Баба. Серия: Баба заставила мужика лизать пизду

Ничто так не волнует и не страшит, как неизвестность.

В эту ночь, долгую и тягостную, подпоручик Яновский спал совсем мало. Тихо лежал уставясь в потолок, а видел белесое от зноя небо над лагерем под Чугуевым.

Слушал стук своего сердца, а тихий голос Татьяны Семеновны Яворовской звучал откуда-то издалека. И страшная, небывалая тоска давила ему на грудь. Трудно было дышать, а из глаз к вискам скатывалось мокрое, пощипывало. Мучительное недавнее прошлое всецело завладело им: "Почему так трудно сделать женщину, которую любишь, счастливой?" Но, как водится, если человек счастлив, он и не думает о счастье... Счастье — в нем, оно с ним. А прошлое уходит, правда, по-разному...

•  •  •

Вот и тогда, на берегу Северского Донца, заросшего камышом, ивняком и чапыжником, Яновскiй смотрел на шагавшую впереди Татьяну Семёновна, одетую по-малороссийски: сорочка и плахта, не скрывавших движения гибкого тела; высокая шея с ниткой кораллов, стройным стеблем вздымались из ворота, тугой венец иэ сплетённых кос. И опять, в который раз на офицера нахлынуло радостное ощущение силы. Ему захотелось подхватить женщину на руки, даже мускулы напряглись и стало трудно дышать, чтобы она обняла его за шею. Словно угадав его мысли, Татьяна Семёновна оглянулась:

— Что вы?

Она смотрела испуганно и выжидающе.

Подпоручик Яновский, сделав над собой усилие, отвёл глаза в сторону и пристально посмотрел на курган, щедро укрытый волнистым ковылем.

— Я-я? Ничего. Подумал вот... Давайте пройдемся к половецкой бабе. Мои солдаты наткнулись на нее, думали просто камень. А это статуя. Я приказал очистить и поднять. Желаете взглянуть, Татьяна Семёновна?

Губы женщины тронула лёгкая улыбка.

Они поднялись на курган, к каменной половецкой бабе. Высеченная из крупного зернистого песчаника фигура, величиной не многим больше обыкновенного человеческого роста. Скуластое лицо с острым подбородком, высокая головная повязка в виде петушиного гребня, волосы рассыпаны короткими локонами по покатым плечам, выпуклости маленькой груди, отвислый живот... Таков был облик этой "бабы". Татьяна Семёновна провела ладонью по колючему камню, нагретому солнцем. Яновский подошёл сзади, взял обеими руками голову женщины, запрокинул назад... Впился в её полураскрытые губы, долгим страстным поцелуем. Подпоручик обхватил Татьяну Семеновну, вбирая в себя трепет, натянутого словно. струна, гибкого тела. Беспокойная ладонь легла на бедро, плахта скользнула вниз, а подол сорочки, наоборот, пополз вверх... Пальцы наткнулись на тугую округлость груди с маковкой сосца. Яновский простонал, задохнувшись от остро подступившего желания:

— Вы самая прелестная женщина на свете! Я люблю вас...

— Возьми меня...  — тихо произнесла она, как о деле для себя решенном, но на тонкой, туго натянутой коже лица проступил румянец. Женщина потянулась губами, и трепет прошел по высокой груди. Яновский встретил ждущий, с искринкой в самой глуби райков, взгляд.

От этого, дрожащего страстью голоса, серых с прозеленью глаз Татьяны Семеновны, горячая, неведомая доселе, нежность наполнила душу подпоручика Владимира Яновского. Во рту стало солоно, прижался губами к белой шее, чуть ниже уха. Трепет женского тела передался ему, вверг в лихорадку изумительного наслаждения. Кровь будто сгустилась, наполнив 

член до каменной твердости.

Офицер развернул женщину, наклонил так, что её руки нашли опору в статуе. Татьяна Семёновна, избавленная от одежды, наклонив голову терпеливо ждала, расставив ноги. На колючую траву полетели кепи, вывернутый сюртук, звякнула стальными ножнами сабля на поясной портупее... Шаровары спустил вместе с исподним, образовав колокол вокруг. голенищ сапог, в которые они были заправлены, по-походному. Рубашку с отложным воротником офицер оставил. На траву отправился лишь ошейник черного галстуха с полукруглым "языком" манишки.

Обнаженное тело наклоненной женщины, опиравшейся на статую, было нежданно волнующим: тонкая талия переходила в крутые, округлые бедра сильных, мускулистых ног, обутых в шнурованные "венгерки" до половины икр. Между расставленных ляжек выпуклость, напоминавшая лопнувшую, перезрелую сливу, открывавшей сочную мякоть. Не удержался от соблазна помять пальцам толстые губки и сильно вошёл в этот разрез... Его "достоинство" было не слишком длинным, но толстым с ещё более крупной головкой.

Татьяна Семёновна тихо постанывала в такт его толчкам, с волнующей растроганностью ощущая в себе, как головка члена касается матки... Она была на пять лет старше молодого офицера и получаемое удовольствие, ни шло ни в какое сравнение с тем, что имела на супружеском ложе. Кроме того, женщина лелеяла мечту обрести, наконец-то, радость материнства! Вот член задергался в горячей глуби, выпуская семя...

— Как хорошо-о-о...  — простонал её любовник, распластавшись на женской спине, зарывшись лицом в волосы, растрепавшейся прически.

Где-то рядом, на реке, в ненасытной истоме закричала утка. Вторя ей, тоже сделала женщина, забилась в мужских руках. Ветер унес этот радостный вопль в бескрайнюю, нетронутую ковыльную степь... В струистое марево. Их услышали на перевозе два малороса, ожидавшие с тяжкими возами и круторогими волами.

— Чуєш, Панас, на кургані кам'яна баба кричить. Господи збережи...  — он осенил себя крестом.

— Та ні, куме, знову, пани паскудят,  — ответил второй, вынув люльку изо рта.  — Бачив офіцер шльондру повів на курган. А видно добре він ії ебет...

Он опасливо покосился на щегольскую коляску запряженную в дышло парой рыжих. Но возчик ничего не слышал, мирно похрапывая в тени поднятого верха. Ноги в белых летних шароварах и юфтовых высоких сапогах, он устроил на сиденье напротив, подстелив дерюжку. За испачканную обивку можно было схлопотать по зубам. Это был деньщик подпоручика Яновского, а коляска нанятой.

Свидания продолжались весь лагерный сбор. Жизнь понеслась, закрутилась, как колючий шар перекати-поле в порывах вольного степного ветра. Татьяна Семёновна потеряла голову! Чувства протеворечившие одно другому бушевали в ней, туманили мысль; то возбуждали в ней стыд и отчаяние: "Все напрасно, зачатия не случится! ", а то — неизведанное блаженство и необузданную похоть. В объятиях молодого любовника все она ощутила впервые... Расслабление, похожее на головокружение, дурноту, рассуждать не хватало сил. Впервые она испытала запредельные ласки для себя. Однажды, это происходило в супружеской спальне, не могла кончить. С искаженным страстью лицом металась по подушке, закусив губу, душа крик.. Это не степь, а дом — поднимешь всех. Яновский уже разрядившийся, видя её терзания,  

не долго думая скользнул вниз, между распахнутых ног и ртом довел до финала. Не гребуя, слизывал собственное семя. Но, как после такого, не отрыть рот, когда лилово-багровая головка члена призывно толкнется тебе в губы? Яновский поднаторел в "искусстве любви" в публичных домах Грачовки, будучи юнкером 3-го военного Александровского училища.

Как было трудно Татьяне Семёновна вести прежнюю жизнь, притворяться спокойною, тихою, невозмутимо-ровною. Глядела на супруга, толстого, обрюзгшего надворного советника, ведавшего акцизами, но губы её чувствовали поцелуи любовника, ощущая запах его разгоряченного тела, вкус семени во рту. Сердце женское билось в груди так сильно, что казалось рвалось наружу. Всепоглощающая страсть! А после объятий мужа, после тяжести навалившего, липкого от пота тела, судорожных движений остаётся у Татьяны Семеновны лишь усталая муторность в душе. Их прощальная ночь была у ' половецкой бабы". На их счастье курган использовался как наблюдательный пункт для посредников во время двухстороннего маневра. Чтобы их высокопревосходительствам было удобно, макушку расчистили и посыпали белым речным песком.

— Ах ночь-то, какая ночь!  — воскликнула Татьяна Семёновна, белея в темноте обнаженным телом. Деньщик натаскал валки ковыля, постелил палаточный равентух и полотняные простыни. Вместо изголовья медвежья шкура. В корзинке — вино и закуска, не забыт масляный фонарь. В темном небе летели тучи, похожие на клубы порохового дыма. Серп молодого месяца прыгал и колыхался на них, как обнаженный подпоручик Яновский на распластонном женском теле. В разрывах туч иногда появлялись далёкие искорки Чумацкого Шляха и мерцающие градины "негаснущих" звёзд. Было все! И когда любовник принялся смазывать "девственную" тугую дырочку прованским маслом, лежащая на животе Татьяна Семёновна встала на четвереньки, зарываясь лицом в душный мех медвежьей шкуры. В непроглядной тьме только Половецкая баба оставалась невозмутимой и молчаливой, как и во все предшествующие века... А предвидеть грядущего простому человеку не дано, будущее открывается лишь взору провидцев. После содомии, Татьяна Семёновна чувствовала себя такой развратной, что казалось кликнет Яновский своего деньщика, она отдастся и ему...

•  •  •

34-й пехотный Севский Его Императорского Высочества наследного принца австрийского полк, под командою полковника Жиринского, возвратился в первых числах сентября 1876 года из лагерных сборов под г.  Чугуевым на свои постоянные квартиры в г. Обоянь. В жизни каждого армейского офицера не так уж много значительных событий. В основном она наполнена мелкими, повседневными служебныбными делами и происшествиями.

После обычного месячного отдыха от лагерных трудов, полк приступил к зимним строевым занятиям, которые были необременительными: лишь два раза в неделю. Караулы назначались только обычные полковые. В них заступал обер-офицер, два унтер-офицера, музыкант и 51 рядовой. На следующий день была очередь Яновского. Следовало хорошо выспаться, но сон не шел... Накануне подпоручик получил письмо из Чугуева. Его приятель, поручик Леднев, откомандированный из полка курсовым офицером в пехотное юнкерское училище, как бы между прочим, упомянул, что Госпожа Яворовская "пребывает в интересном положении и весьма подурнела..."

2 ноября 1876 года, ВЫСОЧАЙШИМ приказом была объявлена мобилизация.