Ну и ну!

Кроме дочери — моей благоверной, у тёщи был ещё и сын — великовозрастный шалопай. Как все шалопаи, после службы в армии, он, оголодавши, немедленно женился на первой, встреченной им дуре. Дура родила дочку — и они с ней вскоре развелись. Это была его первая женитьба, открывшая ещё три последующих, и случилась она восемнадцать лет назад.

Стоял солнечный день. Жена с моей тёщей и нашими дочками укатила по ягоды на наших «жигулях». Моя Вероника, с которой мы прожили восемнадцать лет, хорошо водила, хотя прав не имела. Я, честно говоря, ягоды собирать не люблю: день на карачках, а после рябит в глазах. Я отнекался, сославшись на лихое время, когда, дом, оставленный хозяевами на виду у всей улицы, представляет соблазн для любого придурка. После отбытия женской части я с утра с удовольствием помахал колуном. Потом облился парой вёдер холодной воды и растёрся полотенцем. Сварил кофе. Ноут-бук серой книгой ждал меня на столе. Книга была ещё не раскрыта и не написана, и я, прихлёбывая из кружки, со страхом на неё поглядывал. Начатый ещё две недели назад сюжет ждал своего продолжения. Я оставил недопитый кофе и включил компьютер. Пока он загружался, я любовно погладил его клавиши, сдул с панели какую-то пылинку и, наконец, придвинув стул, уселся за работу. Раскрыв свой файл, я прочитал предыдущую главу. Я знал продолжение, но нужна была первая фраза. Самая первая, от которой зависит всё. «Глава шестая» , — напечатал я, ожидая прихода начальных слов. Я смотрел на экран, прихлёбывая кофе, а фраза не появлялась. За окном проехал, дымя и пыля, жёлтый автобус. У соседей затявкала пустолайка — с их стороны прошли двое людей. А фраза не подавала признаков жизни. Я напечатал: «Кроссовки неизвестной фирмы были ему великоваты» , — и пошёл на кухню жарить яичницу. «И всё время промокали» , — пришла в голову деталь. Деталь — мелочь, от которой зависит всё. Фразу в дальнейшем можно выкинуть, но деталь дала толчок — и повествование пошло. Я запил яичницу остывшим кофе, и мои пальцы запрыгали по клавиатуре, не поспевая за мыслями. В промежутках я курил, пил кофе, и снова бросался на панель своей «тошибки». Когда заныли отсиженные ягодицы, я взглянул на часы. Незаметно прошелестело три с половиной часа.

И тут звякнуло железо запора на воротах. «Кого там принесло? » — с раздражением подумал я. В доме раздались тихие шаги. Я, не вставая со стула, повернул голову к дверному проёму.

Вошла Лиза — тёщина внучка, дочь шурина-шалопая, племянница моей жены, а значит, и моя племянница.

«Однако» , — подумал я. На ней отливали блеском низкие красные ботиночки, на которые спадали кружевные манжеты белых носков. Под белой футболкой ничего не было надето: маленькие подростковые груди топорщились земляничками сосков. Футболка свободно падала на джинсовые с бахромой шорты. Какие либеральные нравы завелись в этом захолустье.

— А Кати нет? — спросила Лиза.

Катя — это моя старшая, почти ровесница своей двоюродной сестры.

— По ягоды поехали, — коротко бросил я и отвернулся к компьютеру.

Какого чёрта, они же вчера болтали по телефону, и я сам слышал, как Катька говорила про сегодняшнюю поездку. Я уставился в экран, ожидая её ухода. Увидел в слове «анализировать» опечатку: первой стояла буква «о». Вот бы порадовался старина Фрейд, подумал я, исправляя ошибку.

— Здорово, — вздохнула Лиза над самым ухом.

Я не слышал, как она подошла. Уходить она, как видно, не собиралась. Ладно, сделаю перерыв, всё равно уже накатила тупость.

— Хочешь поиграть? — спросил я.

— А как?

Тут уж удивился я:

— У вас в шкoле нет класса информатики?

— Ничего у нас нет, — вздохнула Лиза.

Я ввёл написанное в память и вызывал меню. Из игр в компьютере был только «солитёр» — я работал на «тошибке» только как на хорошей пишмашинке, а остальное мне было ни к чему. Я пощёлкал мышкой, и на экране разложились карты.

— Смотри, — я объяснил Лизе суть игры. — Попробуй.

Я встал, отодвинув стул в сторону. Лиза склонилась слегка над столом и взялась за мышку. Стрелка неуверенно задёргалась на экране — Лиза никак не могла ухватить карту.

— Ты палец с клавиши не убирай, — сказал я и положил свою руку на её пальцы. — Вот так.

И наши руки повели стрелку с прилипшим к ней валетом. Пальчики, тоненькие и холодные, чуть подрагивали под моей ладонью.

— Теперь берём десятку.

Мы стояли вплотную к друг другу, и её бедро прижималось к моим ногам. Я вдруг понял, что оно прижималось к ним слишком настойчиво. «Оля-ля! » — пронеслось у меня в голове. Либеральное стало захолустье. Я склонился ближе к её лицу, словно всматриваясь в экран, и положил свою левую ладонь к ней на поясницу. Её попка чуть повернулась ко мне и еле заметно потёрлась о мои брюки в том самом месте, где слегка напрягся мой вечно юный друг. Потёрлась — и тут же отвернулась в сторону. «Неужто? — подумалось. — Сейчас проверю». И моя ладонь, чуть подрагивая от волнения, медленно погладили ей ягодицы.

На экране открылся туз.

— А теперь что? — спросила Лиза совершенно спокойно.

— Подводим стрелку на него, — говорил я медленно, в ритме наших совместно двигающихся рук, — и два раза щёлкаем левой кнопкой.

Моя левая рука гладила округло обтянутые на её попке джинсы. Потом ладонь соскользнула на её голенькое бедро и провела по коже внутренней стороны ноги. Туз прыгнул на своё место, и её ноги чуть раздвинулись. Я кончиками пальцев прополз вверх до кромке шортов и стал гладить кожу, задвигая пальцы всё дальше под бахрому.

— Классно! — спокойно произнесла Лиза, и я не понял, к чему это относилось: к тузу или моим действиям.

Я проник через неплотно прилегающие края шортиков и добрался до трусов, в тонкую материю которых впечаталась таинственная девичья ложбинка. Мой указательный палец заскользил вдоль неё. Мы продолжали стоять, склонившись над ноут-буком. Я оставил кисть её руки самостоятельно манипулировать мышкой, и провёл рукой по тёплой, покрытой лёгким пушком коже предплечья. Моя левая рука оглаживала её промежность, правая, скользнув под мышкой, легла на грудку, прикрытую только футболкой, на грудку маленькую, как половинка персика, мягкую, с твёрдым крошечным соском. Лиза продолжала двигать мышкой, а наслаждался её округлостями. Их хотелось ласкать вживую, без хлопковых преград. И я залез рукой под футболку, положив ладонь на её плоский живот.

Неописуемо наслаждение касаться девичьей кожи, гладить завязи грудей, водить пальцами по соскам. Я забрался под кромку её трусиков и провёл пальцем сверху вниз — от пушистого лобка до распадка ягодиц. . Неужели, стучало в голове, неужели! . . Но девочка вильнула в сторону попкой, и я потерял завоёванный плацдарм. Мои пальцы снова стали блуждать про бельевому шву, снова заблудились под кромку трусиков, но побежали уже не вниз, а вверх, вдоль границы ягодичных полушарий. Дырочка оказалась очень близко, и указательный палец стал, едва касаясь, гладить её, вращаясь по тёплой коже. Но — удивительно! — Лиза не шевелилась. Её спина даже слегка прогнулась, приподнимая анус повыше. Карты перестали порхать по экрану.

Ещё всё можно было остановить. Можно было вытащить руки из-под ёё немногочисленных одежд, толкнуть её в спину и сказать: «Убирайся, дрянная девчонка» , — потому что на краю сознания тихо постукивало: «Нельзя! Нельзя! ». Но руки продолжали ласкать, гладить, касаться тёплого, податливого, таинственного.

Никогда не поймут девочки-подростки, почему взрослые дяди так любят глазеть на них, даже одетых, не говоря уже о пляжных пейзажах. Подростковое очарование — это радость Бога, гармония Вселенной, вершина красоты природы. Ностальгия по своему ушедшему возрасту и незнанию тайн соития, ностальгия по первой влюблённости и томлению юного тела. И движет взрослыми мужчинами не похоть. А сложное чувство, близкое к эстетическому, а не к физиологии, что бы ни думали они, славные, нераскрывшиеся бутоны. Поэтому я сказал осипшим голосом:

— Надо закрыть дверь. Иди.

Она замерла на секунду. Мои руки освободили её. И она, не глядя на меня, ушла.

У неё был шанс уйти совсем. Я бы не обиделся. Ломоту в яйцах ликвидировал бы онанизмом и колкой дров. Мне было достаточно и того счастья, что она уже подарила мне. Но из сеней раздался металлический стук запираемой щеколды. Это «остановись, мгновенье, ты прекрасно» надо зафиксировать. Послышался звук рукомойника. У меня была минута. Я достал из шкафа камеру, поставил её на телевизор, включил, отодвинул трансфокацию так, чтоб объектив брал всю комнату по диагонали. Едва закончил приготовления, как Лиза появилась на пороге. В футболке и треугольных белых трусиках. Но самое очаровательное было то, что она не сняла красных своих ботиночек с белыми носочками, которые так трогательно подчёркивали её подростковую угловатость. Стройность развитой цветущей юности ещё ожидала Лизу. Шорты она держала в руке. Бросив их на стул, она подошла ко мне.

Мне очень хотелось поцеловать её тихо и нежно, но она резким движением руками вверх сняла с себя футболку и бросила её через плечо.

— Я тебе нравлюсь? — спросила Лиза кокетливо.

Я вздохнул.

— Ты прекрасна.

Она взяла мои ладони и положила их к себе на грудки. Я чуть не умер и повторил:

— Ты прекрасна.

— Почему ты не разделся? — спросила она и расстегнула мне джинсы.

Её руки стали стягивать с меня брюки и трусы одновременно. Ей было трудно, и я, обомлев, ей не помогал. Она села на корточки и выпростала мои ноги из белья. Я стянул с себя рубашку. Она прохладными пальчиками обхватила мой восставший член, натянув кожу, обнажила головку и тут же засунула её себе в рот, начав сосать, как леденец.

Вероника, моя благоверная, иногда делала мне минет, когда бывала сильно возбуждена, но доставляла этим удовольствие только себе. То, что делала Лиза, не шло ни в какое сравнение с супружескими ласками. Она сосала, прижимая головку к нёбу, обводила её языком, крепко зажав, медленно извлекала член изо рта и также медленно всасывала его обратно, ограничив его длину колечком пальцев. Головка члена так набрякла, что, казалось, треснет, словно плод граната.

— Подожди, — сказал я. — Пойдём на диван.

Она поднялась, и мы, взявшись за руки, как дети, подошли к дивану. Я лёг на спину, и она, уткнувшись своими гудками в мои ноги, продолжила свои действия с членом. Я еле сдерживался. Я готов был кончить уже много лет назад, бурно и неоднократно, но усилием воли не давал себе это сделать. Однако пик приближался.

— Не торопись, — попросил я Лизу, переводя дыхания.

Она, не вынимая члена, подняла удивлённые глаза. Я погладил её по щеке, убрал волосы с лица, провёл пальцем по краю ушной раковины.

— Ты неверосятно красива, — искренне сказал я. — Где ты так научилась?

— Да у нас все девчонки в классе умеют это. Мы с мальчишками дружим же.

Как изменилось содержание дружбы в наше время. Дружить — это значит в глубь.

— Тебе нравится?

Она пожала плечами, держа в кулачке мою твердь, как эскимо.

— У пацанов они не такие большие, конечно, и всегда мочой воняют. А у тебе пахнет, но по-другому, вкусно.

Я гладил её щёки, ушки, глаза, крылья носа. Дожили. Простота нравов необыкновенная. Как выпить стакан воды. Через сколько десятилетий восторжествовали-таки идеи пролеткульта. Да и она прекрасно знала, что здесь никого, кроме меня, нет. За тем и пришла.

— Ты невероятно хороша, — повторил я. — Иди ко мне. Ляг на меня.

Она легла на мою грудь своими твёрдыми маленькими сосками, я и стал целовать её лицо и губы, медленно, едва касаясь, словно собирая капельки росы с цветов. Напряжение медленно отступало.

— Сними трусики и повернись ко мне попкой, — попросил я.

Она встала надо мной, расставив ноги, между которыми были протянуты мои, подбоченилась, как воительница, подражая, вероятно, какому-то виденному ею плакату, но женщины-вамп из неё не получилось — она была трогательно наивна. Я невольно улыбнулся.

— Почему ты смеёшься? Я тебе не нравлюсь?

— Потрясающе! Только ботинки не снимай.

Она спрыгнула с дивана и сняла трусики, стянув их через ботинки. Все её движения вызывали у меня приступы очарования и нежности. Она распрямилась и повесила трусики на указательный палец, покачивая ими, как маятником. При этом глаза её словно говорили: «Попробуй, отними! » , потом отбросила их и села мне на грудь спиной к моему лицу. Я провёл руками по её плечам, спине, пересчитал пальцем каждый позвонок до самой попки, запустил ладони под мышки и сжал завязи грудей. Она снова наклонилась к члену и также стремительно стала его сосать. Мы были разного роста, и её нижние губки, едва подёрнутые тёмным пушком, и дырочка ануса оказались точно перед моими лицом. Я провёл языком по губкам, но Лиза дёрнулась, с чмоканьем выпустила мой член изо рта и сказала:

— Не надо. Щекотно.

Она же не женщина, подумал я, поглаживая её маленькие ягодицы, они в этом возрасте ничего не чувствуют — как пластмассовые куклы. Я коснулся языком её ануса. Против ожидания она не дёрнулась и даже подалась ко мне. Я покусывал её ягодицы, тёрся о них лицом, целовал анус, гладил его языком, стараясь просунуть его вглубь. И он медленно расслаблялся, осторожно раскрываясь. Я упивался Лизой, испытывая дикую жажду, словно от родниковой воды.

— Почему ты не кончаешь? — спросила Лиза, оторвавшись.

— Я хочу тебя сюда, — ответил я, вставляя фалангу пальца ей в попку.

Она засмеялась и легла поперёк дивана на живот, потом подобрала под себя коленки, опёрлась на локти и прогнула спину так, что её розовая розетка оказалась на уровне моей, твёрдой, как орех, головки.

— Тебя этому тоже научили мальчишки? — спросил я, улыбаясь.

— Ну-у, — протянула она, — я давала одному раз или два.

Я обхватил её ягодицы руками и приник ртом к розовому анусу, целуя его, обильно смачивая слюной, засовывая язык в розовую дырочку. Это доставляло неописуемое блаженство, словно дышал на рассвете воздухом, настоянным на яблоневом цвету. Я мог заниматься этим бесконечно, но в конце концов не выдержал и ввёл головку в её размягчённый анус. Он вошёл легко и просто. Удивительно прекрасное зрелище возникло перед глазами и непередаваемые ощущения нарастающего экстаза стали накатывать волнами. А вытаскивал головку из попки наполовину и снова вводил её, медленно, только на глубину её погружения. Её сфинктер кольцом охватывал моё красное навершие и мягко выпускал его. Зрелище завораживало своей таинственностью и совершенной гармонией.

— Как ты хороша, девочка, — шептал я, — как великолепна и прекрасна.

Я сливался с Лизой, с её телом, с её ягодицами, поникая всё дальше, сливался с её бёдрами и крохотными грудками, с деревом в саду, с журчащим ручьём, со звёздами на небе, с бесконечной Вселенной. Мои движения не убыстрялись — нет! Они становились затянутее, медленнее, ожидая приближающуюся лавину. И вот Вселенная взорвалась: я вошёл в её глубину, в самый центр мироздания. Я ухватил Лизу за животик одной рукой, за грудь другой, приподнял над диваном, развернулся к нему спиной, сел и насадил Лизину попку на себя, прижался к её щеке своей щекой, ухватился за её грудки и замер. Взрыв Вселенной продолжался целую вечность. Вокруг меня меня вращались галактики-груди, звёздочки-соски, Млечный Путь был её живот, космическое вещество источал её пушок на лобке. Солнце были её губы, лицо и глаза. Я любил её сильнее своей жизни.

Она соскользнула с моих колен и легла животом на диван.

— А правда, — спросила она после некоторого молчания, — что мужская жидкость очень полезна для кожи — ну, прыщи там проходят разные?

— Правда, — ответил я и лёг рядом с ней, поглаживая её ягодицы. — Тебе не было больно?

— Нет.

Мы лежали полуобнявшись. Я гладил её спину и ягодички, тихо трогал губами мочку уха, щёку, губы и чувствовал, что снова возбуждаюсь.

— Можно я ещё волью в тебя этой полезной жидкости, — спросил я дрогнувшим голосом.

— Ты ещё хочешь? — удивилась она.

— Повернись на спину.

— Ой, только не туда. Лучше снова в попу.

Она по-детски берегла свою невинность. Я засмеялся и повернул её на спину и подложил ей под поясницу подушку. Потом поднял её ноги, пригнув колени к самим грудкам. Открылась еще более прекрасная картина. Тёмный лобок сбегал волосками к желобку губок, маленьких, сомкнутых. Они двойным валиком спускались к покрасневшему анусу. Я провёл пальцем по невинной бороздке (Только не сюда, прошептала Лиза) и погладил розеточку. Она оказалась тверда и напряжена.

— Подожди минуту, я сейчас вернусь. А ты сними пока ботинки.

На кухне я отломил от брикета кусочек холодного масла и смазал им свой восставший член — и головку, и ствол. Вернувшись в комнату, я встал на колени перед девочкой и начал целовать её живот, разведённые бёдра, половые губы. Она напрягалась — ей было щекотно и только. Кусочком масла я натирал ей анус, массируя его, вводя масляный палец внутрь. Когда розеточка расслабилась и почти раскрылась, я ввёл в неё оставшийся кусочек масла, а за ним следом свой член. Я держал девочку за тонкие голени и ритмично скользил внутри неё. Её малешенькие грудки совсем стали плоскими, оставив лишь распуколки сосков. Я положил её пятки себе на плечи, прижался левой щекой к её правой подошве и начал поглаживать и пощипывать землянички грудок. От моих колебаний валики больших губ стали раздвигаться, открывая белесоватые малые губки. Я опустил пальцы по животу к этим детским выпуклостям и стал гладить их. На этот раз она не сказала, что ей щекотно. Раздвинув лепестки, я увидел никем ещё не тронутый вход, затянутый гименом. Продолжая ритмично двигаться, я пальцем обводил её малые губы изнутри и снаружи, опускался вниз, поднимался вверх к самому своду, осторожными касаниями гладил плеву. Вдруг бледная плоть малых губ раздвинулась и показалась красная точка клитора. Я осторожно, словно боясь спугнуть, прикоснулся к нему. Лицо Лизы стало как у мадонн на картинах.

— Что ты чувствуешь? — спросил я; неужели она не испытывает той же нарастающей радости, что и я? Но выступивший клитор говорил о другом.

— Здорово, — выдохнула она. — Мне так нравится, как ты это делаешь.

Я продолжал её ласкать, не отводя глаз от её зарумянившегося лица, закрытых и подрагивающих век, набухших сосочков, словно проступивших сквозь тонкие рёбрышки грудной клетки. Мой взгляд опускался на её раскрывшиеся губы — большей красоты я в своей жизни никогда не видел! И скользящий легко и нечувствительно мой член в её попке — завораживающее своим чудом зрелище. Клитор её медленно увеличивался в размерах. Я его гладил, обводил в круговую, клал средний палец вдоль малых губ и двигал им синхронно со своими фрикциями, подушечкой пальца постукивая по клитору. Почему так неудобно устроен человек! Мне хотелось прогнуться вперёд, и, не отрываясь от её ануса, впиться губами в эту маленькую кнопочку, ласкать его языком, сосать, вылизывать её губы.

На этот я раз я кончил не так бурно, но острее, чем в первый. Я подержал член в попке, сладкими спазмами выталкивая в неё семя. Но её клитор не исчез. Я выскользнул из ануса — хотя готов был умереть в нём! — опустился на колени между её бёдер и с благодарностью и нежностью стал целовать эту красную кнопочку, вылизывая каждую складку промежности, сбегая языком к всё ещё раскрытому анусу, сосать вульву, захватывая губами и клитор. Лиза вцепилась мне ногтями в затылок, раздвинула ноги шире и застонала.

— Ещё! Ещё! — хрипла шептала она.

И вдруг прижала мою голову к своей промежности и через секунду резко оттолкнула, вскрикнув долго и протяжно. Я сел на ковёр, выпустив её голени из рук. Она расслабленно их опустила, прогнувшись на подушке, потом перевалилась на бок. Наступила тишина, в которой звучали только наши дыхания.

Вдруг Лиза произнесла:

— Вот это да! Никогда не чувствовала такого. Класс!

Я лёг рядом, обнял её, тихо целуя в лицо.

— Ты чудо! — сказал я. — Ты пришла из сказки. Я очень рад, что тебе тоже было хорошо.

— Здоровски, — подтвердила она и встала. — Я умоюсь.

Она ушла, захватив трусики, шорты и футболку. Я вытер масло в паху трусами, подумав: к вечеру истоплю баньку и помоюсь, — и тоже оделся.

А камера продолжала работать. Я включил перемотку на начало. В сенях гремел рукомойник. Камера тихо журчала. За окном солнце подбиралось к полудню. Я отправился на кухню.

— Есть хочешь? — спросил я Лизу в дверях сеней.

— Очень, — ответила она, вытирая полотенцем бёдра.

Она повернулась ко мне спиной и исполнила ламбаду. Всё-таки она была хороша! Я издал невнятный возглас любви, нежности и прошёл к холодильнику. Достал и разогрел на сковороде котлеты, залил их яичницей. Когда Лиза вернулась на столе уже стояли огурцы, помидоры, котлеты с яйцом, хлеб. Я налил в стаканы домашнего тёщиного вина.

— За тебя, — сказал я, — чудо дивное и прелесть небесную.

Мы выпили и стали есть.

— Тебе вправду было хорошо? — спросил я, не веря до конца, что мне удалось пробудить в ней чувственность.

— Не поверишь: так — никогда. Мальчишки — фуфло.

Она тщательно вытерла хлебом тарелку и, прожёвывая его, сказала твёрдо, прямо глядя мне в лицо.

— Сейчас пойду и заявлю, что ты меня изнacилoвал. Козёл.

Что-то такое я и ожидал втайне даже о самого себя. Это ведь я, старый селадон, ощущал взрыв Вселенной и эстетическое наслаждение её молодостью. А она хоть и испытала со мной свой первый оргазм, но по сути была и осталась вульгарной, дурной, развращённой девчонкой. Мне стало жалко себя — не её! Она уже отдавалась своим мальчишкам до меня. Мир рухнул, придавив меня своими обломками.

— Гад, — сказала она равнодушно. — Сволочь.

Ладно. Я хоть и селадон, но старый, то есть опытный. И убью сейчас двух зайцев. Я знаю, почему она не уходит и чего ждёт.

— Подожди секунду, солнышко, — грустно сказал я, — сейчас вернусь.

И я вернулся. С камерой в руках. Я включил воспроизведение и развернул экран в её сторону.

— Смотри.

На маленьком экранчике она сама вошла в комнату в одних трусиках, сама сорвала с себя футболку, сама расстегнула мне брюки и стянула их вместе с трусами. Я, конечно, на экране выглядел далеко не Апполоном, но, несмотря на это, она сама стала делать мне минет, присев у моих колен на корточки (хороша, чертовка, вопреки всей её вульгарности, просто чудо какое-то!). Я её пальцем не тронул: стоял, оперевшись руками о стол за своей спиной.

— Ты думаешь, тебе поверят после этого? Кто, скажи, кого изнacилoвал?

С её лица слетело хищное выражение, и она снова превратилась в маленькую нежную девочку. Растерянную, обиженную, и от этого ещё более желанную. Первый заяц был убит.

Лиза встала. Я выключил камеру и взял её за руки.

— Я хочу встречаться с тобой, милая моя, хорошая моя девочка, — она вскинула на меня свои ресницы. — Устрой своим мальчишкам каникулы. Только я и никто больше. Тебе было хорошо со мной? — Она кивнула. — Тебе будет хорошо со мной. Будем считать, что мы заключили договор.

— Какой договор? — не поняла Лиза.

Я засмеялся и провёл пальцем по её губам.

— Это стоит пять долларов.

Мой палец просчитал её позвонки на спине и опустился к чудной попке.

— Это десять.

Палец забрался под бахрому шортиков, проскользнул по внешней стороне бедра к губкам, получившим сегодня своё первое удовольствие, но так и оставшимися нетронутыми.

— Это пятнадцать. Всё вместе тридцать, — мой палец поглаживал её губки сквозь шёлковую ткань. — А если здесь до завтра никто не побывает (она возмущённо взглянула на меня), получишь премию.

У неё в ладошке оказалась сложенная двадцатка.

— Это тебе за сегодня, солнышко, чтоб ты поняла, что я тебя не обманываю. Согласна?

Она развернула купюру и посмотрела её на солнце. С понтом — опытная.

— Согласна. А сколько премия?

Второй заяц был тоже убит.

— Думай не об этом. А перестань бояться. Иначе хорошо будет только мне. Мать когда возвращается?

— После восьми вечера.

И мы расстались. До завтрашнего утра.