заживает окончательно. Обе ее пышные ягодицы снова приобрели здоровый вид и молодость. Он аккуратно вытер остатки воды с их поверхности и начал изучать кольцо, легко гладя и щекоча кончиками пальцев две белые половинки.

— За что он меня так сильно наказал? Ведь я ничего такого не делала... Я говорила ему, что мы просто прогуливались, а он... — Маша тихонько заплакала от обиды, не возражая против осмотра своей страдающей попки.

— Так ведь я ж и так знаю, что не за что тебя было пороть! Девка ты хорошая, добрая, честная, не гулящая, работящая, и мамку свою вон как любишь!..

— Мамку свою я очень люблю, да!..

Наслюнявленный палец ушлого старичка тем временем стал крутиться вокруг сжатого колечка, чуть надавливать на него и настойчиво проситься внутрь девичьей попы. Маша никак такого не ожидала, но не смела, да и не хотела возражать. Ей сейчас было так хорошо и приятно, и она послушно расслабила попочку.

— Вот и за что ж он так твою попоньку-то, а? Такую девку не батогами сечь, не ремнями пороть, а ласкать да голубить надобно...

Палец домового полностью нырнул в Машину тугую заднюю дырочку. Он извивался и крутился там, лаская нежную и тёплую плоть девичьего естества. Девочка млела от такой неожиданно приятной и совершенно новой для неё ласки и невольно выпячивала свой голенький бесстыжий задик навстречу анальным проникновениям.

— И мамка твоя тоже в молодости правильной девкой была: не блудила, не ленилась, зла никому не делала, а наоборот всем помогала... Так что ж ты думаешь, ей ведь тоже частенько доставалось!

— А ей-то от кого? — Спросила Маша заплетающимся языком.

— Ууу... да мало ль, от кого! Отец, к примеру, ейный — дед твой — хоть и родной, да дюже суров с нею был! Нет-нет, да всыплет ей по голой попе ремнём... а то и крапивой! А жалеть-то кому? Токма домовые невинно обиженных и жалеют!... Да...

— Так Вы и к ней приходили?!

При этих словах Маша не выдержала и перевернулась на бок, чтобы иметь возможность хотя бы частично видеть своего необычного собеседника. Ту ножку, что оказалась снизу, она вытянула, а другую наоборот поджала к животу. Так ей было ещё приятнее ощущать ласкающее проникновение внутри попочки. Старик ничуть не смутился. Он уселся на кровати рядом с ней поудобнее и со знанием дела начал водить пальцем туда-сюда, натягивая на него горячую тугую плоть задней девичьей дырочки.

— А как же ж? Приходил!... И попоньку ей жалел — Живой водичкой поливал — было дело... И пальчиком голубил потом, как тебе вот сейчас... Вы же, девки, до ласки дюже охочие! А ласкать-то порой вас и некому! Прям беда с этим совсем... Да...

От этих слов Маша окончательно поплыла и разомлела. Её поросшая тонким пушком пися пустила «слюнки». Увидев, как заблестела в тусклом свете смазка у девчонки меж мясистых вареничков половых губ, домовой довольно прищурился и продолжил свои воспоминания.

— Помню, случай раз такой с мамкой твоей приключился — зорьку утреннюю она проспала, матери своей — бабке твоей, стало быть, — помогать не пришла. Так той и пришлось одной всех коров-то передоить! Будить тебя она пожалела, а сама-то рученьки в кровь стёрла, болезная... Отец как об этом узнал, такую взбучку при всех домашних веником ей устроил!

— Как это веником?..

— Ну, как-как... поперёк колен себе уложил, юбку задрал, веник-то развязал, вынул несколько прутьев, да и накормил от души ей попу берёзовой кашей.

— Бедная мамка моя... Сильно он её тогда отстегал, да?

— Си-и-ильно!... По началу-то она терпела, а уж под конец крику-то было!... Под хохлому он попоньку ей расписал!

— И Вы тогда первый раз ей показались?

— Угу... Пришлось! А как же?... Как значит, выпороть — так и отец, и отчим, и даже дед родной — все в очередь выстаиваются! А как приголубить — так ни-ни! Грех — говорят — до родной плоти дотрагиваться! А розгами сечь, значит, не грех?! Тьфу!... Я давно уж решил, что, если девок обижать может всяк, кому не лень, надобно кому-то дело это поправлять — жалеть да ласкать вас, стало быть! Особливо тех, кого истязают понапрасну!

— Это получается что-то вроде компенсации?

— Чего-сь? А... Ну, да... я и говорю — пенсации...

Маша сделала робкую попытку перевернуться на спину, но сама побоялась своей смелости и осталась лежать на боку. Тогда домовой свободной рукой ухватил её за бедро поджатой к животу ножки и повёл его в сторону, переворачивая её так, как она и хотела. Но палец из её попки он при этом так и не вынул.

Оказавшись теперь перед своим заступником совершенно голой, лежащей на спине с откинутой далеко в сторону левой ножкой, девушка не знала, как себя повести. Она попыталась одной рукой прикрыть свою уже изрядно промокшую щелку, а другой — спрятать хотя бы частично свои увесистые белоснежные сиськи с торчащими розовыми сосками.

— Да будет тебе, будет прятаться-то!... А то я девок голых не видал! Да знаешь, сколько я таких вот, как ты, на своём веку перевидал да переголубил?!! Э-э-э!..

— А Вы всегда только попу девкам голубите? — Спросила Маша и закрыла от смущения руками лицо.

— А вот и нет!... Особливо пригожим да прилежным голублю и пыпыньку! И тебе вот, думаю, тоже надо. А то вон как потекла она у тебя — того гляди потом начнётся!

После этих слов Маша убрала руки от лица и с удивлением посмотрела на старика. Тот, встретившись с ней взглядом, лукаво улыбнулся и высунул свой язык. Он оказался невероятно длинным и подвижным. Дед без труда мог бы дотянуться им не только до своего носа, бровей и подбородка, но, наверное, и до седин у себя на лбу!

От увиденного у девчонки приоткрылся рот, а внизу живота образовался какой-то тёплый комок. Попка рефлекторно несколько раз сжалась, с силой обхватив всё ещё вставленный в неё палец, когда она представила, что может сделать такой язык, если...

Не успев осознать свои фантазии, она была удивлена, когда домовой наклонился и прикоснулся головой к ее обнаженной и мокрой интимной зоне. Она не ожидала, что он так легко приступит к ласкам, начиная лижет и сосать ее сочную вагину. Сначала она подумала, что он просто хочет рассмотреть ее поближе, но уже через мгновение похотливая волна захватила ее дыхание. В следующий момент толстый, влажный, скользкий и горячий предмет сразу же проник между ее полных складок и направился вглубь узкого прохода возбужденной девушки.

Маша потеряла свою девственность с Егором полгода назад, около месяца после достижения совершеннолетия. Но таких ласк она еще никогда не испытывала и не верила, что такое возможно. Хотя некоторые из ее подруг хвастались подобным наедине, она относилась к этому скептически.

Язык старика, проникая в мокрую киску, дополнялся пальцем, вставленным в задний проход, чтобы удовлетворить девушку. От новых ярких ощущений она опустила голову назад и закрыла глаза. Казалось, ее разум временно потерял ясность. Ее руки автоматически сжимали мягкие серебристые волосы этого таинственного старика, который так ловко и изощренно наслаждался игрой внутри ее скользкой щели.

Состояние блаженства, близкое к эйфории, было настолько сильным, что когда она случайно нащупала два выпуклых выступа на верхней части лба инкубуса, похожих на рога, она не обратила на это никакого внимания. Ей хотелось только ощущать игривое движение этого большого и влажного языка глубоко внутри ее промежности, радоваться его верткости и шалостям в сочетании со своей собственной смазкой - всем тем, что так жаждет девочка-пещерка.

Свободную руку дедок положил на нежный девичий лобок и стал пальцами слегка сдавливать и мять Машины пухленькие половые губки, помогая клитору тереться о его верхнюю губу. Густая борода при этом ритмично двигалась вверх-вниз, щекоча писю, раскинутые в стороны бёдра и низ попочки. Кончик длинного языка домового давно уже достиг дна пещерки и игриво ласкал возбуждённую шейку матки, заставляя Машу шумно выдыхать воздух ртом и вздрагивать всем телом, когда ему удавалось особенно сладко приласкать её детородный орган.

Спустя минуту, опытный любовник почувствовал, что если он не сбавит обороты, то девочка вот-вот под ним кончит, а ему хотелось продлить сегодня ей эту маленькую заслуженную радость. bеstwеароn Поэтому он вынул из её мягкой и податливой писи свой огромный язык, и одновременно палец его покинул тёплую девичью попочку.

— Пыпынечку твою я теперь корешком своим приласкаю, а язык мне нужен, чтобы ещё много чего интересного тебе рассказать! — Пояснил он в ответ на недоумённо-разочарованный взгляд девчонки.

Он оттопырил штаны, и из них выглянул наружу довольно внушительный член, который стоял колом, невзирая на почтенный возраст его хозяина. Ярко красная головка отливала пунцом и была намного толще, чем ствол. Инкуб улёгся сверху на распластанную перед ним на спине девушку, обхватил сильными руками за бока под самые рёбра и привычным движением направил свой корень в полураскрытую норку у Маши между ног.

На одном протяжном вдохе она приняла в себя всю длину упругого мужского органа и под конец его вторжения ощутила низом попки прикосновение пары больших горячих яиц. Поёрзав ногами, старик устроился на девушке поудобнее и, начав плавно двигаться в нежной девичьей пещерке, продолжил свой рассказ...

— Этот негодяй давно уже замечал твою прелестную красоту! Я все это видел и жалел его... Зря...

— Кто, отчим? Когда он меня видел? Ничего не помню... Я ему никогда такого не показывала...

Слыша эти слова, Маша ощутила ослабление во всем своем теле и расставила ножки шире, готовясь услышать новые признания инкуба. А он снова пошевелился и еще глубже вошел своим членом между ее сладкими губками.

— Вспомни-ка... Например, когда вы с мамой парились в бане недавно, а он приносил вам воду введрами и наливал вам из тазиков.

— Он приносил... И что с того?... Он всегда так делал...

— Именно! Ты, глупенькая, сидела на лавке с раздвинутыми ножками... А он наливает воду и пристально разглядывает своими наглыми глазками твою беленькую прелесть!..

— Да ничего особенного... Он же руками ее не трогал. Попу иногда наказывал, иногда хлестал веткой или ремнем... А прелесть не трогал.

— Может быть, не трогал руками... Но если бы он попробовал — я бы его сразу выгнал из этого мира! Но думать — думал!

У Маши почему-то возбуждалась фантазия и от самой темы разговора, и от того, как инкуб обо всем этом рассказывал. Она таяла от его слов и от движений его длинного и толстого мужского достоинства в ее горячей девичьей киске. Домовой с удовольствием наблюдал за ее нежной влажностью и слушал, как стонет под ним молодая девочка, закрывая глаза своим изящным носиком.

— А что произошло потом? — Прервала она молчание спустя минуту.

— Что произошло потом?..

— Ну... когда он видел меня еще голенькой?..

— А... так ведь это... мало ль когда?... А вот когда зимой мороз на улице был, так ты, чтоб во двор до ветру не бегать, сикала в ведёрко у себя в горнице перед сном... Было ж такое?

— Ну, да, было... И что он тогда видел?!. — Машу будто током пронзало от каждой новой подробности.

— Известно, что — голощелочку твою и видел. Всё смотрел, как ты попку голенькую над ведерком свешивала, сорочку ночную руками держала, а меж вареничков твоих гладеньких паутинка золотистая выскакивала, да по дну ведёрка-то и барабанила.

— А как же он мог видеть? Я ж дверь-то вроде плотно затворяла!

— Так он снаружи стоял курил, да в окошко твоё заглядывал! На улице темно ведь было, вот ты и не видала его!

— И ему нравилось на это смотреть?

— Ещё как нравилось! Он и сейчас бы на такое посмотрел! Говорю ж, ты ещё не начала перед сном в кроватке пипирочку свою перстами теребенить, а он уж мечтал глубину твоей маленькой розовой норки измерить!

— Я не теребенила... — Маша засмущалась, щёки у неё обдало жаром.

— Тю-ю-ю!... Да все вы их теребените! Будешь ты мне рассказывать!

— Не теребенила я... — Всё ещё упиралась девчонка, не желая сознаваться в рукоблудстве.

— Ну, да... А не ты ль это давеча лежала вот на этой самой койке, раскинув ножки в стороны под одеялом, да обе ручонки свои шаловливые прямо в ватрушечку свою нежную да тёплую запустив, пальчиками тонкими да проворными устричку мокренькую по раковинке распахнутой с полчаса кругами гоняла, да всё о Егорке своём мечтала? А? Не ты?!.

— Гм... Ну, да... Вчера было немножко...

- Немного... Э-э-э... И кто только вас этому обучил?!

- Меня никто не учил. Сама все нашла...

- Вот она, самостоятельная какая выискалась! Сама... Но одно дело - ласкать морковку перед сном пальцем, а другое - проникать горячим стержнем в похотливую пещерку!.. Понимаешь ли?! А?!

При этих словах старик чуть приподнялся и начал сильнее и глубже проникать своим орудием в горячую дырочку Маши, так что обильная смазка начала хлюпать и брызгать, увлажняя и заставляя блестеть полные складки между широко разведенными ножками.

- Дааа...

Маша уже не могла произносить слова. Ее мысли переплелись в клубок пылающей страсти. Непреодолимое желание быть еще более безудержной и развратной сжигало и разум, и плоть. Она безумно хотела, чтобы инкуб, продолжая умело обрабатывать своим инструментом ее мокрую щелочку, продолжал свой рассказ и сообщал еще больше возбуждающих деталей.

- А что еще ты ви... - горячая головка уперлась и скользнула по шейке матки, от чего по всему телу девушки пронеслась волна наслаждения, лишившая ее на мгновение речи.

- Что видел? Когда? - Оживился домовой, не прекращая интенсивно и нежно трахать молодую хозяйку комнаты.

- Расскажи еще... ну... как это было у тебя с другими девушками?

- А! Так вот дело... мы, инкубы, не портим девочек! Не верь этому! Нет! Злые языки клевещут о нас! Мы приходим только к зрелым женщинам! А молодых мы лишь незаметно охраняем и следим, чтобы кто-то не тронул их сладости заранее...

— Ну, и чтоб булочки-попочки никто зазря им не тиранил, наверное, да?... — Предположила Маша, напрягая остатки рассудка.

— Хех... тут я тебе так скажу: это сейчас ежели девке зад порют, так обязательно на то должна быть причина. А вот раньше девицам-отроковицам булки румянили за просто так, в назидание, да для острастки, да чтоб место своё знали! Во как...

— Как это за просто так? — Маша снова заёрзала под инкубом. Ей показалось, что его кукурузина стала ещё твёрже в её тесной пиздёнке.

— А вот так! Помню, лет триста назад жил я в одном купеческом доме тут неподалёку. Было у купца того три дочери. Ну, и когда девки, подросли, повзрослели, норовом каждая своим обзавелась. Да стали они порою матери дерзить да перечить, пока отец в отъезде бывал.

Вот и завёл он в доме такое правило: перед тем, как в дальние края за товаром ехать, он приходил к ним в спальню ранним утром. Будил всех, дверь на ключ изнутри запирал, а сам посреди комнаты молча на большой деревянный стул садился... А те уж дело своё знали: в очередь к нему выстраивались, да рубашки ночные до подмых-то сразу и задирали.

— Так вот без трусов и стояли перед отцом?! — У девчонки аж дух захватило, когда она это представила.

— А... Так ведь и не носили тогда никаких трусов-то... Так вот... Начиная со старшей, по одной по очереди ложились к нему поперёк коленей, да попоньки свои белые ему для воспитания покорно и подставляли, рученьки тонкие за спиной в замок смыкали. А он-то дланью могучей своей отцовской ладошки девичьи крепко-накрепко обоймёт, чтоб не та дергалась, и давай плёткой специально для этого принесённой попочку голую ей обжигать, охаживать да румянить. Каждой дочери столько раз по булочкам хлыстом кожаным получить полагалось, сколько лет ей и было... Да!..

— Как? Так вот ни за что и баловался ими плеткой?

— Именно так... А как ещё можно было? Старшей попка была обрублена, а средняя даже сама принимала позу на колени перед ним. А младшая стояла и наблюдала, как кожа на заднице средней сестры краснеет от ударов плети. Она при этом стесняюще закрывала свою голую ладошку, потому что до тех пор, пока задницу не отшлепали, ей было запрещено опускать подол рубашки.

— И младшую тоже не щадил, так и порол ей задницу плеткой? — Маша вспомнила о боли, которую испытывала, когда отчим недавно шлепал ее розгами.

— Ну не порол конечно же, а так... разогревал и слегка краснел. Но после каждого удара кожаный язык оставлял на ее ягодицах розовые следы! И младшая получала свою долю! Ровно восемнадцать раз — по девять раз на левую и правую половинки. Ее беленькая попка отдавала гулким эхом по комнате, когда отчим разговаривал с ней плетью!..

— И они все это терпели?

— А как не терпеть? Терпели, им было некуда деваться! Они иногда визжали, пока отчим порол их голые попки по очереди, но терпели... Но однажды случился конфуз — младшая не выдержала и обосралась прямо на коленях у отчима во время порки.

— Ха!... Это правда? Прямо у отчима на коленях испачкалась?!

— Да. С тех пор он стал приходить к ним не только с плеткой, но и с большим чугунным предметом. Он ставил его перед собой посреди комнаты и ждал, пока все дочери используют его перед поркой.

— Ого! Так прямо вот и смотрел, как они писали в чугунок? Не отворачивался даже?

— А чего ему отворачиваться было? Так вот смотрел и улыбался, пока дочери одна за другой над чугунком приседают, ноженьки в стороны широко разводят, да струйками тонкими из щелок беленьких своих в него журчат. Да садились-то не спиной и не боком — передом к тяте приседать положено было, чтобы персинку-абрикосинку каждой ему хорошо видать было. И только когда до последней капельки все втроём из пиписочек молоденьких своих в чугунок-то всё выльют, и начинал пороть он их по очереди.

Маша представила, как отчим заставил её снять трусики, присесть и пописать под деревом возле бани у него на виду перед поркой, не разрешая при этом ни отворачиваться, ни прикрываться. Возбуждение от этого охватило её с ещё большей силой, и толчки огромной упругой залупы у неё в щелке стали разноситься волнами похоти по всему телу.

— Ухх... Ничего себе... Нравы какие в те времена были!..

— Ну, это да... Так я что хочу сказать-то!... Зато порядок в семье с тех пор у них был! Никто слова старшим поперёк сказать более не смел. А когда тятя из стран заморских возвращался, уж завсегда подарки каждой дочери-то привозил, любил он их, потому что очень. Да!... А они-то уж как его ждали!... У-у!..

— Любил и всё равно порол... странно...

— Ничего странного! Любил, да потому и порол. Вот так вот! Зато девки все, как одна, хорошие получились! Я со всеми потом до самого их замужества знался!

— А расскажи! Расскажи... как ты с ними это, ну... того... «знался»? Как вот со мной сейчас?..

Домовой продолжил рассказ. А твёрдое упругое и длинное мужское жало вновь и вновь до упора мягко вонзалось в податливую влажную плоть распалённой от страсти похотливой пиздёнки. Его проворный красноголовый дятел монотонно скользил взад-вперёд в тёпленьком уютном дупле промеж ног у девчонки. Кровать стала мерно поскрипывать, а задранные высоко вверх босые девичьи ножки ритмично раскачивались в воздухе...

— Двух старших сестёр скоро замуж отдали. Ага... А младшая-то тоже уж давно была на выданье. Да всё никак подходящий жених для неё не выискивался. Я, почитай, каждую ночь стал к ней приходить... Бывалоча, появлюсь, а она уж и ждёт: головушку свою на подушке одеялом накроет, а ножки при том до самых коленей у неё оголятся. Ляжечки белые раздвинет широко-широко... как ты вот сейчас, да... а край одеяла меж них тихонько так вот шевелится — это она пальчиками своими хорошку себе теребит, гнёздышко своё тёпленькое под птенца моего подставить готовится. А я край одеялка-то на живот ей приподыму, ручонки шаловливые её в стороны отодвину, да как нырну языком своим прямо ей в межножное пирожное!... У-у-х! То-то она под одеялком своим млела да стонала!..

— Да!... Язык у тебя — просто сказка... И ей, наверное, уж нравилось, как ты им сиповку её бесстыжую вылизывал?

— Нра-а-авилось!... Уж как она нежилась да голубилась, пока я ей сикочку нежную полизывал да посасывал! Ммм!... Похотничок её бесстыжий розовый страстью девичьей нальётся, словно ягодка-кизилинка станется, кверху вздыбится да сам в рот так и просится. Пососу я ей его, значит, всласть почмокаю, да пыпыньку-щелочку изнутри языком как следует обихожу... а она уж огнём вся горит, так и вьётся — всё ждёт, когда же уж я, наконец, на кукан на свой её насажу...

— Гм... На кукан... Уфф!!! Мне тоже так этого хочется...

— Ну, придвину я её к себе, значит, головушка с подушки-то у неё сползёт, да глубже под одеялом окажется. А я ноженки её стройные за плечи себе закину, а сам птенца-молодца своего твёрдого да горячего в гнёздышко её девичье да уютное враз и затолкаю. Скачу да порхаю я на ней сверху, песца своего в норке её тесной да мокренькой туда-сюда всласть гоняю. А она всё лежит подо мной, сопит да стонет тихохонько где-то там у себя под одеялком. «До горлышка — говорит — до самого всунь мне его прямо в куньку! Не жалей — пронзи меня всю, словно копьём, чтоб пихалочка моя узенькая под тобой аж трещала!... « А я знай себе — стараюсь, пашу плугом своим твёрдым её тугую бороздку... Долго-долго — по полночи так вот на волнах мы с ней и качались...

— Ухх!... И я хочу, чтоб через писю и до самого горлышка... Ммм!... И что потом?

— А что потом?... Так вот леденцом своим я сосочку тугую её и мармеладил... Дровишек в баньку её горячую да влажную всё подкидывал... Рукавичку тёпленькую на огольца своего натягивал... В кисоньку-писоньку мягонькую я её всё сношал да голубил, пока она подо мной дрожью крупной трястись не начнёт!..

— А... да-а-а!... Расскажи!... расскажи, как она кончала!..

— А не так-то сразу я кончить-то ей и давал! Порой сорву с неё, сладенькой да тёпленькой, одеяло. На пол его сброшу, а её саму рачком на кровати перед собою поставлю, и давай драть-ебать теперь по-собачьи!... Дыньки её задние, тёпленькие такие, к животу моему прижимаются, трутся да шлёпаются, а бубенцы мои налитые по мохнаточке по её мокренькой знай себе стукают... А рак-то отшельник мой внутри ракушечки-ватрушечки её всё резвится... И очко-то розовое в попоньке так и поигрывает... А я раз за разом воротца её мармеладные петушком на палочке своим всё отворяю, да пельмешку тёпленькую всё натягиваю да фарширую...

— Аххх... да... по-собачьи... ммм... как сучку ты её заёбывал... И сам тоже кончал прямо ей в дырочку, да?..

— Ан не-е-ет! Не положено домовым-то в писули девичьи семенем изливаться! А уж она-то да... тряслась да дёргалась на кукане моём, как рыба, в снасть угодившая!... И волчицей лесной она выла, и птицей диковиной во всё горло кричала, кобылицей необузданной ржала да на дыбы становилась, львицей свирепой дугой выгибалась, да когтями в постель всё впивалась!... Всё задком своим голым предо мною вертела, вверх его задирала, а из сики её бесстыжей по ляжкам нежным потоки горные да горячие всё струились.

— А потом... Потом что?!. — Захлёбываясь от страсти, спросила Маша.

— А потом падала в беспамятстве на подушку, а я уходил...

Так резко оборванный вдруг рассказ несколько охладил девушку. Но она была рада тому, что сама всё еще не разрядилась оргазмом, а значит, инкуб пока никуда не уйдёт, и у неё ещё есть возможность помлеть под ним, слушая новые необычные и исполненные самых постыдных подробностей истории.

— Инкуб... — Произнесла шёпотом Маша, переведя дыхание.

— Да, милыя?... Хорошо ль тебе в писоньке? Хорошо ли в мокренькой? — Отозвался тут же старик, всё это время продолжавший самозабвенно, умело и глубоко ебать в тёплую письку бесстыжую девчонку.

— Ещё как хорошо! Просто с ума сойти!... Мне с тобой вообще так здорово, и я не хочу, чтоб ты уходил!..

— Так, а я ведь и не тороплюсь никуда! Никуда и не уйду, пока из сикельдюшечки твоей похотливой весь пар не выпущу! И бороздку мне твою мокрую плодородную, я ведаю, ещё долго плугом своим возделывать придётся! Ты ведь, как я посмотрю, не из тех мокрощелок, которым сиськи чуток полапаешь, пельмешку разок-другой на кукан насадишь как следует, так они уж от сладострастия-то на нём текут да трепыхаются... а после мякнут да засыпают в беспамятстве. Не-е-е!... Ты не такая, ты любишь долго посмаковать елду пипирочкой своей сладенькой, да поговорить-послушать, о чём обычно и подумать-то стыдно бывает... Так ведь оно?

— Да-а-а!... Я хочу долго! Очень долго... И мне нравится слушать всё, что ты говоришь!

— То-то!... А ну-ка... что-то залежалась ты у меня на спине-то! Ну-ка встань-ка рачком, да подставься под меня теперь по-собачьи!..

Инкуб медленно вынул из Машиной писи член. Она послушно перевернулась на живот и встала на четвереньки, выпятив немного вверх и назад голую попочку. Старик тут же пристроился к ней сзади, обхватил девчонку за бока и привычным движением ввёл свой набухший член Маше прямо в её мякинку по самые яйца. Чуть подождал и начал размашисто ебать как похотливую сучку так, что в пиздёнке у неё аж забулькало. Она стояла раком, упершись локтями в подушку, и тихонько сопела, принимая писькой тугие палки, а её голова моталась взад-вперёд от сотрясающих всё девичье тело сильных толчком сзади.

— Ну, и чего притихла-то? Спрашивай, чего там ещё знать-то тебе надобно?

— Расскажи... откуда ты? Как в мире нашем впервые появился?

— У-у-у!... Давно это было! Почитай, уж почти полтыщи лет прошло с той поры... Молодой я тогда ещё был. Жил себе припеваючи, горя не знал... Токма жил я не тут, а в своём, стало быть, мире. О нём знать вам не следует, потому и называете вы его потусторонним... Так вот, приключается порою так, что образуется вроде как воронка аль водоворот какой, в него-то нас и затягивает, а когда выныриваем, то в вашем мире оказываемся...

— И с тобой так получилось, да?

— Ну, да... И с тех пор всяк, кто в водоворот такой раз угодил, живёт потом всю жизнь на два мира сразу — и в вашем, и в нашем. То здесь, то там проявляться может.

— Итак, ты способен проникать в наш мир сквозь стены?

— Да, конечно. И когда нужно, я возвращаюсь обратно…

Инкуб продолжал рассказывать, продолжая страстно двигаться внутри Маши, держа ее за бедра обеими руками. От его умелого и интенсивного секса низ живота девушки начал тяжело наполняться, и она заметно постанывала. С каждым новым движением оргазм становился все ближе, но возбужденная девушка хотела продлить это безумие как можно дольше. Чтобы немного отвлечься, она задавала вопросы…

— А что насчет этих водоворотов? Откуда они берутся?

— Ну… Сначала никто не знал. Потом выяснили, что это результат колдовских обрядов и нечестивых дел, которые часто проводятся в вашем мире. Именно из-за них они возникают…

— А какие это за обряды? Расскажешь?

— Видимо их очень много, и я не знаю всех подробностей. Я знаю только, как меня сюда привлекло… Это был 16 век. В одну кануну две девушки собрались, чтобы предсказать своим женихам…

— Но что в этом такого колдовского? Многие так делали и до сих пор делают!

— Послушай и не перебивай…

Домовой крепко ухватился за мягкую теплую попку Маши, стоящей на четвереньках, и продолжал страстно ее трахать, глубоко проникая своим членом в ее мокрую киску. Его живот при этом болезненно хлопал по упругим ягодицам возбужденной девушки.

— Итак, они пришли друг к другу вечером… Тогда я знал много способов гадания разных народов!.. С картами, свечами, соломой… Итак, они предсказывали и играли… Но время было уже позднее, все остальные спали, а девушкам все никак не хотелось спать! Одна из них рассказала другой запретный обряд, который никому не следует выполнять из-за его опасности. Но обе были слишком любопытными...

— А повитуха та часом не ведьмой была?..

— Так, а кем же? Конечно, ведьмой... И на кой ляд она только девицу несмышлёную тому научила?... Так вот, для совершения того обряда требовалось положить на пол большое круглое зеркало. Зеркала в ту пору дорого ценились, да не в каждом доме встречались, но в том как раз на беду оно и нашлось. Положили она его, значит, посреди горницы, двери плотно затворили, окна занавесили, сами разделись догола да на корточки напротив друг дружки уселись так, что зеркало промеж них оказалось... Посередь зеркала колечко золотое да сахару кусок положить было надобно. Опосля каждая подружка со своей стороны по зажжённой свечке на край зеркала поставила. И в то время, как свет от свечей, зеркалом отражённый, попадал на растопыренные их девичьи бесстыжести, полагалось заклинание особое повторять, да за руки взяться...

— Ух ты... надо будет тоже так попробовать... Что там, говоришь, сахар и колечко надо?... — Пробубнила Маша с закрытыми глазами, млея от упоительной ебли и увлекательного рассказа.

— Я вот те попробую!!! — Усмехнулся старик и звонко шлёпнул девчонку по мясистой булочке. — Ну... сначала-то у них ничего не выходило. Они всё на отражения щелок друг дружки в зеркале смотрели да хихикали... Но потом, как обе глазки прикрыли да успокоились... тут-то заклинание, которое они хором шептали, и начало действовать. У девиц дух захватило, хорошо им так стало, тепло да сладко там в бесстыжих пиздёнках... Глаза открывать-то уж и не хотелось... Так и сидели голяком одна супротив другой, коленки раздвинув да за руки взявшись... А у меня в мире моём над головой воронка чёрная закружилась, да внутрь меня и потянула... Я и оглянуться не успел, как головой в не угодил! Думал всё — конец мне, так и сгину я в той бездне... Но оказалось, не сгинул. Голова моя в вашем мире прямо из зеркала показалась. Сахар-то я враз проглотил, а колечко, что на зеркале-то лежало, в зубах у меня оказалось. Так и висел я: голова здесь, а всё остальное — там! Да они-то не видят меня, глаза-то у них закрыты! Знай себе заклинанье ведьмовское бубнят...

— И что ты сделал? Проник к нам сюда через это зеркало?

— Ну... не сразу, конечно. Вначале я был в полном недоумении! Я видел, как две обнаженные девушки сидят слева и справа, обе очень мягкие и нежные, раздвигают колени... Они держались за ручки, показывали свои интимные части тела... Бились сердца, горели свечи, их похотливые движения освещались светом... Я просто застыл восхищенный этой красотой, а потом что-то изнутри толкнуло меня вниз и выбросило из зеркала прямо в комнату к ним! Мой зубной кольцевидный украшение выпало изо рта и громко зазвенело отражением в зеркале, а потом скатилось по половицам...

— Это должно быть очень шокировало! Правда?

— Да, они испугались не на шутку! Когда меня вытолкнуло, я прямо ударился носом о одну из них в ее возбужденную ложбинку! Она упала на спину и потеряла сознание! А вторая испуганно закричала и спряталась под кроватью. Из-под нее она смотрела, как я занимаюсь любовью с ее подругой прямо посреди комнаты...

— Ну... Ты же обоих удовлетворил, конечно?

— Конечно! Я удовлетворил, поцеловал, имел их в разных позах! Покрутил как хотел, занимался сексом со всеми их местами и скрытыми уголками до самого утра!

Маша стояла в позе раком, чувствуя бесконечные сильные движения горячего члена в своей киске. Зажав зубы, она прикусила наволочку, чтобы не издать крика. В ее голове мелькали образы, которые интенсивно описывал инкуб про сладость проведенной ночи с этими двумя похотливыми девушками, которые без осознания привлекли его в наш мир несколько столетий назад через древний ритуал.

От этого по всему девичьему телу пробегали волны и судороги. Маша уже больше не могла ничего говорить. Её голова лишь послушно ерзала лбом по подушке в такт неистовой ебле. Жилистые руки старика крепко обхватывали её попочку, а его раскалённый мужской лихарь неистово вонзался в истекающую соками молоденькую девичью письку, с каждым разом всё глубже погружая её бесстыжую хозяйку в омут неги и неотвратимого неземного блаженства.

Девушка кончала несколько минут, зажимая себе рот подушкой. Она чувствовала, как трясётся мелкой дрожью всё её нежное тело, как текут по бёдрам горячие потоки из её щелочки, как вертится с бешеной скоростью мягкий, но упругий клубок сладострастия внизу её животика, и как снова и снова поигрывает, сжимаясь, тугое розовое колечко её круглой попочки. Маша сейчас, наконец, почувствовала себя действительно насаженной писей на кукан, и ей даже казалось, что залупа инкуба, войдя в неё через пиздощелочку, в самом деле вот-вот достанет до самого горлышка...

* * *

На этот раз ощущения полёта почти не возникло. Просто всё вокруг перевернулось, и Марина ощутила себя уже не стоящей на четвереньках, а полулежащей в хорошо уже знакомом ей кресле. Она отчётливо понимала, что всё ещё находится в стенах той самой необычной резиденции, куда её привезли на дорогой машине.

— С возвращением, Марина... Признаться, Вы меня удивили!

— Удивила?... Чем же? — Марина попыталась повернуть голову на голос Сандры, которая стояла позади, у изголовья кресла.

— Результатами... — Сандра озадаченно всматривалась в экран планшета, листая на нём виртуальные страницы.

— Мда... Что-то было странное, да... Раньше такого не припомню. Но в принципе, ничего удивительного.

После некоторой паузы Сандра выключила экран планшета и сделала несколько шагов, оказавшись теперь в поле зрения своей собеседницы.

— Всё верно, хочу Вас поздравить! Мы только что с помощью Вас записали новую психограмму, которая, на мой взгляд, достаточно интересная!

— Новую? Но разве всё это не было чьим-то воспоминанием или фантазией?

— Поначалу - да... Честно говоря, я очень удивилась выбором этой психограммы для Вас.

— А почему?

— Потому что там не было ничего особенного. Только порка розгами - и всё. Но у Вас нет склонности к садизму или мазохизму. И все же началась трансляция настоящей казни. Я даже подумывала прервать исследование, но ваш мозг отреагировал необычным и креативным способом.

— Но как же... Подождите... А этот... ну... домовой? Он уже был там! Или это я его, так сказать, придумала?..

— Верно! С момента его появления это уже была ваша собственная фантазия или воспоминание...

— Правда?! Невероятно! Сама не ожидала от себя такого! Но ничего подобного не помню в своей жизни...

— Дело в том, что граница между воспоминаниями и фантазиями иногда очень тонкая. А самые яркие воспоминания могут быть подавлены из-за различных факторов.

— Хм... Интересно... — задумчиво произнесла Марина.

— Должна признаться, что теперь мне самой стало очень интересно узнать, на что ещё способно ваше подсознание!... Вы готовы продолжить исследование прямо сейчас?

— Конечно! Что за вопрос?!! — Воодушевилась исследуемая, почёсывая указательным пальцем свой безволосый лобок...