Возвращение

Едва подлодка стала заходить в бухту, как с неба начали медленно опускаться крупные снежинки, укрывая сопки белым ковром.

— Вот и матушка-зима пожаловала,  — сказал командир, стряхивая с рукава альпаковки снежную пыль.

— А, когда уходили, деревья еще были зелеными,  — заметил старпом.

Командир глянул на него и в памяти его всплыли проводы их на боевую службу. В тот вечер у них на квартире по давно существующей негласной традиции собрались все командиры и старпомы лодок бригады. Было шумно, весело. Громко пели про «Усталую подлодку», идущую домой, лихо танцевали, а потом, когда гости разошлись, состоялось традиционное прощание с женой, которое они в шутку назвали «Прощанием славянки». Его Валюша умела так обставить эти ночные проводы, что потом, в течение всей «автономки» он вспоминал о ней с нежностью и тихой грустью.

Валентина, голубоглазая блондинка, с тонкой талией и обворожительными женскими формами была необыкновенно сексуальна. Она знала такие способы и приемы, что у ее Максима от них дух захватывало. Она медленно, словно нехотя, раздевалась перед ним, выставляя напоказ свои женские прелести. И там было на что посмотреть. До замужества, она работала в Питере топ-моделью, и фотографии ее прекрасного тела часто мелькали на страницах модных журналов. Ее крупные груди смахивали на две спелые дыни, которые, казалось, вот-вот выпрыгнут из едва сдерживающего их лифчика, а плоский живот с небольшой ямочкой пупка и темным «треугольничком» внизу могли свести с ума любого ценителя женской красоты. Она носила только полупрозрачные трусики, зажигая мужа видом полуодетой женщины. Она замечала это и еще больше распаляла его своей модельной походкой и движением подрагивающих небольших ягодиц. Такое «кино» он долго вытерпеть не мог, хватал ее, валил на пол, и тут, на ковре, начиналась настоящая борьба. Она не давалась, мертвой хваткой вцепившись в трусики, а он яростно рычал и рвал их в клочья.  — Давай!  — кусал он ее в шею, и, навалившись всей массой своего могучего тела, старался раздвинуть ее ноги. Но, взгромоздившись на нее, он никак не мог попасть в нужное место. Едва он почти достигал цели, как она ловко выворачивалась из-под него, оставляя его с носом. Он всегда в эти минуты вспоминал крылатое изречение своего старшего помощника, который как-то сказал:

«Трудно вставить бабе, если она сопротивляется... «.

— Не уйдешь!  — хрипел он, заламывая ей руки.

— Больно же!  — била она его по спине, но уже сильно не сопротивлялась. Казалось, что она смакует эту боль.

Наконец она переставала биться под ним и замирала. И в этот момент он своим большим и толстым «кием» забивал свой первый «шар» в ее притихшую «лузу». А дальше начиналась бешеная скачка, почти всю ночь, до полного изнеможения. На утро, окончательно измочаленный, но счастливый, он отправлялся ко второй своей «жене» — подлодке, которая ждала его не меньше, но в отличие от первой, не одаривала любовью, а только высасывала из него все силы, знания и опыт в изнурительной полугодовой подводной «автономке». Но 

он любил эту вторую «жену» не меньше первой, и, когда комбриг предложил ему перейти к нему в штаб, Максим, к удивлению многих, вдруг отказался.

— Баковым — на бак! Ютовым — на ют! По местам стоять! Приготовиться к швартовке!  — приказал командир, когда темное тело подлодки стало приближаться к пирсу. Оркестр на пирсе ударил марш, и лодка прильнула скулой к стенке, расплющивая автомобильные покрышки, развешенные по всему пирсу.

... Они неуверенно шагали по пирсу, отвыкшими от земли ногами. После доклада командующему флотилией об удачном походе и его поздравления, командир и старпом шли к офицерской столовой, от которой уже доносился опьяняющий запах праздничного обеда.

— Петрович старается,  — довольно хмыкнул командир.

— Ждет старина. Заглянем?

Командир согласно кивнул, и они завернули к камбузу. Мичман Сухорученко радостно всплеснул руками.

— Наконец-то вернулись, альбатросы — скитальцы морей. Дайте же обнять вас, други,  — припал он к плечу командира.

— Здравствуй, старина! Заждался?  — обнял командир низкорослого мичмана.

— Конечно. Ну как вы там?

— Нормально. Вот только скучно без тебя,  — ответил старпом.

Петрович помрачнел. Вот уже три года, как врачи прописали ему берег, а море все еще тянуло его к себе. Каждый раз, провожая в поход очередную подлодку, он подолгу стоял на пирсе, глядя в немой тоске на ее тающий силуэт в морской дали.

— Не грусти, Петрович,  — коснулся шершавой ладони мичмана старпом,  — твой камбуз на лодке в надежных руках. Вот только кок совсем уморил нас автономным пайком. У тебя, случаем, нет чего-нибудь остренького, солененького? Страсть, как соскучились по береговой пище.

— Как же. Я вас ждал. Заходите сюда,  — поманил мичман.

Они спустились в подвал под столовой. Тут было тихо, светло, чисто, сухо. В огромном ларе лежали крупные белые клубни картошки, к потолочным балкам были подвешены кочаны капусты, аккуратно завернутые в газету. Пахло луком и квашеной капустой.

— Хозяин,  — подмигнул командир, осмотрев подвал.

— Прошу,  — указал Петрович на бочонок, на крышке которого стояла бутылка и три стакана.

Мичман приподнял крышку: в светлом рассоле среди укропных веточек проглядывали пупырчатые бока маленьких огурчиков. Вид у них был до того аппетитным, что офицеры тут же выловили по огурцу.

— Сам солил?  — спросил командир.

— Сам,  — ответил мичман, разливая по стаканам разведенный спирт.

— С благополучным прибытием!  — поднял стакан мичман.

Офицеры чокнулись, залпом выпили, захрустели огурцами.

— Эх, Петрович! Рановато ты ушел на бережок. Но о такой прелести в походе остается только мечтать,  — старпом вновь протянул руку, вылавливая из рассола очередной огурец.

— Ладно. Хорошего понемножку. Пора и честь знать. А то такие гости — сплошная разориловка для хозяина,  — пошутил командир.

— Что вы! Кушайте на здоровье. Таких огурчиков нигде не сыщите. Я вам и на дорожку приготовил,  — протянул он офицерам по трехлитровой банке огурцов.

... Остановившись у двери своей квартиры, Максим стал лихорадочно шарить в карманах, ища ключи, и не найдя их, позвонил. Но на звонок никто к двери не подошел. Тогда он постучал сначала костяшкой пальца, а потом кулаком. И опять за дверью полная тишина. Тогда он 

повернулся к двери спиной и стал грохотать об нее каблуком. И тут открылась дверь соседней квартиры. Соседка, вертлявая Зойка, которая давно положила на него глаз, но, видя, что он на это никак не реагирует, насмешливо сказала:

— А ты рогами, рогами постучи...

Он посмотрел на нее мутным взглядом и заплетающимся языком спросил:

— Хочешь огурчиков?  — протянул он ей трехлитровую банку.

— Я тебя хочу...

— А моя где?

— Испарилась... Укатила в свой Питер, а ключ оставила,  — Зойка протянула ему ключ, оголив свою изящную ножку, раскрыв полу халата до самых трусиков.

— А ты ничего бабец!  — приложил он палец к губам, беря у нее ключ.

— Только сейчас заметил?  — усмехнулась Зойка, помогая ему открыть дверь.

Она отобрала у него банку с огурцами, открыла дверь, помогла ему переступить порог и вошла следом.

— Где же ты так наклюкался, милый?  — ласково погладила она его по голове, усадив на диван. Видя, что он никакой, она раздела его, завела в ванную комнату, усадила в ванную и стала мыть, старательно натирая его мочалкой,

— Зой? А ты хорошая баба,  — пытался он ладонью прикрыть своего «бойца».

— И ты мужик ничего, когда трезвый. И что это у вас, у мужиков, за традиция такая по любому поводу прикладываться к рюмке? Лучше бы баб почаще трахали. И нам приятно, и государству прибыль,  — ответила Зойка, смывая с него мыльную пену.

... На следующее утро, он, едва открыв глаза, протянул руку, ища свою дорогую половину. Но рядом никого не было. С кухни доносился приятный запах жареного мяса. Он встал, прошел в туалет, затем заглянул на кухню. Зойка в своем традиционном халате жарила картошку на сале.

— А ты откуда здесь?  — Максим уставился на нее недоуменным взглядом.

— Согласно мандата, выданного твоей женой,  — ответила она.

— Я что-то не пойму. Какого мандата?  — наморщил он лоб.

— Потом поймешь! А пока, иди, брейся...

... Они сидели за столом, пили принесенный Зойкой коньяк, закусывая его картошкой и солеными огурцами. Позавтракав, он пристально посмотрел на Зойкину грудь, проглядывающую в прорезе халата, и тихо спросил:

— Так какого мандата, Зой?

— Который лежит под книжкой на журнальном столике.

Он встал, подошел к столику, поднял книжку, под ней лежала записка. Он внимательно стал читать:

«Зой,  — писала Валентина,  — срочно улетаю в Питер. Меня включили судьей в конкурсную комиссию «Мисс Питербург». Ключ оставляю под ковриком. Встретишь моего, обласкай. Когда твой придет и тебя не будет, за мной не заржавеет: приму по высшему разряду. Да скажи моему упрямцу, что приказ Главкома о назначении его комбригом флотилии уже подписан. Не век же ему бороздить океан на своей субмарине. Знала бы ты, чего мне это стоило. Чао! ».

— И чего это ей стоило?  — насторожился Максим.

— Потом узнаешь... А пока раздевайся. Пора платить по счетам...

Зойка оказалась весьма сексуальной партнершей. Она сначала всего его обцеловала, обсосала все, что только можно, затем взгромоздилась на него сверху и понеслась, словно всадница на диком мустанге, по бескрайной прерии. Он 

чувствовал, что ей далековато до его Валюхи. У той был мини-вход, а у этой — почти макси. Но чувство новизны взяло свое, да и разрешение от жены было получено.

«Нет. Какая все же замечательная у меня жена Валюшка. Все предусмотрела. Обо всем позаботилась. Придется оправдывать ее высокое доверие, переходить в комбриги, а там и до адмиральского кресла недалече»,  — подумал он и направил свою бъющую струю в притихший Зойкин «вулкан».

«Но все же. Чего стоило моей половине протолкнуть меня в комбриги? » — подумал Максим, ссаживая с себя Зойку и отворачиваясь от этой приятной и ласковой женщины, которая теперь была ему не нужна.

Эдуард Зайцев.