Стенограммы допросов. Часть 11

Запись 1: Информация о материалах будет доступна после 7 октября 1996 года из-за возможного вреда общественной морали. Дата: 7 октября 1946 года.

Запись 2: Ограниченный доступ разрешен. Дата: 8 октября 1996 года.

Шестой человек подозреваемый

(третий допрос)

Дело номер 3302V – 7.

Выдержки из томов 8 – 11 (из этических соображений допрос ведет следовательница)

Следовательница: Вчера мы закончили на получении значков. Было ли другое решение, чтобы их получить без проблем?

Допрашиваемая: Да, в целом, было такое. Например, как-то двое перед Рождеством сразу получили по два значка. А меня потом перевели из казармы.

Это было так. Привели мать с дочкой. Мать была симпатичная, с очень длинными волосами, еще молодая, а дочке было всего несколько лет. Они были совсем новичками в лагере, только что прибыли. Эшелон из Польши прибыл, так кто-то из солдат сразу при разгрузке эту парочку ухватил. Даже в гражданской одежде их еще не переодели. Почему-то даже через осмотр не прошли, так что никому они тут еще не показывались. Поэтому наших порядков они не знали. Что у женщин нет запретных мест. Когда нас увидели, то были в шоке, ведь половина из нас была голышом.

Но им не дали долго нас рассматривать. Сначала решили устроить стриптиз. Велели матери поднять юбку. А она им: "говорит по-польски". Ничего не поняли, конечно, и пощечину ей такую влепили, что она отлетела к стенке. Тут я решила вступиться, тем более в казарме меня уважали. Говорю: "Разрешите перевести?" Разрешили, даже обрадовались. Перевела ей, что она не понимает, зачем поднимать платье. Она со смехом ответила: "Чтобы посмотреть на твои штаны и оценить качество пошива". А я еще добавила про наши порядки. Она подняла подол и повернулась во все стороны. Зарделась только немного – мужчин было много и все смотрели на нее. Штанишки у нее были чистые, светло-розовые, очень тонкие, а резинки из кружев пришиты к шелковым трусикам. Видно, из богатой семьи, если такое белье. И ехала она, должно быть, недолго, не успела испачкать его.

"А сейчас покажи свою грудь!" Она поняла, что ситуация идет не в ее пользу, и краснота на ее лице стала только ярче. Отстегнула пуговицы на блузке и вытащила грудь из бюстгальтера. Бюстгальтер был красивый, розовый, как и штаны, с оборками. Грудь была большая, а соски крупные и темные.

"Теперь снимай штаны и покажи нам свою интимную зону", - обратились ко мне. Я подняла ей юбку, чтобы солдаты видели, как она раздевается сама.

Затем повернулась спиной к ним, приказала нагнуться, раздвинуть ноги и расставить ягодицы. Так что все было видно перед ними. Но солдатам этого было мало. Они приказали ей лечь на стол и поднять ноги. Как только я перевела команду, она сразу выполнела это и широко раздвинула бедра, но только двое-трое подошли посмотреть на ее половые органы. Для них это было не самое главное. Они уже видели все возможные женские органы во всех разрезах. Главное для них было унизить человека, показать, что ты - ничто, а они - цвет нации. Она еще не привыкла к такому обращению и было видно, как она стесняется. А дочь смотрит в сторону, красная от стыда и готовая провалиться сквозь землю.

Затем приказали женщине встать со стола, раздеть дочь и продемонстрировать ее во всех позах. Она сразу же бросилась на колени: "Я сделаю все, только не трогайте ребенка, она еще маленькая!" Солдаты смеются: "Все? И будешь спать со всеми нами? И выполнишь любой приказ безоговорочно?" Я перевожу им это и добавляю, что она напрасно так говорит. Их двое привели в казарму не для того, чтобы оставить дочку в покое. Но она не обращает на мои слова внимания. Она надеется, что если постарается, то как-нибудь обойдется с дочкой. Поэтому она кричит: "Да, да, все сделаю!" "Хорошо," - говорит один из солдат, - "ползи ко мне. Только не пачкай юбку". Она моментально подчиняется. Даже еще выше задрала платье на спине.

Она ползет на коленях, при этом выпятила задницу и активно двигает ей из стороны в сторону. Ее грудь снова выпросталась, они раскачиваются и едва не касаются пола. Когда она приблизилась, он показывает ей пальцем на свой пенис. Без слов она понимает и начинает сосать. Она действительно отдаётся этому процессу со всей душой, вкладывая все себя в него. Язычком она проводит по члену, гладит яйца руками, а задницу еще больше оттопыривает. Она прилагает все усилия, даже сама возбуждается. Промежность поднята вверх, а лампочка с потолка прямо туда светит.

Видно, как она там увлажнилась. Дочка в это время стоит у стены, сжалась вся. Надеется, что о ней на самом деле забыли. Она старается не смотреть на то, как мама унижается. В общем-то она хорошо работала – минут через три уже кончил третий солдат. Это почти был рекорд в казарме. Солдаты имели женщин не считая, но их доставить до оргазма было не так просто. А ей явно мало, она продолжает сосать его, слизывая последние капельки. И с надеждой смотрит ему в лицо – может быть, еще?

Тогда он грубо сказал ей: "Убирайся, затраханная шлюха! Надоела!" Я не только перевела дословно, но и сама оттолкнула ее от его колен. Они обратили на меня внимание и спросили у нее: "Хочешь еще?". Как будто они не видят ее мокрую щель самостоятельно. Она кивает в ответ и опять просит, чтобы дочку не трогали – мне так и не поверила. "Тогда полизать ее" – указывают на меня. "Ведь она женщина, а я никогда... " – "Займись твоей дочкой?" Пришлось им и мне угодить.

Я уже привыкла к нашим отношениям с женщинами в лагере любви, такие встречи были довольно частыми. Лично я предпочитаю общаться с нежными представительницами своего пола, чем с грубыми мужчинами. Даже до ареста иногда задумывалась о таких интимных моментах со своими подругами. Иногда случалось засыпать рядом с одной из них после случайного прикосновения, и это меня заводило. По-моему, я бисексуальна по своей природе. Просто неприятно осознавать, что все это происходит на глазах других людей, под их прикосновениями и комментариями.

Меня разложили на кровати, потянули ноги и подвинули зад к краю. Она стала на колени передо мной и прижалась лицом ко мне. Вид у нее был тот же самый: поднятая юбка на спине, расстегнутая блузка. Так что грудь и голая попа были видны всем окружающим. Она начала лизать меня. Может быть ей даже было неприятно заниматься сексом с женщиной, но она делала свою работу хорошо. Ее язычок проходил по всем складкам, проникал во влагалище. Она даже провела его ниже, между двумя отверстиями. Потом она ласково прикусывала и облизывала складки вокруг клитора. Она отлично выполняла свое задание, словно сама была лесбиянкой.

Меня это возбуждало, я начала играть сосками на груди. Вокруг нас расположились солдаты, наблюдали за нами, фиксировали каждое движение. Кто-то из них решил вмешаться: "Почему ты не стимулируешь ее клитор? Ты не знаешь, где он находится?" Но она не понимала немецкий, поэтому мне пришлось еще раз перевести. Хотя уже было совсем не до разговоров. Так что я одновременно переводила и стонала от удовольствия, это меня даже забавляло. А как будет "клитор" по-польски – я не знаю.

Возможно, у них есть свое выражение для этого. Пришлось на немецком сказать, только произношение чуть изменила. Но она поняла и присоединилась к нему. Это уже стало последней каплей. Я закричала, начала извиваться и ударила ее лобком по носу. Да так сильно ударила, что она отпрянула, держится за нос, а из него текла кровь. Мужчины хохотали, им было забавно смотреть, как она меня унижает.

Тут еще один зритель появился. Из туалета выходит, застегивает ремень: "Ребята, у нас что, туалетная бумага закончилась или что?" В ответ смех, они указывают на нее: "А это что, по-твоему? Тем более дочке будет интересно посмотреть на твою грязную волосатую задницу". Он в ответ ухмыляется и снимает штаны, а она непонимающе смотрит на меня. Перевела и про дочку тоже, она подергалась от этого.

Но к заднице его сразу пристыковалась и начала лизать аккуратно все вокруг ануса. А он специально повернулся спиной к девочке, чтобы ей тоже было видно, как мать унижается. Когда уже стало чисто, она хотела отодвинуться, но он не дал: "Мокро от твоих слюней, – говорит, – давай, протри сиськой". Хоть ей было трудно просовывать грудь между его ягодицами и еще двигаться там, но она все же потерла, конечно же.

Солдаты от всего этого представления уже возбудились. Так что решили серьезно взяться за мать. Раздевать ее до гола не стали, и так все видно хорошо, а в гражданской одежде им было еще интереснее. Уложили ее снова спиной на стол, поставили рядом дочку, а сами выстроились в очередь для насилия над матерью. "Насилия" – я правильно говорю?

С. : Конечно, это насилие, я же вам говорила.

Д. : Их насилуют, а они смотрят, как реагирует их дочь. Они трогают ее повсюду. Занимаются с ней под юбкой. Не только тот, кто занимается с матерью, но и зрители тоже. Мне пришлось найти работу - возбуждать того, кто занимается с матерью, чтобы его член не опускался раньше времени. Они всегда должны были делать это - мастурбировать пенис, ласкать мошонку, вставлять палец в задницу - так что это было привычное занятие.

Но мать решила протестовать видя, что к ребенку пристают, хотя я предупредила ее обо всем этом. Но ей не хватило на долго, так как ей вывернули сосок и она сразу замолчала. Сама она уже была возбуждена до этого, ей немного-немного не хватало. Так что у нее почти сразу начался оргазм. Длительный такой. Ее трахают, а она все время стонет, закатывает глаза. Шея даже покраснела, по лицу течет пот. Дочь с ужасом смотрит на это, не понимает, что происходит с мамой.

Двое людей только что занимались с ней, а дочка оказалась в таком же полураздетом виде, как мать. Подол завернут под поясок, штаны опущены до колен, платье расстегнуто и раздвинуто в стороны. У нее тоже чистые и красивые штанишки, как у матери. Только не розовые, а светло-сиреневые, кружевные. На ней еще одет комбинезон того же цвета и тоже шелковый комплект. Бюстгальтера нет. Он ей и не нужен, груди еще не выросли, только острые сосочки выдаются вперед. Лобок тоже гладкий, прозрачный пушок вместо волосиков. Видно, что губки там плотные и соединены друг с другом, а разрез высокий.

Когда девочка оказалась в такой ситуации, у солдата пропало желание заниматься сексом с матерью. Поэтому ее быстро убрали со стола и отправили дочку туда. Мать, хотя я ее и предупреждала ранее, снова бросилась на колени, возмущаясь: "Я же все для вас делала, даже зад вылизывала, а вы обещали не трогать ее..." и так далее. Я спрашиваю ее: "Переводить? Хуже быть не может". Но она меня не слушает и продолжает жаловаться. Мне приходится переводить, особенно после моего вопроса на меня уже подозрительно глядят. В ответ на это ей был нанесен удар по промежности со всей силы сверху каблуком. Она упала, скрючилась и схватилась за свои гениталии. Когда она замолчала, ей приказали подойти к столу, раздвинуть ноги своей дочери и поднять задницу вверх. Она послушалась, конечно. Как только щель начала раскрываться, девочка тут же прикрыла ее обоими руками, покраснела и так напряглась, что даже пискнула.

А они с серьезными лицами стали обсуждать, девственница ли она или шлюха, как мама утверждала. Обсуждали, конечно, чтобы еще больше унизить мать, мне приказали все буквально переводить. Затем матери приказали руки дочери убрать из влагалища. Она с трудом справилась, и тогда она схватилась за свои органы. По одному начали подходить к девочке, заглядывать во влагалище, трогать и определять наличие разрыва плевы. Причем один говорил, что она девственница, а другой якобы не соглашался. Большинством голосов все же решили, что девочка еще нетронута.

Тогда бросили жребий о том, кто лишит ее девственности. Выпал Генриху, а он всегда придумывал какие-то извращения. Я тут же поняла, что простым изнасилованием ребенок не отделается. И так и получилось.

Вначале ей закрыли глаза, чтобы она не понимала, что происходит. Затем ее поставили на стул лицом к спинке, надели наручники и привязали ее щиколотки к сиденью веревкой. После этого Генрих разделся, залез под нее на стул и завел ее связанные руки вокруг своей шеи. Получилось так, что она как будто сидит на члене с раздвинутыми ногами и при этом обнимает солдата. Девочка почувствовала это и попыталась вырваться, закричала: "Мама, помоги!" Я перевела, они засмеялись. А мать даже не решалась подойти к ней. Правильно, кстати.

Только тут произошла оплошность. Когда Генрих раздевался, у него еще было стоять, а как он забрался на стул, то все – половина шестого. Ему было приказано матери самой залезть между его ног и ртом подрачить. Она честно старалась, но все равно ничего не получилось, только еще одну трепку ни за что заработала. Генриху пришлось вылезать под общий хохот.

Второй раз бросили жребий. Удачнее. Тому, кто забрался под девочку, хорошо стало. А вот Генрих решил отыграться на дочке за свое промах. Он взял плетку и стал бить девочку по заднице. Она начала кричать, прыгать вверх-вниз. В первые же прыжки сама на член и нанизалась. Правда, мать помогла в этом. Ей приказали оставаться у стула снизу и направлять пенис туда, куда нужно. Так что можно сказать, мама сама лишила дочку ее девственности. Мне ее нужно было слушать, хоть как-нибудь они тогда сумели бы.

Так что у девочки уже член вставлен, но Генрих все равно продолжает бить ее. А она от ударов плетки даже не чувствует боли в промежности, вероятно из-за того, что влагалище короткое и матка возможно разрывается. В любом случае, она продолжает прыгать вверх-вниз в такт ударам. Солдат сидит на стуле, ему хорошо, даже не нужно двигаться, девочка сама его трахает. Только когда он начинает кончать, немного движется сам. Затем его заменяет другой, а мать по-прежнему помогает. Так через нее проходит человек 6-7, пока девочка не потеряла сознание. Она тут же ослабла и повисла на следующем солдатике, никакая плетка не помогла. Но нам всем было хорошее вознаграждение - 5 жетонов. Они получили по два, а один достался мне за знание языков.

Однако для меня главное не было получить жетон, а то, что обратили внимание на меня как на хорошую переводчицу. Руководство узнало об этом и долго решало, что со мной делать. Через неделю они наконец приняли решение. Меня отвели в управление, где целый день проверяли мои знания идиша, русского, чешского, венгерского и южнославянской группы языков. Кажется, еще что-то тоже. Для этого вызывали заключенных из бараков. К вечеру все закончилось, и они остались довольными. Так завершилась моя казарменная жизнь, я пошла "повышаться". Итак, около месяца я работала в сексуальных услугах, а с Рождества стала переводчицей в отделе конфискаций.

С.: А с девочкой что случилось? Она выжила после того, как столько солдат прошли через нее?

Д.: Да, выжила! Через день уже была свежая как огурчик. Только они с матерью очень оголодали. И начали устраивать представления вдвоем. Если получалось хорошо, они получали жетоны за это.

С.: "Представления"?

Д.: Да. Мать девочки выступала перед солдатами. Она выучила десяток слов по-немецки, преимущественно неприличных. Так их обучали. В основном, как у женщин называются разные части тела. Сама, кажется, не знала, что это ругательства. Поэтому представления проходили особенно смешно. Дочь стояла рядом и подводила к какому-нибудь солдату: "Мы - две распутные шлюхи подсосанных". Было такое одетие у девочки при этом кое-какое. А мамаша уже была готова к представлению. Пуговицы на блузке были расстегнуты до самого низа, грудь выпячивалась, юбка была поднята выше пояса. Брюки так плотно прилегали, что через них можно было видеть край чулка. А рукой она еще показывала свою «мохнатку» солдатику.

Обычно смеются над ее акцентом, поддразнивают и говорят: "Ну, начинай уже". Тогда она переключается на свою дочку. Она пристегивает платье, снимает штанишки и все время болтает. Показывает, где у девочки находится щелка и из каких частей она состоит. При этом предлагает: "Попробуйте, какая у нее дырочка мягкая и вкусная". Сама в это время мысленно называет все прелести своей дочери ласковыми словами. На самом деле последняя проститутка стеснилась бы произнести все эти слова. А девочке, хоть она уже прошла через столько всего, по-прежнему стыдно. Она краснеет и пытается закрыться от всех, это нравится солдатам. Тогда мать отводит ее в укромное место и делает еще более откровенные обнажения. Кладет ее на стол или колени солдатам, раздвигает ноги и снова приглашает всех: "Пожалуйста..." "...", "...", "...". Моя дочь всегда очень рада вашему "...". А если кто-то из солдат выражает готовность, она сама достает его член и засовывает в девочку. Она также помогает им трахаться, прижимаясь к ним, например, грудью. И в это время зазывает следующего кандидата. Если не удается найти партнера для дочки сразу, то она водит ее по всей казарме. Останавливается перед каждым солдатиком и начинает раздевать ее, хвалит ее. Как только они проявляют хоть малейшее внимание, она устраивает лесбийское представление. Девочка как-нибудь так устраивается, что все ее интимные места открываются перед зрителем. Сама опускается над ее ртом и приказывает лизать. Девочка стесняется этого - и за себя, и за мать - но подчиняется. А родительница полностью погружается в экстаз от язычка своей дочери. Перед солдатом она дрожит и кончает настоящим оргазмом, не притворяясь видно со стороны. Так что они выжили в казарме. И не плохо устроились, часто получали жетоны.

С. : Вас, значит, перевели в отдел конфискаций.

Д. : Да, но там атмосфера была ужасная, с казармой нельзя сравнить. Солдатики в основном были нормальными людьми. Но они любили развлечься, посмотреть на голых женщин, заглянуть в "... ". Иногда издевались над женщинами. Но все было в рамках приличия, без лишней крови и убийств.

С. : А "велосипед"?

Д. : "Велосипед" не стоит учитывать, он был для развлечения, не для пыток. Когда сама находилась в казарме, я этого не чувствовала. Казалось, нас сильно унижали, лишали человеческого достоинства. Только потом поняла, что может быть и хуже. В отделе конфискаций все было совершенно иначе...

Задача этого отдела заключалась в обыске прибывающих заключенных и изъятии всех ценностей. Главным там был штурмбаннфюрер Вельтов. Он так организовал дело, что занимались этим не солдаты, а "зеленые".

С. : Уголовники?

Д. : Да, заключенные с зелеными треугольниками (на левой стороне груди и правом колене обозначались уголовники). В основном это были мужчины - русские, австрийцы. Их выбирали из 7-го мужского барака, самых опасных. Если кто-то был похож на другого человека, его не брали. У них всех были какие-то ужасные черты лица. Вы читали Ломброзо?

С. : Нет, только слышала.

Д. : Жаль. Он был прав - вся внутренняя сущность снаружи отображается. Зеленые все были искаженными, с разными глазами, всегда небритые. Но сколько жестокости в них... И таким людям полная власть над беззащитными женщинами. Представляете? Мне приходилось помогать этим уродам, переводить для них. А они даже по-немецки двух слов связать не могли. Поэтому все разговоры шли со мной. Когда толпа приходила в отдел, мне нужно было выйти к ним. Объяснить, что все ценные вещи - любые деньги, кольца, серьги, цепочки - нужно добровольно сдать персоналу. Иначе будет плохо. Нельзя никак их прятать. Если у кого-то есть золотые или платиновые коронки и зубные мосты, они также должны сообщить об этом. Но, к сожалению, меня не очень слушали. Считали, что я тоже одна из их учительниц, хоть и в лагерной одежде.

С. : Вы упомянули "коронки". Их у живых тоже изымали?

Д. : Да, у тех, кого отправляли из отдела прямиком в газовую камеру. Кстати, очень жестоко снимали. Не стоматологическим инструментом, а пассатижами. Вместе со зубами. Пассатижи всегда были грязные, засохшей кровью. Но это еще не все...

С. : А что еще? Расскажите подробности, ведь вы самый ценный свидетель – вы все видели.

Д. : Там было 4 больших комнаты. Если приходила небольшая группа, их осматривали только в одном помещении. А если приезжал эшелон, то сразу во всех комнатах и дополнительно организовывали по два места. Я все время должна была бегать по отделу как огорелая. Постоянно слышно: "Айрин, подойди! Вайсер, ко мне, задержалась что ли?! Айрин, черт возьми, сколько еще ждать?!" И так всегда.

Но сначала расскажу о том, что по инструкции они должны были делать с заключенными, хорошо?

С. : Да, конечно.

Д. : Женщину вызывают, и она должна первым делом добровольно предъявить и отдать свои ценности, если они есть, конечно. Затем перед конфискаторами раздевается. По одной вещи снимает их для проверки. Их задача – общупать все шовчики, заглянуть в карманы, осмотреть особо обувь – вдруг что-нибудь спрятано. Когда она полностью разделась, ей проверяют рот, волосы, уши. Затем сажают на гинекологическое кресло. Если кресло занято (что бывает при большом количестве людей), то стояли стулья без сидений.

У этих стульев были нарастившие передние ножки, они были такого наклона, что держались только прислоненные к стенке. Так что женщина с расставленными ногами либо садится в кресло, либо на такой стул. В нее вставляют зеркальный расширитель со светом. Сначала во влагалище, потом в прямую кишку. Проверяют – нет ли чего-то спрятанного. Кстати, расширители тоже все были грязные, от кала, выделений и прочего. Их даже не смывали, сразу вставляли из одной женщины в другую. А затем, после осмотра – найдено или нет, все равно должны выдать лагерную одежду и отпустить, а конфискованные ценности сдать.

Но идеальная гармония существовала только на бумаге. Найденное – они передавали, но куда девалось после этого? А вот что касается лишения одежды, особенно – освобождения от нее, все было по-другому. Главным образом с теми, кого отправили в газовую камеру, в основном еврейками. Кажется, раньше, до 44-го года им запрещалось изнасиловать расово неполноценных, можно было получить черную полоску. [Черная полоска, пришитая вокруг треугольника обозначала расовое осквернение, считалось особенно жестоким – прим. ]

Но еще до того времени, когда я попала в отдел, начальство как-то пересмотрело свое мнение. Поскольку им осталось жить всего пару-тройку часов, с ними можно делать что угодно. Совсем что угодно, абсолютно без ограничений. Именно этим заверяли и нет никаких ограничений! Представляете? Молодым и красивым еврейкам особенно плохо приходилось. Или тем, кто пытался что-нибудь скрыть... Что с ними только не делали! Что касается изнасилования, так это еще полбеды, женская доля всегда была такой... Но ведь до самой смерти унижали!

С.: Я чувствую, сейчас начнутся самые ужасные истории. Давайте мы прервемся, мне уже больше не выдержать.

Д.: Давайте прервемся. До свидания.