My Colorful Summer

Дело было в середине 1990х в одном маленьком городке, или точнее сказать, деревушке на побережье Франции. Вначале мне придется немного помучить вас деталями моей скромной биографии. Я детдомовская, и меня в начале 1990х удочерила французская пара. Мое вливание в новую семью и новую жизнь было довольно проблемным, но в конце концов все устаканилось и я очень полюбила своих приемных родителей, у которых кроме меня никого не было.

Еще я должна сказать два слова о своих детских привычках и о воспитании в целом. Принято считать, что детдомовские — это все сплошь какие-то малолетние проститутки и развратники, которые спят друг с другом чуть ли не с колыбели. Встречала не раз такое мнение. Не знаю, как там было в других детдомах, но наш был типичной советской школой с советской же моралью. Я не хочу сказать ничего плохого, просто, вот как говорят «в СССР секса не было», так и для наших детдомовских его тоже не было. Я впервые узнала «об этом» от своих приемных родителей. У меня тогда еще не было парня, я была замкнутой «букой», считала себя низкорослой уродиной и только-только начинала выползать из своей раковины. Короче говоря, в то время я была абсолютно невинным (во всех смыслах) созданием, которое знало «об этом» только в теории и не более того.

Итак, в той заветной деревушке мы оказались по простой и банальной причине: родители приехали со мной отдыхать на море. Для этого они сняли домик на все лето. Я понятия не имела тогда, что это не простая деревушка и не простое место...

Можете вообразить мой шок, когда на второй день своего отдыха я увидела на улице Это. Вначале я жутко испугалась. Подумала, что это пришелец или какой-то мистический дух. Но Оно шло навстречу мне, и я, не веря своим глазам, увидела, что это абсолютно голый мальчик, раскрашенный под монстра. Он был с ног до головы покрыт краской, и кроме краски на нем не было ничего. Голая пиписька болталась у него между ног, пока он шел по улице. «Раскрашен» — это не то слово: кто-то разрисовал его так красиво и виртуозно, что мальчик превратился в настоящее фантастическое существо. Он спокойно прошел мимо меня, а я смотрела на него, открыв рот, и он сам удивился тому, как я на него уставилась, и посмотрел на меня как на дурочку, но промолчал и ушел по своим делам.

Я ничего не рассказала тогда родителям. Смешно и говорить, но я не знала, КАК говорить про ТАКОЕ. Но потом я снова и снова видела голых раскрашенных детей, мальчиков и девочек. Все они были полностью обнажены и спокойно ходили по улицам. Одна девочка зашла передо мной в магазин, и я хорошо успела рассмотреть ее тело, покрытое сказочно красивой росписью.

Все это был какой-то невероятный шок: я просто не могла поверить своим глазам. Мне казалось, что я попала в какой-то 

параллельный мир, как в кино. Самое ужасное, что я не могла об этом никому сказать и носила свои чувства в себе.

Но это продолжалось недолго. Через несколько дней мои родители сами заговорили о голых раскрашенных детях, которые бегают по улицам этой странной деревушки. Тогда-то я и узнала, что она находится в зоне нудистских пляжей. До того я никогда не слышала о нудистах и даже не знала, кто они такие. Мы попали именно на тот берег, где их снимал знаменитый фотограф Стерджес. Это не значит, конечно, что вся деревушка состояла из нудистов, наоборот: нудисты и «тряпичники» почти не смешивались, купались отдельно (у деревушки был свой «тряпичный» пляж, нудисты облюбовали дикий берег по обе стороны от него), и голышом по улицам никто не разгуливал. Хотя, с другой стороны, многие нудисты жили прямо в деревушке, но все-таки в ее пределах соблюдали приличия. Нудисты и «тряпичники» сосуществовали здесь очень давно, около ста лет. Местные жители привыкли к ним и не видели в голом теле ничего такого.

Я познакомилась и подружилась с местными детьми, хоть и была гораздо старше. К ровесникам меня не тянуло, наоборот, я убегала, как только видела молодежную компанию. Что поделать, такой я тогда была. И выглядела я сильно младше своих лет, так что дети не стеснялись меня и с удовольствием принимали в свои игры.

Среди них были две девочки, голые и выкрашенные с ног до головы. То есть они ходили всегда голышом, и на них была одна и то же роспись, которая сохранялась на их телах много дней подряд. Когда я общалась с ними, я испытывала какую-то дрожь, будто они и правда были волшебными существами — так красиво они были раскрашены и таким невероятным мне все это казалось. От них я и узнала о Морисе.

Оказывается, в местной автомастерской работал один человек — можно сказать, художник, который раскрашивал автомобили аэрографом. И вот он этой же автомобильной краской раскрашивал и детей. Краска была очень стойкой и неделями держалась на коже.

В наши дни это кажется (и мне в том числе) совершено диким и невероятным. Никто из современных родителей не согласился бы на такое. Сейчас делают специальные безопасные краски для боди-арта. Не знаю, насколько токсичной была та краска, и какой вред она наносила здоровью — никто ничего такого не замечал. Как возникла эта традиция — тоже не знаю. Просто я узнала, что есть такой художник Морис, который превращает детские тела в живые картины, и дети потом бегают голышом, чтобы ничего не закрывало и не портило красоты рисунка. Просто голых я видела там только на пляже, но, видимо, местное общество было лояльно к нудистам и решило, что для такого случая можно сделать исключение из приличий. Короче говоря, там считалось вполне нормальным, что раскрашенный ребенок бегает по улицам без трусов. Кстати сказать, Морис красил детей совершенно бесплатно.

Что было дальше, вы уже догадались. Мне было 

очень страшно, но хотелка пересилила все страхи, и я заявила родителям, что тоже пойду краситься к Морису. Не знаю, чего я ждала, но они совсем не возражали, только переглянулись так, что я покраснела до ушей.

Одно дело решить, и совсем другое решиться. Два дня я варилась в своих сомнениях. Во мне боролись противоположности: одна говорила, что я уже слишком взрослая, почти тетенька в сравнении с детьми, что Морис не станет красить такую, что у меня нет фигуры — узкие бедра, маленькая грудь, вся как доска костлявая, что такое стыдно показывать людям, не то что детские фигурки, прекрасные в любом виде... Другой голос шептал, что совсем не обязательно раздеваться, что Морис может раскрасить меня частично, что...

В общем, не буду вас утомлять своими переживаниями. Конечно, я пошла к нему. Боже мой, что я чувствовала по дороге...

Главный сюрприз ожидал меня на месте. Морис оказался бодрым дедушкой, похожим на Мика Джаггера — длинные жирные волосы, полуседые, полувыгоревшие, байкерский прикид, типично французское обаяние «плохого мальчика»... Но главное — он оказался совершенно глухим. Мне об этом сказали его коллеги по мастерской.

Я боялась, что он не поймет, для чего я пришла, но он хитро улыбнулся мне и сразу сделал жест — раздевайся, мол. Я разделась до белья... это было в гараже, вокруг было много людей, человек 7—8, некоторые специально пришли, чтобы поглазеть на этот ритуал. Морис поднял брови и сказал что-то вроде «давай-давай»...

Конечно, я могла написать ему на бумажке, что не хочу снимать все. Но я сняла. Я стянула лифчик и трусики под взглядами пяти мужчин и нескольких девушек. Надо признать, это взгляды совсем не были сальными, скорей наоборот — ободряющими: люди видели, что мне не по себе. Кто-то говорил: не стесняйся, мол, это же искусство...

Я плохо помню всю сцену в деталях. Морис надел перчатки, шлем, подошел ко мне со шлангом, протянул вату и велел заткнуть нос. Я думала, что задохнусь, но оказалось, что сквозь нее можно дышать. Потом он нагнулся и начал красить мне ноги. Краска брызгала на меня из аэрографа, и я почти не ощущала ее, только видела, что моя кожа, как в сказке, делается насыщенно-синей, как морская пучина. Я задрала по его требованию одну ногу, потом другую, растопырила пальцы, и он покрасил мне ступни. Он подбирался все выше, выше, и я не знала, куда девать взгляд и всю себя, думала, что сейчас провалюсь или растаю, превращусь в такие же невидимые капельки, как те, которые брызгают на меня из аэрографа...

Когда Морис дошел до интимного уголка, он велел мне раздвинуть ноги, еще и растянул пальцами половые губы, чтобы краска попала внутрь. Наверно, это было вредно, но я ни о чем таком не думала (и никаких последствий потом не ощутила). Думала только «Господи, помоги мне это вытерпеть». Я стояла с распахнутой вагиной, и люди смотрели, как он там красит, и видели все во 

всех деталях... Попу он точно так же мне растянул и покрасил всю промежность и анус. Вообще он старался покрыть краской все тело до последнего уголка. Уже после всего он взял банку с другой, жидкой краской, и кисточкой покрасил мне изнутри уши и ноздри.

Краска совсем не ощущалась на теле, только холодила немножко. Волосы он покрасил другой краской, из баллончика, и объяснил, что от автомобильной они слипнутся навсегда.

Потом подвел меня к зеркалу...

Мои эмоции, боюсь, не в силах описать ни один писатель. Уже в процессе мое сердце сладко замирало от того, что я видела на себе, но когда передо мной открылась цельная картина... Я превратилась в русалку или в морскую фею. Мое тело было покрыто синими, фиолетовыми и лиловыми тонами — от нежно-голубого на лице до густо-синего на ногах. Эти цвета были такими яркими и красивыми, что хотелось кричать от восторга. Краска была с металлическим блеском, будто на мне осели брызги или звездная пыль. Волосы Морис покрасил мне двумя цветами: аквамарином и розовым, который проглядывал сквозь сине-зеленые пряди. Поверх покрашенного он нарисовал мне на теле несколько волн, чаек и сверкающие серебристо-белые звезды. Ну, и изюминкой была грудь. Он подчеркнул ее — оттенил темно-синим снизу и нежно-голубым сверху, а соски выделил, нарисовав на них лучистые звезды. Лицо он покрасил мне голубым, белым и сиреневым, сделав вокруг глаз «макияж» с густыми тенями и стрелками.

Я не сдержалась и заплакала. Впервые в жизни я видела себя такой прекрасной. Они что-то говорили мне, и Морис, и другие люди, а мне смертельно хотелось отблагодарить его, только я не знала, как, а обнимать и целовать его стеснялась, и поэтому просто рыдала и смотрела на сказочную морскую фею, в которую превратил меня волшебник Морис.

Так начался самый удивительный месяц моей жизни. Его описать трудней всего. Во-первых, прошло много лет, и то время превратилось у меня в воображении в сказку, к тому же я потом много фантазировала, и фантазии так сплелись в моей памяти с реальностью, что теперь трудно отделить одно от другого. Во-вторых, я вряд ли смогу подобрать слова, которые выразили бы то, что переполняло меня весь этот месяц. Но я попробую.

После того, как Морис раскрасил меня, я целый месяц прожила полностью обнаженной. Я ни разу не надела даже трусов, пока краска не стала сходить с моей кожи.

Вначале было трудней всего. Я чуть не умерла, пока шла от Мориса домой, сжимая под локтем узелок своих тряпок. Тогда я узнала это особое чувство собственной наготы, «голости». Оно может быть таким острым, что спирает дыхание и отнимает вес. Обнаженная кожа в тех местах, которые всегда были прикрыты тканью, прямо-таки горит, или наоборот — не горит, а леденеет... Не знаю, как описать.

Короче говоря, я впервые шла тогда по улице полностью обнаженной. Как назло, на улицах было довольно много людей. Не знаю, как я не упала в обморок, когда 

встретила первых прохожих. Несколько раз я замирала, сворачивала, обходила по соседней улице, пока не умудрилась заблудиться (в крошечной деревушке-то). Тогда я уже плюнула и шагала прямо навстречу людям, стараясь не смотреть на них. Самое интересное, что ничего не происходило. Никто ничего не говорил, не показывал на меня пальцем, хоть я и была первой относительно взрослой девушкой, которая решилась оголиться на этих улицах. Когда я решилась поднять взгляд — я увидела, что мне улыбаются, что я нравлюсь прохожим, что на меня засматриваются, но не с осуждением, а с восхищением...

Наверно, я схематизирую, и все было не совсем так. Но неважно, где и когда я ощутила, что я прекрасна, что мной любуются, восхищаются, смотрят мне вслед... Важно то, что эта удивительная эйфория не покидала меня весь месяц. Я действительно превратилась в сказочную фею, и снаружи и внутри.

Если попробовать описать это чувство — оно очень похоже на стыд, острый стыд, но только со знаком плюс, а не минус. Тело так же горит, все интимные места так же кричат, как от стыда, но только хочется не убежать, не спрятаться, а наоборот — выпятить их, красоваться, выставиться напоказ. Чужие взгляды не убивают тебя, а наоборот — наполняют энергией, подбавляют огня, и обнаженное тело горит еще сильней и слаще...

Я все это описываю так, будто я непрерывно красовалась тогда в голом виде перед зрителями. На самом деле нет, я просто жила, как жила — ходила на море, в магазин, гуляла с родителями вдоль обрыва, лазала по скалам, иногда купалась (все лето море было холодным, 17 градусов). Еще много играла с разными детьми, проводила с ними почти все свободное время. С ровесниками не общалась вообще, хоть в деревушке были и бары, и дискотека. Регулярно встречала взрослых парней, но они ни разу ко мне не лезли. Думаю, мне с моим ростом и фигурой давали года на 3—4 меньше, чем мне было. В общем, жила обычной курортной жизнью, но с двумя нюансами: 1) я всегда была полностью обнажена, 2) я была сказочной феей. Мое тело было не совсем мое. Это тоже особое, острое и сладкое чувство — смотреть на себя, на свои руки-ноги, живот, грудь, и видеть, что вся ты сказочных морских цветов с металлическим отливом...

Единственное, что осталось на моем теле без краски — это губы. Их я подкрашивала каждый день синей помадой, купленной специально для этого. С волос краска тоже быстро смылась, за пару дней, и я снова ходила к Морису, он опять красил мне волосы, краска опять смылась... И тогда я купила стойкую краску для волос, голубую и розовую, и мама лично покрасила меня.

Честно говоря, было жутко. Это была какая-то точка невозврата. Сейчас на крашеные волосы смотрят гораздо проще, но для советской детдомовки это было... не знаю, наверно, таким же шагом, как раздеться на людях. Когда мы это сделали, я сказала себе: «Ну все. Вот теперь 

уже точно все». В этом было что-то магическое — распрощаться со своими природными цветами, причем целиком, с ног до кончиков волос. Я, кстати, то ли боялась, то ли мечтала, что краска с тела не смоется никогда, и я навсегда останусь Феей.

Но она все-таки смылась. Правда, первые 2—3 недели она не смывалась вообще. Потом стала бледнеть, хоть я и продолжала ходить голой. Потом уже пришлось одеться. Это ведь совсем другое дело — когда ты Фея, и когда ты просто голая девчонка, ходишь по улице, светишь сиськами.

Неделю я проходила одетой. Потом не выдержала и снова пошла к Морису. Я знала, что так нельзя, вредно для кожи, но... Это прозвучит смешно, но я уже привыкла быть голой. Я привыкла быть голой среди одетых. Или даже не так: я привыкла быть голой и прекрасной. Я привыкла гореть от взглядов, реальных или воображаемых, привыкла млеть от сладкого стыда и выпячивать напоказ грудь, которая казалась вдвое больше от того, как ее подчеркнул Морис... И это ни с чем не сравнимое чувство, когда ты просто делаешь какие-то скучные обыденные вещи, общаешься с родителями, соседями, помогаешь им установить антенну на крыше, ходишь за покупками, выбираешь овощи... и при этом ты не просто ты, а Фея. Обнаженная и Прекрасная. Это чувство похоже на то, как будто ласковый теленок лижет тебя внутри теплым влажным языком. Или как легкий ветер поднимает тебя и уносит в небо...

В общем, Морис снова покрасил меня. Но на этот раз совсем не так. На этот раз я стала Ночью, потому что он выкрасил меня целиком в черный цвет, нарисовав там и тут лилово-синие и серебристые галактики, покрыв всю меня серебряным блеском... Только груди он снова подчеркнул — посеребрил их сверху, а на сосках нарисовал яркие звезды, которые теперь, на черном фоне, были еще ярче. Иметь черное тело было по-настоящему жутко... и в то же время прекрасно. Так же прекрасно, как и быть Морской Феей, или даже еще прекрасней. В тот раз я все-таки обняла и поцеловала его. Я была уже намного раскрепощенней. И вообще я стала другим человеком. Волшебник Морис превратил меня из гадкого утенка в женщину.

Вот, собственно, и вся история. Потом Морис покрасил меня и в третий раз — в конце августа, когда мы уже должны были ехать домой, и я запаниковала, что поеду грязной замарашкой (черная краска как раз начала сходить, но еще не сошла до конца). Последней мой образ был совсем неожиданным: Морис покрыл меня алой и оранжевой краской, и сверху еще золотом, нарисовал черный узор — в общем, превратил меня в леопарда. Таким вот леопардиком я и встретила новый учебный год. В школе, конечно, был фурор, но доброжелательный, совсем без злости. Наоборот, все радовались, что я теперь такая яркая и раскрепощенная. Да, и я еще тогда коротко подстриглась по совету Мориса: розово-голубые волосы не шли к новому 

образу, а корни уже отросли. Так что я, когда вернулась домой, пошла в салон, и там мне срезали все под 4 см., а остаток покрасили в тон «леопардовой» расцветке. Леопардиком я пробыла около 2 месяцев, до глубокой осени...

Все это лето со мной ровно ничего не происходило. Никто не «клеил» меня, не лапал, не спал со мной, даже не целовал, все было очень привычно и заурядно. Кроме того, что я каждый день, каждый час, каждую секунду лопалась от этой удивительной эйфории — смеси восторга, ужаса и сладкого стыда. Тогда-то я и научилась любить свое тело, свою внешность.

На следующее лето я приехала в ту деревушку уже сама. Там все оставалось по-прежнему, но вот раскрашенных детей уже не было. И автомастерской уже не было: на ее месте вырос мотель. Мне сказали, что мастерская прогорела, и Морис уехал. Первое время я даже хотела его найти, наводила справки, а потом подумала — зачем? Ведь его волшебство возможно только в этой деревушке и больше нигде..

Я оставалась там еще неделю. Конечно, теперь я уже не могла ходить голышом по улицам, но острая тоска по прошлому разъедала меня, и я все-таки раздевалась, но не в самой деревушке, а на берегу, где и без меня было полно нудистов, и часами бродила вдоль обрыва, оставив одежду под деревом и вышагивая многие километры по мокрому берегу. Я ходила обнаженной и по окрестностям, иногда прячась от прохожих, а иногда дерзко выходя им навстречу.

В общем, это было бы лето горьких воспоминаний, если бы не одно «но». Даже два. Первое: именно тогда и именно там я встретила своего любимого. Второе: именно там я потеряла девственность. С ним.

Но это уже совсем другая история.

А сейчас у меня взрослые дети, и даже есть внук, но мне все кажется, что внутри я такая же девчонка, как в то первое невероятное лето. И что если я вдруг встречу в той деревушке Мориса — он снова превратит меня в сказочную фею, и я снова смогу ходить обнаженной по улицам, как ни в чем ни бывало, и ловить на себе восхищенные взгляды...