Пять апельсинов для Юли

Юля здесь. Юля там. Юля повсюду. Всё — Юля.

Большой город предан осени, как анафеме. Я так спешил вырваться из офиса и приехать домой пораньше, но на проспекте увяз в безнадёжной вечерней пробке, конца которой не видно. В машине тепло; the Beatles клянутся мне в том, что she love"s уоu.

Она любит меня. Кто? Кто меня любит? Та, которой это даётся тяжелее других? Юля меня любит. Та, которой это даётся легче других? Юля меня любит.

Смс от неё: «Купи по дороге штук 5 апельсинов для запеканки. Скучаю за МЫ. Твой Мышонок».

Она дома. Скорее всего, болтает с кем-то из подруг по телефону. Или смотрит FТV HD. А я здесь. В этой бесконечной осенней пробке на проспекте с отвратительным названием. Чёрт, какие же отвратительные названия в этом прекрасном городе! Те, кто дают проспектам имена, скоро переименуют и этот. Дадут другое отвратительное название. Как же я люблю этот чёртов город, вместе с его пробками и отвратительными названиями.

Нужно купить пять апельсинов...

•  •  •

В чём она сейчас? Когда я утром выезжал из дома, она спала. В белых трусиках и футболке, которую я купил в прошлом году в Италии. Спала на боку, смешно выпятив попку. Мягкие, пахнущие бальзамом волосы разбросаны по подушке. Да, я вставал с кровати и видел, что она спит в белых трусиках и футболке. Я ещё прижался губами к её щеке, а потом поцеловал мягкую розовую пяточку, которая торчала из-под одеяла, словно мордочка хитрого зверька. Мордочка тут же спряталась в норку. Даже во сне Юля боится щекотки.

•  •  •

Можно глушить двигатель. Вообще не двигаемся.

•  •  •

Да, я пошел в ванную... Стоп! В розовых! Утром Юля спала в розовых трусиках, потому что белые-то лежали в ванной. О чём я думаю? Внизу живота сразу сладко заныло.

Юля здесь. Юля там. И повсюду Юля.

Белые трусики в ванной. Стою перед зеркалом, выдавливаю пену для бритья на ладонь, размазываю её по лицу. Юля любит меня брить там, внизу. Рассказывает о своих повседневных делах и ловко орудует станком. Болтает без умолку. На пальце колечко с бриллиантом QSZВ — мой недавний подарок на... Не помню уже по какому поводу. Пальчики у Юли тонкие, длинные, беглые, всегда с безупречным маникюром (отдельный «пунктик» моей жены) — идеальные пальцы пианистки. Мой член — толстый и наполовину напряженный — смотрится в её руке столь же естественно, как и ложка в руке обедающего. Она отклоняет его из стороны в сторону, присматривается, стараясь не пропустить ни одного волоска. «Кстати, тот свитер, который тебе понравился, уже купили. Нужно было тогда брать. Но тебе же лень было мерять». Туда-сюда. Лезвия станка съедают последнюю полоску пены вместе с крошечными волосками, увязшими в ней. Журчащая проточная вода смывает их в водосток. Вода очищает всё. Пальчики дотошными экспертами убеждаются в том, что лобок уже идеально гладкий, осталось полностью смыть пену. Но сначала яички.

«Нужно было тогда брать»

Юля наклоняется и берёт губами мой член. У неё во рту 

влажно, тепло. Держит его в губах несколько секунд, затем выпускает. Облизывает головку мокрым языком. Никакой эротики. Такой инстинкт. Просто захотелось пару секунд подержать во рту мой член.

«Но тебе же лень было мерять»

А теперь — яички.

•  •  •

Продвигаемся. Мы не автовладельцы. Мы узники металлических улиток. Дряхлых улиток. Интересно, а старая улитка ползёт медленнее, чем молодая? Хорошо, что я не слушаю в машине радио (только любимые композиции со своего iРhоnе), и понятия не имею, на сколько баллов оценивают эту пробку. Конца не видно. Снаружи промозглый ветрище, быстро темнеет. Большой город выглядит дряхлым и неухоженным. Дряхлая улитка.

•  •  •

В день, когда Юлю сбил тот парень, никакой пробки не было.

«Перебегала дорогу в неположенном месте»

Три недели спустя, я забирал её домой из больницы. Легко отделались. Её врач сказал именно так: «Вы легко отделались». Мы оба. Юля там, Юля здесь, и повсюду... Раздеваю её в нашей спальне. Грязную одежду бросаю на кресло. Позже постираю. Снимаю с неё лифчик, врезавшийся в плечи и оставивший характерные вмятины под грудками, и трусики.

«Ложись, я пойду, чайник поставлю. Не нужно? Хочешь подремать? »

Юля не ухожена. Три недели в больнице. Волосы на лобке, подмышками. Улыбается. Не губами, не глазами. Улыбается откуда-то из глаз, изнутри; губы только подражают этой внутренней тихой улыбке. Беззащитная, голая, бледная, с запавшими глазами. Касаюсь губами волос на её лобке.

«Что ты? Я ужасно пахну. Даже сама себе»

Да, этот запах больничной палаты прямо-таки с ног сшибает. Целую её живот, целую волосы внизу живота, отодвигаю одну ножку и целую клитор, спрятавшийся в этих сантиметровых зарослях. Никакой похоти. Юля это знает. Я просто скучал за ней — сердцем, лицом, кожей, членом.

— Я знаю-знаю, что пахнешь. Чуть позже я прикажу нашим рабам отнести тебя в ванную с молоком ослиц и вымыть до лунного блеска.

— Обещаешь?

— Слово рабовладельца!

— Ну, ладно.

Юля покорно раздвигает ноги, и моё лицо падает в её бездонный омут. Волосики щекочут мои брови и веки; нос, губы, язык — всё там, в этой бесконечной моей нежности. Затем раздеваюсь и ложусь рядом с ней. Видим друг друга. Так близко, что мои глаза предают меня. И я плачу. Ничего не могу сделать. Юлино лицо расплывается, будто она не в этой реальности, не в этом мире. Она где-то там, в стране, где нет ничего, что не любило бы меня; где нет ничего, что не жалело бы такого, как я.

«Шшшш»

Её ладонь ложится мне на член. Снова какой-то непонятный для меня инстинкт. Сродни птичьему крылу, нежно накрывающему птенца.

«Шшшш»

Вот, кто не предаёт меня никогда, так это мой «птенец». Пока слёзы водопадиком стекают с моего носа на подушку, «птенец» мгновенно вырастает до размеров хищного птаха.

«Шшшш»

Ладонь скользит, скользит, скользит. Как ветер по осеннему полю. Обессиливающий ветер. По бесконечному полю. Осеннее поле размером с целую вселенную. Я накрываю своей рукой руку жены, слегка придавливаю, и вселенная тут же взрывается рыдающими потоками галактик.

«Шшшш»

Юля купает свои пальчики в этих новорожденных мирах.  

Затем медленно, не отводя от меня глаз, проводит ими по своим губам. Снова окунает, будто в джем. И вновь намазывает мою сперму на губы. И уже потом слизывает её жадным, розовым язычком. Теперь тепло. Теперь мы уснём.

•  •  •

Темнеет быстро. Через сто метров будет мой поворот, а там уже рукой подать и никаких пробок. Но пока тянемся. Тянемся и стоим. Больше стоим, чем тянемся. Пялимся в темноту зажженными фарами, а из темноты на нас пялятся окна многоэтажек. Мы, автолюбители, играем в эти унылые гляделки с собственными домами.

«Ты где? Я переживаю»

«Скоро буду, на проспекте в пробке»

Нужно не забыть купить апельсины. Пять штук?

•  •  •

Не пять, а восемь. Ровно на восемь вечера мы с ней назначили встречу. Юля волнуется. Волнуюсь ли я? Скорее, да, чем нет. Было чертовски сложно всё организовать. Это же большой город. В нём всегда сложно согласовать день недели и время для такой встречи.

— Ты уверена?

Она задумалась.

— Я могу себе это позволить только потому, что ты мне это позволяешь. Мы хотим этого?

— Да, Юль, мы хотим этого.

И они хотят, эти, трое. Толстячок, новичок, и лысоватый. Двое на диване, один в кресле. Минут пять назад познакомились между собой, когда раздевались в нашей прихожей. Три аккуратные кучки одежды, с трусами сверху. Торты с вишенками в нашей большой прихожей.

— Ребята, у нашей девушки это дебют в таком многочисленном составе, но мы надеемся, что всем нам будет хорошо. Чувствуйте себя, как дома. А я пока раздену нашу красавицу.

Расстёгиваю молнию на её платье, медленно стягиваю его через голову. Юля тут же поправляет взвившиеся вверх волосы. Троица, сидящая напротив, начинает нервничать. Неторопливо кладу платье поверх стула, аккуратно расправляю складки, обвожу немигающим взглядом всех собравшихся, подобно жрецу во время религиозного обряда. Секунд двадцать. Всё это время моя жена стоит в белых кружевных трусиках и целиком просвещающемся бюстгальтере, под которым загадочно темнеют медные монетки сосочков. Робко улыбается, близоруко щурится, слегка сутулится. Сколько раз говорил, чтобы она не сутулилась, и чтобы носила подаренные мною очки с диоптриями, которые, между прочим, ей очень идут. Щёлк! Это Юлин бюстгальтер отправляется на пол. Следом за ним и трусики. Нагая, смущающаяся, возбуждённая. Веду её к кровати. Босые ножки с ярко-красным лаком на ногтях мягко ступают по полу. Юля идёт грациозно; плавно качаются бёдра, взволнованно колышется грудь с напряженными сосками. Так принцесса входит в тронный зал на церемонию своей коронации. Кладу свою жену на спину, убираю тёмные локоны с лица, провожу ладонью по вздрагивающему животу, раздвигаю ножки и сгибаю их в коленях. Киваю ей. «Да? » Читаю в её глазах: «Боже, не знаю. Но — да».

Трое мужчин встают со своих мест, и, помахивая уже налитыми похотью членами, направляются к ней.

•  •  •

Да пропущу я тебя, Ореl Vесtrа. Нечего сигналить. Да-да-да. Проезжай, ради Бога. По губам твоим вижу, куда ты мне предлагаешь пойти. Думаешь, прочитаешь в моих то же направление? Нет! Езжай-ка 

ты, Ореl Vесtrа, туда, где тебя любят. Видишь, все торопятся. Так, словно то место, где они привыкли жрать-спать-срать, сейчас сгорит дотла. Где они тогда будут?

А я не спешу, хоть и уже давно должен быть дома. Мне некуда торопиться. Там, где меня любят, нет никакого времени. Оно там отменено, находится под запретом, не имеет значения. Дай Бог тебе оказаться там, где тебя по-настоящему ждут. Мой поворот уже совсем близко. Дальше тянитесь по этому проспекту сами. Без меня. Глушить двигатель уже не буду. Подбираемся.

•  •  •

Она лежит на спине. Раскрытая, распахнутая, свободная. Лысоватый, как умирающий от жажды пёс, вылизывает Юлину промежность. Его рот целиком похоронен в складочках её мокрых половых губ. Лысина — как надгробный камень между её ног. Новичок, наигранно постанывая, ласкает языком Юлины соски. Насмотрелся в плохом кино, что ли? У меня нет времени объяснять ему, что моя жена любит, когда её небольшие, кругленькие, элегантно торчащие грудки, сосут жадно и грубо. Брал бы пример с Лысоватого. Его язык неутомимым бойцом штурмует обе Юлины крепости. И успех ему сопутствует на обоих направлениях. Крепости не прочь пасть.

Но мне не до этого. Мы с Толстячком подставляем свои члены под умелый и жадный Юлин ротик. Своими раскалёнными, выглядывающими из-под крайней плоти залупами мы уже стёрли всю помаду с её губ. Юля вращает головой, ловя то один член, то другой. Долго и глубоко сосёт каждый. Выхватываем с Толстячком паузу в этих поворотах головы, и мгновенно запихиваем свои вздыбленные хуи в Юлин рот. В её глазах — шальной торжествующий блеск. Попались мушки в мухоловку! Наши органы в её губах трутся друг о друга в каком-то хаотичном соревновании. Оба мы стараемся войти в Юлин рот как можно глубже, и у каждого это получается с равной периодичностью. Игра без проигравших, игра без победивших. Ты выиграл! А теперь — ты! Юля мычит, влажно чавкает нашими горячими хуями, как хищное животное. Туда-сюда, туда-сюда. Как же Юльку заводит эта игра, в которой её рот — ловушка, из которой только идиот пожелает добровольно сбежать. Я улыбаюсь ей. «Соси, моя девочка. Ты побеждаешь».

•  •  •

Туда-сюда, туда-сюда. Юля здесь, Юля там, Юля повсюду. Кап-кап-кап.

Резиновая лента моих стеклоочистителей перемещается туда-сюда, но внезапно начавшийся дождь всё равно мешает обзору. Кап-кап-кап. Огни домов, фар, фонарей, рекламных щитов преломляются в этих маленьких холодных океанчиках на лобовом стекле. Туда-сюда. На миг перемещаю взгляд на мигающий на панели индикатор. Кручу руль. Поворачиваю. Наконец-то! Свобода! Тут же набираю скорость. Пролетаю перекрёсток. За ним ещё один. Притормаживаю перед «лежачим полицейским» («Солнышко, а давай ты теперь встанешь на четвереньки»). И снова вдавливаю педаль газа. Везёт мне. Теперь везде проскакиваю на «зелёный». Или везение — это то, что даётся в качестве вознаграждения за терпение?

•  •  •

Юлина попа сотрясается, словно штормовое море. Лысоватый долбит её мокрое влагалище своим запакованным в ароматизированную резину жилистым инструментом. У него такое сосредоточенное лицо, словно, стоит ему лишь на миллисекунду сбавить 

темп, мир рухнет ко всем ебеням. Опытный. Сразу видно. Из тех, кому всё равно, из кого и где высекать искры. Такой может трахать часами, пока не кончит (аккурат тогда, когда ему самому вздумается). Затем промоет своё липкое кожаное долото под проточной водой, и убежит. Всегда при деле. Молодец. Будь счастлив.

Выгнув спину, моя жена стоит на четвереньках, едва удерживая равновесие от безжалостных атак с двух сторон сразу: сзади работяга Лысоватый, а спереди — ... кого только нет. Вот мой член мелькает в её губах, разбрызгивая во все стороны фонтанчики Юлиной слюны.

Кап-кап-кап. Туда-сюда.

А, нет, теперь это уже не мой член. Пыхтящий Толстячок занимает не успевшее ещё остыть после меня место на кровати, запихивая в проторенные мною пространства свой мясистый хер. Ебёт Юльку в рот, согнув ноги в коленях, как спортсмен. Но член всё время практически обмякший. Пора на тренерскую работу, олимпиец!

Новичок, поднырнувший под Юлю, педантично обрабатывает языком её набухший, горячий клитор. Постоянно вздыхает, охает, стонет. Точно пересмотрел кино! А это что такое? Его язык то и дело нарочно (ой ли?) касается члена Лысоватого, технично отшлифовывающего раскалённое влагалище моей жены! Ай, да Новичок! Ещё и пальцами раздвигает мокрые розовые складочки — и чтобы лучше видеть, и чтобы удобнее было доставать. Огромные яйца Лысоватого звонко шлёпают по его носу. Не встречая никакого сопротивления, Новичок уже неподвижно прижимает свой широкий язык к члену Лысоватого, и тот, как по монорельсу, въезжает по нему в Юлину киску.

Толстячок, тем временем, пытается выйти из позорного положения: вынимает из красивых пухленьких губ моей жены своего задохлика, и звонко шлёпает им по Юлькиному лицу. Эффектно, находчиво, но это уже скамейка запасных. Искусственно поскучнев лицом (мол, «я хочу, чтобы всем досталось поровну»), Толстячок галантно самоустраняется. А в губы жены снова упирается твёрдый член мужа. Губы с радостной готовностью раскрываются и мой птенец («Шшшш») влетает в родное небо.

•  •  •

В супермаркете людно. Как всегда, из десяти касс работают только три. Стою в очереди к одной из касс с корзинкой, на дне которой — бутылка минеральной воды и заветные пять апельсинов. («Три орешка для Золушки»). Пять апельсинов для моей Юли.

Бумажник на изготовке. В бумажнике — две фотографии.

Юля здесь, Юля там, и повсюду — Юля.

Юля с нашим сыном на Sаn Sеbаstiаn Веасh в Испании. Я не поехал с ними. Маленький бизнес в большом городе... В большом и дряхлом городе.

Второе фото — Юля.

Здесь, там, и повсюду.

Широкая белозубая улыбка, искрящиеся глаза, капельки серёжек в мочках точеных ушек, изящный поворот шеи.

•  •  •

Вот тут-то она и кончает. Стараниями Лысоватого, который, кажется, этого и не замечает, сосредоточенно продолжая выдалбливать в Юлькиной пизде дыру размером с её опустошение. Юля визжит, простыня звёздами стягивается к её пальцам. Звёзды сыпятся и из замутнённых беспамятством зелёных глаз. Косметика кое-где поплыла. Подмышки мокрые. Пальцы сжаты в кулаки. Белые. Проступает каждая косточка. («Длинные, беглые пальчики пианистки»). Моя жена кончает так, что у неё трясётся задница,  

вверх и вниз. («Туда-сюда»). Мир сотрясается. Юлин оргазм — это всегда стихия. Она может кусаться, плеваться, материться, звать на помощь. «Блядь! Блядь! Ебааать!!! » Будто она избавляется от некоей злой силы, выстреливая в пустоту демонами, вырывается на свободу после вечности, проведённой в неволе. Оргазм Жены неизбежно передаётся Мужу (не слышали о таком законе?). И я выплёскиваю на уже опустошенное Юлино лицо горячую белёсую сперму, которую она, как бедуин, умирающий в пустыне от жажды, инстинктивно ловит широко раскрытым ртом. Потёки моего семени стекают по её щекам и носу. Кап-кап-кап. Провожу своими пальцами по щекам, и вкладываю своей жене в губы. Послушно сглатывает.

«Теперь тепло».

•  •  •

Двери лифта открылись, едва я отпустил кнопку вызова. Мне определённо продолжает улыбаться госпожа Фортуна. Выбрал свой этаж. Створки с шипением захлопнулись. С гулом еду вверх. Первый этаж. Второй. Третий...

•  •  •

Вскоре после меня, практически одновременно, кончают Новичок и Толстячок. Первый, всё ещё лёжа под моей женой, заливает какой-то водянистой жидкостью, отдалённо напоминающей сперму, собственный живот и грудь. Похоже на то, что это его не первая (если и не вторая) эякуляция за день. Да и заметно, что систематическое самоудовлетворение доставляет ему бόльшее удовольствие, чем «работа в паре». Удивительно, но Толстячок тоже каким-то чудесным образом умудряется перед самым финишем взбодрить своего аутсайдера. Он выпускает на лицо моей жены унылую тягучую соплю, которую тут же тщательно размазывает своим членом, словно стесняется и вида, и запаха, и даже самого существования своего семени.

Лысоватый же не сдаётся. Он всё ещё засаживает в Юлину вагину так глубоко, точно старается вернуть мою жену к жизни. Яйца шлёпают по белоснежным ляжкам. Как пощёчины тому, кого необходимо привести в чувство. Но Юля уже упала грудью на кровать, оставляя последним усилием воли нижнюю часть своего тела в прежнем выпяченном положении. Лысоватый получает её молчаливое одобрение, аккуратно вынимает свой неутомимый эхолот из бездонной пещерки моей жены, приставляет его к темному кружочку ануса, и подаётся вперёд так резко, будто ему выстрелили в спину из ружья. Член единым махом входит в Юлину попу, от чего она даже вскрикивает. Скорее, от неожиданности, чем от боли. Юля любит пожестче. Хорошо, что его инструмент был обильно вымочен в Юлиных соках, иначе травматического эффекта было бы не избежать. С виноватым видом, понимая, что слегка перестарался, Лысоватый мгновенно сбрасывает обороты. О, он даже старается показаться нежным! Вынимает из Юлиной попы член, и медленно, миллиметр за миллиметром, вводит его обратно. И так повторяет несколько раз, пока моя жена, наконец-то, не начинает постанывать от нового удовольствия. К такому размеренному ритму Лысоватый явно не привык. В течение тех нескольких минут, что он трает Юлину попку, он то наращивает, то сбавляет темп, причем совершенно хаотично. Кое-как найдя золотую середину, он, взгромоздившись на Юлю, вскоре кое-как кончает, и, стягивая презерватив ловким, механическим движением пальцев, убегает в ванную. Оттуда, перекрывая льющуюся воду, доносится его голос: с кем-то говорит 

по телефону. С женой? С одной из бесчисленных любовниц? С апостолом Петром?

•  •  •

Мы прощаемся с троицей. На Юле домашний халат. От причёски, макияжа, томной грациозности не осталось и следа. Она устало прижимается ко мне, наблюдая с лёгкой улыбкой, как все трое торопливо завязывают шнурки. Такая домашняя, такая беззащитная.

Юля, Юля, Юля.

Девочка из хорошей семьи, золотая медаль, красный диплом. Маlаguеnа Альбениса на фортепиано, орхидеи, hаnd-mаdе, овсянка на завтрак, FТV НD, девичники каждую первую пятницу месяца, маниакальный маникюр каждый вечер. Там. Здесь. Повсюду.

Новичок не выдерживает. Заключает Юлю в объятиях, целует в щёку. Это сигнал и для остальных. Лысоватый и Толстячок тоже сгребают мою жену в охапку. И мы все почему-то начинаем смеяться. Странно, но лицо Лысоватого внезапно освещается каким-то таинственным внутренним сияние. Ему лет 50. Юля практически годится ему в дочери. Он прижимает её голову к груди и проводит ладонью по волосам. «Мы все, так или иначе, похотливые животные,  — с нежностью произносит он,  — но Вы, Юлия,  — просто ангел». Переводит взгляд на меня: «Как же Вам повезло с такой женщиной. Всю жизнь о такой мечтал, но так и не встретил. И уже не встречу».

•  •  •

Мой этаж. Подхожу к нашей двери, извлекаю ключи из кармана джинсов. На какое-то мгновение, сцена прощания с троицей уступает в моём сознании место прежним образам: Юлина попочка в розовых трусиках; бледная, измученная Юля в день, когда я привёз её из больницы. Снова вспомнилось, как волосики на её лобке тогда щекотали моё лицо, как юрко спряталась под одеялом мягкая розовая пяточка сегодня утром; как Юлины пальцы собирали с простыни моё разлитое семя и отправляли их в рот, как завлекающе пахли бальзамом её локоны сегодня перед моим уходом на работу.

Вдруг снова — Юля кричит в оргазме, Толстячок кончает ей на лицо, язык Новичка кружит на вершине её клитора, дрожащий животик с капельками пота, мощный поршень Лысоватого, атакующий её попу... Четыре члена и одна она... Ебать во все дырочки... Божественная Юлия, на лицо, в рот, во влагалище и в задницу которой кончают люди из большого и дряхлого города... Кажется, что это было в один и тот же год, в один и тот же день, даже в одну и ту же секунду. И от этих наступающих друг на друга образов мой член мгновенно вырастает, угрожая прорвать плотную джинсовую ткань, а вслед за ней — прорвать и само небо. И той же силой сразу наливается моё сердце.

И я почувствовал себя полностью неуязвимым.

И решительно вставил ключ в замочную скважину.

И улыбнулся чему-то. Чему-то неуловимому. Чему-то, чему никто и никогда не придумает название. Чему-то, о чём сам Господь Бог не догадывается. Всему!

•  •  •

И вошёл с пятью апельсинами в залитую светом квартиру.