Расфокусировка

Вдали от дома я часто вспоминаю то, что прежде почти не осознавал, поскольку не мог ни с чем сравнить. И недавно во сне мне привиделось былое. То, что прежде я принимал со спокойствием, невозмутимостью, иногда даже с отстранённостью.

С подругами она долгое время постоянно разговаривала о чём-то. О чём-то «таком». О том, что касалось меня и не только меня. О делах личных, домашних, семейных. Чисто женских.

Я не слышал ничего конкретного, только обрывки, да и то со слов мамы, которая ни в какую не желала посвящать меня в подробности.

«Не для твоих ушей! » — говорила она.

Мне оставалось лишь допридумывать. Мои догадки забавляли её. Не знаю, как так получилось, что я до сих пор вспоминаю её улыбку, и у меня возникают ассоциации не самые... далеко не невинные.

Поймите меня правильно. Я никогда не подвергал сомнению ту истину, что между нами не может быть ничего неподобающего. Если бы кто-то сказал иное, то я, вероятно, и не понял бы, о чём речь.

Возможно, я в самом деле был ещё молод. Я просто нежился в родимых объятиях, ласкался и был всемерно любим. Меня клонило в сон. Я засыпал. Через минуту просыпался и видел мамины глаза. Очень странно...

Она улыбалась.

Улыбалась несмотря на то, что мой вздыбленный пенис всё ещё был у неё во рту. Она втянула щёки, став похожей на мумию. Мне казалось, что я описался, а мама с чавканьем сосала меня, и я силился понять, почему в низу живота так приятно покалывает. Я был растерян и вместе с тем поглощён невиданным доселе опытом.

Не бог весть что. И всё же я никогда незабуду ссору родителей, длительное отсутствие папы. Ночь. Присутствие безымянного человека. Человека без лица. Возможно и не человека вовсе, а лишь фигуры, плохо различимой на фоне тёмной комнаты. Запомнил я крайне немного. Мама привела его на ночлег в качестве званого гостя. Кто же это был? Жили мы тогда в однокомнатной квартире.

«Кирюш, не бойся,  — вспомиинаю я её томный шёпот,  — иди сюда». И мама прижималась ко мне тесно-тесно. Меня сотрясало в её нежных объятиях.

В какой-то момент мне удалось сползти с дивана, и я узрел происходящее со стороны.

До переезда в нормальную квартиру я неоднократно ловил родителей на близости, но почему-то мне всегда делалось совестно. Увидев же на месте отца кого-то обезличенного, я не испытал знакомых чувств. Ни смущения, ни ревности. (Было в этом что-то нормальное? Едва ли.)

Когда мама с папой помирились, я зарёкся ни о чём не вспоминать. И мне это почти удалось. Дело в том, что свои так называемые «причуды» мама никуда не забросила. И этот нездоровый крен впоследствии так и не выправился.

Есть вещи, о которых вообще, по-хорошему, лучше не задумываться. Одно дело хранить такие секреты, другое — испытывать от них деформирующее влияние. Мамина подруга Соня на тот момент больше двух лет практиковала секс со своими сыновьями. Во многом её влияние мешало возвратить хотя 

бы толику адекватности в наши не самые, мягко говоря, сбалансированные отношения.

Серия рецидивов следовали один за другим. Это растянулось во времени. Один хуже другого. Мне никогда не нравилось видеть в отношениях родителей разлад. В то же самое время было очевидно, что с каждым годом мама с папой всё меньше принадлежали друг другу. Я имею в виду постель в том числе, хотя дело далеко не в ней...

Сейчас я часто вспоминаю это время. Странные чувства. Школьная жизнь вперемешку с домашними событиями. Аномальные реалии отдельных аспектов жизни. Место для игры и притворства: днём не то, что ночью; в обществе не то, что дома. Осознание будоражащего секрета. Не знаю, как это в итоге на меня повлияло...

Ни разу, сколько я себя помню, я не почувствовал, что между нами есть что-либо неуместное. Конечно, я помню, как всё начиналось, все эти «игры»: мамино лицо со втянутыми щёками, её глупые довольные глаза. Но ведь всё это было в порядке взаимных шалоствей, я ведь и сам в щекотал маму до слёз, и она отбивалась как могла, мы ухахатывались, потом я уставал, и совершенно естественно было подчиняться её рукам, её губам, её рту. Я, конечно, спрашивал: «мам, зачем ты так делаешь? ». Спустя годы у меня совершенно выпало из головы, что же она мне отвечала. Помню только гораздо более поздние наши разговоры, отличающиеся крайне личным содержанием. А что было в самом начале, я не помню.

Мне нравилось быть скрытным. Нравилось подшучивать на друзьями, смущать их знанием каких-то излишних подробностей. У нас был кружок юных онанистов, где я своими рассказами доводил ровесников до исступления, избегая, разумеется, всяких подозрений. Только один раз на меня что-то нашло, и я по неосторожности брякнул какую-то странную херь, благо, репутация извращенца меня спасла.

На самом деле я не так уж сильно отличался от рядового озабоченного подростка. Разница в том, что большинство из них дрочило на порнофильмы, я же — на то, как чьи-то руки обнимают маму за талию, массируют её грудь. И что примечательно, я всецело «самоустранялся» в этот момент, поскольку, начиная где-то с четвёртого класса, внутри меня жил страх, что если я явным образом обнаружу своё присутствие, мама может выгнать меня в коридор. Этого никогда не происходило, но по мере взросления этот страх у меня почему-то возник. Поэтому-то я с трепетом относился к маминому праву иметь от папы секреты.

Написав сейчас это, я как никогда понимаю, что за всё приходиться платить. Что развод родителей был неизбежен. И наверное это что-то обо мне да говорит: внутренне я был готов пойти на жертвы, лишь бы пронзительное ощущение оставалось со мной, соединяло меня с миром «нездешних», запретных для подростка впечатлений.

Один из «знакомых» тёти Сони, угловатый ворчливый дядька изображал из себя не пойми кого. Немилосердного отчима? И было непонятно, почему мама позволяет ему так с ней обходиться. Для меня это было крайне двойственно. Я был 

напуган и возмущён. Я боялся себя и своих возможных действий. «Отчим» как бы развязывал мне руки, но мне было страшно: что если после всего этого мама иначе будет ко мне относиться?

Меня пугала кажущаяся хрупкость наших отношений, и виной этому было присутствие кого-то постороннего. Тогда я ещё не понимал, что именно из-за этого она так интенсивно оргазмировала. Внешнее принуждение словно вызывало перегрузку её нервной системы.

Далеко не сразу я научился преодолевать свои сомнения, а до тех пор скромно стоял у изголовья дивана, стреляя в мамино личико бодрыми струйками (в ***том классе я уже порядком с этим освоился). Хотя, кто бы спорил, кончать ей в рот было гораздо приятнее.

По брака с папой мама была девственницей, и мир чувственных удовольствий не был для неё чем-то привычным, не был данностью. Но она смутно ощущала его наличие где-то на границах своего существования. В папе же это сладострастие так и не пробудилось. Или же он изначально был чувственно холоден. Наверное, из-за этого мама находила «утешение» в наших с ней двусмысленных играх. Она распаляла себя в одиночестве, пока инстинкт не брал вверх. Затем происходило то, что происходило.

Вдали от дома я часто вспоминаю всё это: её разговоры с подругами, мою обидную невовлечённость. Затем спонтанные, без всякой меры нежности. Моё упоительное созревание...

Во мне просыпается сознательно влечение к этому времени, к этому образу. Образу, который, единожды размывшись, так и не сфокусировался. Образу моей матери.