Замкнутый Треугольник. Часть 1

— Ну, отпусти же! Вот же, несносный мальчишка!, — она упрямо отворачивала своё лицо, не давая мне себя поцеловать, — ужас! Я к тебе ехала за сто двадцать километров! Всё бросила! Думала, может, что случилось! А он...

Я снова попытался накрыть её губы поцелуем, но её руки упёрлись в мою грудь, отстраняя меня от себя. Её лицо раскраснелось, а безукоризненная красивая причёска всё-таки сбилась, что вряд ли подняло бы ей настроение, если бы она сейчас имела возможность узреть себя в зеркало.

В машине не было жарко, несмотря на летний зной, кондёр работал исправно. Но мы с мамой оба тяжело дышали, как будто нам обоим не хватало воздуха.

— Мам, я же в этом треклятом лагере, уже целый месяц! Месяц, мам! МЕСЯЦ! Михаил Николаевич, лютует! Зверь, а не человек! Обещал на выходные отпустить нас по домам, но нет, вместо этого, мы все выходные напролёт, как идиоты, копали окопы! Сапёрными лопатками!!! Да ещё на кой-то ляд, лёжа! Представляешь? Лёжа копать окоп! А потом, как идиоты, круги нарезали вокруг лагеря в военной форме, в сапогах и с вещмешками! Ага! А в вещмешки, Михаил Николаевич, заставил засунуть все до последней вещи, что каждый из ребят взял с собой в лагерь! Ужас! — всё пережитое за месяц в лагере сборов моей военный кафедры под руководством незабвенного начальника этой самой военной кафедры так и хлынуло из меня взахлёб сбивчивым бурным эмоциональным потоком.

К моему удивлению и даже некоторой обиде, мама лишь насмешливо вздёрнула бровь:

— Ну-ну... Девятнадцатилетний лоб, студент третьего курса, всего месяц на сборах военной кафедры и уже в такой панике, — она иронично хмыкнула, — ну-ну... Отец твой два года в армии служил, между прочим. И не в ста километрах от столицы, а в пяти тысячах. Ты, небось, и названия-то такого не слышал, где отец служил!

Я только досадливо крякнул. Крыть тут было нечем. Я больше не пытался её поцеловать. Ну, не хочет и не надо! То же мне... Сына родного месяц не видела, а ведёт себя, как... Наверное, если бы не дьявольское возбуждение от близости красивого женского тела и вынужденного месячного воздержания, я бы непременно на неё обиделся. Но сейчас, когда меня едва ли не трясло от охватившей тело похоти, выяснять с мамой отношения было как-то не к месту и явно не вовремя.

Откинувшись на спинку автомобильного сидения со спущенными до колен штанами военной формы, я сжал у основания напряжённый вздыбленный член с хищно раздувшейся головкой. Ладонь свободной руки легла на затылок мамы, почти отхватывая тонкую стройную шею и я с усилием потянул её голову к своему члену.

Мама в притворном ужасе распахнула глаза, с укором взирая на меня:

— Нет, ну, скажи мне, ты серьёзно, да? Ты, правда, только из-за этого мне позвонил? Чтобы я СРОЧНО приехала!? Бессовестный эгоист!

— Мам... , — хрипло пробормотал я, — перестань, уже... Ты же видишь, что со мной творится!

Но мама мотнула головой, упираясь, словно, норовистая лошадка, явно не горя желанием помочь своему чаду сбросить сексуальное напряжение.

— Вообще-то, молодые юноши, когда... хм... у них возникает потребность в женской ласке, звонят своим подружкам! А не своим мамам! Вот!, — она с укоризной посмотрела на меня, сморщив точёный носик.

Помню, я с трудом сдержался, как только увидел её у КПП лагеря, чтобы тут же не набросится на неё, и не отыметь, как сидорову козу, прямо там, у ворот на газоне.

Мама была привлекательной красивой женщиной. Правда, на свои зрелые года моя маман, ну, уж точно никак не выглядела, сохранив какую-то девичью грациозную лёгкость и ребячливую беспечность. И главное, моя мама обладала каким-то непередаваемым, присущим только ей очарованием, истинно русской красотой, мягкой, доброй и нежной.

Среднего роста, немного располневшая в бёдрах и в попе, после рождения моей сестры в прошлом году, она всё же умудрилась вернуть себе изящную талию. У неё были красивые платиново-рыжие волосы, уложенные сейчас под прелестное, милое каре. Очаровательное, милое лицо с сочными губами и большими глазами. Немного мелких морщинок, от частых очаровательных улыбок, предавали её лицу красивый шарм. Роскошная линия декольте с пышной грудью с годами ставшей 4 размера. Немного пышные животик, попа и бёдра, но зато просто божественные длинные аппетитные ножки, на зависть любой молодой девушке.

— Мам... Ну... Я это... С Кристиной поругался... Ну, в общем, насовсем поругался..

— Что? Почему? Такая хорошая серьёзная девушка... Мне она нравилась... Почему вы расстались?

Моя ладонь на маминой шее усилила давление. Мама снова пару раз мотнула головой, словно норовистая лошадка, пытаясь сбросить мою руку, но в итоге, как бы смирилась с присутствием моей ладони на своём затылке.

Я потихоньку, сантиметр за сантиметром, пригибал её голову к своему каменному изнывающему от желания любовному орудию, несмотря на мамино сопротивление. Впрочем, мама хоть и сопела определённо недовольно, прилагая головой усилия обратные к тому, к чему принуждала её моя рука на её затылке, и даже под конец упёрлась своими ладошками в мою ногу, ­­ — ­ она сидела на сидении рядом со мной, подобрав под себя ноги. Но, во-первых, совершенно очевидно, проигрывала мне в этом противостоянии, а во-вторых, никак иначе, не пыталась протестовать или возмущаться этому неподобающему и нескромному насилию над её личностью со стороны родного отпрыска.

— Это ужас какой-то, — просипела мама, раскрасневшаяся от нашей борьбы, — быть может, тебе всё же стоит помириться с Кристиной? А не принуждать свою собственную мать к блуду?

— Ма-а-а-ам... , — уже не скрывая своего раздражения протянул я, — давай, это потом обсудим, хорошо?! Мама, ну сама, посмотри... Меня же ща разорвёт...

Я двинул свои бёдра наверх, ей навстречу, так что раздувшаяся напряжённая головка члена едва не ткнулась прямо в её губы.

Мама отпрянула, моя ладонь лишь запоздало смогла её удержать. Мама как-то странно посмотрела на меня, покачала головой осуждающе, но более ничего не сказала. Но сила, с которой она упиралась обеими руками в моё колено, внезапно поубавилась. И теперь моей руке на её затылке, не составило особых усилий пригнуть женскую голову к своему возбуждённому естеству.

Огромная налитая от перевозбуждения головка моего члена уже была прямо перед её глазами. Так что, мама распахнув глаза, в каком-то немом удивлении, словно впервые увидев, озирала моё сокровище, представшее перед ней во всей своей боевой мощи и красе...

— Да, уж... — прошептала она, длинным маникюром указательного пальца тыкая в негнущуюся башню, — видимо, СЕЙЧАС высоконравственные лекции о морали и об уважительном отношении к родной матери читать тебе нет смысла, да?

Я едва прямо тут не кончил от этих слов. Сочащаяся головка уже почти упиралась в её ярко накрашенные губы.

— Мамочка, родненькая... , — умоляющее зашептал я, — ну, пожалуйста, мне осталось всего пятнадцать минут... Меня отпустили же всего на час!

Розовый язычок медленно прошёлся по полураскрытым влажным губам.

Мама только горестно вздохнула, по-моему, чересчур уж наигранно, — чай, не в первый раз-то, в рот у меня брала, — её губы широко распахнулись, медленно наплывая на возбуждённую головку моего богатыря...

— Ма-А-ама... — выдохнул я восторженно, испытывая сейчас к ней самые нежные и тёплые чувства, какие только может испытывать сын к своей мамочке. Моя ладонь безжалостно давила на ей затылок, до тех пор, пока женский носик не упёрся в мой живот, а мой член не застыл глубоко в мамином горле...

— Эй, парень! Приехали уже! — кто-то осторожно тормошил меня за плечо, — парень, парень! Да, проснись же ты! Твоя остановка!

Я нехотя продрал глаза. Надо мной возвышался водитель. Автобус был уже пуст.

— Ну, ты и горазд, дрыхнуть!, — с улыбкой провозгласил водила, отправляя незажжённую сигарету, зажатую в зубах, в путешествие из одного уголка рта в другой, — ты, извини, но мне через пять минут выдвигаться в обратный путь..

Я только растерянно кивнул, всё ещё не придя в себя после сна. Вот как всегда, блин... Как говорится, на самом интересном месте. Хм... Правда, там немногое осталось досмотреть. Секунд тридцать не более, до того момента, как перевозбуждённый до предела долгим воздержанием и умением мамы в оральных ласках, я выстрелю глубоко в мамочкино горло густой струёй горячей спермы.

С дорожной сумкой через плечо, я спрыгнул с последней подножки автобуса на пыльную бетонку, напоследок на прощании махнув рукой водителю.

Солнце нещадно пекло.

Спустя четыре часа..

Со стороны кемпинга доносились отголоски человеческой речи, стук топора о дерево и прочие звуки присутствия изрядного количества народа, усиленные лесным эхом. Народу в этом году уйма понаехала. Правда, редкие домики, гораздо чаще палатки, были раскиданы по всему лесу на изрядном удалении друг от друга, да и вокруг каждого места под палатку непременно возвышались густые кустарники, так что никто из туристов друг другу тут не докучал.

Я огляделся. Уж сколько лет мы всей семьёй в этом кемпинге каждый год, неизменно каждое лето, уж сколько тут троп в походах через тайгу и на сопки пройдено. И как будто за все эти годы и совсем ничего тут не поменялось. Так что не мудрено, почитай, кемпинг-то уж чуть ли не как второй дом родной воспринимается.

Я мысленно прикинул, — ну, да — мне было восемь лет, когда мы приехали сюда впервые, тогда, помнится, недели на три, а сейчас, как-никак, мне уже стукнуло 22.

В этот раз, вместе с родителями помимо семейства Косаревых, — дядя Антон с маминой младшей сестрой тётушкой Ириной их детей, были ещё старые-старые аж с университетской скамьи близкие родительские приятели и Щербаковы, — Фёдор Ефимович и его жена Катерина с их сыном, ровесником нашей Машеньки, а ещё Тюнины — тётя Таня, тоже мамины родная сестра, но старшая, с мужем Олегом Ефимовичем и детьми.

Ну, да, так-то, годами мама и папа потихонечку к туристическому отдыху приноровили большинство из нашей родни и своих друзей, так что бывало, в очередной совместной поход по тайге собиралась такая толпа, что приходилось брать в аренду отдельный автобус, — так было проще перемещать всю эту ораву с тюками багажа более-менее организованно.

Но всегда всё было весело. Приезжали семьями, с детьми. Маршруты для походов в тайгу выбирали всегда лёгкие, прогулочные, проторенные и необременительные риском, что называется, ради удовольствия, а не ради самоутверждения. Пожалуй, в таком ключе, вряд ли какой заморский или родной российский курорт мог дать столько позитива, как этот небольшой туристический кемпинг в сибирской глуши.

Отец был растроган до слёз, снова и снова расхваливая меня перед всеми:

— Вы себе не представляете! САМ Никита Иванович отметил нашего Семёна Карташева в лучшую сторону, как грамотного и многообещающего инженера! Сам Никита Иванович! — счастливо провозгласил отец уже раз пятый, наверное, за вечер, поднимая рюмку с очередным тостом в мою честь. Его ладонь снова взъерошила мои волосы

Отец был доволен донельзя. Никита Иванович — это главный инженер в компании, где мой отец работал много лет, где, впрочем, работал теперь и я, едва закончив универ. Вообще, Никита Иванович то верно, не человек, а человище, старой советской закалки, таких людей сейчас мало. Из старых советских инженеров. Сейчас-то, куда не плюнь, в строительных конторах на руководящих постах всё сплошь управленцы везде. Так, что похвала из уст сурового, скупого на комплименты, старого волка-строителя многого стоила. Я и сам был горд, до не могу, чего уж тут скрывать. Ведь помимо прочего, Никита Иванович в своё время был учеником моего деда, начиная свою карьеру под его руководством.

Правда, для большинства присутствующих за общим деревянным грубо сколоченным столом это имя ничего не говорило. Кроме, конечно, дядь Феди Щербакова, он с отцом вместе работал, ну, и, пожалуй, моей мамы. Во всяком случае, при словах отца Фёдор Щербаков многозначительно и уважительно закивал. Все за столом одобрительно загудели.

Вообще, надо сказать, мой приезд оказался поводом к настоящему праздником, на котором, соответственно, я был героем парада. Ну, во-первых, у меня, как-никак, сегодня был день рождения. Во-вторых... Я как бы сегодня, свалился всем нежданно-негаданно, как снег на голову. Что приеду, не стал предупреждать даже мать и отца. Так, позвонил, как бы невзначай, уточнил где именно они находится и приехал. Хм... Пришлось даже изрядный крюк заложить. Но по родителям и сестре я впрямь очень соскучился.

Опять же, у меня это впервые было, чтобы на целых полгода покинуть отчий дом и укатить за тридевять земель, откуда даже и позвонить-то домой целая проблема. Так сказать, впервые выпорхнул из родительского гнезда так далеко и так надолго. Хм...

Они-то тут, уже вторую неделю отдыхают. Уже сходили в трёхдневный поход на Кары-Гору, потом на два дня до Белых Озёр и обратно. И собственно, гостили в кемпинге последние денька три, чтобы вдосталь насладиться купанием в местной речке, чистой и девственной, как слеза, надышаться не испорченным цивилизацией воздухом, поваляться на травке, посидеть вечером у костра с коньячком под шашлычок, — в общем, насладиться тем, чего все мы напрочь лишены в душных и тесных городах, — единением с природой.

Если короче, то я целых полгода торчал в командировке на одном из островов Арктики. Строительная компания, куда я по протекции отца поступил на работу сразу же после получения диплома, взяла там хороший жирный подряд на строительство причала и небольшого рабочего городка, и я был одним из тех, кого десантировали на этот остров, реализовывать этот самый подряд.

Понятное дело, после Москвы, где я родился, вырос и жил, считай, безвылазно, всю свою жизнь, впечатлений и эмоций куча, привезённых баек рассказать-неперасказать, коими я, в общем-то, всех весь вечер всех и потчевал. Хм... И не без удовольствия отмечал, что слушали меня с искренним неподдельным интересом о суровой северной жизни не только детвора, но и взрослые. Даже мама, да. Хоть каждый раз, когда я принимался описывать многочисленные невзгоды и лишения на острове, — понятное дело зримо преувеличенные, — в отличие от всеобщего понятливо-одобрительного гула, мама только недовольно морщилась и горестно вздыхала.

Я опрокинул ещё одну стопку водки, ловя глазами взгляд мамы. Отец как-раз отвлёкся к костру, перевернуть мясо на шампурах. Кроха, Машенька, на правах моей родной младшей сестры, снова забралась ко мне на колени.

Светка и Димка, дети тёти Иры, маминой сестры, вытянувшиеся и даже как-то повзрослевшие за лето, не спускали с меня влюблённых глаз. Егор, сын Щербаковых, был немногим постарше Машеньки. И дети Тюниных, Коля и Виктор, немногим помладше косаревоской детворы. Ну, детям-то, на природе в кемпинге всегда раздолье. Детей здесь всегда много было.

Солнце медленно опускалось за горизонт. Жара спадала. Мы все уже были хорошенько пьяны. Вечер принёс долгожданную прохладу. Дневной зной и духота понемногу отступили.

А мама была недовольна. Уж не знаю, на кого больше дулась на меня или на отца. Но в этот раз, она показательно, морщась, пила коньяк, мол, дескать, глушила в алкоголе своё огорчение. Вообще-то, она в жизни не признавала ничего кроме хорошего марочного красного вина.

Нет, нет, но её колючий недобрый взгляд обжигал меня. Моя тётушка Ира даже пришла мне на помощь, когда мужчины из-за стола удалились на перекур:

— Лен, ну ты, чего?! К тебе сын приехал, — она одарила меня ослепительной улыбкой, — вон, какой крюк сделал, чтобы со своих северов не в Москву напрямую прилететь, а вас с отцом здесь застать! Вы же полгода не виделись!

Мама только подёрнула плечиком. Взмахом головы, резко отбросила назад целый каскад огненно-рыжих длинных волос, всё ещё нетронутых косметическими пособиями, и волосы ярким пламенем рассыпались по её веснушчатым стройным плечам. И чуть ли не фыркнула:

— Вот именно! Полгода! Просидел где-то там на острове, который даже на карте-то не найдёшь!

Она даже не посмотрела на меня, эдаки демонстративно-показательно игнорируя моё присутствие.

— Лена, ну, разве, так можно!? — тут уж в один голос за меня вступилась и тётя Таня и тётя Катя.

Мне аж стало не по себе от такого всеобщего заступничества. Во-первых, зная маму, — это отнюдь не сулило мне решение всех проблем. Ну, а во-вторых, я всё ещё не мог без смущения, после дневного инцидентика, смотреть на маминых сестёр, — Таню и Иру. Уф, хорошо хоть, при этом не было и тёть Кати. А то я бы точно помер бы со стыда.

— Что можно?!, — как-то раздражённо выговорила мать, окинув всех женщин по кругу самым что ни на есть злым взглядом, — у меня муж... Я его месяцами не видела, — то Сибирь с колен поднимает, то на Дальнем Востоке что-то строит, то вообще, где-нибудь в Иране очередному братскому народу жизнь налаживает!

Тут уж она обратила на меня полный обиды взор:

— Всю жизнь только наездами домой. А теперь ещё и сын такой-же... Ну, ладно, я не против, — ну, работай в офисе, в Москве, или ещё где. Да хоть, в Лондоне или в Париже. Но кому нужны эти таёжные и северные подвиги? Вот приехал, — цивилизации полгода не видел, — вон, весь зарос, как бирюк. Ну, зачем это? Ну, кому это нужно? Во имя чего? И отец его ещё и поддерживает! В Москве можно гораздо больше зарабатывать и жить себе припеваючи!

Эта тирада буквально выплеснулась из неё, выдавая ту бурю, что пылала в мамином сердце, невзирая на внешнее спокойствие. Вообще-то, мама у меня, как это правильно называется не любила выносить сор из избы, и обычно, не давала волю своим эмоциям даже в кругу близких родственников. Но, или дело было в выпитом коньяке, или в том, что маму, видимо, действительно уязвило то, что вскорости я собирался вновь опять на полгода возвращаться на затерянный в ледовитом океане остров, чтобы завершить свою работу, — в общем, мама в этот раз сдерживать обуревавшие её эмоции, видимо, не собиралась.

— Что у нас с отцом знакомых мало? Мог бы себе тихо и спокойно работать в Москве. Да и зарплату получал бы побольше! — продолжала в голос возмущаться мама, — ну, вот кому нужны эти таёжные подвиги?

Тётя Ира вздохнула и вдруг игриво стрельнула в меня глазками, прыснула смехом:

— Ну, что одичал-то, это, видать, да! Бедненький, одичаешь тут, когда там, небось, на сотню мужиков одна женщина. Ох, напугал он нас сегодня...

Моя вторая тётушка тоже заулыбалась. А я почувствовал, что невольно стремительно краснею.

Ну, да... В обед получилось... Хм... Им-то смешно, а я до сих не от стыда ни на кого из них глаз поднять через раз не мог. Хорошо, хоть, там только мать и мои тётки были. Мама с тётками хоть родные, а при тёть Кати Щербаковой я бы, верно, вообще, бы от стыда прям на месте провалился. Хм..

Ну, вообще, так-то на счёт женщин тут в самую точку. На острове... Хм... Туговато с женским обществом. Мягко говоря..

А вышло всё так, что наобнимавшись вдосталь с буквально поражёнными моим внезапным появлением родителями и сестрой, роднёй и родительскими друзьями, я первым делом решил окунуться в реке. Река-то тут знатная, вода чистая и тёплая, в общем, одно удовольствие. Да и после купания поваляться на тёплом мягком песочке под жаркими лучами солнышка тоже истинное блаженство. Как-никак в Северо-Ледовитом океане полгода куковал.

Мама решила непременно составить мне компанию, ну, а вместе с ней и мои родненькие тётушки. Тем паче, что дети под присмотром тёти Кати были отправлены в «детскую» палатку на послеобеденный сон.

Из воды я выбрался раньше всех, — в обед самый солнцепёк, — на пляже больше и не было никого кроме нас. И развалившись на песке, от нечего делать я принялся глазеть на купающихся маму и тётушек.

Хм... Надо отметить, в нашей семье все женщины всегда выделялись красотой и женской статью. Семейное. Кровь, известное дело, не вода. Все три, как на подбор, стройные станом, длинноногие, полногрудые, с округлыми приятными глазу формами, ладные и фигуристые, хоть всем уже так-то за сорок с хвостиком, — одним словом, загляденье. Хм. Или объедение.

В общем, я невольно ими залюбовался. Без всякого дурного нескромного умысла или подтекста, надо добавить. Просто искренне залюбовался удивительной гармонией сочной женской красоты на фоне буйной живописной красоты природной.

Собственно, конечно же, моя мама или тётушка Таня сделали бы вид, что нечего не заметили. Но только ни тётя Ира. Ну, такой уж у неё был норов, — дурашливый, весёлый и насмешливый.

Женщины уже вышли из воды и были от меня в паре метров, когда она в шутливом испуге сделав притворно страшные глаза и с улыбкой на губах насмешливо посмотрела на меня:

— М-да, уж... Племянничек-то, видимо, совсем одичал... На острове-то своём...

Я чуть не подпрыгнул на месте. Это ж надо! Я и сам не обратил ни малейшего на то внимания, но мой член, оказывается, пребывал в самом, что ни на есть эрегированном состоянии. Да ещё в каком!

Конечно же, не обратить внимания на огромный бугор на плавках было никак невозможно.

Моя мама и тётя Таня вторя тёте Ире тоже прыснули смехом, правда, как мне потом призналась моя мама, больше от вида того, как я с перепугу аж подскочил на месте с самым дурацким видом, явно не зная куда себя девать и как спрятать от насмешливых женских взглядов своё возбуждённое естество.

— Фухх... — смеясь добила там на пляже тётя Ира, — хоть одно радует, девоньки, мы видать ещё даже ОГО-ГО как смотримся! Уж если племяш родной засматривается...

Короче, от стыда я готов был хоть сквозь землю провалиться.

Немного погодя, когда мама, вооружившись бритвой, ножницами и расчёской, потащила меня к общему умывальнику на опушке берёзовой рощи, немного в удалении от наших палаток, за этот эпизод на пляже, она мне всё-таки нагоняй дала.

— Вот видишь, горе луковое? Уже на тёток родных засматриваешься! Ну, ещё бы, молодой парень, ну, куда тебя несёт, где Макар коров не пас? Ну, чего Вам с отцом дома-то не сидится? Как нормальным людям? — вздохнула она, — а зарос-то, как!? Борода! Ужас! И, впрямь, ну, настоящий дикарь!

Она аж всхлипнула, явно меня жалея. Я только вздохнул, безропотно отдавая себя в её руки. И мама решительно принялась сбривать с меня бородку, а затем и так же безжалостно ровнять мою причёску.

Сказать по правде, не так-то уж плохо там было на острове с цивилизацией. Во всяком случае, ничто мне там не мешало следить за длинной причёски и ежедневно бриться. Это просто моя мама категорически не воспринимала у мужчин, и в первую очередь у отца и у меня, даже лёгкий намёк на небритые щёки. Да и в плане мужской причёски у мамы тоже были весьма консервативные взгляды. И, конечно, нам с отцом всегда приходилось мириться с её диктатом в том, как нам с отцом выглядеть, чтобы соответствовать маминым представлениям о мужской красоте.

Так, что, впервые, оказавшись вне маминого бдительно ока, я просто не удержался, чтобы из чистого любопытства не отрастить себе бороду и длинные волосы. С которыми теперь, собственно, моя мама, ужаснувшись виду своего отпрыска с первого же взгляда, не преминула лично расправиться и привести меня в подобающий вид, согласно своему разумению.

Так, что теперь сидя за столом, мне совершенно нечего было возразить матери. Нет, конечно, можно было бы многое сказать о карьере инженера и огромном опыте, который дают такие масштабные стройки, но уж я-то знал, что все мои аргументы будут мамой решительно сметены и потому, за лучшее, когда она не в духе, попросту с ней не спорить.

Немного погодя, провозгласив ещё один тост в честь именинника, то есть меня, мужская половина стала собираться. Женщины, правда, глядя на это заворчали.

— Ну, вот куда, вы? — всплеснула руками тётя Ира, — обалдеть? Ведь пьяные же? Какая Вам теперь рыбалка-то?

Мой отец только на это хохотнул, мол, это только к лучшему. На счёт лодки они на ночь они договорились ещё загодя. В этом плане, — на счёт рыбалки или охоты, — в кемпинге тоже проблем не было.

— Мы уже и Петровичу задаток дали. Он нам обещал, километрах в десяти выше по течению, шикарное местечко, говорить рыбы там. Он нас на моторке туда доставит. Утром вернёт обратно.

— Ты не передумал? — отец с явной надеждой воззрился на меня.

Ну, уж, нет, увольте. Никогда я не был любителем ни охоты, ни рыбалки. Дитя-с мегаполиса. Вообще-то, как один из видов досуга, в здешнем кемпинге любителям порыбалить или поохотиться тоже было раздолье. И первое, и второе организуют враз. Причём, по московским деньгам, за совершенно смешные деньги.

Но в этот раз, думаю, я бы не решился отказать отцу, уж больно он хотел побыть со мной. Но внезапно, мне на помощь пришла мама.

— Нет, это даже не обсуждается! Дай мне хоть с сыном побыть! К тому же, какая там Вам рыбалка? Знаю, я Ваши рыбалки. Хорошо, если ещё про рыбу вспомните. А завтра опять весь день продрыхнете без задних ног.

Женщины, да и мужчины тоже, хором засмеялись на тираду мамы. Да и мама с отцом потом тоже заулыбались. Но отец смотрел на меня столь жалостливо и красноречиво, что я просто не нашёл в себе сил, чтобы отказать ему.

Я махнул рукой:

— Конечно, пап! Поехали! Когда ещё порыбачим?

Мужчины довольно загудели. А мамин взгляд буквально обжёг меня. Я даже поёжился.

Отцовский коллега, — Фёдор Николаевич снова сноровисто наполнил рюмки, пока Олег Тюнин так же быстро наполнил вином бокалы дам. Снова витиеватый тост дяди Антона и мы выпили ещё раз.

Немного погодя, мама вдруг махнула рукой:

— Плывите на свою рыбалку, куда хотите, — она снова с обидой покосилась на меня, — пойду, окунусь, а то духота... Не могу уже... Кать, ты со мной?

Она красноречиво не смотрела в сторону своих сестёр, памятуя, как они обе ополчились на неё, защищая меня.

Но Щербакова кивнула на нас:

— Ой, Лен, я рыбаков наших провожу, хорошо? — она кивнула на нас, — и догоню тебя.

Мама подошла ко мне сзади и чмокнула меня в макушку:

— А ты тогда не пил бы больше. Ты за этими не гонись, — она шутливо погрозила пальцем отцу и дяде Антону, — тем более, что на рыбалку собираетесь, как никак. А то караси Вас засмеют...

По телу невольно прошлась приятная дрожь, — тяжёлые большие мамкины титьки на миг прижались к моей спине.

Скинув с себя шорты и футболку прямо здесь, оставшись в одном купальнике, нетвёрдой походкой, тоже ведь пьяненькая, мама пошла в сторону пруда. Чёрт... Она просто обалденно смотрелась в купальнике.

Именно, что в сторону ПРУДА. Не реки, нет. Я же невольно засмотрелся ей вслед, невольно ощущая прилив крови к паху. Хм... У нас с мамой с этим прудом были связаны многие приятные воспоминания.

За столом меж тем, мы выпили ещё по одной.

Я поднялся из-за стола. Покачнулся. Оперся о стол.

— Пойду, тоже нырну... Душно...

На самом деле меня непреодолимо потянуло к маме. Хотя, уже сейчас, мог наперёд сказать, наверняка, что добром это, скорее всего, не кончится.

— Ты, куда?, — вскинулся Тюнин, — скоро уже выдвигаемся! Петрович скоро будет!

Но отец на него шикнул:

— Антон, ну, видишь, Лена, обиделась?, — отец кивнул мне, — правильно, иди за матерью, там пригляди заодно. А то пошла купаться на ночь глядя...

Я кивнул, мол, конечно.

Хотя, чего там приглядывать? Кемпинг всегда был местом исключительно мирным. До прудика отсюда метров двести. Когда-то на нём вообще весь кемпинг купался. Но теперь он сильно зарос, обмелел. Так, что местный общественный пляж потихонечку переместился на реку.

Прудик небольшой, всего-то метров сто на сто, с трёх сторон его уже окружал лес, который подходил едва ли не к самой кромке воды.

Я откланялся, чувствуя, что и впрямь уже пьян и пошёл вслед за мамой, обходя по пути поставленные палатки. Везде горели костры, слышался смех и веселье. Из нескольких мест раздавались песни под гитару. Здесь так каждый вечер.

Я продрался через кусты орешника, не желая в темноте искать тропу, и оказался на небольшом песчаном пляжике. Мамины шлёпки стояли у самой кромки воды.

В наступающей ночной темноте мамина светлая голова смутно виднелась посередине пруда. Впрочем, если бы не свет луны, то вряд ли бы я сумел её разглядеть.

Я сбросил с ног сланцы, стащил через голову футболку, потом шорты. Бросил на песок. Вечерний лёгкий ветерок приятно щекотал разгорячённую кожу. Член мой торчал как флагшток, оттопыривая трусы. Какое-то время я колебался. Нерешительно оглянулся. Орешник был густой. Сквозь листву пробивались только сполохи от костров и удалённый гам веселящихся поодаль людей.

Потом посмотрел в темноту в сторону пруда. Нет, не то чтобы я по жизни нерешительный. Как раз-таки, наоборот... Но там в пруду, в конце концов, плавала не просто пьяненькая сдобная бабёнка, а моя мать, всё-таки. Как-никак...

Наконец сдался. Ну, а что тут? Я всегда была рабом своих страстей. Стянул и трусы тоже, пошёл к воде, в чём мать родила. Член наполнялся новой силой в неясном ещё предвкушении...

Вода действительно была теплой. Я сразу с берега бултыхался с головой в воду. И поплыл под водой в сторону матери.

— Ой, испугал!. — засмеялась мама, брызгая в меня водой, — вода класс... Да?

Несколько боязливо я посмотрел на маму, ожидая её реакции на моё появление. Я вполне себе ожидал злой отповеди, и сказать по правде, был готов немедленно ретироваться.

Но глаза матери взирали на меня с каким-то странным выражением. Ни черта было не разобрать, что у неё в голове. Мамик она так умеет...

Я немного опешил, когда она внезапно захихикала и брызнула мне в лицо водой. И рассмеялась в голос, когда я, плюхнув ладонью по воде, в ответ обрушил на неё каскад водяных брызг.

— Сёма! Причёска!, — взвизгнула испуганно-восторженно мама, улепётывая от меня прочь.

Какое-то время мы плескались посередине пруда, резвились, как дети, брызгаясь друг в друга. Потом мама с головой окунула меня в воду и торопливо поплыла прочь на другой от нашего двора берег, спасаясь от моей неминуемой мести.

Плавала она хорошо, но со мной, конечно, ей не сравниться. Ощутив под ногами дно, я в два рывка догнал её и, подхватив на руки, закружил вокруг себя в воде.

Она весело хохотала и болтала в воздухе ногами.

— Семён! Отпусти! Отпусти!

Я пригрозил ей, что сейчас нырну вместе с ней и она испуганно прижалась ко мне:

— Нет! Не надо! Не мочи мне волосы! Пожалуйста...

Я отпустил её с рук, позволив встать на ноги. Но не отпустил от себя. Обнял её и прижал к себе. Она была ниже меня и моё твёрдое орудие упёрлось в её мягкий животик.

Смех, как отрезало. Мама вскинула голову и пронзительно посмотрела мне прямо в глаза. И тут я почувствовал, что ее рука ухватилась за мой член. Думаю, чисто машинально, желая проверить, не ошиблась ли она. Её глаза округлились, когда до неё дошло, что я абсолютно голый и абсолютно возбуждённый. Маленькая ладошка тут же скользнула прочь, да и сама мама тоже попыталась отпрянуть прочь. Но ничего у неё не получилось. Я уже крепко прижимал её к себе за таллию и с немым вызовом с пьяной бесшабашностью смотрел ей прямо в глаза.

— Сёмушка... Ну, ты совсем неугомонный, да? Ну, сколько уже можно? — запнулась мама. Я почувствовал, как её тело дрожит. Мой каменный член по-прежнему упирался ей в живот.

Словно осознав всю абсурдность ситуации, мама вдруг вскинулась вся в праведном смущении, сердито засопела:

— Сёма, там вообще-то твой отец... И мой муж...

На какой-то миг это подействовало. Отца я всегда любил и уважал. Но... Но давно уже научился не путать мои чувства к отцу с моими чувствами к матери. Хоть, конечно, порой это бывало нелегко. специально для . оrg Впрочем, если ты делишь со своим отцом одну женщину, то как это может быть иначе? Хотя, не скрою, это, конечно, нелегко.

— А у него всё хорошо, мам... Чего ему мешать, тревожить?. — ответил я развязным наглым тоном и обхватил её одной рукой за таллию, чтобы покрепче прижать к себе, а другую положил ей на грудь.

Мама драматично закатила глаза. Покачала головой. Мол, совсем сбрендил?

— Ну, что ты что делаешь? Сколько мне уже тебя прощать, Семён!? — строгим тоном произнесла она, с укором глядя на меня она, — Я же твоя мать! Неужели тебе перед отцом не стыдно? Семён... Ты просто беззастенчиво пользуешься мной!

Наверное, это глупо было делать сейчас. Это могло её обидеть. Но я не выдержал и расхохотался.

— Мам, ну... В первый раз что ли? Ты ж мне тоже не чужая. Родная мать всё-таки. Какая же это измена? Всё в семье... Хм, мам... Ты ещё мне проповедь расскажи, какой это грех спать с собственной матерью.

— И расскажу! Ишь ты!!

— Ну-ну... А я вот до сих пор не знаю, как мне Машеньку называть...

Я не хотел её обидеть, просто пьяный был. По поводу моей сестрёнки мама никогда не принимала ни малейших сомнений. Хотя сами-то сомнения по поводу отцовства Машеньки имелись. Хм..

— Сестрой! Слышишь!? Сестрой!

Её ноготки больно царапнули меня по груди:

— Мам, и кого из нас ты в этом хочешь убедить?

Мама поморщилась. Её лицо стремительно заливалось краской.

— Сёма... Ну, отпусти... Ты просто пьян... Как мне это уже надоело! Ты просто невыносим! Какой смысл с пьяным дураком спорить?

Но я продолжал гладить под водой ее грудь, пока она меня отчитывала, другой продолжая прижимать ее к себе за талию.

Говорила-то мама очень убедительно, как прям, заранее готовилась. Она вообще умела говорить. Как никак, педагог, всё же. Иной раз, так и заслушаешься. Вот и сейчас. Правильные вещи говорила. О морали, о совести, о грехе... Что — то там ещё. Хотя... Вряд ли, там было что-то новое, чего я раньше по этому поводу не слышал от неё.

Эх, помню, когда-то мы на эти темы с ней спорили до одурения, прямо-таки целые дебаты проводили. Хм, обычно, правда, после этих споров о грехе кровосмешения, я её неистово и долго трахал. Это странно, не спорю, но всегда подобные дебаты и именно с родной матерью на тему инцеста, о неприемлемости секса между матерью и сыном заводили меня неимоверно. С другой стороны, в те времена мама шибко и не ставила под сомнение моё право спать с ней. И все эти наши споры по поводу плюсов и минусов секса между матерью и сыном носили исключительно дискуссионный характер.

Вот и сейчас я завёлся, если честно. С другой стороны, вполне, возможно, сегодня она бы меня убедила отпустить её. Всё же в душе, я успел смириться с тем, что больше моя мама уже не есть моя любовница. Честное слово, на какой-то миг, я и впрямь едва ли уже не отступился от неё.

Ну, любовниками мы с ней перестали быть, как бы после того, как мать родила Машеньку... Как бы, по обоюдному негласному сговору. Хм... Ка бы... Я просто не решился настоять на своём... Нет, я, конечно, пару раз пытался возобновить наши любовные отношения, но она больше не подпускала меня к себе, отмахивалась, мол, и раньше отцу в глаза было стыдно смотреть, а теперь и вовсе. Она никогда вслух не признавалась, что у неё есть сомнения... О Машеньке... Но подразумевалось-то всегда именно это.

Поэтому, сегодня я её и слушал. Но сказать по правде, нить смысла её тирады я потерял довольно быстро И чем дальше, тем меня всё более занимала её грудь в моей ладони, а не её слова...

В конце концов, я сбросил лямку лифчика с её плеча. И теперь, мял мягкую сочную плоть, ощущая её податливость и тепло, мял всё сильнее, сжимая в ладони, теребя пальцами большой набухший сосок. И вообще, сама близость её тела возбуждала. Даже не так. Не сама близость, но это чувство власти над женщиной в твоих объятиях.

Мама только вздохнула горестно и жалостливо. Покачала головой с укором глядя на меня. Сама понимала ведь, ну, а что она сейчас мне сделает? Уж точно не будет звать на помощь... Да, она у меня так-то женщина рассудительная и разумная.

Но она не сдавалась. Пыталась опять в чём-то ещё меня убедить, что-то горячо говорила, даже руками замахала, отчаянно жестикулируя, вторя своим несомненно крайне правильным и несомненно убедительным доводам. Да только, признаться, я уже и не слушал её, увлечённый игрой с её грудью. Мамина речь начала становиться все более неуверенной, в словах было все меньше связи, а моя рука на её таллии уже заскользила к ее заднице, полной и мягкой.

Член, пульсируя, с силой тыкался в мамкин живот. Она всё пыталась втянуть живот в себя, чтобы не касаться меня, но у неё слабо получалось.

— Семён, ну, честное слово, я сейчас закричу!, — оборвала мама свой монолог на полуслове, вдруг как-то сдалась разом, уже вдруг чуть ли не захныкала, видать, уже поняв, что силой речи меня не образумить.

В ответ я снова самоуверенно и нагло смотрю ей в глаза, ухмыляюсь и бархатным тоном обещаю ей:

— Конечно, ты будешь кричать, мамочка... Раньше, ты всегда кричала, когда кончала, — я нарочито самодовольно хмыкнул.

Нет, я отнюдь не сволочь и не подонок. Просто, я всегда вёл себя с ней именно так, нарочно нагло и развязно, стоило ей только завести со мной очередной душеспасительный разговор.

— Мам... , — мои губы нежно коснулись её щеки, — прости меня, пожалуйста... Но я так соскучился...

Моя мать уже просто жалобно смотрела на меня... Но вдруг её глаза недобро сузились:

— Да, перестань ты... Так и скажи, что полгода бабы не видел... , — зло выдохнула она, — чего попёрся-то на край земли?

— Мама!?

— Что, мама?!

— Когда-то, между прочим, всё ЭТО ты сама и начала! И не моя теперь вина, что я не могу позабывать о тебе...

Её губы задрожали, на глазах навернулись слёзы. Она опустила голову... Тут-то ей крыть было нечего.

И моя рука, чувствуя полную свою безнаказанность, уверенно спустилась к ее промежности. Без тени сомнения я запустил ладонь в её трусики. Пальцы скользнули по коротко постриженной киске. Хм... Мамка у меня вообще-то истинный дока и любитель всяких затейливых интимных стрижек.

Мама снова дёрнулась, так как это делают женщины, когда им неприятны мужские домогательства. Но я снова рывком прижал её к себе. Мои проворные пальцы проворно добрались до самого желанного для мужика в мире отверстия и медленно проникли внутрь. Мать шумно выдохнула, и вдруг, совсем уж неожиданно для меня, сама прижалась ко мне все телом и закатила глаза, сладко томно задышала.

Я аж весь встрепенулся от чувства собственного несомненного величия. Эк я быстро и не кого-нибудь, а мамку родную раскочегарил! Ну, а куле, опыт, ёпта..

Ну, я тут немного расслабился. Убрал, как дурак, руку с маминой таллии. Ну, а что её держать-то теперь? Лёд же тронулся! Мамка-то поплыла... Я же её знаю, мою мамочку. Страстную и пылкую любовницу. Не просто же так, я всё никак не могу забыть её. В постели с ней чувствуешь себя богом. С ней я за ночь по три-четыре раза кончал, и не раз такое было и не два. Угу. И дело ведь не в том, что я эдакий половой гигант, совсем нет. С другой женщиной бывало и на второй круг не было желания заходить.

Ишь, а мама, считай уже сама насаживается на мои пальцы, а тяжёлые титьки с силой елозят по моей груди. Я торжествующе улыбнулся и потянулся губами к её губам.

А мама... мама просто взяла и оттолкнула меня. Обеими руками. Я и ахнуть не успел! А она уже улепётывала от меня в сторону берега. О, пресловутое женское коварство! Обманула! Я был в гневе, поражённый до глубины души её подлой хитростью! В пьяной праведной ярости я бросился вслед за мамой.

— Ну, мама! Сейчас ты у меня получишь!

— Семён, нет! Мы не можем! Так нельзя! Я твоя мать, Сёма! Нет! Нет! Всё, я сказала!! — заверещала мать, улепётывая от меня.

Хм... Представляю, как смешно всё это выглядело со стороны.

Я почти догнал ее у самой кромки воды. В длинном протяжном вратарском прыжке я дотянулся до мамы, но мои руки лишь беспомощно скользнули по полным мокрым бёдрам. Я не смог удержать её.

Моя полуобнажённая амазонка, теперь уже без трусиков, мелькая в темноте белыми полосками от бикини на попе и бедрах, убегала, спасая себя от бесчестья, прочь от меня по песчаному пляжу. Лишь мельком я посмотрел на разорванную ткань мамкиных трусиков в своей ладони. И с досадой просто отшвырнул её трусики в сторону.

Эх... Вот ведь умная же у меня мамка женщина. Как-никак

М-А-Т-Е-М-А-Т-И-К ведь! Считай, полжизни сначала в школе детей алгебре и геометрии учила, а потом и высшую математику преподавала в уже университете. Хм... нынче, уже аж целый начальник кафедры ентой самой Высшей математики в целом инженерном ВУЗЕ. Угу, в том самом, к слову сказать, в котором и я учился. То есть, что называется, аналитические способности и мозги у мамы, что называется, на уровне должны быть. Как минимум, верно? Да и жизненный опыт опять же, должен же присутствовать? Ведь, чай, не юная девица уже? Маму я бы глупой никогда бы не назвал.

Но, не взирая, ни на первое, ни на второе, в критических ситуациях мамочка моя всегда поступала так же, как и все прочие бабы. То есть ГЛУПО!

Вот куда ты побежала? Нет бы, обратно в воду и вплавь в сторону кемпинга. Или по берегу прудика, но опять же в сторону кемпинга. Понятное дело, что, скорее всего и в первом и во втором случае, я бы догнал её. Но там уже до наших палаток рукой подать! Хрен бы я решился склонять родительницу к любовным играм на бережке, в сотне метрах от родного отца.

Но нет! Моя мамочка во всю прыть рванула в сторону леса. Повторюсь, — глупейшее решение! Ну, куда ей, пусть и подтянутой моложавой, вполне себе в хорошей форме, но всё же сорокалетней с хвостиком женщине убежать от здорового пышущего силой двадцатидвухлетнего мужика, к тому же пребывающего в состоянии любовной горячки? Эх, женщины!

Правда, приятным любовным теплом обдала другая мысль, — ну, а чего ты себя умнее матери-то считаешь? Может, она тоже не прочь? Хм... Потому, и вот эдак грамотно и бежит, не куда-нибудь, а именно, что в сторону тёмного леса. Уж в тёмном-то леску ничто не помешает мне догнать её и вдосталь насладиться её телом и ласками.

Распалённый и раздраконенный в равной степени и побегом матери, и предвкушением секса, я вскочил на ноги и припустил следом за мамой по песку. Кровь буквально закипала в жилах. Член стоял так... Хм... Аж бежать, блин, было неудобно. Ну, а чё... С вздыбленным копьём-то наперевес побегай тут. Хм...

Сказать по правде, от меня вот так голые бабы по лесу ещё никогда не бегали. И это было просто охренительно неописуемо возбуждающе! Азарт охотника, этот древний мощный инстинкт подстёгивал возбуждение неимоверно!

Мамка даже до первых берёзок на краю пляжа не успела добежать. Я сбил её с ног, и мы покатились по песку. Она забарахталась, лягаясь руками и ногами.

Но опять же... Можно сказать, что в меру. Не царапалась, не кусалась, да и как-то силу соизмеряла. Ну, а что? Что бы тут не происходило между нами, — всё же я ей не чужой мужик со стороны. Сын всё-таки родной. Я, впрочем, тоже, палку-то не перегибал. Сделать маме больно не пытался. Хотя мог сразу руку её на излом, там на болевой вывести и даже бы не дёрнулась. Ну, чего уж, там как-никак в школе четыре года вольной борьбой занимался. Уж и не с такими, как мамка справлялся.

Какое-то время мы боролись. Но я быстро подмял мамика под себя, придавил её к земле своим телом. Мама тяжело дышала. А я, блин, чуть не кончил... Еле сдержался. До того было кайфово ощущать под собой мягкое нежное податливое женское тело. Даже её сопротивление и сердитое сопение возбуждало. Но, хорошо, что сдержался. Смех был бы, да и только. Уже вот для ебли разложил мамку на песке и не донёс бы! Хе... Я бы на месте мамы после такого искренне презирал бы меня.

— Сёма... Сёма...

Мельком ещё раз подумал, как это хорошо, что мы по ту сторону пруда от кемпинга. Тут уж нас точно никто не услышит.

Не, ну, может, конечно, кто из туристов будет тут прогуливаться. Но... Кемпинг место романтичное... Куда тут с любовницей или с женой сунешься, если уже обрыдло тебе с ней миловаться в палатке или в спальнике? Ага. А тут луна, девственный красивый лес, — одним словом, романтика. Так что парочки тут частенько предавались грешной любви на лоне природы, благо, что кемпинг густым дремучим русским лесом очень удобно окружён со всех сторон. Так что никого из местных видом совокупляющейся в лесу парочкой не удивишь. Днём-то, понятное дело, не баловали. А вот в ночной тиши... Хе..

— Ну, Семён... — не унималась мама.

Но нет, после её подлого финта в воде, мне ни капельки не хотелось с ней разговаривать.

Я сжал её горло ладонью, несильно, конечно, так чтоб примолкла, силу мою почувствовала и, придавив немного к земле, склонился к маминому лицу и поцеловал её взасос. Мама простонала глухо. Но кусать меня не стала, да и зубы тоже не стала сжимать. Говорю ж, что я ей чужой что ли? Кусать меня чтоб... Засунув свой язык глубоко ей в рот я с наслаждением долго боролся с её языком, который настойчиво и упорно пытался вытолкнуть меня обратно.

Правда, мамка всё ещё не сдавалась. Всё сердито шипела и упиралась. Но в итоге, как-то умудрилась-таки выкрутиться из-под меня. Неугомонная.

Рыкнув, я классическим борцовским захватом перекатил мамика через себя, заломил её руки ей за спину, — повторюсь, крайне осторожно и, блюдя силу, чтобы не сделать ей больно, и опять прижал мамку снова своим телом к песку, но уже лицом вниз.

Мамочка моя, не без этого, дёрнулась, конечно, ещё пару раз. Её спина выгибалась подо мной дугой, силясь скинуть меня с себя. Но куда там... Тут и с разрядом по дзюдо уже не особо побрыкаешься. Хм, когда у тебя на спине восседает почти центнер мышц. Финита ля комедия, как говорится!

Я издал громкий торжествующий боевой победный рык Тарзана, огласив им утопающие в темноте окрестности. И тут же наградил мамину пышную ягодицу триумфальным увесистым шлепком. Как бы ставя точку в нашей короткой и яростной схватке. Она аж вскрикнула. Но я тут же ещё сильнее шлёпнул раскрытой ладонью и по второй её пышной булочке. Чтоб первой не обидно было. А ещё потому, что мне это обалденно нравилось! Мама снова вскрикнула.

Я снова упал на неё, тесно приникнув всем телом к ней, упечатавшись напряжённым каменным членом между её пышных упругих ягодиц. Не давая маме опомнится, я запустил ладонь глубоко в её волосы, грубо сжимая их в кулак, вздёрнул голову мамы наверх и набок и опять накрыл её рот смачным поцелуем. Ну, а что... Что я в первый раз ее, что ли вот эдак объезжаю?

Мы долго шумно и мокро целовались, сплетаясь языками, исследуя рты друг дружки. Мама потихонечку окончательно сдалась перед превосходящей физической силой и моим яростным страстным напором трахнуть её во что бы то ни стало. И, видимо, наконец, смирилась с неизбежностью того, что придётся ей снова мне отдаться и ещё раз утолить мой голод к ней.

Её тело опять начало потихонечку отвечать мне. Во всяком случае, её пышные ягодицы прижимались к моим бёдрам, мама сама терлась о моё негнущиеся орудие, спина глубоко изогнулась, что у блудливой кошки, и она страстно отвечала на мой поцелуй, покусывая мои губы. Впрочем, уже наученный её коварством я, всё равно не отпуская её, прижимая одной рукой её скрещенные сзади запястья к её же спине, а второй рукой всё так же сжимая её волосы в кулаке.

Немного погодя, я разорвал наш поцелуй и, привстав над матерью, потянул её за волосы, запрокидывая мамину голову ещё сильнее назад и заставив её встать на четвереньки. Она не сопротивлялась, и я отпустил её руки, давая ей возможность упереться ими в песок.

Моё тело уже буквально изнывало от похоти.

Я тыкнулся напряжённой раздувшейся головкой в её анус. Мать беспокойно заёрзала:

— Сёмушка, милый, ну зачем так? — прошептала она, жарко дыша.

Но я только сильнее рванул её за волосы на себя, словно, хотел поставить на дыбы аки непослушную лошадку.

— ЗАТЕМ, мама, ЗАТЕМ! Потому что, милая моя матушка, нежно, ласково и романтично сыновья любят послушных мамочек. А таких, вредных и непослушных, как ты, — только ТАК!, — я хохотнул, — ты Достоевского же наизусть знаешь! Ну, вот! Есть Преступление! А есть Наказание! Будешь знать в следующий раз, как родного сына обманывать, негодная ты такая мать!!!

И дабы предать своим словам должный вес, я ещё раз смачно хлестнул её ладонью по ягодице. Впрочем, мама так-то особо уже и не думала сопротивляться.

Ну, как обычно, в своём репертуаре, — поломается для виду, покривляется, сделает страшные глаза и поплачется, а потом ещё и подмахивает подо мной и сладко стонет. Говорю же, чай не чужие мы с ней. Вот и сейчас, даже попой не стала вертеть, когда я, обхватив рукой напряжённый возбуждённый член и приставил головку к её шоколадному глазу.

— Мам, давай сама... А то я не сдержусь. Больно тебе будет...

Мама всхлипнула и, оперившись руками в песок, сама (!), медленно и осторожно стала насаживаться на мой член. Узкая жаркая щель медленно натягивалась на моё возбуждённое орудие. Мама поойкивала. А мне было до одури приятно и сладко в горячем мамкином заднем проходе. Я, не отрывая глаз, следил, как мой член миллиметр за миллиметром скрывался внутри маминой попы.

В конце концов, я таки не сдержался и свободной рукой, — а я по-прежнему, не доверяя ей, сжимал её волосы в кулаке, — обхватив её за полное бедро, с силой засунул член как можно дальше, пока не уперся своими бёдрами в материнские ягодицы и вот так замер, чувствуя себя, словно, на вершине Эвереста, наслаждаясь своими ощущениями. Содомированная мамочка лишь пискнула, вздрогнула, но в целом достойно выдержала моё вторжение в глубину своей прямой кишки.

Я дал маме некоторое время обвыкнуться. А сказать, по правде, просто боялся пошевелиться, — чувствовал, что сразу кончу, — ждал, когда волна острого возбуждения немного отвыкнет.

— Ох, мамочка... Ты... Ты опять узкая, мам... Поверить не могу, что отец не пользуется твоей попой...

— Мы можем СЕЙЧАС не говорить об отце?, — простонала мама, — и давай быстрее... У нас мало времени...

Она выгнулась в спине, оттопыривая задницу ко мне, как бы подстраиваясь под меня, чтобы мне было удобнее её употреблять. Сделав несколько медленных и мягких качков, дабы дать нам с мамой попривыкнуть друг к друг, я принялся размашисто и размеренно долбить, с ходу взяв хороший темп, каждый раз стараясь вогнать свой кий в её лузу, как можно глубже. Мама терпеливо принимала меня и только тихонько вскрикивала, когда я входил в неё до конца.

Пика я достиг быстро. Возбуждение было слишком сильным, да я и не пытался сдерживаться или продлить нашу любовную схватку. Времени действительно было мало. Отец или кто-то ещё из наших мог хватиться мамы и меня и отправиться нас искать.

Ещё пара резких глубоких ударов и я начал извергаться прямо в мамкину попу, равномерными спазмами впрыскивая в неё горячее семя. Я не стал останавливаться и продолжал быстро трахать мать короткими сильными ударами, пока полностью не иссяк.

Как там говорится? Быстро и сердито! Короткий спонтанный трах.

— Мам, ну, видишь, больше, блин, от меня бегала... , — довольно прошептал я, обессиленно, довольный и умиротворённый, опускаясь на её тело.

Какое-то время мы просто лежали. Я наслаждался ощущением её мягкого тёплого тела под собой, чувствуя, как мой член пульсируя в глубине её ануса, медленно расслабляется.

— Мерзавец... — протянула мама, правда, без всякой злости в голосе, — ну, вот, что ты за эгоист? А как же папа?

Я чмокнул её в затылок и рассмеялся:

— Мам, ну, ты прям в святоши заделалась... Раньше ты мне больше нравилась! Или то всё были ошибки молодости?

— Да ну тебя! — обиженно буркнула мама. Она заелозила подо мной попой, выпроваживая мой обмякший фаллос из себя, — ну всё, пусти! Нам нужно возвращаться!

Я не стал удерживать её.

Мы долго и тщетно пытались найти её трусики.

— Дурак! — уже не шутку обижалась на меня мама, — как я вернусь-то без трусов!

Я снова обнял её сзади и поцеловал в шею.

— Ну, будь моя воля, ты бы так всегда у меня ходила!

В одном верхе купальника, без трусиков, растрёпанная и перепачканная с головы до ног в речном песке, она выглядела просто обворожительно. Правда, в ответ на моё восхищенное сравнение её с русалкой, мама недовольно пихнула меня в живот локтем.

— Дурак! — снова повторила она, — там отец! Ему-то мы что скажем?

Я пожал плечами:

— Я не виноват, что ты пошла купаться в одном купальнике, мам! — на короткий миг я задумался, — ой, мам, наденешь мою футболку. Она тебе едва ли не до колен будет.

— Вот именно, что я купаться пошла... , — она сердито посмотрела на меня, — а не...

Я потянул её за руку в воду вслед за собой, чтобы плыть обратно, но мама решительно вырвала у меня свою руку.

— Ну, уже нет, я с тобой в воду больше не пойду, — решительно буркнула она.

Я не выдержал и снова рассмеялся:

— Мам, ну, ты хоть на себя глянь, а? Ну... Ты же вся в песке, да и голова тоже... Тебе бы, наоборот, окунуться надо

Ахнув, мама только теперь окинула себя взором.

— Мамочки родные! Да я же, как пугало! — сердито она пискнула, — ой, и коленки сбиты! На кого я похожа!? Ох, выпороть бы тебя!

Она настолько зло посмотрела на меня, что я торопливо ретировался, бултыхнувшись с головой в воду. Когда я вынырнула, мама уже тоже осторожно входила в воду, что-то яростно бормоча себе под нос.

Она скрупулёзно обтёрла себя ладонями, несколько раз с головой погрузившись под воду, смывая песок из волос. И ещё раз, смерив меня негодующим взором, поплыла через пруд к темнеющим во мраке ночи кустам орешника, возле которого на берегу лежала наша одежда.

Уже у самого берега она оглянулась на меня:

— Ну, где ты там? Иди хоть руку подай матери! Только сначала принеси мои босоножки! Я не хочу испачкать ноги! И футболку свою сразу тащи!

Я торопливо выбрался на берег. Быстренько натянул плавки, подхватил свою футболку, и мамины босоножки и вернулся к маме.

Мама как раз, держась за меня одной рукой, вставила одну ножку в босоножку, а затем и другую и уже была готова одеть мою футболку, когда внезапно орешник затрещал и из него вынырнула мамина сестра младшая собственной персоной.

Какое-то время мы лупились друг на друга, удивлённо хлопая глазами. Ну, да, видок-то, небось, ещё тот был. У меня, правда, как от сердца отлегло, — когда я подумал, что хорошо, хоть я плавки к приходу тётки Иры успел натянуть. А то бы вообще амба... Мать-то без трусов... Хм... И как бы выглядит она сейчас... Не знаю, какие ассоциации вызвал у тёть Иры вид моей матери. По мне, так мать выглядела именно так, как должна выглядеть женщина, которую хорошенько оттрахали на пляже несколько минут назад.

Мало сказать, что неожиданно, но тётя Ира так и прыснула смехом:

— Лен, ты чего без трусов-то? Ты чем тут занималась, красавица моя?

Мама стремительно залилась краской. Я стоял, как дурак, и только пялился на тётку, уже буквально покатывающуюся со смеху, мучительно соображая, чтобы тут придумать.

К моему удивлению, мама нашлась первой:

— Да, этот всё этот... Телёнок!!! , — она вырвала у меня из рук футболку и как бы в злости толкнула меня в грудь, — неуклюжий увалень! Представляешь, уронил меня в камыши! То же, мне вот, увалень! — она смерила меня негодующим взглядом, торопливо натягивая футболку и пряча под ней свои обнажённые бёдра, — там где-то и порвала!

Тётя Оля уже буквально покатилась со смеху:

— Ха-ха-ха... Ну-ну... Хватит уж на сына наговаривать. Ну, напилась ты, мать... А коленки-то содрала тоже в камышах?! Ах, ха-ха-ха

В её смехе не было ничего настораживающего или неестественного. Да и впрямь, а кто в здравом уме, а особенно родная сестра, мог бы предположить истинную причину того, что моя мать была без трусиков... и хм... несколько помята.

Я не удержался и тоже рассмеялся. Но мама даже не улыбнулась. Она явно была не в своей тарелке. Смерив меня недобрым взглядом, она что-то буркнула под нос и пошла к калитке мимо хохочущей тёти Иры.

— Ой... Это ещё что... Отцы-то там перепились... , — она расхохоталась пуще прежнего, — ага... Ой... Петрович их-то пришёл... Посмотрел на них... Короче, не взял он эту пьяную гвардию на рыбалку... Правда, что-то никто из них, вроде бы по этому поводу не расстроился, — она смешливо развела руками, — продолжают, значит, банкет!

Дядя Федя Щербатых и отец всё ещё сидели за столом. Дядя Антон и Ефим Николаевич почему-то вдвоём, будто, бревно тащили со стороны палаток гитару. Тут и с первого раза было видно, что все они уже никакие. Мать даже не в шутку накинулась на отца.

— Миша! Ну, может, хватит уже!?, — грозно воззрилась она на него, уперев руки в боки, — завтра ведь весь день будешь болеть! А мы хотели поехать погулять!

Отец шутливо умоляюще сложил ладони вместе, воздев к ней руки, и сокрушённо покачал головой. Щербатых хотел было за него вступится. Но на него в свою очередь цыкнула его жена, Катя.

— Так! По-моему, Вам уже хватит, дорогие мужчины! — твёрдо заявила им тётка, — может не стоит усугублять вечер до поросячьего визга?

Видимо, к этому времени мужчины уже и сами чувствовали, что пора завязывать и дали довольно быстро себя уговорить. С одним, конечно же, условием, мол, по последней и буквально пару песен единым могучим хором на сон грядущий.

Одно хорошо, отец был уже настолько тёпленьким, впрочем, как и все остальные, что даже не обратил ни малейшего вниманиям на подозрительно помятый вид своей жены.

— Ступайте, тогда на бревно к костру, — подогнала их моя вторая тётушка Таня, — ой, нам ещё тут прибираться...

— Только сначала чаю попьём! — предложила со смехом тётя Ира.

Я тоже было засобирался вместе с мужской компанией к костру, но...

— А ты, куда собрался? — палец мамы упёрся в мою грудь. Сузив глаза, она смерила меня недобрым мстительным взглядом, — ну уж, нет! Катенька, ты давай-ка чайник ставь, будем чай пить! А прибираться со стола и мыть посуду тут есть кому!

Перст мамы указал мне на неприбранный стол. Как всегда, смешливая и лёгкая на подъём, уже в который раз тётя Ира прыснула смехом:

— И то верно! Дедовщину ещё никто не отменял!

В общем, я подвстрял. Пока мужская половина нестройным хором невпопад напевала у костра, я понукаемый мамой каждую минуту, прибирался со стола, потом драил посуду водой из канистры, отмывал стол от остатков пиршества и прочее и прочее. Периодически, кто-то из мужской или женской половины нашей дружной компании пытался за меня заступиться, но мама без обиняков обрывала все эти попытки и снова тыкала мне на новый участок работы.

Женщины пили чай и с улыбками, шутливо жалели меня.

Я терпеливо переносил все тяготы маминого гнева, конечно же, не принимая ничего близко к сердцу эти эскапады, ибо хорошо знал мамин характер. Ну... И так-то уж, положа руку на сердце, конечно же, основания на меня злиться у мамы несомненно были.

Палатки нашей компании стояли обособленно, образуя полукруг, вокруг нашего места под костёр. Обычно, для детей ставили отдельную палатку. В конце концов, для детворы это отдельное удовольствие ночевать без родителей в компании друг друга в отдельной палатке. Да и женщины, обычно, давая себе отдых от повседневных забот, в том числе и от присмотра за детьми, тут в кемпинге, приглядывали за детьми по очереди.

В этот раз ночевать с детьми в палатке был, видимо, черед Кати. Потому, что именно она спустя немного времени, допив чай отправилась в палатку к детям, к тому времени уже мирно посапывавшим.

Я отнёс к мусорке большой куль мусора. Когда я вернулся мамы не было. Мужчины неловко, чертыхаясь и запинаясь, как всегда под смех тёти Иры ставили небольшую одноместную палатку. Как выяснилось для меня.

— Хорошо, хоть на всякий случай запасную прихватили, — кивнула мне тётя Таня.

В итоге, правда, палатку себе ставил я сам. Женщины потихоньку в пополам силком и уговорами растащили своих благоверных по своим палаткам спать.

Отец пожелал мне спокойной ночи, посетовав, что на рыбалку мы так и не отправились и стащив с себя одежду, не без помощи мамы, полез в их палатку спать.

— Ну, всё спать, девоньки... , — подытожила мама, — я только в душе ополоснусь...

Она по-прежнему была в моей футболке, только уже успела одеть шорты.

Не знаю, что на меня нашло. Наверное, хотелось отплатить маме. В шутку, конечно.

Она испуганно взвизгнула, когда я играючи подхватил её за таллию и обернув в воздухе вокруг себя, легко перебросил её через своё плечо.

— Дорогая маменька, я к Вашим услугам! Ваша личная бесплатная лошадка!

Женщины тихо засмеялись, а тётя Ира даже захлопала в ладоши.

— Ух, богатырь, — одобрительно кивнула Таня.

— Да, отпустите ты, увалень! — мама беспомощно молотила ногами в воздухе.

— Мам, мне совсем не тяжело! — я даже исполнил танцевальное па с ней на плече, — к тому же, всё равно, никуда не отпущу тебя одну ночью...

Шутливо отсалютовав маминым сёстрам, не обращая на мамино бурчание ни малейшего внимания и попытки спуститься с меня на землю, я как был с ней на плече, припустил в сторону душевой.

Душевая кемпинга это десятка три деревянных кабинок с подведённым к ним водой из большого бака на вышке рядом. Было уже поздно. Так что только в дальних кабинках кто-то ещё плескался, слышался шум воды.

— Да, отпусти же ты уже меня, медведь! — простонала мама.

Но только оказавшись внутри одной из кабинок, предварительно заперев дверь, я наконец соизволил опустить мою драгоценнейшую мамочку на землю. То бишь на деревянный поддон в кабинке.

Я медленно стащил с неё свою футболку. Она и не думала сопротивляться. Только фыркнула и покрутила пальцами у виска, словно, в изнеможении вскинув очи к небу. Но даже не противилась, когда следом за футболкой стащил с неё верх лифчика, освободив её тяжёлые увесистые груди, а затем и её шорты, под которыми ожидаемо на ней ничего не было.

Я окинул её медленным с головы до ног жадным взглядом её ладную зрелую сочную фигуру и в очередной раз убедился, что мама у меня, даже на пятом десятке лет оставалась на редкость красивой женщиной. Ох, не зря мужики по сию пору вздыхают при виде её. И без того, большая грудь после родов, наверное, была теперь размера пятого, не меньше. И при том, даже без бюстгальтера не сваливалась кулем, а выглядела просто потрясающе, словно, две упругие дыньки. А уж как смотрелась эта грудь, когда мамочка шла на каблучках в платье с выпирающим в декольте бюстом. Годы, конечно, брали своё, да и поздние роды давали себя знать, — маменькина фигура поплыла, немного располнела, но всё же даже короткие обтягивающие платья отлично смотрелись на красивой зрелой красивой фигуре, с всё ещё стройной талией и с пышной аккуратной попкой и длинными сочными ногами.

Мамка так и зарделась вся под моим бесстыжим взглядом, тут же торопливо закрыв своими ладошками от меня свои прелести. Этот стыдливый румянец просто неподражаемо смотрелся на её простом красивом очаровательном лице русской женщины.

Впрочем, ей так и не удалось прикрыть от меня всего лишь одной ладошкой свои упругие титьки, и она просто повернулась ко мне спиной, дрожа всем телом. Но даже не пикнула.

Я громко и довольно хмыкнув, торопливо стащил с себя шорты и футболку. Головка члена шлёпнулась о живот в районе пупка. Моё мужское естество было уже в полной боевой готовности.

Я повесил свою одежду на крючок, рядом с маминой одеждой и повернул кран воды. Тёплая, нагревшаяся в баке за жаркий день воды, щедрой струей полилась из душа. Я обнял маму сзади за плечи и решительно пододвинул её под струю воды.

Не знаю, чего там ожидала мама. Хотя, скорее всего наоборот, очень даже представляю... Признаться, хм... Какое-то мгновение меня терзали поползновения нагнуть мамочку раком и хорошенько её отыметь. Член-то уже буквально дымился от возбуждения.

Но, повторюсь, я не сволочь и не подонок. А дважды за вечер силком овладевать родной мамочкой это чересчур даже для меня.

Бедная маменька даже бросила на меня через плечо удивлённый недоверчивый взгляд. Верно-верно, была уверена, что родненький отпрыск с ходу и примется трахать её.

Но вместо этого, вытащив из её сумочки мочалку, я щедро выдавил на неё геля для душа из тюбика и просто принялся нежно намыливать её пухлые плечи. По-моему, мама даже не то, что удивилась, но аж обалдела. И обрадовалась, хм...

Впрочем, совсем уже невинным моё омовение тела мамочки назвать ну, никак, нельзя было. Я вертел ей, как хотел, подставляя к себе, то одним боком, то другим, то лицом, то спиной, — в общем так, чтобы мне было удобно намыливать нужную для меня часть её тела. Особое внимание, конечно я уделял её грудям, безжалостно мял их в ладонях, втирая в них душистый гель. Мочалка беззастенчиво гуляла по внутренним сторонам её бёдер, я тщательно прошёлся по женской киске.

Эрекция была железобетонной, член несгибаемой каланчой разбух до впечатляющих размеров, выгнувшись гигантской сосиской. Ясное дело, маме никак невозможно не обращать на него внимания. В кабинке было тесновато. Пока я мыл её, беспрестанно поворачивая на месте, то и дело нечаянно, а то и специально задевал им маму. Мамино лицо заливалось румянцем волна за волной.

Потом я опустился на колени, так что моё лицо было в каких-нибудь десяти сантиметрах от её лобка, рывком заставил маму расставить ноги пошире, и принялся скрупулезно намыливать каждую её ножку по отдельности, водя мочалкой по всей их длине от ступней до самой киски. Немного позже, я прижал её грудью к стене и принялся за её спинку и естественно ягодицы.

Мама была что безвольная кукла. Безропотно подчинялась, позволяя мне всё это проделывать с собой, ни разу не издав даже недовольного или протестующего писка. Она даже боялась поднять на меня глаза, понуро уставившись в пол.

Намылив её всю с ног до головы, я поставил её под струю воды и так же тщательно и скрупулёзно смыл с неё мыльную воду.

Не успела она вытереть лицо от попавшей в глаза воды, как уже по новой намыленная свежей порцией геля мочалка снова легла на её плечи. Я неторопливо принялся намывать мамочку по второму кругу.

В конце концов, она привыкла к моим рукам до того, что даже не сразу обратила внимание, когда мои ладони уже отнюдь не ради гигиены обхватили её сдобные груди с набухшими и торчащими остриями темно красных сосков.

— Сёма... , — хрипло пробормотала она, широко распахну глаза..

— Не волнуйся мамочка, я не сделаю тебе больно... , — прошептал я и поймал жадным ртом сосок ее правой груди. Мамка не удержалась и застонала. И это был стон сладострастия, а не боли или недовольства. Ну, уж я-то знал, какими бывают чувствительным её соски, когда они набухшие, налившиеся, становились твёрдыми, как камень. Я просто медленно и нежно водил кончиком своего языка по твердому красному соску матери.

Руки мамы вспорхнули на мои плечи, но она так и не оттолкнула меня. Крупная дрожь прошла по её холёному мокрому раскрасневшемуся от беспощадной и настырной мочалки телу.

Мама закрыла глаза от удовольствия, когда я переместил свою руку на другую грудь и стал медленно массировать ее, пощипывая пальцами сосок, пока мой язык продолжал играть с ее правой грудью.

Она лишь жалобно застонала, когда я стал опускаться ниже, целуя и облизывая красивое тело, её шею, плечи, и ещё ниже от ее сладких грудей на мягкий дрожащий животик, через пупок к шелковистым мягким волосам ее лобка, извивающимся красивой змейкой в изящной интимной причёске.

Она что-то хотела сказать мне. Наверное, попытаться меня остановить. Но я крепко сжал ладонями её ягодицы, так чтобы без всяких слов ей стало понятно, — я не остановлюсь, и не в её силах меня остановить. Я был без ума от близости её беззащитно обнажённой передо мной киски. Маминой киски...

Мой язык скользит по её лобку, повторяя изгибы её змейки-причёски, добираясь до ее влажных, морщинистых половых губок, которые несомненно уже ощущали моё горячее дыхание. Мама уже и сама раздвинула ноги мне навстречу, отбросив последние остатки стыда. На секунду я так и замер, окидывая взглядом открывшееся передо мной сокровище, этот Храм, когда-то подаривший мне жизнь.

А затем, глубоко втянув в себя воздух, решительно приник ртом к нежным лепесткам материнского лона. Я медленно водил языком вверх и вниз по нежным горячим складочкам женских половых губ, впитывая их липкие солоноватые соки, а затем мой язык решительно проник между ними в тесную горячую пещерку маминого влагалища. Я страстно приник к этому источнику, испытывая сумасшедшее удовольствие, не меньшее, чем мама.

Мама всхлипнула, захлебываясь от удовольствия. Она уже и не пыталась скрыть, что ей нравится то, что я с ней делаю. Ее тело выгибалось дугой, она корчилась и дрожала. Наслаждение переполняло ее, чем сильнее я впивался все глубже и глубже во влажную теснину её лона. Ее тонкие пальцы с силой впились в мои волосы, причиняя мне едва ли уже не боль.

Конечно же, я уделил особое внимание клитору, твердой маленькой горошине. Мама ожидаемо сразу же затрепетала всем телом, её ножка взвилась в воздух, приземлившись на моё плечо, — так ей было удобнее прижимать мой рот к своей киске, — её ладони с силой обнимали мой затылок.

Меж тем мой язык настойчиво и нежно теребил крохотный шарик твердой плоти и тут уж мамины любовные соки буквально хлынули на мои губы и язык.

— Сёма... Сёма... Сёма... Мерзавец... Ну, что же ты делаешь со мной?, — всхлипывая, стонала мать, содрогаясь всем телом от дразнящих прикосновений мужского языка, — ухххх... Я больше не могу...

Я едва ли не воочию слышал торжественный бой победных фанфар. Потому, что чувствовал, как оргазм моей мамочки приближался со скоростью скорого поезда и ничто уже не в силах остановить его.

Мама мелко дрожала, уже никак не контролируя себя, и буквально обезумев от возбуждения, она схватила руками мою голову и стала едва ли не вталкивать моё лицо вглубь своего лона...

А потом на меня обрушился её оргазм...

Я еле успел подхватить её на руки, чтобы она не опустилась на пол, до того её «пробило». Её глаза закатились, а коленки мелко подрагивали.

Я с улыбкой нежно поглаживал её щеке, напевая под нос старый задорный мотивчик: — Ах, мама-маменька, я уж не маленький... Ах, мама-маменька, мне много лет