Я - раб

Хочу рассказать про несколько случаев из своей личной жизни. Они произошли со мной на самом деле, один другого хлеще…

Мы часто переезжали с места на место, потому что мой отец – кадровый военный, капитан. Я тут посчитал на досуге: за восемь лет мне пришлось сменить в общей сложности пять школ. Мать работала то уборщицей, то швеёй на фабрике, то официанткой в офицерской столовой, то просто так сидела дома. Отец же целыми днями пропадал на службе, домой приходил поздно и сразу начинал меня воспитывать. А когда напивался, то орал, что сделает из меня правильного бойца. В изрядном подпитии он вдобавок ещё и лупил меня чем ни попадя: верёвкой, палкой, ремнём. Один раз пытался отстегать даже шлангом от стиральной машины. В запое он был страшен. И если уж выпивал, то пил, кстати, всё подряд. Начинал с благородных напитков, но заканчивалось это обычно грязным, чёрным, беспробудным пьянством, вплоть до крайних мер, а именно – одеколона. Вот так мы и жили.

Помню свою первую влюблённость. Лет мне было тогда, наверное, 10 или 11. Та девочка училась со мной в одной школе, в параллельном классе, и жила в соседнем подъезде. Звали ее Эльвира. Мы с ней дружили почти два года, гуляли в одной компании, но в те времена мне даже в голову не приходило, что с ней можно заговорить о чувствах. А чувства и переживания были, ещё какие! Я посещал спортсекцию по плаванию, и однажды (это было в четвёртом классе) Эльвира удостоила меня своим вниманием: пришла в бассейн на соревнования, где я участвовал в заплыве на сто метров. Помню, как мне хотелось в тот день сразить её наповал своим мастерством, продемонстрировать, какая я матёрая акула. Я забрался на тумбу и стал готовиться к старту. Вдруг чувствую, что резинка у плавок ослабла. Я как можно незаметнее подтянул её и прыгнул. Гребу и с ужасом ощущаю плавки на уровне пяток…

Сработал закон подлости — предательская резинка лопнула! Мне казалось, что вода в тот день была прозрачнее, чем когда бы то ни было, и что мою голую задницу наблюдают с трибун все, включая эту девочку. Такого позорища я ещё не испытывал! Если бы мне предложили выбор, я б лучше согласился голым задом в лесу на муравейник сесть, чем такую стыдобу перетерпеть! Естественно, я пришёл последним. Я плыл и плакал. Там были подводные коридорчики, ведущие из бассейна прямо в душевые. Туда-то я с горя и забурился. В раздевалке разрыдался окончательно — голый, униженный, нахлебавшийся воды. Так обидно было! Эля догадалась, что произошло, хотя ничего, как оказалось, видно не было. Ни слова мне не сказала – деликатная была!

Эта моя первая влюбленность прошла со временем сама собой. Она была какой-то бестелесной, что ли. Любовь в смысле интереса к девчонским органам пробудилась у меня чуть позже. В ту пору мне было уже восемнадцать лет. Шёл 85-й год – начало перестройки, как вы помните. Жили мы тогда в Саратовской области. Однажды мы в школе (на том уроке нас брали на медосмотр – сначала мальчиков, потом девочек) вместе с новоявленным друганом Володькой Сопрыкиным подкараулили одну девчонку из нашего класса, Ленку Милашову, которая мне тогда жутко нравилась, и слегка притиснули её в школьном туалете. Сначала мы щупали её груди, потом мой друган заголил ей юбку, и мы стали хватать её за попу. Володька умудрился даже разок засунуть ей руку спереди в трусы. Мы лапали её так минут пять, пока не прозвенел звонок с урока. Уж не знаю почему, но Милашова не визжала, только безуспешно пробовала нас оттолкнуть и сердито сопела. А потом, когда её отпустили, сказала, оправляя на себе юбку:

— Дурак ты, Сопрыкин, и не лечишься. Дебил узколобый! Ты ещё пожалеешь об этом! И ты, Лунин, попомнишь у меня.

И гордо, с высоко поднятой головой, прошествовала мимо нас.

— Ты что, Милашова, шуток не понимаешь? – крикнул вдогонку ей Володька.

— Сам дебил, и шуточки дебильные.

— Подумаешь, умная нашлась!

— Хам. Сволочь. Урод.

— Дура психованная! Истеричка! – сплюнул Володька, когда Милашова исчезла за углом.

А вечером к нам домой неожиданно заявилась Ленкина мама и представила всё дело так, словно её дочь чуть ли не изнасиловали в туалете, по-групповому, и зачинщик всего этого — я. И сразу началась мутота. Мать долго лупила меня почём зря, хватая всё, что ей только попадалось под руку, и всё приговаривала: «Не смей никогда прикасаться к девочкам, слышишь?! Никогда! Ещё раз такое случится – будешь пенять потом на себя! Об учёбе думай, а не о девочках…» Я, разумеется, всё такое категорически отрицал.

Позже пришёл домой со службы отец, как всегда почти, изрядно набравшись.

— У нас в роду никогда насильников не было! И трýсов – тоже! Не маленький — пора уже отвечать за свои поступки! Тебе что, окончательно мозги переклинило? – гремел он по всей квартире, когда мать рассказала ему, в чём дело. – Ну чего ты к девочкам пристаёшь – больной, что ли? Или руки чешутся? Я вольностей не допущу! И я не позволю наплевательски относиться к женщине. Женщина – это звучит гордо!.. С сегодняшнего дня я самолично займусь твоим воспитанием! Больше не дождёшься от меня никаких поблажек! Ежедневно будешь мне отчёт давать! Закрой рот! Закрой, я тебе говорю! Сейчас вырву руки, чтоб не разговаривал!.. Шибко взрослым себя почувствовал – давно ремня не пробовал?

И всё в том же духе, на протяжении целого часа – он если заведётся, так уж надолго. Я думал, сбрыкну с катушек.

На следующий день, когда я пришёл в школу и встретился с Володькой, то мне показалось, что ему тоже влетело от родителей, хотя и не так сильно, как мне. Специально расспрашивать его я не стал.

— Тоже мне, нашли к кому клеиться, да ещё вдвоём, — сказал нам повидавший виды второгодник Васька Пронин. – Это же Милашова! Ми-ла-шо-ва! Ей мамаша с пяти лет вдолбила в голову, что все мальчишки – придурки, вот она и бесится.

Я вообще потом долго ещё смотреть на девчонок без содрогания не мог. А уж Милашова отныне никаких чувств у меня, кроме омерзения, точно не вызывала.

Через год мы переехали жить на Украину, а ещё через год, летом 1987, меня, подающего надежды пловца, отправили в спортивный лагерь. Там мы не столько плавали, сколько занимались общефизической подготовкой: бегали, делали всякие упражнения, с шестом за спиной, как лягушки, прыгали вверх по склону холма, пока в глазах не начинало рябить. Отлично помню, как в этом лагере я совершил свой первый половой акт. Отправились мы как-то ночью мазать наших девчонок зубной пастой. Всё как полагается, ничего не попишешь — традиция такая. Вдруг – шухер, кто-то из нянечек нас засёк. Все убежали вниз, а я самым умным оказался — в девчонском туалете спрятался. Думал: авось, пронесёт. Не пронесло. Наша пионервожатая Лиза, студентка-филологичка, спешно поднятая по тревоге, заглянула в девичий сортир и обнаружила меня там.

— Лунин? Та-ак… Не ожидала от тебя. Кто ещё с тобой был?

Я, разумеется, молчал. На душе у меня скребли кошки.

— Та-ак, понятно… – вздохнула она и неожиданно добавила: — Здесь, в туалете у девочек, кто-то постоянно гадости пишет на стенках. Твоих рук дело?

— Да вы что, Елизавета Геннадьевна? Да я никогда…

— Ладно, не придуривайся!

— Ну Елизавета Геннадьевна, ну вот честное-распречестное слово…

— А ну, пошли разбираться!

Она крепко ухватила меня за руку и привела в свою каморку возле лестницы. Я покорно поплёлся за ней, втянув голову в плечи, и мысленно настраивал себя на то, что сейчас меня начнут обыскивать в поисках карандаша, орать на меня и всё такое прочее. Когда мы туда вошли, она ещё раз горестно вздохнула:

— Эх, ты! У тебя ж фамилия такая знаменитая…

Оказывается, был декабрист такой – Лунин. И ещё Лиза говорила, что это вопиющее нарушение дисциплины, что за такие дела меня запросто могут из лагеря турнуть. Если, конечно, это всё дойдет утром до ушей начальства. Напуганный, я чуть не разрыдался у неё на груди: отправка меня сейчас домой грозила мне в городе крупными неприятностями, даже репрессиями — прежде всего со стороны отца. Тут вожатая, заметив мой страх, неожиданно сменила гнев на милость — стала меня успокаивать, называя по имени, а не по фамилии, как раньше. Она даже налила мне из термоса кофе – совсем ещё горячего. Потом достала сгущёнку, мятные леденцы, кулёк с домашним печеньем, включила телевизор. Немного подумав, взяла в руки гитару и стала тихонечко на ней что-то наигрывать. Но глубокая ночь, спать хочется, ёлки-палки! Чувствую: у меня уже глаза закрываются, всё как в тумане, чуть со стула не соскальзываю. Вожатая наконец это заметила и говорит:

— Я вижу, Антон, ты уже носом клюёшь. Вот что: ложись-ка здесь, эта кровать свободна.

Я тут же свалился в койку как подкошенный и, уже засыпая, сквозь полудрёму увидел, как Лиза вырубила телик и разделась до трусиков и лифчика. Затем случилось такое, чего я ну никак от неё не ожидал! Она забралась ко мне в постель, откинув одеяло, потом деловито достала из трусов мой перец («Эй, эй, не спи, замёрзнешь! ») и начала дрочить его. Повторяю: всё это произошло так быстро, что я и опомниться не успел. Я просто офонарел! А когда очухался – смотрю: отнекиваться уже поздно.

Сперва Лиза гладила мой хуй руками, а когда он вскочил торчком, взяла к себе в рот и принялась сосать. После этого шёпотом спросила:

— Ну как, нравится?

— Да… — чуть дыша ответил я. – Очень.

Хотя главным моим чувством в тот момент было чувство растерянности. И ещё неловкости. Как будто приходишь в поликлинику к врачу, и там неожиданно выясняется, что нужно разуться, а у тебя под ботинками дырявые носки. Трусы и майку чистые дома надел — на всякий случай, а про носки забыл.

К тому времени я уже многое знал о сексе, рассматривал в школе под партой порнографические фотки, занимался потихоньку онанизмом и подумывал о том, например, как хорошо было бы увидеть девчонку без трусов, и не на секунду, а подольше, чтобы успеть сдрочнуть. Временами я даже начинал грезить о том, как буду заниматься всякими такими делами с девчонками. Но в своих мечтах я совершал это только со своими ровесницами. Мысль о сексе с тётками просто не приходила мне тогда в голову. Я не знал даже, как мне теперь называть Лизу: то ли на «ты», то ли на «вы».

Однако ей в тот момент было явно не до разговоров. Она проворно стянула целиком с меня трусы – я не оказывал её никакого сопротивления, был как ватный, потом разделась сама — догола — и продолжила сосать. Естественно, скоро мой член разбух ещё больше, его уже прямо начало ломить от напряжения. Почувствовав это, Лиза дала мне маленькую передышку. Она залезла на кровать, присела надо мной на карачки, рукой нащупала свою дыру между ног и опустилась на мою палку… Точнее сказать, она сама направила мой член в себя. Прямо так, аккуратно обхватив пальцами мой твёрдый орган, она ввела его себе в пизду.

Несмотря на то, что в комнате был погашен свет, всё можно было рассмотреть, потому что на улице под самым окном горела иллюминация. Лизины твёрдые груди чуть ли не светились в полумраке. Она была похожа на греческую богиню любви Афродиту, изображение которой я видел в учебнике истории.

— Ну давай же, давай, приноравливайся, Антон… Будь смелее, не бойся. Женщинам нравятся смелые и решительные. И не дрожи ты так.

— Я и не дрожу, с чего вы взяли?

— Называй меня на«ты».

— Ладно.

— Чего ты такой несмелый?

— Я не несмелый. Я сонный.

— Ну так просыпайся скорее, слышишь?

Я, конечно же, к этому моменту проснулся. Весь сон с меня просто как ветром сдуло. Или это выпитый кофе начал на меня наконец воздействовать?

Иногда я встречался с Лизой взглядом – она, близоруко щурясь, смотрела на меня как-то по-особенному. Ещё никто никогда на меня так не смотрел: ласково и в то же время поощрительно, если можно так выразиться. Я опускал глаза и снова пялился на её груди. Своими сосками они возбуждали меня. Всё происходящее казалось мне сном, волшебным сном.

— Часто себе дрочишь? – спросила вдруг вожатая.

— Ну… Как придётся. Когда часто, когда не очень.

— Приятно?

— Ясное дело. А иначе зачем?

— Расслабся, ты очень напряжён, – сказала она. — Ни о чем не думай и старайся получить удовольствие от самого процесса, понимаешь?

Я молча кивнул. Мне хотелось ей откровенно признаться, что мне не нравится мой половой орган, кажется, он не очень большой был у меня… Но почему-то я постеснялся спросить её мнение на этот счёт. Она нащупала мои руки и приподняла их, так, что мои ладони легли на её нежные и тугие груди.

От меня, кстати, не укрылось, что Лиза пробовала делать на мне всякие разнообразные движения. Не то, что я — как поршень: вперёд-назад, вперёд-назад… Уф-ф! Нет, она двигалась иначе: иногда забирала немного вбок, а иногда старалась, чтоб только самый кончик моего члена был погружен в её влажную внутренность. Под конец она стала дёргаться резче, сильнее, как бы пытаясь взлететь. И ещё начала при этом тихонечко постанывать…

Это был мой первый опыт подобного рода. К сожалению, похвастаться мне тогда было особенно нечем: наш секс с ней – если это можно так назвать — получился очень нервным. А всё потому, что я был не на шутку растерян, обескуражен и находился в полном смятении чувств: как? почему? а что, если?.. Короче, офигеть можно.

Кажется, она рассчитывала со мной на большее, надеясь, наверное, что я перехвачу инициативу. Но я в тот вечер был какой-то заторможенный и плохо соображал. Хотя всё это только отговорки. Главное, что до меня тогда допёрло – это то, что в мире секса я простак и что мне ещё многому надо научиться. Мне кажется, Лиза здорово пожалела, что связалась с таким недомерком, как я. Решила про меня, наверное, что мне не сексом заниматься, а в футбол гонять или по трубам лазить.

Рано утром, в половине шестого, когда весь лагерь ещё последние сны досматривал, вожатая разбудила меня, и я отправился наконец к себе в палату. Все наши храпели, как ни в чём не бывало, и моего ночного отсутствия, похоже, никто не заметил. Что ж, наверное, это к лучшему. Я свалился к себе в кровать и заснул, как убитый. Утром, когда надо было вставать, меня добудиться не могли. Проснулся только, когда пацаны со смехом вытащили меня из кровати за руки – за ноги и бросили на пол посреди палаты.

Никакого продолжения у нас с Лизой, естественно, не последовало. Более того, после этого случая вожатая повела себя так, словно ничего такого между нами в ту королевскую ночь не произошло. Она всё правильно рассчитала: вздумай я кому рассказать о наших с ней ночных делах, мне бы просто не поверили, сочли бы выдумщиком. А так мы словно молча покрывали друг друга.

К слову сказать, наша пионервожатая была не то чтобы непривлекательная, а какая-то неприметная, что ли. В повседневной жизни она носила длинную чёрную косу и очки с толстыми стёклами, а за маленький рост мальчишки дали ей кликуху Амёба. Готов поспорить, что парня, который бы её постоянно трахал, у неё не было, а то она той ночью не повела б себя так неосмотрительно. Что поделаешь – ей в жизни не повезло. Потом я ещё, кстати, много раз вспоминал Лизу и даже видел во сне, как мы с ней занимаемся сексом… Но ничего переиграть уже было нельзя.

Как-то осенью того же, 1987-го года я пошёл в кино на вечерний сеанс. Возле входа в кинотеатр я увидел двух красивых незнакомых девушек в коротеньких юбках и чёрных чулках. Такая была тогда мода. Они были старше меня года примерно на четыре. Одна из девушек окликнула меня:

— Эй, малый, иди сюда!

Я удивлённо оглянулся, но поблизости никого больше не было. Звали меня. Я неуверенно подошёл. Та, что меня звала, без всяких предисловий сказала:

— Помнишь, ты однажды оскорбил меня и украл деньги? Я не забыла, долги надо возвращать.

Эту девушку я никогда раньше не видел, поэтому решил, что она меня с кем-то перепутала. И я как можно мягче ответил ей:

— Извините, но вы ошиблись, я вижу вас впервые.

Она посмотрела на подругу, потом снова на меня и усмехнулась.

— Ишь, вежливый какой стал… А вон там, за углом, есть свидетели, — тут она кивнула головой в сторону. — Уж они тебя опознают.

Я наивно поверил и, как последний дурак, пошёл за ними. Я не чувствовал за собой никакой вины, поэтому бояться мне было вроде как бы и нечего.

Смеркалось. Мы зашли за кинотеатр. Там стояли ещё три девушки и пили портвейн, отхлебывая прямо из горлышка. У одной в зубах торчала сигарета.

— Это он? – спросила девушка у них.

Они подтвердили.

— Ну вот, видишь, а ты спорил. Короче, давай деньги и становись передо мной на колени, проси прощения.

Делать было нечего — я с сожалением вывернул карманы. Там лежала десятка, отложенная мною для покупки футбольного мяча. Эту десятку я, чуть помешкав, отдал ей.

— А теперь – на колени! Поцелуй тётям ножки! – развязно сказала одна из девиц.

Это было слишком! Я отказался. Что было потом? Потом меня били. Все по очереди. Били жестоко, ногами. Я упал. Затем каждая подходила и вытирала об меня свою грязную обувь. Одна предпочла, чтобы я лизал её сапоги языком. Сапоги были не очень грязные, и я выполнил приказ. Затем, вконец обессиленный, я стал целовать им ноги в чёрных чулках. Девушки смеялись, потом снова били. От моей мужской гордости не осталось и следа – в этот момент я был готов сделать для них всё. Минут так примерно через двадцать одна из них, самая высокая, сказала:

— Отныне ты мой раб. Теперь каждый вечер будешь приносить мне сюда по пять рублей. А если об этом кто-нибудь узнает… – тут она поставила ногу мне на лицо: — Чуешь, чем пахнет?

Немного опомнившись, я поплёлся домой. Матери соврал, что подрался с мальчишками. А на следующий вечер, стащив у неё из кошелька пять рублей, пошёл к кинотеатру. Девушки уже были там. Я отдал «долг» и уже собрался уходить, но тут «главная» из них удивилась:

— Куда? А сапоги мне почистил?

Я был ни жив ни мёртв со страху. Что мне оставалось делать? Пришлось в очередной раз подчиниться. Я опустился перед нею на четвереньки и стал облизывать языком её сапоги. Ещё она заставляла меня потом лизать подошвы её кроссовок или, схватив за волосы, нюхать штаны между ног…

Постепенно дошло до настоящего насилия. Они меня били безжалостно, заставляли воровать. А одна, та, главная — её звали Машкой — заставила в счет уплаты «долга» работать у неё по дому. Машкины родители куда-то уехали, жила она с бабкой, которая целыми днями торговала с лотка на рынке, так что днем квартира стояла пустая. Я выбивал ковры, выносил с балкона на помойку всякий ненужный хлам, собирал на лестничной площадке окурки, драил газетами и песком унитаз (чистящего порошка не было), мыл посуду и полы в их квартире… Машка между тем постоянно находилась рядом и то и дело «напутствовала» меня:

— Только попробуй разбрызгать воду — будешь вылизывать языком.

Или:

— Если плохо вымоешь кастрюли, получишь от меня по кумполу. Понятно?

А однажды, когда я в очередной раз пришёл к Машке домой, она была в короткой джинсовой юбке. Широким движением руки Машка сдвинула со стола грязные тарелки со стаканами и уселась на высвободившееся место. Тут я с удивлением увидел, что под юбкой у неё ничего нет. То есть вообще ничего! Я офонарел! Нисколько не стесняясь меня, Машка широко раздвинула ноги и приказала:

— А ну — лижи!

Я бухнулся перед ней на колени и лизал у неё там. У неё был клитор размеров со сливу, я сосал её клитор.

Потом она часто заставляла меня вылизывать её половые органы и ещё по-всякому. Ставила меня на карачки и, как щенку, давала обнюхивать свои грязные трусы, держа их перед моим лицом двумя пальцами и хрипло хохоча. Как-то раз она приказала мне после этого 100 раз засунуть палец в её щёлку и громко считать при этом. Я чувствовал, как её пизда ходит ходуном, но страх мешал мне расслабиться и получить удовольствие от этого. Когда же я всё выполнил, Машка потребовала, чтобы я облизал этот палец, который побывал у неё в пизде.

Если же я пробовал возражать ей и сопротивляться, она грозилась прижечь мне сигаретой щёки или вообще удавить шарфом, замотать труп в ковёр и выбросить. И я верил, что она так и сделает. А ещё она нецензурно ругалась и молотила меня кулаками – «отрабатывала удар». Кулаки у нее были увесистые, прямо скажу, не девчонские. Она часто ходила с подругами в кино, и их любимыми фильмами были картины «с драками» — с участием Брюса Ли, Чака Норриса, Сильвестра Сталлоне. Помню, эти девушки обращались друг к дружке по именам: Дуська, Нюрка, Глашка, Зинка, но потом я узнал, что по-настоящему их зовут совсем не так. Типа, они просто прикалывались, от нефиг делать.

До настоящего траха с «Машкой» у меня дело так и не дошло, да и не могло, наверное, дойти. У неё был приятель Толик, с которым она спала, здоровенный бугай лет под тридцать, по виду — настоящий уголовник: бульдожья челюсть, узкий лоб, нос приплюснутый, как у боксёра, весь сплошь в наколках. С таким лучше не шутить. Хотя в драку со мной он не лез и крутость свою особо не демонстрировал, всё больше завлекал рассказами о настоящей мужской жизни, о тюремной романтике. Очень заманчиво, надо сказать, это у него получалось. А ещё Толик любил напевать блатные песни — про Мурку там или как мента грохнули. Когда я попробовал пожаловаться Толику, что меня здесь тиранят, заставляют убирать квартиру, он только пробурчал, явно не желая вдаваться в подробности: «В квартире, конкретно, образцовый порядок должен соблюдаться! Как на зоне, ясно? Какой может быть базар? » А однажды он напоил меня водярой до умопомрачения – просто так, смеха ради, очень хотел посмотреть, какой я, когда в жопу пьяный. Помню, пил уже через не хочу — пока меня прям за столом не вырвало.

Ну а Машка… Изобретательной она была, эта Машка, и всякий раз унижала меня по-новому. Как-то раз, в субботу, когда я пришёл к ней домой, там уже сидел набычившись какой-то мальчишка, примерно моего возраста или чуть младше, довольно щуплый, с фингалом под глазом. Сперва я подумал, что это её младший брат, но вскоре выяснилось, что его точно так же, как и меня, «запрягли» – подловили возле кинотеатра и «поставили на счётчик».

Не буду вдаваться во всякие такие подробности, скажу только, что она заставила нас обоих раздеться догола, а потом достала из своей сумочки порнографические открытки и… Короче, мы должны были вдвоем с этим пацаном – его звали Рустам — принимать сходные позы. Типа такой, например: один должен был лечь на пол, а другой — присесть на корточки, прямо жопой ему на лицо. И тот, который внизу, должен лизать сидящему яйца и дырку жопы, до тех пор, пока Машка не скажет: «Хватит! » Хотя лизать Рустаму жопу мне было почему-то не так противно, как подошвы Машкиных кроссовок.

Ещё мы должны были по очереди сосать друг другу хуй и дел

ать после этого анальный секс, прямо у нее на глазах. Короче — офигеть. А она сидела рядом с сигаретой в зубах, командовала и потешалась над нами. Сначала мне не понравилось заниматься сексом с мальчишкой, но потом я как-то втянулся в процесс. Тем не менее мы так с ним тряслись от страха, что даже перепутали трусы, когда одевались после этого – я обнаружил это уже дома, лёжа в кровати. Я эти чёртовы Рустамовы трусы скатал и засунул в карман, а сам взял с полки другие. В тот вечер у меня нестерпимо болела задница, как будто туда палку запихнули.

Вот так и проходила моя тогдашняя жизнь. Я боялся сознаться во всём родителям, боялся расписаться в собственной трусости и малодушии и сам себя презирал. Ну что тут было делать? Меня спасло тогда только то, что отца вскоре перевели на другое место службы, под Саранск. Но я до сих пор с содроганием вспоминаю всё это…

январь 2006 г.