Сен-Санс

Введение и капризное рондо.

(Хроники деревни во времена юной Александры.)

От автора.

Тусклый пепел воспоминаний. Он сливается сквозь худые пальцы женщины, скрытой под черной шапочкой. Желтый воск стекает по пальцам, словно высохшая слеза. Но он не обжигает, как слезы могут обжигать. В нем есть что-то общее с слезами - он омывает и успокаивает безутешную душу. Но ей кажется, что бессмертная душа уже превратилась в пепел, а ветер играет, заворачивая то, что было Деревьями, Поцелуями, Цветами и Любовью...

Я бы хотел начать именно так. Но это не детективный роман, где все начинается с трупа в зеленом чемодане... Мои персонажи загадали мне столько загадок, что я не способен их разгадать. Поэтому это не повесть о любви. Может быть это повесть о грехе и страсти? Не знаю... Решайте сами. Все началось не с черных красок. Возможно, с черных брюк?

 

Глава 1.

Дома папы он ходил в удивительных брюках. Черные, гладкие, невероятно широкие, стянутые шнурком на поясе. Из тонкого текстиля они делали его загадочным и недоступным. К тому же, выше пояса к брюкам не прилагалось ничего. Иногда он надевал странную повязку на голову, это случалось, когда папа был в плохом настроении или занимался гимнастикой. У него была своеобразная спортивная комната на чердаке. Там он проводил по два часа каждый день. Что именно он там делал, сложно сказать. Иногда молча, иногда с жутким хрипом он кричал в такт своим движениям. Мне запрещено было заходить туда, а мама никогда не заглядывала.

А теперь она сама поднялась к нему, и это необычное событие вызвало холодок в моей тревожной душе. Даже сердце дернулось. И я, как последний шпион и негодяйка, заползла вверх по ступенькам.

– Мне кажется, ты действительно странный!

– Но я не неправильный!

– В общем, да...

– Что-то конкретное уже есть?

– Я не знаю, Миша. Может быть, позже.

– Ха, это само собой разберется через некоторое время. Женя, Евгения, это была твоя идея...

– Я глупая. Глупая с большой буквы. Ведь это твоя дочь!

Ага, оказывается речь идет обо мне. Папа прав – одно преступление всегда влечет за собой множество других. Сначала я подсматривала, потом лгала без угрызений совести, а теперь слушаю всех и всё, тревожась из-за предчувствия неизбежной расплаты.

– Солнышко, с каких пор ты стала такой честной и порядочной?

– После того, что я тебе сказала не задумываясь о последствиях. Мы оба безумные. Тебе можно простить – ты пережил всякое ТАМ, а я глупая!

– Кисонька, во-первых я нигде не ходок – мы договорились навсегда. Во-вторых – я впервые встречаю такую милую дурочку...

– М-м-м...

Всё ясно, они целуются. Или улаживают свои разногласия таким странным и продолжительным способом. Ведь они никогда не ссорились. По крайней мере, до сих пор. Я, должно быть, тоже глупая. Стою и слушаю, как мои родители лобызаются до стона и, вероятно, трогают друг друга. Так целоваться по стойке смирно нельзя. Ой, что это я.

– Я хочу тебя...

– Солнышко, не отклоняйся от темы.

– Он тоже хочет, не чувствуешь?

– Хочет, очень хочет. Затейник не играйся, иначе...

– Мишка, не смей его обижать. И меня тоже. Малышка Мишка, он опускается! Шантажист. Ты сексуальный шантажист. Неприятный парень.

Мама произнесла эти слова таким обидным тоном, что мне стало ее жаль. Совсем как маленькая девочка, у которой взрослый хулиган отнял любимый мяч. И кого же его, речь то идет обо мне, кажется.

– Я согласна!

– Прямо сейчас? Позвать ее?

– Делай, что хочешь, неприятный мальчишка. Ты настоящий шантажист! Он не слушается тебя, за это я его накажу.

– Жужелка... Женька, ой, что ты делаешь, непослушная девочка.

– Ум... Милый...

Похоже, они договорились. Но о чем? Впервые слышу, чтобы папа уговаривал свою Женечку. Обычно она ничего не отказывает ему. Странно, вроде бы он не деспот, а все по его. Потом я поняла, что он хитрый и знает, чего она не откажется – именно это он просит или требует. Забавно.

О чем же они договорились? Боже мой, опять там! Как в бане! Или у меня с умом что-то не так и повсюду я вижу одно и то же?

Нет точно! Они занимаются любовью!!! Никогда не думала об этом со своими родителями!

Глупая ты, Шурка!

Не помню, как оказалась за домом, у озера. И рядом с этой баней. Проклятая баня, от которой все и началось.

Свежий ветерок освежил мои щеки и покрасневшую кожу, а также охладил голову, которая горела как раскаленная каша. Потрогала все еще горячие уши и стало немного легче. Но мозги все равно работают не очень ясно.

Так чем же они занимаются там? Любят друг друга. Любят – это, наверное, самое примирительное слово.

Что делают люди вдвоем для меня никогда не было загадкой. И самое простое и понятное слово – занимаются любовью. Проще простого. В деревне слышала и про то, что хуже.

И дети... Откуда они появляются – понятно. Один раз я даже видела это. У соседки были такие спешные роды. Она почти на крыльце рожала, а я бегала за полотенцами домой. Папа сказал – хорошая работа. А бабушка испугалась и потом долго волновалась. О, психическая травма, о, нежная девичья психика. Как будто я психопатка в n лет.

Анютка была настоящей молодчинкой. Она не проявляла слишком громких эмоций. Когда узнала, что за машиной бежала вторая бригада, она перестала кричать и просто сказала: "Ого, здесь и рожу!" А потом добавила: "Шурка – настоящая неприятность, тащит все мои грязные полотенца и продолжает без конца..." Я уже не слышала дальше – она ушла как ракета.

Успела... Малыш попал прямо на полотенца, а фельдшерица, которая прибежала, отрезала пуповину перед тем, как меня выгнать. Ребенок начал кричать, а Анютка плакать. Тихонько так, наверное, от счастья.

И правда ей есть чем гордиться. Это ее второй ребенок. Оба – мальчики. У нее хороший мужик! Здоровый как слон и с рыжими волосами. И оба парня тоже рыжие. Леха, ее мужик, построил дом своими руками. Он не курит и пьет только по особым случаям, с друзьями. Когда он приходит к друзьям в синем берете, все здороваются с ним как со спецназом. Вначале его друзья пытались объяснить, что он тут не причем, но Леха только смеется и говорит: "Я милого узнаю по походке". Так что его друзья перестали обращать внимание на его странности. В результате мы живем с нашими соседями в мире и гармонии.

Я не обижена на Анютку. Я уже и забыла, как она меня назвала "мокрощелкой". В обычной жизни она никогда не ругается и даже не кричит на своего мужа. И нет причин для криков. Он такой большой и красивый, как слон. Многие женщины завидуют им и тому, как спокойно они живут. Именно поэтому начали ходить слухи о том, что Анютка изменяет своему мужу и у нее есть любовник.

Но это все не имеет значения для Анютки. Она просто хихикает и смеется – вот он такой здоровый. Он, наверное, не одной только мне нужен.

У нее такие страшные глаза в это время. Если бы она на яблоню посмотрела своими глазами, она бы ее загорела, как стог сена. Но женщинам все равно, они ничего не замечают. И вскоре снова: "Ох, как она гуляет! Ах, как она гуляет!". Просто смесь зависти и злобы.

А Леха, когда видит свою Анютку после работы, берет ее за руку и несет до дома, несмотря на ее возражения. Однажды он взял ее возле магазина и неся на руках вместе с кошельком и младенцем, напевал колыбельную.

Он называет меня кумой и смеется. В чем тут особенное? Мне очень нравится его младший Сашка. Он так забавно говорит и пытается ухватиться за палец, да еще и кудрявый, как Леха.

Леха... И что мне делать? Сижу рядом с этой проклятой баней и страдаю от непонятности. Все началось из-за нее.

Я не очень люблю баню. Не то чтобы я не любила мыться или париться. Я могу помыться и дома, у нас есть душ. Как в городской квартире, с плиткой. Правда, унитаз в этой же комнате, но если никто не возмущается недолго, то это ничего. Утром раз-два, вечером помыться - подмыться, такого раньше деревенским женщинам и не снилось. За исключением того, что Леха построил такие же удобства для своей возлюбленной. Он даже сделал биде. Анютка мне по секрету показала, она стесняется перед деревенскими женщинами и никого туда не пускает.

Итак, проклятая баня...

Мне жалко времени. То по телевизору что-то хорошее показывают, то девчонки зовут прогуляться, а если я пойду туда... Буду выходить распаренная и ленивая. И после этого меня уже никуда не отпустят - будут прикладывать к постели.

Но все равно я разжигаю баню и мою пол. Похоже, это моя обязанность.

Вот наступил новый день. Я разогрела баню, приготовила все необходимое и пошла к Анютке. Ее парень Леха недавно купил классные фильмы и часто привозит их с собой. Как только я посмотрела на часы, оказалось, что уже восемь вечера. Мои должны были помыться уже час назад, а я все еще где-то брожу без определенного направления. Вероятно, они ушли куда-то. Простынь на постели не перебрана, а после бани они всегда отдыхают.

О Боже! Это просто кошмар, как говорит моя бабушка!

Я побежала до бани, но не могла ничего крикнуть. В горле словно застряло...

А в окне...

Живые!

Я чуть не заплакала от радости. Вы живые.

С самого детства мы всегда мылись вместе. Папа, мама и я.

Когда я была маленькой, это было для меня самым большим счастьем. Мы раздевались в предбаннике и все были такие радостные. Папа обязательно шлепал нас по попке, щекотал. Мама просто смеялась до слез. Как здорово ощутить немного холода, когда ты голая и потом окунуться в тепло. Я сразу поднималась вверх, а потом опускалась вниз. Прогрелась и мылась. Было так хорошо. Особенно когда папа мыл нас, мыл, мыл... У него была такая большая уютная рука. Он моет и меня, и маму без использования губки. Вокруг нас были горы пены, словно айсберги. И где-то там скрытая губка двигалась незаметно. Мама даже стонала от удовольствия и закрывала глаза.

Даже если мыло не попадало в них. Это было какое-то особенное мыло. Я любила его так сильно, что иногда ненавидела его за это. В детстве оно было таким липким, что постоянно хотело залезть в нос или даже в глаза. Папа научил меня закрывать глаза правильным образом, чтобы быть безопасными от этого. А если пальцем с мылом пошевелить в одну ноздрю, а потом в другую, то насморка не будет. И я старалась делать это, наполняя нос водой и фыркая, как маленький китенок.

Моя мама всегда так смеялась, возможно, потому что папа ее гладил. Он делал это чаще, чем меня, но старался делать это незаметно. Видимо, чтобы мне не было завидно. Я с благородством притворялась, что не замечаю этой несправедливости, ведь у моей мамы была такая красотка. Но я все равно чуточку завидовала ей. У нее были такие изумительные формы груди с темными упругими сосками. И такие потрясающие волосы внизу живота, на том месте, которое называется странным словом "лобок". Я была настолько умная, что не сдержалась и задала вопрос.

– А что люди думают о лобке?

Позже, когда меня первый раз повезли в цирк, я услышала такой же громкий и заразительный хохот всего зала.

Мама только потому не упала со скамейки, что за ней был полок. Папа пришел в себя раньше и спас меня от какого-то неприятного происшествия...

– Действительно, некоторые думают только об этой части тела.

– Папа шутит, доченька. Возможно, это потому, что он похож на лоб.

В голосе мамы было искусственное строгость. Я не увидела никакого сходства, но мудро промолчала. Однако мое любопытство требовало ответа, и я настойчиво продолжила.

– А если они не думают о лобке, зачем там волосы?

Мои предки обладали терпением, и я услышала достаточно разумный ответ.

– Когда вырастешь большой, у тебя вырастут такие же красивые волосы, как у мамы.

– А это другое тоже вырастет?

Подобный вопрос был сложным для любого ученого, но не для моего папы. Мне показалось, что он чуть не заплакал, потому что в его глазах заблестели слезинки.

– Это происходит только у мальчиков, – сказал он смело подавляя приступ смеха – сперва это выглядит так же как у тебя без волосиков, а потом появляются волосы. Вот в чем разница между мальчиками и девочками.

Эти ответы вызвали во мне приятные эмоции. Я погладила папу и маму по голове, когда они так хорошо расслабленно лежали на полке, затем они ответили мне тем же самым. Пар отвернулся с злобным шипением. Но я нисколько его не боялась. Это было нечто особенное. Затем меня облили водой из тазика, и я счастливая и распаренная обняла горячие ножки мамы и, прижавшись лицом к ее запаху, потерлась носом о ее свежие волосы и призналась...

– Мамочка, я так сильно люблю тебя. И твои волосы.

А когда папа нес меня домой под одеялом, я поцеловала его в щеку и сказала:

– Я тебя тоже очень-очень люблю. Но маму больше, потому что она прекрасная и у нее такие красивые волосы...

И почувствовала, что засыпаю... А наверху на ночном небе двигались в такт шагам папы большие звезды. Двигались, двигались, двигались...

 

А вчера тоже были звезды. Большие, красивые. Теплое сентябрское бабье лето. Ненавижу это выражение "бабье". Бабье – это про сплетни, а лето тут не причем. Но я не обращала на них внимания, на звезды. Могла бы посмотреть один раз и пойти домой. Все в порядке, что еще нужно? А я смотрела...

Мы уже год-два не моемся все вместе, может быть и больше. Или даже всей семьей. Но все же растут волосы. Мама и папа не обманули меня. И грудь тоже начала расти. И мне стало стыдно за это. Я никому не говорила, что мы моемся с мамой и папой, но почему-то стала чувствовать стеснение. Я даже подумывала о том, чтобы подстричь эти растущие внизу живота волосы. А что делать с грудью? Я не могла поднять голову, когда мылась, а прикосновения папиных рук, которые когда-то были так желанными, стали мучительными. Казалось, что меня пронизывают электрические разряды. Он не изменился – папа остался тем же самым. А я чувствовала себя ужасно застенчивой. Однажды я сообщила им, что уже помылась до них. Родители переглянулись и ничего не сказали. Так изменяется установленный порядок...

И вот я снова наблюдала за ними. Как говорят, в новом свете.

Отец занимал поперек лавки, широко раздвинув крепкие, волосатые ноги в разные стороны, а мать... Я даже не сразу узнала ее в женщине, сидящей на его коленях и обвившей его ногами. Она выполняла что-то невероятное, изгибаясь в его объятиях. Они целовались страстно. Целовали каждый кусочек кожи, который попадался под руку: уши, щеки, шею, глаза. А потом они словно нашли друг друга и просто погружались друг в друга губами.

Меня словно электрический ток пронзил. Не то чтобы я предполагала, что мои родители должны быть святых образцовых людьми, но мысль о том, что они могут заниматься этим... В то время я была не готова к такому представлению. Мне даже казалось, что мама меня родила как-то особенным образом. Например, отрезали у нее кусочек мяса с ягодицы, там, где у нее был небольшой шрамик, положили его в стеклянную колбу и я выросла из этого.

Когда Аня рожала, все стало понятно.

Леха ее уже до свадьбы хорошенько испробовал, и в ЗАГСе она уже была беременна. Это так Леха – у него и ноги как у слона, и выпуклость под молнией никакими штанами не скроешь. Прямо-таки жеребец. Производитель, короче говоря. Нисколько не заботясь о сельских обычаях, после свадьбы Леха занимался сексом не только поздно вечером, но и поутру. Даже с петухами. И когда лучший механизатор в деревне только просыпается.

Но похоже, что у Лехи это происходит еще раньше. Потому что петухи еще только начинают пробуждаться, а Аня уже извлекает свое стонущее и всхлипывающее "а-й-а-а-а" с переливами песню, после которой раздаются торжественные львиные рыки.

В этом и заключается явное несоблюдение Лехой сельских обычаев, когда подобное действо происходит потаенно, после изобильного угощения и под звуконепроницаемым, стеганым одеялом.

Запоздавшие петухи, еще некоторое время решали, что лучше: воспеть приход рассвета или сразу броситься топтать кур, которые выглядят более аппетитными. Поэтому их обычный кукареку звучал неубедительно и непримечательно. Наконец, неуверенные сольные голоса деревенских будильников соединились в слаженный хор. И под их пение из ворот Лехиного дома вышла Анютка – возбужденная и румяная, а Кириллыч, проходивший по дороге рядом, моментально выпрямился, хлестнул кнутом и аккуратно подкрутил свою побелевшую усышку в жесткой манере, чтобы продемонстрировать свою способность!

Однако Анютка привлекала всеобщее внимание не для него и тем более не для женщин, которые провожали стадо. С высокой крыльцы спускался хозяин дома – Леха – он шел к калитке с достоинством и проникал через нее. При этом он обязательно сталкивался с грудью Анютки, трется о нее своей могучей грудью, что-то шептал ей на ухо и легонько похлопывал аккуратную попку своей невесты перед тем, как выйти на широкую улицу. И НЕВЕРОЯТНО, самые злые собаки в деревне молчали при виде его!

Леха, Анютка – все понятно. Моя мама явно не случайно выбрала его. Но мой разум отказывался принять, что я родилась с трудом и болью. Я словно бы выдавливалась из мамы, как паста из тюбика. Лучше быть аистом. И ведь мой отец такой спокойный и совсем не склонный к приставаниям к маме, как этот животновод Леха со своей Анюткой. К тому же, если у них нет детей, значит, им этим уже не интересно! Или я что-то не понимаю.

Глава 2.

Я смотрела в окно бани и казалось, что это всё-таки Леха с Анюткой. Нет, нет. Загадочное окошко должно было быть помыто. Я отчетливо видела, что моя мама сидит не на коленях. Боже, она ведь... Она была просто невозможной в воздухе. Она же... Эта проклятая "мужская вещь" не позволяла ей опуститься на скамью перед папой. То, что я без задней мысли трогала в детстве и никогда не задумывалась о его назначении, ох...

Они как то медленно и осторожно едва касались сосочками грудей друг друга, а руками ласкались, где попало. Временами мамуля вдруг начинала содрогаться в его руках, безвольно запрокидывая голову назад, и тогда папка поддерживал рукой ее затылок, приникал к губам вбирая в себя не то крик, не то стон своей ненаглядной.

Нет, убежать я уже не могла. Ноги словно пустили корни, а в голове вилась успокоительная мыслишка – они же на свету, а я в темноте. Значит, не видят, не видят. Вот и имей пятерку по физике. Эта мыслишка напрочь забивала робкие позывы совести. Не хорошо же так, непорядочно.

Отвяжись! И робкая совесть скользнула в темноту, чтобы вернуться потом и грызть мое и без того разбитое сердце. Свято место пусто не бывает и подкатила едучая ревность. Вот он какой папка, а меня и в щечку целовать перестал, гоняет с утра до вечера по дому как унтер. Но ревность, она как – то не удержалась, сгинула, а накатила похоть. Проклятые книжки. Не успевало что то такое произойти, а я уже знала как оно называется, и от этого мучалась вдвойне. Похоть это было уже плохо и стыдно. Тем более действо за стеклом продолжало раскручиваться, набирая обороты.

Папка легко поднялся и поддерживая мамулю за попочку принялся тихонько покачивать задом, потом задергался. Русалка у него на руках еще сильнее обхватила его ногами и вцепившись пальцами в его спину, издала сдавленный вопль. Победное рычание самца было не менее впечатляющим. И эта похоть достала меня вконец. Внизу живота, давно сделалось горячо, уши, щеки, я вся, изнутри и снаружи пылала. Я лихорадочно облизывала губы ставшие невероятно сухими и совершенно не замечала ожогов крапивы безнаказанно кусающей мои икры.

Для успокоения пламени, вспыхивающего внизу живота, я быстро схватилась руками за область промежности, даже не задумываясь о том, почему мои трусики такие влажные. И тут со мной произошло нечто удивительное. Мое послушное тело начало вести себя самостоятельно, зашевеливаясь в нижней части. Внутри него возникали горячие волны и пронесались с безжалостностью наступающей конницы...

Я пришла в себя только после того, как случайно прижала задницу к колючей крапиве. "Что это было? Как это называется?!" - часто задавался один из героев Соболева, которого любил Николенька. Пока я злилась на крапиву, я вернулась к окну.

На полке лежат голубки, объятиями связанные друг с другом. А моя задница пылает словно нефтепромыслы в Баку. Почему именно Баку? Черт его знает, если есть нефтепромыслы, значит иногда они горят. Как и моя недоброжелательная задница!

Я выслюнила на пальцы и аккуратно намазала место ожога. Или, скорее, почти всю задницу. Слюны были необходимы в большом количестве. Я плевала и мазала. Говорят, что мыло помогает, но я не думала об этом. Чтобы пойти за мылом...

Моя мамочка! Мамочка, мамочка, все она и только она. В общем, она играла с этим предметом. Если бы не отец, я бы точно знала как его назвать, но сказать "взяла отца за член" - это слишком дерзко для меня. В общем-то он не поместился в ее двух кулачках и мамочке пришлось взять его головку в рот. Точнее говоря, она целовала его. Она целовала его с такой страстной нежностью, которую я раньше не замечала у нее! Она ласкала этот член, переплетенный тугими венами, словно самое драгоценное на свете, едва касаясь его пальцами. Она даже опустилась на колени и умоляюще посмотрела на отца. Он погладил ее по голове, ласково улыбнулся и, кажется, согласился, потому что мамочка просто расцвела. А затем...

Я схватилась руками за трусы и полностью забыла о обожженной крапивой на своей попе, о том, что кто-то подглядывает...

Только сейчас я поняла, насколько моя мама была гибкой и умелой гимнасткой. Она легко подняла правую ногу вертикально вверх, и папа с удовольствием поцеловал эту ногу, а затем прижался щекой к ее плечу, обнимая ее. И между ними была эта потрясающая нога. Просто потрясение! Я даже видела ее интимную зону. Но это не похоже на обычную интимную зону, совсем нет, это так ласково. Свет падал сзади и было не очень ярко, но в нашей бане была яркая лампочка, поэтому все было хорошо видно.

Ах, моя мамочка. Ты такая противная. Как только я перестала мыться с вами, ты начала делать странные вещи. Наверное, чтобы я не повторяла за тобой. Такие игры да? С волосиками, такими же, какие я так любила в детстве. Так, на беленьком, не загоревшем треугольнике лобковых волосиков аккуратный кустик в виде сердечка. Или это мне только показалось, но точно - сердечко. И ниже ничего, просто ничего! Такие гладкие и упругие губки, разделенные складочками, и розовенькая точка сверху, где они сходятся. Такие большие губки...

Папа не позволил мне закончить просмотр и вставил свой "корень" между этих губок-складок. Как настоящий сатир. На мгновение мне пришло на ум изображение с нежными нимфами и грубыми волосатыми сатирами. Я всегда сочувствовала нимфам, которых сатиры обязательно догонят после того, как папа выключит свет и все лягут спать. Я даже иногда тайно поднималась по ночам и с трепетом раскрывала альбом. Но они меня не догнали. Видимо, я мешала им своим светом.

Внезапно я осознала, что нимфы вполне оправданно боялись этих пародийных существ. Они, как и мама, стремились, чтобы их настигли отвратительные карикатуры и приложили свои магические усилия. Впрочем, папа совершенно не походил на карикатуру. На Аполлона. Я видела в фотоальбоме Геракла с дубиной, это больше похоже на Леху, когда он рубит дрова, только молодого. А папа – красавец-Аполлон. Только у Аполлона член небольшой и какой-то неестественный, а у папы все в порядке, нормальный размер и волосы вокруг. Еще хорошо, что он не подумал о бритье там. Было бы хуже, чем у Аполлона.

Теперь мне стало ясно, почему мальчишки говорят "отодрать", когда разговаривают в школе. Это прекрасно подходит для того, что делал мой папа. Его лицо было далеко не таким ласковым и благостным, как в тот момент, когда они занимались любовью на скамейке. Выражение наслаждения или чего-то неизвестного мне искажало его лицо, делая его похожим на карикатуру. Его член то проникал в тело мамы с методичной неотвратимостью, то полностью выходил наружу, практически до головки. Мне не сразу бросилось в глаза упругое мешочковидное образование, которое прижималось к складкам мамы при движении его члена внутри ее живота. Это образование слегка колебалось в конце каждого движения и вызывало какое-то завораживающее ощущение. В нем было больше загадочности, чем во всем остальном.

Я не могла понять, нравится ли это маме или она просто уступает папе. Ее глаза были закрыты, зубы стиснуты, а по лицу проходили такие же искаженные выражения, как у папы. Она внезапно схватила этот драгоценный "мешочек" ладонью и начала перебирать его пальцами. С папой началось нечто непередаваемое, короткими спазматическими движениями он буквально таранил маму несколько раз и приводил ее в состояние безумия. Затем грубо снял ее ногу с плеча, одним движением посадил на скамейку и начал сосать эти замечательные груди мамы. Он прилип к ним как безумный вампир. Чтобы быть точнее, он прилип только к одной груди, а другую она сама активно массировала!

Затем она повернулась на спину, и я увидел, чем занималась правая рука папы! Он держал ее голову левой рукой, а...

Лавка стояла вдоль, и ноги мамы были широко раздвинуты и согнуты в коленях... Итак, рука папы... Просто поразительно. Большим пальцем он проник в мамино влагалище, а двумя другими! Два других - указательным и средним...

Мои мысли переполнились. Может быть, нет. Возможно или невозможно. Неприятно? Нет, им не было неприятно! Они это делали! Папа и мама нарушали все эти правила чистоты и гигиены! Он занимался отвратительным делом!

Теперь я не могу вспомнить свои страхи и ужас без смеха от осознания того, что они это делали!

Два пальца правой руки папы - указательный и этот... Который рядом... Я даже потерял рассудок при мысли об этом... кхм... в попке. Даже сейчас я не могу передать словами то непередаваемое удивление тех минут.

Ноги мамы продолжали двигаться, словно два живых маятника, медленно сходящихся и расходящихся. Она стонала так громко, что слышно было сквозь двойные стекла бани - это были стоны наслаждения.

Через некоторое время он поднял ее ноги на свои плечи и вновь проник своим членом в глубину бедной маминой киски. Чуть позже я услышала выражение "вдул по самые помидоры".

О, этот могучий язык! Он действительно "вдул". Так, что достигал чего-то внутри ее живота, вызывая новые стоны у мамочки. Казалось, его движения были как удары отбойного молотка, приковывающие ее к скамейке. Затем они замерли в этой необычной позе, и видно было, как спазматически сокращаются ягодицы папы. Наконец он отстранился от своей "жертвы" и начал осторожно и ласково целовать ее.

Папин корень, покоившийся на бедре как сарделька, был хорошо виден, когда он стоял на одном колене. Мамины руки продолжали ласкать и сжимать папино тело, но они не прикасались к нему. Казалось, что они давали ему отдохнуть специально.

Я устал. Эта необычная мысль всплыла из глубин моего воспаленного мозга и распространилась по поверхности. Устал...

Я сама чувствовала усталость. Мои коленки тряслись и ослабевали почему-то. Было такое ощущение, будто я снова упаду в крапиву. Но я решила стоять до конца. Пока этот дракон стоял у моего родителя. А он уже стоял самостоятельно. Без помощи мамы, а они сидели рядом и целовались снова. Достаточно уже было. Взгляд мамы был просящим, и я поняла, что папа не выполнил обещанного или даже не обещал ничего такого. Постепенно он превратился в полную нежность, целуя ее соски, глаза, пальцы, бедра – все, что только можно. Даже попочку, когда она встала со скамейки. На ее спине были видны следы от деревянной скамьи. Они проступали даже на покрасневшем теле от жары.

И вот я захотела оказаться на месте мамы. Казалось, что это меня страстно и заботливо касаются губы папы - губы живого Аполлона, губы жадного сатира. Захотелось так сильно, что внизу живота опять возник зуд, и мои руки беспомощно двигались в попытке помочь пробуждающемуся телу. Моя голова поднялась к звездам, и я испугалась того, что сейчас потихоньку заплачу из-за несправедливости жизни. Ну хорошо, может быть не очень громко закричала и чуть не упустила самое главное.

Мамочка стояла, расставив ноги и опершись грудью на полок. Ее руки были вытянуты вперед. Она погрузилась в сон, наслаждаясь теплом и лаской папкиных рук, которые гладили ее спину, бедра и ягодицы. Папка притворялся сатирой, даже опустившись на корточки для удобства. Он целовал ее много раз...

Счастливые создания. У них есть свои забавные игры.

Он даже поцеловал мамочкин анус губами и провел там долгое время, играя своим языком и лаская ее стройные бедра. Мне уже ничего не удивляло, я думала, что если они в бане, то должно быть чисто. Хотя есть другие места послаще. Наконец-то он решительно поднялся на ноги и положил руки на бедра своей возлюбленной.

Вау! Я также не видела этого любовного орудия во всей его красоте. В профиль это было потрясающее зрелище: сильное, слегка изогнутое вверх, приподнятое к мускулистому животу, покрытое змеистыми жилами. Оно казалось сделанным из темного драгоценного дерева. Яички в мешочке сжались, добавляя ему силы. Подрагивающая головка смотрела на ягодицы как на потенциальную жертву. Он опять направлялся к мамочкиной попке!

И тогда папка немного присел и с громким "Ха" вошел своим драгоценным орудием в горячие губы маминой промежности. Она вскрикнула громко и не переставала выдавать звуки. Мне показалось, что от этого движения ее ноги оторвались от пола, но это было только иллюзией - она просто приподнялась на цыпочки. Папка изящно и уверенно двигался внутри нее, не меняя положение. Он делал короткие и быстрые движения, а иногда медленно и глубоко погружался. Иногда он прижимался к ее спине, и тогда двигалась только его крепкая задница. Время от времени он отстранялся, не прекращая движений, держа ее за бедра и наслаждаясь происходящим. Затем он достигал ее груди и вызывал новые стоны и крики, делая коварные удары в разных направлениях, словно вкручивая свое тело внутрь ее. Он цеплялся за ее плечи, целовал ее шею и ушко, глубоко проникая в нее, опускал руку к ее животу и совершал невероятные, но очень приятные движения.

Я был поражен тем, какие звуки доносились из банного окна - шепот, стоны и крики. Я снял мокрые трусики и бросил их на грядку. Я ласкал свой половой орган, понимая, что он влажный от возбуждения. Я испытывал любовь и нетерпение. Затем я переключился на грудь и осознал, что одновременно сжимать обе части тела - вдесятеро приятнее. Казалось, я умирал вместе со стонущей женщиной.

Анютка также была в экстазе от своих утренних и вечерних шептаний о любви. Мне казалось, что из бани доносится песня о любви льва и львицы, заставляющая всю саванну трястись от страха и зависти. Это были мои родители - мама и папа, они безумно любили друг друга, а я любила их! Я так сильно их любила!

Среди всех этих стонов я услышала только одну фразу: "Кончай! Ну кончай уже!". И тогда папа прижался к спине мамы, сжав ее груди руками и с силой вошел в нее, дрожа всем телом. И оба закрылись в сладких судорогах, походящих на агонию.

Французы правы, говоря, что оргазм - это маленькая смерть.

И самое потрясающее для меня было видеть папочку на коленях, вылизывающего мокрые следы на внутренней стороне маминых бедер, а маму, сосущую его влажные губы и блестящий корень, превращенный снова в мясную колбаску.

Не помню точно, что произошло дальше, потому что я очнулся на четвереньках. И так же на четвереньках ушел от бани, не обращая внимания на крапиву и оставляя следы на грядках. Я уже понимал, что они скоро выйдут из бани и лучше быть подальше от этого.

И вдруг так захотелось заниматься литературным творчеством. Просто невозможно удержаться от этого желания. Без лишних раздумий я подняла подол своего грязного сарафана и с облегчением двинулась по дороге. Как это было замечательно. Я чувствовала, что оживаю, как феникс, восстающий из пепла. Это простое действие помогало мне вновь наладить контакт с жизнью. Вот так, сидя на корточках, я отходила от пережитых потрясений.

Может быть, все было не так, каким казалось? Великий вождь и тиран однажды сказал: "Все не так было, не так..." Может быть, это не было столь грандиозно. Но для меня это было огромным потрясением - гибель моей целомудренной Помпепи. Даже сейчас, перебирая в памяти обломки прошлого, я вздрогнула от сладкого ужаса запретного знания...

Глава 3.

Дверь предбанника распахнулась, прожектором освещая дорожку к дому. Но я уже находилась в спасительной тени кустов. В руках у нее была папка, завернутая в простыню. Она прильнула к его груди, словно без сил, и я поняла, что ее глаза были широко раскрыты.

В них отражались и двоились звезды. Бесконечные звезды августа.

И сразу мне пришла в голову нелюбопытная мысль: "Бедняжка, после всего этого она больше не сможет идти!" Если верить моей элементарной логике, после такого - нормальная женщина должна была полностью потерять способность самостоятельно передвигаться на всю оставшуюся жизнь.

Дождавшись, пока они скроются в доме, я стала как тень скользить в баню. И только когда поднялась на полку, я осознала, что не разделась. Я сорвала со себя запачканный землей сарафан и лифчик, и бросила их к двери. Где-то там, забытые между полочками, лежали трусики, но мне было все равно. Озноб пронизывал меня с головы до пяток. Казалось, что на улице не теплая летняя ночь, а холодный ноябрь.

Вот он ведерко. Вот он милый. Заревел, зарычал ждавшийся парень. Ага родители, да вы и не беспокоились совсем. Хорошо, что хоть метла напряглась шпионами. Вот тебе, вот...

И я начала трепать свое предательское тело, словно выражая на нем минуты пережитого унижения. Ведерко. Еще, еще... Кажется, что трещат волосы и пар обламывает ногти. Вот тебе, вот тебе! Я била свои бедра, спину, грудь и все сто подворачивалось под руку, извиваясь от боли. Вот тебе! Не могу – у – у!

Хлопнув дверью передбанника, в три прыжка добралась до озерца.

Уф – ф! Только не надо так кричать среди ночи. А то еще подумают, что кто-то свиней режет. Уф – ф – ф! Как хорошо.

Снова на полке. Снова ведерко. Надо бы перчатки одеть. А пускай... Вот вам папашки – мамашки. Метла подозрительно быстро облысела, и концы болезненно режут кожу. Вот тебе за папу, вот тебе за маму! Снова в темную воду. Звезды разбегаются по воде в испуге. Уф – ф – ф!

Как уютно на полке и тысячи иголок мелькают по радостному телу. Это – приятно и привычно. А еще лучше в снег. Конечно лучше. С шумом и криком. Без крика не то удовольствие. И полежать.

Когда-то мы бегали по снегу втроем обсыпали себя пушистой лавиной, горами снега. Одна, я только лежу, но все равно люблю закричать перед первым прыжком, как индеец – "Уулю – лю – лю – у!"

И надо же лежа на горячей полке, я опять вспомнила как...

Как, как. Вот так. Выныриваю из снега а передо мной Витек Жир – Масло. Это кличка у него такая, за глаза, вместо фамилии, а так – Витек. На год младше, в седьмом...

Я увидела, как его челюсть опустилась, а глаза опустились на середину. Я почти вскрикнула, но сумела сдержаться. Это было неожиданно и стыдно... Да, ему должно быть еще больше стыдно, поэтому я решила не прикрываться и просто упала на плечи и грудь. А он варежкой, заледеневшей от холода, попытался вытереть сопли и отвернулся.

– О лыже... Я направляюсь вот...

– Да... Ситуация смешная - Витька не может контролировать свои глаза, и чем ниже он опускает голову, тем чаще они пристально смотрят на интересные места.

– О лыже...

– Да...

– О лыже... И почему он так заинтересовался этой лыжей? Сейчас скажет "вот".

– Она сломалась, вот...

– Да... Кажется, меня тоже что-то блокирует.

– Пойдем погреемся... Такая дурочка.

– Я не могу - мамка разозлится. Я обещал вернуться в шесть. Он опять задергает носом.

Похоже, он не уйдет первым. Ни за что. И мои ноги полностью оцепенели. Я поворачиваюсь и ухожу. Еще шесть шагов нужно пройти. Теперь мне действительно стыдно. Он точно смотрит на мою попку со всеми своими глазами. А я чувствую, как она предательски начинает двигаться в такт. Прямо как у моделей на подиуме. Последние шаги делаю в стиле солдата, стараясь подавить свое женское начало. Уф-ф! Я спряталась на полке. В оконце я вижу, что Витька тоже идет к своему дому, прямым путем через лесной снеговик. Я не задумывалась о последствиях демонстрации летних мод в зимнем рязанском лесу. Что было – то было, но Витька был не глупым парнем.

А потом весна быстро пришла. И Витька пришел с букетом первых подснежников. Он краснел как рак и, похоже, даже перестал дышать. Он с трудом вытащил руку с небольшим букетиком из-за спины. Он протянул его вперед и вдруг выпалил...

– Ты красивая Шурка. Ты самая красивая на свете! Казалось, что он окрасился от головы до ног. Он горел как огонь!

И вот я с достоинством приняла подарок и нежно поцеловала его на лоб.

– Витька, ты мой самый верный товарищ. Самый лучший...

Не уверена, были ли мы самыми близкими друзьями, но повторяли одни и те же слова. И еще, я приобрела преданного слугу. И ангела-хранителя. Куда бы я ни отправлялась, всегда чувствовала за спиной присутствие Витьки Сало – Масло.

Вспомнив Витьку, я как-то окончательно успокоилась. Продолжила свои дела, то есть усердно местила полы. Пришлось заменить веник. Новый был громоздким. Кожа стала пятнистой от красной сыпи. "Как у кенгуру" – шутил в таких случаях папа. Быстренько приняла душ и легкая как перышко направилась домой. Хотелось бы кому-то подать на руках!...

Мои фантастические догадки оказались ошибочными. Мама не только двигала ногами, но и радостно скакала по кухне, накрывая стол.

На ее приглашение пообедать я лишь слабо помахала рукой и направилась в свою комнату. Устала.

Я погрузилась в сон как в бездну, а звезды уносились вверх, подмигивая и колеблясь, образуя спираль в черной августовской ночи...

(Может быть, это кому-то понравится, а кому-то нет... Я хотела рассказать о простых счастливых людях, с которыми когда-то познакомилась. Мои герои уже давно живут своей жизнью, не обращая внимания на жесткий сюжет, который был для них изначально предписан. Это все было написано примерно год назад и даже есть готовый эпилог, но... Нужно просто все привести в порядок, и это зависит от моих читателей. Если вы скажете "да", то мне предстоит еще работы.

Ваш Иван Басев.)