Там, где гниют эдельвейсы...

Там, где увядают альпийские цветы...

Этот рассказ о моей непостижимой любви к О. ...

Если смотреть на величественный Эльбрус снизу, то видишь массивную замерзшую челюсть горного хребта, лишенную красоты и жизненной энергии... Это мрачная и безжизненная вершина, которую не посещают птицы. У подножия горы нет холода, но глаза замирают при взгляде на эту идеально удаленную даль.

— Через полчаса я приеду за тобой, — прошептал ты, стараясь не нарушить тишину. — Мне нужно забрать мальчика из школы. Лала не может сегодня быть здесь. Она в клинике.

Мы находились в просторном загородном кафе, пустом и неприятном. В нем всегда было мало посетителей. Стены обеденного зала, выложенные мозаикой из плитки, потускнели и тут и там заполнились коротким желтым мхом. Старый официант в фартуке цвета сирени разносил маленькие порции на грязном медном подносе. Ты сидел напротив, слегка наклонившись вперед. Короткое черное пальто с поднятым воротником выгодно подчеркивало твое прекрасное бледное лицо, которое немного пострадало от нехватки сна.

Я знал о плохих результатах анализов у твоей жены, о ее бессоннице и о том, как каждый кусочек еды вызывает у нее тревогу. Ты также не спишь, стоя у двери ванной комнаты, боясь увидеть безжизненное тело на влажной белой плитке, с капелькой крови застывшей в уголках губ.

Я знал, что ты использовал свой личный отпуск, чтобы оставить за спиной значимый проект и работать со скучными новичками с фальшивыми дипломами.

Я знал, что у тебя не получается ладить со своим 15-летним сыном, который всегда был рядом с матерью - настоящей женщиной, сильной и одаренной, которая одинаково ловко справлялась со своим рекламным агентством, с друзьями сына на спортивной площадке и у плиты. Мальчик вдыхал ее присутствие, запоминал каждое ее слово и не признавал никакого другого авторитета, рассматривая тебя как некое большое и темное существо, которое давно пора отправить в прихожую, а затем, когда никто не видит - за порог. Ты безумно любил своего сына, но не мог построить прочные отношения между вами. И теперь, когда ваш дом стал хрупким и раскачивается на основаниях, вы оба оказались подобными маленькими детьми, запертыми в тесной комнатке без окон. Вы живете рядом друг с другом, мучаясь из-за недосказанности, подозрений и притворной холодности. Ведь так поступают мужчины.

— Тебе не нужно следовать за мной, — сказал я, глядя в запотевшее стекло с надписью «Спецпредложение». — Я позвоню Ратмиру. У него всегда есть свободное время. Из колледжа его отчислили. Поедем осмотримся по местным достопримечательностям.

Ты начал искать кошелек во внутреннем кармане, пристально глядя на старого официанта, у которого никогда не было сдачи для твоих денег. Я следил за твоим лицом. Когда-то я пытался нарисовать его карандашом, но у меня это не получилось: я не мог точно передать твои черты, твой образ, который так прочно запечатлелся в моей памяти, беспомощно размазывался на бумаге, превращаясь в неразборчивое пятно из неподходящих штрихов и линий. Ты был высоким, с широкими плечами и узкой талией и бедрами, кареглазым брюнетом с легкой щетиной на впалых смуглых щеках, и ты был бы обычно красив, если бы не твои нежные, детски розовые губы, которые капризно изогнуты при каждой мысли о чем-то неприятном. Когда мы только познакомились, именно твои губы покорили меня. Мое воображение бесстыдно начало представлять их на каждую часть моего сильно возбужденного тела.

Тогда мне было семнадцать лет, а тебе - тридцать три. Первый год был наполнен страстным сексом, спонтанным и потрясающим. Для меня весь остальной мир не имел значения. Как и все подростки, я испытывал огромную физическую жажду, а ты безудержно удовлетворял ее своей мужественной спермой, скрывая виновные глаза и всегда извиняясь за причиняемое счастье. Позже, когда появилось чувство ответственности перед тобой, я запуганная возможностью вызвать у тебя насмешку, научился скрывать его за легким небрежным поведением и речью. Иногда казалось, что ты догадываешься о моей внутренней боли, читаешь по глазам, но следуя правилам жизни, которые ты установил, не обращаешь на это внимания, чтобы исключить возможность признания.

Если нет перспективы будущего, то любовь только усложняет жизнь.

— Я ухожу, а мой брат останется. Примите этот дополнительный платеж в случае, если он захочет добавить что-то к своему заказу. — Ты нетерпеливо посмотрел на официанта. Тот, как всегда, запнулся и теперь стоял перед тобой, словно виноватый школьник, скручивая полотенце из вафельного теста через жирное плечо. В общественных местах ты всегда представлял меня своим братом. Каждый раз, когда ты говорил это слово, у меня возникало чувство особой уверенности. Брат — надежность, говорил я себе, пусть я буду для него братом. Твоя решительная внешность развеивала все сомнения наших редких встреч. Даже в отелях...

— Мне пора, — ты резко поднялся и бесшумно отодвинул стул, начал собирать ключи со столика, сигареты и мобильный телефон без наклона. — Позвоним позже.

Когда стеклянная дверь кафе закрылась, я старался не отрывать от нее взгляд. Не хотелось смотреть в окно. Каждый раз, когда ты уезжал, садился в машину, заводил двигатель и быстро уезжал со стоянки, я чувствовал, что это навсегда.

*****

Ратмир безучастно вертел руль изношенного автомобиля своего отца. В день его 18-летия отец передал ему ключи, но не от нового спортивного автомобиля, на который надеялся мой друг, а именно от этой скрипучей корытообразной машины, в которой стекла не опускались и лобовое стекло выглядело как гигантская паутина из трещин. Но Ратмир не стал разбираться в подарке и смирился с тем, что лучше иметь это, чем самому ходить пешком.

— Не хочешь закурить? — спросил он, глядя на дорогу, усеянную обломками сосновых веток. — Мать опять проверила мои карманы.

Я протянул ему пачку сигарет. Ратмир уже двадцать два года, но для своей разговорчивой мамы он всегда оставался непоседливым парнем, за которым нужно следить постоянно. Дорога начала спускаться, мой друг недовольно покачал головой, и я осознал свою ошибку. Зажёг сигарету и поднес её к приоткрытым губам парня. Улыбнувшись, он наслажденно затянулся через фильтр.

— Где твой старый друг? — поинтересовался он через несколько минут тишины во время курения. — Вы когда-нибудь расстаетесь?

Я знал, что странность моего общения с Игорем (так я его окрестил!) иногда становится очевидной, но никогда не позволял окружающим полностью разобраться в наших отношениях. У меня было немного друзей, и каждый из них видел меня с этим загадочным человеком, но я только раз объяснился с ними на эту тему: "У Игоря есть своя архитектурная фирма, я помогаю ему с некоторыми проектами". Моё успешное обучение в Художественно-графической академии придавало моим словам достоверности. Игорь, в свою очередь, не представлял меня своим друзьям и ограничился лишь знакомством со своим сыном. Он представил меня парнем, который помогает ему решать проблемы с компьютером в его офисе. Закутавшись в удобную ложь, мы перестали придавать значение деталям, и вот выясняется, что наше "сотрудничество" вызвало не всеобщий интерес.

— С ним есть о чем поговорить, — без лишних задержек ответил я Ратмиру. — Он пережил многое. А с вами одно и то же... Мертвая рутина!

— Зачем ты мне звонишь? — голос приятеля стал более резким. — Я лежал на диване, считал все пятна на потолке, и не хотелось выходить в эту ужасную погоду, чтобы возить тебя по отдаленным дырам.

— Ты тоже нужен кому-то, — я ответил ему в таком же тоне. — Например, мне хорошо молчать с тобой.

По напряженности щек Ратмира я понял, что я, вероятно, перегнул палку. Последняя фраза была открытым насмешкой. Я также понимал, что друг не останется в долгу.

— Я видел вас однажды в парке города. Там, где растут фиги возле стен Архива.

Вы разговаривали, а он как-то держал твою руку в своей. Я подумал подойти к вам, но потом мне уже не захотелось...

Я почувствовал, как неприятно сжало внизу живота. Я совсем не был готов к такому повороту событий. Все казалось надежным, застрахованным, а тут... маленькая ошибка может привести к громкому скандалу.

— Он другого склада, — сказал я, стараясь уравновесить свой голос. — Служил во флоте. Там ребята обычно свободно выражают свои дружеские чувства. Обнять за плечи, пожать руку или даже поцеловать бывшего товарища из армии при встрече — для них это нормально...

— Но ты точно не его бывший товарищ из армии, — Ратмир усмехнулся неприятно и на меня косо глянул. — Зачем вы везде парите вдвоем, уединяетесь в парках?..

— Если ты не перестанешь глупить, я тебе разобью челюсть! — я начинал терять контроль над ситуацией. — Я видел, как твой отец целовал тебя в щеку после командировки, и теперь у меня возник вопрос: не было ли инцеста в вашей семье?

Мордашка моего друга, которая раньше была такой милой и привлекательной, стала как будто окаменелой и вытянулась. Его пальцы, которые раньше спокойно лежали на руле, начали суетиться.

— Будь поосторожнее, — проговорил он, выбрасывая окурок в полуоткрытое окно. — Шутки имеют свои границы, даже твои...

Я молчал разумно и только заговорил, когда мы подъехали к воротам города.

— Давай высади меня у Аквапарка, я не хочу ехать домой, — наконец произнес я, одевая на плечи легкую кожаную куртку. — Я хочу поплавать в горячей воде и согреться.

Ратмир повернулся ко мне и нервно прищурил свои красивые темные глаза.

— Я пойду с тобой.

— Ты не нужен мне сейчас, — грубо отверг я, застегивая молнию до самого подбородка. — Я хочу расслабиться и очистить свою голову от всех мыслей. Домой я доберусь на автобусе.

— Как хочешь. Я тоже устал от твоего мрачного настроения сегодня. Пойду к Руслане, отдохну по-настоящему. Что-то такое тебе незнакомо...

Я вышел из машины, не реагируя на его последние слова. Но странно, впервые они причинили мне боль.

*****

Вечером я сидел на широком черном диване в гостиной Имрана и слушал ритмичный стук своего сердца в тихой атмосфере просторной комнаты. Мне нравилось, как была оформлена его двухэтажная квартира. Хозяева обладали хорошим вкусом, который проявлялся в каждой маленькой детали их интерьера, особенно потому что они связаны с миром красоты и эстетики. Они придерживались принципов дорогого минимализма и использовали матовое стекло и горный камень для оформления камина, стенных аппликаций и подоконников. Окна были задрапированы легкими шторами из прозрачной органзы, которые свободно висели на необычных чугунных карнизах. В квартире было немного мебели, но каждый предмет был функциональным, вместительным и удобным. Все это помогало освободить пространство. На полу стояли высокие неглазурованные глиняные вазы с веточками сухих икебан, искусно составленных флористами из столицы. Я редко бывал здесь, поэтому каждый раз чувствовал себя немного неуклюжим, садясь на мягкий уютный диван; я не желал проникать в другие уголки дома — это казалось мне чересчур нахальным.

— Лалу прошла обследование, — Имран, будто чужой, уселся на край дивана, избегая прямого взгляда. — С её лимфатической системой что-то не так. Видел её час назад. Едва узнал... Что за анализы они у нее проводили, я не знаю, но она стала бледной, словно из нее выкачали всю кровь...

Я наблюдал, как его плечи опускаются, как карточный домик рушится. На его истощенном лице застыла гримаса потери ориентации, губы бесхозно раскрылись. От него уже не исходил тот теплый запах, который мне раньше так нравился — смесь аромата свежего тела, приятного запаха табака и дорогого одеколона. Мускулы под черной водолазкой напряжены до предела, словно он пожирал большие порции вины и горя. В конце концов он посмотрел на меня или сквозь меня, но я был рад и этому маленькому мосту между нами. Ему было опасно оставаться в одиночестве в эту горькую пору самобичевания.

— Где сын? — спросил я, пытаясь привлечь его к реальности. — Ты забрал его со занятий?

Он поднял голову, впервые сосредоточив свое внимание на мне, и неожиданно улыбнулся.

— Сын? Забавно слышать это от тебя... Ведь ты сам был его возрастом пару-тройку лет назад, когда мы... Из меня не вышел достойный отец. Он сейчас у тети, не захотел оставаться со мной в пустом доме. Ты же знаешь, как он привязан к матери...

— Если врачи не могут поставить диагноз, всегда есть надежда, — продолжил я, поддерживаемый его улыбкой. — В наше время половина болезней имеет стрессовую природу...

— Завтра я поговорю с главным врачом. Если они не разберутся с её состоянием, я сразу перевезу её в столичную клинику. Бывают случаи, когда каждый день имеет значение.

— Правильное решение, — сказал я, плотнее устроившись в мягком объятии дивана. — Я не уверен на все сто процентов, но мой отец, по-моему, знает одного врача в частной клинике.

Имран посмотрел на меня с легким раздражением на лице. Я осознал, что выдал лишнюю информацию, хоть и с хорошими намерениями.

— У меня достаточно связей, чтобы обойтись без помощи твоего отца, малыш. Тебе лучше заботиться о своих учебных делах и думать о будущем. Ты тратишь слишком много времени на мои проблемы.

Это было несправедливо. Это была намеренная обида. Я проглотил комок в горле. Он желает причинить боль мне. Ему нужно, чтобы кто-то еще страдал рядом с ним, хоть и не так сильно. Он нуждается в этом сочувствии. Ведь эгоизм всегда может быть спасением: человек не достигает предельной черты, за которой начинается бездна, а разделяет свою ношу с близкими, делая их соучастниками своего горя, спасителями ускользающей души.

— Я просто хотел помочь, — ответил я тихим голосом, опасаясь пробудить в нем жестокость. — Ты не обязан слушать мое болтовню. В таких ситуациях я не знаю, что говорить.

Имран положил ладонь на мое колено и слабо сжал пальцы чашечки.

— В таких ситуациях просто будь... Или уходи.

Я отстранил его руку и встал.

— Тебе лучше полежать хотя бы полчаса. Я пойду на кухню. У тебя есть зеленый чай? Я приготовлю его так, как меня учила мама. Нужно как-то прийти в себя, а для этого нужны силы.

Имран послушно улегся на диване, прикрыв лицо спинкой, словно обиженный ребенок. Волна нежности охватила меня изнутри, но я контролировал себя и направился к плите.

Когда я вернулся в комнату, Имран спал, время от времени подергиваясь, как будто переживал новые испытания во сне. Я поставил поднос с чаем на письменный стол, поднял его пальто, которое он бросил в центре комнаты в порыве отчаяния, и накрыл им своего друга. Мне оставалось только уйти. Я знал, что на дверях английские замки, которые автоматически закрываются за уходящим человеком. Тихо надевая куртку, я уже собирался выскользнуть в прихожую, когда услышал его тихий голос:

— Останься. Я не хочу, чтобы ты уходил.

*****

Его рука легла на мой живот. Дыхание стало хриплым. Рядом с его хорошо тренированным торсом мое тощее и гибкое тело казалось почти детским. Я был высоким, но худощавым, с длинной загорелой шеей и плоским животом. Моя кожа была упругой и гладкой без видимых признаков полового созревания, за исключением мягкой золотистой пушинки на ногах и руках. Мне нравилась стройность моего телосложения, но девушек такие парни не привлекают. Тонкая фигура и изящные черты лица вызывали у них восхищение, но не более того. Я коротко стриг свои темно-каштановые волосы, оставлял легкую щетину (ее было так мало!), но даже это не придавало мне дополнительной мужественности. Поэтому я полностью сосредоточился на своем поведении и образе жизни, устраняя все признаки изысканности и нежности, которые присущи людям моей категории.

Имран, наоборот, любил эту двойственность в моем характере, которая возбуждала его самца, как он говорил после секса в перерывах. Я чувствовал звериный голод, который пробуждался в нем после того, как его сильные ладони проникали под мою растянутую футболку и сжимали комки влажной от желания плоти, сжимая их и болезненно защипывая. Ритуал повторялся каждый раз: один глубокий и страстный поцелуй, спонтанный массаж, укус мочки уха, и вот он уже опрокидывает меня на кровать своей разогретой грудью, как щитом, и резким движением расставляет мои ноги. Когда его пульсирующий орган проникает в мое открытое отверстие, я обхватываю его поясницу ногами, чтобы полностью ощутить боль и радость проникновения. Я слышал, что настоящий мужчина не произносит лишних звуков во время секса, но мой любовник не сдерживал стоны, вырывающиеся из его груди, когда после последнего толчка обильная струя выходит из меня. Когда он наконец успокаивается и прижимается ко мне, я прикасаюсь к его лбу, покрытому каплями пота, и целую эти уставшие темные глаза с длинными ресницами. Сейчас, когда его сердце бьется ровно, мое же готовится разорваться от излишней и подавляющей нежности, привязанной к стержню рассудка. Я запретил себе проявлять лишние эмоции. Я боялся нарушить это временное счастье требованиями и упреками. Мне хватало ума понять, в каком сложном положении передо мной этот мужчина, который каждые две недели занимается любовью с юношей почти таким же возрастом, как его собственный сын.

— Постараюсь угодить тебе, — попросил он тихим голосом, снимая мою куртку одной рукой. — Если ты уйдешь сегодня, я не смогу пережить одиночество.

Я наклонился и поцеловал его еще спящие, но теплые губы. Из него веяло знакомым теплом, моя кровь застучала быстрее, а горло пересохло. Я отодвинул ворот свитера и обнажил его выпуклый мускулистый животик, который был покрыт легкой вспотевшей пленкой. Я ласкал его пупок кончиком языка, делая быстрые круговые движения. Не знаю почему, но эта приятность доставляла ему большое удовольствие. Его животик начал двигаться также бурно, как после интенсивных пробежек. Пока я продолжал массировать его талию пальцами, я поднялся выше и увидел перед собой два прекрасных полушария груди, которые были покрыты короткими мягкими волосками. Я глубоко вдохнул аромат, который исходил от его тела, и погрузил лицо в пышную ямку между его грудями, слушая стук его сердца. Время остановилось вместе со мной.

— Не засыпай там, — выдохнул мой партнер, причесывая мне волосы на голове. — Как в последний раз, помнишь?..

Сместившись немного, я прижался губами к его большому розовому соску и начал играться с ним как ненасытный щенок, укусывая и лаская его языком так сильно, что Имран неожиданно вскрикнул и всхлипнул. Мы продолжали целоваться без передышки несколько минут. Я ласкал его грудь ртом, а он страстно трогал мои ягодицы в полусбитых трусиках и проникал указательным пальцем в мокрую дырочку.

Время текло медленно, словно песчинки на дне песочных часов. Ощущения пронизывали меня как сладкий запах сахара. Горячий рот оставлял на моей коже синяки, а зубы оставляли следы. Я изгибался, делал рывки, обвивая член мужчины вокруг своего тела. Меня подбрасывало и опускало, словно корабль на бурном море.

— Ты маленькая непослушная, — прошептал Имран, часто глотая слюну. — Ты моя прелесть! Я исполню тебя своей страстью. Желаешь? Скажи, желаешь?!!!

Я смиренно кивнула. Когда он приближался к оргазму, он всегда терял контроль и становился безудержным, отчаянно сексуальным. По опыту я знала, что нужно соглашаться со всем, что он говорит, даже если это обзывательства. В такие моменты его лицо было особенно выразительным, напряжение делало черты более резкими и радикальными. Он мог намеренно причинить боль, чтобы увидеть желаемые эмоции в моих глазах, но тут же смягчал ее долгими поцелуями на губы. В его объятиях я становилась пламенной точкой, готовой погаснуть в любую секунду.

Позже, когда он уснул у меня на груди и спрятал лицо в мое шею, я осторожно выскользнула из его объятий, торопливо оделась, будто боясь разбудить его снова, и вышла наружу в ночь.

*****

Зара ждала меня в пристройке возле Залов Изобразительного Искусства. Одетая в серый полупальто, она дрожала от холода, затянув шею в разноцветный шарф из шерсти. На фоне монументального здания музея она казалась хрупким тростником, спрятавшимся в тени каменной колоссальности. Я подбежал по ступенькам, на лице наигранная виноватость. Мы робко обнялись. Я посмотрела ей в истощенное лицо, показала пальцем на прядь волос над лбом: ее серые глаза были наполнены осенней дымкой.

— Я собиралась уйти, — прошептала она, отводя голову. — Ты не думал, что я буду звонить и узнавать твое местонахождение? Сегодня очень холодно. А я почему-то не надела пальто. Нравится тебе мое новое полупальто? Я хотела показаться перед тобой...

Я заранее предвидел ее упреки. На каждое из редких свиданий, которые мы организовывали друг для друга, я приходил с непозволительным опозданием. Подсознательно я искал отговорки для этого трудного встречаться. Мне все нравилось в ней - ее ум, манеры, независимость суждений, эстетический вкус - но, к сожалению, мое сердце молчало так же, как и моя плоть.

Ее легкое прикосновение было приятным, ее речь умиротворяла изможденную душу; целуя ее мягкие свежие губы, я испытывал нежное чувство единства с этой доброй и отзывчивой девушкой, которая так серьезно относилась ко всем моим проблемам и переживаниям. Но я осознавал насколько это обманчиво - убеждать себя и ее в том, что это любовь и что у нас есть будущее. Я думаю, она интуитивно чувствовала, что я не продвинусь дальше того состояния, в котором находимся, если меня не подтолкнуть. Но она была слишком горда, чтобы даже на мгновение подумать о таком принудительном способе воздействия на мою мужскую нерешительность. И так мы продолжали идти по проторенным тропам, утаивая основные слова, избегая грубых, но спасительных жестов. Странно, но она явно любила меня. И, как я понимаю, это было ее мучительной слабостью, единственным компромиссом с ее сильным характером.

У меня же было достаточно сил только для оттягивания неизбежного краха...

- У Радмира заглох двигатель, когда мы возвращались из загородного дома. Пришлось ждать автоэвакуатора. Я так рассердился на него... Ты знаешь его - такой нытик. Прости меня, пожалуйста...

Зара немного улыбнулась:

- Мальчишки... Вся ваша жизнь зависит от этой дряни!

— Давай согреемся в этом местном кафе. Хоть я и не знаю, что едят здесь пожилые дамы из музея, но я уверен, что мы сейчас пережуетим любую еду, лишь бы она была горячей.

Позже, провожая ее до дома, я поцеловал ее бледные губы и пожелал спокойной ночи и приятных снов. Она улыбнулась с иронией, подразумевая, что прозрел мой трусливый трюк. Ее рот улыбался, а в ее глазах тускло затухал огонек надежды.

*****

Я сидел перед телевизором, разжевывая старые печенья и безразлично нажимая кнопки на пульте. Родители уехали ... на свадьбу одного из друзей отца. На дверце холодильника висела записка-оповещение. Мне было лень разогревать ужин, который мама оставила на плите; я насыпал первые под рукой закуски в чашку и отправился в свою комнату, чтобы посмотреть старый телевизор и растянуться на жесткой кровати, которую отец купил мне в прошлом году для коррекции позвоночника.

"Я убью Жиля!" - кричал герой из французского фильма с экрана. "Он заплатит за свою подлость! Кто дал ему деньги на эту выставку?! Он украл мой успех прямо перед носом! Где этот ничтожество?!"

Я переключил канал. На ярко освещенной солнцем гоночной трассе быстро пронеслись лакированные болиды Формулы 1. Невидимый комментатор энтузиастически объяснял происходящее на ралли на немецком языке. Его голос пронзительно звучал в моей воспаленной голове, и после нескольких неудачных попыток найти что-то интересное, я выключил телевизор. Комната окутала меня темнотой. Сквозь щели жалюзей пробивался слабый свет от неоновой вывески "Аптека" на углу улицы. Я прижался в угол, завернув ноги в плед. В глухой тишине комнаты слышался только хруст печенья в моих зубах.

Я не знаю, сколько времени прошло. Кажется, я заснул. Ритмичный гул мобильного телефона проник в мое сонное сознание, словно настырный шмель ворвался в палату больницы, где все пациенты хотят только одного - уснуть, заснуть на очень долгое время. Не обращая внимания на мигающий экран, я приложил аппарат к уху.

- Марат,- донесся голос из другого конца города. - Марат, я потерял ее...

Я резко вскочил с кровати, миска грохнулась на пол и разбросала остатки сна. Голос был низким и безжизненным, самый любимый голос для меня на свете, что-то говорил, проглатывая комки невыплаканных слез. Прошла уже неделя с момента нашей последней встречи. После того как он отказался от моей помощи, я не стал звонить ему из жалости. Хладнокровно осознаю до какой степени может быть подозрительным и двусмысленным то что я буду предлагать свою помощь в этой беде, которая постигла его жену. Мне казалось, что сам мой голос сквозь динамик телефона будет отталкивающим для него, а мысль о моем присутствии рядом - неуместной. И вот теперь я осознаю до какой степени была предательская и безразличная моя безучастность.

- Где ты? - пробормотал я, прижимая трубку к уху плечом и одновременно натягивая джинсы. - Дома или в больнице?..

- Я в городе N,- шепнул ответ. - Я перевез ее в лучшую клинику. Но это не имело смысла.

Я опять опустился на кровать. Он далеко. Между нами только голосовая связь. Он не хочет разрывать ее. Почему он звонит мне? У него есть семья: родители, две сестры, младший брат... А где его сын сейчас?... Что происходит вообще?

— Как это случилось? — спросил я, задавая самый несостоятельный из вопросов.

— У нее два дня температура не снижалась, а потом началась сильная интоксикация... Ее кололи всеми возможными препаратами, понимаешь? — прошептал родственник, его голос дрожал, словно он удерживался от слез. — А затем сердце отказало... Я был там, в палате...

— Ты все видел? — прямо спросил я, теряя всякую чуткость. — Могли ее спасти?

— Нет, — после долгой паузы ответил он. — Все было предрешено. Они лишь затягивали время.

Завтра я отправлю ее обратно домой. Здесь есть такие микроавтобусы... Черные, без окон. Я договорился с водителем...

Не успел я ответить на его слова, как связь оборвалась.

Механический жестом я нащупал пульт в складках пледа. На экране старого телевизора мелькнули яркие бабочки гоночных автомобилей. Теперь все равно, лишь бы не было тишины.

*****

Это было воспоминание о весеннем полдне в одном из предгорий Восточного Эльбруса. Небо в тот апрельский день было поразительно голубым, безграничным. Молодая трава на склонах холмов пылала зеленым пламенем под лучами теплого солнца. Витал запах нагретой земли, моря вдали и горького запаха твоих влажных волос. Мы поднялись выше, в горы, где по будням не встретишь ни одной души. Прямо перед нами, на дне пропасти, возвышались расписные минереты и фабричные трубы города, словно огромные жуки, запутавшиеся в проводах трамваев и троллейбусов. А за спиной мягко блестело золотистое марево прекрасной долины с белоснежными дачными домиками. Где-то на вершинах самых высоких гор еще оставался снег, а почти незаметный голубоватый туман плавно двигался в потоке солнечных лучей.

У тебя был день отдыха. Не совсем точно, ты сам устроил его для себя. У меня закончились занятия в школе. В то время мы готовились к выпускным экзаменам, и нас отпускали пораньше. Голова, запутавшаяся от спряжений французских глаголов и изощренных цитат из классических произведений, требовала промывки свежим воздухом, загрязненные формулами глаза мечтали погрузиться в первозданную чистоту горного пейзажа. И однажды утром ты написал мне сообщение с предложением организовать небольшую поездку на Плато. В школу я прилетел на крыльях, которые растут только в семнадцать лет и потом опадают с первыми ветрами взросления. Весь учебный день я провел в нетерпении ожидания звонка, бросая проверительные взгляды в окно, за которым безучастно простирался небольшой школьный дворик под солнцем. Я не сразу разглядел твою машину, припаркованную в тени густого ивняка за решетчатым забором. Скоро ты вышел из салона, достал из заднего кармана джинсов пачку сигарет и, прислонившись к стволу дерева, закурил, подняв голову вверх.

Ты был одет в белую рубашку-поло и изношенные кроссовки, которые ты носил по вторникам на футбольных матчах. Я смотрел на тебя, такого молодого, освободившегося от тесных доспехов делового костюма. Ты был очень привлекательным тогда — несколько школьниц старших классов прошли показательный круг вокруг тебя, обнимая друг друга за плечи и громко смеясь. Ты, конечно же, заметил этот наивный трюк, и улыбка появилась на твоих губах, оставляя видимость ровного ряда зубов. Впервые для меня твоя красота не была банальной. Мое сердце задрожало, я с ненавистью уставился на преподавателя, который наставлял нас с кафедры о правилах поведения на выпускном экзамене. Когда прозвенел звонок, я, потрясенный, наложил маску дружелюбной небрежности на лицо и спокойным шагом спустился во двор через задний выход.

На вершине холма ветер нежно играл с нашими прядями волос. Ты, держа в руках большой лист фанеры, занимался приготовлением туристического мангала. Огонь не разгорался, а куски сырого мяса на шампурах привлекали ос и бурых мошек, что тебя раздражало, и ты убивал несколько полосатых охотниц. Я сидел отдельно в расстегнутой школьной рубашке и потягивался, чтобы избежать колючего репейника в форменных брюках. Мне даже не приходило в голову помочь тебе со шашлыком. Впервые ты делал что-то для меня, и я решил полностью насладиться этим.

Справляясь с углями, ты оттер пот со лба ладонью и подошел так близко ко мне, что почти прижался к моей стороне. Я загадочно разглядывал ширинку на твоих брюках, как будто боялся поднять глаза выше – к зенитному солнцу, которое игриво сияло на твоем лице. Ты сделал шаг вперед, мягко задевая меня локтем, и я ошарашенно наклонил голову, чувствуя себя маленьким и незначительным на фоне величественного горного пейзажа. Внезапно теплая рука легла на мое напряженное шею. "Ты такой хрупкий, все позвонки повыскакивали", - произнес ты сверху с добрым усмешкой. Я выпрямился, и его пальцы скользнули под воротник моей рубашки. Поглаживая мои плечи крепкими длинными пальцами, он опустился передо мной на корточки, заглянул в глаза и легонько боднул меня, спрятав лицо в моих взъерошенных волосах. Я окаменел от неожиданности. Раньше ты никогда не проявлял ко мне такой явной нежности, ограничиваясь только дружескими пощечинами или приятельскими толчками в бок. Я не двигался,... слушая беспорядочные пульсации своего радостного сердца. Вскоре он отстранился, проведя легкой щетиной по моей небритой щеке. Я приоткрыл губы, в надежде на поцелуй, но ты быстро поднялся и коротко покашлял, вернувшись к запекающемуся мясу. Все стало на свои места.

Позднее, я аккуратно пережевывал твердые кусочки шашлыка, и рассказывал тебе о своих школьных делах, о планах моих родителей по поводу меня (так как собственных планов у меня не было), о новом японском компьютере, который подарят мне по окончании школы. Ты внимательно слушал, время от времени задавая вопросы. Я старался словить твой взгляд, но всюду находил холодный профиль, направленный в другую сторону. Тебе всегда было не до того, чтобы вникать в мои разговоры, которые ты возможно считал наивными и не имеющими отношения к реальности. Я замолчал, задумался и проткнул кончиком ботинка жирную дернину на пружинке, снял с плеча неповоротливого жука и отряхнул его лапки от клочков хлопка рубашки.

Когда я обернулся, то увидел тебя уже лежащего на траве со сложенными за головой руками, а янтарные лучи солнца усыпали твое смелое лицо, скрывая виски и щеки. Я не знал, что сказать, мне было также трудно смотреть на тебя. Не зная, чем себя занять, я принялся собирать шампуры, которые разбросаны рядом с мангалом. Из багажника машины доставил пластиковую бутылку с водой, налил третью ее часть на горячие угли, а потом немного выпил из горлышка и омыл руки и обувь остатками жидкости. «Сберегай воду», послышался голос за моей спиной, и когда я повернулся, столкнулся со спотыкающимся взглядом полным иронии». Я бросил пустую бутылку на свое место и забрался на заднее сиденье автомобиля, мечтая побыстрее оказаться за письменным столом в своей уютной комнате. Там я мог бы наконец-то отделиться от тяжелых мыслей и возбужденных эмоций. Прогулка испортилась. Ты, не в силах побороть свой мрачный характер, постоянно отравлял даже этот особенный для меня день. Ты выделял каждую порцию своего внимания, боясь случайно поддержать мои тлеющие чувства и возродить их. Мое интуитивное сердце всегда чутко и проницательно расшифровывает все твои уловки, так как оно видит реальность с большим опережением разума.

В солнечном салоне распространялся запах сигарет, фиалкового освежителя и горячей резины. Я расслабился на мягкой велюровой обивке, беззастенчиво вытянув ноги на верхнюю часть водительского кресла. В этот момент я был готов использовать свои пятки, чтобы шутку о твоей упрямой кавказской натуре.

Однако как только открылась противоположная дверца, я трусливо приподнялся, сжимая колени под подбородок и притворяясь спящим. Сквозь полузакрытые ресницы я видел, как ты склонился надо мной, внимательно изучая мое лицо через черные брови. Улыбка поиграла на твоих губах, которые держали окурок. Теплые пальцы легли на пуговицы моей рубашки, разделяющие ткань и кожу, потом они ласкали полукруглости напряженной груди и застывали на возбужденных сосках. Я перевернулся на спину, чтобы облегчить тебе доступ. Ты снял мою рубашку, оставив гладкий и плоский живот, и, громко вдохнув, уткнулся в мою нежную кожу своим жадным ртом, царапая щетиной подбородок и щеки. Это было нестерпимо приятно: я выпрямился, обхватив бедрами твою напряженную спину. Ты двигался выше, укусывая каждую часть тела на своем пути, а твой язык неумолимо приближался к самой чувствительной точке возле моей шеи. Стимуляция этого места вызывала во мне подростковое возбуждение такой силы, которую нельзя испытать в другом возрасте. Вместе с желанием начал пробуждаться протест.

Мое разумное "Я" требовало бунта и радикального отказа давать то, что ты так уверенно получаешь от меня по своей прихоти. Я понимал, что даже сейчас мое желание не имеет значения: ты берешь меня не по любви, не для того, чтобы поделиться со мной теплом, а только потому, что это удовлетворяет тебя сексуально. Я вытянул руки вперед и попытался освободиться от твоих объятий, используя локти и колени, но ты воспринял мой маневр как игру и присел сверху на меня, быстро спускаясь по джинсам. Когда горячий и возбужденный ствол прикоснулся к моим губам так близко, что я ощущал его запах, отказываться было бессмысленно. Я все же сжимал зубы некоторое время и с удовольствием наблюдал, как напрягается твой лоб под шапкой черных волос. Ты проводил головкой по моим щекам с легким пушком и уже начинал терять контроль. Я ощущал скользкий след на своей коже, оставленный твоим возбужденным членом. "Сделай ему минет", — прошептал ты хриплым голосом. — "Милый, возьми его в ротик!" И я, погруженный в пошлость, возбуждался от твоей неприличности, готовый совершить любые подлости для твоего удовольствия.

Ты нежно гладишь мои перекошенные пряди волос сильными руками, поднимая свою красивую голову, словно у рыцаря. А я постепенно проглатываю ощущение твоего высохшего семени, одна капля за другой. Я снова потерпел поражение: это торжественно объявилось с помощью твоих грубых звуков из глубины живота. Золотой день исчез за тонированными стеклами автомобиля: кривые горные хребты покрылись сероватым покровом, а яркая зелень холма превратилась вечерней шелестящей листвой.

*****

Я держу твою ладонь двумя своими. В полумраке моей комнаты видна разобранная кровать, прикроватная тумбочка с корзиной фруктов и твоими сигаретами. Ты сидишь на краю кровати, не снимая пальто. Твое лицо скрыто: голова опущена, черные волосы закрывают глаза как перепуганное крыло галки. Сегодня уже четвертый день после похорон твоей жены. Ты позвонил внезапно: я собирался лечь спать, поэтому встретил тебя в пижаме, забыв, что она мне давно не подходит и должна быть стыдно выглядеть в ней. Ты прошел мимо меня без слов, пнув на своем пути баскетбольный мяч. Он отлетел в угол и громко опрокинул египетскую вазу на пол, которая разбилась надвое. Мне повезло, что родителей не было дома: моя мать всегда делает шум из-за любого ущерба. Я пренебрег этим небольшим инцидентом, прошел мимо тебя и сел на подоконник, широко открыв окно.

— Извини, — проговорил ты рассеянно, садясь на кровать. — У тебя всегда такой беспорядок...

Я выглянул на улицу. Старое каштановое дерево с массивными ветвями до самой крыши нашего жилого дома было полностью окутано сумрачными вечерними тенями. Белые скамейки у его корней казались игрушечной мебелью, брошенной небрежно маленькими девочками. Вдруг мне сильно захотелось оказаться там внизу, чтобы задеть своей спиной ребристые выступы их деревянных спинок, пропитанные запахом угасшего солнца.

— Если ты утомился, отдохни, — я бросил тебе без оборота головы. — Мои будут отсутствовать некоторое время.

Ты не ответил, не изменил положение. Казалось, что ты не осознаешь своего местоположения. Никогда раньше ты не приходил ко мне без предупреждения, соблюдая чрезмерную осторожность даже в мелочах.

Я спустился с окна и плотно закрыл ставни. Располагаться на кровати рядом с тобой показалось неуместным, поэтому я разложился на диване возле твоих печальных ног. Тебя было почти невозможно разглядеть в густой темноте, но я чувствовал жаркий запах от ладоней, шеи и губ. Ты слегка передвинул ногу и случайно задел меня, ставя стопу на мою грудь и умышленно давя на область сердца. Я вывернулся и ударил пяткой по твоему коленному суставу, а ты охнул и ругнулся в мой адрес. Затем ты схватил меня с ковра, поднял, как щенка, прямо к своему лицу и с недобрым взглядом прошептал:

— Она ушла, слышишь? Не об этом ли ты мечтал, маленький ублюдок?

Я молчал, прикрывая глаза веками, чтобы не видеть этих ... страшных огоньков в его зрачках. Прежде чем я успел прийти в себя, он резко прижал меня к себе и с некоторой отвращением всунул свои губы в мой изумленный рот. Его горьковатый язык игрался со мной насыщенно, его глаза загорались животной похотью, а его замечательные бронзовые руки ласково скользили под пижамой, подчиняя мое бунтующее "Я". Я целовал его мягкие дымящиеся губы и с растущей болью в сердце обнимал своими руками его сильную шею, которая так эластично выгибалась из-под черного свитера.

— Только ты остался. А зачем ты мне нужен, скажи... Куда я отправлю тебя, малыш? — Твои бессвязные слова заменились глухими вздохами, когда мои опухшие губы коснулись наполненного кровью члена, который поднялся из области густых волос.

Я знаю, что ты ненавидел меня в этот момент. Я знаю, что и я ненавидел тебя еще больше – за свою слабость, за животную страсть, за неуместное желание... Ты здесь, сжатый от боли уголком клетки, пленник своих противоречий и желаний. И я только утягиваю тебя в трясину своей безумной любви вместо того чтобы освободить от сомнений и долгой связи.

— Ты останешься на ночь? Ты никогда раньше не оставался со мной на ночь — мысли запутались в моей голове под влиянием растущего желания. — Родители уйдут на работу с самого утра и даже не узнают, что кто-то был здесь. Я запру дверь...

— Нет, — прошептал ты, сильно сжимая мою голову пальцами. — Нееет...

— Пожалуйста, Имран... Я не хочу отпускать тебя ночью. Тебе нечего делать одному дома сейчас.

— Я сказал, — твой голос стал почти жестким. — Сейчас я кончу в твой сладкий ротик, уложу тебя в кроватку и уйду. Я не хочу запутывать тебя в свои проблемы. Еще нет. Я найду выход, братишка. Дай мне только немного времени. Немного времени... Вот так! Глубже! Принимай его полностью, малышка, заглатывай его до конца!... Хорошо! Хо-ро-шоооо!

Моя челюсть ослабла от фаллического нападения и перестала произносить слова, поэтому я молча принимал твои слова и глотал горячую и пряную жидкость, которая шла в рот. Ты дышал глубоко, стискивая нежную кожу на моей шее болью. Затем ты осторожно поднял меня и перенес в постель. Мы легли вместе: я полураздетый, в своей разваливающейся пижаме для подростков, а ты все такой же, в пальто. Твое неровное дыхание, звучащее возле моего уха, было колыбельной, самой прекрасной на этой умирающей земле. Устав от всего, я провалился в тяжелый полусон. В нем отдельные фрагменты представляли себя – беспокойное зимнее море, заполненное голодными серыми чайками. Я видел себя идущим от одного неосветительного фонаря к другому уже как взрослый, полный незаживших ран и горьких потерь, одетый в черное одинокое пальто – твое пальто... Не твое ли дыхание стало шумом прибоя рядом со мной в этом странном сне? Куда я иду в этом сне? Что за сверкающая даль за расплывчатым январским туманом меня привлекает? Ответ пришел не сразу. Болезненный и прекрасный ответ. Это весна на склонах Эльбруса, всегда молодая и вечная, звучащая одновременно с древностью! И этот сладковато-душный аромат, который окутывает низ живота блаженством – он кажется знакомым... Так пахли твои губы в тот незабываемый майский вечер, когда ты по-настоящему поцеловал меня в тени кустов шиповника на пригорке. Сейчас я понял этот аромат, он ведет меня от холода к яркому солнцу весны, обратно к юности. Аромат гниющих эдельвейсов...

Внезапный укол в грудь резко разбудил меня. Я быстро повернул голову, пытаясь справиться со страхом, который захлестывал мое сознание. Увидев, как твоя спина перекинулась через подоконник и исчезла в темную ночь, я не произнес ни звука, не попытался спасти тебя. Мое сердце остановилось раньше, чем твое тело достигло земли и ты медленно опускался к белым скамейкам под гигантским деревом. Я поймал тебя в своих руках прощальной молитвы. Теперь я остаюсь здесь или где-то еще, на вершине облачного пика, всегда будучи полным отражением тебя - одинокий младший брат, живущий в тени креста.

Март 2011 года.