Сиреневый туман

Расул Анварович вышел из автомобиля, развязывая галстук на ходу. С легким движением головы попрощался с водителем: "До завтра", наслаждаясь свежим загородным воздухом. Раннее июньское тепло обдало поселок предгрозовым зноем. В воздухе был запах скошенной травы и опадающей сирени. Небо было усыпано неподвижными кучевыми облаками. Расул Анварович медленно направился к дому, откуда доносились голоса и смех девочек. Еще издалека можно было увидеть высокий белый воланчик, поднимающийся над кустами сирени - это Зарема играла в бадминтон со своей подругой. Над зеленой лужайкой проступал столбик света - худенькая блондинка Анютка, одетая полностью в белое, прыгала над фигурными плитками тротуара, задерживая ракетку в воздухе. Она была одета в ультракороткие шорты, топик, кроссовки и бейсболку.

Мускулистые загорелые ноги, плоский пресс... Расул нахмурился: какой странный наряд для молодой девушки! Его Зарема, хоть и ровесница Анютке, выглядела гораздо старше и серьезнее. Высокая девушка с длинными черными волосами и модным платьем в горошек - настоящая восточная красавица из приличной семьи. Анютка заметила его и неожиданно сильно ударила подачу, Зарема неловко споткнулась и чуть не упала, пытаясь успеть перехватить мяч. "Зяма! Ты опять ошиблась! Сколько я еще буду терпеть тебя?" - радостно закричала Анютка. Расул Анварович опять нахмурился: он не одобрял эту дружбу. Но кому это было интересно...

Десять лет назад Расул переехал ближе к своему родственническому бизнесу, построил коттедж в модном поселке и перевез сюда свою русскоговорящую семью. Зарема должна была пойти в школу здесь. Она ходила в школу, но... Расул Анварович не жалел денег на репетиторов и финансовые вложения в гимназию. Все было напрасно. Выросшая в строгом семейном окружении, Зарема чуждалась всех - репетиторов, учителей, одноклассников, соседей... И больше всего она просто не понимала, что от нее требуется. Она, вероятно, даже не закончила бы первый класс, но тогда в их жизни появилась бесшумная и любопытная соседская девочка Анютка. Она случайно забежала к ним как соседка и так и осталась лучшей подругой его дочери.

Девочки были неразлучны на протяжении целого десятилетия. Конкретно, Анютка стала постоянным гостем у них дома.

Много лет назад семья переехала в старый домик бабушки, продав свою единственную квартиру и вложив все свои сбережения в небольшой спортивный клуб. Оба родителя, бывшие спортсмены со светлой кожей и голубыми глазами, полностью посвятили себя спорту и своему делу. Отец занимался развитием и обеспечением безопасности, а мать была тренером фитнеса и ответственной за бухгалтерию. Изначально начав с небольшого тренажерного зала в подвале, они постепенно развили его до уютного спортивно-оздоровительного центра с широким спектром направлений. При этом старый домик превратился в комфортабельный коттедж. Анютка выросла среди мужчин, которые активно тренировались, и девушек, которые усердно отрабатывали ногами. С самого раннего детства она занималась различными видами спорта: плаванием, гимнастикой, бегом, коньками... Родители всегда поддерживали ее спортивные достижения и давали ей возможность самостоятельно выбирать свой путь. В результате, начиная с 14 лет, Аня серьезно увлеклась бадминтоном и к окончанию школы уже имела первый юношеский разряд. Ей все приходило легко, так как она с детства была привыкла трудиться и отвечать за себя. Родители были прекрасными людьми, всегда веселыми и компанейскими, но часто были заняты друг другом и своей жизнью. Они часто уезжали в командировки и путешествия, а Анютка постоянно находилась у Заремы. Маленькая и круглолицая Малика Вахитовна редко выходила из своего уютного гнезда, но всегда была очень радушной и гостеприимной. Она интересовалась делами Анютки, кормила ее вкусной национальной кухней и всегда брала с собой и свою дочь, и Анютку на прогулки по городу.

Расул Анварович же с трудом переносил чужих людей в своем доме. Хваленое восточное гостеприимство было адресным: для «своих». Все домашнее хозяйство вела жена, изредка подключая приходящего садовника и помощницу. Лишь для Анютки Расул, скрепя сердце, делал исключение. Ведь именно благодаря общению с шустрой, непосредственной подружкой, Зарема быстро заговорила по-русски, снова научилась смеяться и даже шалить. Да и школьные оценки перестали быть сильно натянутыми. Анечка дневала и ночевала в их доме, пока ее родители предоставляли ей максимум самостоятельности. Расул Анварович в глубине души презирал их за небрежное отношение к воспитанию дочери. Что за занятие для девушки — спорт! Он никогда не отпустил бы свою дочь туда, где потные полуголые девицы задыхаются перед зрителями в азарте спортивной борьбы. Зарема готовилась в медицинский — лучшая профессия для женщины. Отучится, выйдет замуж за приличного мужчину из их круга (кое-кто уж был на примете), продолжит род и ведение бизнеса. А куда пойдет эта шалавистая Анечка? Что за жизнь для девушки: тренировки до седьмого пота, сборы, лагеря, соревнования... Даже страшно представить, как они там живут в этих сборных. Друг на друге, наверное. И какое будущее у них после тридцати...

Правда, в последнее время Анечка забегала все реже — обе сдавали экзамены, но всегда — как к себе домой. Это сильно раздражало его. Дома трудно было расслабиться — он постоянно натыкался на вездесущую девчонку — на диване в гостиной с пультом, в кухне со стаканом лимонада, выходящей из ванной с мокрыми руками... Это бесило его до невозможности. Но он молчал, лишь изредка кидая в ее сторону уничижительные взгляды. Когда-то давно он пытался поговорить об этом с женой и дочерью. Зарема устроила нечеловеческую истерику, кричала, что Аня — ее единственная подруга, и зачем он увез ее с родины от бабушки и двоюродных сестер. Малика лишь испуганно махала руками, умоляя мужа не быть строгим к девочкам. Расул плюнул и махнул рукой...

— Папа!  — подлетела, запыхавшись, Зарема.  — Мама сказала: скоро обедать... Расул Анварович поцеловал ее в лоб, коротко кивнул смеющейся Анечке и углубился в сад. Ему надо было отдохнуть и подумать. Тяжело на ходу менять в кризис постоянных партнеров, подбирать новых людей. В его возрасте живут привычками, а не крутят носом по ветру, подобно степным волкам...

Ухоженный руками его жены, сад благоухал ирисами, ландышами, гвоздиками, пестрел васильками, незабудками, маргаритками и бог знает, чем еще. Набухал нежными бутонами жасмин. Особенно Малика любила сирень. Розовую, белую, бледно-голубую, ярко-фиолетовую, буйно растущую, забивающую весь участок, манящую своей таинственной прохладой, хлещущую мокрыми после дождя кистями по лицу, дурманящую расплывающимся в ночном воздухе ароматом... Садовая дорожка, ведущая в глубь участка,  

к гостевому домику, нырнула в густой сиреневый туман. Расул задумчиво сорвал один лепесток — редкий, пятипалый. У Заремы и ее сверстников существует поверье: если отыскать в гроздьях сирени такой лепесток и проглотить его, обязательно получишь пятерку на экзамене. Он усмехнулся и чуть смягчился. Присел на скамейку возле гостевого домика. Закрыл глаза, попытался сосредоточиться на делах. Но перед глазами стоял лишь отпечатавшийся на сетчатке летящий вверх столбик света.

— Дева-ачкии!! Куши-ить!  — раздалось от коттеджа. Малика звала обедать. Расул неспешно повернул к дому, занятый своими мыслями. Какое-то движение привлекло его внимание. Он остановился и оторопел. Под кустом сирени, рядом с дорожкой, на корточках застыла Анечка. Она обескуражено глядела на него снизу вверх, придерживая рукой шорты ниже колен. Прозрачная, светлая струйка, журча, пенилась в свежескошенной траве газона. Голубые глаза растерянно хлопали. Злобная гримаса исказила лицо Расула Анваровича: опять эта... в его доме... верх неприличия и бесстыдства... Он обжег бессовестную девчонку испепеляющим взглядом, намереваясь презрительно пройти мимо и сегодня же поговорить с Маликой. Но тут что-то неуловимо изменилось в Анечке. Выражение смущения на ее лице сменилось циничной усмешкой, глаза сузились, губки раздвинулись, выпустив соблазнительный, манящий язычок погулять на свободу. Язычок прошелся по кайме губ, высунулся, изгибаясь змейкой. Нюта медленно, демонстративно выпрямилась во весь рост, открывая взору мускулистые, голенастые ноги в белых кроссовках, стреноженные белыми шортами. И там, в укромном месте, покрытые белесым пухом, идеальной формы пухлые подушечки с плотно сжатыми между ними розовыми лепестками. На самом кончике лепестка дрожала блестящая капелька, готовая вот-вот сорваться. И когда это произошло, и по нежной ляжке побежал прозрачный след, в голове Расула Анваровича что-то сорвалось и застучало. Запрокинув голову и продолжая плотоядно облизывать губы, Анечка опустила на белесый лобок тонкие пальчики с короткими ногтями, скользнула вниз, туда, в промежность, раздвигая розовые губки и беленькие подушечки, заскользила пальцем взад-вперед между влажных лепестков, слегка задыхаясь, посылая ему взгляд одновременно невинный и развратный. Надув губы, и словно удивляясь самой себе, другой рукой приподняла топик, обнажив не знающие бюстгальтера маленькие грудки с объемными, как тело соски-пустышки, выступающими сосками. Ущипнула один из них, зажмурилась, откинув голову, теряя бейсболку, обнажившую белокурый пух стриженых волос, легонько застонала, подаваясь бедрами вперед, навстречу шаловливой ручке...

— С-с-сучка!  — налитые кровью глаза затянула волна мутной ярости. Сердце подпрыгнуло куда-то в горло, руки сами собой сжались в кулаки. Он плохо помнил и понимал, что с ним происходило, но с отвращением ощущал невесть откуда нахлынувшее дикое возбуждение. Пряный запах осыпающейся сирени наполнил все его существо. Маленькая капелька на розовом лепестке кап-кап-кап — долбила мозг. Пьянила терпкая горечь ненависти, туго замешанной с желанием. Он шагнул навстречу, и Анечка испуганно отшатнулась, словно ожидая удара. Страшно коверкая слова, с невесть откуда взявшимся чудовищным акцентом, хрипло выплюнул: «Как! Ты! Смэеш! В моем доме! Ты! Д"эвушка! Как т"эбя воспитали... »

Резко одернул на ней топик, жёстко подтянул и рывком застегнул сползшие шорты.  

Замер, тяжело дыша, словно готовый ударить...

Анютка ждала, вжав голову в плечи. Чего ее понесло так безобразно дразнить этого старого барана — Заремкиного папашу, она и сама не знала, больно уж выбешивал его презрительный, высокомерный взгляд. Но, вот, что будет сейчас, даже и представить страшно...

... Она осознала, что почти летит, мелькая кроссовками над дорожкой, а он, с налитыми кровью глазами, жестко схватив ее за руку, на бешеной скорости тянет ее за собой к гостевому домику. Резко вталкивает внутрь и одним движением, навалившись всем телом, уперевшись в пах жесткой эрекцией, припечатывает изнутри к входной двери. Попалась!

... Он тяжело дышит в испуганное юное лицо — они почти одного роста. Заремка пошла в мать. Он же был невысок, хотя, в молодости красив и хорошо сложен. Впрочем, это мало интересовало Расула. Мужчина не должен вертеться перед зеркалом, словно глупая женщина. Его задача — как можно лучше защищать и обеспечивать свою семью. Да и женщина... Хорошая женщина — это заботливая мать и послушная жена, а не эти...

... В паху неприятно сжимало. Давно уже он не ощущал такой сильной страсти. С тех пор, как ему было тринадцать лет, бывали мучительные моменты, когда он не знал, как справиться с этим желанием рядом с привлекательными черноглазыми девушками в строгих нарядах. И эта «недопустимость» только усиливала его желание.

«Ты хочешь этого?» — прошептал он хрипло, глядя ей в глаза. Его разум кричал «Нельзя, нельзя!», но его губы словно самостоятельно выговорили: «Хочешь быть распутницей? Хочешь быть оттраханной?»

Анечка сама не понимала, что она хотела и зачем начала эту опасную игру со своим высокомерным отцом Заремкой. Она уже не могла терпеть чужую обстановку в своем родном доме.

... Все началось около тринадцати лет назад, когда Заремка начал пристально смотреть на ее обнаженные под юбкой стройные ноги, выпячивающиеся под топиком ее развивающейся груди, короткие шорты и открытые футболки. В то же время он особенно внимательно следил за дресс-кодом Заремки, в котором были туго заплетенные косы и скромные, но дорогие платья. Когда их глаза встречались, он выражал презрение и старался обойти ее стороной. Но Малика всегда была мила и приветлива, и Анечка вскоре перестала обращать внимание на своего строгого отца. В конце концов, Заремка был ее лучшим другом!

Со временем, по мере ее созревания, у нее начала появляться смутная догадка. Презрительные взгляды стали слишком частыми, продолжительными и полными страсти. К окончанию школы она уже потеряла свою детскую наивность и многое для нее перестало быть секретом. Но этот мрачный взгляд его горящих черных глаз все равно пугал и очаровывал ее одновременно. Он заставлял ее задерживать дыхание и вызывал странное сжатие внизу живота.

... Откровенный, ненавидящий взгляд. Глаза в глаза. Нет, не надо! Она же просто пошутила.

— Я просто пошутила,  — испуганно лепечет Анечка.  — Расул Ан... Он жестко перехватывает ее горло, заставляя глядеть в глаза. Другая рука спускается вниз 

по животу и упирается в шорты. Он отчаянно пытается пропихнуть ладонь за пояс, забыв, что две минуты назад самолично застегивал их на молнию с пуговицей. Напряженно тянет жесткие, вспотевшие пальцы, туда, вниз, в запретное лоно, задыхаясь, путаясь в словах, с каким-то жутким акцентом:

— Ты нэ» знаешь, что так н"эльзя? Н"эльзя так шутить с м"ужчинами! Т"ак в"эдут сэбя последние шлюхи, т"эбя воспитали как шлюху...  — Он вспомнил, наконец, про застежку, рванул молнию, чуть не прищемив кожу, оторвал пуговицу, застонав, просунул пальцы под узкую ластовицу стрингов, туда, сквозь редкую белесую шерстку, в сладкую, заветную плоть, в мокрую горящую пещерку...

... Какой сладкий жар! Какая нежная истома! Девчонка закрыла глаза и закусила губу — кажется, поняла, что окончательно попалась. Как она стонет, как стонет...

... Как давно уже у него такого не было! Да и было ли когда-нибудь?..

... Конечно, одной Маликой он не ограничивался. Его жена — никогда бы не позволила себе того, для чего, собственно, и нужны любовницы. Поэтому любовницы были. Как правило, пышные скучающие разведенки. Но Расул был достаточно брезглив и осторожен, чтобы не ввязаться в многолетнюю привычку и ненужные обязательства, и аккуратно менял девок раз примерно в полгода-год. Да и надо-то было ему не так уж много — все время забирали дела. Но такого — одновременно нежного, наглого, трепетного, счастливого, юного, развратного и чистого — он просто не припоминал в своей жизни. Разум мутился. Юное нервное дыхание — губы в губы, сладкий стон, и вот уже она насаживается всем весом на разом промокшие пальцы. Шорты сползли на белые носочки, коленки у девчонки подгибаются, нежные лепестки пересохших губ раскрылись как цветок — и стоны, дивные звонкие стоны! Расул задрал эластичный топик, обнажая упругий, выпуклый, словно соска-пустышка, сосок, залюбовался, припал жестким ртом, покусывая, мучая, дразня языком, доводя до исступления извивающуюся на его напористых пальцах Анечку.

Аня осознавала, что все изменилось. Она не могла убежать от себя. От силы, которая притягивала ее к себе словно поезд без тормозов. Ей придется идти до конца. Это было одновременно сладко и пугающе... Она сжимала пальцами белую рубашку Расула, стараясь отодвинуть его от себя. Ткань треснула, пуговицы отлетели, и рубашка раскрылась, обнажив его черную блестящую грудь с большими темными сосками, которые проступали из-под курчавых волосков. Аня восхищенно рассматривала эту породистую красоту. Ей хотелось провести пальчиками по груди, прикоснуться к шерсти и не выпускать из своих рук. Она желала прильнуть губами к темным соскам и ощутить запах мужчины. Расул заметил ее интерес.

— Тебе нравится? — спросил он, продолжая двигаться рукой вниз по ее влажной интимной зоне. Аня не поняла, на что относится его вопрос - на обнаженное тело или на его действия. Она только громче застонала, закрыв глаза. Да, все ей нравилось. И это пугало.

Она с трудом расстегивала ширинку, которая стесняла и раздражала. Она так хотела почувствовать его в своих нежных губах! Расул прижал ее за затылок, заставив ее опуститься на колени. Он притянул свой возбужденный член к ее лицу, давая плоти хотя бы немного успокоиться. Взглянув на нее с таким возбужденным и умоляющим взглядом, каким мужчины всего мира смотрят на женщин, перед тем как они начинают минет. Он достал свой член.

«Какой красивый!» — автоматически подумала Аня. У него была блестящая головка и прямой ствол средних размеров, толстый и полный желания, со скругленными яичками — оххх! Аня осторожно взяла его в рот. Это было невероятное ощущение гладкого и упругого члена, скользящего по ее нёбу. Расул нажал на ее затылок, и Аня закашлялась, впившись подбородком в яички и носом — в лобок, вдыхая запах гениталий и ощущая курчавые волосы на ляжках. Ей не было выхода. Внутри она чувствовала странное желание, а снаружи все выглядело так, словно она сама попросилась в эту ситуацию. Осталось только преодолеть себя и отдаться этому страстному, требовательному и жесткому мужчине из Востока. У нее застряло в горле, она захотела отвернуться от этой неприятной процедуры. Аня попыталась отказаться, но поняла, что это бесполезно: толстый член скользнул ей в горло и задержался там, мешая дышать и вызывая спазмы. Слезы текли у Ани по щекам при мысли об этом предательском возбуждении между ее ног. Расул направлял ее движения, и она чувствовала себя безжизненным объектом, который стоял в комоде у бабушки. Требовательные движения Расула заставляли ее ритмично двигать головой, насаживаясь на его член, словно она лишена своей воли и желаний. Казалось, это было необходимо — и все тут. Ее никто не спрашивал и не должен был. Рот наполнился слюной, которая стекала по подбородку. Это чувство было очень странное. Но казалось, именно так все и должно быть...

... Расулу казалось, что он летит по небу, как в старой сказке про джинна. Ноги подгибались от горячей сладости. Изо рта вырывались гортанные стоны. Возбуждение зашкаливало от мысли о запретном. О, Аллах! С ней, хотя бы, уже можно? Усилием воли заставил вспомнить себя, что, кажется, Зарема недавно ходила с подарком на день рождения. А, впрочем, какая теперь разница, лишь бы жена не узнала... Он по-своему любил и уважал Малику, но трахал ее всегда дежурно и по-быстрому, в супружеской постели, заваливая на спину и закидывая к себе на плечи ее смуглые волосатые ляжки. Втыкался сухим членом в родную горячую, до боли знакомую плоть, ритмично двигался, стараясь раскочегарить супругу, и вскоре кончал через положенные минуты. В последние годы ему все чаще казалось, что она просто терпит его постельные экзерсисы, словно мудрая всепрощающая мать неизбежные выходки глупого мальчишки.

С Лариской было всё проще. Роскошная тридцатилетняя шалава, отсосавшая у прежнего папика неплохую квартирку, она теперь жила его, Расула, периодическими подачками и нерегулярными визитами. С ней можно было не церемониться. Они понимали друг друга с полуслова. Расул обычно с трудом выдерживал подобие романтического ужина при свечах, с которым она его 

поджидала, понимая, что, в результате, так будет слаще. Рубиновое вино в игристых бокалах, легкая закуска, ненавязчивая музыка, разговоры ни о чем, долгие, пронзительные взгляды — к концу этой обязательной программы он обычно бывал настолько разогрет нетерпением, что почти без прелюдий набрасывался на страстное, опытное тело, бесцеремонно срывая хитроумный наряд. Его подогревало ее подобие возмущенного сопротивления, нравилось после всех этих глуповатых наигрышей в романтику грубо задрать ей на голову струящееся шелковое платье, махом стащить дизайнерские трусики и практически без предисловий одним движением вонзиться в роскошную подготовленную задницу, заставив орать ее вначале, глубоко стонать в продолжении и под конец завывать, вцепившись зубами в простыню. Заставить облизать, обсосать до миллиметра все закоулки его интимной зоны, виляя обкончанной дыркой и постанывая от удовольствия. Собственно, ради этих моментов он и держал ее в своей жизни, выполняя мелкие прихоти и заставляя порой неделями томиться в ожидании того мгновения, когда ему вновь приспичит позабавиться ее прелестями. Но вскоре и эти игры наскучили однообразием, и он стал всерьез подумывать о чем-то совсем новом...

... Это было чем-то совершенно новым. Пугающим и притягательным. Она ощущала, что сейчас происходит что-то важное, связанное с ее взрослением. И все же она не знала, нравится ли ей на самом деле эта стремительная трансформация, этот скачок через голову. Возможно, это было глупо. Внезапно она почувствовала, как его сильные пальцы нежно впиваются в ее русые волосы.

— Ох, ты моя красавица, такая милая... — Он закрыл глаза и расслабился. Его рука легко гладила ее по голове, играя с прядями волос и вызывая у нее неожиданный приятный теплый шторм. Минутой ранее он был грубым и жестким к ней, а она принимала это как должное возмездие за свою дерзость. Сейчас стоя на коленях перед ним с его толстым членом во рту, она чувствовала себя униженной и ничтожной. Но внезапно она осознала свою силу и... нежность. Оказывается, так легко превратить мужчину в рукоприкладство... Он деликатно, но с властью удерживал ее за волосы, и она захотела стараться угодить ему, показать свое мастерство. А она способна на многое... Она глубоко заглатывала его член, используя язык и играя с головкой.

Казалось, он теряет рассудок. Он опускал взгляд на ее краснеющее лицо, нежные губы заняты членом, покорный блеск глаз и дрожащие соски выступающие из-под поднятого топика. Девушка жаждала его члена.

Он поднял ее за волосы с грубостью и твердостью, приблизил к своему лицу и впервые в жизни сделал то, что до этого не мог представить без отвращения: поцеловал ее намокшие губы, пахнущие его интимными запахами. И он делал это с удовольствием — долго-долго и нежно-нежно, проводя языком по ее губам, углубляясь в рот. Их стоны и дыхание смешались, и они не заметили, как оказались на пыльном диване в холле. Он толкнул ее на колени, а сам пристроился сзади, опираясь на спинку дивана...

спущенными ниже колен трусами и шортами, в беленьких кроссовках со сползшими носками, сильно нажал на поясницу, заставив вывернуть наружу перламутровые створки мокрой раковинки...

... Перламутровые створки мокрой раковинки раскрываются навстречу... Анечка держит в руке маленький подарок моря. Рядом смеется белозубый Амин. Родители опять гоняют на доске, перекинув дочь на инструктора по дайвингу. Анечке ничего не надо лишний раз объяснять про погружение — она с шести лет ходит в бассейн. Но когда Амин берет ее руку своей красивой мускулистой рукой, что-то странно ёкает внутри, и она словно лишается воли и дара речи, растворившись в его улыбке. Смеётся его красивый белозубый рот в обрамлении стильной бородки, смеются глаза и брови, все лицо в сиянии солнца. Он приобнимает Анечку, стоя по колено в воде, словно случайно прижимается мускулистой волосатой голенью к ее не успевшим загореть ногам, и Анечка чувствует странное волнение, и сомнение, и жар. Они спотыкаются в прибое и падают в соленые брызги, исчезая под водой, выныривают, задыхаясь, и Анечка впервые ощущает что-то очень важное, страшное, сладкое и притягательное. Амин смеется и светится на солнце. Светится маленькая перламутровая раковинка в его руке — подарок моря. Тогда, после шестого класса, на море, рядом с веселым, белозубым мужчиной, Аня впервые чувствует смутный прилив пугливой женственности.

Странно, откуда все это берется? Вот, только что была маминой девочкой — и вдруг, едва себя ... понимая, с трепетом прижимается обнаженной голенью к его жесткой ноге. Он смеется — над ней? Маленькой и глупой? Смотрит пристальным мужским взглядом, от которого пробирает дрожь, как на взрослую. Он играет с ней? Или она с ним? Он взволнован? Это так важно? По берегу навстречу идут веселые родители. Аня радостно кидается к маме, на бегу понимая, что сегодня не сможет с ней быть до конца откровенной...

... Погрузившись в глубину, раскрыться полностью, до трепещущей плоти... Изогнулась, ожидая и беззащитная. Это только усилило ее привлекательность. Отвернув ее голову, с силой упершись лбом в спинку дивана, он заставил ее лицом впечататься в обивку. Вспомнил о прозрачной капельке и закрыл глаза. Расположился на высоком краю, обхватывая руками поднятую белую попку, широко раздвигая ноги, опустив своим волосатым животом на мягкие ягодицы. Сдерживая дыхание, медленно двигал своей раздутой головкой по шелковистому отверстию, наслаждаясь нежным и жестким проникновением каждого миллиметра. Застонал, погружаясь в складки и извилины, испытывая родную безопасную теплую скользкую сладость этой влаги — бесконечное разнообразие ощущений. Всегда одинаковых и всегда неповторимых. Аня вскрикнула, словно раненая воробушка, и издала стон высоких частот. Эти нежные звуки полностью лишили его рассудка. Хотелось снова и снова извлекать эту райскую музыку из волшебной игрушки.

— Давай! — Вдруг неожиданно вырвалось у него это нецензурное ругательство, адресованное кому-то или чему-то. Ухватившись за девичьи бедра, он быстро и жестко двигался, тут же заглушая смущенные всхлипывания и испуганные стоны. Наконец, с удовольствием отпустил себя и продолжил движение, под мелодию бесконечного женского визга, под звук хлюпания и чавкания упругой узкой перламутровой киски, теряя остатки разума и задыхаясь от неистового экстаза...

... Задыхаясь от неистового экстаза, Аня судорожно цеплялась за мышцы на груди Шабалкина. Навстречу летели августовские звезды, мотор «Хонды» ревел бешено — Шабалкин сегодня был великолепен и менялся с девушками по очереди. После нескольких поцелуев он, смеясь, заявил: "Только вперед, девчонки". Девушки были легковым товаром и предавались игривости — только в путь. Но только Нюся, устраиваясь на теплом кожаном сиденье, заикаясь прошептала: "Может быть, нежно?". Она впервые прокатилась на мотоцикле. И это оказалось потрясающим! Шабалкин выглядел очень стильно — в изношенных джинсах, постоянной кожаной куртке и высоких шнурованных ботинках. А с шлемом он выглядел словно пришелец с другой планеты. Шабалкин давно бросил учебу и всегда работал на случайные работы, курил синие LM-ки, ходил с пивом и накопил на сломанную "Хонду", которую сам отремонтировал, чтобы время от времени развлекаться со местными девушками. К Нюше он относился с уважением, возможно она для него была еще слишком молода. Они выехали на поле, перепрыгивая по колее, сквозной ветер проникал до костей и Аня все сильнее прижималась к теплой шкуре Шабалкина, цепляясь пальчиками за растянутую майку на его упругом животе. В шортах и топике было очень холодно. Шабалкин внезапно заглушил мотор, остановившись посреди ночного поля. Поставил подножку. Обернулся. Снял шлем и повесил его на руль.

— Замерзла, что ли, котёнок?  — покровительственно-ласково спросил он, обаятельно надувая губы.

Аня от холода могла только мотать головой. Шабалкин снял косуху, повернулся, накинул ей на плечи, сидя в пол-оборота.

— Ну, слезай, погреемся!  — вдруг сказал Шабалкин властно.

Анютка слезла, заворачиваясь в блаженное тепло косухи. Шабалкин подошел к ней близко-близко. От него пахло сигаретами и немного алкоголем.

«Блин, он пьяный за рулем» — с ужасом подумала Анька.

Шабалкин в белой обтягивающей майке тяжело дышал, играя мускулатурой. Ага, щас, все оценили красоту твою, Шабалкин, неповторимую. Ничего не выйдет! Анютка сейчас могла думать только о том, как хорошо в теплой, прокуренной косухе. Карманы оттягивала мелочь, ключи, сигареты, мобильник, зажигалка, фонарик — обычная мальчиковая хрень. Не вылезать бы из этого уюта!

Шабалкин был совсем близко. Дыша пивом, притянул ее к себе за талию, задышал тяжело и часто, прижимаясь к ее животу жесткими швами джинсов.

— Нюта, девочка, какая ты нежная! Иди, согрею, тепленькая моя!  — Нес какую-то непереводимую ерунду, в которой было больше междометий, чем смысла. Но Аня сразу поняла. Своим девичьим чутьем — дело плохо. Он сейчас просто так не отстанет. И больше всего на свете захотелось домой.

— Саша, не надо!  — тихо и робко пробормотала, с трудом вспомнив имя. Для всех он был Шабалкин.

Кажется, он понял это как обычное женское кокетство. Стал еще напористей и развязней, еще сильнее вцепился и прижался, она ощутила нешуточные изменения в его организме, стало не по себе.

— Ну как тебе сказать "не нужно"? Очень даже нужно! Ты же сам хочешь? Хочешь, Наташа? У тебя уже было такое? Ну скажи: было?

— Он настойчиво и возбужденно говорил, все меньше размышляя и все больше вовлекаясь в свои мысли, слыша и осознавая только себя.

— Идиот! Отпусти! — Наташа по-настоящему испугалась и разозлилась, пытаясь вырваться из его рук. Но его сжимающий хват становился только сильнее и жестче, борьба разжигала его еще больше. И это было совсем не то, что Анне нужно.

С отчаянием она оттолкнула его в грудь, отскочила назад и со всей силы ударила обнаженной голенью о стальную выхлопную трубу. Ощущение резкой боли пришло не сразу, через пять секунд. Кожа начала покраснеть и свернуться куском.

— ААайй!!! — вызверился отчаянный крик. Проклятье! Что ты сделал! Мама! Рыдания наполнили глаза. В голове мгновенно сработал прием, который ее отец давно научил. С злостью она ударила его кулаком под подбородок и за волосы носом об острую коленку. Он резко дернулся и не противился. Что-то хрустнуло. Из носа Шабалкина пошла кровь.

— Урод! Подонок! — Она продолжала кричать, куртка сорвалась с плеч, и она поняла, что бежит как сумасшедшая в сторону ближайшего леса, закатываясь слезами. Оглянувшись на секунду, Наташа увидела Шабалкина, склонившегося и плюющего около мотоцикла. Проклятье, какой вечер он испортил! Так ему и полагается. Она бежала, спотыкаясь по тропинке освещенной луной, через лес, в сторону ближайшей дороги к поселку и плакала всхлипывая. Нога жестоко пульсировала от боли, а в голове звучали слова тренера: "Неспортивное поведение, Соловьева, неспортивное поведение!"...

... «Неспортивное поведение, неспортивное поведение! » — ритмично стучало в голове. Эта мысль долбила ее в ритме члена Расула Анваровича. Ее мрачный, настырный партнер словно открывал ей другой мир. Жесткого напора и грубой страсти. Мира, где все страшно просто как стакан воды. Где нет места полудетской игре, интриге, долгому ухаживанию, напряженному ожиданию чуда, первой влюбленности, смущению и страданию от неразделенных чувств. Здесь люди, ни минуты не задумываясь о последствиях, делают что хотят, используют друг друга как животные для утоления своих инстинктов и расходятся, ни о чем не думая. Она словно силком затащила себя сюда через все ступеньки, которые должна была постепенно пройти, шаг за шагом, в свое время.

Она ощущала низкое удовольствие. Теплое, вязкое, жгучее удовольствие. Еще не успев толком осознать происходящее, понимала, что больше не будет прежней. Её поставили в позу подчинения и раскрыли возможность получать наслаждение от собственного тела. И чужого тела. Хотелось всё забыть, ни о чем не думать, сладостно мычать и двигать бедрами навстречу сладким, тугим волнам, властно распирающим внутренности. Она оглянулась. Лицо Расула исказилось. Он, закрыв глаза, толкался, вбивался в нее, купаясь в наслаждении. А она была инструментом этого наслаждения. А он был инструментом ее наслаждения. Их эгоистические наслаждения сливались в одно — огромное — на двоих. И в этом общем котле они еще лучше понимали и почти любили друг друга за кайф, даримый и ощущаемый партнером.

... Подобно манящей и привлекательной женщине, она демонстрирует свою сексуальность и возбуждает его стоны и изгибы. Он выходит из нее на короткое время, сдерживаясь и восстанавливая дыхание, наслаждаясь потоками жидкости, вытекающими из ее интимных областей.

... Аня проводит следующий год, налюбовавшись молочно-лунными брызгами, стекающими по окнам. Она провела этот день в комнате с видом на дождь. Наступает ночь, а за окном бежит мутный свет уличных фонарей под шум дождя. Слезы текут по лицу Ани. В наушниках играет песня "Колыбельная для Беллы". Прощай, детство! Прощай, Петраков!

Худощавый и спокойный Петраков был тренером по плаванию для Ани и другом ее отца. Он тренировал ее много лет с самого начала и помог почти достичь КМС (кандидата в мастера спорта). Сегодня на областных соревнованиях решалась ее судьба. Она проиграла всего лишь полсекунды этой высокой и стройной девушке из олимпийского резерва. Больно было видеть разочарованное лицо Петракова. Для нее он значил очень много, она была для него не только будущей олимпийской надеждой. Он вкладывал в нее свое время и энергию, а также свою душу. И она понимала это и старалась изо всех сил. Очень старалась. Не только ради себя, но и для него. Сама она пережила бы свое поражение как-то по-своему. Многолетний опыт спорта научил ее философски относиться к неудачам и идти к новым целям после собранности. Но не возможно было перенести этот расстроенный взгляд, прищуренные губы и не высказанный укор.

Как назло, отец не приехал забрать ее после соревнований. Они с матерью уже давно прекратили ходить болеть за Аню на соревнованиях. Считалось, что она уже достаточно взрослая и делает все для себя. Анна сняла шапочку с головы, в мокром купальнике тяжело дыша, угрюмо опустилась на скамейку в раздевалке рядом с Петраковым. Слезы заполнили ее глаза, бесконтрольно стекая по лицу:

— Я старалась, Валерий Сергеевич! Я, правда, очень, очень старалась!

Ее трясло взахлеб, слова не выговаривались, она уткнула лицо в ладони, сгорбилась. Такая маленькая, несчастная. Вот, надо это ему, а? Обычно все они подлетают в объятия родителей с радостью, обидами... Ему остается лишь изречь пару напутственных фраз. Но Женька с Иркой, видите ли, считают, что все это глупости, и ребенок должен расти самостоятельным. И чего ему теперь с ней делать? Он неловко, негнущейся ладонью, погладил ее по светлым спутанным волосам.

— Ну, ладно, ладно, Ань... Чего ты. У тебя еще вся спортивная жизнь впереди. Соберешься, войдешь в форму. Через год всех их сделаешь! Ну, правда же?

Он улыбнулся и приблизил к ней свое лицо, поглаживая худенькое плечо.

— Ага!  — Она вдруг взахлеб вцепилась руками в его шею, прижалась всем телом, благодарно прильнула губами к уху, всхлипывая, забормотала куда-то в колючий, терпкий парфюм:

— Валерий Сергеевич, миленький! Вы один только меня понимаете! Простите меня, простите!

Она все крепче прижималась к нему, и это было отчего-то невыносимо. Больше всего он испугался, что сейчас войдут и застанут его в обнимку с ученицей. Гибкое, тренированное юное тело в мокром купальнике судорожно льнуло к нему, и он вдруг ощутил в ней не ученицу, но девушку. От этой мысли стало неприятно-тревожно. Он потянулся, чтобы встать 

со скамейки, она, не отлипая, потянулась за ним, обхватывая его за шею. Ему пришлось обхватить ее двумя руками за талию, чтобы ослабить нагрузку на шейные позвонки, и, разогнувшись, он понял, что стоит посреди раздевалки в костюме, а на нем маленьким щенком висит ревущая ему в ухо Анютка, и он аккуратно придерживает ее под ягодицы, чтобы не уронить.

Это было слишком много. Глаза затянула тусклая дымка. С силой отстранил от себя руки, полудетские ручки, оттолкнул и поставил на пол. Задыхаясь, выдохнул:

— Ты заканчивай это, Соловьева, а? Неспортивное поведение здесь... развела!

Она все понимала, но он был какой-то необычный сейчас, не такой, как всегда, даже когда ругался. Он был очень смущен и испуган. Она мгновенно это поняла своим любящим сердцем. Он был зол на себя, зол на нее и на весь мир. У него возникла ненависть к ней из-за чего-то, и он ненавидел самого себя за эту ненависть. Он был чужим. Ей хватило доли секунды для осознания: их отношения уже никогда не будут прежними и безмятежными. Что-то сломалось и упало. Он больше не будет для нее только опорой. Она больше не будет для него просто любимой ученицей. Аня быстро схватила спортивную сумку, кеды, одежду и выскочила из раздевалки, сразу же надев на себя светлый джемпер отца.

— Поехали! — скомандовала она, бросив ему сумку и, прыгая на ходу, втиснула ногу в джинсы. Отец не задавал лишних вопросов. Если захочет – сама расскажет, такова была его простая педагогическая философия. Весь вечер она провела у окна, глядя сквозь слезы на мутные капли, которые текли по оконному стеклу. На следующий день она достала ракетки из шкафа и направилась в бадминтонный клуб к маминой подруге, которая давно приглашала ее к себе. На тренировках она с полной энергией ударяла легкий воланчик своей неразделенной любовью и несказанной ненавистью. И через три года заслужила первое юношеское звание.

... Предгрозовая темнота покрыла поселок, облаками затянулся мрак в гостевом домике с неотмытыми окошками. Тело стало влажным от тяжелого пота. Расул, неожиданно для самого себя, опустился на колени и сделал то, о чем раньше и не мог подумать: с удовольствием прильнул губами к сочным, теплым, горьковатым складкам. Впился в них, закрыв глаза и наслаждаясь новыми ощущениями. Он ласкает женщину. Стоя на коленях. В этом нет ничего ужасного или унизительного, только его бесконечная нежность и ее доверчивая молодая плоть, которая дрожит от его прикосновений. Он протянул руку к ее соскам, потянул один вниз и продолжил работать языком с наслаждением. Аня застонала и выпрямилась, еще больше притискивая свою интимную область к его лицу. Она почувствовала, как что-то незаметно изменилось между ними. Он больше не был жестоким чудовищем. Он начал понимать и чувствовать ее. И она была ему бесконечно благодарна. Приятное тепло наполнило их обоих. Она чувствовала себя одновременно искушенной девочкой и любимой принцессой. Расул захотел увидеть ее: стонающие губы, полуприкрытые глаза, выражение страсти на лице,

увидеть, что он сумел сделать с этой дерзкой девчонкой, как смог распалить, развратить, расплавить в горячее масло...

Он отодвинул ее, сел на диван, глубоко откинувшись на спинку и расставив ноги с грубо торчащим вверх темным членом, повернул Анечку лицом к себе, раздвинул ее ноги, нажимая на талию. Уставшая Анютка уперлась руками в его плечи и стала медленно насаживаться, опускаясь бедрами все ниже. Он подставил окаменелый орган, направляя его рукой, любуясь тем, как искажается ее лицо по мере встречи нежных складок с гладкой, плавящейся темной страстью головкой, по мере грубого проникновения его распаленного друга в хлюпающие недра. Она опустилась всем весом до упора, откинула голову, со стоном закусила губу и мучительно подалась вперед мускулистыми бедрами, судорожно наваливаясь на него внезапно обмякшим горячим телом. Вот он и поймал на член эту маленькую упругую сучку! И только сейчас признался себе, как давно этого хотел. За окном сгущалась серая мгла...

... Весенняя серая мгла плескалась под ногами. Анечка приплюхала домой на автобусе. Последние две тренировки отменили, а мобильный отца был недоступен. Кажется, он сегодня собирался куда-то в область. Кинув рюкзак в прихожей, протопала в кроссовках на кухню. Ага. Опять в холодильнике какая-то капуста. Мать совсем помешалась на здоровом образе жизни. Пойти пошарить у родителей в тумбочке денег на хозяйство, купить колбасы с хлебом. Нюта взлетела по лестнице на второй этаж и замерла. Радио, что ли, забыли выключить? Сквозь громкую музыку из динамиков пробивались странные звуки: крики, взвизги, низкие стоны. Аня на цыпочках подошла к полуоткрытой двери и замерла,... словно замороженная. Широкая родительская кровать напоминала поле боя: скомканные простыни, разбросанные подушки, свалившееся на пол одеяло. И посреди всего этого кипенно-белого безобразия вздрагивали на весу гладкие, загорелые ноги Вики — их новой инструкторши по фитнесу. А ее обожаемый папочка, вцепившись в узкие щиколотки, самозабвенно и методично драл Вику в упругую задницу. Крупный отцовский член в резиновом костюме, словно поршень, грубо входил в до неприличия растянутую дыру. «Так вот, чем меня сделали» — эта мысль первой пришла в голову. Второй мыслью было «Как он постарел! » Скорее, это была даже не мысль, а невербальное чувство. Что-то вроде жалости, смешанной с брезгливостью и унижением. Отец давно уже не напоминал светловолосого, белозубого мальчика. Аня увидела во всей красе рыхлеющее тело, намечающийся живот, легкие залысины, печать озабоченности и недоверия на лице. Он трахал Вику как в последний раз, словно боясь чего-то не успеть в этой жизни. Вика, оскалившись, по-сучьи рычала, закинув голову. Её дрожащая, набухшая, половая щель была словно облита прозрачным сиропом, круглые ягодицы аппетитно плющились от шлепанья отцовских гениталий. Высокие груди с крупными, темными сосками подпрыгивали, распавшись по обеим сторонам от тела. Темный хвост волос разметался по подушке. Когти в вишневом маникюре терзали и комкали простыни. Никогда. Ничего. Отвратительней. Аня. Не видела.

Она резко повернулась, тихо пролетела по лестнице, схватила школьный рюкзак в коридоре и незаметно закрыла за собой дверь, выбежав на улицу. Только здесь она пришла в себя и позволила эмоциям вырваться наружу. Перед глазами мелькали красные отблески. Дыхание задержалось. Слезы застряли в горле. Сердце билось странно и неустойчиво под тонкой весенней курткой. Она медленно двигалась в направлении края поселка, где кончалась их благополучная улица и начинались скромные домишки местных жителей, которые еще никем не были выкуплены или снесены.

Старая избенка примостилась у самого обрыва, скрытая среди зарослей прошлогоднего высохшего тростника. Шабалкин сидел на серых бревнах со стеклянкой темного пива в руке. В луже активно купались вороны.

— Привет, Шабалкин! — сказала Анечка, немного нахмурившись.

Он взглянул на нее и отпил из бутылки. С тех пор прошло полтора года. Шабалкин отслужил в армии и вернулся таким же, каким был. Казалось, он никуда не уходил, сидел на этих бревнах целый год со своими наушниками, пивом и сигаретами. Только его косуха стала немного потертой. И появилась новая складка у его губ.

— О... — пробормотал он хмуро и неуверенно. — Как тебе поживается, каратистка? Снова пришла замеситься?

После происшествия он сторонился ее. Между ними не было разговоров. Она молча лечила ожог, без лишних слов, а он ходил с пластырем на носу и молчал. По парнямски она ему достойно отвечала. Ему следовало меньше пить. Он сам это понимал и не возражал. Но, тем не менее, в глубине души девочка ему нравилась. Маленькая, но с характером. Он даже в армии о ней вспоминал, хотя они были такие разные. У нее деловые родители, а у него только пьющая мать и старый дедушка. Что им было обсуждать... В общем, женщин ему не нужно...

— Как дела?  — Машинально сказала она, думая о своем.

— Никак,  — хмыкнул он. Вот, сижу бухаю. Выходной.

Нютка сама не знала, зачем сюда приперлась. Не к Зяме же идти с таким лицом. Добрая Малика начнет расспрашивать, а сегодняшнем происшествии она никогда не смогла бы никому рассказать, даже под страхом смертной казни. Ей еще самой надо попытаться все осознать, хоть это и нереально. Она присела рядом с Шабалкиным на бревна.

Шабалкин ритмично мотал головой в наушниках.

— Хочешь послушать?  — Спросил он с довольным видом.  — Нна!

Он вытащил из уха черный кружок на проводке и протянул Ане.

«Разбежавшись, прыгну со скалыыы! » — Долбаным вепрем заорал ей в ухо Горшок.

— Блин, Шабалкин,  — удивилась она, на миг забыв о своих проблемах.  — Ты откуда такое старье выкопал?

— Не понимаешь ничего,  — недовольно проворчал Шабалкин, отнимая наушник.  — Я еще и Цоя иногда слушаю. Небось, и не знаешь.

Знала, конечно, но сейчас было не до этого. ОТ слова совсем. Она обхватила себя руками и вся сжалась, стараясь не глядеть на Шабалкина.

— Будешь?  — покосившись, он протянул ей початую бутылку. Аня отрицательно помотала головой. Какое пиво! Послезавтра очередные соревнования.

— Хотя, давай!  — она отняла у Шабалкина бутылку, поморщившись, заглянула в узкое пенное горлышко и отважно втянула в себя чуть не добрую треть. Хмель 

с непривычки зашумел в голове, стало тепло и приятно. Внутри что-то защипало, забурлило, оттаяло, и из глаз, наконец, потекли стоявшие в горле комом слезы.

— Нюют!  — Шабалкин растерянно мотал головой.  — Ну, ты чего? Чего ты? Случилось что?  — Он неуверенно потряс ее за плечи.  — Аань!

Нюта простонала, закрыв лицо руками. Она потеряла контроль и прижалась к Шабалкину. Шабалкин неуклюже обнял ее, еще не зная, как справиться с этой ситуацией. В его душе боролись страх быть обнаруженным, чистое человеческое сострадание и инстинкт охотника, почувствовавшего слабую добычу. Наконец, он пришел в себя.

— Нюта, давай пойдем в дом... Посидишь там, успокоишься. Сегодня я один, мой дед в больнице, мама поехала к нему. Он что-то бормочет, обнимая ее за плечи и провожая в старую калитку так, словно опасается отпугнуть ее.

Домик оказался таким же маленьким изнутри. Большая "гостиная", которая одновременно была и кухней, а за перегородкой находилось уютное укрытие для деда. В середине гостиной-кухни стоял изношенный диван, вероятно купленный шабалкинским дедом с первой зарплаты. У стены, увешанной плакатами с волосатыми музыкантами и обнаженными женщинами, стояла достаточно новая, но грязная тахта от Икеи. Аня сразу поняла, что это место Шабалкина. Одну стену занимала "кухня" - старый буфет, ручной умывальник над эмалированной раковиной, черная плита, хлам и крошки. На диване посреди "гостиной" разлегся черный кот, прилежно вылизывающий свое шерстяное покрытие.

— Ай-да отсюда! — выбросил его Шабалкин. — Садись, Нюта!

Аня скинула рюкзак на пол, сняла куртку и повесила ее на подлокотник. Она осталась в аккуратном белом термобелье и черных брючках. Присела на потертый скрипучий диван, откинулась на спинку и осмотрела черные потемневшие шторы и зачерствевший потолок. Вдохнула заправленный дымом воздух - и внезапно почувствовала, что наконец-то она вернулась домой. В место, где ей не нужно быть послушной дочкой, хорошей ученицей или перспективной спортсменкой. Где она может расслабиться и просто быть самой собой - Аней.

Шабалкин, сосредоточенно морща лоб, заглянул в дребезжащий холодильник.

— Это...  — по-хозяйски цивильно сказал он.  — Может, того... водки? Мать с утра картошки нажарила.

Аня помотала головой, глядя на него. «Года через два совсем сопьется,  — промелькнула мысль.  — Они все тут спиваются».

Шабалкин присел рядом, осторожно глядя на нее.

— Ну, чё там у тебя случилось?  — спросил он, словно не будучи уверенным, что это его, шабалкинское дело.

— Да так...  — неохотно выдавила Аня.

— Я в последний раз ревел в позатом году, когда батя умер.  — Вдруг вспомнил Шабалкин. Он как-то сжался и надулся одновременно.  — А мать на поминках сказала, что он мне неродной был. Всю жизнь с ним прожил — не знал. В шоке был. Все равно, плакал. Тяжело отца терять, знаешь...

«Знаю»,  — промелькнуло в голове. Зубы залязгали, накатили рыдания, Нютка уткнулась в ладони.

— Нюют!  — Он взял ее за сжатые запястья.  — Нюют! Ну, что ты, маленькая! Иди ко мне!

Шабалкин с судорожным вздохом притянул ее к себе. Вдохнув теплый запах мужского пота, прокуренной одежды и еще чего-то неповторимо-терпкого, Нюта услышала, как бьется в широкой грудной клетке под серой футболкой сумасшедшее шабалкинское сердце. Дук-дук-дук... Его 

грудь высоко вздымалась и, прильнув к ней, Аня ощутила его с трудом сдерживаемое напряжение. Он судорожно сглотнул, чуть дыша. Руки ... его едва заметно дрожали.

— Аань...  — низко-интимно протянул он.  — А, Ань...

— Чего?  — полусонно отозвалась Анютка с его груди. Она закрыла глаза. Ей было хорошо и тепло в объятьях Шабалкина.

— Можно уже начинать? — спросил он, словно испугавшись своих же слов, суетливо добавив.

— Шааабалкииин, ты пьяяаан! — пропела Анечка, не отрываясь от его груди. —

Он внезапно захохотал, трясясь всем телом, и Анечка недовольно отстранилась от него.

— Гаа! Кто здесь пьян-то? Ты же полбутылки выпил, а теперь еще и на меня лег! — Его лицо потекло со смеху, мелькнули хитрые глаза и складки на лице. Он вдруг перестал смеяться, крепко схватил ее за руки, приблизил свое лицо к ее лицу и, наклонив голову, дыша запахом пива и дыма от сигареты, закрыл губами ее рот широким поцелуем. Глубоко проникающий язык ощущался в каждом движении.

Это была какая-то устрашающая, но приятная сила. Казалось, Шабалкин точно знает что нужно делать, чтобы им было хорошо. В груди зазвучала нота желания. Внутри потекла горячая страсть, и чувствовалась теплая влага. Аня глубоко вздохнула и выдохнула со стоном, ощущая себя неизвестно кем. Шабалкин сильно прижал ее к себе, двигаясь на диване.

— Аня, Аня, Анечка, мое солнышко! Ну давайте же? — Шептал он ей на ухо, сходя с ума.

«Что именно? Куда идти?» — мысли запутались в пьяной голове.

— Шабалкин, не трогай меня! — Капризно всхлипнула она, опустив голову на его грудь.

— А что будет? Опять пощекочешь носик? — Засмеялся он, тряся ее за плечи. Его развлекала и возбуждала эта маленькая глупышка. — Нет уж, сегодня ты только моя! — Заявил он, лукаво уверенный в своих словах.

Аня понимала, что он проверяет ее на прочность. Но у нее не было сил противиться. А Санек с каждой секундой все больше превращался в зверя, становился серьезным, наполнялся чем-то неотвратимым и пугающе реальным. Он повернул ее на спину и припал сверху, положив всю свою тяжесть, лицом к лицу с ней, молящими глазами. Злобно, нежно, ожидая ответного движения от нее. Но она не дала ему возможности.

— Какая же ты красивая, Нюта!  — Задохнулся, уткнувшись в ее ключицу, на мгновение замер, задвигал бедрами, застонал, натирая через джинсы об нее свое разбухшее достоинство. Его шершавые руки с плоскими ногтями полезли под водолазку, скользнув по животу и нашарив маленькие, упругие холмики грудей. Он задыхался. Краснел, пьянел, сходил с ума, наливался, как помидор, страстью, не находящей выхода.

Аня почувствовала себя куклой, тренажером каким-то. Все должно быть не так. Не должно быть все так буднично и примитивно. Нет!

— Шабалкин!  — Заерзала она под ним, вырываясь.  — Ты совсем дурак, что ли? В армию ходил, а ума не принес.  — Она вертелась, отталкивая его в грудь руками, но его лишь сильнее распаляла эта борьба. Он воспринимал ее как игру, и не желал отдавать своего.

— 

А после армии, знаешь, еще хуже на вас, девок, тянет.  — Глядя ей в глаза мутным взглядом, доверительно сообщил он, и, оттянув ворот ее водолазки, взасос присосался к пульсирующей венке.

Он не понимал ее. От слова совсем. И от этого стало так обидно, так обидно. Аня лежала под ним, как кукла, и всхлипывала горькими хмельными слезами.

Он не сразу понял ее настроение. А, когда понял, замер, тяжело дыша и с трудом справляясь с собой. Ему было неприятно. Очень. Обламывалось жаркое удовольствие. К тому же, он чувствовал себя то ли в чем-то виноватым, то ли лохом. И это было самое противное. Ччёрт. Он сполз с нее, потирая лицо руками, сел рядом, нашарил в заднем кармане смятую пачку, наклонившись, чиркнул зажигалкой и задымил, нервно стряхивая пепел прямо на пол. Самому, блядь, хоть плачь!

Нютка сидела рядом, сжавшись и всхлипывая. Он снова испытывал сострадание к ней. Возможно, действительно что-то случилось, а он оказался здесь бесполезным. Но разочарование превратилось в ярость и гнев. И эти эмоции боролись в его душе, чередуясь на поверхности.

— К черту, за что я не люблю вас, женщины — всегда обещаете и исчезаете. Никогда не женюсь, черт возьми! Сейчас позвоню Коляну, возьмем выпивку со стипендии и уйдем прочь. Он отрешенно плюнул на грязный пол, стараясь избегать взгляда Ани.

Аня почувствовала себя одновременно несчастной и виноватой. Несчастной от того, что опять не нашла понимания, виноватой от того, что пошла за пониманием как дура. Этому мерзавцу бы как-то разобраться со своими проблемами.

Нюта нерешительно провела пальцами по его щеке. Шабалкин подскочил, словно от удара током, и настороженно сузил глаза.

— Извини, Шабалкин, я ошиблась адресом. — Печально ответила она. Нужно было идти. Она надела куртку, подняла рюкзак с пола и направилась к выходу.

Шабалкин сидел, тяжело дыша, пытаясь осмыслить происходящее. И за что он накинулся на нее? Ведь она всего лишь девочка. Глупая. Внизу живота болезненно теребило, сердце билось, злость наполняла его спокойствие и разум. Ему совсем не хотелось чувствовать себя дураком. Или, может быть, так и должно быть между людьми — по-человечески? Организм отказывался понимать это. Секс-секс-секс — билось его сердце. Да пойди ты к черту со своей Аней!

— Ладно, пока! — Пробормотал он, не зная, что еще сказать. Что здесь скажешь: все пустяки

Нюта шагнула в сторону двери и чуть не споткнулась, что-то хрустнуло под ногой: выпавшая из кармана связка ключей валялась под ногами, а стеклянный голубоглазый брелок раскрошился сотни крошечных слезинок.

— Ё!  — Грустно сказала Анютка.  — Это отец мне из Турции привез. На счастье.

И пожалела, что вспомнила. Лицо снова скривилось, слезы подступили близко-близко.

— Нюют, ну, чё ты! Из-за стекляшки сырость разводишь!  — Удивился Шабалкин.  — Погоди-погоди!  — Засуетился он, привстав с дивана и шаря по карманам. О!

В его руке оказался ключ, от которого он быстро отстегнул маленькую черненькую черепушку с рубиновыми глазами. Болтаясь 

на цепочке, череп словно смешно подмигивал переливающимися стразиками.

— На, Нют, возьми. Он тоже счастливый. Мне друг один в армии подарил. На счастье. Только, я, все равно, невезучий. Может, хоть тебе с ним повезет!  — Шабалкин, усмехаясь, кивнул на веселенькую черепушку. Присев на диван, отцепил разбитый брелок и быстренько приладил на его место свой подарок.

— Держи, принцесса!  — Он даже как-то развеселился, и атмосфера разрядилась.

Нюта нагнулась и благодарно чмокнула его в губы. Шабалкин зажмурился и выдохнул.

— Спасибо, Саш! Ты даже не представляешь, как меня выручил.  — Серьезно сказала она.

— Да ладно, чё там.  — Смутился Шабалкин.  — Ты это, не бойся, заходи. Починить, может, нужно что! И вообще...

Кажется, его захлестнуло веселое смущение от собственной сентиментальности.

Улыбнувшись, Аня вышла в отчаянно плещущийся весенний воздух. Между ними сейчас неожиданно произошло самое главное — то, ради чего вообще всё. Вечерело. Она сжала в кармане маленькую черепушку «на счастье» и спокойно подумала о возвращении домой. Кажется, можно жить дальше...

... Наконец-то между ними произошло самое важное – то, ради чего все... Как она двигается, страстно кричит, и наливается страстью, и становится все более разогретой и уже... Его яички и бедра были полностью мокрыми от ее выделений. Он сильно сжимал ее ягодицы пальцами, ритмично поднимая ее на себя, жестко двигаясь в ответ. Это не она его – он трахал ее сверху. Ее тело тряслось как безвольная кукла, она растирала своими сосками шерстяную поверхность его груди в такт движениям, а ее голова дергалась на его плече. Горячий воздух обдающий его шею заставлял его дыхание замедлиться. Низкий протяжный стон проникал прямо в его уши. Он двигался бедрами сильнее и ритмичнее, разводил и складывал ее ягодицы вместе, сжимая их до болезни. Пальцы слегка задевали ямочку возле ануса, игриво дразня ее. Она почувствовала, что ее поглощает волна неподконтрольных эмоций. Шершавые яички Расула Анваровича сжимали ее мокрую и горячую промежность, объясняя ей, что это правильно. Ее нужно трахать, владеть, разжигать страсть, раздевать и заставлять издавать стоны и терять рассудок. С каждым движением она желала все сильнее и интенсивнее проникать своим клитором в его густую лобковую зону, следующую от паха до пупка. И в один момент оттуда, сверху, выросла обжигающая судорога и огненные мурашки распространились по всему ее телу до кончиков пальцев на ногах, складывая ее напополам. Расул Анварович увидел, как она достигает оргазма, ахая и сгибаясь под его влиянием, дергаясь и прижимая головой к его ключицам. Он не должен был упустить этот момент – то, ради чего он делал все это. В его возрасте особенное удовольствие и гордость состояло в том, чтобы соблазнить, развратить, разжечь страсть и довести до исступления юную и упругую самку. Чувствовать нежность и превосходство, зная, что все это он делает, и ей не остается другого выбора. Он сильно потянул за волосы ее голову, чтобы она откинула назад так, чтобы он мог видеть ее лицо искаженное от страсти, мучительно изгибающееся тело и дергающиеся распаленные соски... Она покрыла его своим взрывным оргазмом

его ляжки юным соком. Внутри у нее стало немыслимо горячо и узко, судорожно запульсировало, сильно сжимая его член...

Он почувствовал, что если не остановится, то кончит сию минуту, прямо в нее. Остатки разума подсказывали, что для этого она слишком юна и беззащитна. И нереальным усилием воли он стащил ее с себя, все еще бьющуюся в судорогах оргазма. Придерживал руками, с трудом переводя дыхание, едва сдерживаясь. Надо подумать о налогах, тогда сразу все опустится. Но почему-то эта мысль не показалась ему смешной. Тело хотело только одного — удовольствия разрядки. Он еще жестче вцепился в ее попку, попадая пальцами между подушечками. И понял.

— Ложись!  — Быстро уложил ее плашмя на диван лицом в подлокотник, слегка раздвинув ноги, сел на них, крепко зафиксировав своим весом, упираясь обнаженной головкой в мокрую, все еще пульсирующую вагинку. Провел руками по мускулистой спине, оглаживая, массируя, лаская, скользнул руками под тело, помассировал маленькие грудки, упругий, сжимающийся животик, добрался до попки, сминая и массируя ягодицы. Постепенно его пальцы приблизились к маленькой темной дырочке. Он нажал на вход, ощущая сопротивление. Аня дернулась и застонала. Безвольной куклой лежала она лицом вниз, только что пережив первый в своей жизни мощнейший оргазм. Её потряхивало от удовольствия, тело наполняла сладкая истома, слезы благодарности наворачивались на глаза. И то, что Расул Анварович делал с ней, было уже лишним. И даже пугающе лишним. Она поняла, куда он клонит и напряглась. Сопротивляться и отказываться было бесполезно: слишком жестко она его спровоцировала, слишком многое позволила. Слишком сильно был он распален сейчас, и все-таки верх брало любопытство. Что будет, а? Они с Зямой уже успели полазить в порнушке, насмотреться всякого интересного, и Аня со стороны представляла, как это бывает, наслушалась секретных разговоров девчонок. Но сама была совсем не готова.

— Так, значит, ты уже не ребенок? — Расул настойчиво массировал ее ягодицы. — Когда успела?

— Успела. — Анечка ответила коротко. Настало время, и она успела. Ей нравилось гулять с ним по улице. Они были практически одинакового роста, светловолосые и голубоглазые, подтянутые, спортивные, словно потерявшиеся близнецы в детстве. Однако он был чуть старше и опытнее. Его пристальные взгляды заставляли ее смущаться и опускать глаза. Он ждал что-то от нее, но она не хотела об этом думать. Они дышали в одном ритме, словно тандем-велосипедисты, и ей казалось, что это навсегда и не может быть иначе. Они слушали одну музыку на двоих, держась за руки и делая половинку наушника каждому, чтобы не расставаться в толпе. Земля звенела под мартовскими каплями, апрельский ветер завихрялся вокруг них, везде были его друзья, ее подруги, выпускной класс и его спортивная карьера. Бесконечное головокружение, ночные звонки, бессонные мечты и сухие губы. Нежные, пылкие поцелуи, настойчивые прикосновения и желание узнать большее... И однажды после вечеринки они отправились в чужую пустую квартиру. Аня была пьяна и почти ничего не помнила. Какие-то игры с одеждой, его мумланье-убеждения, ее слабое сопротивление, туманный жар страсти, спешные движения, легкую боль — и облегчение в конце. Он успел выйти из нее вовремя и кончить на промежность. Проснувшись и протрезвев, она только молилась, чтобы не забеременеть; она купила тест на беременность. Удачно! Но с тех пор она боялась быть наедине с ним. Он переключился на кого-то другого, а экзамены начались и времени на это не хватало. Тоска по отношениям почти сломила ее. Она запомнила пылкое удовольствие, его язык во рту, его руки, гладящие ее тело, и горячий фонтан в промежности. Время от времени, просыпаясь по утрам, она ласкала свое сформировавшееся, зрелое тело. Пальцем она трогала губки и сосочки, пытаясь вызвать приятные, но расплывчатые ощущения. И этот Расул со своими безумными жаждущими взглядами, приталкивающий ее к стенке... Сегодня моя крыша снесло окончательно.

— А здэс?  — Пальцы Расула стекли в морщинку между ягодиц, в самую интимную глубь, уперлись в испуганно сжавшийся анус.

— Не надо!  — Промычала Анечка, уткнувшись в диванную подушку. Она понимала, что он хочет сделать с ней что-то нехорошее, неправильное, мучительное. Но что-то говорило ей, что она сама виновата в ситуации, и теперь надо идти до конца.

Расул Анварович раздвинул ягодицы, удивляясь нежности ее кожи. Инстинкт охотника манил его туда, в самую порочную глубь, к запретным наслаждениям, к привычному разврату. Он смочил слюной средний палец, нажал на узкую точку маленького ануса, преодолевая мучительное напряжение.

Попка была девственная. Он это понял по сопротивлению жестких мышц, не желающих впускать даже палец. Не хотелось раздирать их насильно. Он привык к хорошо разработанной, подготовленной заднице. Эта узенькая малышка восхищала и одновременно раздражала его своей неопытностью. Хотелось уже дать понять, кто здесь хозяин ситуации. Научить подчиняться и получать удовольствие от подчинения. Это прямая обязанность женщины. И прямая обязанность шлюхи в постели. А в том, что он должен подчинить девчонку, у него не оставалось сомнения. Развратить, раздразнить эту беленькую упругую попку, приучить получать натужное страдальческое удовольствие, сделать покорной, виноватой и зависимой от него. Расула аж передернуло. Он представил, как будет бегать она к нему по графику. По его графику. Ждать, молить, просить, отдаваться со всем жаром, безоглядно. Страстно и послушно выполнять все его желания и прихоти. Фантазия разыгралась, вдруг хлестнув через края. Он представил себе их будущий секс — жестокий, страстный, бесконечно разнообразный. Он использует это упругое юное тело, эту восхитительную трогательную неопытность, на полную катушку. Позволит себе, наконец-то все, о чем даже и не мечтал. У нее просто не останется выбора: ведь, она будет подчинена им навеки, без обратного пути. А когда она надоест ему — о, наверное, не скоро, но все же — он подарит ее кому-нибудь из своих друзей и партнеров по бизнесу. Готовую, горячую, развращенную маленькую сучку. Красная пелена застила глаза. Некогда возиться с узкой дыркой. Все еще будет. Пока надо достичь удовольствия побыстрее. Расул быстро перевернул Анечку на спину, словно 

Он смотрел на безразличную куклу, увидев в ее покорных и испуганных глазах, и грубо и торопливо накинулся на нее. Он прижался своими ягодицами к девичьей грудке, сжимая торчащие соски, и хрипло приказал:

«Покажи язык! Ну, как ты начала это делать!»

Он был тяжелым и особенно грубым, и Аня понимала, что его такое поведение возбуждает. Она желала только одного - чтобы этот нервный фарс закончился как можно скорее. Однако любопытство и ощущение своей власти над мужчиной взяло верх. Она судорожно вздохнула... под его тяжелым телом, провела по губам высунутым языком и застыла с открытым ртом. Так ей было легче дышать, а Расул словно обезумел...

Бурная фантазия полностью овладела им. Зажмуренные глаза и маленький податливый ротик разогретого членом вызывали неистовство. Он сжал в руках белые грудки, двигая бедрами и безумно проникая в мягкую, теплую упругость.

— Продолжай показывать язык! — прорычал он, проходя шерстяной мошонкой по острым соскам и на конце движения прикасаясь раскаленной головкой к влажному, теплому язычку. Ей было неудобно, едва дышала, но выдерживала. Молодец, девушка! Будет послушной, будет прибегать к нему, выполнять все его приказы. Воображение снова затопляло его волнами: она будет отдаваться ему и его друзьям, а когда ей надоест - первому встречному на улице или бывшим одноклассникам. Они будут снимать все это на телефон и приносить ему. Продолжай показывать язык! Шире ротик! Вот так... еще... еще... до появления синяков. Он стиснул трепещущие грудки до боли. Вот так... Ну же, стони, моя маленькая грязная шлюшка». Она снова была мокрой. Хорошо. Дрожи, кричи, помни свое место...

В глазах потемнело, скрутило его судорогой сладкого страдания, согнуло пополам, кинуло всем телом вперед, темно-багровый дрожащий член уперся в стонущие девичьи губы, заливая лицо пульсирующими фонтанчиками долгожданной спермы. Анечка со стоном мотала головой, извиваясь всем телом. Вязкая субстанция залепила глаза, нос, стекала по щекам, попадая на язык, вкус был странным, и Анечка отчаянно мотала головой под белыми густыми всплесками, отфыркиваясь и мечтая, чтоб это побыстрее закончилось. Но Расул только отчаяннее хрипел и сильнее вжимался пульсирующей головкой в ее сжимающийся рот. В какой-то момент он замер, словно не дыша и наслаждаясь ощущением звенящей пустоты во всем теле. Его переполняли тепло и благодарность. За окном начинался настоящий ураган. Что-то выло и грохотало. В полутемном, занавешенном снаружи сиренью домике сгустилась окончательная грозовая тьма. Они ощущали друг друга по блеску глаз, звукам хриплого дыхания и запаху разгоряченных тел и подтаявшего парфюма. Расулу вдруг захотелось обессиленно навалиться на нее всем телом и пролежать полчаса, обнявшись, слушая юное дыхание и ощущая теплый пульс. Но чувство уходящего времени подстегнуло его. Только теперь он понял, как долго они отсутствовали вдвоем. Надо собираться. Он глянул за окно. В небе громыхнуло, словно столкнулись два локомотива. Конечно, же состоящие из цистерн с водой. И с неба ливануло. Вылетать в такой дождь было бессмысленно. Расул опустился на диван, подвинув поднявшуюся Анечку. Она пыталась вытирать с лица быстро подсыхающую прозрачную слизь. Стало прохладно. По крыше домика забарабанили торопливые капли.  

Расул Анварович толкнул Анечку вниз, заставив ее опуститься на колени. Она доверчиво посмотрела сверху вниз в его глаза. Он направил ее голову к своему всё еще мокрому паху, уткнув носом в лобок.

— Лизни, — коротко приказал он.

Это было проще, чем задыхаться под его тяжестью. Язычком Анечка проскользнула по интимной зоне, с некоторым напряжением ощущая вкус спермы на своих губах. Расул направлял ее голову рукой, подталкивая к зонам, жаждущим нежности и ласки. Ему казалось, что он сразу же возбудится, как ребенок, так притягательно действовала на него Анечка. Стоя на четвереньках между его ногами, она старательно работала язычком и двигала бедрами. Это сводило его с ума. Он почувствовал, что член опять начинает становиться полным объемом. Он даже удивился и обрадовался. Вот это да: сам себя удивил. Какая девочка!

Он похлопал ее по щеке со спрятанной за ней головкой и, приблизившись вперед, руками раздвинул белые ягодицы, пытаясь вновь проникнуть к точечке ануса. Он играл пальцами с окружностью, ласково гладил и слегка пощипывал ее задницу, почесывал спинку, чувствовал себя очень комфортно. Он откинулся на спинку дивана, закрыл глаза и расслабленно застонал, прижимая белокурую голову к своему паху. За окном раздался громкий удар, его обдало волной запаха сирени, в домике наполнилась духотой пылью, затем вспыхнула молния и запах улицы проник в комнату вместе со шумом дождя. И тогда они услышали громкий испуганный крик — Расул был ошеломлен, Анечка резко повернула голову к двери — на пороге, освещенная вспышкой молнии, в промокшем платье и с мокрыми спутанными волосами, она стояла с широко открытыми глазами Зарема...