Трибадия на Каракубе

Комедия в двух действиях /с шутками/

/трибадия – романтические отношения между женщинами/

Персонажи:

АНЖЕЛА – женщина 42 года;

ЛИЗА – женщина 33 года;

ИВАН ПЕТРОВИЧ – дедушка Лизы, 73 года;

ЖОРА – его близкий друг, 67 лет.

1-е ДЕЙСТВИЕ.

Перед нами интерьер хаты. В комнате темно, только светится шкала маленького радиоприемника, играет тихая музыка на одной из радиоволн с текстовой информацией.

Слышится стук в дверь и мужской голос: "Анжела, Анжела!" Дверь скрипит и появляется силуэт ИВАНА ПЕТРОВИЧА.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Анжела. Анжела - а. Анжелина Владимировна. /Проходит и останавливается у порога второй комнаты, где есть слабый свет в углу под потолком - это лампадка под иконами./ Так это же я – Иван Петрович. /Идет в глубь комнаты, / Анжелина Владимировна.

В открытых дверях появляется силуэт АНЖЕЛЫ.

АНЖЕЛА: Кто там? /Пауза./ Я спрашиваю – кто там?!

Слышен грохот и разбивание чего-то на куски/.

АНЖЕЛА /испуганно кричит/: О – о – о – о!!! /Исчезает за дверью, кричит/ Иван Петр – о – вич!!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Я здесь! Я здесь - а! Долбаную мать! /Движется к двери. / Это я здесь! /Прячется за дверью/.

Рассветает. Теперь мы видим, что это раннее утро. Слышен смех. Входит ЛИЗА, за ней ИВАН ПЕТРОВИЧ с ведром в руке. Они смеются.

АНЖЕЛА: Боже, как вы меня напугали.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А я проснулся и подумал - пойду-ка я пораньше и разбужу ее..., а то сегодня же праздник - соседи из архаровского колхоза могут нагрянуть и подоить корову для водки.

ЛИНА: Хе – хе, у глупцов мысли сходятся!, я тоже подумала и встала очень рано.

/Смеются/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Вот, будь ты неисправимая. Зажги свет.

ЛИНА: Нет электричества, /щелкает выключателем/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А радио работает.

ЛИНА: Оно от батареек. У меня свеча в руках, сейчас зажгу.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Я думал, пока шел к тебе из дома, дали свет на праздник – рассветом.

ЛИНА/зажигает свечу/: А может здесь – уже не праздник?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну что ты, . . День Победы! Чего это ты говоришь.

ЛИНА: Так все же разделяем, так и не можем поделить: флот, язык, писателей. Вот поставьте ведро сюда, на стул: Сейчас я быстро вылью и процежу:

Он ставит ведро с молоком на стул. Она подставляет пустое ведро, накрывая и завязывая его марлей.

В окна брызнул солнечный свет. Теперь перед нами видны большие сени /или вторые/, со старыми фотографиями на стене, с печью, которая служит и перегородкой с комнатой – где мы видим икону, в левом от нас, дальнем углу. Сразу после иконы – у дальней стены: шифоньер. Прямо к нему приставленная высокая кровать, стоящая вторым изголовьем, что в головах, прямо к задней части печи /кровать с еще не заправленной постелью после сна/, рядом с кроватью, в головах, старый этажерка из бамбука, с книгами и тетрадями. Посередине: опрокинутый стол со светло-цветной скатертью. В больших сенах на печи горит свеча, на дальней стене – раковина/ На маленькой скамеечке стоит портативное радио. Вся хата внутри побелена.

ЛИНА, высокая стройная /иногда слегка пригибающаяся/ женщина, с крепким шагом ног, одетая во всё черное /шерстяной свитер с длинным рукавом, юбку до щиколоток, ботинки и черный шерстяной платок, закрывающий ее лоб, щеки и шею/, переливает молоко из одного эмалированного ведра в другое, через марлю.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/в расстёгнутой фуфайке, сапогах и фуражке на голове, проскальзывает в комнату. ., поднимает стол и оглядывает полы вокруг себя/: Ах, ты ж, ёж колючий!

ЛИНА: Что там? Зачем вы туда прошли?!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А с чем это баллоны были?

ЛИНА: Какие баллоны?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, банки трёхлитровые.

ЛИНА: С водой. Это я для сирени отстаивала. Что, разбились?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да. Мать честная! Надо тряпку и веник. /Собирает осколки/.

ЛИНА: Вы осколки вон – в шлаковое ведро соберите. ., а я сама там приберу.

ОН берёт у печи ведро и идёт собирать осколки. ОНА приносит, из первых /маленьких/ сеней, трёхлитровые стеклянные банки, снимает с ведра марлю и большой белой кружкой наливает молоко из ведра в банки, закрывая их полиэтиленовыми крышками, и ставя на печку.

ЛИНА: Утренняя зорька выдалась на славу. Небо ясное. Погода сегодня должна быть хорошей.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Это у нас на работе был один. Ребята были у нас заядлые рыбаки. ., а он так – не интересовался. ., но выпить был большой любитель. Вот этим – то, ребята и сманили его с собой на рыбалку, для смеха. Ага. Ну и поехали в ночь. Поужинали, с этим делом, как полагается, и ко сну укладываются. ., а он видит, что ещё! осталось, какой же сон?!. А они ему говорят, – это на утренней зорьке – как полагается. Он, бедолага, всю

ночь вскакивал и будил их. А они ему, – да спи ты, зорька ещё не началась! Ага. Просыпается он от страшного шума и мата. Они на него, – что ж ты нас не разбудил?! Зорька уже прошла! – А он со сна от солнца щурится, – Да ну её на хрен, вашу зорьку, её не поймёшь – то она ещё не началась, то она уже прошла!

Радуются. Он выносит во двор емкость с осколками; она берет тряпку, емкость, веник, совок и отправляется убираться в комнату. Он возвращается на крыльцо, ставит емкость у печи и гасит свечу спичечным коробком, лежащим на плите.

Иван Петрович (заглядывая в дверной проем): Я принесу тебе цилиндры, у меня есть:

Лина: Да ладно.

Иван Петрович: А что, все равно они мне уже не нужны.

Лина: Вы лучше налейте из оцинкованной емкости пару цилиндров воды, там за дверьми. Пусть отстоится.

Иван Петрович: Есть такое дело. (Выносит из небольшого крыльца две трехлитровые банки и наливает в них воду из емкости.) А зачем ты ее отстаиваешь?

Лина: Сирень люблю. Скоро распустится.

Иван Петрович: Так я же тебе говорю – нашу воду – то нечего отстаивать.

Лина: Почему?

Иван Петрович: По составу и свежести. Отстаивают от примесей, а их в нашей воде нет. А то, что я слышал, так это то, что нужно сирень ставить в кипяток.

Лина (возвращаясь на крыльцо и убирая инструменты): Я знаю, но печь из-за этого топить глупо, а чайник у меня маленький, да и электричества у нас почти не бывает, не мне вам рассказывать.

73.

Иван Петрович: А у меня большой есть.

Лина: Что?

Иван Петрович: Электрочайник.

Лина: А-а (идет с емкостью и тряпкой во двор).

Иван Петрович (ей вслед): Могу принести. Дадут же свет хоть к вечеру – то. (Про себя) Ужасные люди!

Лина (возвращаясь, радостно кричит и хлопает в ладоши): А-а-а-а!!

Иван Петрович: Что?!

Лина: Сирень распустилась!

Иван Петрович (шутя): Так ты сошла с ума.

ЛИНА: Да – а!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, пропало дело.

ЛИНА: Та – ак, сейчас застелим свежую белую скатерть, /моет руки под рукомойником/:

ИВАН ПЕТРОВИЧ/напевает/: "Скатерть белая залита вином, все цыгане спят непробудным сном:"

ЛИНА/подхватывая песню, идёт в комнату/: "Лишь один не спит – пьёт шампанское, за любовь свою – за цыганскую!. . /Теперь она заправляет постель/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А что ты всё в чёрном ходишь? Бабка Дуся уж год как померла, . . ещё в том апреле.

ЛИНА: Можно подумать, я по бабке траур ношу. Я же не мужа схоронила, чтобы траур носить.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А кстати, замужем – то ты была или есть, . . всё никак тебя не спрошу?

ЛИНА/весело/: У меня же два сына, Иван Петрович!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та знаю. Хотя – а, не точно. Раньше, к бабке Дусе, на лето, приезжали разные внуки да правнуки: А какие, чьи: У неё ж – у старой – ничего не дознаешься – молчить да ворчить. Казачура ещё та.

ЛИНА/весело/: Ха – ха – ха! А вы, каких кровей будете? /Вышла, взяла две банки с водой и понесла в комнату, поставила на стол/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Та и я ж – из донских. Аксайский я.

ЛИНА: У – у, так мы земляки!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как земляки?

ЛИНА: Ну, я ростовчанка, а Аксай рядышком.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/задумчиво кивает/: Да – а – а. /Перевёл разговор/, а коров – то, я смотрю, в хуторке совсем не осталось. Да – а. Сегодня, значит, Михею выпало пасти.

ЛИНА/останавливаясь в проёме между комнатой и сенями/: Иван Петрович!. . А у вас есть?. . Ну, . . как их называют, /пытается вспомнить с помощью пальцев рук и ладони/: садовые ножницы, вот?

Иван Петрович: О, интересно. Может, я срежу сирень?

Лина: Да.

Иван Петрович: Я могу это сделать легко.

Лина (решительно): Нет, я сама. У вас есть садовые ножницы?

Иван Петрович: Ломают сирень руками, как ты не понимаешь. А потом уже можно использовать ножницы, чтобы она выглядела аккуратной.

Лина (недовольно): А я хочу использовать садовые ножницы. У вас есть такие или нет?

Иван Петрович: Да, есть. Сейчас принесу.

Лина: Вот и отлично, вы можете забрать молоко для себя и принести мне ножницы (ставит банки с молоком в сумки).

Иван Петрович: Кстати, мне нужно переодеться и привести себя в порядок. Ведь внучка придёт поздравить меня со Днём Победы, а я выгляжу неопрятно.

Лина: Ваша внучка из Ростова?

Иван Петрович: Да, Анжелика. Она приезжает каждый 9-й мая и поздравляет меня.

74.

Лина: Какая молодец, у вас хорошая внучка (подает ему полные сумки).

Иван Петрович (берет сумки): А купоны нужно взять?

Лина: Неважно, возьмите и купоны, и рубли.

Иван Петрович: Можно выключить приемник? Не нужно тратить батарейки напрасно.

Лина: Не нужно отказываться от людей, Иван Петрович (толкает его ладошками в спину), а новые батарейки всегда можно купить.

Иван Петрович: Ты всегда удивляешь (уходит).

Лина: Он дает прокурора, а мы мотаемся.

Пауза.

Лина возвращается, проходит в комнату. Снимает с головы черный платок, из-под которого вырываются золотые локоны. Снимает черную кофту и черную юбку. Вытаскивает из-подюбничек. Бросает все на кровать. Идет в прихожую к раковине, одетая только в черный лифчик и юбку. Умывается, расчесывается, глядя на небольшое

висящее на стене, у рукомойника, зеркальце. Возвращается в комнату, достаёт из шифоньера белую плотную шёлковую блузку с длинным рукавом и надевает её на себя,

заправляя её в чёрную юбку. Смотрится в зеркало – на двери шифоньера.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/входит, запыхавшись, с садовыми ножницами в руках/: Лина! Вот я принёс ножницы. ., вот, на печку кладу. /Лина выходит к нему. / А я побежал. Приехала внучка. ., да так рано, . . я не готов, а она с огромным букетом цветов, с выпивкой, а с ней эти её – крутые – на машинах: И надо ж угостить: Так что, прости, я побегу.

ЛИНА: Конечно – конечно. Мне больше ничего не надо.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Побегу /ушёл/.

ЛИНА/беря в руки садовые ножницы/: Секаторы! – во – от, вот то, что надо /рассматривает свою поднятую руку, изящно играющую с ножницами. Громче делает звук приёмника, из которого доносится какая – то лёгкая музыка, и уходит во двор/.

В хате никого нет. Но вдруг загораются лампочки и в сенях, и в комнате. И в хате стало вдвойне светло. ЛИНА возвращается с большой охапкой сирени, купаясь лицом в её цветах. Проходит в комнату и начинает расставлять ветки сирени, опуская их в воду. Потом, обращает внимание на громкую говорильню, по приёмнику, рычит, затыкая уши ладонями рук: "А – а – а!" Идёт, делает звук тише и возвращается в комнату, к цветам.

ЛИНА/видит вдруг, что горит лампочка/: О! Солнце взошло, и свет дали.

Раздаётся стук в открытые двери и женский голос: "Сосе – едка. " ЛИНА замерла в комнате.

ЛИКА, /входя в сени, неся перед собой большой кипятильник. На ней очень коротенькая юбочка светло – салатного цвета, золотой, приталенный жакетик, с длинным рукавом, серебряно – золотистые босоножки, на высоком каблучке. Рыже – красная высокая причёска, с коротким чубчиком и свисающими завитушками по краям лба. Она всегда выглядит молоденькой девочкой с осиной талией. / Где вы, соседка?!. Вам дедка кипятильник

Она проходит через проходную в комнату и замечает Лину. Останавливается на месте и, чувствуя, как-то странно слабея, опускает глаза и медленно садится на пол.

Лина бросается к Лике, поднимает ее на руки и кладет на кровать. "Лика. Лика, что с тобой? Что произошло?" - восклицает она. "Лика. Малышка! Боже мой, что делать?" - она начинает ходить по комнате взад и вперед. "Господи!" - шепчет она. Затем она подходит к Лике снова, прижимается к ее груди, слушает сердцебиение. Обморок.

Расстегивая жакетик на ней, Лина достает из шифоньера лоскут ткани, обмакивает его в ароматную воду с сиренью и начинает прикладывать лоскут к груди Лики, к ее лбу, снова к груди. "Малышка... Просыпайся уже..." - шепчет она: "Малышка!"

Иван Петрович шумно входит в комнату. Он одет в белую сорочку, светлые брюки и туфли, а на голове носит фуражку.

"Ну что, девчонки, познакомились?" - спрашивает он, входя. "Это моя внучка!" - он ошарашен от увиденного. "Что? Что случилось? Что с ней?"

"Обморок", - отвечает Лина твердым голосом.

"Какой обморок?!" - возмущается Иван Петрович.

"Потеряла сознание", - произносит Лина шепотом.

"Господи, Боже мой! От чего же?!" - встревоженно спрашивает Иван Петрович.

"От паров бензина", - отвечает Лина.

"Каких паров?" - не понимает Иван Петрович.

"От выхлопных газов автомобилей. Дорога оказалась опасной для ее здоровья. Пойдите уже домой, Иван Петрович!"

Лика открывает глаза и протягивает руку к Лине, к ее золотистым волосам. "Я знала... Я чувствовала..."

"Анжелика, моя девочка, что с тобой?!" - волнуется Иван Петрович.

Лина обращается к Лике: "Так вы Анжелика?! О, у нас такие имена."

Лика говорит Лине: "Прости."

Лина подскакивает: "Иван Петрович, спасибо за ножницы!" - она протягивает ему ножницы и кипятильник. "Кипятильник больше не понадобится. Идите, вас ждут гости." - она выключает свет и уходит.

ИВАН ПЕТРОВИЧ /Лике/: Как ты, Анжела? /Подаёт ей руку, подставляет плечо/.

ЛИКА, /Поднимается/: Всё окей. Ноу проблем. Ой, сирень!. . Какая прелесть! /Опускает лицо в цветы. / А – а – а – весна – а! Но в комнате, почему – то, прохладно.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А ты застегнись: И пойдём, . . а то там твои товарищи: За стол бы надо: – угостить людей.

ЛИКА: А им пить нельзя – они за рулём.

ИВАН ПЕТРОВИЧ, /внимательно глядя в лицо Лики/: Ты как, нормально, Анжела?

ЛИКА: Да что ты дед суетишься, просто беременная я. Дорога растрясла, . . кипятильник "чижёлый", . . вот меня здесь и:

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как бере: /внимательно осматривает её/??

ЛИКА/небрежно, но изящно отодвигая деда в сторону/: А что ж это – праздник, а у вас ни пирогов, . . ни кренделей, . . никакого другого угощения: /проходит в сени, осматривая хату/.

ЛИНА/Лике/: Что, начальник, условный рефлекс проснулся – шмонать потянуло?

ЛИКА/нараспев/: Тянула не я – а – а.

ЛИНА: А бурлаки. – На Волге.

ЛИКА: Ага. На картине Репина "приплыли".

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Что вобще??.

ЛИКА: Ладно, дедушка, пойдём, а то уж солнце к зениту. /Обняла его за талию. / Помнишь, как наша бабка Лена пела, /запела/: "Самолёт летел, колёса тёрлися – мы не ждали вас, а вы припёрлися"! /Уходят/.

ЛИНА, оставшись одна, постояла так, насупившись. Потом, широким шагом прошла к кровати и твёрдо села на неё. Лицо её серьёзно и сосредоточено. Но вот она резко встала, подошла к шифоньеру, открыла дверцу, посмотрела на своё лицо в зеркало, закрыла дверцу. Прошла к рукомойнику, побрызгала водой на лицо, похлопала себя по щекам ладошками. Вдруг шагнула к двери, захлопнула её и закрыла на крюк. Прошла в комнату, села на кровать. Потом, легла на неё – затылком на подушки. ., но их много – целая горка, . . разбросала их по постели. Умостила голову. Глянула на сирень, . . вскочила, понюхала цветы. Выпрямилась. Широко зашагала к двери, отбросила крюк, вышла в малые сени, хлопнула там дверью, загремела засовом, вошла в большие сени, захлопнула дверь, набросила крюк. Выключила приёмник. Пошла, легла на кровать. Стала бросать себя с одного бока на другой. Села. Потянулась к сирени, окунула лицо в сирень.

Она выпрямилась и встала, оглядываясь через окна. Открыла шкаф и стала извлекать и рассматривать различные предметы. Сняла с себя юбку и бросила ее на кровать. Затем сняла черные обтягивающие трусы и надела узкие черные трусики. Сняла белую кофту и бросила ее на кровать, заменив лифчик; надела пояс и черные чулки со сеткой, застегнув их, затем обула высокие туфли на каблуке. Она начала вертеться перед зеркалом, делая легкий макияж и периодически оглядываясь в окно. Затем она сняла туфли, вернула черную юбку, черную кофту, черные ботинки и завязала голову и шею черным платком. Белую кофту, туфли и теплые трусы положила в шкаф, поправила постель и направилась к дверям.

В комнату громко вошел Иван Петрович, держа полные бутылки в руках, а за ним Лина с двумя плетеными корзинами, наполненными свертками.

Иван Петрович: Мы пришли к тебе, соседка! Не прогонишь? День Победы - мой день, поэтому я имею право!

Лина испуганно огляделась и ответила: А что насчет ваших гостей?

Иван Петрович: Она их отправила. Пусть уезжают. (Проходит в комнату и ставит бутылки на стол).

Лина зашагала в комнату за ним и взяла один банкет с фиалками: Иван Петрович, одна из этих бутылок с фиалками - ваша. С праздником! Здоровья и всего наилучшего.

Иван Петрович взял банку и сказал: Я даже успел подстричься. (Подставляет щеку).

Лина, смеясь, поздравляет его, целуя его три раза в щеку.

Иван Петрович: А теперь - очередь за тобой. (Приближается к ней губами).

ЛИКА: Алаверды.

ЖЕНЩИНЫ смеются.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Свои цветы я поставлю вон туда – на печку /идёт в сени, ставит банку. / Анжела, корзины разбираешь ты, поскольку знаешь – где, что.

ЛИКА разбирает свёртки и накрывает на стол.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Но сперваначалу выпьем мировую. Я? Натюрлих? Лина, давай стопки.

ЛИНА, /доставая из шкафчика, в сенях, стопки/: Какую мировую?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Анжелка мне всё рассказала.

ЛИНА: Что рассказала?!

ИВАН ПЕТРОВИЧ/берёт у Лины стопки, поласкает их под рукомойником/: Дорогая моя девочка, в нашей стране:

ЛИНА: В бывшей нашей стране.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/ставит стопки на стол/: Тем более, что в бывшей – всегда: одни были по одну сторону колючей проволоки, другие – по другую её сторону. ., а потом, менялись сторонами. /Наливает водку в стопки. / А тем более, вы встретились в тюремной больнице. Или, как у нас там говорят – на больничке.

ЛИНА: У нас! там. Говорят.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Я, конечно, ничего не знал – у бабки Дуси никаким слухом не разживёшься:

ЛИНА, /передразнивая/: Казачура ещё та.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да – а, ха – га. А уж о таких! вещах, . . ну что ты. И правильно. Поддерживаю. А то, что Анжелика работала медсестрой в спецбольнице, я, конечно,

знал, . . ну и что. Вас ист дас? Короче, берите стопки и выпьем мировую: мирись, мирись и больше не дерись.

ЛИКА: Тогда уж надо пить на брудершафт /подходит со стопкой к ЛИНЕ/.

ЛИНА: Я водку на брудершафт не пью.

ЛИКА: У нас вот и шампанское есть.

ЛИНА: Вот когда дойдёт очередь до шампанского, тогда и будет брудершафт, /выпила залпом свою стопку/.

Иван Петрович: Как здорово, пьем со Ликой!

Лика: Я не хочу пить водку.

Лина: Откройте Coca-Cola для ребенка. (Идет в сени и берет открывалку)

77.

Иван Петрович: Да, дайте открывашку.

Лика: Почему открывашку? - Открывалку.

Иван Петрович (Лине): Дай стаканы для этой колы, чтобы не пролить.

(Лина идет и приносит стаканы)

Лика: А что, у вас кто-то умер? Или так сейчас на Украине ходят? (Указывает на одежду Лины)

Иван Петрович: Я ей уже говорил сегодня. А теперь полагается за День Победы! (Наливает)

Лика: Может, предложите гостям сесть?

Лина: Вы всегда успеете сесть, как замечал ваш дедушка.

Иван Петрович: Ну да ладно, весь колхоз разграбили и ничего.

Лина: Хорошо. Присаживайтесь, дорогие гости. (Подаёт два венских стула и себе табурет. Садятся)

Иван Петрович (Лине): Ты хотела сказать "учитывая пожелания"?

Лина: Нет, я сказала то, что сказала.

Иван Петрович: За Победу!

Лина (заговорщицки): За нашу победу! (Чокается со Иваном Петровичем)

(Лина и Иван Петрович пьют. Он закусывает, она запивает Coca-Cola. Пауза)

Лика: Хорошо тут сидим.

Иван Петрович: Да-а-а.

Лика: Дед, у тебя картошка варится.

Иван Петрович: Верно, а то все эти иностранные блюда не по нашему вкусу. Хотя ничего. Сейчас отбегу и принесу картошку.

Лика: Давай ешь, Ангелина Владимировна может зайти.

Иван Петрович: Что? Она же ничего не знает там. (Удивленно смотрит на внучку) Чего?

ЛИКА: Ну, как же, одним бизнесом занимаетесь: Молочным, как я уже поняла.

ЛИНА: Петрович, в Евангелии говорится, – не мечите бисер перед свиньями. Петрович, зачем мечешь бисер? Пойдём за картошкой вместе, /обнимает его, поднимает с места и, они идут к выходу. Она запела/ "Шумел камыш, дере – е – евья гнулись!. . " /ЛИКЕ/, а ты, Малявка, пока "ради – ва" послушай, /включает на ходу приёмник/.

Ушли. ЛИКА осталась одна. Она встаёт, смотрит в окошки, идёт в сени – недолго рассматривает фотографии на стене, оглядывается по сеням; идёт в комнату, открывает шифоньер, роется там, рассматривает какие – то вещи, опять роется. ., закрывает шифоньер. Заглядывает под кровать. Смотрит в окошки. Делает приёмник тише. Снова открывает шифоньер и залазит руками ещё глубже, слева, где полки. Снова закрывает. Ходит по хате, заглядывая в окошки. Подходит к столу, выпивает свою стопку водки, запивает кока – колой, идёт к двери, но быстро возвращается и садится на свой стул, принимая эпатирующую позу.

Входит ЛИНА с бокалами в руках, без платка на голове и ИВАН ПЕТРОВИЧ с парящим чугунком в руках.

ЛИНА: Идёт картошка в чугуне и бокалы под шампанское!

ЛИКА: Оригинально.

ЛИНА: Да. Будем есть картошку прямо из чугунка.

/Иван Петрович ставит чугунок на стол/.

ЛИКА: А масло – то у вас есть?

ЛИНА: Никакого масла, это вредно для фигуры. Правильно я говорю, Петрович? /Коснулась щекой его щеки, проползла телом по растерянному Ивану Петровичу и усадила его на стул/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Н – ну – у, не знаю, . . кому как.

78.

ЛИНА, /обратив внимание на пустую стопку Лики/: О! Кто-то уже выпил без нас. Скрытно под одеялом. Малышка, что ли?. . Ма – ля – вка. /Села на колени Ивану Петровичу, лицом к ЛИКЕ, положив руку ему на плечо./ Петрович, почему ты не снимаешь свою неприятную фуражку? У тебя же такие прекрасные волны из волос на голове! /Сняла фуражку и надела ее себе на голову./

ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: А почему ты все время называешь ее Малышкой?

ЛИНА: Это же ее настоящее имя. В больнице они ее так называли – Ма – ля – вка.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Невероятно, девочки.

ЛИНА: Так что, Малышка, слышала, что ты занимаешься прибыльным бизнесом и катается на "мерседесах"?

ЛИКА: Нет, я не дою коров.

ЛИНА: Ничего, скоро будешь доить.

ЛИКА: Я?!

ЛИНА: Да. Ты будешь доить свое собственное молоко, а неизвестным детям.

ЛИКА весело расхохоталась. ЛИНА встала, прошла по комнате, оглянулась и тоже вдруг захохотала.

ИВАН ПЕТРОВИЧ налил себе стопку и молча выпил ее.

ЛИНА, /успокоившись, Лике/: Смейтесь последними – смейтесь хорошо.

ЛИКА: Это уже заезженная фраза.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Еда остывает, /ест/.

ЛИКА: Это еще более заезженная фраза.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Лина, может я буду ухаживать за тобой? Принеси тарелочку, я положу тебе картошки.

ЛИКА: Ха-ха-ха... Ой, я скоро умираю от смеха!

ИВАН ПЕТРОВИЧ/серьезно, Лике/: Умирай, внучка.

ЛИНА: А я принесу тарелочку, /идет в сени/.

ЛИКА: Д – а – а, веселая компания.

ЛИНА: Конечно, с нами скучать невозможно! У нас же молочный бизнес. /Ставит тарелки со солонкой на стол./ – Нежная /берет руку Ивана Петровича, вытирает его пальцы салфеткой сверху вниз и начинает делать массаж рук./ Мы с любовью гладим вымя коров, спускаемся пальчиками к соскам и стимулируем их: Молоко бьется в пустую емкость, звенит. Молочные пары обволакивают ладони, : мы слизываем их язычком /берет из тарелки положенную Иваном Петровичем картошку и эротично ест ее после посола./ Фу, какая пошлость /отбрасывает надкушенную картошку в общий чугунок/! Как можно есть картошку, когда рядом стоит шампанское? /обтирает руки салфеткой!/

ЛИКА молча сидит, насупившись и, с глазами полными слёз.

ЛИНА: Иван Петрович, хватит жрать, когда рядом с вами – дамы! Для чего я бокалы принесла? Откупорьте шампанского бутылку, мы перечтём "Женитьбу Фигаро"!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: О! А как же! Счас мы!. .

ЛИНА: Куда – а! Грязными руками за шампанское. Ступайте и вымойте их, как следует.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Есть такое дело! /Идёт в сени к рукомойнику/.

ЛИНА/Лике/: А что вы нам привезли под шампанское?

ЛИКА молча встала, достала из корзины кульки, поставила их на стол и

села на свой стул.

ЛИНА/заглядывая в кульки/: О – о. ., какая экзотика. Иван Петрович, немедленно уносите свою украиньську картоплю на мою русскую печь: И всю остальную американьську жвачку туда же.

ИВАН ПЕТРОВИЧ, /унося вышеупомянутое/: Есть такое дело. ., только, что же я – то буду исть?

79.

ЛИНА: Там, за печкою, у вас будет отличный англицкий аля фуршет! /Высыпает содержимое кульков на скатерть стола и оформляет, делает дизайн: из апельсинов, бананов, ещё каких – то экзотических фруктов и огромного кокосового ореха. / А здесь зелёный океан, жаркое солнце, бананы, кокосы и пальмы!. . И в них постель, раскинутая на ночь, а в ней жена французского посла!

ЛИКА: И запах сирени.

ЛИНА/глянула на Лику и, не сводя с неё глаз/: Петрович, принеси большой нож.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Несу, ваше величество.

ОН приносит нож, подаёт его Лине. ЛИНА медленно режет один апельсин на дольки и очищает одну дольку от кожуры.

ЛИНА: Взрывайте пробку, поручик.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Слушаюсь. /С помпой, громко вскрывает бутылку, пробка в потолок, льёт шампанское в бокалы/. Ну, за милых дам!, как поёт этот толстяк.

Лина, с уголком рта, говорит: Ты такой же поросёнок. Отойди назад.

Он отступает. Лина пристально смотрит на Лику, и она начинает медленно подходить к ней, словно кролик к удаву. Женщины стукуют бокалами, выпивают за дружбу. Длинный поцелуй. Пауза. Лина протягивает руку к столу, берет очищенную дольку апельсина и половину прижимает своими зубами. Лика приближается губами ко второй половинке апельсина и новый длительный поцелуй. С головы Лины спадает фуражка, не без помощи Лики. Иван Петрович следит за этим непонятным для него ритуалом как околдованный, механически поглощая шампанское.

Иван Петрович: Ну, слава Богу, вы помирились! (Поднял фуражку и надел ее на голову).

Женщины разбегаются по разным углам комнаты, молча смотрят в окна, потягивая шампанское.

Стук в дверь, и появляется голова Жоры.

Жора: Простите, конечно, но Иван Петрович у вас?.

Иван Петрович: О! Жора! Заходи! (Выходит к нему на крыльцо).

Жора заходит с букетом сирени и тремя лилово-алыми тюльпанами, выглядывающими из-за сирени, а в другой руке у него гитара с бордовым бантом.

Жора: Я, понимаешь, зашел поздравить тебя! Ну, как обычно, 9 мая!, а тебя нет!

Иван Петрович: Да ко мне внучка приехала... Так мы тут как соседи. А у тебя гитара! Молодец!

Жора: Вот так, хе. Поздравляю тебя, Иван Петрович! (Передает ему цветы, пожимает руку). У нас столько было пережито! (Обнимает и целует фронтовика). Здоровья вам.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Спасибо, Жора, спасибо.

ЖОРА/заговорщицки/: Может, мы к тебе пойдём.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Лина!, может, мы пойдём?. .

ЛИНА, /выйдя в проём/: Ну зачем же, Иван Петрович, . . всё уже здесь: Оставайтесь. Только, я женщина одинокая, и посторонних мужчин к себе в комнату не пускаю, . . так что, тут – в сенях обустроимся.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Какие проблемы! Вас ист дас?! К печке вот этот столик /кладёт букет на печку, снимает вёдра со столика, накрытого клеёнкой, и переставляет его к печке. / Закуска уже здесь, вот стопори:

ЛИНА приносит водку, ЛИКА ставит стаканы и кока – колу, ИВАН ПЕТРОВИЧ сносит стулья и табуреты.

ЛИКА/Жоре/: Здравствуйте, Георгий Георгиевич.

ЖОРА: А – а, Анжелочка! Здравствуй. А я думаю, что за роскошные автомобили на нашем бугре появились.

80.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, я уже налил, господа.

Расселись. ЛИНА, наливает в трёхлитровую банку воды из ведра и ставит туда, принесённый ЖОРОЙ, букет.

ЖОРА/передразнивая/: Господа – а.

ЛИНА: Какие симпатичные тюльпаны.

ЖОРА: Хэ, это ж лазоревый цветок! – Шолохова читали?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да не – ет, лазоревый цветок то другое.

ЖОРА: Что другое?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну, другое. То – дикий цветок, полевой, понял.

ЖОРА: Ну а этот, откуда пошёл?! Это ж я у себя на огороде выращиваю луковицы! Только они, теперь, на хрен никому не нужны. ., здесь. Извиняюсь, конечно.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Как?! А алкошам колхозным?!

ЖОРА: Ну вот, из – за них – то и невыгодно стало. Жулики кругом.

ЛИНА: А знаете ли вы, что означает тюльпан в эротическом смысле?

ЖОРА: Нет.

ЛИНА: Ха.

ЛИКА: Ну, сегодня будете пить?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Садитесь, Лина, присаживайтесь. Давайте выпьем за Победу: За:

ЖОРА: За Победу!, а почему бы и нет?!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Верно. За нее.

Стукнулись стаканами. Выпили. Закусили.

ЛИНА: А вы, Жора, тоже работали на этом Руднике?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Где еще можно работать здесь? Все вокруг Рудника и крутится.

ЖОРА: Я только электриком там:

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Вот так, выпили за Победу над Германией, . . а теперь закусывайте ихними гамбургами, чисбургами:

ЖОРА: Я уже позавтракал. Не беспокойся, Петрович. Я сейчас спою для тебя. /Взял в руки гитару/.

ЛИНА выключила приемник. ЖОРА перебрал струны и запел с переборами:

а – Из Колымского края далеко,

Привет тебе, Тамара, шлю!

Как живешь ты, моя дорогая,

Напиши скорее ответ.

Я живу близ Охотского моря,

Где кончается Дальний восток.

Я живу без тоски и грусти,

Строю новый городок в тайге.

Когда закончится срок приговора,

Прощусь я с тайгой навсегда.

И на поезде, в мягком вагоне,

К тебе приеду, дорогая!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Вот это да. ., да – а:

ЛИКА: Здорово.

/ЛИНА быстро выпила свою стопку водки/.

ЖОРА: Ну, я уже чуть-чуть выпил: Итак:

ЛИНА: А почему вы не до конца пропели эту песню?

ЖОРА: Не до конца – а?!

ЛИНА: Там есть еще четвертый куплет.

81.

ЖОРА: Да? Не помню. Может быть, и был: Не помню.

ЛИНА:

На время забуду про воровство,

Чтобы с тобой, милая, прожить:

Восхищаться твоей красотой

И забыть жизнь в Колыме.

ЖОРА: Да, да – да, . . точно. Что-то было. ., ага: Я эту песню, знаете откуда привез? Хо!. . Я служил в Сибири! Вот там один парень: он великолепно пел! И играл на гитаре!. . Невероятно! Вот я у него и выучил. Слушайте,. . а откуда вы знаете эту песню? Я нигде не слышал, чтобы ее исполняли.

ЛИНА: От верблюда. Места надо знать.

ЖОРА: А. Ну, . . ладно.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Т – такую песню испортила!. .

ЛИНА: Ду – ура.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: У – у. Ну, при чём здесь – "воровать"?! Ту – ут!. . Э – э – эх!. . Знали бы вы! Тот сорок первый. /Пауза. / Ладно!!! Выпьем!

За Родину – за Сталина. /Наливает/.

ЖОРА: Ну, ты – ы, . . эта, . . Петрович, не бузи. Я – то знаю:

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Цыц, ты /бьёт кулаком по столу/!!! /Глянул на ЛИКУ/. Я всегда был вместе со всем Советским народом. У нас было сильное, мощное государство, которое разбило фашизм в пух и прах. Не смотря ни на что. И у этого государства, своя! славная история.

ЛИНА: Что – то душно стало, . . пойду, переоденусь. /Встала. / А тюльпаны, в эротическом смысле, означают – мужское половое достоинство/провела по головкам тюльпанов пальцами и ушла в комнату/.

ЛИКА/обняла рукой деда/: Деду – у – уля – а: /Ласково, / а броня крепка – а, . . а танки наши быстры – ы?. . А ты ж одессит, Мишка, . . а это зна – ачит, . . что?

ЖОРА/подхватывает, напевая/: ": что не страшны тебе ни горе, ни беда – а! Ведь ты моряк, Мишка – моряк не плачет и не теряет бодрость духа никогда!"

ЛИКА: Вот так /поцеловала деда в щёку/.

ЖОРА: От, у тебя внучка!. . Молодец. Давай – ка, выпьем, Петрович!

ЛИКА: Вот и правильно – выпейте. /Встала, пошла в комнату/.

В КОМНАТЕ.

ЛИНА стоит перед зеркалом раскрытого шифоньера. Она уже сняла ботинки, юбку; надела туфли на высоком каблуке и расстегнула кофту.

Входит ЛИКА, видит раздетую ЛИНУ, играющую перед зеркалом своими золотыми локонами волос. ЛИКА снимает с себя жакетик, оставаясь в маячке с серебряно –

с золотыми акцентами, с глубоким вырезом на тонких ремешках. Она бросает жакет на кровать, приближается к ЛИНЕ и прижимается к ее спине. Затишье.

В другой комнате.

МУЖЧИНЫ молча выпивают.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Давайте, Жора, споем это сердечно /поет/:

"Густой неизвестной тайгой,

/ЖОРА тихо подхватывает/

Сибирской, далекой стороной,

Бежал странник со Сахалина,

Звериной узкой тропой.

Гремит, штормит погода.

82.

Далеко, далеко странник идет.

Укрытие - тайга глухая,

Страннику хочется отдохнуть.

Там вдали - за синей поляной,

Оставил он свою родину,

Оставил свою родную мать,

Детей и любимую жену.

Умру - похоронят в сырой земле,

Моя маменька заплачет.

Жена найдет себе другого,

А мать никогда своего сыночка".

В комнате.

ЛИКА прижимается к груди ЛИНЫ. Затем она целует ее живот, опускается на колени и целует ноги ЛИНЫ, которые опущены к ней. Та прижимает ее к себе, и ее тело дрожит.

ЛИНА/шепчет/: Ох, Господи, что ты делаешь?! Моя дорогая! Сюда... а вот сюда! /Опускает лифчик и освобождает грудь/.

ЛИКА, /поднимаясь губами к ее груди/: Мамочка моя! Моя сладость!

ЛИНА: Будь тихой. Шшш...

/ЛИКА целует ее грудь, сосет и заглатывает соски/.

ЛИНА/стонет как щенок/, а потом дышит так, словно не хватает воздуха, и она спешит набраться его перед самой смертью/: Ах... ах... ох... /Целует ЛИКУ в губы, снимает ее юбку до пола и крепко прижимает к себе за ягодицы/!

В другой комнате.

МУЖЧИНЫ заканчивают пение. Затишье.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Давайте выпьем, Жора /наливает/.

ЖОРА: Где же кружка, ха – ха – ха.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Хэ – хэ, да.

/Чокаются. Пьют. Закусывают/.

ЖОРА: Эх, друг – гитара, звени, как прежде! /Заиграл переборами, склонив голову к самой гитаре/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А где ж наши девушки?. . Задремали там, что ли?. . /Встал, побрёл в комнату/.

В КОМНАТЕ.

ЛИНА и ЛИКА стоят в той же позе, в которой мы их оставили – они страстно целуются в губы.

Вошёл ИВАН ПЕТРОВИЧ, увидел их и тихо остолбенел. Пауза.

ЖЕНЩИНЫ продолжают свой нескончаемый поцелуй, не замечая, никаким зрением, вошедшего ИВАНА ПЕТРОВИЧА. Но вот, губы их разомкнулись и в один голос взвыли, а сомкнутые тела крупно задрожали. ИВАН ПЕТРОВИЧ медленно осел на пол где стоял. Он смотрит на них, не отрываясь, и раскрыв рот. Пауза.

ЛИНА/Лике/: Что же ты со мной делаешь?!.

ЛИКА: То же, что и ты со мной!:

ОБЕ тяжело дышат, медленно отпуская друг друга из объятий. ЛИНА увидела сидящего на полу ИВАНА ПЕТРОВИЧА. Пауза. ЛИНА поправила лифчик.

ЛИНА, /беря Лику за руку, как в бальном танце, Ивану Петровичу/: Позвольте представить – это моя принцесса.

ЛИКА, /повернув голову/: Дедушка!. . Что ты здесь делаешь?

83.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Сижу.

ЛИНА/Лике/: Принцесса, . . а теперь: красиво перешагивайте через свою юбочку и пойдёмте к нашему шампанскому.

Они подходят к комнатному столу, с фруктами и шампанским, берут в руки свои бокалы.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/продолжая сидеть/: Она – принцесса, а ты, стало быть, королева?

ЛИНА: Королева.

/Звенят бокалы, ЖЕНЩИНЫ пьют шампанское/.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/Лине/: А может быть, ты – король?

ЛИНА: Прекратите хамить в моем доме.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Это же дом бабушки Дуси, которая всю свою жизнь была проклятой…

ЛИНА: Да, да, вы все проклятые! Такие тихони и великодушные! Как же так получилось, что бабушка Дуся, казачка из Кагальницкой станицы на Дону, оказалась здесь, за рекой Кальмиус? (Пауза. В проеме между комнатой и коридором появляется ЖОРА.) Вы молчите? Ну продолжайте молчать. Только молчание. Все газеты и журналы уже давно рассказали обо всем! А вы продолжаете молчать. Так ушли в могилу – молча. А где теперь вашим потомкам и правнукам найти опору? На что опереться душе?

У вас она была, хоть и скрытая в тайне, хоть в холодных подвалах души… Она была. И несмотря на запрет открытого выражения: она была. А где ее найти вашим потомкам?

(Глянула на икону.) У Бога? Бог на небе. А что на земле? (Пауза.) Пустота. Сегодня небесная ось не доходит до нашей географической точки. Наша часть стержня сгорела в плотных слоях атмосферы.

Пауза.

ЖОРА (в слезах): Вот женщина! Молодец. Прямо в самое сердце, и их…

(Махнул рукой, пошел в коридор, сел за стол.)

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да, но я сам – всего лишь двадцать третьего года рождения!

ЛИНА (приближаясь к Ивану Петровичу): Так почему ты проповедуешь свое – чужие слова в общем хоре? Ты только углубляешь эту яму молчания лопатой лжи.

ИВАН ПЕТРОВИЧ (кричит): Жора, налей мне водки!

ЛИНА: Нет, Жора, не наливай ему никакой водки… Пойди сюда и принеси мне стул. (Жора входит, неся стул.) Поставь его сюда, а сам садись рядом с Иваном Петровичем на пол.

это будет у нас партер. Принцесса – на кровать – это у нас будет – королевская ложа /подаёт ЛИКЕ руку, так же, как в первый раз, и ведёт, через её юбочку, к кровати/.

ВСЕ расселись. ЛИНА достаёт с полки шифоньера пачку сигарет, длинный мундштук. Вставляет в него сигарету, подходит к сидящим на полу. Толкает ЖОРУ носком туфли.

ЛИНА: Мужчина, дайте женщине огня.

ЖОРА достаёт из своего кармана коробку спичек, чиркает, даёт ей прикурить. У ИВАНА ПЕТРОВИЧА верх удивления в глазах. ЛИНА молча идёт к столу, наливает два бокала шампанского, берёт один, подносит ЛИКЕ.

ЛИНА: Пейте, принцесса. /Возвращается к столу, берёт один банан, эротично очищает его, свесив кожуру, подносит ЛИКЕ, даёт ей откусить кусочек, из своих рук и, так же, сделать затяжку, из своего мундштука. Теперь, ОНА отдаёт ЛИКЕ надкусанный банан, возвращается к столу и разворачивается к "публике". / Поэт Евгений Евтушенко "Итальянские слёзы". Стихотворение писано в 60 – е годы. Читает – королева. /Берёт со стола банан, так же очищает его, медленно съедает, на глазах у "публики", бросает на стол кожуру, берёт полный бокал, идёт к стулу, садится на него, нога на ногу, отпивает шампанское и, сладко затянувшись сигаретным дымом из мундштука, начинает декламировать низким голосом/:

Возле Братска, в посёлке Анзёба

84.

плакал рыжий хмельной кладовщик.

Это страшно всегда до озноба,

если плачет не баба – мужик.

И, корёжась не человечьи,

удержаться старалось лицо,

но тряслись неподвижные плечи,

и из глаз всё лило и лило.

Всё выкладывал он до крохи,

как он был окружен под Минском,

как его отправили в Италию по дальней железной дороге.

"Но понимаешь, лопата не копала

в огражденной от всех полосе,

а роса проступала на шоссе,

понимаешь, роса на шоссе!

И однажды мимо с корзиночкой

проходила итальянка девушка,

и она сразу поняла,

что люди голодные, будто русские.

Востроносая, словно грачонок,

она протянула какой-то фрукт из своих семилетних ручек,

как из бабьих жалетельных рук.

Ну а эти проклятые фашисты -

что им дети, что люди вокруг!

И солдат ее ударил прикладом

и добавил еще ударом сапога.

Она упала, раскинув руки,

и лежала она на шоссе,

и заплакала горько по-русски,

чтобы все мы поняли сразу.

Сколько страдали наши братья,

оттерпели от дома вдали,

но чтобы эта девочка плакала,

мы больше не могли терпеть.

И мы, овчарки-солдаты, взяли лопаты

и рассекали их сучьи хрящи,

а потом уже достали автоматы;

оказалось, они хороши.

И свобода хлынула нам в горло,

и мы вертляво двигались как юла,

85.

эта девочка повела нас

к партизанам в горы.

Там были рабочие парни,

и крестьяне, и я подбодрился.

Был и священник - по ихнему "падре":

Так что я приблизился к Богу, брат.

Мы делили затяжки и пули,

и любой секрет,

а порой, честное слово, я путал,

кто из отряда был русский, а кто нет.

Что оливы, браток, что березы -

это примерно одно и то же.

Итальянские слезы, русские слезы -

это все одно:

"А потом?" - "А потом мы под музыку

входили в Рим с оружием.

Гладиолусы плюхались в лужи,

а мы шагали прямо по ним.

И развевался флаг партизанский,

и английский, как миленький был,

и зебрастый американский –

лишь про нашенский Рим позабыл.

Но один старичишка у храма

Подошёл и по – русски сказал:

"Я шофёр из посольства Сиама,

а посол был фашист – он сбежал.

Эмигрант я, но родину помню:

Здесь он рядом – тот брошенный дом.

флаг, смотрите – ка, – алое поле,

только лев затисался на нём. "

И тогда, не смущаясь нимало,

финкарями спороли мы льва,

но чего – то ещё не хватало –

мы не поняли даже сперва.

А чернявый грачонок Мария

/пусть простит ей сиамский посол! /

хвать – ка ножницы из барберии;

да и шварк! – от юбчонки подол.

И чего – то она верещала,

улыбалась хитрёхонько так,

и чего – то она вырезала,

86.

и потом нашивала на флаг.

И взлетел – аж глаза стали мокнуть

у братвы загрубелой, лютой –

красный флаг, а на нём серп и молот

из юбчонки девчушечки той. "

"А потом?" Посмотрел он, запнувшись,

дёрнул спирта под сливовый джем,

а лицо было в детских веснушках

и в морщинах – недетских совсем.

"А потом через Каспий мы плыли.

Обнимались и впляс на борту!

Мы героями вроде как были,

но героями – лишь до Баку.

Гладиолусами не встречали,

а встречали, браток, при штыках

и угрюмо овчарки ворчали

на отечественных поводках.

Конвоиров безусые лица

с подозреньем смотрели на нас,

и кричали мальчишки нам "фрицы!"

так, что слёзы вставали из глаз.

Весь в прыщах, лейтинант – необстрелок

в форме новенькой – так его мать! –

нам спокойно сказал: "Без истерик!"

и добавил: "Оружие сдать".

И солдатики нас по – пастушьи

привели, как овец сосчитав,

к так знакомой колючей подружке

в таких знакомых стальных оттенках.

И куда ты вдруг исчезла

в нашей родной стране,

боевой дух прошлого партизанства?

Или, может быть, это был сон?

Мы опустили головы низко

и безропотно сдали оружие.

До Италии было далеко,

а до родного дома – еще дальше.

Я, бросая оружие и вещи,

под свою рубашку спрятал тот флаг,

но его отобрали при обыске:

"Ты недостоин", – сказали, – "Ты враг".

87.

И лежал на молчаливом оружии,

которое досталось нам в священной битве,

красный флаг, а на нем серп и молот

из платочки одной девушки:"

"А потом?" – он усмехнулся язвительно,

затем выпил еще спиртного,

и комком сладкого повидла

испортил лицо, искривился.

Силой он снова сдержал лицо

и не знал, куда его спрятать:

"Ничего страшного", – сказал он,- "Что было – то было,

только б не было такого никогда:

Завтра мне рано вставать – работа,

а ты будешь в Италии:

где-то в городе Монте-Ротонда

там живут братья-партизаны.

А Мария – в чёрных кольцах,

а может быть, и в седых – столько лет!

Если помнишь, передай ей, конечно,

привет от рыжего Вани.

Но про лагерь не нужно говорить, понятно.

Как сказал, что прошло – то прошло –

Скажи им – им будет приятно –

в общем, Ваня живет хорошо."

: Ваня, я все-таки побывал в Монте-Ротонде,

как ты просил меня.

Там был фермер, водитель и мастер по ремонту,

они обняли меня как брата.

Я не видел синьоры Марии,

просто зашел к ней домой,

и твои голубые глаза

смотрели на меня со стены рядом с Христом.

Меня спрашивали и фермеры

и священник - он был белый как снег:

"Как там Ваня?" "Как Ваня?" "Как дела у Вани?"

И вздыхали: "Такой замечательный человек!"

Партизаны стояли рядами –

столько их для расспросов пришло,

и твердил я, скрывая рыданья:

"В общем, Ваня живёт хорошо:"

Были мы ни пьяны, ни тверёзы –

88.

просто пели и пили вино.

Итальянские, русские слёзы

и любые – всё это одно.

Что ж ты плачешь, опять наливая,

что ж ты цедишь: "А, всё это блажь!"

Тебя помнит Италия, Ваня,

и запомнит Россия – не плачь!

ЛИНА кончила декламировать. Пауза. ОНА ставит на стол бокал, продувает мундштук.

Слышатся всхлипы ИВАНА ПЕТРОВИЧА.

ЛИНА: Жора, принесите ему водки.

ЖОРА, пряча лицо, идёт в сени, наливает две стопки водки; одну выпивает сам, а вторую стопку и бутылочку кока – колы подносит ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ. Тот выпивает водку, как корвалол из стопки.

ЛИНА: Ну что вы молчите, дрянной старик? Жора, посадите его на кровать – это у нас будет теперь – скамья подсудимых. А вы, принцесса, пересядьте на стул.

ЛИКА послушно идёт к стулу и садится на него. ЖОРА усаживает ИВАНА ПЕТРОВИЧА на кровать, и становится в проёме между комнатой и сенями. ЛИНА становится у дальней спинки кровати, что в ногах.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/сдерживая, плачь и угнув голову/: За что же это – на скамью подсудимых?

ЛИНА: Он ещё ничего не понял. За то, что вы углубляете пропасть молчания, то есть – лжи, теперь уже своей собственной лопатой. Вашу правду не знают ни ваши дети, ни ваша вот – собственная внучка.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Ну да ты уже всё рассказала.

ЛИНА: Не – ет, это я только сыграла увертюру.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Только меня! – под Вильнюсом долбануло,

ЛИНА: Колись, дедушка, колись.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Так, долбануло – то так, что я ничего и не помню!

ЛИНА: Раска – освободись.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Всего два месяца прошло с того времени, как меня призвали в армию! Я даже не успел убить ни одного врага! Я не понимаю, зачем они взяли меня в плен! Может быть, как эксперимент? У меня даже нет шапки - вместо черепа кусок железа!

ЛИКА: Вот, дорогой, это кусок немецкого железа (стучит ладонью по голове, плачет)!

ЛИКА бросается на кровать и обнимает его, гладит по голове.

ЛИНА: Так что случилось после войны? Советская власть привезла тебя сюда на Рудник?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да, сюда - на Каракубу!

ЛИНА: На что? На что?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: На Каракубу!

ЖОРА: Ага, здесь так называется железнодорожная станция. Или так называлась. Точно не помню.

ЛИНА: А здесь есть железная дорога?

ЖОРА: Та, ничего уже не ходит. Рудник использует ее. Кажется, иногда проходит поезд в Ростов или в Донецк. Не знаю точно.

ЛИНА: Так значит, наши бывшие военнопленные основали городок у рудника и назвали его Комсомольским. Очень оригинально. А на самом деле это Каракуба.

ЛИКА: Фу, перестаньте произносить это проклятое слово, оно полное зла.

89.

ЛИНА: Да, это правда. Это азиатское слово - Каракуба, а по-русски - Черный Город.

ЖОРА: Мы с этим не связаны. Мы живем отдельно на своем участке, у нас есть старый хуторок:

ИВАН ПЕТРОВИЧ: У нас даже нет места, где мы могли бы встретиться в День Победы! Наши армии и подразделения просто не существуют! Их никогда не было! Наши самолеты сгорели на земле, так и не поднявшись в воздух. Целые армии попали в плен,

не успев получить никаких Приказов сверху. Там – в Германском плену – я думал, что это немецкая пропаганда, а теперь понял – правда.

ЛИНА: Поэтому, после отсидки, вы не стали возвращаться на свою родину – в Аксай, . . до которого, от сюда, рукой подать?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Конечно!. . С какою же это я победой вернусь. ., да ещё через столько лет!. . Вопросы да восклицательные знаки на своей спине носить, как чугунные чушки на проволоке!?. /Зарыдал/!

ЛИКА, /гладя его/: Дедушка, дедуля, . . ну не плачь, родненький:

ЛИНА: Вот твоя история, Иван Петрович, и никакой другой истории у тебя нет.

ЛИКА: Ну не плачь, дедушка, не плачь.

ЛИНА: Теперь, пусть плачет. Слеза – она смягчению на "грудя" даёт. /Берёт апельсин, связку бананов и направляется в сени. / Жора, ступайте за мной.

ЖОРА идёт за ней в сени. ЛИНА кладёт фрукты на столик, включает в розетку приёмник. ЖОРА осаживается на табурет. ЛИНА садится на стул, изящно снимает туфли со своих ног, и ставит их на столик, а ноги кладёт на печь где постелена газета. Теперь, ОНА медленно начинает очищать апельсин. Пауза.

Вечереет. Свет в окошках становится красным.

В КОМНАТЕ.

На кровати ЛИКА успокаивает, целует и жалеет своего деда, который рыдает навзрыд.

ЛИКА: Дедуля, ну не плачь, не расстраивайся так, . . родненький, тебе же нельзя: И бабушки нашей рядом нет, нашей бабушки Лены. И коровку свою ты продал потому, что бабушки не стало: Бурёнку продал? Во – от, . . я же всё понимаю, я понимаю, что тяжело

тебе без бабушки. А про это я ничего не знала: ни про твой плен, ни про твою голову, . . бедненькая моя головушка – а: Боже мой, как это жестоко и ужасно!. . Боже мой, за что же

это всё на тебя?. . /ОН, плача, улёгся головой на подушку; ОНА ему помогла: сняла туфли с его ног и завела их на постель. / Вот та – ак: пусть наша головушка отдохнёт, бедненькая: Ой, какая она бедненькая, а мы – то ничего и не знали. ., плохие мы были, что

про нашего дедушку ничего и не зна – али, . . а теперь мы знаем и будем его жалеть: Во – от, . . расстегнём его сорочку, . . пусть душа подышит, пусть подышит душа и вздохнёт, и тяжёлый дух свой переведёт: А сердечко наше стучит?. . Стучит наше сердечко – умница: Пусть стучит – ит, пусть громче наше сердечко стучит, нам ещё жи – ить надо: А животик наш как, а? Как тут наш большой животик?. . Во – от, он наш большой животик, жирненький животик, бедненький животик. Сдавил его противный пояс, . . и разгуляться нашему животику не дает, /расстёгивает ремень и брюки на НЁМ/, а мы его освободим от этого плена, . . освободим, а брюки, противные, спустим: – на низ – на нижестоящие организации. ., спустим. Они у нас стоящие или лежащие?. . – орга – ны – зации?. . Ой, и тут волосики какие – то! А здесь железки никакой не вставлено?. . – ни немецкой, ни американской?. . Не – ет?. . Нету тут железок, нету тут у нашего Ванечки железок. ., у Ванечки нашего тут всё живое, . . а живое – всё наживное, как любила говорить наша бабушка Лена: А мы эти волосики да нашими кудряшками – вот та – ак, вот та – ак: вот: та – ак. ., вот: так:

В СЕНЯХ.

ЛИНА, задумчиво глядя в одну точку, медленно очищает свой апельсин от кожуры. ЖОРА долго сидит, сгорбившись, и уронив скрещенные руки на свои колени. Потом, ОН

90.

наливает себе стопку водки, выпивает её и: застывает, плотно сомкнув губы и ужасно сморщившись.

Пауза.

ЛИНА: Вкусная?

ЖОРА /с той же гримасой, молча кивает головой/!

Пауза.

В КОМНАТЕ.

ЛИКА/так же колдует над пахом ИВАНА ПЕТРОВИЧА, щекоча его своими завитушками/: А кто сказал, что наш дедушка не мужчина?. . Кто сказал, что наш дедушка уже не мужчина? Н – не – ет, дулички вам!. . Во – от вам – наше мужское начало, . . вот вам – наше мужское достоинство, во – от он – наш корень, . . наш крепкий корешок, . . корешочек: Не – ет, никому не да – ам, это мой корешо – очек, . . мо – о – ой /садится сверху. / О – о – ой, какая прелесть!. . Ой, как хорошо. ., как хорошо нам!. . А Ангелину Владимировну ты прости – и:

Она хорошая: У неё судьба плохая. Она два! раза сидела. ., Один раз – семь лет, от звоночка до звоночка, . . другой раз – три годочка тянула: Первый раз – по сфабрикованному делу, против ректора их института – а. ., за взятки. Но его – то самого – о, потом, оправдали – через два года – а – пересуд был. ., адвокат из Москвы его защищал – старичок – он ещё при царе учился, и на Нюренбергском процессе, от Советского Союза, участвовал, как она рассказывала. Так что, ректора оправдали – и, . . но все остальные – от звоночка до звоночка. А муж её там же работал и, конечно же, отказался от неё, а двое маленьких сынишков с ним тогда остались: и всё! с ним осталось. А другой раз её по дурацкому видео – делу за – де – ла – ли – и: Пе – ре – строй – ка – а у нас такая была – а, помнишь?. .

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Боже мой! Анжелика, что с нами происходит?!

ЛИКА: Отлично! Мы великолепные. Прекрасно!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Мне стыдно.

ЛИКА: Тише, тише. Вот так. Вот так. Вот-вот... /Пауза./ Глупенький, это нормально, когда испытываешь жалость и любовь. Мы же родные люди, человечки. И у тебя, помимо меня, никого нет. И больше уже не будет. Тебе же хорошо?

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Да.

В СЕНЯХ.

ЖОРА сидит в печали – сморщив лицо и фигуру. ЛИНА отламывает несколько кусочков очищенного апельсина и протягивает ему – он отрицательно качает головой.

ЖОРА/плачет/: Не могу забыть моряков! Они всегда перед глазами!

ЛИНА/положив кусочки апельсина в рот/: Погибли?

ЖОРА: Все!

ЛИНА, /равнодушно глядя в одну точку/: В море?

ЖОРА: Нет! В степи! У Матвеевых курганов!

ЛИНА: Матвеевых??

ЖОРА: Да! Здесь, недалеко – в Ростовской области! Я был ребенком, /показывает рукой рост/! Бегал от бомбежек. Из Ростова. Когда Ростов бомбили, то уходил к тетке в Хомутовку. А потом к другой тетке на Верблюда. Пешком до Хомутовки – сейчас сам не верю! И еще бежал к третьей тетке за Таганрогом! Именно на этой дороге я и наткнулся на них. Может быть, Бог хотел, чтобы я остался живым свидетелем. Немцы укрепились на этих курганах – да как! Стреляют из пулеметов, минометов... Про автоматы я вообще молчу. А наши парни – без оружия внизу /он задыхается от спазма/!. .

ЛИНА: Как – без ничего?

ЖОРА: Да ничего у них нет. Ножи: Да у кого – винтовочки со штыками. /Пауза. / А я – паца – ан!. . Но меня поразило тогда: я стоял и ясно видел всю обречённость их. И что меня

91.

поразило от головы до пят, что остановить эту бойню никто не может. /Пауза. / А какие ребята!. . Молодёжь, как на подбор! – здоровые, красивые. Жар – ра – а стоит. ., а они в чёрных бушлатах на тельняшку. А сколько их было!. . – Тьма!! Все полегли. Всё кругом чёрным покрыто было. А – ай! /Махнул рукой, плачет/.

ЛИНА: Ну что вы, Жора, это лишь маленький эпизод большой войны.

ЖОРА: Да?! ! М – м – м!. .

ЛИНА: Та – ак /смачно, по – хозяйски опустила ладони рук на колени. / Надо идти встречать корову! /Встала, обошла столик и, босиком, в чулках, пошла в комнату/.

Пауза.

В окошки лёг тёмно – бордовый свет заката.

В КОМНАТЕ.

Та же мизансцена.

ЛИКА/деду/: А ты посмотри, посмотри – какая у тебя внучка /спускает майку со своих плеч, обнажает груди/, . . ну, . . как?. . Тебе нравится твоя девочка? А ты послушай её сердце, /берёт его руку и прижимает к своей груди/. ., где тут наше сердечко?. . А здесь у нас, что /берёт его другую руку и прижимает к своей груди/?. . А как ты бурёнку доил?. . А? Ну – ка, покажи, . . покажи своей девочке: Во – от. Вот как: А бурёнка мычала от удовольствия: "М – му. М – му – у. М – му – у. " А хочешь, я поздороваюсь со своим корешком? – пожму ему руку. М – м – м. М – м – м. М – м – м:

ИВАН ПЕТРОВИЧ: М – м – м. М – м – м. М – м – м. Как! это ты??

ЛИКА: А ты дои, дои бурёнку.

Тихо шепчут в едином ритме. В комнату входит Лина и проходит мимо кровати к шифоньеру, но вдруг останавливается и оборачивается кровати. Она смотрит на своих родственников, пристально изучая их лица. Пауза. Лина молча и быстро поднимается на кровать, садится на колени сзади Лики, сжимая ее бедра руками и подстраиваясь под ее движения. Она чувствует аллюр всадницы.

Лина (шепчет через плечо Лики): "О-о-о, какая прекрасная пара! Какое замечательное соединение душ и тела! Это меня возбуждает!"

Лика (перегибаясь назад и обхватывая голову Лины своими руками): "Ты говоришь правду?"

Лина: "Я скоро кончу, детка!"

Лика: "Моя любимая!"

Иван Петрович вдруг оторвался от подушки, обнял руками Лину через Лику, глянул ей в лицо так, словно вернулся из состояния потери сознания. Он вцепился в ее локоны и поцеловал ее губы. Пауза. Иван Петрович разжал свои руки и упал на подушку.

Иван Петрович (прохрипел): "А-а-ах!"

Пауза.

Лина (со слезами в голосе): "Вот, наконец, он получил то, чего так давно жаждал! Ваш Анжелик, мой мальчик. Я доказала это."

Пауза.

Иван Петрович (из-под земли): "Анжела, моя девочка... ты не проститутка?!"

Лика (расхохоталась с надрывом): "Нет, конечно нет! Хотя я бы могла им стать. Но уже поздно. Наш правнук заканчивает третий класс."

Иван Петрович: "Я его почти не знаю. Спасибо за то, что он назван в мою честь - Ванечкой."

Лина (возмущенно выходит из кровати): "Что это вы говорите?! Бог вам запрещает такие слова!.." (Замечает икону, быстро подходит к ней и закрывает рушником. Снова обращается к Ивану Петровичу) "Она только что совершила подвиг! Вас!"

92.

ЛИКА: Лина, не надо, ты не понимаешь:

ЛИНА: Не – ет. Я всё понимаю. Или вы подвигом считаете только, когда грудью на амбразуру?! ! Блядская Совдепия! Уркино государство! Уродская машина! – когда ж она уже остановится, захлебнувшись нашей кровью, подавившись нашими телами!, деньгами и нищетой?! !

ИВАН ПЕТРОВИЧ/как из подземелья/: Ха – га – га! Да его уже давно нет – того государства.

ЛИНА: Кого ты лечишь, дедушка? Не надо щупать бабушку!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Что, ха – га: Я, например, в Украинском государстве живу, . . Анжелика – в России, . . а вот ты – непонятно, небось – в Ростове прописана.

ЛИНА: А – а – а /махнула рукой/, . . бедные, несчастные люди.

/Совсем стемнело. Горит лампадка. /

ЛИКА: Однако, у вас, дедушка, спермы на ведро набралось.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Теперь уже не у меня. Смотри, не заберемени.

ЛИНА: Ну, вот, нам ещё инцеста не хватало.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Эт – то ещё что такое?!.

ЛИНА: Не пугайтесь, инцеста – это, всего лишь – кровосмешение. /ЛИКЕ/ Так, девочка моя, бери – ка свою молодку в жменьку и ступай за печку мыться, . . и попробуй проронить на мою постель хоть каплю его гадости.

ЛИКА/весело/: А почему, это – молодка?

ЛИНА: Так баба Дуся, царство ей небесное, письку свою называла.

/ЛИКА весело расхохоталась/!

ИВАН ПЕТРОВИЧ: А почему это у меня – гадость?

ЛИНА: Молчите, старик, я сразу приметила, что вы ходок ещё тот.

ЛИКА/смеётся/: Ой, расплескаю! /Протопала в сени. / Ой, здесь темно!. .

ЛИНА: Сейчас я свечку зажгу.

В СЕНЯХ.

Светится только приёмник. Входит ЛИНА, на ощупь находит спички на печи и там же зажигает свечу. За столом, уронив голову на руки, спит ЖОРА.

А Жора все еще спит, украдкой на моих соблазнительных туфлях. Пойди в уголок, я дам тебе тазик и воду. Подставляет ей таз, передает большую кружку с водой. Лика начинает мыться. Лина подает ей полотенце, и она быстро бежит в комнату. Лина берет таз и будит Жору.

Лина: Алло, пассажир!

Жора (поднимает голову): Что?

Лина: Мы приехали. Это ваша станция.

Жора: Какая станция??

Лина: Ну пойди уже, хоть воду вылей из таза. Передает ему таз.

Жора: Ага, конечно. Понял. Идет с тазом на выход.

Лина забирает свои туфли со стола и горящую свечу и уходит в комнату.

В комнате.

Иван Петрович сидит на кровати и обувается. Лика стоит перед зеркалом шифоньера, в трусиках и маячке, приводя себя в порядок.

Лина подходит к Лике с свечой в руках.

Лина: Что там такое, чудачка?

Лика: Пока ничего. Теперь вижу. Продолжает приводить себя в порядок.

Лина (обращаясь к Ивану Петровичу): Ну зачем так кряхтеть? Здесь же молодые дамы.

Иван Петрович: Дамы может и молодые, но я уже старый больной человек, да еще и пьяный как сапожник.

Лина: Не прикидывайтесь. Вы что, нарушили правила и устроили шумную вечеринку?

(В сенях гремит тазик и все железное!)

Жора: Эй, люди! Там на улице машины сигналят! Это не к вам?

Лика: Это за мной. Надевает юбку, туфли и жакетик.

Иван Петрович: Жора, ты еще здесь?!

Жора: Да, Иван Петрович!

Иван Петрович: Мы еще выпьем!

Лина: Хватит уже, "кибиням"!

Пауза.

Лика подходит к Лине.

Лика: Можно тебя поцеловать на прощание?

ЛИНА: Пойдёшь без меня!

ЛИКА: Ладно, тогда до свидания /махает рукой и уходит/.

ЛИНА/громко/: И засунь свои экзотические штучки себе куда подальше!!. /Бросает в нее апельсины, бананы и другие фрукты/!!!

/ЛИКА радостно кричит и убегает/!

ИВАН ПЕТРОВИЧ проходит в сени к испуганному ЖОРЕ.

ИВАН ПЕТРОВИЧ: Давай, Жора, выпьем /садится за стол, наливает/.

ЛИНА/выходит к ним. Сдержанно/: Уходите отсюда, парни.

ИВАН ПЕТРОВИЧ/Жоре/: Будь здоров, /стукнулся с его стопкой, пьют/. Возьми гитару, пойдем ко мне. У меня есть самогон!

Приемник перестает работать.

ЛИНА: Ох, а свет был включен... а мы даже не включали его. – Привыкли уже.

ЖОРА/Лине/: Там на улице какая-то корова бегает... не ваша?

Пауза.

МУЖЧИНЫ уходят молча.

ЛИНА/одна/: Опять одна бездомная. /Опустилась, села на табуретку и заплакала/!

ЗАНАВЕС.

Конец первого акта.