Убить надежду. Часть 1

"Надеяться всегда лучше, чем отчаиваться", – говорил великий немец Гете.

А другой великий немец, Ницше, считал, что надежда – "худшее из зол, ибо удлиняет мучение людей".

Хорошо, что есть философы... Они иногда помогают нам не так остро перенести боль, вонзающуюся острой иглой в душу и разъедающей наше "я" подобно ржавчине.

Но иногда даже философы бессильны.

Ведь боль своя, личная, может не утихать еще долгое – долгое время. И на вопрос "за что?" звучит ответ "так надо". Надо, потому что боль либо убивает, либо облагораживает. Она или сжирает нас заживо, либо дает силы бороться дальше.

Один на один с болью – поединок почти для каждого.

А надежда... Она может либо стать острым мечом в руке разящего, либо надежным щитом, либо последним ударом.

И тогда можно сделать выбор.

Подставиться под этот удар или убить надежду.

Почти то же самое, что убить свое "я".

– Катя, Владивосток, – представилась миниатюрная шатенка с миндалевидными глазами.

Макс поневоле залюбовался ею.

"Хороша девчонка! – Мысленно вздохнул он, но тут же себя одернул. – Но – но – но, парень! Совсем еще молоденькая, куда тебе со своим свиным рылом в этот калашный ряд?"

– Максим, Краснодар, – протянул он ей руку.

– Дорогие друзья! – Стоящий рядом с ними седовласый мужчина отсалютовал фляжкой коньяка. – Исторический момент! Только что мы увидели, как вопреки географии пересеклись юг России и Дальний Восток! Выпьем же за это!

Макс и Катя вежливо улыбнулись друг другу. Начинался первый день семинара. Здесь, в Болгарии, собрались гости из Новгорода, Воронежа, Ростова, Нальчика... Шел традиционный обмен приветствиями, рукопожатия, привычное натягивание соответствующих случаю масок.

И только два человека смотрели друг на друга, не скрывая истинного лица.

"Староват, – с сожалением подумала она. – Явно за тридцатник. Но симпатяга. Бабы на него должны вешаться просто гроздьями".

"Что здесь делает этот ребенок? – Недоумевал он. – Ей же от силы пятнадцать. Впрочем... Остынь, парень! Не для тебя этот цветок, ой, не для тебя! Дома не нагулялся, что ли?"

Когда шумную толпу гостей рассадили на поляне, он потерял Катю из виду. Он пытался сосредоточиться на лекции, но нить обсуждаемого вопроса от него постоянно ускользала. Снова и снова он мысленно возвращался к тому моменту, как пересеклись их взгляды.

"Макс! Ты сошел с ума, – огрызнулся он сам на себя. И тут же сам себе ответил: – Имею право! Я свободный мужчина".

Снова они встретились только за обедом. Случайно – или нет? – она оказалась с ним за одним столиком.

– А я тебя не видел на семинаре, – как бы между прочим обронил он.

– Меня там и не было! – Откликнулась она. – Один из профессоров – мой папа. Решил меня сюда взять. Все – таки, море, свежий воздух, хорошая компания...

– Только очень уж древняя для тебя, – мрачно буркнул он.

Она капризно надула губки:

– Между прочим, мне скоро уже шестнадцать! Что вы из меня делаете дите неразумное?

Макс неопределенно хмыкнул. Их разделяли не только многие километры между Краснодаром и Владивостоком. Это расстояние можно преодолеть на самолете, были бы деньги на билет.

А вот пропасть в двадцать лет разницы в возрасте никакой самолет не одолеет.

Шестнадцать и тридцать шесть.

Два поколения.

Два совершенно разных человека. Она – дочь профессора, он – волк – одиночка, привыкший добиваться всего сам.

Но противоположности притягиваются.

Жизнь иногда коварно развлекается, подсовывая исключения в привычные правила.

Каждый вечер после занятий они бродили по морскому побережью. Традиция, возникшая совершенно случайно. Она решила пройтись вечером, а он оказался поблизости.

Что она могла рассказать о себе? Фактически ничего. Зато много говорил он.

На пятый день она поймала себя на мысли, что слишком привыкла к этим ночным прогулкам.

– Где тебя носит? – Спросил ее отец, когда она вернулась в их домик в пятом часу утра.

– С Максимом ходила, – честно ответила она.

– С Максииимом, – протянул отец недоуменно. – Ну – ну... Мужик взрослый, глупостей делать не должен.

Тем же вечером она увидела родителя, беседующего с Максом. Говорили они долго, что – то около получаса. Судя по жестикуляции отца и напряженному лицу Максима, разговаривали именно о ней.

Когда они пошли гулять на побережье, она не выдержала:

– Макс, что там папик тебе втирал?

Он долго не отвечал, бредя по берегу и рассеянно пиная камни. Потом остановился, и, глядя в сторону, буркнул:

– Папа твой сильно обеспокоен моим вниманием к вашей драгоценной персоне, девушка. Не хочется ему, чтобы я мозги тебе заморочил и совратил.

Катя расхохоталась:

– Ай да папа! Ему давно уже мои совратители мерещатся! Но, Макс! Ты же не способен покуситься на мою невинность?

Она широко раскрыла глаза и захлопала ресницами, всем своим видом пытаясь изобразить наивность.

– Катюшка, прекрати, – вздохнул он. – Ты же умная девочка. Не люблю, когда ты дурачишься.

– Ладно, ладно, успокойся, – она положила ему руки на плечи и взглянула в лицо, – буду серьезной. Но, Макс, скажи честно: тебе самому это не странно? Тут же полно женщин на семинаре, чего ты со мной только ходишь? Я же ребенок... – Она не выдержала и последнее слово произнесла, подпустив в голос ехидства.

– Ты... На редкость коварный ребенок, – неожиданно севшим голосом проговорил он и довольно резко стряхнул ее руки со своих плеч. – Катя, не дразни меня! Неужели ты не понимаешь, что ты – молодая, симпатичная девушка? А я не железный, в конце концов!

Где дремлет тот бес, что заставляет нас пойти против правил, нарушить их, подразнить опасность, почувствовать ее на вкус? Что подстегивает его? Упрямство? Любопытство? Дерзость?

Зачем он дан нам, этот коварный порок, подталкивающий к краю бездны только для того, чтобы насладиться мгновением риска?

"Я не железный", – отдалось эхом в душе Кати.

В следующий миг она уже приникла к его горячим губам.

Мир вздрогнул. Сердце на секунду остановилось. Вечность показалась маленькой и ничтожной.

Когда она прервала поцелуй, чтобы перевести дух, и открыла глаза, то рассмеялась, увидев его ошарашенное лицо.

– Макс, все в порядке?

– Да, – хрипло ответил он, нежно обнимая девушку. – Или нет. Кажется, я начинаю нарушать обещание, данное твоему папе.

– Мы ему ничего не расскажем, – подмигнула она с заговорщицким видом. – А классно ты сказал!"Начинаю нарушать!".

– Ну, знаешь ли, – он взъерошил ее волосы. – От поцелуя до греха путь короток.

– А я, знаешь ли, – передразнила она его, – может, и сопротивляться не буду.

– Я буду, – мрачно обронил он. – У меня сильные подозрения, что до сих пор у тебя никого не было.

– Если не считать поцелуев одноклассников – ничего серьезного, – усмехнулась она. – Но, Максимка, я считаю, что для таких решений я уже девочка взрослая. А?

– Ладно, не торопимся, – вздохнул он. – У нас еще неделя на море. Прости старого: хочу, чтобы все было романтично и красиво, а не так...

– Тссс! Я все понимаю, – прервала она его и снова закрыла ему рот поцелуем.

Одна неделя. Семь дней.

Когда они отделяют нас от разлуки с дорогим человеком, то превращаются в семь коротких секунд. И в каждой – бездна чувств и событий.

Вот они снова бродят по морскому берегу. Разговоры становятся все короче, зато поцелуи – все продолжительнее.

Вот она сидит рядом с ним на лекции и ловит на себе недоуменный взгляд отца.

И потом, вечером, словно на крыльях летит к Максиму, услышав родительское "Бог с тобой, решай сама, я тебя не удержу".

И горячие объятия в холодной воде...

И его обнаженное тело под ее любопытными руками...

И тот момент, когда все вот – вот должно получиться...

Но ничего не происходит.

– Макс! Макс! Ты чего?

– Катька... Можешь проклинать меня, как хочешь. Но...

Он замолкает и отодвигается от нее.

Они лежат на поляне, на расстеленном одеяле, разгоряченные ласками. Она смотрит на него с недоумением, а он прячет глаза.

– Прости. Ну, не могу я так! Да, я тебя безумно люблю и хочу, но все это как – то... – Он закрывает глаза, пытаясь найти нужное слово, но не находит. – Все это не так, неправильно, – его лицо искажает злая гримаса.

Потом он прижимает девушку к себе и покрывает ее лицо короткими поцелуями.

– Катя, Катенька, Катюша, милая моя, моя самая невероятная мечта... Я сейчас поступаю вопреки всякой логике. Это объяснить невозможно. Я слишком часто шел на поводу у своих страстей. А потом минуты наслаждения оборачивались днями и ночами пытки. Возможно, я мутант с точки зрения современного мужчины. Легкие победы потом оставляют на редкость неприятный осадок. А ты... Ты удивительна. Ты достойна совершенно другого чувства. Долгого, а не мимолетного. Не могу объяснить тебе, что сейчас происходит со мной. Да, я безумно желаю тебя. Но – не сейчас. Тот случай, когда похоть бессильна перед чувством. Любовь сильнее.

Она усмехнулась и провела по его груди кончиками пальцев:

– А ты уникум, Макс... Даже не знаю, восхищаться твоей выдержкой или морду тебе расцарапать.

Катя поднялась с земли и начала спешно одеваться.

Потом она обернулась через плечо и вымученно улыбнулась:

– Возможно, ты прав. И когда – нибудь я тебя пойму.

– Не обижайся и не злись.

– Я постараюсь... Постараюсь понять.

Через два дня семинар закончился.

На прощальный банкет они не пошли. Стояли под деревом и целовались. Безмолвно. Слова здесь были совершенно не нужны.

– Через год здесь же снова будет семинар.

– Я знаю, папа уже сказал, что мы обязательно приедем.

– Мы?

– Да, он спросил меня, хочу ли я еще раз здесь побывать.

– И?

– Макс! А как ты думаешь? Я влюбилась, и влюбилась серьезно! Ну, что такое один год? Всего лишь год? Ты же взрослый мужчина, ты должен уметь терпеть!

– Я же тебе рассказывал о себе, – вздохнул он.

– Вот именно. Ты так рассуждал о том, как важна выдержка... Вот мы и посмотрим, насколько ты терпелив.

– Посмотрим, – мрачно кивнул он.

Можно ли хранить верность во имя мифа? Во имя той легенды, которую мы создаем себе сами? Вряд ли. Ушла эпоха Дон Кихотов, живущих иллюзией Дульсиней.

Можно ли хранить верность во имя себя? Во имя того стержня, на котором держится "я"? Быть может...

Один год превратился в двенадцать отрезков боли. Макс перестал существовать для окружающего мира. Он жил где – то там, в Болгарии, в будущем, которое не наступило...

Их связывали только письма.