Эль

Чем больше женщина рыдает ночью, тем меньше жалуется днем.

Если вы думаете, что первая буква в заголовке рассказа - это инициал героини, то вы ошибаетесь. Это действительно первая буква слова, но другого слова, которое до недавнего времени считалось неудобным и не имело отношения к имени героини. И если судьба выбрала это слово для описания ее поведения, то в этом нет вины героини. Какая может быть вина, если так решит судьба!

В последнее время Лина чувствовала себя очень несчастной из-за серии бедствий, которые обрушились на нее как лавина. Она сама привлекла все эти неприятности. Ей захотелось иметь сестру. Она устала быть одинокой и своими упросами добилась согласия родителей.

Когда мать забеременела, Лина отправилась с бабушкой в церковь и там молилась долго и упорно перед Господом Иисусом Христом, чтобы он послал ей сестру. Она не хотела брата, потому что у ее подруги был брат, который постоянно обижал и даже избивал ее. Она жалела, что у нее нет сестры.

Беременность матери была очень тяжелой, ее часто ложили в больницу для сохранения беременности. Лина навещала ее и приносила передачи. По пути домой она каждый раз заходила в церковь, чтобы помолиться Богу и попросить, чтобы роды прошли благополучно. Но либо она просила неправильно, либо читала не те молитвы - Бог не услышал ее мольбы. Во время родов мать скончалась, а отца отказались забрать недоношенную девочку из роддома - она была очень слабой и шансы на выживание были минимальными. Возможно, он не хотел видеть ребенка, напоминавшего ему его любимую женщину из прошлого. Слова Лины о том, что она сама будет воспитывать сестру, не повлияли на отца. Более того, слыша каждодневные упреки в свой адрес, он стал ненавидеть Лину, охладел к ней и потерял интерес. Он утопил свои печали в алкоголе и полностью разочаровался в жизни. Лина продолжала ходить в церковь, молиться и просить Бога помочь отцу измениться, но все было тщетно.

Женщина, которую случайно встретила на свалке и которая не была известна ни по возрасту, ни по роду занятий, привела ее отца домой, умыла его, одела в чистое белье, приготовила ужин, напоила и накормила. Затем они легли спать.

Мачеха не показывала Лине ни хорошего, ни плохого отношения. Они мирно сосуществовали под одной крышей. Но мачеха заботилась о ее отце. Теперь он выглядел аккуратным и опрятным. Он больше не падал в канавы и пил только в компании своей новой жены. Однако его отношение к Лине не изменилось. Он все так же считал ее виноватой в смерти матери и игнорировал факт того, что она также страдала больше всего. В школе Лина училась плохо и с трудом закончила десятый класс. Единственное, что ей удалось сделать - устроиться посудомойщицей в столовую для получения бесплатного питания.

Отец тратил свою зарплату на выпивку с новой женой. Он пил все больше и становился все слабее. Через год его отвезли на кладбище и похоронили рядом с матерью. В отличие от похорон матери, Лина спокойно проводила отца в последний путь. Год после смерти матери был достаточным, чтобы изгнать из ее души все чувства, кроме вины перед ней. Это чувство вины продолжало мучить Лину, лишая ее покоя. Она дала обещание не выходить замуж и не иметь детей.

Странно, но после смерти отца Лина простила ему все его ошибки и обиды. Она полюбила его безоговорочной любовью. Когда бабушка предложила забрать ее к себе, она отказалась, так как бабушка жила в другом городе, а Лина хотела каждое воскресенье ходить на могилки своих родителей. Она не надеялась на счастье; она жила лишь воспоминаниями о своей матери и отце, которые, за исключением последних лет двух, были светлыми и радостными.

Мачеха была неплохой женщиной, относилась к Лине по-прежнему, и хотя привела в дом сожителя, перестановок никаких не сделала, за Линой оставила её комнату, и даже портреты родителей со стен не сняла. Отчим оказался, увы, не таким деликатным. Будучи трезвым, что с ним случалось крайне редко, он вёл себя нормально, а в пьяном виде приставал к Лине, хлопал по заднице, гладил по спине, мял груди, и больно их щипал. Лина запиралась в своей комнате, но всё равно приходилось выходить, в туалет ли, на кухню, и тут он её настигал и облапывал. Мачеха была не ревнива, на баловство своего сожителя смотрела сквозь пальцы, и самым суровым её наказанием был окрик:

— Отстань от девки!

Если и после этого он не отставал, она добавляла:

— Что, опять в тюрьму захотел? Она же ещё целка.

По совету знакомых Лина обратилась в милицию, с просьбой выселить мачеху и отчима из квартиры, но оказалось, что по нашим законам сделать этого нельзя. Мачеха успела в своё время зарегистрировать брак с отцом и прописаться, а её сожитель, в свою очередь, зарегистрировался с мачехой, и тоже прописался. Юридически квартира им не принадлежит, продать они её не имеют права, а жить могут столько, сколько захотят. Вот, если бы отчим её изнасиловал, тогда другое дело, а сейчас они её кормят, платят за квартиру, не притесняют, не выгоняют. Так что её требования необоснованны. Что до отчима... Да, такие случаи происходят довольно часто, но привлечь к ответственности за приставания к приёмной дочери трудно, а доказать это практически невозможно, и даже изнасиловать он должен при свидетелях... Выход подсказала мачеха:

— Поженись ты уже! Когда у тебя будет муж, то мой пёс перестанет к тебе приставать.

Лина не успела и подумать, как её мачеха организовала знакомство с парнем. Лине он понравился, вариантов было немного, ей хотелось избавиться от назойливого поведения отчима как можно скорее, поэтому она согласилась. Мачеха устроила свадьбу, видимо, ей не нравилось поведение своего супруга или она опасалась возможных проблем. Однако свадьбы в полном смысле этого слова не было: ни фаты, ни свадебного платья или костюма, даже колец. Просто молодых повезли в ЗАГС и дома устроили вечерку, на которую пригласили нескольких друзей отчима и мачехи. Лина решила не приглашать своих знакомых, полагая, что эта компания им не подходит.

Пить начали в четыре часа и уже к пяти все стали пьяными: громко пели шансонные песни, заставляли молодых пить и каждую минуту кричали:

— Горько!

Олег не умел целоваться, он был грубым и явно играл на публику, громко обслюнявливая губы Лины. Ей отвращали его поцелуи, она ненавидела эту свадьбу и сборище пьяных мужиков. Стараясь забыть своё отвращение ко всему происходящему, она пила вместе со всеми, не пропускала ни одну рюмку, и к вечеру оказалась пьяной вместе со своим новоиспечённым мужем. Тем не менее, когда компания под действием спиртного потребовала, чтобы жених проводил невесту в спальню, Лина почувствовала стыд, она сопротивлялась, кричала и вырывалась. Олег не очень хотел ставить свою молодую жену в неловкое положение; они уже поцеловались первый раз в ЗАГСе. Но поддавшись азарту от выпитого и молодого тела жены, мужчины, ослепленные алкоголем, настойчиво требовали:

— Будь мужиком, — кричал один.

— В первый день бабе поддашься, всю жизнь будешь у неё под каблуком! — вопил второй.

— Да она, может, и не целка вовсе, — подзадоривал третий.

— Точно, опозориться боится, вот и сопротивляется!

Лина была, как в тумане. В эту минуту она даже не вспомнила о Боге, чтобы попросить у него защиты. Силы покинули её, единственным желанием было как можно скорее покончить с этой мукой. Она уже никого не слушала, ничего не слышала, ничего не понимала, автоматически наливала в рюмку водку и выпивала, наливала и выпивала, наливала и выпивала, и когда Олег понёс её обмякшее тело в спальню, она ничего не сознавала. Изредка, смутно-смутно, до неё доносился пьяный гогот стоящих у открытых дверей мужиков, крики «ломай, ломай», потом острая боль пронзила тело, и она окончательно потеряла сознание...

Но и наутро, придя в себя, она увидела те же пьяные лица, услышала тот же гомерический ор, только теперь эта кривляющаяся масса разнородных помятых лиц махала перед ней забрызганной кровью простыней, и пела в её честь хвалебные оды, от которых ей хотелось тут же умереть. Мачеха сжалилась над ней, прикрыла обнажённую женщину одеялом, выгнала всех из комнаты. А Олег лежал в углу комнаты, уткнувшись лицом в блевотину.

Разве о такой свадьбе мечтала Лина? Разве о таком муже? Разве о такой первой брачной ночи? Разве о таком медовом месяце? Только теперь она вспомнила о Боге, и, не зная ни одной молитвы от начала до конца, она молилась, упав на колени, молилась, отбивая поклоны, молилась, заливаясь горючими слезами, прося Бога услышать её молитвы, дать ей силы встать на ноги, дать волю подойти к окну, дать мужество выпрыгнуть из него. Но Бог был занят другими, более важными делами, и не услышал её молитву. А пьяная компания не была занята ничем, и услышала, начала поднимать молодого мужа, приводить его в сознание от пьяного угара, и, не приведя, четверо мужиков взяли его за руки-ноги, и распластали на нежно-розовом обнажённом теле невесты...

Те же крики, та же шумиха, такое же оскорбление и боль, только в разы более невыносимое, потому что к вчерашнему издевательству добавился отвратительный запах рвоты мужа и полное осознание невесты, так как сегодня она была трезва...

Прежде всего Лина возненавидела своего мужа. Оказалось, что он является родственником её отчима, но это не даёт ему право так себя вести! Она отвергла все его попытки связаться с алкоголем, стала жестокой к нему и не позволяла ему приближаться. От одного вида его мужских прелестей у неё тошнило, они причиняли ей невыносимую боль, близость с ним вызывала отвращение, а мысль о той первой брачной ночи заставляла дрожать.

Лина возненавидела также свою мачеху. Ведь она сама-то должна знать, что это значит быть женщиной! Она не должна была позволить подобным выступлениям.

— Неважно как тебе лишили девственности, — успокаивала она Лину. — В любом случае это бы произошло рано или поздно. Спасибо мужу, что он сделал это. Меня изнасиловали три мужчины, я неделю не могла встать, лежала в одиночестве в холодном сарае... А стыд — он не пройдет так просто...

Что могла ответить Лина на это? Сказать спасибо за то, что всю эту пьяную компанию она прошла мимо?

Лина возненавидела даже своего отчима. Он был главным инициатором этого представления, и когда он снова поплескал её по заднице, она сильно ударила его по лицу так, что он отлетел к стене. А утром, подкравшись сзади и схватив её за грудь, Лина вылила на него горячую только что приготовленную кашу. Он завопил и бросился мыться в ванную комнату, но не жаловался никому и больше не тревожил её.

Но, страшнее всего было то, что Лина возненавидела всех мужчин. Как-то она неожиданно поймала себя на мысли, что ей стал противен шеф-повар. Противно в нём было всё: как он говорит, как ходит, как размахивает руками при разговоре, даже как закладывает в кастрюлю продукты: вода при этом выплескивается через край, и, коснувшись горячей плиты, исходит паром; как просыпает мимо котла крупу, она сгорает, и поднимается к потолку чёрным горьким дымом... И зажарка у него каждый раз пригорает... Как это она раньше не замечала ничего подобного? Но больше всего ей не нравилось, что он ходит в брюках... Нет, хорошо, конечно, что они прикрывают его бёдра... Она знает, что находится под этой полосатой тканью, сама мысль об этом ей противна, но её почему-то возмущало, что у него закрыты колени. Вот на них ей как раз очень хотелось взглянуть. Вон, какие роскошные коленки у Лариски, а тут всё закрыто штанами, и сравнить нет никакой возможности... Интересно, он всегда был ей противен? Да, нет... Лина вспомнила, что раньше он ей нравился. Явно не приставал, но комплименты говорил, хотел научить поварскому искусству, называл «Мадемуазель Лили». Почему же она не видела его отвислого живота, раздутых щёк, прежде времени выцветших глаз? И говорит он, оказывается, не «Мадемуазель Лили», а «Мамзель Ли».

И директор столовой стал ей тоже противен. Занудливо выговаривал за каждую тарелку, сколько бы она её ни тёрла тряпкой. И столы она прибирала медленно, и вытирала плохо. И ещё, он вдруг вздумал шутить на её счёт, дескать, молодой жеребец заездил лошадку до полусмерти, ей теперь не до посуды. В конце рабочего дня он становился добрым и щедрым, разрешал взять домой продуктов, чтобы было чем поддержать мужскую силу супруга. Лина понимала его намёки, и от этого ещё больше ненавидела и директора, и шеф-повара, и мужа, и вообще всех мужчин, вместе взятых.

Отчим как-то сразу сдался, видимо, раньше рассчитывал на её беззащитность, а, получив отпор, сник, больше не приставал, напротив, стал обходительным, вежливым, внимательным, а на восьмое марта даже подарил флакон дешёвых духов. Это было тем более странно, что ранее он не раз на похмелье опустошал её пузырьки с одеколоном, и флакон духов с его стороны являлся великой жертвой. Её ненависть к нему ослабла, вернее, переродилась в презрение, хотя, со временем, мужчин она ненавидела всё больше и больше, каждая встреча с ними возмущала её душу, и поднимала на поверхность боль и стыд первой брачной ночи. Правда к мужу острота отвращения постепенно притупилась, в конце концов, она уступила ему, но никакого удовольствия от этого не испытала, просто исполнила свой супружеский долг. К счастью, Олег большего от неё и не требовал.

Каждый вечер Лина приносила из столовой остатки какой-нибудь пищи, этим кормила семью, и все за это были ей благодарны: заработанные деньги можно было пропивать, не тратя их на продукты.

В столовой Лина подружилась с Нелей, заведующей продуктовым складом. В дополнение к директорской щедрости, Неля давала Лине крупу, сахар, мясо и другие продукты, учила немудрёной науке учёта прихода-расхода продуктов, и обещала замолвить директору словечко, чтобы тот назначил Лину заведовать складом, так как Неля собиралась уходить в декретный отпуск. Она была на восьмом месяце, живот выпирал из-под платья, она гордилась этим, радовалась, что у неё будет ребёнок. Лина не понимала её. Как можно радоваться тому, что в тебя вошёл какой-то нахал, причинил боль, стыд, отвращение, да ещё, вдобавок, занёс туда своё семя, из которого, ещё неизвестно, что вырастет! Но Неля поднимала платье, клала руку Лины на свой живот, и восхищённо говорила:

— Слышишь, как он там кувыркается? Вот, опять! Слышишь? Я чувствую его даже через твою руку!

Лине было приятно гладить мягкую, гладкую, нежную кожу, натянутую на большой Нелин живот, приятно было ощущать идущие изнутри толчки, но при одной мысли, что это плод мужской работы, её коробило, и бросало в дрожь. Неля знала её историю, как могла, успокаивала, пророчила ей любовь и к мужчине, и к ребёнку, но Лина была непримирима, и если отвращение к мужчинам вообще она ещё как-то в себе гасила, то отвращение к мужским достоинствам, к половому акту, у неё не проходило. А вот когда Неля взяла её руку, и прижала к наливающейся молоком груди, у Лины внутри всё запылало.

— Посмотри, как налились мои груди, — восторженно говорила Неля, и Лина с удовольствием нежно гладила их, бережно сдавливала, проверяя, действительно ли они налились молоком, и чувствовала, что испытывает от этого величайшее наслаждение...

Неля ушла в декретный отпуск, и, как она и обещала, Лину поставили заведовать складом. Зарплата здесь была больше, а работы меньше. Выдала продукты по раскладке, записала в книгу, и свободна. Разве что ответственность больше. Лина быстро справлялась с работой, и ещё помогала девочкам мыть посуду. Но директор запретил:

— Хочешь помогать, помогай повару, а после уборки столов и мытья посуды нельзя браться за продукты, анти санитария получается.

Склад был просторный, в отгородке для кладовщика стоял огромный, старинный диван, которым, как оказалось, часто пользовался директор. Он приводил туда молоденькую калькуляторшу Клаву, и отсылал Лину помочь повару... Заходила туда к ним и Лариса, бухгалтер столовой. Иногда приходил и друг директора, тоже немолодой директор кафе, и они уединялись там, когда втроём, когда — вчетвером. Чем они занимались, Лина не знала, но что пили — это точно, так как после них всегда оставались пустые бутылки из-под коньяка и шампанского.

Однажды повар попросил Лину принести со склада соль, она зашла раньше положенного времени в склад, и то, что она увидела, потрясло её больше, чем первая брачная ночь. На диване, в любовном экстазе, извивались два женских тела: Клава и Лариса ласкали друг друга руками, губами, длинными волосами, покрывали друг друга поцелуями, при этом стонали, смеялись, повизгивали от удовольствия. Ничего не понимающая Лина стояла с широко раскрытыми глазами, и ловила себя на мысли, что зрелище это ей очень нравится. Тёплая волна заполнила её тело, груди налились, она машинально сжала их ладонями, почувствовала, как напряглись сосцы, и в приятной истоме заныло всё тело. В это время женщины сели одна напротив другой, и стали демонстрировать друг другу свои прелести, лаская их руками. Лина подняла платье, залезла рукой под трусы, намереваясь повторить их движения, но жгучая волна сладострастия бросила её в огонь. От неожиданности она вскрикнула, и открыла глаза, а, открыв, вскрикнула уже не от экстаза, а от испуга. Слева от неё, в углу комнаты, на самом краю кресла, полулежал обнажённый директор столовой, и с любопытством наблюдал за Линой. Между его ног торчал отвратительный, пожелтевший от времени, огромный огурец, который он поглаживал рукой, а с края кресла свисали две непомерно большие, серые, сросшиеся в верхней части картофелины, болтающиеся из стороны в сторону в такт движениям его руки. Лина пулей выскочила из кладовки и, в чём была, не переодеваясь и не заходя в варочный цех к повару, побежала домой. Такого позора она перенести не могла. Её застукали за постыдным занятием, и она не знала, как быть. Первым решением было — повеситься, утопиться или отравиться. Даже после той брачной ночи желание покончить с собой не было столь сильным, как теперь. Тогда она была пьяна, у неё сильно болела голова, да и вины за собой она не чувствовала, был только стыд, всё устроили пьяные мужики, пусть Бог их и наказывает, она всем своим видом показывала, что ей отвратительно это их действо, ей и впрямь было противно, и это в какой-то мере оправдывало её перед Богом. Другое дело — теперь! Она случайно попала в такую ситуацию, могла уйти, должна была сразу уйти, но добровольно осталась, с наслаждением наблюдала, более того, сама явилась участницей этой оргии, получила от этого удовольствие, и это видели и женщины, и директор. Как после этого показаться им на глаза? Как вымолить у Бога прощение?

Всю ночь Лина не смыкала глаз, всё обдумывала, как ей выпутаться из создавшегося положения, и только под утро уснула коротким, беспокойным сном. На работу она, естественно, не пошла, а к обеду навестить её пришла Клава. Лина стыдилась смотреть ей в глаза, отворачивалась, не хотела разговаривать, сидела, потупившись, с раскрасневшимся лицом, но Клава её сразу успокоила:

— Ну, ты молодчина! Кто бы мог подумать, что в таком щупленьком тельце столько страсти! Мы все были от тебя в восторге.

— Я не хотела, — оправдывалась Лина. — Это само как-то получилось.

— Ну и дура! Надо хотеть, тогда будет ещё лучше.

— Чего хотеть? Что лучше? — не поняла Лина.

— Ты притворяешься, или, в самом деле, не понимаешь?

— Что я не понимаю?

— Ты с мужиками кончаешь?

— У меня мужиков — один муж, да и то, мы полгода, как поженились.

— Пусть один, пусть — полгода, ты кончаешь или нет?

Лина смотрела на неё непонимающими глазами.

— Ну, тыква огородная. Тебе что, заглавными буквами говорить? Оргазм у тебя бывает, или нет?

— Какой оргазм?

— Такой, какой вчера в кладовке был, которым ты всех нас завела... И директора, между прочим, тоже, хотя его завести, ой как трудно! Почти невозможно. Потому как стопроцентный импотент по возрасту... Так бывает, или нет?

— Такой не бывает.

— А какой бывает?

— А никакой, — сказала Лина после долгого раздумья.

Она уже успокоилась. Клава убедила её, что ничего сверхъестественного не произошло, и в панику бросаться не надо.

— Придётся с тобой поработать, — сказала Клава, и подошла к Лине.

Взяв ее руки, приложила их к своей груди и легкими движениями пощекотала ее лицо волосами. Поцеловала шею и ухо Лины, вызвав у нее всплеск радости.

— Нравится? Не стесняйся! Видишь, как ты покраснела? — сказала она, отстранившись.

Потом она положила Лину на кровать и начала ласковыми руками гладить ее тело. Сначала она прижалась к соску через одежду, выдыхая горячий воздух и наполняя грудь Лины приятным теплом. Затем она расстегнула халат, сняла лифчик и принялась сосать грудь, нежно покусывая сосок. Это вызвало у Лины напряжение тела и мелкую дрожь. Когда Клава подняла своими губами все выше и поймала полуоткрытые губы Лины, выдыхнув в нее горячий воздух, одновременно проведя рукой между ее разведенных ног, Лина издала громкий стон наслаждения и потеряла сознание, падая на пол.

Ласковые руки Клавы вернули Лине сознание.

— Ну, как? Понравилось? — спросила она.

Лина молчала.

— Что-то тебя беспокоит? — продолжала Клава.

— Думаю, что все должно происходить по-другому, не так, — ответила Лина, вспомнив свой опыт первой брачной ночи.

Пытаясь объяснить свое поведение перед Клавой, Лина поделилась с ней всю свою историю. Рассказывая ее, Лина иногда прерывалась от слез, а Клава ласково обхватывала ее тело своими игривыми руками - бедра, грудь, шею, спину и живот. Увлеченная рассказом, Лина не противилась прикосновениям и вздрогнула от каждого нового прикосновения. Когда Клава провела рукой под трусы в самое заветное место Лины, она замолчала на время своего рассказа и задержала дыхание до громкого оргазма. После этого Лина призналась своей новой подруге, что вчера она серьезно задумалась о самоубийстве: повеситься, утонуть или отравиться.

— А для четвёртой мысли в твоей головке место осталось?

— Осталось и для четвёртой — застрелиться.

Пропустив мимо ушей её реплику, Клава сказала:

— Тогда посели её туда и выходи завтра на работу.

— Кого поселить?

— Ты знаешь, я всё больше в тебя влюбляюсь! Ты действительно не от мира сего. Я предлагаю поселить в голову мысль о том, чтобы завтра прийти в столовую на работу. Усекла?

— Ты считаешь, что мы занимаемся нормальным делом?

— Мы пока ещё ничем не занимаемся. Всё ещё впереди. Но если хочешь знать моё мнение, то лучше получать удовольствие так, чем под пьяным, облеванным грубияном в штанах, который, к тому же, не знает, что такое любовь, что такое секс, и что такое женщина, которую он ни в грош не ценит!

— Ладно, меня Олег обидел... А ты не замужем, молодая, красивая... За тобой мужики гурьбой бегают. Что тебя толкнуло на это? А Ларису?

— Лариску я сама приручила, она до меня была как телок, всё про своего алкоголика рассказывала, как он воткнёт в неё свой стержень, и спит. А она его столкнёт с себя, и пальчиком за него его работу доделывает. Вот я ей и помогла. А я... Парень у меня был. Скромный — жуть! Видно очень сильно меня любил, потому ничего у него не получилось. Так он ремень из брюк вытянул, и на сливе повесился... Дело было в саду. Я всё ждала его, надеялась, вот-вот придёт... Пошла искать, а он уже синий висит... Потом меня ещё по милициям таскали. С тех пор мужиков в упор не замечаю...

— А как же наш директор?

— Семён Павлович? Это — как партийное поручение. Что-то вроде субботника. Общественная работа. Деньги за неё не платят, толку от неё никакого, а отказаться нельзя, выговор схлопочешь. А поскольку и вреда от неё нет, то надо молча выполнять, тем более что это не так уж и трудно...

С этого дня у Лины наступила новая эпоха в ее жизни. Она словно переродилась, словно ожила заново. Утром она разбирала продукты по списку, выполняла доставку товаров согласно записям в книгах, проверяла остатки и заказывала необходимые товары. Это занимало у нее не больше двух часов. Затем она помогала повару на кухне или, по просьбе Ларисы, заполняла финансовую отчетность, выполняла расчеты за Клаву. Но эти добровольные обязанности также заканчивались к обеду, и после двенадцати часов она обычно была свободна. С этого момента сердце ее начинало биться быстрее от предвкушения.

Обычно женщины собирались после полудня. После выполнения всех рабочих задач они отправлялись в кладовую "для подсчета остатков", закрывали ее на ключ и устраивали своеобразную эмоциональную разгрузку. Они практически не пили и почти ничего не ели - в основном просто общались. Лина была воплощением скромности среди них, что вызывало у них приятное забавление и добавляло пикантности их отношениям.

После похорон матери Лина перестала мечтать о любви. Обвинив себя в ее смерти, она запретила себе размышления о любви и браке. Когда ее выдали за Олега, а он насиловал ее, в ее душе наступило затишье. Она возненавидела всех мужчин и не могла избавиться от этого чувства ненависти. Единственное, что она делала, это позволяла Олегу иногда использовать ее как женщину, хотя он делал это без страсти и любви, словно мыл посуду или ремонтировал электробритву. Она привыкла к нему, легко терпела его мужские притязания и была бы очень удивлена, если бы он вдруг поцеловал ее. Таков был Олег. Но даже больше удивилась бы она, если бы после его поцелуя ощутила внутри себя огненный взрыв... Но Олег никогда не целовал ее, и она не испытывала никакого огня. Когда опытная Лариса раздвинула двумя пальцами губы Лины и приставила свои к ним, передразнивая трубочку, а затем начала высасывать из нее стыд, силу и все сопротивление, Лина от удовольствия потеряла сознание. Она пришла в себя от того, что длинные волосы Клавы щекотали ее живот и лобковую область, и снова погрузилась в забытье. Женщины были полностью заворожены ей. Они карабкались по ее телу, наслаждаясь ее прикосновениями и наслаждаясь оргазмическими стонами и криками...

— Я бесстыдница? — сказала, наконец, пришедшая в себя Лина.

— Не говори глупостей. Ты утром составляла меню, делала раскладку. Скажи, какую крупу больше всего любят посетители нашей столовой? — спросила Лариса, застёгивая на Лине бюстгальтер.

— Да, всякую любят... И рис, и гречку, и перловку, и пшёнку. Кто какую.

— Я знаю, какие крупы есть в твоём складе, можешь дальше не перечислять. Ты мне другое скажи: какую любишь ты, лично ты?

— Я макароны люблю. Папа вкусно их готовил, по-флотски... Но к чему этот разговор?

— А к тому. Не станешь же ты осуждать тех, кто любит не макароны, а гречку?

— Да пусть себе любят, что хотят.

— Вот и мы любим, кого хотим. И, обрати внимание, насильно в свою компанию никого не тянем.

Лина покраснела. Да, насильно её никто не тянул... А тут ещё Лариса и Клава уже одеты, а она, заболтавшись с ними, забыла про одежду, и стояла перед ними в одном бюстгальтере.

— Клава, если ты сейчас же не прикроешь её прелести, я снова разденусь, — сказала Лариса.

Лина начала быстро одеваться, но краска не сходила с её лица.

— Да забудь ты, что тут было, успокойся, пора идти домой, — сказала Клава, помогая ей одеться.

— Как можно такое забыть? Я сейчас выйду отсюда, и весь город будет на меня глазеть!

— Пусть глазеет. А ты подними голову, и гордо шагай мимо них, — сказала Лариса. — Мне как-то удалили зуб, вот этот, — Лариса указала на коронку, — так я боялась рот открыть на людях, не разговаривала, не улыбалась... А однажды рассмеялась... увидела, что все про мой зуб знают, и дальше хохотала во всё горло... Теперь, вот, коронку поставила...

— Мне нужно ли явно заявлять о своей сексуальной ориентации, гуляя по городу?

— Зачем вообще кричать? Нет необходимости. Но и не стоит стыдиться этого. Может быть, мы с тобой намного более осознанные, чем те, кто холоден как айсберги или те, кто ждет, пока мужчина слезет с них...

Странно, но Лина вдруг осознала, что Лариса и Клава завидуют друг другу из-за неё... Хотя она не испытывала ни чувственной, ни страстной любви к своему мужу и не любила их. Ей просто нравилось быть в их обществе; разговоры на эротические темы возбуждали её, комплименты радовали её сердце, их ласки доставляли удовольствие. Они дарили ей эйфорию, но только это. Сама Лина была без фантазии и относилась к этому всему безразлично. Они пытались научить её разным вещам, заставить делать то или это, но Лина сопротивлялась. Ей нравилось принимать их ласки, но она сама не могла ласкать других женщин. Поэтому они обижались на неё и друг на друга, думая, что она отдает предпочтение одной из них. А в Лине возникали странные чувства. С одной стороны, ей нравились их занятия. А с другой... Она чувствовала и понимала, несмотря на убеждения подруг, что они занимаются чем-то запретным. Ладно, думала она, мы с Клавой всего лишь девятнадцатилетние девушки. Но Лариса! Ей уже за тридцать; у неё есть муж и двое детей. Но она никогда не говорит ни о своих детях, ни о муже или отношениях с ним... И что я могу говорить? Ведь я тоже не распространяюсь об этом! Однажды я рассказала Клаве об этом и уже пожалела об этом. Зачем кому-то нужны чужие проблемы? У каждого своих хватает...

Она так углубилась в свои мысли, что полностью отключилась и не реагировала на настойчивые ласки подруг. И только когда Лариса сильно ущипнула её, она вскрикнула и пришла в себя.

— О чём это ты задумалась, подружка? Ты сегодня на себя не похожа.

— Я думаю, мы занимаемся не тем, чем положено.

Клава с Ларисой рассматривали какой-то эротический журнал, горячо обсуждали фотографии, и пытались привлечь к этому Лину. Но Лина такие журналы не любила, и никогда не рассматривала. Они её не возбуждали. Холодная бумага, да и только. Может, это у неё было оттого, что такие журналы постоянно рассматривал Олег, может, по другой причине, но она их не любила, и считала, что рассматривать такие картинки — детское занятие. Но Лариса поняла её не так, возмутилась, и закричала:

— Одевайся, и дуй к мужу! Занимайся с ним тем, чем положено.

Лина не стала ей объяснять, что она имела в виду журнал, ей даже понравилось, что разговор может пойти по такому руслу, по которому она не раз пыталась его направить, и она сказала:

— Нет, вы представьте себе на минуту, что все женщины мира станут лесбиянками. А мужчины — гомиками! Ведь рожать перестанут, человечество вымрет!

— Все не станут. Ты же сама говорила, что любишь макароны... А другие едят гречку, пшёнку, рис... Но даже если и все, то рожать не перестанут. У меня двое детей, Нелька вон забрюхатела, в декрет ушла...

Лина вопросительно посмотрела на Ларису, открыла рот, но та остановила её:

— Да, да, и Неля тоже из нашей компании. Недолог час, и ты от своего муженька забрюхатеешь... Это Клавка пока ещё целка, да и то потому, что первый её мужик импотентом оказался, а, даст Бог выйдет замуж...

Но Лина её не слушала. Клавка — целка? Да она со своей фантазией такие пируэты выделывает в постели! Ни один мужик не поверит... Но Лина вспомнила свои простыни, и перевела мысли на другую тему. Неля тоже из их компании... Ну, да. Она вспомнила, как Неля тянула её руки к своей груди, к надутому животу, и как им обеим это нравилось... А Клавка... Да неужто она нетронутая?

— И кто же вас всех собрал в этой комнате? — спросила Лина.

— Ты хотела сказать — нас? — исправила ее Лариса. — Ты, наверное, думаешь, что оказалась здесь случайно? А Семен давно следил за тобой, устраивал ловушки, но ты все никак не попадалась.

Вот оно что! Семен Павлович, директор столовой, этот угрюмый старик с большим мягким огурцом и двумя серыми картофелинами в свисающей между ног сумке... Как он еще не приходил сюда...

— Почему он еще не приходил сюда? — спросила Лина.

— Он боится напугать тебя. Попросил нас приручить и подготовить...

Лина, наконец-то, поняла почему она их не любит: она чувствует фальшь, но не знает откуда она исходит и потому им не доверяет...

— И как по вашему я уже готова?

— По нашему мнению - нет, а он считает, что готова.

— Почему он так считает? Откуда такая информация? От вас?

— Нет, от этой щели, — указала Клава на широкую трещину в стене.

Лина мельком взглянула на стену и покраснела. Фальшь их любви к ней текла из этой трещины. Но она не успела возмутиться: в комнату вошел Семен Павлович. Лина схватила покрывало и накинула его на себя. Он скинул покрывало на пол, приказал женщинам держать Лину за руки, а сам снял брюки, забрался на диван и начал ласкать ее губы своим мягким огурцом. Лина кричала, пыталась освободиться, но женщины, прошедшие через это испытание раньше, хотели того же для нее и держали ее крепко. Тогда Лина взяла противный огурец в рот и укусила его. Разъяренный директор закричал и, обливая простыни кровью, убежал. Лариса побежала за ним, чтобы помочь. Клава спокойно сказала:

— Тебе плохо здесь жилось? Трахалась, сколько хотела, а в это время зарплата шла, и каждый вечер полная сумка жратвы...

— А что, за ради этого я должна сосать его вонючий член?

— Да не сосать! Его хоть соси, хоть жуй, он всё равно не встанет. И не вонючий, Семён у нас чистоплотный. Один раз с ним поиграть могла бы. Семён уже ни на что не способен, только сидит и смотрит. Вот смотрел он на тебя столько раз через дырочку, и ничего, цела осталась... А то он бы в этом кресле сидел. Никакой разницы. Привыкла бы... А что теперь будет, я даже представить не могу. Выгонит он тебя. И это будет самое малое наказание.

— Я сама уйду.

— Куда?

— Не знаю.

— Нас бросать не жалко?

— Нет, не жалко.

— Напрасно ты так горячишься. Пойди к нему, извинись, он добрый, простит. Мы тебе замену найдём, а ты? Что делать будешь?

Что делать? Извечный вопрос всех философов. Кто только его ни задавал, ответа так и нет. Как быть? Вопрос из той же категории... Жить с ненавистным мужем? Так она и терпела его только потому, что жила ожиданием встречи с Клавой и Ларисой. С ними она расслаблялась, снимала стресс... Но счастливой она с ними себя не чувствовала. Это, как в том кино: продукты кончились, едят икру день, два, месяц. Едят, чтобы не помереть с голоду. Но, как только завезут продукты, про икру забудут, и уже никогда её есть не станут... Да, икра вкусная, полезная, но для организма одной икры недостаточно. Нужны другие продукты... Где они? Семён Павлович? Олег? Отчим? Или, это только я такая невезучая? Живёт же Неля со своим мужем... И Лариса... Живут... Я тоже живу. Чем так жить, лучше в прорубь... А, может, лучше с Клавой да Ларисой?

Лина направилась в кабинет директора. Семён Павлович нервно ходил из угла в угол, прижимая окровавленное полотенце книзу. Лариса торопливо следовала за ним с графином и стаканом. Весьма необычный вид представлял директор: без брюк, в рубашке и без обуви, он выглядел смешно. Такого Лина не ожидала увидеть своего начальника. Она не могла сдержать смех, который прозвучал. Семён Павлович обернулся на звук ее хохота, его глаза заблистали от какой-то дикой злобы. Он вырвал графин из рук Ларисы и ударил ей по голове. Лина медленно опустилась на пол, словно в замедленной съемке, раздвинула ноги вызывающим образом и раскинула руки, словно приглашая к объятиям. Улыбка не покидала ее губы до тех пор, пока Лариса не закрыла ее рот своей ладонью и не закрыла глаза.

Семён Павлович подбежал к ней, поднял ее платье, но Лариса остановила его:

- Она мертва!

- Положи ее в холодильник, что-нибудь придумаем ночью, - сказал он.

Лина очнулась от леденящего душа холода. Она находилась на бетонном полу в темном и холодном помещении. Долго не могла понять, где она находится и что с ней случилось. Когда она вспомнила, что произошло с ней, она поняла, где оказалась... Да, по просьбе Клавы она пришла извиниться перед директором, а он ударил ее графином по голове. Подумал, что она умерла и спрятал ее в холодильнике... Лина поднялась с пола, нашла выключатель и включила свет. Это место было для нее как дом. Она надела свою теплую куртку и выключила морозильную камеру. Ей больше нечего было одеться. Она стянула занавески с полок и наложила их друг на друга, чтобы образовать матрас. Укутав окоченевшие ноги, она свернулась в калачик и устроилась на занавесках, превратив их в постель... Вот они, занавески - гречка или манка - как хочешь. Но что же я хочу? Мне нет еще и двадцати лет, а я уже пресытилась всем этим - манкой и гречкой... Замок на холодильнике был надежным, его сложно открыть снаружи, а изнутри это было практически невозможно. Который час сейчас? Хотя бы можно было посмотреть в окно... Завтрак уже выдан, значит, люди могут прийти только в восемь-девять часов, когда начинается приготовление обеда... Нет, до девяти я не доживу, кровь застынет...

Лина подошла к железной двери, постучала в неё, несколько раз крикнула. Что толку? Холодильник размещается в торце здания, случайно сюда никто не забредёт, да и ночь сейчас... Лина глубже зарылась в мешки с крупой... Опять эта крупа! Неужели в этом и заключается извечный гамлетовский выбор: гречка или манка? Нет, наверно в сомнении быть или не быть заложен иной смысл. Это мы настолько приземлились, что не засоряем свои мозги высокими материями, поэтому быть или не быть для нас сводится только к тому, подать на гарнир к гуляшу гречку или рис... А что если — манку? Нет, манка к гуляшу не подходит, шеф-повар говорил... Вот, и мне бы к своему гуляшу рис подать, так нет, я манку захотела... Да манка ли это? Ну, да, манка, в том смысле, что не идёт к гуляшу... А лучше она или хуже риса, это ещё вопрос. Клавка озорная, изобретательная фантазёрка, чего только не выдумает... Все точки, от головы до пят, перещупает, и жаром их наполнит. С ней хорошо, интересно, приятно... А Лариса? Вот она, действительно, как манка, это точно. Растекается по тарелке, не соберёшь ни вилкой, ни ложкой. Её только с молоком да сахаром есть, иначе — трава травой. Без Клавки Лариска — ничто, нулём была бы.

Лина никак не могла согреться, оставила свои мысли, и принялась делать гимнастику. Но теплее от этого не становилось. Тогда она начала перетаскивать из одного угла в другой мешки с крупой. Перетащив мешков тридцать, согрелась, но ноги и руки продолжали коченеть. Теплоизоляция в холодильнике была добротная, снаружи сюда тепло не проникало, ведь здесь и мясо хранилось в камерах...

«Сколько мне ещё придется сидеть здесь? Боже, помоги мне! Я не уверена, дойдет ли до тебя моя молитва сквозь эти толстые стены, услышишь ли ты ее и сможешь ли помочь моей грешной душе. Я знаю, что я разгневала тебя, но ведь ты Бог и прощаешь нам наши грехи. Если бы ты не спас меня от смерти в ту свадебную ночь и от удара по голове, то было бы несправедливо позволить мне замерзнуть здесь живой. Прости меня и услышь мою просьбу, я буду послушной и больше не буду грешить...»

В этот момент раздался звук открывающегося замка. Видимо, Бог услышал ее молитву и внушил кому-то мысль освободить ее из этого каменного плена...

Семен Павлович, увидев Лину живой и здоровой, очень обрадовался, обнял ее и даже поцеловал. У Лины не осталось сил или желания противиться.

«Ну, ты нас и напугала! Мы уже не знали, что подумать. А сейчас нам снялась камень с души», - сказала Лариса.

Семен Павлович молчал. Он не ожидал, что дело примет такой поворот, и не мог сразу решить, как поступить: у него было все готово для того, чтобы увезти труп в лес и закопать его... Лариса не давала Лине возможности заговорить и продолжала обвинять ее во всех смертных грехах. У Лины действительно возникло желание спросить, зачем они ее заперли в холодильнике, но остановить Ларису было невозможно... Но может быть это и к лучшему? Иногда лучше не знать правду.

Семен Павлович проявил сострадание к посиневшей Лине, отвел ее в свой кабинет. Он разогрел коньяком ее ноги и руки, предложил выпить... Постепенно Лина пришла в себя. Директор налил всем ещё по полстакана — Лине, себе и Ларисе. Выпили. Все молчали. Момент был критическим, когда нужно было принять решение: быть или не быть. Сейчас можно было начать обвинения, выяснение отношений — кто прав, кто виноват, кто первый начал. Но видимо, все считали себя виновными в равной степени, поэтому никто не говорил. Как старший по возрасту и опыту, Семен Павлович предложил самое разумное решение:

— Раз все живы и здоровы, и все в равной степени виноваты, есть предложение считать, что ничего не произошло. Впредь каждый волен поступать, как захочет. Здесь и раньше никого не насиловали...

Лина посмотрела на его руку: половина первого ночи. Семён Павлович перехватил её взгляд:

— Я отвезу тебя домой на своей машине.

Он жил рядом, на работу ходил пешком, и машина была здесь для того, чтобы отвезти Лину совсем в другое место. Все знали об этом, и все молчали. Но, когда Лина увидела на заднем сиденье лопату, она села спереди, сказав Ларисе:

— Твоя лопата, ты с ней и сиди.

Семён Павлович положил руку на её колено:

— Мы, кажется, договорились. В наших интересах всем молчать...

К удивлению Лины, Олег, мало того, что не спал, так ещё устроил сцену ревности. Прежде Лина ни разу не задерживалась на работе, и приходила с полной сумкой. А тут — час ночи, и без сумки! Для Олега это оказалось неожиданностью. Он набросился на жену с упрёками, но Семён Павлович, испугавшись, что Лина сболтнёт что-нибудь лишнее, сказал, что первое пришло ему на ум:

— У твоей жены случился обморок. Скорее всего, от беременности. Кричать на неё нельзя, ей нужен покой и консультация хорошего врача...

Олег, вопреки ожиданиям Лины, несказанно обрадовался этой новости, забегал вокруг Лины, теперь уже с другим выражением лица, подогрел ужин, накормил её, а, уложив в постель, чуть ли не впервые поцеловал её, и уж точно впервые, испросил разрешения побыть с ней, был нежен, ласков и обходителен, видимо, от гордости за своё будущее отцовство. Лина не стала переубеждать его в обратном, решила посмотреть, чем это закончится.

На рабочем месте ситуация не менялась. Женщины несколько дней не собирались вместе, всегда что-то мешало, и когда наконец встретились, обстановка была не такой, как раньше. И хотя Лина продолжала выпадать из колеи и Клава с Ларисой не могли полностью расслабиться, они обнимались, целовались и ласкали друг друга. Но прежняя нежность была потеряна, а Лина после пережитого неприятного опыта в холодильнике уже не испытывала возбуждения. И тут Неля появилась со своим ребенком. Девочка была маленькой, лысой и некрасивой, и Лина окончательно уверилась, что у нее никогда не будет детей. Какая жалость, если бы она забрала свою недоразвитую сестру из роддома!

Но Бог имел другие планы. Слова Семена Павловича переданные Олегу оказались предсказательными - Лина оказалась беременной!

Когда Олег узнал об этом от Семена Павловича, он вдруг стал нежным, заботливым и заботился о Лине. Лина приняла это спокойно, думая, что он просто развлекается, играет роль родителя и удовлетворяет свое мужское самолюбие. Она не боялась того, что Олег однажды почувствует разочарование - сколько горя он ей причинил. Но когда Лина поняла, что она действительно беременна, она была взволнована. Они никогда не обсуждали вопрос о детях и не планировали их. Но после слов Семена Павловича все прояснилось... А что будет дальше? Родить ребенка как у Нели? Однако Олег отказывался слушать о возможном аборте. Внезапно у него проснулись сильные отцовские чувства, большую часть которых он раньше передавал Лине. Где же были его хвастовство, грубость и высокомерие? Теперь он старался быть лучшим для Лины: на кухне, в постели. Он старался сделать что-то приятное, но если это не удавалось, он переживал, задавал множество вопросов и интересовался, как ему можно сделать Лине хорошо.

Лина по-прежнему не испытывала с ним такого блаженства, которое она познала в столовской кладовке с Ларисой и Клавой, но и прежнее отвращение к мужу испарилось... Неля вышла на работу, и Лина вернулась на кухню. По инициативе Клавы, они собрались вчетвером, но, как ни старались, былого удовольствия не наступало. В конце концов, им удавалось доводить себя до оргазма, но это было не то. Как выразилась Клава, кровь не закипает. А Лина прямо сказала, что ей мешает Семён Павлович, который наверняка сейчас сидит за стеной, и подглядывает в щёлку. Лариса предложила пригласить и его, но вид дряхлого мужского тела не способствовал возбуждению молодых женщин... Как ни пытались они скрыть свои истинные чувства, фальшь сквозила в каждом их слове, в каждом движении, в каждом поступке. И то, что они простили друг друга, ничего не значило в те мгновения, когда требовалась самоотдача, самопожертвование, полное доверие, и физическое, и духовное.

Лина поддалась на уговоры Олега, и решила сохранить беременность. Сославшись на это, она покинула общество своих женщин. Её поняли, и не настаивали, втайне надеясь, что она, как и Неля, после родов возвратится к ним. Жизнь в столовой потекла прежним порядком. Лине и Семёну Павловичу было, за что обижаться друг на друга, но у них хватило разума не делать этого, более того, после случившегося инцидента, он стал называть её своей дочкой, и когда Олег приходил встречать Лину с работы, он так и говорил:

— Береги мою дочку, не обижай!

Накануне родов Лина сходила на кладбище, поплакала на могилках родителей, посоветовалась с ними. Но даже им она не могла сказать всего, что с ней произошло... Затем пошла в церковь. Причастилась, исповедалась, покаялась в грехах. Ей не хотелось, чтобы они перешли по наследству к её ребёнку. Батюшка попался умный, спокойный, рассудительный. Он посоветовал Лине больше молиться, просить у Бога отпущения грехов, мудрости не допускать их впредь, и смирения:

— Твоей неукротимой душе требуется умиротворение. Будь смиренной, покорной, чаще приходи в молитву и проси Господа послать тебе смирение, чтобы укротить свои греховные порывы. Уменьши свою жажду власти, уклоняйся от командования, избегай повелевания и не навязывай свое мнение другим. Подчиняйся судьбе без возражений, чаще склоняй голову и благодари Бога за все, что он присылает тебе, за все то, что окружает тебя, поскольку все находится под контролем Бога и происходит по его воле. Бог однажды даровал тебе жизнь и этим обрадовал тебя. Он также подарит жизнь твоему ребенку и этим сделает тебя еще счастливее...

Лина ушла от него спокойной и удовлетворенной. Смогла ли она после этого принять решение об аборте?

В назначенное время родился мальчик — крепкий и полный. Лина нервничала, когда взяла его на руки в первый раз. Сможет ли она полюбить его? Будет ли она достойной матерью после всего, что произошло с ней? Как отнесется к этому сын Олег?

Но когда малыш, увидев мать впервые, смело зажал соску губами, и Лина почувствовала, как молоко, текущее из самых глубин ее груди, направляется к соску и снимает внутреннее напряжение со всего ее тела, она испытала такое необыкновенное блаженство, которое нельзя было сравнить ни с чем из того, что она чувствовала с Ларисой и Клавой в кладовке.

«Господи! Моя молитва дошла до Тебя, Ты услышал ее и дал мне мудрый совет, направил меня по правильному пути и предотвратил ошибку. И вот я, Твоя верная служанка, обливаю слезами радости Твое маленькое создание», — радостно шептала Лина, искренне веря в то, что ребенок послан ей Богом подобно тому как он послал ребенка Деве Марии, и будто Олег не имел никакого отношения к этому.

С приходом нового члена семьи, отчим и мачеха претерпели перемены, относились к нему с любовью и обратили внимание на Лину. Олег был безмерно рад рождению сына. Он посвящал все свои усилия Лине, малышу и с нетерпением ждал возможности "изготовить девочку", как он шутил. Лина была изумлена таким поведением, которое раньше не замечала у Олега. Теперь он входил к ней каждую неделю, полон радости и трепета, ждущий этого счастливого момента. Когда этот момент наступил, оба они испытали неземное блаженство, ради которого стоило пережить брачную ночь, Нелю, Клаву, Ларису, Семёна Павловича и даже пребывание в холодильной камере.