Милашка и красавчик

Сегодня утром я проснулся очень энергичным и решительным. Я вложил так много усилий в то, чтобы это стало возможным, что теперь отступать просто невозможно.

Поцеловав Олю, которая спала рядом со мной, я быстро написал ей записку с прощальными словами. Тихо оделся и вышел, плотно закрыв за собой дверь. Я положил ключи от ее квартиры и старый мобильный телефон из кармана на столик.

Прощай, прежняя жизнь с твоими обшарпанными подъездами, запахами дворов, переполненными маршрутками и злыми лицами. Приветствую новую жизнь с роскошными автомобилями, поместьями-дворцами, большим количеством денег и Миланой в качестве приятного бонуса...

Все началось несколько недель назад после встречи в клубе. После работы мы с парнями решили выпить пива, когда Костяну позвонила его девушка и сказала, что собирается провести время в клубе со своими подругами. Костян ревновал ее ко всему, что двигается. Поэтому, будучи уже немного пьяным от пива, он настоял на том, чтобы мы пошли в этот клуб. Конечно же, он был очень дорогой. А у нас уже не осталось много денег после пива. В общем, у всех нас было только столько денег, чтобы купить один билет. И так как я выглядел самым приличным (и единственным из нас, кого его Лена не знала лично), меня выбрали играть роль Джеймса Бонда.

Меня без проблем пропустили внутрь клуба, несмотря на то что у меня была недельная щетина и немного потертый костюм. Как только я вошел в зал, я осознал, что так же не знаю Лену в лицо. Было уже слишком поздно звонить парням - музыка гремела так громко, что все равно ничего не услышали бы. Поэтому я протиснулся к барной стойке, достал из кармана последние деньги и заказал то единственное, на что хватало - небольшую чашечку кофе и стакан воды. Бармен посмотрел на меня с презрением, так что, если бы не пиво, я бы, наверное, провалился сквозь землю. Кофе закончился быстро, а воду можно было пить целый вечер.

Я повернулся к танцполу и внезапно на мои руки упала очаровательная девушка в коротком черном платье из атласа, которое выделяло ее прекрасные ножки, обутые в высокие каблуки. Она улыбнулась пьяной улыбкой, когда я помог ей подняться, затем заняла место на стуле рядом со мной и закричала бармену:

— Коля, сделай мне как всегда!

Бармен понимающе кивнул и посмотрел на меня с подозрением.

Но я не обратил внимания на его взгляд. Передо мной сидела женщина, которая была ключом к моему будущему счастью.

Эта девушка была явно не из простых людей. Она не поднимала ничего тяжелее ложки своими нежными руками, а ключи от автомобиля были единственным "тяжелым" предметом для нее. Ее прическа явно создавалась опытным стилистом. В ее кошельке наверняка не было купюр низкого достоинства...

Как будто отвечая на мои мысли, она достала из кошелька крупную купюру и беззаботно передала ее бармену:

— Сдачи не надо, — сказала она, плотно прижимая трубочку коктейля своими бархатистыми губами.

Она бросила на меня игривый взгляд и направилась к дальнему столику с мягкими диванами.

Я обратился к бармену:

— Кто такая эта девушка?

Он посмотрел на меня серьезно:

— Даже не думай. Она охраняется лучше, чем самый ценный клад. Она является дочерью председателя комитета облсовета по строительству.

Я протрезвел от его слов:

— Так значит, я никогда не смогу приблизиться к ней?

— Ну... — задумчиво ответил он. — Если тебе удастся заслужить доверие ее отца чудом, то может быть, однажды он позволит тебе подойти к ней ближе, чем на выстрел из пушки...

Я ухмыльнулся и снова развернулся к танцполу. Сквозь синие, зеленые, желтые и красные сполохи стробоскопов, сквозь дым и пар я видел, нет, я чувствовал на себе ее взгляд. Но подходить к ней не спешил — в полумраке я с трудом, но все же различал мрачные тени трех... нет, четырех охранников. Но ее глазки блестели так призывно, а в памяти то и дело всплывали волнительные округлости под легкой тканью платья, что мой дружок в штанах начал заметно топорщиться, и я даже поймал на себе несколько одобрительных женских взглядов.

Я снова развернулся к бару:

— А откуда ты знаешь, что к ней не подойти?

Бармен печально усмехнулся:

— Думаешь, ты тут такой один? Да эта Милана, кроме всего прочего, знатная динамщица. Ни одного нового мужика здесь в клубе не пропускает. Сначала якобы случайно на руки упадет, — я хмыкнул, а он кивнул, — потом якобы случайно в танце окажется рядом, все время тереться будет то попкой, то грудью, то рукой коснется, где надо. Кавалеру башню сносит, он ее под локоток и к туалетам, а там уже ее гамадрилы дежурят. И пока двое незадачливому ухажеру деятельно объясняют, че почем, двое других ее на улицу выводят.

— Красиво, — улыбнулся я и невольно посмотрел в ту сторону, где маячили в тени уютных задрапированных шторами с кисточками альковов темные плечистые силуэты. — Значит, если я выйду на танцпол, она будет тут как тут?

Бармен криво ухмыльнулся.

Я снова развернулся лицом к танцующим парочкам — ди-джей как раз поставил какую-то медленную композицию. Это был бы идеальный момент, но мне совсем не улыбалось знакомиться с девушкой, окруженной такой бдительной охраной. Поэтому я поднялся с табурета, благодарно кивнул бармену и, обойдя танцпол слева, двинулся к выходу из клуба. Я буквально кожей ощущал, как менялось выражение ее глаз — торжество, недоумение, злость...

Я вышел на улицу и несознательно вдохнул свежий воздух — не являюсь поклонником ночных заведений, но если мой план успешно осуществится, то мне придется привыкнуть. Да, у меня уже есть задумка. Ничего особенного, просто "перехватить" даму из-под носа ее защитников. А как это сделать?

На тесной скамейке в тени расцветших акаций громко храпели мои спутники. Охрана у нее, конечно же, внушительная, но и у Костяна со своими товарищами нет проблем — каждый из них крупный и сильный человек. Как я со своим ростом 170 сантиметров и одеждой размером 46 проник в этот "крепостной лес", только Богу известно. Но факт остается фактом: с того самого дня, как я начал работать в этой команде, меня стали называть "красавчиком", и ребята заботились обо мне как о самом ценном сокровище.

Однажды возле нашей любимой шатры с пивом появились какие-то спортсмены, и им не понравилось, как я разговаривал с продавщицей, заказывая нам пиво. Самый сильный из них схватил меня за грудки и получил мощный удар от Костяна... Не стоит говорить о том, что эти накачанные парни получили порцию от наших обычных советских строителей. Мне запретили вмешиваться в драку. "Место женщин не на поле боя", — пошутил Степаныч, который для меня больше отца, чем мой родитель. Я не стал спорить, помня о том, как он одним ударом повалил двух спортсменов.

И вот теперь эта их забота, которая начинала меня беспокоить, оказалась очень полезной. Но передо мной стояла сложная задача — разбудить трех усталых выпивших строителей... и при этом не испортить их настроение — не выспавшиеся рабочие могут быть очень раздражительными.

— Степаныч, — я легко потряс за плечо старика, который мне всегда казался наиболее психически уравновешенным. Но, даже несмотря на это, я встал не перед ним, а позади и говорил тихо, прямо на ухо. — Степаныч, это я, Сеня.

Степаныч открыл правый глаз и покосился на меня:

— Красавчик... че так быстро?

— Проблемы у меня, Степаныч, — так же тихо продолжал я.

— Ленка? — сонно моргнул Костян.

— Не, Ленки твоей я вообще не видел, — я мотнул головой и выпрямился. — Там другое... С телкой одной замутил, а она... короче, щас она выйдет, а с ней четверо...

— Братья? — резонно поинтересовался сварщик Жека — примерно моего возраста парень с очень светлыми глазами и почти бесцветными ресницами, из-за чего вид у него был эдакого сельского простачка. Вот только это обманчивое впечатление — по моим сведениям Жека имел диплом какого-то серьезного металлургического института по специальности инженер-металловед конвертерного производства, что для меня, которого с трудом до второго курса техникума дотащили буквально за уши, сродни действительному члену академии наук.

— Не, охрана или что-то типа того, — ответил я.

— Показывай, — коротко кивнул Степаныч.

И как раз в этот момент Милана со своим эскортом вышла из клуба.

Я кивнул в их сторону:

— Просто отвлечь, остальное я сделаю сам.

Костян качнул головой и поднялся с лавки. Степаныч и Жека встали вслед за ним.

Нетвердой походкой все трое двинулись к этой четверке. Костян с ходу и без лишних разговоров залепил переднему и, походу, главному в нос. Степаныч в своей привычной медвежьей манере нейтрализовал двоих справа одним ударом с разворота, а Жека, положив руку на плечо последнему, приложил его красивым и быстрым ударом в солнечное сплетение. И они тут же скрылись за углом.

Я обогнул усталых охранников, схватил непонятливую девушку за руку и наспех произнес:

— Быстрее, пока они не вернулись...

Моя тактика оказалась успешной — в драке девчонки всегда приходит в ступор, особенно когда сталкиваются с такой неожиданной агрессией.

Первые три квартала она шла рядом со мной молча и послушно. Но затем я заметил подходящий двор, где единственным источником света был фонарь над покосившейся дверью подъезда. Я повел ее туда. И тут она начала возмущаться:

— По какому праву? Кто вы такой? Чего вы от меня хотите? — она пыталась звучать строго, но голос ее дрожал.

Я остановился и обернулся к ней так, чтобы свет от фонаря падал на мое лицо.

— Ты? — ее глаза расширились, в них появились игривые искорки.

— Вернуть тебя назад? Чтобы эти люди продолжили тебя мучить? — я говорил громко и резко.

Искорки померкли, слезы появились в ее глазах:

— Чего они хотят от меня? — она всхлипнула.

Я пожал плечами:

— Как мне знать.

— Отведи меня домой... — тихо проговорила она и после небольшой паузы добавила, — пожалуйста.

— Домой, куда именно? — спросил я.

Теперь самое важное - затягивать время. Ее охранники должны прибыть домой первыми, рассказать хозяину об нападении и исчезновении "принцессы". И чем больше времени пройдет с того момента, когда отчаянный отец узнает об этом, до тех пор, когда я приведу его потерю, тем более щедрым будет его вознаграждение. Конечно же, идеальный вариант - привести ее к утру. Но... не знаю. Чем можно увлечь эту даму из высшего общества с пустыми карманами? И заставить ее забыть о своем драгоценном папе?

В этот момент она потянулась к своей сумочке. У меня внутри все оборвалось. Если она сейчас позвонит папе, все мои усилия пойдут насмарку! Она открыла застежку, повернула сумочку к свету, долго в ней ковырялась, потом тяжело вздохнула и произнесла:

— Черт, у меня ни одной визитки не осталось, а наизусть я адрес не помню.

— Ну, позвони родителям, — откуда-то сбоку услышал я свой голос.

— Не могу, — она пожала плечами.

— Почему? — я не успел скрыть торжествующую улыбку. Оставалось только отвернуться от света, благо порыв ветра качнул фонарь.

— У меня мобильного нет. Папа говорит, что электромагнитное излучение вредно для здоровья, поэтому мой мобильный всегда носит начальник моей охраны...

Окончание ее фразы я не услышал из-за вдруг взорвавшегося у меня в ушах радостного барабанного боя.

— Тогда возьми мой, — донесся издалека мой собственный голос.

Она взяла двумя пальчиками мой орехокол, брезгливо поморщилась и вернула мне:

— Я не умею обращаться с этим старьем, — презрительно фыркнула она.

— В таком случае давай вспоминать адрес, — сказал я и положил ее ручку на свой локоть.

Она обворожительно улыбнулась:

— Может, лучше к тебе?

Ого! — воскликнуло что-то у меня внутри, но я отрицательно покачал головой. А Ольку я куда дену? К тому же если я сейчас пересплю с Миланой, весь план полетит к чертям, и все, чем я смогу похвастаться в конце, это тем, что трахнул дочку самого... как его там, кстати?

— Ко мне нельзя — у меня мама сильно болеет... — я отвел взгляд и тяжело вздохнул.

В принципе, это правда — моя мама действительно сильно болеет. Я, собственно, ради этого и подался в областной центр — чтоб денег ей на лечение заработать. Вот только не получалось у меня ничего — на стройке много денег не заработаешь, а куда-то еще устроиться без образования и связей нереально. И каждую неделю я получал все более и более тревожные вести из дома — то ей «скорую» вызывали, то она весь день охала, то сама боялась по лестнице спуститься. Честно говоря, я уже какое-то время даже ждал ее смерти, хоть и неправильно это...

Поэтому я немного обманывал — я не хотел быть обнаруженным во лжи до того, как мое положение окончательно закрепится.

— Тогда как? — Милана горько вздохнула и села на скамейку под фонарем. И зябко дрогнула.

Я снял свою куртку и накинул ее на ее плечи.

Она улыбнулась.

— Предлагаю... — я сделал театральную паузу. — Прогуляться!

— Ты сошел с ума! — воскликнула девушка с улыбкой. — Ты видел мои ботинки? В них можно только трясти задом на танцполе и осторожно перебегать через бордюры, делая маленькие шаги от двери до машины.

— Какой у тебя размер? — я автоматически посмотрел на ее ножки. Не такие уж и маленькие, может быть, подойдет мой тридцать девятый.

Она промолчала. Я посмотрел ей в лицо — она была красная как помидор.

— Ну? — спросил я нетерпеливо.

— Тридцать восьмой... — ответила она тихо.

— Отлично, — и я начал развязывать шнурки своих кроссовок.

— Что ты делаешь? — воскликнула она, схватив меня за руки.

— У меня тридцать девятый, так что в моих кроссовках ты не утонешь, — улыбнулся я.

И еще раз посмотрел ей в лицо. Она была — удивлена, поражена и приятно удивлена.

— А мы так и не познакомились, — заметила она, пока я снимал с ее ухоженных ножек босоножки и надевал на них свои кроссовки. — Меня зовут Милана, — протянула она мне руку.

— Очень рад познакомиться, Арсений, — я не стал целовать ее запястье — это было бы слишком. Я только слегка сжал мягкие кончики ее пальцев.

Она улыбнулась, но теперь ее улыбка выглядела смущенной из-за яркого румянца на щеках.

Завязав шнурки, я подал ей руку и помог встать.

— И куда мы пойдем? — она переступила с ноги на ногу, внимательно рассматривая мои кеды. Ее босоножки я взял за ремешки и закинул себе на плечо. — И ты что, собираешься гулять босиком?

Я передернул плечами:

— Не впервой. Я в детстве у бабушки в деревне всюду босиком гоцал.

Она рассмеялась, и я успокоился окончательно — она, конечно, не блещет умом и сообразительностью, но, если закрыть глаза на некоторое высокомерие, она очень даже мила. И усмехнулся про себя — милая Мила, удачное ей имя выбрали родители.

Я положил ее ручку на свой локоть, и мы вышли со двора в темноту.

Ветер покачивал ветви деревьев над нашими головами, гонял по небу рваные облака, и казалось, будто луна играла с нами в «ку-ку».

Я озвучил эту мысль Милане, и она расхохоталась, да так звонко, что я совсем успокоился.

Честно говоря, я догадывался, где она жила. В поселке на окраине города, минут сорок ходьбы отсюда. Откуда я это знал? Так ведь наша бригада работала там на стройке нового коттеджа. Мы, собственно, и в этот клуб пешком чапали — денег-то на такси не было.

Но я нарочно повел ее в противоположную сторону.

Мы шли по ночному городу и болтали. Я ей почти ничего не рассказывал о себе, зато она заливалась соловьем. Пешие прогулки среди ночи были ей в новинку — как я понял из ее разговоров, папа не разрешал ей одной выходить со двора, подружки проходили тщательный отбор, парни и вовсе после первого же общения с папой исчезали в неизвестном направлении. Я невольно сглотнул комок, когда она рассказывала об одном своем ухажере, который довольно долго увивался за ней и которого вроде как даже папа одобрил, но вскоре парень пропал, и Милана не знала причин его исчезновения... Зато их знал я — если, конечно, я правильно понял, о ком шла речь. Пару месяцев назад труп этого парня выловили из местной речки-вонючки, и опознать его смогли только по татуировке на лодыжке...

Утро мы встретили на верхней площадке высотного здания, которое находилось в двадцати минутах ходьбы от деревни, где, по моим предположениям, проживала Милана.

Девушка с изумлением широко открыла рот и наблюдала за наступлением нового дня. Затем она сняла мою куртку с плеч и начала танцевать под лучами восходящего солнца.

И я не удержался, несмотря на то, что всю ночь уговаривал себя не касаться ее и не проявлять интереса к ее фигуре. Я встал, подошел к ней, обнял ее за талию — она продолжала вращаться, словно не замечая моих объятий. Я прижал ее к себе и закопал лицо в ее ароматные волосы. Она замерла, но я слышал быстрый ритм ее сердца, чувствовал тепло излучаемое ее телом и видел, как ее грудь тяжело поднимается под атласным материалом. Я провел носом по шее от уха до углубления между ключицами. Она задержала дыхание. И тогда я нежно прикоснулся губами к ее коже...

Это напоминало взрыв ярких оттенков, как если бы все огни в темной комнате вдруг вспыхнули и начали мерцать разноцветными отражениями от зеркального шара под потолком, сопровождаемые мощными басами.

Милана опустила голову назад, позволяя моим губам спуститься ниже, а мои руки одновременно гладили ее упругий плоский живот. Я целовал ее шейку, подбородок, щеки и губы и не мог остановиться — ее кожа ощущалась так приятно на ощупь, а страсть внутри нее бурлила словно раскаленная лава, заставляя ее дрожать от моих прикосновений.

Я аккуратно положил ее на свою куртку, не прекращая поцелуев, и начал быстро избавляться от одежды.

— Нет, — вдруг она отстранилась от меня.

Я смотрел на нее в недоумении — что значит «нет»? Завела меня, а теперь на попятную? Я снова попытался прильнуть к ней, но она остановила меня.

— Я не могу так сразу. Я... — она замялась и покраснела, как вареный рак. — Я... еще девочка...

У меня в голове будто развеялись тучи — что ж я творю? Даже если бы она не была девственницей, даже если бы у нее до меня было с полсотни мужиков только за этот вечер, торопиться нельзя! Я должен доставить ее домой такой же чистой и непорочной, какой она оттуда уходила накануне. На ней не должно быть ни одной царапинки — в противном случае, она станет моим бесплатным пропуском не в светлое будущее, а на тот свет.

Я выпрямился, кивнул, стоя перед ней на коленях, и стал застегивать рубашку. Затем поднялся и подал ей руку. Она встала и отряхнула платье:

— Ты на меня не обижаешься?

Я улыбнулся:

— Конечно, нет...

Она легко скользнула губами по моей щеке:

— Спасибо...

Я снова улыбнулся и повернулся лицом на восток — жалко мне Ольку, сегодня ей придется несладко...

Когда мы спустились с крыши, солнце уже выглядывало из-за домов, игриво подмигивая нам.

Я повел Милану в сторону поселка. Всю дорогу она молчала, но крепко держала мой локоть и плотно прижималась ко мне.

Шлагбаум на въезде в поселок был опущен, охранник дремал в своей стекляшке. Но когда мы поравнялись с ним, он встрепенулся и улыбнулся, узнав Милану. Она кивнула ему, и мы чинно прошествовали под поднимавшимся шлагбаумом. Проходя мимо будки, я отвернулся, чтобы охранник не узнал еще и меня — это действительно был тот самый поселок, где мы работали.

Неожиданно я оказался в доме отца Миланы, расположенном немного в стороне от дороги, пару километров от въезда. Пройдя через ворота и ухоженный двор, мы поднялись на крыльцо и вошли внутрь.

Тишина здесь была такой плотной, что меня охватило неприятное чувство. Я никогда не видел таких больших и роскошных домов, но всегда представлял себе, что здесь должны быть хотя бы какие-то звуки. Нельзя же просто так занимать такую огромную площадь только двум людям.

- Папа? - Милана пошлепала по полу своими кедами и скрылась куда-то направо, оставив меня одиноким у двери.

Через несколько секунд раздался шум, громкие голоса - преимущественно мужские - а потом рассерженная Милана выскочила из комнаты, подбежала ко мне и сильно схватила за руку.

- Он не верит мне,- всхлипнула она и спряталась лицом в моей куртке, размазывая на ней свою косметику.

Спасибо тебе, Милана, как я сейчас выгляжу перед Олькой? Надеюсь, дорогая косметика смоется лучше, чем дешевая...

А затем справа появился высокий мужчина средних лет и крупным телосложением. У него были короткие волосы темного цвета с примесью седины и ухоженные белые усы. Его строгие черные глаза смотрели на меня сквозь нахмуренные брови, а на его щеках играли морщинки.

- Доброе утро,- произнес он, и звук его голоса разнесся по комнате под потолком.

- Доброе утро,- я осторожно прикоснулся к плечам Миланы - она удивленно посмотрела на меня - и отодвинул ее в сторону.

Ее отец презрительно осмотрел меня, особенно задержав взгляд на моих неприкрытых ногах. Затем он посмотрел на ноги Миланы. И усмехнулся, словно одобрительно, словно снова презрительно.

— Прошу ко мне в кабинет, молодой человек.

Милана вцепилась в рукав моей куртки. В ее глазах читался страх, недоумение и мольба. Я ободряюще улыбнулся, освободился от ее пальцев и прошлепал следом за ее отцом.

Он сел за стол, мне указал на кресло напротив. Я сел и откинулся на спинку — это было приятно после тяжелого трудового дня и бессонной ночи сидеть вот так в мягком уютном кресле. Еще бы камин потрескивал да бокальчик чего-нибудь согревающего и жутко благородного, а в другую руку — какую-нибудь дорогущую сигару. И можно жить.

— Что произошло? — оборвал он мою блаженную полудрему.

Я вздохнул и выложил ему выдуманную и отточенную за ночь до мелочей историю.

Вначале он хмурился, потом разок даже ухмыльнулся, когда я рассказывал, как мы плутали по ночному городу, а когда я подошел к финалу, он уже смотрел на меня намного приветливее.

— Как ваше имя? — спросил он, когда я умолк.

— Арсений, — я чуть кивнул.

— Сколько вам лет?

— Двадцать один.

— Кто ваши родители?

— Мама бухгалтер на пенсии, отца я никогда не знал, — вероятно, в ответ на этот вопрос он ожидал услышать какую-то душещипательную историю о трудном детстве или о моем сиротстве, но я решил отвечать ему в той же манере, в какой повел разговор он.

— Откуда родом?

Я ответил. Он вскинул брови:

— А здесь что делаешь?

— Пытаюсь заработать маме на лечение.

— Что с ней?

— Рак... — я произнес это слово, и у меня защемило сердце. Как она там? Может, если бы я был рядом, ей бы было легче? Может, я мог бы помочь ей чем-то большим, а не только деньгами?

Отец Миланы внимательно следил за моим выражением лица.

— Где ты работаешь?

— Занимаюсь строительством на близлежащей улице, — голос мой стал приглушенным из-за комка, который появился в горле.

— Сегодня ты пойдешь и получишь оплату. Завтра утром я хочу видеть тебя здесь. Тебе доверяет Милана, и это надо использовать. Но помни, если с ее головы упадет хотя бы один волосок, я тебя уничтожу. Понятно?

Я кивнул.

— Отлично! — он легко постучал по столу ладонью. — Теперь свободен.

Я поднялся и вышел в прихожую, где на ступеньке все еще сидела заплаканная Милана. Я улыбнулся и присел у ее ног, аккуратно развязывая шнурки на своих кедах. Она молчала и смотрела на меня. Я тоже молчал и ласково гладил ее ножки.

— Я... буду видеть тебя еще? — спросила она тихо, когда я наконец обулся и встал.

Я провел пальцем по ее подбородку:

— Конечно...

Оплата была получена мне быстро — по сути, Костян просто похлопал меня по плечу, Степаныч вытер слезу, а Жека обнял меня за плечи и прижал к своей широкой груди. Почему так? Да потому что я работал там без оформления, договора или трудовой книжки.

А вечером я отправился к Оле.

Она встретила меня взглядом разъяренной львицы, но не произнесла ни слова. И я тоже молчал.

Она все еще молча накрыла стол, положила передо мной тарелку с свежеваренными макаронами и несколькими кусочками мяса, щедро политых странной соусом. На столе лежал один кусок хлеба. Пока я ел, она присела напротив меня и только тяжело вздыхала. Но я не реагировал.

Я чувствовал себя настоящим козлом. Наверное, мне стоило кинуться ей в ноги, целовать ее, ползать на коленях и вымаливать прощение. Наверное, она ожидала от меня именно этого. Но вместо этого я спокойно сидел за столом, жевал опостылевшие макароны и почти не смотрел ей в глаза. Но и не прятал взгляд.

Я ей ничего не обещал, не клялся в вечной любви и верности. Да и не изменил я ей сегодня. И нечего на меня так пялиться! Мне тоже есть, что ей сказать и в чем упрекнуть. Тоже мне, оскорбленная невинность нашлась...

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — проговорила она, когда я встал к раковине.

— Что ты хочешь услышать?

— Я волновалась...

— Могла бы позвонить...

— Я звонила! — в ее голосе зазвенели слезы. — Я все телефоны оборвала! Но ни ты, ни твои дружки мне не отвечали!

Я машинально потянулся к нагрудному карману, вынул телефон и... Сорок пропущенных вызовов! А у меня телефон на беззвучном и без вибрации... Черт, я действительно виноват...

— Прости, я... забыл включить звук... — объяснение прозвучало нелепо, и выглядело, как оправдание.

— Сеня, я тебя прошу, — она вдруг соскользнула с табуретки и обняла мои ноги, — я тебя очень прошу — если ты не хочешь меня видеть, просто скажи мне об этом. Понимаешь? Я не буду плакать, если ты меня бросишь — в конце концов, ты мне не клялся в вечной любви и верности. Мы просто встречаемся, пока нам обоим это нужно. И если ты встретишь другую, с которой тебе будет лучше, чем со мной, я все пойму. Я не стану тебя останавливать или пытаться удержать. Только скажи мне об этом. Не можешь сказать — напиши. Только не оставляй меня в подвешенном состоянии. Это убивает меня.

— Олечка, дорогая, — я опустился на колени рядом с ней, обнял ее плечи и прижался щекой к ее лицу.

Какая же я ужасная персона...

Затем перенес ее в комнату, аккуратно положил на кровать и начал извиняться не словами, а своими действиями.

Она издавала звуки наслаждения, принимала разные позы, царапалась и кусалась, то плакала, то смеялась. Говорила мне какие-то милые глупости и смотрела на меня таким образом, что я уже хотел отменить этот план, избавиться от этой Миланы со своим отцом-гестаповцем и вернуться в свою работу. Хотел каждый день заниматься любовью с Олей и видеть этот особенный взгляд...

Она закричала и сильно стиснула меня ногами. У меня потек пот по спине, создавая ручей между лопатками. Я замер в ожидании новых ощущений, несмотря на боль в области яичек. Но это было рано...

Я повернул ее, почти неподвижную, на живот, заранее положив подушку под ее бедра. В таком состоянии она обычно размазывалась как растопленное масло, и мне приходилось поддерживать ее бедра руками. Это было не так просто, несмотря на то, что она казалась хрупкой. Конечно, было бы легче поставить ее в позу сзади сначала и затем продолжить на спине, но Оля всегда отказывалась от такого положения в сознательном состоянии. Зато после третьего оргазма из нее можно было творить любые фантазии — даже самые сложные позы из Камасутры. Поэтому я всегда держал под рукой (хорошо, на расстоянии вытянутой руки) небольшую подушку и валик для изменения угла.

Оля, конечно же, прекрасная женщина — умная, красивая, опытная в сексе и точно знающая свои предпочтения. Но есть еще что-то для изучения — это может быть запутанным делом. Рассказы эротические. И разрыв целки — кому-то приятно, кому-то нет, а кто-то испытывает боль... и кровотечение... Я не люблю это... Но ничего не поделаешь — если хочу достичь успеха, мне придется пережить это...

Олька заходилась криком, уткнувшись носом в постель, а я продолжал бить размеренно, но быстро, проникая в нее с каждым толчком все глубже. Но вот она сжала мой член с такой силой, что я просто не смог устоять, и кончил, начинив ее спермой, как мама когда-то начиняла фаршем перец. Она всхлипнула еще пару раз и обмякла, я повалился на нее верхом, тяжело дыша и обливаясь потом.

— Только скажи, Сень, — шептала Оля в полубреду.

Я обхватил ее руками под животом и смачно поцеловал в спину...

Утром в семь я был уже возле дома Миланы. Меня пропустили без проблем — видимо, ее отец предупредил охрану.

Когда я вошел, Милана выскочила откуда-то слева, подбежала ко мне и звонко чмокнула в щеку:

— Я знала, что ты придешь, — сказала она весело. — Идем скорее, завтрак на столе, и папа тебя ждет.

Я улыбнулся и позволил отвести себя в столовую.

Ее отец выглядел намного дружелюбнее, чем накануне — улыбался, шутил и смотрел на меня, если не как на друга, то, по крайней мере, как на очень приятного человека.

— Доброе утро, — улыбнулся он.

— Доброе утро, — кивнул я.

Милана уселась за стол, и указала мне место рядом с собой.

— Сегодня у Миланы пленэр, — проговорил хозяин дома. — Пойдешь с ней. Охрану туда не пускают, а тебя, если ты, конечно, не против, мы представим парнем Миланы. Познакомишься с ее окружением, а потом расскажешь мне о своих впечатлениях.

— Пап! — возмущенно воскликнула Милана. — Я уже не маленькая! Мне не нужна нянька!

— Арсений не будет твоей нянькой, — успокаивающе улыбнулся ее отец. — Он будет твоим ангелом-хранителем. Будет оберегать тебя от всяких неприятностей.

Мила нахмурила лоб, слегка выпятила губки и перекрестила руки на груди. Я невольно усмехнулся и нежно коснулся ее пальцев:

— Зато все подруги будут завидовать — у них же нет такого заботливого "няньки", — и подмигнул ей.

Она ответила улыбкой и вернулась к своему завтраку.

На этот раз на столе оказалась овсянка без добавления молока и масла. Настоящая несъедобная гадость. Но после того, как я попробовал пищу от Ольги, эта проблема уже не казалась серьезной. Мне не составляло труда даже улыбаться и хвалить этот отвратительный завтрак. Впрочем, меня порадовал свежевыжатый апельсиновый сок. Я всегда обожал свежевыжатые соки.

После завтрака отец отправил Милу готовиться, а меня привлек пальцем:

— У меня есть что-то для тебя, о чем я хочу поговорить.

Я подошел ближе. Он взял меня за руку и повел к левой двери, а не к правой, через которую ушла Мила.

— Она говорила тебе о своей маме?

Я кивнул. Я помнил, что она упоминала что-то о маме, но я не слишком обращал на это внимание.

— Мать Милы не умерла, — он вздохнул и провел меня по темному плохо освещенному коридору. — Она жива или была жива, когда я видел ее в последний раз. Она бросила нас, когда Миле исполнилось два года. Собственная матерь... Ей хотелось только хорошей жизни, а я тогда мог предложить ей только комнату в типовой квартире и платья напрокат. Два года назад она пришла сюда, ползала на коленях и просила разрешения увидеться с дочерью... Я выгнал ее. Как будто я не знаю, чего она на самом деле хотела...

Я невольно усмехнулся.

— Понимаешь, мне не хочется, чтобы Мила стала такой же как ее мать. Я не хочу, чтобы она стала такой же, как ее бездарные подруги или бесполезные друзья. Понимаешь?

Я кивнул.

— Охрану на эти их пленэры не пускают, поэтому я не знаю, что там творится. Именно поэтому мне нужно, чтобы ты поехал туда с ней. Даже если тебе придется применить силу, ничего не бойся, я тебя от любой ответственности отмажу, понятно?

Я снова кивнул.

— И еще одно. Это позавчерашнее нападение здорово меня напугало. У меня, конечно, много врагов, много недоброжелателей. Все знают, что Милана моя ахиллесова пята, именно поэтому я защищаю ее даже лучше, чем свой дом и номер банковского счета. Но действовать вот так явно и нагло — это уже переходит всякие границы. Мои ребята их нашли, но они молчат, как партизаны — ни в чем не признаются и не говорят, кто их нанял.

Я бросил на него подозрительный взгляд. Неужто он и правда моих мужиков вычислил? И так быстро...

— Ты же их видел, да?

Я передернул плечами:

— Там темно было...

— Ну, если их моя охрана успела рассмотреть, думаю, ты и подавно должен был... К тому же, если я правильно понял, эти ребята из твоей бригады, так?

Наверное, я побледнел. Точно, они меня сдали...

— Я сейчас отведу тебя в подвал, — сердце в груди колотилось так, что казалось его удары были слышны на много километров. — Я решил подержать их пока там. Если ты их опознаешь, их переведут в более безопасное место.

Я медленно кивнул.

— И не дрейфь, они тебя не увидят, — он хлопнул меня по плечу.

Мы спустились по лестнице, он толкнул маленькую дверцу, и у меня подкосились ноги. Но я все же сделал над собой усилие и, не подавая вида, прошел следом за ним. Мы подошли к большому окну, за которым в ярко освещенной комнате на стульях сидели трое с мешками на головах и в окровавленной одежде. Их руки были связаны за спинками стульев, а ноги были крепко привязаны к ножкам.

Когда мы вошли, он дал сигнал, и одновременно с троих из нас сорвали мешки. Несмотря на то, что их лица больше напоминали недомятые помидоры, я смог узнать Костяна, Степаныча и Жеку.

— Так значит, это они напали на Милану? — спросил я.

Я кивнул.

И тут до меня дошло, что только что подписал им свой приговор на смерть. Однако я не мог рисковать. Если бы они заговорили и раскрыли правду, то я сам оказался бы в опасности...

— Вот и хорошо, — облегченно выдохнул отец Миланы.

— А что будет...с ними? — спросил я с прерывающимся голосом.

— Их перевезут в другое место и оставят там до тех пор, пока они не станут разумными и не раскроют информацию о том, кто нанимал их, — ответил он равнодушно пожимая плечами.

— А если... — провел я кончиком языка по губам. — Я скажу...

Отец Миланы приподнял брови и серьезно посмотрел мне в глаза:

— Откуда ты знаешь?

— Я...слышал их разговор... — я снова облизнул губы. — В тот вечер я выпивал с ними...они даже пришли в клуб... Это Костян, бригадир... У них была идея подстерегать богатеньких людей у клуба... и...

— И что дальше? — спросил отец Миланы, приложив палец к подбородку.

— В общем, они хотели ограбить или похитить и требовать выкуп... Всякое на пьяную голову приходит в голову, не так ли? — я насильно улыбнулся.

— Значит, они действовали самостоятельно, — задумчиво произнес он, опираясь пальцем на подбородок и глядя на этих парней. — Если бы кто-то нанимал их для того, чтобы навредить мне, они бы не стали так открыто действовать... Спасибо тебе, Сеня. Ты успокоил меня, — он похлопал меня по плечу. — Поспеши наверх к Милане и отправляйтесь на этот чертов пленэр, а у меня еще много дел.

Я не задумываясь провел рукой по лбу и вытер пот, когда быстро поднялся по лестнице и направился по коридору.

С одной стороны, на душе у меня стало легко — теперь никто не расскажет ее папе правду. А с другой, где-то в сердце появился маленький такой гадкий червячок. Он ничего не говорил, не грыз, просто сидел себе в уголку и смотрел на меня укоризненно. Я накрыл его сверху газеткой и заодно выключил свет, чтобы уж наверняка не видеть этот взгляд...

Когда я вышел в прихожую, Милана уже стояла у двери. Рядом с ней стоял сложенный мольберт, в руках она держала легкий складной стульчик и артистическую сумку из яркой ткани на длинном ремешке. Я принял из ее рук стульчик, взял мольберт — при этом она уцепилась за мой локоть — и мы вышли во двор.

Пленэр это вовсе не рисование в уединенном месте, как нам когда-то рассказывали в школе. Это эдакая светская тусовка для золотой молодежи при живописи. Ходят такие напыщенные мальчики, слегка приблядованные девочки и рассуждают об искусстве так, будто им Да Винчи родной дед, а Делакруа и Дали — нелюбимые дядьки. «Как тебе Винни? » — «Хорош, вот только ухо можно было и не резать! » — «Ха-ха-ха, вы видели Шагала? Знаете, мой пятилетний племянник может нарисовать звездную ночь не хуже»...

Милана расположилась на краю полянки, где все это цветастое жизнерадостное и тупоголовое общество бесцельно бродило от столов с закусками к столам с напитками, вынула из сумки альбом и краски с кистями, положила два мазка, потом сказала, что сегодня у нее нет вдохновения, и пошла к основной толпе. Почему-то я знал, что этим все и закончится. Она тут же примкнула к группе похожих на сказочных птиц барышень с холодными пустыми глазами, и через минуту ее серебристый смех уже слышался по всей поляне.

Я решил не следовать за ней и не слушать болтовню о женщинах, просто сел на ее стул и опустил голову. День начался неудачно. Надеюсь, ничего плохого не случится...

— Эй, ты что, ее парень? — меня толкнул худощавый парень в слишком больших штанах и футболке, а на его голове была кепка на несколько размеров больше.

— Да, я такой парень, — я кивнул и поднялся. — И что тебе от этого?

Парень был на голову выше меня, но при этом он казался хилым и неустойчивым.

— Ничего особенного, — он сжал губы. — Просто интересно, что она видит в тебе. Я думаю, ты просто проходимец.

Я презрительно усмехнулся:

— Зато у меня есть перспективы, а у тебя что? Ты будешь всю жизнь прижиматься к маминой юбке.

— У тебя нет перспектив, — его устремилась высокомерная ухмылка. — Скоро она на тебя надоест и бросит. И если ты просто вернешься в свое болото, будет хорошо. А может быть, ты еще больше опустишься. Мой совет — убегай от нее, пока не поздно.

— Я сам разберусь, — буркнул я.

Он пожал плечами и злобно плюнул под ноги:

— Ее отец имеет много связей, так же и мой. Так что будь осторожен.

— Да-да, — я сел обратно на стул и повернулся к Милане.

Честно говоря, она выделялась в этой толпе как роза среди полевых ромашек — она была уникальной. Она заметила мой взгляд и улыбнулась. В это время долгий парень посмотрел в ту же сторону. Он нахмурился. Милана тоже. Он опустил глаза и поспешно направился к столу с напитками. И в этот момент Милана подошла ко мне:

— Что он хотел от тебя?

— Ничего особенного — угрожал, говорил, что ты меня бросишь, как только я тебе надоем...

— Да как он смеет! — ее щечки вдруг вспыхнули, а в голосе зазвучало возмущение.

— Кажется, он в тебя тайно влюблен, — я взял ее за руку.

— Глупый, — она провела рукой по моим волосам, — здесь все друг друга тихо ненавидят. И он не исключение. Каждый только и ждет возможности вцепиться кому-нибудь в глотку.

— Зачем же ты сюда ходишь?

— Если я не буду этого делать, они решат, что я их боюсь, — она улыбнулась такой улыбкой, что на мгновение мне даже стало стыдно. Я просто не имею права портить жизнь этой милой пусть и недалекой девочке...

— Ты устал? — она присела передо мной на корточки и провела пальчиком по щеке.

Я мотнул головой.

— Поехали отсюда, все равно ничего интересного уже не будет. А тебе надо прикупить какую-нибудь одежку, а то ты здесь выглядишь, как белая ворона, — она весело подмигнула мне.

Я улыбнулся ей в ответ, поднялся, сложил ее стульчик и мольберт, скинул в сумку краски и кисти, и мы направились к машине.

Милана приказала ехать в торговый центр, который, как я узнал позже, принадлежал какому-то другу ее отца.

Мы шли по этажам, чуть скользя на гладких плитках пола, жмурясь от отражавшегося от них света и болтая обо всем на свете. Милана крепко держала меня за руку, а начальник ее охраны — угрюмый бугай с перебитым ударом Костяна носом — шел за нами следом и подозрительно вглядывался в лица проходивших мимо нас людей.

Мы зашли в первый бутик. Начальник охраны остался стоять у двери, хмуро поглядывая в коридор и наблюдая за нами. Милана,

Весело щебеча, милая девушка передавала мне на руки вешалки с разнообразной одеждой - брюками, рубашками, костюмами, шортами и футболками. Но что-то здесь меня смущало. Вместе с Олькой мы часто посещали этот торговый центр и заходили в разные магазины, возможно, и в этот. Но тогда был другой аромат воздуха. Я глубоко вдохнул. Запах был совершенно отличным - присутствовала нежная нотка, почти незаметная. Источник запаха не был явным, он просто ощущался вокруг меня. Или это только показалось?

Мы подошли к примерочным. Милана решительно толкнула меня внутрь и сама последовала за мной, задрав шторку.

Осторожно я положил все одежду на низкий пуф и остановился, не зная, что делать с руками.

— Так что же ты стоишь? Раздевайся! — приказала Милана.

Я остался без движения и начал краснеть.

— О, вот как. Тебе нравится, когда девушка помогает тебе раздеться? — и она сразу же схватилась за ремень на моих джинсах. Я пережил легкую панику и еще больше покраснел.

Очень полезно умение контролировать свою реакцию - краснесть или бледность. Что для этого нужно? Вспомнить, какие чувства испытываешь, когда лицо начинает краснеть или бледнеть, восстановить эти ощущения в памяти с каждой мельчайшей деталью и убедить себя, что это именно то, что происходит сейчас. И - вот результат! На моих щеках появляется румянец. Или наоборот - цвет моего лица становится таким же бледным, как стена за спиной. Конечно, было бы идеально, если бы присутствовали реальные факторы, вызывающие краснесть или бледность, но это только в идеале.

С Олькой мы именно так и познакомились — мне тогда жить было негде, а она такая симпатичная, вот и решил я к ней подкатить. А она ж неприступная как средневековый замок. Пришлось идти на хитрость. Я тогда и правда ни черта не жрал почти, но сил было в принципе достаточно, чтоб на трех работах вкалывать, еще и каждый вечер к людям на постой проситься. Я поджидал ее у подъезда, и, когда она появилась, вдруг резко побледнел, будто у меня голодный обморок. Она меня затащила в квартиру, накормила (ох, лучше б не кормила — я тогда еще не умел так хорошо контролировать выражение своего лица), а потом и спать уложила. Правда, спать нам тогда не пришлось... как, впрочем, и соседям. Утром, когда я уходил на работу, тетки из соседних квартир смотрели на меня так, что мне даже было неловко...

Пока я предавался воспоминаниям, Милана успела расстегнуть мой ремень и уже начала воевать с ширинкой. Она у меня с секретом — если не знаешь, ни в жисть не расстегнешь. Я ухмыльнулся, обнял ее плечи и прижался губами к ее губам. Вот он, этот запах — это ее духи. М-м-м, что-то такое сладкое, густое, но при этом легкое и приятное. Запах прямо из детства. Сдобные булочки, карамельные конфеты, сладкие фрукты — нет, все не то. Мамины пироги и сливочные вафли — точно! Ваниль! Боже, как ей подходит этот аромат!

Я шумно выдохнул ей в рот. Она слабо пискнула. Я отпустил ее. Она стала судорожно выискивать что-то в своей сумочке, покраснела до самых ушей и больше не смотрела на меня.

— Не делай так больше, ладно? — сказала она, найдя, наконец, в своем кошельке маленькое зеркальце и поправляя помаду.

Я кивнул и одним движением расстегнул джинсы. Она смотрела на меня с недоверием:

— Как ты это делаешь?

Я улыбнулся и показал ей небольшой металлический крючок, который заменял сломанный язычок на молнии.

— У меня сломался язычок, поэтому я использовал этот крючок. Просто его нужно сдвинуть в сторону, и молния расстегивается сама.

— А ты не носишь белье из-за денег? — она улыбнулась и прикоснулась ногтем к паре выглядывающих из ширинки волосков.

А я покраснел. Я полностью забыл о белье. И не предполагал, что сегодня буду раздеваться на людях.

Милана внезапно опустилась передо мной на колени и легким движением спустила мне джинсы. Мой член, освободившийся, торжественно выпрямился и гордо смотрел ей в лицо.

— Мне когда-то говорили, что если оставаться в возбужденном состоянии долго, — почти шепотом сказала она, — то потом все может болеть. И это может даже привести к проблемам с кровообращением и ампутации.

Я проглотил комок. Вот как оказывается, я думал, что это всего лишь неприятно.

— Я не хочу, чтобы такой красавец был ампутирован, — проводя кончиками пальцев по всей его длине произнесла она. Он задрожал, готовый к извержению. На моем лбу появилась испарина. Только не на лицо, только не на лицо...

И вдруг ее губы сомкнулись вокруг головки, а язык мягко скользнул по уздечке. М-м-м, блаженство... Влажное тепло ее рта, мягкий язык с нежными движениями, твердое ребристое небо рта, белые зубы, которые слегка царапали кожу без боли...

Ольга никогда не делала минет, хотя я часто просил ее об этом. А тут и просить не приходится!

Я положил руку ей на затылок и мягко надавил. Она послушно заглотнула мой член до половины, но поперхнулась. Я ослабил давление — еще не хватало, чтобы у нее косметика размазалась. Она чуть отодвинулась, но член изо рта не выпустила, продолжая нежно вылизывать головку. Прям как мороженое — конечно, банальное сравнение, но больше мне в тот момент ничего в голову не пришло.

Я снова надавил ей на затылок. На этот раз она заглотнула его почти полностью и даже не подавилась. И я начал медленно двигать бедрами вперед-назад, вперед-назад. Она послушно принимала его, стараясь не задевать зубами. И тут что-то теплое и мягкое сдавило мои яички. Я чуть не застонал в голос... и кончил прямиком ей в горло. Разумеется, она подавилась, поэтому я быстро вышел, заливая спермой свои джинсы. А она повалилась на бок, трясясь, как в лихорадке и натужно кашляя.

— Мила, Мила, — я присел перед ней на корточки и теребил ее за плечи.

За шторкой кабинки мне уже слышались тяжелые шаги начальника охраны.

— Что мне делать, Мила? — я был в панике — такого поворота событий я, во-первых, не ожидал, а во-вторых, если нас сейчас застукают в таком виде, все насмарку...

— Все... хорошо... Сеня... — с трудом отдышавшись, проговорила Милана. — У меня иногда бывает... особенно в бутиках... они уже привыкли...

Я выдохнул с облегчением и прислушался. Неужели, правда, показалось?

— Снимай джинсы, я тебя вытру, — сказала она, снова усевшись у моих ног. Затем достала из сумочки влажные салфетки и стала осторожно собирать вязкую белесую жидкость с моих джинсов и ног. А потом снова прикоснулась губами к члену. — Я и не думала, что ты такой быстрый, — она заглянула мне в глаза и аккуратно протерла еще и его.

Я опять почувствовал, как краснею:

— Обычно мне требуется больше времени... — я провел рукой по лбу.

— Я застала тебя врасплох? — она улыбнулась и встала.

А я отвел глаза к потолку, и мой взгляд уперся в безразличный объектив камеры. И я побледнел. Серьезно.

Милана посмотрела туда же и улыбнулась:

— Не переживай, она не функционирует...

— Действительно? — я нахмурился — зачем тогда устанавливать камеру в таком месте?

— Более точного ответа нет. Я частый клиент этого бутика. Когда я первый раз заметила эту камеру, я устроила такой скандал, что папа приказал отключить все камеры в зале.

Я закрыл глаза и громко выдохнул. А если они не выполнили его приказ, завтра же, если не сегодня, он будет знать о случившемся.

Тем временем Милана сняла с вешалки джинсы и протянула их мне:

— Попробуй.

Я послушно натянул их — грубая ткань прилипала к все еще влажной коже, а слишком большая молния цепляла волоски на лобке. После пары минут мучений Милана покачала головой:

— Сначала нужно либо купить белье, либо примерить другие джинсы, — и протянула мне еще одну пару.

Эти быстро наделись, хорошо сели, и ни у кого не возникало запутываний или зацепок.

— Повернись, — приказала Милана.

Я послушно повернулся к ней спиной. И она звонко шлепнула меня по заднице:

— Красавчик...

Я улыбнулся про себя и ничего не сказал...

А вечером я приехал к Оле.

Она сидела в кухне за столом, скрывая лицо ладонями. Когда я вошел, она подняла голову — ее глаза были покрасневши от слез. Я разделся до пояса, и она бросилась ко мне на шею:

— Сенечка, я так... я так переживала... — и она снова заплакала, прижимаясь лицом ко мне в грудь.

Я погладил ее по спине:

— Ты опять не могла мне дозвониться?

— Ты же оставил телефон дома, — всхлипнула она. — Я нашла его еще утром...

Я вздохнул и провел ее в комнату.

— Людмила Разумовна звонила, — сказала Оля, когда я усадил ее на диван и начал нежно целовать ее шейку и уже запустил руку ей за пазуху. — Олег Степанович пропал.

Я выдохнул ей в шею, но не стал отвлекаться.

— Она звонила ему весь день, — продолжала тем временем Оля, прикрыв глаза и откинув голову. — Телефон недоступен. Она пыталась дозвониться Косте, а там Лена вся в слезах-соплях, говорит, Костя ее вчера крепко отлупил, а утром ушел и телефон оставил... Я и Женю набирала, но у него тоже телефон вне зоны...

— Ничего, найдутся... может, бухают где-то... — я уже подобрался к ее ушку и языком ощупывал все его изгибы. Она просто млеет, когда я так делаю.

И в этот раз, попытавшись сказать мне еще что-то, она охнула и упала на спину, раскинув руки. Я же поспешно расстегнул ее халатик и припал губами к левому соску.

Интересно, а какие соски у Миланы? Надо завтра обязательно посмотреть. И пощупать... М-м-м, а они у нее такие же чувствительные, как у Ольки? Ух, как она выгибается... И не скажешь, что она девственница — так ловко мне отсасывала, и даже ничуть не покраснела, когда сняла с меня джинсы...

Я спустился к Олиному животику. Это тоже ее эрогенная зона — кружочек вокруг пупка и прямая вниз по направлению к лобку с тонкой полосочкой волос. Я приспустил ее трусики, отмечая языком путь к сладкой сердцевинке, и как бы невзначай коснулся чувствительной горошинки пальцем. Она вздрогнула, всхлипнула и судорожно сжала бедра. Затем очертил границы ее влагалища и припал к нему ртом, чуть-чуть прихватив зубами клитор. Она выгнулась дугой и глухо завыла, придавив мою голову к своей промежности. Я ухмыльнулся и принялся поглаживать ее половые губки языком, помогая себе руками и периодически проникая вглубь пальцами. Она стонала и кричала, плакала и просила не останавливаться. Но вот я ощутил знакомый вкус, отстранился от нее, расстегнул джинсы, раздвинул ее ноги пошире и вошел в нее так быстро и плавно, будто и не выходил никуда.

И сразу же он начал двигаться быстро, слегка поднимая ее бедра над краем дивана и удерживая ее на весу. Пресс у нее оставлял желать лучшего - неустойчивый и болтающийся, но если бы она немного напрягла животик, мне было бы проще, а ей приятнее.

У моей бывшей, которая сейчас присматривает за моей мамой, пресс был таким, что ее можно было положить между двумя стульями и посадить сверху...

В прошлом году она, по-видимому, вышла замуж второй раз. Это хорошо, значит меня не будут донимать слишком сильно с алиментами.

Она закричала от боли и окончательно обмякла. Вечно так - получит свое, а я потом как-нибудь сам. Я вышел из нее, перевернул ее на живот и поставил ноги на пол, затем приблизился к ее заднице. Она вскрикнула, но убежать особенно было некуда - я прижал ее ноги к дивану, немного пошерудил пальцами у нее там и вошел. Медленно, как мне когда-то показала моя бывшая... Она была настоящей шлюхой. Она показывала мне такие вещи, что у меня голова закружилась. Она могла сгибаться вдвое и самостоятельно лизать себя между ног. Это был настоящий безумный экстаз. Но Оля, конечно, этого не может... черт, больно...

Девушка сильно сжала ягодицы. Я вышел из нее и нанес ей звонкий пощечину по заднице:

- Так, раздвинь булки,- сказал я решительно.

- Сенечка, не нужно... - прошептала она тихо.

- Раздвинь, я тебе говорю,- еще одна пощечина и на ее бледной коже остался отчетливый след от пятницы.

Она заплакала и расслабила свою задницу. И даже немного раздвинула ножки.

Отлично. Самое сложное всегда - это протиснуть головку. Но вот она вошла - стенки прямой кишки тут же плотно обхватили ее - и дальше двигаться было легче.

Олька еще пару раз всхлипнула, попыталась уйти вперед, но двигаться ей там было некуда. И я заходил в ней взад-вперед, вспоминая о том, что произошло в торговом центре. Я двигался медленно, осторожно пробивая себе путь вперед. Было в этом что-то отвратительно-притягательное — ее попка, такая неподготовленная, полная... кхм... продуктов ее жизнедеятельности, и я там, в этом теплом и мягком... м-м-м... я вышел... гадко... и отправился в ванную, оставив Ольку стоять так же на коленях, животом на краю дивана, заплаканную и испуганную.

Когда я вернулся, она уже лежала с головой под простыней, и только редкие всхлипы говорили о том, что она не спит. Я улегся рядом, выключил свет и отвернулся к краю кровати. Ну и что, что не кончил — завтра наверстаю...

И так продолжалось целую неделю. Днем Милана делала мне минеты, доводя меня до исступления не столько великолепной техникой, сколько совершенно неожиданными местами, которые она выбирала для этого: за столиком в кафе, в туалете института, за ширмой на приеме у каких-то заклятых друзей. А ночью я мучил Ольку, трахая ее так, как того хотелось мне — в попку, в письку и даже в рот, проникая так глубоко, что она даже задыхалась.

Отец Миланы, против моих опасений, либо ни о чем не догадывался, либо просто предпочитал пока помалкивать. Но с каждым днем его взгляд, направленный на меня становился все мягче, и губы все чаще раздвигались в улыбке, когда я что-то говорил или просто проходил мимо.

В конце недели я получил свою первую зарплату. Три тысячи зеленых американских денег. Тысячу заплатил ее папа, остальное дала Милана. И я тут же рванул в место, о посещении которого мечтал уже год — бильярд. Чистенькие ухоженные игроки, красивые дамочки, приглушенный свет, запах дорогих сигар и коньяка. Раньше, до того, как я увидел все это великолепие, я считал бильярд игрой богачей, а сейчас убедился в этом воочию.

У стола, к которому я подошел, собирались трое человек.

Один выглядел как настоящий грабитель с длинной щетиной, золотым кольцом в ухе и повязкой на правом глазу. Он улыбался только левой стороной рта, говорил хрипло, щедро употреблял воровский жаргон, а его спутники называли его Котом — шепотом и беспокойно оглядываясь по сторонам, будто ожидая, что он выскочит из-за угла со словами "Попишу, порежу" при первом же произнесении своего имени.

Другой был похож на неизвестного талантливого художника с артистичным шарфом на шее, в полосатой нестиранной футболке, длинными волосами и опухшим лицом от предыдущего запоя. У него был большой живот, мускулистые волосатые руки и наполовину затемненные очки, которые выглядели странно в полумраке бильярдной.

А третий был примерно моей же комплекции и возраста, скромно, но дорого одетый в очках с тонкой золотой оправой и с золотым "ролексом" на правом запястье. Кия он держал левой рукой, играл спокойно, и его превосходство над двумя товарищами было столь очевидным, что я сразу полюбил его. Его звали Роман Александровичем. А имя художника я не запомнил.

Мы познакомились, кратко пожали друг другу руки и начали новую партию.

Кот и художник быстро отстали — первый с кошачьей грацией отправился за еще одной порцией алкоголя, а художник уселся за столик и эффектно приложил ладонь к лбу.

— Так значит, ты работаешь охранником? — снова спросил Роман Александрович, небрежно откидывая длинные светлые волосы со лба.

— Скорее, личным соглядатаем, — улыбнулся я, и очередной мой шар остановился в паре миллиметров от зева лузы.

— И девица, говоришь, милашка? Тройку в правый дальний угол, — сказал он и блестящий белый шар с черной цифрой «3» плавно скатился в лузу слева от меня.

— Ага, — я взял у Кота полный бокал с коньяком.

— Очень хорошо, — улыбнулся он, обходя вокруг стола и высматривая свою следующую жертву. Затем он низко наклонился, примерился кием и ударил. Один короткий точный тычок, почти как укол — раз, и шар уже в лузе. — И каков твой план?

Я вскинул брови.

— Вот только не надо делать вид, что ты не понимаешь, о чем я, — он выпрямился и посмотрел прямо мне в глаза.

— Я... — я замялся.

На самом деле, я еще и самому себе не формулировал вот так четко словами свой план. Нет, он был, точно был, я видел его во всех подробностях, но проговаривать его...

— Ты хочешь жениться на ней?

Я сглотнул комок и кивнул.

— Вы уже переспали?

Я отрицательно мотнул головой.

— Это хорошо — до свадьбы торопиться не стоит, — он снова склонился над столом. — Семерку в правый центр.

И семерка медленно подкатилась и остановилась у самого края указанной лузы.

— Твой удар, — он облокотился о стол, поставив толстый конец кия на пол.

Я приготовился к удару.

— Когда ты планируешь свадьбу? — спросил Роман Александрович.

Я вздрогнул и не попал по шару:

— Я... — я выпрямился, а он занял мое место. — Я еще не разговаривал с ней... об этом...

— Глупый ты, Сеня, — ухмыльнулся он, загнав-таки свою семерку в лузу, и перешел в другую позицию. — Не с ней это надо обсуждать, а с ее папой.

— Я уверен, что он ответит... — я опустил голову, опираясь на кий обеими руками.

— Но ты даже не спросил, — ухмыльнулся он.

Я вздохнул и покачал головой.

— Найди время и поговори с ним, — он закончил партию, занося последний шар. — За это тебе нужно заплатить триста.

Я вздохнул и извлек из кармана стопку денег, отсчитал три сотни и передал ему.

Он спрятал деньги в карман и положил руку мне на плечо:

— Сеня, поговори с ним. Поверь мне, будет хуже, если она выйдет за тебя замуж против его воли.

— Он меня откажется...

— Мы поможем тебе сделать так, чтобы он не отказал, — он похлопал меня по плечу, а потом поднял руку для своих товарищей и они покинули клуб. Я заказал еще пару коньяка и отправился домой.

Меня встретили в подворотне неподалеку от Олькиного дома. Первый удар попал в печень, и я согнулся от боли. Второй удар пришелся по шее, и мне потемнело перед глазами. Но я не потерял сознания — я ощущал, как три пары рук обшаривают мои карманы, слышал их голоса и шаги, удаляющиеся.

Когда они утихли, я едва поднял руку к нагрудному карману, достал оттуда телефон и позвонил отцу Миланы. В нескольких словах объяснил ему случившееся со мной, не углубляясь в детали нашего разговора в бильярдной. Он молча выслушал меня и лишь сказал: «Жди».

Затем я позвонил Оле и сообщил, что оказался в очень неприятной ситуации и чтобы она не ждала меня. Она расплакалась прямо по телефону, говорила о том, что я ее больше не люблю... Я не стал слушать ее жалобы и просто повесил трубку.

Через полчаса на меня светили фары огромного внедорожника. Из машины вышли некие люди. Один из них подошел ко мне:

— Жив, красавчик? — начальник охраны Миланы легко шлепнул меня по щеке.

Я кивнул и попытался встать, но от резкой боли, которая тут же раскаленным железом пронзила мое тело, тяжело опустился на землю.

Охранник угрюмо покачал головой, закинул мою руку себе на плечо и поднял меня без видимых усилий. Я пытался перебирать ногами, но каждое движение отзывалось жестокой болью во всем теле. Он донес меня до машины и осторожно усадил на заднее сиденье. Затем сел за руль:

— Теодор Рудольфович приказал привезти тебя к нему. Тебя осмотрит семейный врач.

Я кивнул и вдруг понял, что отъезжаю. Последнее, что я увидел, был встревоженный взгляд охранника в зеркале заднего вида...

— Мда, крепко они тебя, — я услышал голос Теодора Рудольфовича, как сквозь вату. — Ну, ничего, жить будешь. Разрыв селезенки это, конечно, серьезно, но не смертельно.

— Я прошу простить меня... — с трудом проговорил я.

— За что? — он посмотрел на меня с удивлением.

— Я сам виноват... светил перед ними деньгами...

— Конечно, виноват, — он улыбнулся уж совсем тепло. — Но это ничего. Мои ребята их уже нашли и везут сюда.

— И что вы с ними сделаете? — у меня разом похолодели ладони.

— Об этом тебе вообще не стоит волноваться, — он потрепал меня по плечу и вышел из комнаты.

Я откинулся на подушки. Этот Роман Александрович далеко не дурак — если он почувствует, что дело пахнет керосином, он Рудольфовичу все выложит, как на духу, а тот уж со мной цацкаться не будет. И хорошо, если мне просто позволят свалить по-тихому из города. А если как с тем Милиным ухажером? У меня и татуировок нет, так что даже опознать не смогут. Че делать-то? Надо как-то предупредить, как-то...

В этот миг дверь скрипнула, и на пороге появилась тревожная Милана без макияжа в ночной рубашке из шелка.

— Ты уже проснулся? — она медленно приблизилась к кровати, где я покоился.

Я кивнул, и внутри меня что-то приятно сжалось — такая она была настоящей, возбужденной, непричесанной и без макияжа она нравилась мне еще больше, чем в полном украшении. Она опустилась на колени рядом со мной, и ее глаза стали на уровне моих.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — хрипло ответил я.

— Пока ты был без сознания, я поговорила с отцом, — она улыбнулась.

Я напрягся:

— И что он сказал?

— Он не поверил ни одному слову этих преступников, — Милана наклонила голову вправо.

Я прищурился:

— Каких преступников?

— Тех, которые напали на меня возле клуба... Они утверждали, что ты их подстрекал...

— А отец твой? — мое сердце замерло в прямом смысле этого слова.

— Ничего, — я убрал его с дороги, чтобы он не клеветал на честного человека...

Червячок убрал газету с головы и включил свет — он вырос, а его взгляд стал еще более порицательным, чем раньше. Я засунул его в шкаф и выкрутил лампочку. Мне не хотелось, чтобы он так на меня смотрел!

— А остальные? — мне было все равно, черт возьми, но я даже сам испугался своего голоса — этой безразличности, которая прозвучала в нем.

— Не знаю, — она провела рукой по моему животу и остановилась именно там, где нужно. Я боялся даже дышать, чтобы не испугать ее, но мой друг подал признаки жизни и наполнился кровью.

— Какой нетерпеливый парень, — улыбнулась Милана и резким движением скинула мое одеяло на пол.

На мне была лишь больничная одноразовая рубаха, которая, разумеется, ничего толком и не скрывала. Мила улыбнулась и, немного расчистив себе место, припала губами к моему достоинству.

В коридоре послышались шаги.

— Мила, Милана, подожди... не надо... а вдруг кто-то войдет?

Она отвлеклась от своего занимательного занятия и улыбнулась, прикрыв глаза:

— Никто не войдет, не бойся. За дверью стоит моя охрана. Но если ты будешь кричать, они действительно войдут. Еще и папу позовут.

Я прикусил язык — а вот такого я от нее не ожидал. Дура дурой, а свое дело знает... Черт, как же хорошо она это делает...

Мила проглотила все, затем аккуратно вытерла влажной мочалкой мой обмякший орган, нежно чмокнула меня в щечку и ушла.

А я лежал и прислушивался к шорохам за стеной. Ждал, когда же за мной придут. Но в комнате темнело, и никто не приходил. Не может быть, чтобы этот умник им ничего не рассказал. А если рассказал, почему я до сих пор здесь, а не в том жутком подвале? Ответ напрашивался сам собой — я зачем-то нужен Рудольфовичу. Но зачем?

И вот, когда я уже почти совсем уговорил себя, что если бы меня хотели убить, то уже давно убили бы, в дверь тихонько постучали. В голове сразу закрутился настоящий ураган мыслей, и главной из них была: «Ну, все, дождался»... Стук повторился — робкий и несмелый — следом дверь скрипнула.

Стоп, остановил я панический круговорот, если меня пришли убивать, зачем стучать в дверь?

— Вы не спите? — раздался женский шепот.

Я с облегчением выдохнул и ответил:

— Нет.

— Я ваша сиделка, требуется обновить повязки, — объявила я.

— Проходите, — разрешил я.

Дверь приоткрылась настолько, чтобы пропустить тонкую полоску света из коридора, и тут же закрылась.

А затем надо мной вспыхнула яркая лампа. Я инстинктивно прищурился.

— Извините, но я не смогу вас перевязать в темноте, — произнесла сиделка и бережно подтолкнула уголок моего одеяла.

— Ничего страшного, скоро привыкнете к свету, — улыбнулся я, мигая глазами.

И когда глаза адаптировались к яркости, я смог рассмотреть ее. Она стояла в дальнем углу комнаты возле стула и одевалась спиной ко мне. Ее темные вьющиеся волосы доходили до плечей, фигурка была подобна гитаре, полные ножки были упакованы в плотные черные колготки. И лямки бежевого лифчика сильно оканчивались на ее коже. Не мой тип, но сразу вспоминается молодость. Когда я еще встречался со своей бывшей, у меня была знакомая, дочь маминой соседки — рыжеволосая, худощавая, с большой грудью и пышной задницей, покрытая веснушками по всему телу. У нее даже на половых губах были эти темные пятна. Но она была такой крепкой, словно хорошо откармливанная свинья. А эта женщина такая маленькая, словно обожравшаяся зерном карликовая фигурка.

Тем временем она надела белый халатик, собрала волосы под голубую шапочку из нетканого материала и повернулась ко мне лицом. И сразу же застыла от моего взгляда. Ее лицо стало красным как помидор.

Я усмехнулся и поднял глаза к потолку.

Она приблизилась к тумбочке слева от моей кровати, достала оттуда бинты и различные контейнеры, затем осторожно сдвинула одеяло с моей груди и подняла рубашку.

— Вам только нужно перевязывать меня? Это ваша единственная обязанность?

— Нет, еще мыть, переодевать, кормить, помогать вставать и ходить, когда доктор разрешит, убирать в комнате и выполнять другие ваши мелкие поручения, — она не смотрела мне в лицо.

Симпатичная — личико круглое, щечки пухлые, губки мягкие и нежно-розовые, ресницы длинные, глаза светлые. И такая она вся родная и простая, прямо пахнет от нее влажной землей и весенним лугом, что я не сдержался и протянул руку к ее щеке.

— Ты очень хорошенькая...

Она бросила на меня смущенный взгляд, разрезая бинты.

— Вы тоже... ничего... — она снова залилась краской, когда моя рука спустилась к ее плечу и скользнула на грудь. — Извините, я должна... вас обмыть...

Я убрал руку и кивнул.

И пока она наливала воду в небольшой таз в умывальнике, который находился за полупрозрачной ширмой, я размышлял. В ее взгляде не было негодования, возмущения, злости. Она как будто и сама была не против того, чтобы я трогал ее грудь. Может, она готова и дальше пойти?

Сиделка вернулась к кровати, сдвинула в сторону одеяло и, обняв меня за шею, развязала завязки рубахи.

— У тебя очень нежные пальцы, — заметил я, когда она наклонилась к тазу.

— Работа такая, — улыбнулась она и стала бережно протирать мои плечи и грудь.

Я развел руки в стороны, якобы для того, чтобы она смогла помыть еще и мои подмышки, а на самом деле для того, чтобы проверить. Когда мои пальцы сжали ее попку, она чуть вздрогнула, залилась румянцем, но не отстранилась, не закричала, не стала брыкаться или иначе пытаться остановить меня.

Я потянул ее юбку вверх. Она судорожно вздохнула, но продолжила свое занятие.

— А ты всегда на работу без нижнего белья ходишь? — спросил я, гладя ее обнаженные прелести.

Она задышала чаще и молча ответила.

Тогда я обнял ее за талию и попытался поднять. Резкая боль мгновенно пронзила мою грудь.

— Что вы делаете? У вас же раны разойдутся! — тихо вскрикнула она. — Я... сама... Позвольте только закончить перевязку...

Как интересно, размышлял я, пока она бережно перевязывала меня повязкой, она сюда ради этого и пришла? Хм...

Завершив перевязку, опустив воду из таза и погасив свет, она уселась на меня верхом.

— Вообще-то, вам пока нельзя, — заметила она, наощупью стараясь направить мой член в свою киску.

— А если ты будешь делать все сама?

Она вздохнула:

— Тогда можн... о-о-о-о... — и тяжело осела мне на ноги.

— Ум-м-м-м, — простонал я и прикусил губу.

Она начала двигаться — сначала медленно и осторожно, потом все быстрее, проникая все глубже. Я с трудом сдерживал стоны, она же кусала палец правой руки. Но, как ни старалась, двигалась она не ритмично и постоянно съезжала в сторону. Я держал ее бедра руками, но этого было недостаточно.

После нескольких минут таких мучений она упала на мою грудь, судорожно всхлипывая. Тогда я подправил положение и начал двигаться бедрами в удобном для меня ритме. Она тихо стонала в мое плечо, а ее нежные губки ласкали мою шейку ключицы.

Закончив, я просто сбросил ее с себя на пол. Еще несколько минут она сидела рядом со спальней, тяжело дыша, а затем поднялась и отправилась в угол комнаты, где около стула, возле которого она переодевалась, находилась небольшая кровать.

А ведь я даже имени ее не спросил, подумал я, засыпая...

Две недели пролетели незаметно.

Днем меня навещала Милана, по ночам развлекала сиделка. Иногда заходил Теодор Рудольфович, интересовался моим самочувствием. Я неизменно отвечал, что все отлично. О Романе Александровиче он больше не заговаривал.

Имя сиделки я узнать так и не удосужился...

А две недели спустя, когда мне разрешили вставать, я попросился в город, сославшись на необходимость навестить маму и друзей.

Сначала я зашел на почту. В моем абонентском ящике, куда мне присылали все письма из дому, лежала одинокая телеграмма. Соседка тетя Люся сообщала, что мама умерла и что похороны назначены на пятнадцатое число. Я опоздал.

Шкаф в моем сердце сдвинулся и из-за него сверкнул глазами подросший червячок. Я смахнул слезу и запер дверь на ключ.

Целый день я слонялся по городу, а когда начало смеркаться, зашел в магазин, купил самого дорогого вина и конфет, а на остановке в палатке — самый большой букет темно-красных роз.

Оля встретила меня холодно.

Я выставил вино и конфеты на стол на кухне. Попытался поцеловать ее в щеку, вручая цветы, но она отстранилась от меня.

— Тебя не было две недели, — проговорила она, глядя, как лилось вино в стакан.

— Я болел...

— Мог бы хотя бы позвонить...

— У меня не было возможности...

— Я беременна... срок восемь недель...

— Я дам тебе денег на аборт...

— Нет...

— Что значит, нет?

— Я не стану делать аборт...

— Почему?

Она не ответила.

Я встал и отошел к окну.

Какое-то время мы молчали.

— Я не хочу обременять тебя, — сказала она, наконец.

Я не ответил.

— Сеня, пожалуйста, скажи, ты чувствуешь к нам теплоту? — она внезапно обняла мои ноги. И как она успела приблизиться ко мне?

— Встань, это вредно для тебя... — смущенно я попытался помочь ей подняться.

— Ты испытываешь к нам теплоту? — настаивала она.

Я отрицательно покачал головой:

— Утром я уйду... и больше не вернусь...

Она поднялась с пола, медленно направилась к двери в коридоре и, держась за косяк, повернулась ко мне. На ее лице появилась зловещая ухмылка:

— Людмилу Разумовну и Лену вызывали сегодня в полицию... — я подскочил. — Их привезли на идентификацию... В заброшенном карьере обнаружены тела трех людей... Это были Олег Степанович, Костя и Женя... У них ранения от пуль в голове и колена...

С этими словами она вышла из кухни, а я опустился на стул и прикрыл лицо руками. Червяк — точнее, гигантский червь-мутант — проломил дверь, вышел на освещенное место и смотрел на меня свысока с упреком и грустью. Это не может быть... хотя Милана намекала на это... все равно не могу поверить... Боже, что я натворил?

Я выпил весь виноград сам. Затем допил водку из холодильника Оли. Потом нашел открытую бутылку коньяка. Потом

еще что-то — уже не помню...

Проснулся я утром на скамейке у ее подъезда. Видимо, она не позволила мне зайти в квартиру...

Что ж, видимо так и должно быть. Я привел себя в порядок в туалете кафе, где решил позавтракать. И запер червяка обратно, закрепив дверь досками. Никакого другого выбора у меня уже нет.

После завтрака отправился к Рудольфовичу...

— Как насчет следующей недели? — удивительно спокойно спросил он после того, как я рассказал ему новости.

— Следующей недели? — от моей уверенности не осталось и следа.

— Ну да, зачем тянуть? Раз уж ты так серьезно настроен, да и Милана, как я понял, не против...

— Хорошо, — кивнул я и нахмурился. Не нравится мне эта его сговорчивость. Что-то здесь не так...

— Завтра прямо с утра перевози свои вещи. Я распоряжусь, чтобы подготовили комнату. А пока можешь быть свободен. У Миланы сегодня занятия до самого вечера. Подготовку к свадьбе начнем с завтрашнего дня...

До самой темноты я бродил по парку. Это странно — я думал, что после разговора с ее отцом у меня на душе станет легче. Честно говоря, я ожидал, что он взбесится, бросится на меня с кулаками и криками: «Да как ты смеешь, ублюдок? » Это его спокойствие у меня окончательно выбило почву из-под ног. Не нравится мне это. Может, наплевать на все и вернуться домой? Посетить, наконец, могилу матери — как раз скоро девять дней...

Нет, лучше пойду к Оле. Расскажу ей все, повинюсь-покаюсь, может, она меня простит... Или даст какой-то дельный совет. Недаром же она меня настолько старше...

Дверь я открыл своим ключом. В квартире было тихо, свет нигде не горел, и я решил, что она уже спала. Стараясь не шуметь, я прошел в комнату. Оля действительно уже лежала в постели — в тусклом свете ночника я различал ее темные рассыпавшиеся по подушке волосы.

А потом услышал звук — всхлип. И заметил, что ее плечи под одеялом вздрагивали. Я опустился на край постели, обнял ее и поцеловал в висок. Она развернулась ко мне и, не говоря ни слова, впилась в мои губы поцелуем.

Это было прощание - мы оба осознавали это, но не обменивались ни единой фразой. Именно поэтому я относился к ней так ласково, а она была так послушной и внимательной. Именно поэтому, целуясь, мы закрывали глаза, а наши руки странствовали по нашим телам, стараясь запомнить все до мельчайших деталей. Именно поэтому я пытался вдыхать как можно больше ее аромата и ощущать как можно больше ее вкуса. А ее движения и прикосновения были такими страстными и... предопределенными? В ней было столько грусти, что у меня сжималось сердце и щипало в носу.

На этот раз мы действительно любили друг друга, а не просто занимались интимом.

А потом мы заснули, сильно обнявшись...

И утром я проснулся очень бодрым и решительным. Я потратил столько усилий на то, чтобы это стало возможным, что сейчас нет возможности отступить... Хотя уже говорил об этом...

В доме Миланы меня ожидал завтрак на высшем уровне - горячие тосты, воздушный омлет, всегда свежевыжатый сок и ароматный кофе. Затем мы с Миланой отправились за покупками.

Она болтала как птичка, смеялась, делала гримасы, время от времени пыталась пошалить со мной, но я был равнодушен. Хотя безумно хотелось, но в последний момент что-то задерживало меня. Это была какая-то тень, которая проходила между нами и заставляла меня смотреть на нее с подозрением. Но после ближайшего рассмотрения подозрения оказывались необоснованными - она сияла серебром, щедро дарила улыбки и стреляла глазами, а затем стела губки к моей щеке втайне. И я таял. Но все повторялось снова.

Вечером мы вернулись домой, а там уже проходило большое торжество - какие-то друзья, знакомые, деловые партнеры и подрядчики. Хозяин был весел и дружелюбен. Все поздравляли нас, хлопали меня по плечу, обнимали Милу и снова хлопали меня по плечу. Играла небольшая оркестра, а в воздухе чувствовался запах дорогого вина и табака...

Но в этой красочной толпе мне было не по себе. И даже не из-за того, что я здесь был чужим — как раз наоборот, общаться с ними мне было легко. А вон тот усатый толстый мужик — владелец газет и пароходов — вообще был хозяином того коттеджа, который мы строили с мужиками...

— Ну и бригада у вас, — он хлопнул меня по спине, выталкивая из толпы к окну. — Уже больше месяца прошло, а от вас ни слуху, ни духу. Ладно бы хоть за деньгами приходили — было бы понятно, забухали. А так...

— Я... уже не в бригаде... — облизнув губы, ответил я.

— Да понятно, — он с силой сжал мое плечо. — Рудольфыч ни за что не позволил бы своей Миле замуж за гастарбайтера выходить. Ладно, если вдруг своих мужиков встретишь, скажи, чтоб хоть за расчетом пришли — денежки-то их лежат, ждут...

Я кивнул, когда он уже развернулся обратно к столу с напитками, и отвернулся к окну.

Червяк в сердце попытался выломать заколоченную дверь, но я подпер ее чем-то тяжелым.

Во дворе позади пятна света от высокого окна мне почудились человеческие силуэты. Сначала я решил, что это охрана. Но зачем бы им там стоять и в окна пялиться? Силуэты не двигались. Я тоже замер, но сердце мое вдруг забилось, заглушая все другие звуки вокруг. Я узнал их! Вон тот слева стоит, чуть наклонившись вправо, — у Жеки был сколиоз. А тот по середине — чуть пониже ростом — я узнаю эти вихры Степаныча... А крайний справа — самый здоровый — точно Костян...

Я отпрянул от окна.

— Здравствуй, Сеня, как ты себя чувствуешь?

У меня похолодели ладони и взмокли виски. А он что здесь делает?

— Как я уже говорил, мы окажем тебе поддержку, — произнес Роман Александрович, держа в руке высокий стеклянный бокал с игристым шампанским, медленно перемешивая искрящуюся жидкость.

— Вот все... — вдруг у меня стало трудно дышать.

— Почему бы и нет? — презрительно фыркнул он.

И внезапно мир начал колебаться перед глазами, лица гостей слились в одну неразличимую массу. И только тихий голос Миланы доносился издалека, но постепенно звучание его ослабевало...

— Вот это да, отец, ты прав, это гораздо интереснее, чем обычное динамо! — Мила рассмеялась.

— Ну да... — ответил Рудольфович с удовлетворенной улыбкой.

— Мальчики, спасибо вам. Без вашей помощи мы не справились бы, — голос Милы зазвучал приглушенно, будто она отвернулась куда-то в сторону.

— Рады были помочь, — отозвался Костян.

— А Олю я сама посещу завтра. В конце концов, она здесь главный пострадавший...

— Он еще не пришел в себя? — раздался голос Романа Александровича.

— Слабак, — фыркнул Рудольфович. — Потерять сознание из-за каких-то мучений совести.

Резкий запах нашатырного спирта заставил меня закашляться.

Я опустился на кровать:

— Зачем?

— Без этого было бы скучно, — улыбнулась Мила...