Ледяное счастье

— Марина, — голос Ковалева в трубке становится необычно спокойным, — не нужно нервничать...

Не переношу тишины в разговоре.

— Не нервничай, — он повторяет слова, как заклинание.

Но на самом деле это только усугубляет мою тревогу. Черт возьми, Ковалев, если ты еще раз скажешь мне не нервничать, я... Я пропускаю то, что говорит собеседник:

— ...он в больнице.

В голове все еще крутятся самые оскорбительные прозвища, которыми я хочу назвать этого матерщинника - вратаря городской хоккейной команды. Но рука с полотенцем останавливается и вместо злости появляется липкий страх.

— Кто в больнице, Коля?

Конечно же, я должна спросить, но честно говоря, не хочу слышать ответ. Потому что я почти уверена знаю кто сейчас в больнице.

— Артур, — собеседник на мгновение замолкает. Он напряженно дышит и вырывается: — Черт побери, почему всегда я? Вот что... Артур ударился головой о борт, — голос вратаря становится жестким, словно дерево, — у него травма позвоночника. Мы не могли сразу позвонить тебе, потому что нужно было ехать в больницу. Никуда не уходи, я скоро буду.

Мой мобильный разбивается о пол. Я знаю, что от кухонной плиты до стула за столом четыре шага. Только четыре шага, но они кажутся бесконечными. Внутри меня безумно колотится сердце ребенка, услышавшего имя отца. Проехала эти четыре шага с трудом дыша и пропущенными слезами.

Занавес опускается. Тяжелая портьера из бархата цвета крови падает на глаза. Удар по ребрам выводит меня из минутного забвения.

— Тихо, — шепчу своей еще не родившейся дочери, — успокойся, малышка.

Слышно или нет... Не знаю, но сила ударов ослабевает, и я могу задуматься. Пока не пришел Ковалев и моя жизнь разделилась на "до" и "после".

Я лечила мужа вывихи, ушибы и переломы. Помню каждый случай, будто это происходило со мной, а не с ним.

— Это же холодно, — смеется Артур, — мы понимаем друг друга.

Расскажи это Рони Келлеру, оставшемуся парализованным инвалидом. Овощем. И ведь он тоже умел общаться со льдом.

— Больше не хочу слышать этого, — голос мужа замерзает ледяными кристаллами, — я не покину Игру.

Там, в Швейцарии, где сейчас находится молодой хоккеист, отличная страховка и медицина. А что насчет Трента Маклири? Его-то шайбой по горлу? Вы оба такие гордые, что даже ошейники не носите.

— Рано или поздно всем прилетит шайба, — Артур спокоен как перед выходом на лед, — глупо пытаться избежать неизбежного.

Вы все фаталисты — претенденты, угрожающие хоккейным клюшкам. Ты даже маску надел только тогда, когда я была беременна Артемом. И снял ее сразу после моих родов. Ты помнишь, как я почти упала перед тобой и просила надеть хотя бы защитный щиток?

— Помню, — усмехается муж. — А ты помнишь, как шайба попала мне в лицо? И если бы я не носил щитка, то получил бы только сломанный нос.

Это мое полное поражение. Я не нахожу ни одного ответа, когда его лицо с поврежденным пластиковым щитком приближается к моему.

— Мама. Что-то случилось?

Я выбираюсь из забвения мыслей, выплываю из трясины воспоминаний. Он стоит передо мной - маленький Артур. Его уменьшенная версия в несколько раз. Его первенец, любимец и надежда. Капитан дворовой команды.

Пышные русые локоны вырываются из-под головного убора, румянец на щеках сверкает огнем победы.

— Все в порядке, дорогой, — шепчу, протягивая дрожащую руку и гладя щеку мальчика, — все будет хорошо...

Мальчик раздраженно качает головой, его серые глаза полны упрямства:

— Сколько раз нужно повторить: я не ребенок.

— Конечно, не ребенок, — извиняюще улыбаюсь, — ты уже настоящий мужчина.

Он берет печенье со стола, разворачивается и направляется к выходу.

— Я еще немного поиграю, мама.

Играй же, малыш. Играй пока можешь. Пока ты не знаешь, что твой отец без сознания лежит в больнице.

Тише... Поднимаю глаза. Ох, это так завораживает. Кроваво-красные струйки борща наливаются по краям белой кастрюли в украинском стиле. Как символично. Интересно, сколько крови пролилось с Артура? Зачем я так думаю? Нужно снять крышку, чтобы не залить плиту. Лишь бы газ не взорвался...

Встаю со стула и задеваю пяткой изнутри. Почему все выходите на отца?

— Марина... , — голос проникает сквозь свинец, заполнивший мою голову, — ты в порядке?

Хочу открыть глаза, но веки лежат на них как грузы.

— Марина-а-а...

Артур смеется и бросает мне в лицо лепестки цветов:

«Кто создан из камня, кто создан из глины,

А я блестящий серебром.

Мое дело — измена, меня зовут Марина,

Я — хрупкая морская пена».

— Марина!

Чувствую, как кто-то трясет меня за плечи. Ковалев. Никогда еще не видел его таким расстроенным. И не хочу видеть его сейчас. Он приносит мне только плохие вести.

— Как ты себя чувствуешь?

Вратарь вытирает пот с лба и садится рядом:

— Черт возьми, ты меня напугала.

Сажусь, еле удерживая равновесие, некрасиво расставляя ноги, между которых выпирает живот. Я потеряла сознание. Боже, как мне стыдно.

— Не может быть, — Ковалев глядит мне в глаза, — у меня ведь двое детей. Что только с нами, женщинами, не бывает.

Поднимает меня с пола, вглядывается в лицо:

— Может быть, ты все-таки передумаешь?

Упрямо качаю головой. Поеду. Но сначала я переоденусь.

Мое родное тело предает меня. Трясущиеся руки не могут застегнуть бандаж. Кто придумал этот абсурдный наряд с огромным количеством крючков?

— Просто будь спокойна, — Ковалев ловко застегивает крючки.

— Как он? — почему-то мне не стыдно стоять перед ним почти голой.

Он подправляет лямки лифчика, аккуратно укладывая внутрь налившуюся молоком грудь:

— В любом случае ты все узнаешь... Плохие новости.

Отталкиваю его руки: дальше сама.

Что значит "плохие новости"? Как Стиви Мур после ухода из Игры и его успешной жизни в Канаде? Или как Рони Келлер? Вратарь не отвечает, но по его глазам я понимаю, что ситуация гораздо хуже.

— Готова? Тогда идем.

Он помогает мне надеть сапоги, одевает шубу. Смотрю на его безразличное лицо, на четко очерченные черные брови, и внезапно осознаю, что я ненавижу их всех. Всех из этой "замечательной пятерки" вместе с их вратарем. Проклятые гормоны, которые льются килограммами в мою кровь.

— Поехали, — торопит он меня, — времени осталось мало. Надо успеть.

Что мы должны успеть, я не успеваю спросить. Мы выходим на улицу, Ковалев оглядывает двор.

— Артем! — кричит он сильным голосом. — Снимай коньки и быстро подходи сюда.

Посреди двора расположен каток. Мой муж добился того, чтобы коммунальщики залили хоккейную площадку. Сын сидит на скамейке запасных игроков. Он поворачивает голову и видит нас.

— Дядя Коля!

Вратарь, который был моим кумиром после отца-форварда, подбегает к нам и неожиданно врезается в Ковалева.

— У меня новая хоккейная клюшка, — сразу же сообщает он эту потрясающую новость. — Мой папа ее купил.

Она норвежская и заменяет ту, которая сломалась от удара шайбы. Артур запретил брать его собственную клюшку. И она еще слишком большая для десятилетнего игрока. Только когда папы не было дома, мальчик играл своей клюшкой в гостиной на ковре.

Мы обмениваемся взглядами с Ковалевым, я читаю приказ в его глазах: держись под контролем.

— Отличный предмет, — он рассматривает деревянную штуку, а сын гордо улыбается. — Иди, переоденься. Мы уезжаем.

Смотрю вслед за спиной мальчика и сомнительно спрашиваю:

— Может быть, не стоит брать его?

Вратарь кладет пальцы к вискам, морщится, как будто от головной боли:

— Не имеет значения. Все равно он узнает.

***

В голове кружится запах больницы. Артем, смирившийся, тесно держится за мою руку. В его горячей детской ладони я нахожу недостающую силу. Мы ждем врача, и мне страшно входить в палату. Команда окружает нас, успокаивая нас одновременно. Они пытаются найти слова, но что можно сказать такого, чтобы я не беспокоилась? Ковалев разговаривает с доктором. Я не слышу их разговора, но вратарь злится.

— Что эти врачи понимают? — Макс выражает свое недовольство.

— В первый раз что ли? — поддерживает его Кирилл. — Помнишь, как у меня коньки разорвали шею. Ничего страшного, ее зашили и я выжил.

Мальчики, я очень люблю вас всех. Моя тихая дочь наполнила меня гормонами любви ко всему миру. Но не нужно рассказывать мне о том, как вас били коньками и выбивали зубы. Лучше расскажите анекдот.

— Идиоты! — восклицаю, уставившись на белое медицинское одеяние. — Зачем притащили беременную жену?

— Это его супруга, — объясняет Макс.

— И что? — возмущается врач. — А если она родит прямо сейчас? Кто будет нести ответственность за это?

Грохот начинающегося скандала меня выводит из себя.

— Замолчите! — пытаюсь заглушить их все.

Сын подскакивает и прижимается ко мне.

— Отведите меня к мужу.

Доктор сомнительно смотрит на мой живот.

— Все будет хорошо, — успокаиваю его. — Отведите меня к Артуру.

Врач пожимает плечами, кивает и быстрым шагом уходит по коридору. Команда следует за нами, но я останавливаю их взглядом. Не дерзите! Это мой муж, а не ваш нападающий. Моя боль, а не ваш игрок.

Доктор подводит стул ко мне:

— Присаживайтесь.

Опускаюсь на сиденье, гляжу на огромное тело на кровати. Сын подходит к отцу, смотрит ему в лицо, ласкает его по плечам и груди. По детским щекам текут слезы, которые Артем не замечает. Собираю все оставшиеся силы в кулак. Я должна выдержать, мне нельзя кричать. По бейджику на белом халате узнаю имя врача.

— Андрей Валентинович, как он?

Доктор пристально смотрит на Артура.

— Знаю, что вам нужно успокоиться, но... Мы делаем все возможное, но мы не боги.

— Он выживет?

— Выживет-то выживет...

Не продолжайте, хирург, не нужно. Встаю со стула, хочу подойти к мужу. Черт побери, опять обмочилась. Уходя в спасительный обморок, слышу крик врача:

— Я же знал! Отходят воды.

Меня шлепают по щекам, чтобы вернуть меня в сознание. Палата наполняется людьми и голосами.

— Кто на автомобиле? В роддом ее! Быстрее! — это говорит хирург.

— Да, — ответил Макс с военным тоном и выскочил в коридор.

— Мама-мама-мама, — мой испуганный сын подбирается ко мне.

— Пожалуйста, заберите ребенка, — снова проговорил доктор.

— Артем, подойди сюда, — приказал Ковалев.

— Выведите ребенка отсюда вообще, — голос врача почти превратился в крик.

— Я останусь с папой! — Артем начал истерически плакать.

Он хватается за прутья больничной кровати и вратарь не может разжать его пальцы.

— Хорошо, — наконец сдался Ковалев, — я останусь с тобой.

Кирилл и Дима проводят меня на улицу.

***

Я очень устала. Непрерывно. Усталость не проходит ни днем, ни ночью. Даже когда я нахожусь в больнице возле кровати Артура и дочь не будит меня для кормления. Мы обмениваемся местами со своим сыном и постоянно страждем у его неподвижного тела. Мой мальчик спрятал свою новую хоккейную клюшку и поставил коньки на полку. Во время моего пребывания здесь он кормит сестру и меняет ей подгузники.

Я знаю, что не должна перекладывать на него такую ответственность. Я лишаю своего сына детства. Но у меня нет другого выхода. Одна я сойду с ума.

Ночи в больнице пугают меня больше всего. Они безумно тихие. Чувствую себя как муха в липкой паутине безумия. Часто я молчу или сплю, прижав голову к его неподвижному телу. Но иногда начинаю разговаривать с мужем.

Сначала я вспоминала о нашей встрече, его неуклюжих попытках ухаживания. Было странно видеть такую нерешительность в этом большом и сильном мужчине по отношению к женщине. И он был спортсменом...

Когда все «А помнишь?» закончились, я начала вспоминать обиды. Они становились все более яркими. Все, что касалось Игры, было запрещено. Поэтому, не отрывая глаз от него, я выплевываю ему прямо в лицо все, что глотала эти годы. Я не злая женщина, но доктор сказал, что Артур слышит меня. И если он слышит, то может быть злость поможет. Она разбудит то, что сейчас спит, и я увижу как его веки дрогнут при пробуждении. Как выражение раздражения исказит его израненное лицо. Пусть он только проснется, разомкнет склеившиеся губы и скажет:

— Замолчи!

Я замолчу, обещаю. Никаких оскорбительных слов больше не произнесу, уверяю.

Ты только приди в себя, дорогой!

Но все бесполезно. В романтических фильмах люди, страдающие от смертельной болезни, встают с кровати и немедленно ложатся рядом со своими возлюбленными. В жесткой реальности перелом шейного позвонка приводит к параличу.

Пробуждаюсь от того, что Артем трясет меня за плечо. Открываю глаза, собираю себя по частям, разминаю сковавшиеся мышцы. Спрашиваю голосом, ослабленным от сна:

— Как Светлана?

— Все хорошо, мама, — отвечает сын, — она спала хорошо и нормально поела. Я уходил, а она уже дремала.

Артем достает из сумки тетради и учебники. Мы перешли на домашнее обучение и хоть кто-то другой может радоваться возможности прогуляться от учебы, но... ведь это маленький Артур. Улыбаюсь и поглаживаю его русые волосы. Раньше бы я отодвинула голову, уходя от «материнского ласкания», но сейчас он крепко прижимается ко мне. Все правильно, детка, мы двое на хрупкой лодке посреди бурлящих волн. Нам нужно держаться вместе.

— Мама, — слышу уже со спины, — молоко закончилось. Сделай больше запаса, пожалуйста. Утром я уже переживал.

Сделаю больше, не беспокойся. Выдою себя полностью.

— Марина Сергеевна, доброе утро.

Ко мне подходит хирург.

— Пойдемте в кабинет, — приглашает меня.

Хочется сказать ему, что нет времени, что у меня дома остался грудной ребенок и я уставшая, но врач прерывает меня:

— Это важно и не займет много времени.

Раскрывает передо мной дверь кабинета:

— Прошу вас.

Присаживается в кресло напротив меня и начинает говорить. Я не очень понимаю медицинские термины, но улавливаю суть: Артур не может быть вылечен. Мой муж останется инвалидом, если не произойдет чудо. Но в нашей жизни чудес не бывает.

— Вы знакомы с понятием эвтаназии? — интересуется врач.

Не совсем понимая, куда он клонит, отвечаю:

— Я слышала о ней.

— Несмотря на запрет, но... Он не почувствует ничего, поверьте. Просто уйдет.

Мне становится ясно, что мне предлагают убить мужа.

— По факту, он уже мертв, — опровергает доктор, — жив только его мозг. Именно он поддерживает это тело. А ваш муж может лежать в таком состоянии еще сто лет. Подумайте, Марина. Если вы откажетесь, вам придется забрать его домой. Мы бессильны что-либо сделать.

Пока я иду по коридору, размышляю над всеми аргументами «за» и «против». Внутри меня благородство требует бесконечной жертвенности. Но отталкивающая грязь в каждом человеке превосходит доброту и жестоко загоняет его в угол. Демон за левым плечом издевается над ангелом за правым и рисует мне темные перспективы жизни. Весь оставшийся мой век я буду проводить у кровати мертвого мужа. А если соглашусь на предложение доктора, то смогу начать новую жизнь.

Проходя мимо палаты, бросаю взгляд на Артема. Он читает учебник вслух, обращаясь к отцу. Оборачивается ко мне и на его лице появляется улыбка.

— Я уже думал, что тебя нет. Мы с папой занимаемся историей. Знаешь, — он говорит шепотом, — кажется, папа пошевелился.

Опираясь на косяк стены, опускаюсь на корточки и не задерживаю слезы больше. Мне становится стыдно перед всеми: перед Артуром, которого я ругаю по ночам; перед Ковалевым, которого я отгоняла от больничной кровати. Но больше всего — перед этим десятилетним парнем с вдруг стареющими глазами. Он меняет подгузники своей сестре вместо того чтобы играть в любимый хоккей. И я не слышала ни одного жалобного слова от этого мужчины. Как же тогда я, взрослая и сильная женщина, могу жалеть саму себя? Какое право у меня есть принимать решения в одиночку? Артем ближе к человеку, который лежит на кровати сейчас. Мужей может быть много, но отцов — всегда только один.

— Мама, — мой сын кидается ко мне и прижимает мою голову к своей груди, — все будет хорошо. Он обязательно придет в себя, поверь.

Я плачу, заливая несвежую рубашку слезами, а Александр гладит меня по волосам и успокаивает как настоящий мужчина. Спасибо тебе, дорогой, что ты всегда со мной. Таким как ты являешься. Благодарю тебя, Алексей, за нашего сына.

Плачу продолжаю уже дома, отдавая слезам полную свободу. Дочка спит и чмокает своими губками. Кажется она чувствует, что ей не хватает времени и только ест и спит. Звонок в дверь заставляет меня поднять голову. Протерев нос и вытерев опухшие глаза, я направляюсь открывать.

— Марина! — слышу резкий голос Кирилла и испуганно подрагиваю. — Что случилось?

Он проходит в прихожую, кладет на пол сумки с продуктами и делает то же самое, что сделал бы любой мужчина на его месте: притягивает меня к себе правой рукой. Я прижимаюсь носом к его широкой груди и опять начинаю плакать. Я так долго скрывала свои слезы, стараясь быть сильной для сына. И сейчас не могу остановиться. Соленые потоки не перестают течь, я всхлипываю и жалуюсь на свою джинсовую рубашку, которая безнадежно промокла.

— Что случилось? — Кирилл не выдерживает.

Крепкие пальцы поднимают мое лицо за подбородок, он стирает слезы со щек. В какой-то момент, на грани потери сознания, в первобытном стремлении к сильному самцу, которого у меня уже никогда не будет... Я вдыхаю легкий запах "One Million" с примесью пота и теряю голову... Не помню как, но я вцепилась в волосы Кирилла, захватила в плен его упругие губы и раздвинула зубами.

— Проклятье! — он едва отрывается от меня. — Что ты делаешь?

Не спрашивай, хоккеист. Я приняла решение, что мне придется уйти в монастырь почти. Ты не понимаешь, как это ощущается, ты никогда не был там. Ты — обычный, твоя жена — обычная, только я необычная. И с такими как я не спорят. Поэтому... просто подари мне себя, вратарь. Ты всегда этого желал, а Танька у тебя полненькая, а я — привлекательная.

— Блин, — он глядит в потолок, — Марина...

Я — блин, согласна. Просто не спорь со мной. Сейчас со мной спорить нельзя. Расскажи что-нибудь. Какие чувства испытываешь на коньках, как однажды лицом отразил шайбу и потерял пять зубов. Рассказывай пока я раздеваю тебя: снимаю куртку, расстегиваю рубашку и джинсы. Пока мои пальцы делают то, о чем ты всегда мечтал.

— Черт!

Он поднимает меня на руки и ставит на стульчик перед зеркалом, развязывает пояс халата. Я выгибаю спину, приближая тело. Не нужно сентиментов, забудь о дурацких предварительных ласках — это не для нас.

Он опирается рукой о стену и зло улыбается, глядя мне в глаза. Представляю, что он читает в них. И мне все равно. Никто кроме меня не знает, что будет дальше. Так я ставлю точку и отрываю себя от жизни. Сделай мой последний день ярким, вратарь.

— Блин!

И это было последнее слово перед тем, как его желание проникло в мое преданное тело.

— Ого, — Ковалев смотрит на свои плечи в зеркале за моей спиной, — зачем же кусаться? Танька скоро придет. Что я ей скажу?

Танька? Какая Танька? Зачем Таньке? Спрыгиваю со стульчика и завязываю халат.

— Она заехала в магазин, — продолжает хоккеист, — хотела что-то для тебя купить.

Спокойный тон окутывает меня прохладной волной. Лучше бы я выразил свою ярость, еще лучше — нанес бы удар. Все мои слезы вытекли на мою несчастную джинсовую рубашку и по пути в ванную я уже не плачу.

— Марина, — прошептал я, опустив голову, — надеюсь, что это был первый и последний раз.

Да, не зря тебя выбрали капитаном команды.

Когда я вышел из ванной, то увидел, что комната уже стала тесной. Суетливая жена Ковалева держит мою дочь на руках. Света скручивает лицо от сна и протирает глазки кулачками, но не плачет. Сам Ковалев сидит в кресле. Рубашка застегнута до последней пуговицы. Надо признаться, ближайшие несколько дней он будет избегать того, чтобы обнажать свои плечи перед женой. Правда хорошо знает только он сам почему мне не стыдно перед ней. Перед ним – да, а перед ней – нет. Я не в том положении, чтобы испытывать стыд. От Ковалева ничего не потеряю, а я хочу жить. Даже если это будет кражей кусочков чужого пирога.

— Ути-ути-ути, — Таня подходит ко мне, покачивая дочь в своих объятьях, — я только что поменяла ей подгузник, но она голодна.

Беру ребенка на руки и сажусь на диван спиной к Ковалеву. Раскрываю халат и освобождаю свою грудь от вытекающего молока. Дочь жадно сосет сосок и начинает активно чмокать, унимая свой голод.

— Кстати, у нас есть новости, — слышу голос вратаря.

Заканчиваю кормление и укладываю дочь в кроватку. Она продолжает сосать уже спящей. Прекрасный ребенок.

— Какие новости? — оборачиваюсь к гостям.

Все начинают шептаться, но я машу рукой. Моя дочка Света спит так крепко, что ее не разбудишь никаким шумом.

Послушав сбивчивую речь Татьяны, я бессильно опускаюсь на стул. Магия возможна благодаря волшебникам. Живая вода продается по огромной цене в госпитале краевого центра. Но нужно спешить, потому что хирург-магистр собирается уезжать в Москву.

— У меня нет трех миллионов, — сообщаю, отводя глаза от вратаря и уставившись на его супругу.

Иногда даже на хлеб не хватает, черт побери всех. Копеечные больничные, получаемые за Артура, и мои небольшие декретные — вот все наши доходы. Ваша проклятая Игра не принесла мне ни копейки. А если я продам квартиру, куда я отправлюсь с двумя детьми?

— Успокойся, — перебивает меня Ковалев, — команда соберет деньги, мы уже все обсудили.

— Да-да, — быстро кивает его жена, — мы соберем, Марина, не беспокойся.

Я смотрю на эту маленькую полную женщину. Что произошло со вчерашнего дня? На нас свалилась гигантская пыльца? Или прибыли пришельцы и разбросали по нашему городу зелье доброты? Мы никогда не были подругами. Я всегда считала нас врагами из-за того, что Артур выбрал меня вместо нее. И я выбрала его вместо Ковалева.

Татьяна садится рядом, поглаживает меня по плечу.

— Если завтра, — шепчет она мне на ухо, — мой Ковалев окажется на месте твоего Артура, я надеюсь, что и ты поступишь так же. Мы все в одной лодке, просто у твоего мужчины не повезло.

Сжимаю ее мягкую ладонь в своей руке. Не знаю, как бы я поступила на их месте всего пару месяцев назад. Блин, только что я соблазнила ее мужа, но сейчас... Таня, если что-то случится, я всегда буду рядом с тобой. Но Бог дай, чтобы ничего не случилось. Пусть Ковалев живет и процветает.

***

Мальчики, я обожаю вас. Каждого отдельно и всех вместе. Такие глупые мысли наполняют мой разум, когда я смотрю на команду.

Артем спит на моем плече, запутав горячие дрожащие пальцы с моими. А я гляжу на эту "замечательную пятерку" и их вратаря. Мы собрали ровно три миллиона. Больше денег не осталось. Я срочно продала машину по копейкам; взяла небольшой кредит, хотя не знаю, как его выплачивать; все они соединились вместе. Если бы сумма чуть-чуть увеличилась... не знаю... возможно, я бы покончила с собой. Приманили сладким морковным пирогом, а потом отняли его у меня.

Прибыли все участники. Негромко общаясь, ожидают завершения операции. Улыбаюсь Татьяне, которая держит мою малышку на руках. Она прижимается к своей пухлой груди, которая выкормила двоих шалунов, и счастливо пощелкивает языком.

Сын поворачивается, меняя положение. Открывает сонные глаза:

— Еще не конец, мама?

— Еще нет, детка.

Опускается головой на мои колени, и я пробегаю пальцами по русым волосам. Спи, крошка, спи. Там, в операционной, в данный момент решается наше будущее. Наша жизнь, наша правда. Все зависит от одного измученного человека в костюме цвета морской волны. Сегодня он — наш главный спаситель.

Макс подносит мне чашку с кофе, благодарю его легким движением головы. Садится рядом и запускает пальцы в густые запутанные волосы. Он — самый юный из команды, поэтому и робкий. Тянет за свои виски, нахмуривает густые брови, пытается что-то сказать.

— Мария, — наконец выдавливает из себя, — я просто... если случится что-то... нужна помощь... я всегда готов. Вот, гвоздь забить... кран починить... да всякое может быть.

Освобождаю руку от плена русых локонов, сжимаю пальцы на широком мужском плече. Не нужно жертвовать, Максим. Вы уже дали мне то, чего мне так не хватало: вы вернули мне надежду. Поэтому... даже если операция закончится неудачей, я все равно не устану благодарить вас.

— Правда? — на его точном лице расползается улыбка.

Он немного еврейский происхождения, хотя старается скрыть это.

— Правда, — улыбаюсь этому юноше и возвращаюсь к головке ребенка, лежащей на моих коленях.

Мы все напрягаемся, когда из операционной выходит хирург.

— С кем я могу поговорить? — в его голосе слышно изнурение.

Первым к баррикадам бросается Ковалев, но Татьяна сдерживает его, схватившись за пояс джинсов. Она что-то шепчет и кивает на меня. Я осторожно кладу голову своего сына на стол. Встаю и аккуратно приподнимаю юбку. Я — жена нападающего! Поэтому, подняв подбородок, прохожу сквозь ряды команды. Шаг за шагом я иду. Раз, два, три, четыре, пять... вышел зайчик погулять. Над чем я размышляю, глупица?

Я подходит очень близко, взгляд устремлен в уставшие глаза врача.

— Операция прошла успешно, — сообщает он. — Реабилитационный период будет долгий... проклятье, нашатырный спирт...

Я опускаюсь на руки Кирилла.

Потрясена тем, как Ковалев шлепает меня по щекам. Медсестра с нашатырным компрессом стоит у дверей словно столбик.

— Он жив? — рявкает вратарь.

Он приводит свое искаженное лицо ближе к моему:

— Просто попробуй сдаться! Он в порядке. Все будет хорошо. Он встанет.

— Мама!

Артем вырывается из чьих-то объятий и бежит ко мне. Я обхватываю его голову, прижимаю к себе. Все будет хорошо, мальчик, все будет хорошо...

***

Артур открывает глаза на четвертый день после операции.

Дочь была увезена Ковалевыми, а мы с Артемом не выходили из палаты. На мой непрекращающийся вопрос "Когда?" врач отвечает одно: "Это зависит только от него. Мы сделали все возможное".

Муж пытается повернуть голову, но шейный корсет не позволяет ему этого сделать. Он прищуривает глаза, и мы встаем с сыном. Подходим ближе, чтобы он видел нас. Артем прижимается ко мне, его тело трясется от страха. Я обнимаю его за плечи, пытаясь успокоить.

— Привет, — слышим мы оба.

Голос, который я так долго хотела услышать. Слабый и хриплый, он раздается как гром, который пробивает потолок больничной палаты.

Молодой парень вырывается и мчится к своему отцу. Он опускается на колени у кровати и прикладывает голову к животу отца. Я ожидала, что он заплачет, но Артем просто смотрит на меня, словно впитывая каждый отцовский вздох.

— Привет, — пробормотала я тихим голосом.

Мои руки и ноги трясутся, я боюсь подойти ближе к мужу. Боюсь того, что все это может быть всего лишь сном, который развеется как только я прикоснусь к его изможденному лицу. Ведь чудес не бывает - волшебство разбивается на острые осколки. Они вонзаются в мое сердце и вызывают боль.

Артур внимательно осматривает меня:

— Кто это?

— Дочь, — прошептала я.

Слова придали мне уверенности. Подхожу поближе и пальцами провожу по щеке, заросшей ступнями времени. Я брила его лицо дважды в неделю, но сейчас буду делать это каждый день - хотя бы на всю оставшуюся жизнь.

Пожалуйста, не закрывай глаза, не пугай меня. Если хочешь, можешь молчать. Знаю, что тебе трудно говорить, ведь ты так долго молчал. Но не закрывай глаза, смотри на меня.

В серых глубинах его глаз что-то мелькает, пересохшие губы раздвигаются в слабой улыбке:

— Хочу пить.

Артем быстро поднимается и выскакивает в коридор. Возвращается уже с врачами. Меня отводят в сторону от мужа, команда докторов окружает кровать. Но я больше не боюсь. Я преодолела свой страх. Я знаю, что он обязательно встанет. Он будет лежать еще долго - может быть полгода или даже год - но он встанет. Потому что...

«в хоккей играют настоящие мужчины».

***

Там, в больнице, я не представляла себе насколько это будет трудно после этого всего. Я не хотела думать об этом и предвидеть будущее. Я выгнала всех из палаты. Остались только мы с Артемом.

Держись! Это мой муж. Я подниму его на ноги и вы смеетесь, как дураки. Ковалев не удержался и проорал на меня прямо в коридоре больницы. И только Таня легко пожала мне руку:

— Удачи, подруга. Не беспокойся о дочери. Мои парни уже уговаривают меня на сестру.

Через десять дней я забрала его. Слушаю указания хирурга — волшебника. Как спать, как дышать, как двигаться.

— И разговаривайте с ним, ему нужно много разговаривать, — заканчивает врач.

А я обещала молчать. Придется нарушить обещание. Говорить я умею, самое главное — не проговориться о том решении, которое приняла в кабинете предыдущего врача. Артуру это не нужно знать. Это будет моим тяжким бременем. И каждый раз, когда мне захочется сочувствия, я буду извлекать это воспоминание и ненавидеть себя. Буду вспоминать глаза сына, которому показалось, что папа пошевелился. У этого мальчика-мужчины было достаточно сил и для отца, и для сестры, и даже для меня.

***

К концу мая Артур уже начал сгибать колени. Первая радость от его пробуждения постепенно исчезла. Он стал невыносимым. Когда он впервые открыл глаза в больнице, он надеялся подняться через месяц. Уехать, полагаясь только на спортивную злость и силу. Но когда он понял, что ему придется лежать как минимум до лета... Даже Артем стал чаще уходить из дома. Я не могла перевернуть тело мужа самостоятельно. Оно было исхудавшим и обессиленным, по-прежнему неподъемным. И тогда Ковалев пришел на помощь.

Помню, как он ора

И когда Артур решил отказаться от использования подгузников, я сдалась. У нас был вратарь, который приходил три раза в день. Он менял постельное белье и укладывал пеленки. Также он помогал размять затекшие мышцы, делал массаж и умывал потное тело. Я не знала, что происходит в голове моего мужа. Он запрещал мне трогать себя. Это было смешно, на самом деле. Что бы он сделал? Но каждый раз, когда я видела его гневные глаза, я всегда отступала.

Что касается Ковалева... Я благодарна своему случайному любовнику за то, что он ни разу не напоминал мне о моей слабости.

— Марина, — услышав странный тон в голосе Артура, я замираю на кухне.

Он уже активно двигает руками и ногами и даже пытается подняться со спального места. Но ему не хватает сил, и он всегда падает обратно с матерными выражениями.

Я захожу в комнату, вытирая руки полотенцем:

— Что случилось?

Он смотрит на меня, не моргая. Я уже не помню, когда видела такое в его серых глазах. В последнее время они только выражали злость и ненависть. А теперь... теперь я вижу то же самое, что видела в упор 18 лет назад: ласку и безграничную нежность.

— Поцелуй меня, пожалуйста.

Мне подкатываются слезы. Такая простая просьба, но она заставляет меня кричать изнутри. Я сворачиваю себя в узел, откладывая все на потом - на тот момент, когда он будет достаточно сильным, чтобы встать. Мы придержимся этого плана. Я отдам дочку Ковалевым и отправлю Артема в спортивный лагерь. Сняв халат, я не буду одеваться минимум три дня.

— Марина...

Я заглатываю его последние слова своими губами. Поцелуй такой сладкий и напоминает наш первый поцелуй в кинотеатре. Я забыла, какие у мужа мягкие губы. Как ловко он умел пользоваться языком, заставляя меня сходить с ума.

Он ласково прикрывает мою руку, которая гладит его грудь. Немного отступает, заставляя меня разочарованно вздохнуть. Мне этого мало, я хочу еще.

— Проверь, — прошептал он прямо на губы.

Я поднял брови с вопросительным выражением лица. Что нужно проверить?

— Ну... — на его лице появилась легкая гримаса раздражения из-за моего непонимания, — самому мне трудно понять.

Я до сих пор не понимаю, к чему он клонит.

— Ты можешь проверить: я живой там или нет? Я ничего не чувствую.

Ой, кажется, я понимаю, что он хочет. Откинув одеяло, осторожно опускаю резинку трусов. Артур помогает мне поднять бедра на кровати. Боль отражается на его лице. Я замираю от страха, но он шепчет:

— Продолжай.

И я продолжаю. Заглатываю его мягкий член без каких-либо признаков эрекции. Через несколько минут муж оттягивает мою голову.

В ярости он бьет кулаком по кровати:

— Проклятье!

Он дышит сквозь стиснутые зубы.

— Уходи прочь, — приказывает он мне.

Я поднимаю взгляд и вижу, как его глаза снова наполняются злобой. Ненависть из глубины его измученного тела поднимается на поверхность. Не позволю! Я устала от твоей ярости.

Снова приближаюсь к его губам. Корсет не позволяет ему двигать головой, и Артур никогда не сможет меня ударить. Поиграв со своим языком и услышав тихий стон, шепчу:

— Расслабься. Забудь обо всем, я помогу.

С радостью вижу, как его кулаки разжимаются, а на лице заместо злости появляется усталость. Я знаю каждый миллиметр его тела. Знаю, как чувствительны его соски. Сейчас я аккуратно лизну каждый из них, немного прикусывая. Артур пытается приподняться, но я останавливаю его, слегка нажимая рукой на его грудь. Нам не хватает только пронзительной боли, словно стрелы. Он сдается и замирает, отдавшись забытым ощущениям.

Зацеловываю каждый сантиметр, прихватываю кожу губами, пока не дохожу до его слабого места — низа живота. Здесь я особо беспощадна и меняю тактику. То вылизываю, как кошка, то бью языком короткими ударами. Артур стонет уже вовсю, комкает пальцами простынь, а по его телу проходят волны наслаждения. Они дарят мне радость и азарт. Я буду не я, если мой муж сегодня не кончит.

Нам никто не должен помешать. Дочь спит, сын в школе. У меня масса времени, родной.

Оставив в покое верх, перехожу к низу. Чувствую, как Артур замирает в ожидании, как его пальцы опять сжимаются в кулаки. Он боится, а вот я — нет. Уверена в себе на все сто процентов, это — моя Игра и я не имею права проиграть. Слышишь, форвард?

Балуюсь с мошонкой, изредка проводя языком по члену. Муж начинает материться сквозь зубы и это заставляет меня улыбнуться. Значит, действует. Он всегда любил крепкие словечки, когда зашкаливало возбуждение. За собственными чувствами едва не пропускаю то, ради чего все это.

Открыв глаза, я вижу, как он стоит. Как солдат в строю. Мягкая красная головка призывно блестит смазкой. Завораживающее зрелище. Облизываю ее языком по кругу, заставляя Артура вздрогнуть. Стоит многих усилий успокоить его подающиеся ко мне бедра. Я все сделаю сама. Оттягиваю кожу, обнажая головку полностью, и беру в рот миллиметр за миллиметром. Наращиваю темп постепенно, чувствуя, как наружу вырывается экстаз. Я сама возбуждена до предела, до последней точки. Сегодня его день, а о себе я могу позаботиться позже. Но я забываю, что... это же Артур. Он останавливает меня, вплетя пальцы в волосы.

— Садись сверху.

Я покачиваю головой:

— Тебе будет больно.

— Я выдержу.

Размышляю несколько мгновений. Интересное предложение, но...

— В другой раз, может быть.

Возвращаюсь обратно. Еще несколько движений и я слышу:

— Боже мой!

Сильная струя попадает прямо в мое горло. Удерживаю его дрожащее от оргазма тело, и он выражает свою страсть в крике. Наслаждаюсь этим звуком. Я победила, отомстила, переиграла холод. Моему сопернику, вечному противнику...

— Ого! — слышу возглас у входа.

Ковалев. Про него я почти забыла. Я же дала ему ключ. Оборачиваюсь назад. Представляю, как я выгляжу. Глаза горят, волосы растрепаны, губы помазаны помадой. Вратарь отступает в прихожую.

Вытираю рот ладонью, одеваю на мужа трусы, закрываю его одеялом. Он улыбается и приближается губами, но я просто целую его в лоб. Отдыхай, дорогой.

Выхожу в прихожую, где Ковалев стоит, прислонившись к стене. Нужно как-то начать разговор.

— Коля...

— Марина, — он берет меня за плечи, — ты такая молодчина. Ты не представляешь, как он страдал. А сейчас все будет хорошо. Просто отлично.

Радостную речь вратаря прерывает непонятный звук. Как будто что-то упало с высоты. Мы замираем, переглядываемся с недоумением. Бросаемся в движение, когда слышим крик Артура.

Он лежит на полу. Сам скатился с дивана и пытается ползти на животе. Я стремлюсь к нему, но Ковалев останавливает меня за плечом.

— Давай, нападающий! Вперед! — в его голосе слышны командные нотки.

Смотрю на вратаря яростным взглядом, но он только крепче сжимает пальцы на моем плече. Почти до боли. И я начинаю шептать, а потом вскрикиваю:

— Погнали, дорогой. Еще немного. Хотя бы на пару миллиметров.

По пунцовому лицу Артура скатываются крупные капли пота. Ослабевшие мышцы рук стараются подтянуть его тело. Дочь проснулась и встала в своей кроватке, сильно держась за перила. Она смотрит на отца удивленными глазками, раскрывает рот и раздается громким писком.

— Все! — муж бессильно рухнул на пол, разводя руками.

Я схватила дочку, она тут же замолчала, хлопая ресницами. Ковалев помог поднять Артура. Вижу, как напрягаются его плечевые мышцы, он стонет и постанывает.

— Марина, помоги-ка.

Поставила дочку обратно в кроватку и мы вместе перетащили мужа на диван. Сели рядом с ним и капитан команды шалунов подмигнул:

— Все будет хорошо.

Я начала смеяться. Спустя некоторое время все присоединились к моему смеху, даже Артур. Все будет хорошо, потому что...

«Трусливый человек не играет в хоккей».