Императрица. Часть 1

Однажды, давным-давно, в одной параллельной реальности...

Матильда Фёдоровна сидела за небольшим письменным столиком в розовом пеньюаре и, аккуратно макая перо в чернильный прибор, писала письмо мужу.

«Дорогой Котти! Вновь пишу тебе письмо, ненаглядная душа моя. Всё время думаю о тебе, как ты там, на удалённых и пустынных сопках Аньчжурии. Молюсь за крестолюбивое воинство твоё, молюсь за тебя! ».

Она всплакнула и продолжала писать, изливая душу в этом занятии. Письмо заканчивалось словами:

«Надеюсь, Бог поможет тебе одолеть вероломных и диких гиппонцев!

Каждочасно жду встречи с тобой, любимый мой венценосный супруг!

Твоя Тиля».

Письмо было сложено и запечатано в конверт с гербовым двуглавым львом и вензелем «К I». Она накинула шаль и вышла в роскошно отделанный коридор Осеннего дворца, чтобы отнести письмо дежурному офицеру охраны. Отойдя совсем немного, осторожно открыла дверь небольшой спальни и заглянула внутрь. Её обоняние сразу же уловило резкий запах лекарств. Наследник престола был болен. Она вошла и прикоснулась губами к челу мальчика, спавшего глубоким сном.

По-видимому, дела обстояли неплохо. Она сразу же вспомнила своего духовного отца Грега. Грег был ангелом-хранителем её семьи и её любимого сына. Как часто ночи напролёт он проводил в бденных молитвах за здравие цесаревича! Молитвы всегда помогали, её сыну становилось лучше.

Матильда Фёдоровна молилась вместе со старцем, не отрывая обеспокоенного взора от своего ребёнка. К утру, священник, едва стоящий на ногах от усталости, поднимался, чтобы осмотреть больного. Возлагал широкую длань на лицо мальчика и, закрыв глаза, стоял долго. Затем провозглашал:

— Бог даровал облегчение, матушка — царица!

— Вашими молитвами, святой отец!  — восклицала Матильда Фёдоровна, вся в слезах.

Её сердце тогда переполняла радость и безмерная благодарность своему святому наставнику. Напрасно её любимая фрейлина Фемидова пыталась бросить тень на друга её семьи. Как-то в беседе наедине, Фемидова рассказала о том, что отец Грег заставляет юных послушниц часами стоять на коленях перед образами.

— Он конечно, строгий,  — согласилась Матильда — Бедные девушки!

— Если бы только перед образами!  — продолжала Фемидова — Но и перед собой. Не верите? Вот так.

Фрейлина встала на колени перед своей государыней.

— А теперь сложите из пальчиков фигу, пожалуйста. И приложите сюда,  — попросила Фемидова.

Матильда Фёдоровна, не понимая, держала согнутую из пальцев фигу на уровне своей промежности. Неожиданно, фрейлина, стоящая на коленях, наклонилась к ней, и её губы, раскрывшись, взяли в рот кончик большого пальца императрицы. Матильда Фёдоровна вздрогнула от неожиданности.

— Вот так он заставляет делать послушниц,  — опустив глаза, проговорила фрейлина.

— Что? Облизывать палец?!

— Нет, не палец,  — покраснев и глядя в пол, выдавила из себя девушка.

— Татьяна, вы несёте чёрт знает, что!  — произнесла Матильда Фёдоровна рассерженно — Сейчас же поднимитесь с колен! Мы не в восемнадцатом веке.

Ночью Матильде Фёдоровне приснился странный сон. Она вошла в тронный зал, чтобы встретиться со своим мужем, царственным Константином Первым. Её муж торжественно сидел на троне, а при её приближении, величественно поднялся. Он поманил свою супругу, а затем внезапно свернул из пальцев фигу и приложил к низу живота 

точно так же, как это по наущению фрейлины делала сама Матильда.

Он сделал жест движением левой руки, и Матильда поняла, что должна опуститься перед мужем на колени, словно послушница. Она потянулась губами к кончику большого пальца. Неожиданно, палец начал удлиняться и утолщаться совершенно неудержимо, после чего вдруг превратился в эрегированный мужской член.

Фигушки уже не было, на её месте торчал внушительного размера пенис, который подпирала массивная мошонка. Матильда Фёдоровна подняла взор в замешательстве. И тут неожиданно увидела, что перед ней в черном одеянии стоит не супруг, а её святой наставник Грег, смотрящий на неё пристально и строго. В полном замешательстве, она проснулась.

Непонятный сон потряс её, и она пыталась осмыслить его. Невинная шутка её фрейлины преобразовалась во сне в какую-то дьявольскую, скабрезную картину. Её мысли, хотя она и пыталась их сдерживать, невольно вернули в памяти недавнюю ситуацию, когда перед ней стояла Фемидова и облизывала кончик её пальца.

«Какая же она испорченная! » — подумала она — «Она... Она что, хотела сказать, что послушницы... Пенис отца Грега?!! ».

Она замотала головой, пытаясь избавиться от мерзких картинок, которые тут же принялось рисовать её воображение. Она включила ночник, чтобы отвлечься. Может быть, сесть и написать письмо своему Котти? Но ведь она только что написала очередное письмо к своему супругу, разлуку с которым она тяжело переживала. При мысли о нём, она вдруг снова увидела в своём воображении супруга, стоящего перед ней с обнажёнными интимными частями мужчины. Внизу живота заныло тихо и сладко. Она решила, что нужно заняться чем-то серьёзным.

«Что, если то, о чём её говорила Фемидова, в какой-то мере правда? »

Матильда Фёдоровна приподнялась и достала из ящичка бюро свёрнутую в трубочку тетрадь, которую ей как-то передала Фемидова. В этой тетради она писала что-то про отца Грега.

«Прочитайте, Государыня! » — вспомнила она её умоляющий голос — «Вам необходимо знать это! ».

Развернув тетрадь, Матильда Фёдоровна принялась за чтение.

Государыня! Вы находитесь под влиянием это ужасного человека, Грега Растутина, тёмного и испорченного имбирского мужика. Он имеет неограниченное влияние на Вас, и это просто ужасно!

Матильда Фёдоровна поморщилась и раздражённо помотала головой.

Позвольте же мне пересказать историю моей подруги, Ирэн Протасовой, которую она доверила мне в личной своей беседе.

Её муж, офицер, полковник, попал в неприятную ситуацию. Один господин публично дурно отозвался об Ирэн, и это было злой и бессердечной выходкой. В ответ её муж призвал наглеца к сатисфакции и в честной дуэли ранил его. Об этом стало известно Третьему Управлению. Мужу Ирэн грозило разжалование и высылка на острова Имбири, в ледяную пустыню. Кстати, с обидчиком Ирэн так и поступили, в результате чего он умер на этих островах от цынги.

Отчаявшаяся Ирэн навела справки и узнала, что есть человек, который может решаить решительно любую проблему при желании. У него есть своё место в Палатах, как принято сейчас говорить, называемое «офис». Этот человек и есть небезызвестный Вам Растутин. Последний пребывал в своём «офисе» в компании каких-то экзальтированных дам,  

с коими Растутин распущенно общался.

Увидев Ирэн, он грубо поинтересовался, что ей нужно. Когда та рассказала о своей беде, тот, оценив её своим наглым и жадным взглядом, жестом пригласил в соседнюю комнатушку. В этой комнатушке не было ничего, кроме убогой железной кровати с грязным матрасом. Мне даже неудобно повествовать о том, что происходило далее. Бедная Ирэн заливалась слезами, когда отважилась поведать, что именно произошло.

Матильда Фёдоровна оторвалась от чтения, испытывая какое-то нехорошее предчувствие. Фемидова, что она там напридумывала? Поколебавшись, она снова принялась за чтение.

Ирэн остановилась в замешательстве и непонимании на виду у Растутина и группы женщин, толпившихся в двери и с любопытством заглядывающих в комнату. Одна из них, сухопарая, с неприятным лицом, резко произнесла:

— Ну, чего встала? Раздевайся!

В растерянности оглядываясь вокруг себя, Ирэн видела только презрительные ухмылки женщин, строгое жестокое лицо командующей женщины и любопытный масляный взгляд Растутина. Все они стояли и с явным нетерпением ждали. Поняв, что иного выхода нет, кроме как выполнить требуемое, Ирэн, залившись слезами, принялась снимать свою одежду одну за другой, вешая свои вещи на спинку кровати. Все окружающие воспринимали это как некое развлечение. Растутин, ухмыляясь, в каких-то шёлковых штанах, наблюдал за несчастной, теребя себя за штаны внизу живота.

В конце концов, Ирэн осталась лишь в одном корсете, чулках и панталонах. Между тем, злобная женщина, взяв в руки гибкую розгу, стегнула ею Ирэн и потребовала, чтобы она поторопилась. Заплакав от стыда и унижения, Ирэн была вынуждена снять туфли, чулки и корсет, оставшись в одних лишь панталонах, стоя спиной к Растутину и прикрывая руками обнажённую грудь.

По жёсткому требованию своей мучительницы, она, вся в слезах, повернулась лицом к Растутину, который смотрел на неё пристальным масляным взглядом. Несмотря на присутствие наблюдающих дам, он спустил с себя штаны, оставшись в одной лишь шёлковой рубахе. Ирэн в ужасе смотрела на этого голого и бесстыдного имбирского мужика с возбуждённым мужским органом огромного размера, который, из присутствовавших, казалось, поразил только лишь Ирэн.

— Смотри, какой он!  — глумливо произнёс Растутин.

Он велел женщине подойти к нему и приказал ей взять в руку его возбуждённый горячий орган и стимулировать его движениями пальцев. Несчастная была вынуждена исполнять его гнусные приказы. Растутин смотрел на Ирэн расширенными от удовольствия большими глазами, принявшись затем хватать её обнажённые груди и грубо мять их.

В конце концов, он схватил её одной рукой за зад, а другую запустил ей в панталоны, ощупывая своими толстыми, жёлтыми от табака пальцами с грязными ногтями, её интимные части. Ирэн, залившись слезами, умоляла этого распутного мужика прекратить мучить её. И тут же получила удар розог от злобной женщины, которая приказала её не останавливаться и «дрочить святому отцу». «Святой отец» же в это время, пакостно осклабясь, принялся вводить палец в Ирэн, имитируя им половой акт. При этом он внимательно наблюдал за её лицом. Ирэн ничего не оставалась, как выносить эту пытку.

Вчитываясь в эти строки,  

Матильда Фёдоровна почувствовала возбуждение. Её руки проникли под её ночную сорочку, она раздвинула ноги и запустила средний палец в повлажневшую половую щель. Откинув голову и закрыв глаза, она дрожащей рукой ласкала себя, чувствуя нарастающее возбуждение. Она слышала собственное дыхание, учащённое и прерывистое.

Она испытывала приятное возбуждение, испытанное впервые ещё будучи девочкой, когда она открыла для себя этот способ дать разрядку своим чувствам. Сцена, описанная фрейлиной Фемидовой, во всех подробностях проигрывалась перед её глазами. Отец Грег внезапно предстал перед ней в совершенно ином свете, в совершенно необычном амплуа для её духовного наставника.

Она представила, как палец святого отца, которым он обычно крестил её, извращённо и грубо вторгается во влагалище Ирэн, с которой Матильда Фёдоровна была мельком знакома. Она даже вспомнила, как выглядит её муж, офицер лейб-гвардии. Немного успокоив дыхание, Матильда Фёдоровна, не вынимая пальца из влажной разгорячённой теснины, продолжила чтение.

Ирэн, в буквальном смысле слова, подстёгиваемая злой сухопарой женщиной, продолжала своими пальцами ублажать мерзкий половой орган Растутина. Последний же, незаконно и безнаказанно, продолжал возбуждать стоящую перед ним женщину, помимо её воли.

Отвратительная женщина из клана Растутина, также насильно действуя, развязала сзади тесёмки на панталонах Ирэн, в результате того, несчастная оказалась совершенно обнажённой перед глазами бессовестной толпы, и к тому же, с рукой своего мучителя между своих ног, коей развратный мужик истязал Ирэн, доводя её до постыдного болезненного возбуждения.

Засим этот мужик извлёк свои пальцы из лона Ирэн, продемонстрировав всем, какой влажный вид они приобрели. Под понимающие подмигивания и гнусные улыбки присутствующих, подталкиваемая своей надсмотрщицей, Ирэн была вынуждена подойти к кровати и лечь на неё навзничь. Она, далеко как могла, отвернулась к стене, чтобы не видеть, как на неё залазит похотливый имбирский мужик Растутин.

Его отвратительная помощница задрала ей ноги, чтобы помочь своему господину овладеть своей беззащитной жертвой. Ирэн не смогла удержать стонов, когда чудовищный член мужика, твёрдый и толстый как лом, принялся пролазить в неё, заполняя её внутренность до отказа. Это чудовище, «отец Грег», попрал святость брака Ирэн со своим любимым мужем, беззаконно заняв его место насильно и с особым цинизмом.

Ирэн была принесена в жертву этому чудовищу, которое с сопением и уханьем, принялся мучить несчастную Ирэн своим блудливым органом. В омерзительном сладострастии, зад Растутина двигался вверх и вниз, сотрясая разболтанную кровать скрипом и вдавливая свою жертву в грязный засаленный матрац. Ирэн потеряла счёт времени, и всё, что она хотела — это чтобы вся эта мерзость побыстрее прекратилась.

— В глаза смотри мне, дочь моя!  — прохрипел Растутин — спущу сейчас!

Ирэн тут же получила пощёчину от злобной тётки:

— Кому сказали! В глаза смотри!  — прошипела та, вцепившись в волосы Ирэн.

Последняя была принуждена смотреть в глаза овладевшему ею бесу. В тот же миг, этот отвратительный мужик задёргался в своём омерзительном сладострастии, полностью лёгши на женщину и слюнявя ей щёку толстыми нечистыми губами. Он ещё полежал, сопя, затем тяжело поднялся. Его багровый член, с силой 

пружиня вверх, со смачным звуком покинул измученное тело обесчещенной женщины. Мужик натянул свои шёлковые штаны с торчащим под ними детородным органом, и вышел из комнаты, оглянувшись в дверях на Ирэн с усмешкою.

— Не беспокойся за мужа, дочь моя!

Ирэн, раздавленная унижением и совершённым над нею насилием, с трудом поднялась, но в тот же миг, на неё набросились трое женщин. Двое из них держали Ирэн за руки, в то время как та самая злобная женщина, грубо задрав Ирэн ноги, согнув их в коленях и раздвинув, припала ртом к растерзанному лону её и, запустив язык внутрь несчастной принялась с шумом слизывать выделения Растутина, коим лоно страдалицы было полностью заполнено. Затем она, поднявшись, принялась бить Ирэн по щекам, отчего та зарыдала. Воспользовавшись этим, злобная фурия выплюнула ей в рот всё то, что она высосала из влагалища изнасилованной женщины.

— Давай, барыня! Глотай! Глотай, сучка!

Ей зажали рот и нос, отчего замученная Ирэн была вынуждена проглотить всю эту пакостную клейкую мерзость. После чего, вдоволь насмеявшись, к ней потеряли всякий интерес, и Ирэн убежала из этого «офиса» со всех ног, опасаясь чего-то ещё более худшего. Что касается Растутина, то этот чудовищный человек исполнил своё обещание, и муж Ирэн не был репрессирован. Ирэн, конечно же, скрывает от мужа произошедшее, и я умоляю Вас не предавать тайну моей подруги огласке.

Матильда Фёдоровна читала этот рассказ, время от времени прерываясь, чтобы заняться самоудовлетворением. Но это плохо помогало. Причиной было то, что у Матильды Фёдоровны давно не было близости с мужем. Муж её, Константин Александрович, уже продолжительной время пребывал на Восточном фронте.

Тоскуя по мужу, она заглянула в его кабинет, и там в одном из ящиков, сверху каких-то бумаг, обнаружила свою фотографию, которую она считала потерянною. Эту фотографию она подарила своему будущему мужу сразу после помолвки, ещё до свадьбы. Недоумения, почему фотография оказалась скрыта от глаз, не возникло, поскольку она явно пострадала от чего-то, похожего на соус, и была покрыта неопрятными жирными пятнами.

Мысленно простив супруга за эту небрежность, Матильда Фёдоровна забрала фото с собой и поставила на столике рядом со своей кроватью в спальне. Сейчас, разглядывая это фото, она обдумывала прочитанное. То, о чём рассказывала фрейлина Фемидова, никак не согласовывалось с образом её духовного наставника Грега. Да, отец Грег из простых имбирских крестьян. Но он весьма умён и обладает магическими способностями исцелять, поэтому ему вполне можно простить отсутствие общепринятой интеллигентности.

Сейчас же, вспомнив заключительные слова из тетрадки фрейлины, Матильда Фёдоровна была возмущена полной разнузданностью её пера и неправдоподобно извращённой фантазией. Она протянула руку и дёрнула за один из витых шнурков, ведущих в комнату дежурной фрейлины. Через минуту Фемидова вошла в покои императрицы.

— Послушайте, милая,  — начала Матильда Фёдоровна — Я прочла ваше сочинение, и мне это стоило значительных нравственных усилий. То, о чём вы пишете, просто неслыханно развратно... Что с вами?

Фрейлина выглядела явно ошарашенной, вперившись в фотографию,  

которую Матильда Фёдоровна только сегодня поставила на свой ночной столик.

— Это фото...  — промямлила фрейлина — Откуда... Почему вы поставили её к себе?

— Но это же моё фото. Я подарила его мужу накануне свадьбы. Она несколько пострадала, но я намерена заказать копию. Что здесь не так?

— Всё так государыня, но вы видите, что она испорчена. Ваш муж не рассказывал вам, как это произошло?

— Нет,  — удивлённо протянула Матильда Фёдоровна — Но разве это так важно?

Фрейлина замялась, с трудом пытаясь улыбнуться.

— Конечно, вы правы, это совершенно неважно — произнесла она, потупив взор.

Матильда Фёдоровна внимательно посмотрела на неё.

— Вы что-то знаете об этом? Важное? Рассказывайте!

— Государыня, я думаю, что...

— Рассказывайте!  — прикрикнула на неё Матильда Фёдоровна — Вы ведь что-то знаете, поэтому не скрывайте от меня ничего!

— Как вам угодно, государыня...

Она помялась, собираясь с мыслями.

— Его Величество Константин Александрович тогда только что приехал на своей яхте с помолвки с вами, Ваше Величество. Я в это время находилась в яхт-клубе по делам двора. Я уже направлялась к выходу с территории клуба, когда в стороне от тропинки, где стояла старая сторожка, я услышала какой-то неясный шум. Снедаемая женским любопытством, я приблизилась к ветхим дверям сторожки и заглянула внутрь. То, что я увидела внутри оной, чрезвычайно и неприятно меня поразило... Позвольте мне не продолжать, Ваше Величество, это выше моих сил!

— Говори,  — с нажимом приказала Матильда Фёдоровна, чьё любопытство было уже распалено, и она отдала бы всё на свете, чтобы узнать эту таинственную историю.

— Я увидела мелкую безродную дворовую девку, внучку сторожа яхт-клуба. Она в простом сарафане сидела на каком-то рваном топчане, задрав подол и бесстыдно расставив ляжки. Лицо её было поднято кверху, глаза закрыты, и она шептала что-то, чего я не могла разобрать. Мои глаза привыкли к темноте, и в полутьме я различила фигуру мужчины, который стоял перед ней на коленях, близко... Очень близко приклонившись к ней. Понимаете, государыня... Непросто говорить об этом... Это был мужчина в изысканном военном костюме, и его голова... Была между ног этой развратной девки. А лицо, которое не было возможности разглядеть, было плотно прижато к её промежности. При этом девка, запустив руки в волосы этого мужчины, кусая пухлые губы повторяла: «Государь... Государь... О, ваше величество! ».

— ЧТООО?!!  — выкрикнула Матильда Фёдоровна — Да ты с ума сошла, Фемидова! Что ты мелешь?! Какой Государь?!

— Я говорю то, что было, Ваше Величество,  — отрезала фрейлина — Но, если желаете, я не буду продолжать.

— Продолжай!  — рявкнула Матильда Фёдоровна.

— Мужчина в мундире невнятно, словно рот его был занят чем-то, глухо произнёс: «Котти! Называй меня Котти, Тиля». И я узнала голос Государя.

— О, господи!  — простонала Матильда Фёдоровна в смятении.

— Далее,  — безжалостно продолжала фрейлина — Я слышала звуки безостановочного лизания и сосания, будто кто-то с аппетитом облизывает сахарную кость. «О, Тиля! Я не могу больше! » — раздался затем стон Константина Александровича. Тогда эта развратная девка внезапно подняла это фото... Вот 

это фото, государыня, и приложила к своему лицу. А государь, быстро поднявшись и приклонившись к голове девки, со сдавленными стонами «О, Тиля, Тиля! » принялся орошать Ваше фото излияниями своей страсти...

— Фемидова,  — мучительно простонала Матильда Фёдоровна — Вы чудовище, вы просто чудовище. Неужели то, о чём вы говорите — правда?!

— Ваше Величество, с состраданием ответила фрейлина — Это правда, истинная правда!

Императрица схватила подушку и спрятала в неё своё лицо.

— О, Господи! За что это мне?  — глухим голосом причитала она, рыдая.

Фрейлина присела на кровать рядом и осторожно положила руку на плечо государыни.

— Ваше величество! Подумайте, как ваш муж любил вас! Не успев вас покинуть, он тут же, не в силах выдержать разлуки с вами, был вынужден прибегнуть к услугам простой незнакомой девки... Ваше величество! Это не было изменой с его стороны, ведь эта девка — почти животное.

— Да, но...  — всхлипывала Матильда Фёдоровна — что он делал с ней? Вы поняли, что это было? Неужели он...

— Лизал промежность этой грязной девки,  — безжалостно подтвердила фрейлина — Но вы же понимаете... На самом деле, он мечтал делать это с вами, но боялся, что вы сочтёте его извращённым и отвернётесь от него. Он... Он ведь воплотил свою мечту, правда?

Матильда Фёдоровна с изумлением воззрилась на фрейлину.

— Да что вы! Конечно нет! Это... Это немыслимый разврат. Немыслимый!

— Ну, вот видите,  — сочувственно вздохнула фрейлина — Поэтому его мечты так и остались мечтами...

Матильда Фёдоровна в смятении потёрла лоб.

— Неужели... Неужели ему ЭТО настолько приятно?

— Ваше величество. На самом деле, он бы хотел, чтобы было приятно вам. Я слышала о таком способе кавалеров доставить удовольствие даме, и даже... И даже принимала такое доставленное мне самой удовольствие.

— Вы?!  — отшатнулась государыня, с изумлением глядя на фрейлину — Но ведь это же... Это же гадко!

— Уверяю, вас, нет, ваше величество. Очень приятно получать подобные ласки. К тому же, это становится модным при дворах Гишпании, Гиталии и Гранции. Осмелюсь предложить вам сей весьма любопытный фривольный Гранцузский роман. Извольте, государыня.

Фемидова извлекла небольшую пухлую книжку и положила на прикроватный столик.

— Также, мне недавно прислали гранцузский журнал с художественным изложением деяний небезызвестного вам господина Растутина. Умоляю вас ознакомиться с ним.

— Вы предлагаете мне ещё один омерзительный пасквиль в адрес отца Грега? Мне уже хватило вашей тетрадки с отвратительным рассказом вашего сочинения. Возвращаю её вам.

— Благодарю вас, ваше величество. Однако же, вы можете сами поговорить с Ирэн Протасовой, я лишь только изложила её рассказ на бумаге.

— Избавьте меня от этих дурно сочинённых историй в стиле Анатоля Гранса. Сейчас не Великая Гранцузская революция, у нас твёрдая монархическая власть, у нас Империя. Ступайте.

Оставшись одна, Матильда Фёдоровна машинально потянулась за иллюстрированным журналом, который она рассеянно полистала, пока не наткнулась на рассказ с тщательно выполненной иллюстрацией, на которой была изображена спящая на постели девочка со склонившимися над нею звериного вида мужиком со всколоченной бородой и лощёного интеллигента в пенсне. Немного поколебавшись,  

она погрузилась в чтение.

Данный рассказ основан на сухом отчёте агента сыскного отделения тайной полиции, который случайно попал в руки нашего журналиста. Читатель может сам составить впечатление о «порядках», царящих в современной Имбирской Империи, в которой волею судеб, управляет не королевская чета, но страшный проходимец, mouzhik Растутин, имеющий влияние на Имбирскую императрицу.

— Этим мерзавцам лишь бы опорочить нас,  — пробормотала Матильда Фёдоровна — «mouzhik», Ха!

Известно, как важен пост министра в Имбирии. Эта должность открывает широкий доступ к личному обогащению за счёт государства. Поэтому, в избытке найдётся господ, желающих этот пост занять. По сложившейся в настоящий момент ситуации, назначить на этот пост может лишь одно лицо: царицынский фаворит Грег Растутин.

— Фаворит!  — вспыхнула Матильда Фёдоровна — Как они смеют, негодяи!

Нам стало известно, что за помощью в этом деле к упомянутому Растутину обратился один из государственных чиновников по фамилии Гринёв. По обыкновению своему, Растутин встретил его грубо.

— Чего пришёл-то? А! Знаю, на министра метишь.

— Точно так-с, ваше сиятельство,  — изогнулся в угодливом поклоне Гринёв.

— Какое я тебе в жопу сиятельство,  — мрачно отозвался mouzhik — Я пастырь душ заблудших, смиренный инок Грешко. Деньги в банк на счёт сирот ты перевёл, знаю... Только одними деньгами не откупишься. Давай карточку фотографическую.

Растутин бегло осмотрел фотографию, протянутую просителем.

— Вот эту,  — рыкнул он, показывая жёлтым пальцем с грязным ногтем — Кто эта.

— Эээ... Это доченька моя, Эмили.

— Молоденькая,  — с удовлетворением изрёк Растутин.

— Так точно-с, батюшка... Совсем молоденькая, гимназистка...  — пролепетал Гринёв, побледнев.

— Ну, лады. Приду я к тебе завтра в гости, так и быть. Что стоишь? Понял, нет?

— Так... Так точно-с, пролепетал Гринёв, кланяясь и пятясь.

— Давай голуба. Продолжи-ка читать мне главу тринадцатую из святого Гиоанна,  — обратился отец Грег к стоящей подле него послушнице.

— ... и тот говорит Ему: Господи! Тебе ли умывать мои ноги? И сказал ему в ответ: что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после...  — донеслось ему вслед.

Растутин появился в доме Гринёва следующим утром, был встречен хозяевами дома и препровождён к праздничному столу с самоваром. С чавканьем съев пару пирожен и с грубым швырканием выпив из блюдца чай, Растутин поднялся на ноги во весь свой гигантский рост и, вытирая липкие пальцы о шёлковые сине-зелёные штаны-хамелеоны, произнёс нетерпеливо:

— Ну, где дочка-то? Зови, штоль.

— Сюда, позвольте-с,  — пригласил Гринёв срывающимся голосом.

В соседней комнате на постели сидела хрупкая девушка с тонкими чертами лица и широко открытыми от ужаса глазами смотрела на Растутина. Последний, осклабившись, грубо массировал свои гениталии прямо через штаны. В комнате воцарилась мёртвая тишина. Затем на пол полетели грязные стоптанные сапоги, и Растутин торопливо снял свои штаны, а после — подштанники. Девушка с ужасом посмотрела на стоящий массивный член Растутина с надутой в форме гарпуна, налитой кровью головкой, на волосатую массивную мошонку с крупными яйцами, и вскрикнув, закрыла лицо руками и отвернулась.

— Раздень-ка её, матушка,  — приказал Растутин хозяйке, стоящей неподалёку с белым лицом и судорожно 

стиснув руки в замок.

— Давай, быстро!  — раздражённо выкрикнул Гринёв.

— Нет!!  — вскрикнула девушка и бросилась к двери, но Гринёв её поймал.

Девушка, рыдая, спрятала лицо на груди у иссиня-бледного отца, в то время как её мать, обливаясь слезами, принялась расстёгивать платье девушки и расшнуровывать бельё. Растутин расширенными глазами смотрел на это, слегка подрачивая свой член. За пару минут девушка была полностью обнажена, и Растутин с удовольствием скользил глазами по её стройному телу, тонкой талии, аккуратной девической попке, хрупким вздрагивающим от рыданий плечам.

Отчаянно рыдающая девушка, прижав руки к обнажённой груди, была насильно подведена к постели и уложена на неё. Она сжалась в комочек, пытаясь закрыться от взглядов окружающих. Растутин подошёл к постели по-хозяйски неторопливо, сопя, задрал согутые и прижатые к животу ноги девушки и со звериной силой развёл их в стороны.

— Нет!! Нееет!  — вырвался наружу хриплый отчаянный крик девушки.

Она продолжала прикрывать грудь руками, в то время как её насильник, оскалившись, исследовал взглядом нетронутый девственный цветок любви юного создания.

— Пожалуйста, не надо! Не надо!  — голос девушки перешёл почти на шёпот, она уже задыхалась от собственных слёз и отчаяния.

Растутин тяжело взгромоздился на кровать, с силой прижимая свои сильные мускулистые загорелые бёдра к тонким изящным бёдрам дочери Гринёва.

— По-божески надобно, дочь моя, по-божески,  — забормотал он, учащённо дыша — Бог всех велел любить, всех! Спаситель любит тебя... Прими мою любовь, дочь моя.

Сломив жалкие попытки сопротивления утончённого, почти детского тела и жадно всматриваясь в полные ужаса, залитые слезами глаза, Растутин, прижав одной рукой девушку к постели, другой направлял свой возбуждённый половой орган. Девушка уже не могла ничего говорить, а потом воздух комнаты прорезал её отчаянный крик.

Визгливо ахнула хозяйка и, потеряв сознание, упала в обморок. Её голова, как неодушевлённый предмет, глухо ударилась об пол. Член Растутина, грубо, как таран, вторгшись в невинное лоно и порвав его, не останавливаясь, с чудовищной силой двигался вперёд, пока не заполнил полностью влагалище впадшей в бесчувствие девушки.

Её заполненные слезами глаза, ничего не выражая, смотрели в потолок, голова безвольно моталась по подушке, подрагивала откинутая в сторону рука при каждом жестоком толчке члена, вонзавшегося в окровавленное лоно. Растутин двигал и двигал членом в узком, грубо и насильно распятом девичьем органе, удовлетворяя свою животную похоть. Гринёв отвернулся к окну, не в силах смотреть на это, но голос Растутина заставил его повернуться.

— Воды принеси, слышь,  — натужно пропыхтел он — Сомлела твоя дочка. В лицо плесни, пусть очухается, а то как мёртвую тру.

Мелко задребезжало горлышко графина о стакан. Гринёв подошёл к кровати и увидел лицо дочери с полузакрытми мёртвыми глазами. Трясущимися руками выплеснул на него стакан с водой, и большинство мимо пролил, но дочь не очнулась.

— Вишь, как хорошо-то ей! Сомлела совсем... А ты не стой как пень тут. Спой давай чего-нибудь, «Вечерний звон» спой.

Гринёв отвернулся к окну и запел срывающимся голосом. Это занятие позволило ему немного отрешиться от происходящего. Рычание 

сзади заставило его оглянуться. Здоровенная туша Растутина подминала под себя тело дочери, её обнажённые ножки, насильно раздвинутые, свешивались с кровати. Покрытые потом ягодицы Растутина сладострастно подрагивали, а сам он, уткнувшись бородой в обнажённое плечо девушки, глухо ухал. Последние неконтролируемые, грубые толчки.

— Хорошо поёшь,  — выдохнул Растутин, всем весом тяжко придавливая тело дочери Гринёва.

Полежал, отдыхая. Поднялся, сопя, почесал яйца. Осмотрел лежащее перед ним тело.

— Приходи в министерство. Я распоряжусь,  — пробасил он, выходя из комнаты — И не провожай, не люблю.

Гринёв остался один. Его жена продолжала лежать в беспамятстве у стены. И тут до Гринёва внезапно дошло: «Я — министр! Я министр! ». Сладостная волна поднялась в его груди. Он распахнул окно, и свежий воздух ворвался в него вместе с шумом улицы.

— Эмили, я министр! И теперь у тебя будет всё!

Он подскочил к постели, на которой в беспамятстве лежала его дочь. Он присел и обняв за плечи, приподнял её, легонько похлопал по щеке, погладил её лицо. Как-то сама по себе, его рука, опустившись, легла на тёплую, упруго-податливую грудь девушки. Он чувствовал, что это неправильно, но должен был признаться себе, что когда он стоял у окна и слышал за своей спиной размеренный скрип кровати и пыхтение отца Грега, у него в штанах началась непроизвольная эрекция.

И сейчас, в возбуждении от увиденного, от своих развратных прикосновений к обнажённому телу дочери, от осознания свой полнейшей победы надо всеми, он почувствовал, что его энергия и чувства требуют выхода. «Мне можно! » — ликовало в нём всё — «Теперь мне можно! Можно всё».

Он уложил дочь на постель с круглым пятном крови и расплывающимися жирными разводами спермы. Её ноги были всё так же беспомощно распахнуты. Трясущимися, ставшими потными и ледяными пальцами, он расстегнул ширинку на брюках. Упруго раздвинув ткань брюк, наружу вылез его эрегированный член. Гринёв заскочил на постель, приник к обесчещенному податливому телу дочери.

— Доченька,  — торопливо и жарко задышал он — Тебе уже всё равно... Хуже не будет... А мне... Мне можно? Можно, доченька? Я... Я быстренько...

Он подтянулся на руках, и не слишком крупный член чиновника, преодолевая слабое сопротивление припухлых половых губок, легко вошёл в разработанное Растутиным и скользкое от его спермы влагалище дочери. Наслаждение от овладения юным телом нарастало. Чтобы усилить удовольствие, он повернул к себе её лицо, пакостно всматриваясь, как оно дёргается от его толчков.

Чувствуя, что от сознания того, что он творит недопустимое, от удовольствия от запретных фрикций, он испытывал невыносимое наслаждение, приводящее его к быстрой эякуляции. Стремясь продлить удовольствие, он запел в надежде, что это отвлечёт его. «Веч... Веччерний звон... Вечерний... Зво... ООО! ». Его член задёргался, гнусно и торопливо вплёскивая сперму в живот дочери.

Так же как Растутин, он распластался на тонком податливом тельце. Постепенно оргазм прошёл, впуская в мозг реальность. Поднявшись, он торопливо накрыл дочь одеялом, и только потом заправил в брюки член. Шлиц гульфика был запачкан холодной липкой субстанцией. Кое-как вытерев его 

уголком одеяла, он подошёл к столику с графином и стаканом. Его супруга, вздрогнув от потока воды, пришла в себя, недоумённо озираясь.

— Присмотри за Эмили,  — приказал он ей — Я еду в министерство.

Он резво побежал вниз по парадной лестнице. В душе его всё пело.

Вспоминая этот рассказ, Матильда Фёдоровна болезненно морщилась. «Гринёв? Я знаю этого министра. Я его и утверждала. Неужели, это всё правда? Нет! Не может быть. Это всё слишком чудовищно... Проклятые писаки! ». Было тихо, и тёплая дрёма мягко овладевала ею. Она внезапно вспомнила, как недавно няня цесаревича, стесняясь, пряча глаза и краснея, принесла ей томик французского романа, найденного под подушкой у её воспитанника. Сам Роман выглядел пустым и неинтересным, но всё внимание привлекали непристойные, скабрезные иллюстрации к нему.

Фривольные картинки из принесённого фрейлиной гранцузского романа беспорядочно замелькали за прикрытыми веками. Образы обнажённых дам и мужчин, сливающихся друг с другом в непристойных чувственных позах, оживали под внутренним зрением. Внизу живота постепенно стало тепло, затем накатила возбуждающая тяжесть.

Рука Матильды Фёдоровны привычным движением потянулась к укромному местечку между ног, и отогнутый средний палец уже искал вход в обитель женской страсти. Она возбуждалась, представляя, что её сын также рассматривал их. "Он рукоблудит, государыня" — звучал в голове голос няни — "И по нескольку раз в день он истощает себя".

— Ваше величество!..  — прозвучал взволнованный голос нянечки — Цесаревичу плохо!

Даже не одевшись, Матильда Федоровна бросилась к телефону, срывающимся голосом кричала телефонистке, ждала целую вечность, пока наконец молчащая трубка не заговорила мягким уверенным басом. А потом она в волнении расхаживала у постели сына и сжимала руки до хруста в пальцах. Послышались громкие уверенные шаги, и в детскую вошёл отец Грег. Она бросилась ему навстречу.

— Батюшка, друг мой, помогите!  — страстно возопила она.

Мальчик метался по кровати в жару. Отец Грег грузно опустился на кровать, его руки опустились на чело наследника престола, и тот затих, расслабившись. Сильные руки старца бережно подхватили его и подняли в воздух. Прижав мальчика к себе, священник принялся ходить по комнатке с мальчиком на руках и что-то нараспев бормотал.

Матильда Федоровна опустилась на колени перед кроватью, уткнулась лицом в постель и заплакала. Наплакавшись, она неожиданно для себя заснула и пробудилась от того, что скрипнула кровать от опускаемого тела мальчика. Отец Грег положил её сына кровать, она же метнулась к сыну, приложила губы ко лбу мальчика. Радость захлестнула её.

— Отец Грег!  — воскликнула она в смятении — Это чудо! Настоящее чудо!

Она, стоя на коленях, припала к изголовью сына. Чувство радости и облегчения охватили её.

— Чудо в руках Господа, дочь моя,  — промолвил отец Грег мягко и, опустившись на колени рядом с императрицей и обратившись к углу с иконами, смиренно перекрестился.

Матильда Федоровна истово последовала его примеру. Её сердце переполняла неимоверная благодарность. В груди стало тепло и легко, а голос отца Грега бархатно звучал в её ушах.

— Помолимся матушка о любви Господней, о любви Божественной,  — звучал его приятный 

убаюкивающий голос — О любви Господа к нам и о любви к Господу нашей.

— Примите мою любовь к вам, отец Грег!  — вырвалось неожиданно у счастливой матери.

— Приму, матушка!  — неожиданно страстно прозвучал в тишине шёпот "старца".

У Матильды Фёдоровны закружилась голова, когда она почувствовала объятие крепких рук, а горячие губы отца Грега прижались сзади к основанию её шеи. Что-то в ней вяло сопротивлялось происходящему, что-то в голове шептало, что это недопустимо, но другой голос отвечал, что ничего плохого и не происходит, и что нежданная нежность духовника неожиданно приятна, и что так же приятна неожиданная твёрдость мужских рук, сжимающих её плечи, и что так приятно прогибаться под их тяжестью...

Дыхание Растутина обжигало сзади её спину через тонкую сорочку.

— Любовь, матушка! Любовь есть благодать Господня, сила великая, исцеляющая! Поблагодарим Господа, и отдадим ему любовь свою...

— Отдаю единственно вам, батюшка, благодарность и любовь свою,  — пролепетала Матильда Фёдоровна.

Мужские руки стали настойчивыми и властными, легко разняв тонкий покров сорочки, легли на обнажённые плечи императрицы, а затем лёгким движением опустили сорочку по её рукам, обнажая её до пояса. Инстинктивным движением пыталась она прикрыться руками, но не смогла: руки Растутина крепко держали их. У неё промелькнула мысль, что как хорошо, что цесаревич без сознания и не может видеть её наготы, а губы Растутина всё шептали:

— Любовь, матушка, это любовь! Отдайся любви! Любви...

Горячо, жарко шепчет Растутин, а рука его уже ложится на упруго-податливую грудь императрицы, а ладонь зажимает рвущийся изо рта невольный вскрик.

— Поблагодари Господа, дочь моя! Любовью поблагодари! Любовью исцеляющей...

Горячо дышит в ухо Растутин, а рука его уже мнёт её груди, одну, и затем другую, грубо, нагло. Так барчук тискает в углу новенькую гувернантку, сунув ей в руку ассигнацию, наглой потной рукой. Эти грубые, заскорузлые, жёлтые от табака пальцы, терзавшие Ирэн Протасову, теперь делают то же самое и с ней!

От осознания этого, слёзы брызнули из её глаз. Сопит, жадно лапает императрицу Растутин, наслаждаясь властью над ней. А несчастная мать не может сопротивляться спасителю её ребёнка... Уже лезет под ворох нижних юбок его рука, отыскивает опытным движением узел тесёмки панталон и распускает его.

Слабый беспомощный крик Матильды Фёдоровны тонет в широкой ладони мучителя, а пальцы его уже лезут в женские панталоны по животу и ниже, ощупывают жёсткую щёточку волос на лобке, отыскивают потаённый интимный орган, играют с ним. Почти обезумевший взгляд царицы падает на висящий на стене портрет её супруга, императора Константина.

"Милый, я делаю это ради нашего сына!". Она зажмуривает глаза.

— Пожалуйста!  — восклицает она рыдающим шёпотом, с трудом увернувшись из властной ладони — Пожалуйста, не здесь!

О, как гадко, как отвратительно это прозвучало! Может быть, так же молила Ирэн, когда её валил на кровать Грег и насиловал на глазах жестокой толпы. "Не здесь"? А где? В спальне на супружеской кровати? Она выйдет в коридор из комнаты сына, оправляя растерзанную блузку на обнажённой груди, путаясь в 

спадающих панталонах, а следом, пожирая её жадным взглядом, тяжело и нетерпеливо топает отец Грег. Она заходит в спальню, и... Как это мерзко!

Сопение Грега. "Тише... Дочь моя... Не потревожь царевича...". Она зарывается лицом в постель, стараясь не закричать, когда чужой палец раздвигает её интимные губки и вторгается в её лоно. И двигается там, в горячей влажной пещерки, опытными движениями возбуждая её против её воли. "Господи, я точно в такой же ситуации, как и Ирэн! Боже! Неужели это происходит со мной? Этого не может быть! Но как же это?". Её мозг разрывался, не в силах найти выход из случившегося.

С мягким шелестом опустились на её обнажённые плечи задранные юбки, а другая рука Растутина погладила её голые ягодицы. Затем её обнажённую спину прикрыл подол рясы священника. Растутин повозился за её спиной, спуская штаны, а затем с силой завладел её рукой, таща вниз, пока пальцы её руки за спиной не обхватили горячий твёрдый мужской половой орган. Растутин стал возить её руку по своему члену.

— Давай так дочь моя... Поводи так... Ох... Хорошо... Вот так... Госу... дарыня... Вот... Тааак...

Отец Грег натужно пыхтел за её спиной, обжигая лопатки своим дыханием.

— Направьте... Государыня... Направьте сами...

Матильда Фёдоровна подчинилась бесстыдному требованию отца Грега. Ей вдруг вспомнилась иллюстрация из фривольного гранцузского романа, где полуобнажённая румяная женщина, лукаво улыбаясь, направляла себе между ног член стоящего за ней мужчины в элегантном костюме. "Боже, как это развратно! Я никогда не представляла себе, насколько это развратно!" — подумалось ей.

Она внезапно почувствовала себя героиней пошлого гранцузского романа. "Я не виновата,  — подумала она — Я вынуждена делать это... Я лишь уступаю обстоятельствам".. Она отдалась нахлынувшему на неё необычайному возбуждению. Горячая, лоснящаяся от выступившего сока головка мужского члена, направленная её рукой, раздвинула набухшие от чувственного желания губы её писечки.

Беззвучное "Ааах!" вырвалось из её запрокинутых вверх уст, когда огромный член простого имбирского мужика вторгся в святая святых её царственной семьи. В её лоно прежде входил только член её супруга, значительно уступавший по размерам этот, медленно, но упорно заполняющий её живот.

Отец Грег напряжённо выдохнул, когда его эрегированный член до отказа вошёл в лоно императрицы, а его бёдра плотно прижались к её тёплым голым ягодицам. Тело царицы корчилось в руках торжествующего мужика, простого мужика под грубыми толчками его живота. Бесстыдные ритмичные причмокивающие звуки распяленной, глотающей возбуждённый член вагины, скабрезные шлепки толстого живота по голым ягодицам заполнили тесное пространство комнаты цесаревича. И шумный, прерывающийся шёпот жадного рта:

— По-конски... Государыню... Вот так, матушка... Вот так, государыня... Мужик вас... Как кобель сучку... Мужик Грижка... Блядь... Бляаадь!..

Всей тяжестью навалился отец Грег, прижал к кровати. И поскрипывает, ходуном ходит кровать. Ходит из стороны в сторону на подушке головка царевича. Жадные ладони мнут покорные груди его матери. Толстый жилистый член мужика как поршень, ходит между полушарий гладкой нежной попы. Хрипит блудный отец Грег:

— Спущу сейчас... В царицу спущу... Сейчас,  

матушка... Государыня...

Пауза. Сдавленный, какой-то испуганный шёпот:

— Блядь... Я... Неуж-то... Я... Царицу... Ядрю... Блядь... Блядь... БЛЯАААДЬ!!

В наступившей тишине было слышно торопливое дыхание мужчины и женщины, осознающих послевкусие совокупления. Руки духовника продолжали стискивать талию Матильды Фёдоровны, а его раздувшийся половой орган продолжал подёргиваться в лоне супруги повелителя имерии. Наконец, поднявшись, отец Грег поправил рясу, опустил задранные юбки Матильды Фёдоровны и неловко погладив её по голове, прошептал:

— Всё... Будет хорошо, матушка. Молись!..

И вышел, крадучись. Матильда Фёдоровна дрожащими руками с трудом надела и завязала пояс панталон, уже начинающих пропитываться насквозь холодной и липкой как кисель, жидкостью. На негнущихся ногах обогнула кровать, подошла к сыну и смущённо поцеловала его в лоб. С вымученной улыбкой вновь взглянула на портрет мужа.

— Ради тебя,  — выдохнула она и вышла из комнаты.

Когда в коридоре затихли шаги матери, цесаревич Ексей открыл глаза. Его щёки пылали огнём возбуждения. Он откинул одеяло и осторожно спустил брюки пижамы. Дрожащие пальцы мальчика обхватили торчащий тонкий мальчишеский член. Он закрыл глаза и тихо застонал.

Матильда Фёдоровна позвонила служанке и попросила принести себе чаю с лимоном. Впрочем, чай она пить не стала. Долька лимона была использована иным образом. Этому способу избежать нежелательной беременности её научила тётя Фрида. Она растянулась на кровати, потянувшись, как кошка.

Впервые за полгода она внезапно почувствовала себя удовлетворённой. Всё это время ей приходилось сбрасывать накопившееся напряжение, тайно лаская себя, но это лишь взвинчивало нервы. А сейчас... Ей было хорошо. "Отец Грег... Он, как духовник, не расскажет никому ничего. Его власть надо мной была мимолётной... А я — императрица!". Она успокоилась и чувствовала себя почти счастливой. "То, что про него говорит Фемидова, наверное, правда. Он почти животное. Просто тупое деревенское животное... Это даже изменой считать нельзя. Хорошо!".

Ей в голову пришло воспоминание из детства, когда она вместе со своей двоюродной сестрой Мики жила в поместье тёти Фриды. Однажды, когда юная Матильда гуляла в саду своей тётушки, к ней подбежала Мики.

— Пойдём, Тильда, там интересно!

Мики, в отличие от Матильды, была хулиганкой и называла сестру "Тильдой". Матильде часто попадало за участие в авантюрах кузины, поэтому она с неохотой последовала за ней. Девочки прокрались к конюшне, где им запрещали появляться. Мики приложила палец к губам и поманила за собой. В полутёмном пространстве Матильда внезапно услышала тяжёлый вздох, и затем со страхом увидела в темноте чьи-то светящиеся глаза. Вскрикнув, она хотела убежать, но подруга схватила её за руку.

— Не бойся! Это Джим.

Джим был арапом, абсолютно чёрным слугой, кучером, которого тётушка купила в Ниггерии. Джим был добрым и плохо говорил по-германски.

— Мама наказала его и велела привязать здесь.

Руки Джима были растянуты вверх и привязаны к деревянной балке. Ниггер был практически обнажён, лишь с одной набедренной повязкой. Мики потянула Матильду за руку, и та с опаской приблизилась к чёрному как смоль слуге.

— Гляди!  — заговорщицки хихикнула она и сдёрнула повязку с бёдер Джима.

Матильда, открыв рот,  

смотрела на чресла кучера. Она в принципе, знала, как устроены интимные части мужчин по классическим картинам и скульптурам. Но то, что открылось её взору, заставило её затрепетать в волнении.

— Что это?  — воскликнула она с ужасом — Он урод? У него опухоль?

Кузина прыснула.

— Дура! Это пенис!

— Теннис?

— Пенис, говорю, пее-ниис! Через него мужчины писяют.

Джим жалобно смотрел на них, облизывая губы.

— А зачем он такой большой?

— Он ещё не очень большой. Хочешь фокус?

Мики, лукаво улыбаясь, внезапно подняла юбки своего платья так, что что стали видны её кружевные панталончики. Матильда была в шоке.

— Ты чего?! Что ты... Господи, что это?!

Она упала в ещё больший шок, когда увидела, что "пенис" Джима внезапно увеличился в размерах и угрожающе поднялся. Матильда с удивлением отметила, что на конце эта странная дубинка треснула, и из неё стала вылезать какая-то красная выпуклость. Матильду затошнило. Они стояли рядом с Джимом, вытаращив глаза.

— Здорово, правда?  — шепнула Мики — потрогай его.

Пенис Джима был бархатным на ощупь, и кроме того, он был горячим и довольно твёрдым. Матильда хотела спросить, для чего всё это но тут недалеко послышался голос тёти Фриды. Девочки бросились в тёмную клетушку поблизости и спрятались там. Вошла тётя Фрида.

— Тааак,  — произнесла она ледяным голосом — Ты, скот! Что ты позволяешь себе перед своей госпожой? Хочешь плётки?

— Кааспаша, питте, не ната! Дшим карашо вести!

Тётя Фрида потянулась за плёткой, висящей на стене.

— Каспаша! Питте! Моя не финофата!

Плётка просвистела в воздухе, опускаясь на спину ниггера. Джим закричал. С каждым ударом девочки вздрагивали тоже, и видели, как на теле Джима вспухают багровые рубцы. Хозяйка била слугу по спине, по ягодицам, по ногам. Наконец, она прекратила порку и внимательно осмотрела слугу. Глаза её опустились на пенис ниггера, и тот, будучи только что съёжившимся, начал вновь наливаться и подниматься. Тётя Фрида погладила его по щеке. Она стояла к нему почти вплотную.

— Ты гнусное грязное животное, Джим. Ты знаешь это?

Джим молчал, всхлипывая. Слёзы текли по его лицу.

— Мерзкое грязное животное,  — пробормотала хозяйка тихо.

Тётя Фрида стояла к ним спмной. Матильда с удивлением увидела, она, подобрав платье, внезапно опустилась перед Джимом на колени. Некоторое время она словно принюхивалась, а затем взяла в руку его пенис и приблизила лицо к бёдрам ниггера. Джим охнул, запрокинув голову.

— Каспаша! Кас... па... ша... А!.. А!.. А!..

Матильда, ошарашенно посмотрела на подругу.

— Тётя Фрида... Что она делает?!.

Голова мамы кузины двигалась вперёд и назад, и слышалось её сопение и лижущие звуки, будто пёс облизывал кость.

— Ммм... Ммм... Ммм...  — доносилось от хозяйки.

— Ах!.. А!.. А!..  — вторил ей слуга.

Бёдра его двигались вперёд и назад в такт движениям головы хозяйки. Мики повернула к подруге побледневшее лицо, но ничего не ответила. В какой-то момент Джим захрипел и задёргался в опутывающих его руки ремнях, и это продолжалось долго, а потом он затих и обвис. Тётя Фрида поднялась и отвернувшись от слуги, что-то сплюнула на 

землю и вытерла рот платком. Затем подняла повязку и набросила на бёдра слуги. Она вышла, и Матильда услышала издалека её властный голос:

— Джима распорядись отвязать!

Девочки быстро выбежали из конюшни, но Матильда успела увидеть лужицу мутной и густой жидкости в том месте, куда сплюнула тётя. Девушки забежали в парадный вход в дом. Они раскраснелись и бросали друг на друга смущённые взгляды. Здесь, у основания широкой лестницы, стояла мраморная статуя Амура. Мики наклонилась к уху Матильды.

— Хочешь, как мама?

И она, не сводя глаз с сестры, внезапно приблизила лицо к скульптуре и взяла в рот детский пенис скульптуры. Матильда ощутила странное возбуждение от этой непристойной выходки кузины. Сейчас, лёжа в постели, она вспоминала, как ночью, крадучись, она пробралась в парадное и, с колотящимся сердцем, поцеловала холодный пенис Амура, а затем, по примеру кузины, вобрала его в рот вместе с крохотными мраморными яичками.

Болезненный приступ нездоровья приключился с наследником престола вновь, и вновь был вызван царский духовник. Несколько часов кряду тот читал молитвы, держа юношу на руках. А когда болезнь отступила, он положил цесаревича на кровать. Матильда Фёдоровна всё это время молилась, стоя на коленях в своей спальне.

Когда в тишине скрипнула дверь, она повернула к ней прекрасное лицо своё. Огромный силуэт духовника возник в полутьме комнаты. Бросившись к нему, она опустилась на колени и принялась целовать его руки, пахнущие табаком. Растутин смотрел на неё тёмными колодцами безумных глаз.

— Всего меня целуй, дочь моя!  — произнёс он властно глухим голосом — Воздай Господу за милость его!

Он скинул монашью рясу и развалился на царской кровати, спустив ноги.

— Сапоги снимай.

Матильда Фёдоровна подчинилась. Она испытывала странное удовольствие от этого послушания, назначенного ей строгим духовником. Изящные изнеженные руки императрицы принялись стягивать грязные, пахнущие дёгтем простые мужицкие сапоги.

— Штаны снимай, и исподнее.

Матильда Фёдоровна, стоя на коленях, хлопотала перед своим духовником. Растутин лежал, развалившись. Из тёмного комка шерсти под животом вываливался его крупный и толстый член.

— Ноги целуй, матушка...

Изящные губы царицы прикоснулись к распаренным, воняющим портянками пальцам на ногах Растутина.

— Выше, выше, матушка!  — засопел мужик.

Обняв волосатые ноги Растутина, Матильда Фёдоровна покрывала их поцелуями. Её надушенное лицо прижималось к коленям мужика, а затем и к бёдрам, поднимаясь всё выше и поневоле прижимаясь к ногам священника. Прямо перед ней уже наливался кровью и вставал толчками пульсирующий пенис.

— Муди целуй, хер!  — жадно прошептал Растутин.

Он привстал, сопя и наблюдая, как губки царицы прикасаются к его волосатой потной мошонке, как она, наклонив голову, прижимаются к основанию его члена. Заскорузлые пальцы мужика влезли в изящную, сработанную гранцузским парикмахером, причёску царицы, схватили за волосы, притянули к себе. Растутин поднялся, тяжело дыша. Толстый живот его заходил, раздуваясь и спадая.

— Хер залупи, дщерь!

Он властно притянул к себе голову императрицы. Перед самым лицом Матильды Фёдоровны, из крайней плоти внушительного члена Растутина вылазила масляная, словно лакированная, нетерпеливо подрагивающая головка. Ноздрей императрицы коснулся отвратительный запах несвежего 

мужского естества.

Бёдра Растутина подались вперёд, и выпрямленный взбыбившийся член прижался к её лицу, в то время как грубая волосатая кожа мошонки, как наждак, прошлась по нежным губам. Со вздохом удовлетворения, Растутин поёрзал бёдрами, а его гениталии тёрлись о прелестное лицо.

— Возьми его, матушка, мочи нет!

Растутин направил головку пениса, по которой уже ползли тянучие капли возбуждения, в губы императрицы.

— Прими его, это Божий дар!

Она не могла отстраниться, её затылок крепко удерживала массивная как стена, ладонь. Матильда Фёдоровна, понимая, что от неё хотят, но тем не менее медленно и нерешительно приоткрыла рот, и впервые в жизни, в него нетерпеливо влезла горячая гладкая головка.

Брезгливо дёрнулся кончик языка, избегая сочащейся липкой влагой расщелинки на самом кончике её. Отец Грег издал длинный сдавленный вздох удовольствия. Сопел отец Грег, двигал нетерпеливо тазом, каталась в его ладони беспомощно голова царицы всея Имбирии, давился кашлем панически сжатый рот её.

В спальне царицы, заполненной звуками непристойных действий и развратных удовольствий, не было слышно, как скрипнув, приоткрылась дверь, и в полутьму комнаты вперился изумлённый, широко раскрытый глаз. Сопящий, рычащий в исступлении сладострастия мужик, смачные звуки влажного лизания, ритмичные протестующие "М!  М!  М!" его матери — вот что открылось потрясённому цесаревичу.

Не в силах оторваться от непристойного зрелища, с бухающим, выскакивающим из груди сердцем, Ексей оттянул панталоны и торопливо вытащив мгновенно вскочивший член, принялся сладостно мастурбировать, не отрывая жадного взгляда от непристойного зрелища и напряжённо дыша пересохшим ртом.

— Государыня!  — пыхтел Растутин, и выпаливал слова похабные, гадкие: Всего полижи!.. Да губками-то обхвати... Зубки... Зубки спрячь, Государыня, больно так-то! Яйца... Полдень ручкою своей царскою!.. Кончик хуя пососи у меня, у мужика простого!.. Вот так!.. Соси... Соси...

— Блядь...  — продолжал он мучительным сдавленным шёпотом — Блядь... Хорошо... Как... Царица... Сосёт... Блядь... Блядь-блядь-блядь!.. Аххмм... ААА!..

Голые ягодицы Ратутина двигались, ускоряя темп, сотрясались. Растутин стоял на трясущихся ногах, крепко держа голову Матильды Фёдоровны в руках.

— Нет-нет-нет!.. НЕТ!.. Глотай! Ой, блядь!.. С конца отсасывай! С конца... А! А! Ааааа!..

Мелькал в темноте кулачок царевича Елисея, потерявшего дыхание, на дрожащих подгибающихся ногах, закрыв глаза и беспомощно раскрыв в немом крике рот, под непристойные звуки сладострастно исторгая семя одновременно со своим спасителем.

И не замечал царевич, как в неподвижном воздухе дворцового коридора колышется и подрагивает тяжёлая портьера, подминаемая нервным дыханием и касаниями вездесущей фрейлины Фемидовой. Фемидова украдкой наблюдала за Елисеем, улавливая не только его возбуждённое дыхание, но также и звуки из опочивальни государыни, её сдавленный кашель и отрывистые гадкие слова Растутина.

Тайное наблюдение возбуждало её, и, подсматривая за юношей, она уже занималась запретным самоудовлетворением, лаская себя рукой под одеждой. Средний и указательный пальцы сжали верхнюю часть половых губок, заставив сладко заныть розовый шарик клитора.

Нетерпеливо, вращательными движениями, она наращивала степень своего возбуждения, всё более наращивая темп, как это было в детстве, украдкой, морщась и кусая губы. И когда возбуждение достигло предела, средний палец фрейлины вторгся в разгорячённую, ставшею мокрой щель.

— Так,  

так, давай!  — доносился сдавленный голос отца Грега — Гло... тай... Бляааадь! А! А! ААА!!

Давилась утробными звуками императрица. Зажмурив глаза, с открытым ртом, прижалась к стене Фемидова, быстро двигались её бёдра, сжимая зажатую между ног руку. Сдавленно выдохнул царевич Елисей, орошая стену белесыми брызгами. Затем, приводя себя в порядок, фрейлина видела, как убежал в свои покои Елисей, как вышел из опочивальни государыни тяжело отдувающийся Растутин и потопал по коридору. Она стояла во тьме за портьерой, настороженно прислушиваясь к тайным звуком дворца, но слыша только ускоренное биение своего сердца.

Матильда Фёдоровна разрешала цесаревичу гулять по летнему саду, но только лишь в сопровождении своей фрейлины. И в этот раз они не спеша проходили по тихим затенённым аллеям, под шелестящим пологом листьев. По обыкновению, они увлечённо беседовали, на этот раз о новом нашумевшем гранцузском романе писателя Анатоля Гранца.

— Ваше императорское величество!  — смиренно произнесла фрейлина.

— Ну что вы, Софи,  — покровительственно возразил цесаревич — Я же не император.

— Вы будущий император — твёрдо возразила Фемидова — Ваше императорское величество — повторила она, заметив, как зарделся её собеседник — Я нижайше прошу не выдавать меня, и не упоминать вашей матушке о том, что я передала вам томик этого романа; ибо это грозит мне немалыми неприятностями.

Она скромно опустила голову. Елисею был очень приятен этот разговор. Примерная подданная демонстрировала свою полнейшую покорность, и это было приятно вдвойне, поскольку его визави, помимо всего прочего, была хорошенькой женщиной. Она просила его о милости, и Елисей внезапно почувствовал, как приятно держать в своих руках судьбы людей.

— Софи, вы можете быть полностью уверены во мне, и знайте, что я никому не дам вам в обиду; однако же, в свою очередь, я хочу попросить у вас ответной милости.

— Какой, государь?  — вопрошала Фемидова, заставив сердце юноши вновь сжаться от приятного чувства — Я вся к вашим услугам!

— Я прошу вас доставить мне удовольствие...

Он сделал паузу.

— Удовольствие особого рода?  — невинным тоном спросила фрейлина.

Она присела на скамейку и улыбаясь, протянула ему свою руку, приглашая сесть рядом.

— О, да, Софи! Но я, право, теряюсь... Даже не знаю, как выразить свою мысль...

— Позвольте мне догадаться самой, государь! Я вижу, что роман Гранца у вас с собой.

— Я побоялся оставить его, вдруг он будет обнаружен маменькой.

— Позвольте мне, ваше величество,  — вежливо произнесла фрейлина, принимая из рук Елисея компактный томик — позвольте вашей слуге догадаться самой!

Она положила толстенький томик ребром на свою ладонь, позволяя ему постепенно раскрываться. Шелестя страницами, томик раскрылся на одной из иллюстраций. Бросив взгляд на неё, юноша густо покраснел. Ротик фрейлины скривился в мимолётно промелькнувшей улыбке.

— Встаньте на колени, ваше величество,  — понимающе шепнула она на ухо юноше.

•  •  •

Младшая из сестёр — княжон, Хлоя, была самой непоседливой и любопытной. И когда она, запыхавшись, прибежала к своей сестре Хильде, та ничуть не удивилась, но, оторвавшись от чтения, недовольно взглянула на неё.

— Хильда! Хильда! Там... Там ТАКОЕ! Идём, я покажу! Идём быстрее!  — 

громким заговорщицким шёпотом воскликнула она.

— Господи, ну что? Ну, что там опять,  — протянула Хильда. Она хотела казаться по-взрослому невозмутимой; впрочем, любопытство быстро взяло верх, и она поспешила вслед за сестрой.

Только тииихо... Ты поняла? Идём!

Они вбежали в дворцовый сад, промчались по дорожке, свернули с неё в гущу деревьев и по сигналу Хлои, перешли на осторожный шаг на цыпочках.

— Шшш!..  — Хлоя приложила палец к губам.

Они осторожно выглянули из-за широкого старого дуба на небольшую поляну, на которой уединённо стояла небольшая скамейка. Им открылась необычайная картина. На скамейке, откинувшись назад, сидела фрейлина Фемидова, а перед ней на коленях, склонившись, сидел их брат Елисей.

Обнажённым ноги фрейлины с чулками на подвязках у коленей, были задраны и покоились на плечах юноши, в то время как последний уткнулся лицом между развратно расставленных ног молодой женщины. Затылок царевича непрерывно двигался, в то время как фрейлина, закрыв глаза, довольно улыбалась.

— Повыше, ваше величество!  — произнесла она, погрузив между тем пальцы в волосы Елисея и направляя его его голову.

— Ммм...  — услышали сёстры блаженное мычание брата.

— Что это?!  — вырвалось у Хильды — Что он делает? Что она творит? Он что... Он целует её ТАМ?! Боже, какая гадость!

— Мне кажется, ей это приятно...  — прошептала Хлоя.

— И ему... тоже...

Хильда посмотрела на раскрасневшуюся сестру, и её щёки тоже стали пунцовыми. Девушки вновь прильнули к необычному зрелищу.

— Он не целует, он... Лижет там!  — воскликнула Хлоя.

— Не говори так. Это невозможно!  — пролепетала Хильда, начиная дрожать.

— Лижет!  — упрямо повторила Хлоя, повышая голос.

— Тише! Они услышат.

— Интересно, что они чувствуют? Как ты думаешь?

— Я думаю, надо всё рассказать маменьке.

— Не надо!  — решительно возразила Хлоя — Елисейке сильно попадёт. Надо с ним поговорить.

Их диалог прервал вскрик Фемидовой.

— О, да, да, ваше величество!

Она согнула ноги, поставив туфли на плечи царевичу, то разводя колени, то сжимая голову юноши своими бёдрами. Елисей быстро сдёрнул с себя штаны, обнажив гладкие белые ягодицы, и быстр задвигал рукой перед своим животом. Он застонал, а Хлоя и Хильда ошеломлённо уставились на своего брата и фрейлину, оголённых снизу. Дёргались ноги фрейлины на плечах Елисея, дёргался обнажённый зад царевича, и стоны страсти оглашали поляну. Царевны глядели на это, затаив дыхание. Хлоя облизнула пересохшие от волнения губки.

— У Елисея... Такая красивая задница... Правда, Хильда?

— Ты сама не знаешь, чего говоришь. Бесстыдница.

— Это я-то бесстыдница?

Хильда между тем тоже не сводила глаз с гладких ягодиц брата. Наконец, стоны фрейлины и царевича смолкли, и Елисей натянул штаны, а Фемидова оправила подол пышного платья и свою причёску. Царевны спрятались за ствол дуба и стояли замерев, пока не стихли звуки удаляющихся шагов. Не сговариваясь, они как две хищные птицы, подлетели к скамейке, ставшей для них воплощением неведомых сил и страстей. Скамейка ещё хранила тепло жарких ягодиц Фемидовой. Хлоя присела перед скамейкой, разглядывая что-то внизу.

— Смотри, Хильда! Тут сопли какие-то.

Она осторожно дотронулась пальчиком до кустика травы, облеплённого перламутровой тягучей 

жидкостью.

— У Елисея насморк?

Хильда закусила губу и покраснела.

— Дура! Идём отсюда. Это... Это сперма.

Слово "сперма" она выговорила с заметным усилием.

— Что такое "сперма"?  — спросила любопытная Хлоя.

— Это жидкость, которая содержится в особях мужского пола. Хочешь, покажу одну вещь? Идём на конюшню.

Девушки прошли сад и вышли к пристройке у забора. Здесь была калитка с собачьей будкой. Вход охранял цепной пёс, который при приближении сестёр вылез наружу, гремя цепью.

— Полкан, Полкан!  — весело позвала собаку Хильда.

Она важно и значительно посмотрела на сестру.

— Это мне горничная Уля показала. Подержи его за ошейник.

Хлоя опустилась перед псом на корточки и принялась шарить у него под животом. Пёс глупо таращился и пыхтел, оглядываясь.

— Смотри, если тут у него потереть, то вылазит эта штуковина. Видишь?

— Фу! Красная какая! У него тут болит?

— Да нет! Это называется"пенис", и он предназначен для случки.

— Для какой это случки?

— Это когда одна собачка залазит на другую. Мне Уля показала. Другой собачки не было, и она сделала вот так.

Хильда встала перед псом и опустилась на четвереньки. Вслед за тем она подняла и закинула на спину верхнюю и нижнюю юбки. Панталон девушки не носили, и Хлоя могла созерцать прелестную попку своей сестры. В то же мгновение, цепь вырвалась из её рук, и Полкан запрыгнул на её сестру, навалившись на неё всем своим телом. Вслед за тем, он начал быстро-быстро дёргать своим задом. Хильда, широко открыв глаза, наблюдала в смятении, как дворовый цепной пёс покрывает её сестру.

— Посмотри там!  — указала пальцем сестре Хильда.

Хлоя опустилась на колени и увидела, как под животом сёстры, между её ляжек, быстро снуёт красный остроконечный отросток. Она уже открыла рот, чтобы что-то спросить, но в тот же момент, пенис Полкана высунулся вперёд до отказа и, дёргаясь, принялся исторгать струи мутной липкой жидкости. Хлоя вскрикнула и вскочила, яростно отплёвываясь.

— Это и есть сперма,  — тоном учительницы гимназии сказала Хильда. Она уже стояла на ногах, оправляя платье. Полкан стоял рядом, облизываясь и виляя хвостом.

•  •  •

Этой же ночью, Хлоя тайком выбралась из дворцовых покоев. Чутко прислушиваясь к неясным звукам ночи, она прокралась к калитке. Звякнула цепь, и тёплая туша Полкана прижалась к её обнажённой ноге. Хлоя отстегнула цепь. Хвост Полкана била её по коленям. Хлоя уцепилась за ошейник собаки, и они побежали по траве ночного парка, по дорожке и вновь по траве.

В темноте поляны просматривалась знакомая скамейка. Хлоя присела на неё, прислушиваясь. Ночной парк молчал, и только частое дыхание собаки колыхало неподвижный воздух. Хлоя откинулась на спинку скамейки, поставив ноги на её край. Её рубашка задралась, тонкие девичьи бёдра разошлись.

Хлоя достала из сумочки на плече котлетку, которую она стащила на кухне, приложила к губкам своей писечки и натёрла их сочной мякотью котлеты. В тот же миг большая лохматая голова Полкана протиснулась между её ножек и сопя, начала смачно вылизывать интимное местечко царевны. Длинный горячий язык принялся 

с аппетитом вылизывать все укромные местечки девичьего лона, раздвигая спелые губки и проникая внутрь трепещущего нежного тела.

Хлоя закинула голову назад, до боли сжав веки. Когда язык собаки прошёлся по нежному похотничку девушки, по тёмному пространству ночной поляны пронеслась дрожь негромкого "Ах!". Пальцы девушки отщипывали кусочки котлеты и засовывали их всё глубже и глубже, и всё глубже и глубже проникал внутрь собачий язык, заставляя содрогаться юное тело от сладостных ощущений. В сказочной темноте парка лохматое животное пожирало юную принцессу, корчущуюся на скамейке в сладостных муках.

•  •  •

— Ты мерзкий, отвратительный пачкун!  — строго выговаривала Ханна, старшая из сестёр — Мы знаем, что происходило между тобой и Фемидовой. Это грязно и отвратительно!

Царевич Елисей был сильно смущён, но тем не менее, возразил:

— Это вас не касается.

— Ах, вот как? "Не касается"? Ну, так это касается маменьки. Мы всячески покрываем тебя, но раз так, то мы ничего не станем скрывать, и мама всё узнает о ваших делишках. Правда, Хелен?  — Обратилась она к сестре.

— Хани, Хели, прошу вас, не надо! Не надо ничего говорить маменьке! Я очень прошу!  — взмолился Елисей.

— Так ты признаёшь перед нами своё отвратительное поведение?  — с каменным выражением лица провозгласила Ханна.

— Признаю,  — потупился Елисей.

— Хорошо. Хели, розги готовы? Иди сюда, братец. Нагибайся и снимай штаны.

— Ну, Хани, не надо! Пожалуйста!  — захныкал царевич.

— Надо, Елик. Надо! Хели, держи его.

Со свистом пропела в воздухе лоза, глухо врезавшись в тело юноши. Елисей вскрикнул.

— Ты лизал развратницу Фемидову, да?

Свист розги, удар, крик.

— Я лизал её, да, лизал!  — плача, завыл Елисей.

— Расскажи, как ты это делал? Молчишь? Хочешь ещё розог?

— Ханна, перестань! Ему же больно!  — вступилась за брата Хелен — Как он тебе расскажет, он что, Анатоль Гранц?

— Ну, тогда пусть покажет. Покажешь, братец?

— Покажу,  — всхлипывая, и размазывая слёзы по лицу, произнёс Елисей.

— Ладно. Розги пока спрячу. Хелен, садись сюда.

— Бедный мальчик!  — проворковала Хелен, обнимая брата и целуя его в губы.

— Бедняжка!  — сменила гнев на милость Ханна, опускаясь на колени перед братом и целуя багровые полосы на его ягодицах — Бедняжка!

От Хелен не укрылось, что член мальчика начал вставать. Её рука потянулась к нему и наткнулась на руку сёстры. Пальцы Ханны поглаживали твердеющую плоть пениса, и Хелен принялась ощупывать яички брата, осторожно перекатывая их в тугом мешочке мошонки. Тело мальчика вытянулось, как тетива лука.

— Хелен, присядь сюда,  — повторила Ханна ласково — Давай, Елик, покажи нам, как ты это делал.

Хелен села на тахту и подняла ноги, прижав колени к груди. Елисей встал перед ней на колени, жадно вглядываясь в гладко выбритую усладу сестры.

— Закинь ноги мне на плечи,  — хрипло произнёс он, нагибаясь вперёд и вдыхая томно струящийся запах зрелого девичьего естества. Хелен почувствовала, как тёплые губы брата прижимаются к её губкам, а затем кончик его языка проник в самую чувствительную область её естества. Хелен тихо ахнула, а Елисей засопел, обжигая горячим дыханием промежность сестры, и 

старательно заработал языком.

Хелен кусала губы; по временам, она наклонялась к брату, беспомощно открывая рот и глядя на него, широко открыв глаза, словно не веря происходящему, затем снова откидывалась назад, закрыв глаза и с гримасой муки на лице. Член юноши вырос ещё больше, запах и вкус интимного местечка сестры всё сильнее возбуждал его. Кончик члена медленно исторгал прозрачную жидкость, между тем как старшая сестра Ханна, стоя на коленях сбоку, поглаживала истекающий половой истомой возбуждённый орган брата.

Её пальцы дрожали; в свои двадцать четыре года она ни разу ещё не прикасалась этой части мужского тела. Когда её пальцы сжали горячий твёрдый ствол, Елисей подался своим тазом вперёд, и кожица крайней плоти сдвинулась назад, при этом багровая, раздутая от прилива крови головка неожиданно для Ханны вылезла наружу. Ханна в испуге от этой страшной метаморфозы, быстро отдёрнула руку.

Елисей глухо простонал, и Ханна решила, что искалечила его. Она, воспитанная на классической живописи, не представляла, что мужской пенис может быть таким большим и раздутым. В панике она попыталась вернуть крайнюю плоть царевича обратно, и с нескольких попыток ей это удалось. Убедившись, что брату это не вредит, Ханна проделала это вновь, с гораздо большим успехом. Она поняла, что нужно просто сжимать пальцы и двигать ими вперёд и назад.

Она, приоткрыв рот, старательно предалась этому новому для неё занятию, когда рука брата легла на её руку и принудила её двигаться быстрее. Царевич начал издавать сладострастные стоны под воздействием руки Ханны и припухшей, сочащейся писечки Хелен. И это действо продолжалось не слишком долго, потому что член юноши, напрягшись, исторг длинную белесую струйку, и горячие липкие капли попали на ягодицы Хелен.

В то же время, пальцы брата принуждали Ханну ещё и ещё, со всё большей силой натирать разгорячённый орган стонущего брата, исторгающий одну струю за другой. Ханне это напомнило доение коровы, которое она наблюдала в деревне, и ей даже дали это попробовать. Правда, в отличие от соска вымени, член Елисея был толстым и упругим.

По окончанию своей запретной игры, все разрумянились и часто дышали; произошедшее потрясло их всех...