Нам так не жить

ГЛАВА ПЕРВАЯ. АЛИНКА И ЕГОРОВЫ

Мечты иногда сбываются, если очень сильно захотеть.

Но обычно сбываются через задницу. Не так, как мечталось. Ждешь, например, принца на белом коне, который увезет тебя из замка дракона, а принц приезжает, трахает тебя в рот и в задницу, платит твоему дракону сорок евро за услуги и уезжает на своем коне, оставив на память только потертую промежность.

На этот раз был не принц на коне, а какой-то Шрек верхом на своем друге-ослике. Поцарапанный, явно прокатный RAV4, и дедушка — наверняка, сорока лет, а может там и все сорок два. Шрек долго пялился на Алину и копошился внутри тачки — деньги, что ли, пересчитывал? Потом решился.

— Камон, — сказал мужик из машины. — Иди сюда.

«Русский», — подумала Алина и подошла к машине, виляя задницей в короткой юбке. Оперлась на стойку двери джипа. За русский язык могли больше заплатить. А могли не заплатить вообще, да еще и по морде дать, в добрый путь. Тут уж как повезет.

— Хау мач, киця?

— Смотря, что делать. Минет — пятьдесят ойро, классика будет...

— Садись, — сказал мужик, утвердительно кивнув головой. — Минет. За пятьдесят. Устраивает

Тут бы и испугаться Алине, если человек, говорящий на русском, не торгуясь, соглашается сразу, даже если ему явно десятку сверху накатывают. Но датчики сигнал не подали, и острый носик с легкой горбинкой ничего не почуял. Эх, Алинка, Алинка, дурная ты голова...

Алина уселась в машину, спрятав длинные ноги под торпеду, и уставилась на клиента.

— Как тебя зовут? — спросил Шрек.

— Как хочешь, — ответила Алина, — Марго, например. Ну? Расстегнуть тебе?

— Что «ну»? — сказал клиент. — Через двести метров заезд за заправкой. Там и отсосешь. Не на дороге же строчить, чтобы немцы из транзитных фур пялились.

— Нет, так не пойдет, — сказала Алина, высматривая через окно Михася. — Мне отъезжать нельзя.

Шрек щелкнул блокировкой дверей и тронул машину вперед. Алина напряглась.

— Я спросил, как тебя зовут. Когда я спрашиваю, положено отвечать. Не «например», а фамилия-имя-отчество.

«Полиция», — подумала в панике Алина: «Где же этот сраный Михась, когда он нужен? А если полиция — то почему тогда по-русски спрашивает?»

— Документы есть? — спросил огр за рулем.

— Нет. Съездить за ними надо. Или сейчас я другу позвоню, он подвезет. — Алина улыбнулась и полезла в сумочку за телефоном. Странный клиент ловко и точно цапнул ее за запястье.

— Сиди, не дергайся. Потом позвонишь, когда я разрешу. Пастух твой где?

Алина сама хотела бы знать, где ее «пастух», бросая взгляды по сторонам. Небось, опять «отошел» в сопли, закатав левый рукав и уткнувшись лбом в руль. Шрек вздохнул, достал из кармана какую-то бумажку, протертую на сгибах, развернул ее и ткнул в лицо Алине.

— Это ты? Только не ври.

Алина всмотрелась в затертый черно-белый принт, и задохнулась.

«Пропал человек. Двенадцатого марта ушла из дома... « Когда оно уже было — это двенадцатое проклятое марта? Сколько лет назад? Когда была эта коричневая курточка и светлые брючки? В какой жизни? Только сейчас она поняла, что вляпалась во что-то страшное и необратимое. Такое, которое бывает у нормальных людей только раз в жизни, а ей, почему-то, достается постоянно.

— Ага. Я понял, — отметил Шрек, гладя на Алину, — Значит, мы по адресу заехали, Марго Игоревна Селифанова. Тогда я тебя Алиной буду звать, раз ты говоришь «как угодно».

— Вы из полиции? — пролепетала девушка.

— Я из бандиции, — сказал жуткий клиент. — Полиция не при делах, а милиция наша уже на месте, дожидается. Откинь сидение, там внизу рычажок, ложись так, чтобы не было тебя видно снаружи, и лежи тихо. Да, бери теперь телефон и звони своему «другу». Нет времени его ждать. Скажи что у тебя проблемы, пусть срочно подъедет. Давай, ты же сама хотела позвонить. Лишнего только не пизди. Скажи, полицай тебя трясет. Новенький.

Алина набрала номер, сказала Михасю несколько слов, и протянула дешевую трубку страшноватому Шреку.

— Говорит, вам дать...

— Скажи, что пан полициант не хце по телефону пиздеть. Пусть сам сюда едет разбираться.

***

На дороге несколько раз грохнуло, очень знакомо и страшно. Потом еще и еще. Затем задняя дверь машины открылась, и в нее просунулась голова симпатичной женщины с короткой стрижкой. Женщина наклонилась над лежащей на откинутом сидении полумертвой от страха Алиной.

— Ого, вы тут развалились, как на пляже. Не пролезть. Егоров, держи пистолет, я с другой стороны сяду. За ствол только не бери, горячий. Слушай, черт знает с чем работать приходится. Я больше из такого говна стрелять не буду. Ты бы еще рогатку мне дал. Давай в другой раз свое возить? На чем мы экономим, Егоров?

Женщина передала пистолет Шреку, который тут же его куда-то убрал, обошла машину, села с левой стороны на заднее сидение и сказала: «Все, поехали!»

— Вы убили его? — не веря происходящему, спросила Алина

— Кого убила? — удивилась женщина? — Этого? Зачем? К рулю пристегнула, колеса продырявила, и телефон с ключами отобрала. Еще двери заблокировала, пусть отдыхает. Ты что, испугался, рыжик? Ну, иди сюда, белочка, не бойся.

Женщина светло и ясно улыбнулась, показав симпатичные ямочки на щеках, и Алина поняла, что заднее сидение джипа — единственное безопасное место в мире. Где ей если что-то и будет угрожать, то только не от этой брюнетки, маленькой, ладной и доброй, с круглыми коленками, обтянутыми летними джинсиками, Доброй женщины, которая прострелила все колеса сукину сыну Михасю, все его чертовы колеса, и пристегнула его к рулю в собственной машине.

И с нехорошим пистолетом, который она спокойно отдает своему Шреку. У нее таких пистолетов дома, наверное, целый гардероб. Как в магазине. Рядом с туфлями лежат, подобранные по цвету. Лучше бы, конечно, она Михасю голову прострелила, или подожгла машину с этим ублюдком внутри, на прощание, но и за пробитые колеса спасибо.

Светя в лобовое стекло трусами из-под задранной короткой юбки, и всхлипывая, Алина полезла на четвереньках на заднее сиденье, самое безопасное в этом мире место.

— Да сиди уже ровно, — раздраженно сказал Шрек, крутя руль. — Или скажи, я остановлюсь, сиденье поднимешь, пересядешь. Чего ты тут ползаешь, как таракан по умывальнику?

— Не рычи, Егоров, — строго сказала женщина, обнимая трясущуюся Алину. — Не пугай мне ребенка. Вообще уже озверел. За дорогой следи.

— Куда вы меня везете? — спросила Алина.

— Сначала в Познань, — ответила женщина. — Там мы тебя отщелкаем.

— А?... — опешила Алина. — В каком смысле?

— В прямом, — сказал Шрек. — Есть тихая точка, надежное место, со всем необходимым оборудованием. Мы там тебя отщелкаем. И никто о тебе больше не узнает, никто тебя не найдет. Одной шлюхой больше на трассе, одной меньше — кто тебя, придорожную блядь, искать будет?

Алине стало плохо, и она чуть не описялась от ужаса.

— Егоров, за речью следи, — строго сказала добрая женщина, и погладила Алинку по рыжим кудряшкам, — Фотографии твои, белочка, отщелкаем. Вклеим в бланки паспортов. Потом нашу машину заберем, и домой поедем. А твои мудаки тебя не найдут, тут Егоров прав. Завтра вечером будешь дома.

— Почему? — сказал пересохшими губами Алина, пытаясь одним словом спросить обо всем.

— Потому что Егоров когда-то обещал тебя найти и вернуть домой, а он упрямый как баран.

— Око за око, зуб за зуб, — непонятно отозвался Шрек за рулем. — Жизнь за жизнь. Так и разойдемся.

Алина испугалась непонятного, заревела и уткнулась доброй женщине в блузку.

— Ну-ну, — сказала женщина, — Вот еще, разнюнилась. Ты есть хочешь, кстати, рыжулечка? У меня бутерброды есть. Егоров, пакет с едой дай, и салфетки из бардачка достань, у нас тушь уже за майку течет...

***

Чудес не бывает.

И дома у Алины больше не было. Дверь открыл какой-то небритый джамшуд в шортах,... спросил: «Чиво нада?», а после первого же вопроса Егорова попытался захлопнуть дверь. Егоров был готов к такому развитию событий, и дверь захлопнула джамшуда в обратную сторону первой. Обитатель квартиры оказался на кухне, распластавшись на линолеуме и прижимая к груди сломанное запястье.

— Я тебе не рекламный агент на побегушках, абдулла, — сказал Егоров, ставя чайник на плиту и щелкая зажигалкой. — Чтобы ты дверь передо мной захлопывал. Ты еще раз дверь захлопни, я тебе челюсти так захлопну, что питаться ты будешь исключительно внутривенно глюкозой. Где бабка? И не петляй мне тут, щас чайник вскипит, попьешь прямо из носика.

— Какой бабка? — окровавленным ртом спросил поселенец.

— Подожди, Егоров, не нервничай, — сказала Егорова-Егорова, присаживаясь на корточки перед потерпевшим. — Я с ним сама поговорю. Слушай, человек. Где женщина? Которая хозяйка помещения? Селифанова ее фамилия. Вот ее внучка родная стоит, она домой приехала. В колледже училась за границей, теперь вернулась. Что ты тут вообще делаешь, в чужой квартире?

— Купил.

— У кого?

— Не знаю.

Егорова-Егорова вздохнула и поднялась над покалеченным самозванцем.

— А ты мутный, однако... Ладно, идем документы на квартиру смотреть. Егоров, ты чайник пока не снимай с плиты. Пригодится. Если будешь чай делать — мне без сахара. Только чашки хорошо помой. Рыжбанчик, ты не волнуйся. — Алина покорно кивнула. — Сейчас мы во всем разберемся. Все будет хорошо, белочка.

***

Из комнаты грохнул падающий сервант, затем раздался вопль. Потом еще что-то загремело и покатилось, как будто Буратино закатывали в ковер, предварительно обломав ему нос для удобства кантования. Егоров посмотрел на Алину и пожал плечами, разливая кипяток по чашкам.

Алина поежилась.

На кухню зашла Егорова-Егорова, злая и озабоченная, без своих ямочек на щеках. Сняла с руки кастет, подаренный Егоровым на день свадьбы. Затем опомнилась, мягко улыбнулась Алине.

— Сложно все, Егоров. Третья-четвертая перепродажа. Бабка уже усопла. Три года как. Доказать что-то будет трудно, у Алинки документов нет, вообще никаких, кроме наших картонок. Откуда знать, что это она — Селифанова Алина Игоревна? Тем более что она теперь не Селифанова, а Кудрикова. Новый фальшак делать? Так это тебе не границу разово переехать, документы будут серьезно смотреть. Или честно решать? Тогда уголовное дело надо открывать. Со всем вытекающим. Столько же еще времени пройдет.

Егоров тяжко задумался.

— Может его — того? — спросил по размышлении Егоров. — А там решим... Сейчас он все, что надо, подпишет чайник уже вскипел...

— Ну и что? — резонно ответила Таня. — Завтра весь его аул здесь будет, вступать в наследство приедет. Ты предлагаешь третью мировую развязать? Из-за двухкомнатки в Железнодорожном районе?

— Можно я пока у вас поживу? — робко спросила Алина. — Или рядом хотя бы? Я печатать умею, или диспетчером на телефоне могу. Я языки знаю. Мне только на первое время... Я могу в машине спать.

— Нет, — не раздумывая, ответил Егоров. — Нельзя. Никак.

Егорова-Егорова нехорошо прищурилась и надела кастет обратно. Хороший, кстати, кастет. Свадебный. Тяжелая платина с пробой 900, с иридием в лигатуре. Четыре камушка по одному карату — не ради понтов, а ради красоты и блеска. И гравировка на упоре: «Тебе, с любовью и нежностью».

Егоров только вздохнул, предчувствуя грядущие проблемы.

***

Проблемы нагрянули уже на следующий день. Дождавшись, пока Егорова-Егорова ускачет по своим делам, Алинка подошла к Егорову, курившему на застекленном балконе, встала перед ним на колени, и аккуратно расстегнула ремень штанов, опасливо позыркивая снизу.

Трудно сказать — что ею двигало. Привычка трахаться в любом месте, где скажут, попытка таким способом выразить свою признательность, рассчитаться за кров и защиту, или просто симпатия к этому Шреку, который оказался вовсе не злым огром, а просто Егоровым, хотя и злобным.

Егоров вздохнул, отстранил ее голову от ширинки, и сам вытащил полностью ремень из штанов.

— Идем в комнату, — сказал Егоров. — Не здесь же. Вон, соседи из дома напротив смотрят.

Алинка понимающе кивнула и потопала в спальню, стаскивая на ходу майку через голову. В спальне она остановилась, обернулась и вопросительно посмотрела на Егорова.

— Трусы снимай и задом поворачивайся, — добрым голосом сказал Егоров

Девчонка тут же стащила с себя трусики, полезла на коленках на кровать, которая, наконец–то, появилась в доме Егоровых, сменив мохнатое лежбище на полу. Уперлась в постель коленями и головой. Руками развела полупопки и призывно подвигала угощением. Егоров оглядел пейзаж — крепкие ягодицы, скорее мальчуковые, чем женские, рыжеватый пух на лобке, разведенная пальчиками небольшая щелка, поблескивающая по краям какой-то смазкой — значит, перформанс явно не был импровизацией, а готовился заранее. Егоров одобрительно хмыкнул, взмахнул ремнем и хлестко вытянул Алинку по дивному пейзажу.

— А-а-а! — заорала Алинка не столько от боли, сколько от неожиданности, и чуть не перепрыгнула кровать, пробежав по ней на четвереньках, кубарем свалившись за край.

— Ты что, дурак? — плаксиво спросила Алинка, выглядывая из–за другой стороны кровати как из окопа. — Ты если хочешь садо–мазо или спанкинг, значит надо сказать сначала. Так не делается. Я чуть язык себе с перепугу не откусила, извращенец...

Егоров сложил ремень вдвое, пощелкал им, разводя руки, и максимально доступно объяснил про извращенцев, спанкинг, садо–мазо, малолетних блядей, про порядки, заведенные в его доме, и еще много всего разного, интересного и познавательного. Алинка только обижено хлюпала носом из-за кровати. Егорову внезапно стало ее жалко.

— Ты все поняла?..

— Поняла, — всхлипнула Алинка. — Ты только тете Тане ничего не говори, а то я не знаю, что с собой сделаю.

— Не скажу. Слово даю. Что, все, мир? Давай лапу.

Старый бандит и малолетняя проститутка протянули друг другу руки через широкое супружеское ложе, и закрепили дипломатическое соглашение рукопожатием. Алинка внезапно заревела и ткнулась мордашкой в постель.

— Ну, все, все, — сказал смущенный Егоров, вдевая ремень в брюки. — Иди сюда. Только трусы надень сначала.

Алинка, втягивая сопли, с опаской вылезла из своего убежища, цапнула трусы с пола, поспешно натянула их, два раза промахнувшись ногой мимо проема, и, сообразив, что Егоров больше не собирается чинить правеж, присела с ним рядом на кровати.

— Ты хоть в школу ходила? — спросил Егоров.

— Конечно. До шестого класса.

— Понятно. Дети подземелья. Маугли. Буратино с сиськами.

— Ничего не с сиськами, — обиделась Алина. — То есть с сиськами, но не Буратино. Я русский знаю, украинский, польский, сербский, хорватский и македонский. — Алинка загибала пальцы.

— Так это почти один и тот же язык, — хмыкнул Егоров. — Тоже мне, ломоносов нашелся.

— Ничего не один! А тогда еще немецкий, турецкий нормально, немножко итальянский с румынским и по-арабски чуть-чуть могу. Знаешь, как будет по-арабски «сосать хуй»? Или как «садись жопой»? Ну не точно по буквам, но по смыслу?

— Арабский-то откуда? — поразился Егоров.

— Была возможность, — Алинка помрачнела.

Егоров вздохнул, обнял девчонку за плечи и прижал к себе.

— Ничего. Мы все исправим. Мы все устроим. Ты не переживай, рыжая.

На этот раз грядущие проблемы изощренным чутьем проститутки заподозрила Алинка.

***

Как в воду смотрела. На следующий день проблемы пришли в виде репетитора. А еще через неделю ей захотелось назад, к сукину сыну Михасю, побоям, и оральному сексу на обочине.

Единственным светлым пятном в беспросветном ужасе бытия была тетя Таня, которая водила ее в бассейн и солярий, а по четвергам в тир, где Алинка заработала синяк на плече от прыгающего в руках автомата, и фингал под глазом, от тяжелого пистолета.

Тетя Таня, которая вычесывала ей рыжие кудряшки и красила ногти под настольной лампой, рассказывая о том, что маской можно пересушить лицо, а выходить из захвата кисти надо движением в сторону основания большого пальца противника. Что удар по печени хорош, но больше подходит массивным мужчинам, тем более с левой руки, а женщине лучше избегать возможности захвата, и что вот этот сладкий запах тебе не подходит, моя рыжулечка, потому что это уже совсем медовый петушок на палочке получается...

Но тетя Таня существовала только вечером и по выходным, а все остальное время было «чортишо с бантиком», как говорила покойная Алинкина бабушка.

Шло время. Снег выпал, полежал и растаял, и стало видно — кто где срал зимой.

Алинка иногда выходила покурить во двор, какие-то малолетние придурки на велосипедах подъезжали к ней знакомиться, но уже на другой день забывали — как ее зовут. А когда подъехали знакомиться придурки постарше, приглашая прокатиться на «чотка-чо-читверочке чикавозе», с балкона свистнул Егоров, показывая придуркам легко узнаваемый в закатном солнце, и растиражированный в масс-медиа силуэт «калашникова».

Придурки забились в «чикавоз», в панике помяли ограду дворового газона и унеслись, оставив на асфальте обломки пластиковой красоты, облеплявшей их машину.

Алинке хотелось на свободу. Алинке было одиноко.

Однако было поздно, Егоровская ловушка с лязгом захлопнулась. Из огня, как говорится, да в полымя. Вот так и сбываются мечты — через задницу.

— Все, — сказала Егорова-Егорова. — Конец учебного года. Едем на море. Лето в разгаре.

***

Алинка сидела на высоком барном стуле, свесив крепкую молодежную попу в символических стрингах по ту сторону стула, и тянула что–то разноцветное через соломинку. Вокруг нее сгрудилось трое молодых да чернявых, в мокрых шортах до колен. Четвертый, подмигивая друзьям, пытался снять из-за спины Алины расчудесную попу на мобильный телефон.

Егоров рассердился и двинулся к барной стойке. «Дети наше наказанье, дали им образованье», — подумал рассерженный Егоров: «... Без них, понимаешь, ужасно скушно... а с ними хуй ты отдохнешь нормально».

— Курлы-мурлы? — спросил полиглот Егоров у парней, подходя к бару. — И хули мы тут топчемся, ай? Балканские войны забыли? Так я щас напомню.

Ребята напряглись, переглянулись, переместились и собрались вокруг Егорова, распределяя места. Егоров улыбнулся. Такое он любил всей своей черной душой.

— Что такой? — спросил один из парней, судя по цветной татуировке, вожак стаи. — Твоя «наташа»? — остальные заржали.

— Что такое, дядь Петя, — обижено отозвалась эхом Алинка. — Это же безалкогольный!

— Не «что такой», а «что такое», абдулла, — ответил цветному Егоров, начисто игнорируя Алину. — И не «что такое», а «все, мы поняли, уже убегаем нахуй». Чо вы вокруг моей дочки крутитесь? Гюзель, понимаешь, курлы-мурлы? Шестнадцать лет. Тебе еще раз щит к вратам Константинополя прибить, по ебальнику?

— О, дощька! Хай, — цветной вожак издевательски протянул руку

— В жопу себе запхай, — сказал непримиримый Егоров, и переступил ногами по деревянному помосту. Двое были мертвыми, примерно, с дошкольного возраста, такие только ойкают и закрывают глаза, когда их пиздят, третий был и так, и сяк, а четвертый был дурак — татуированный, единственный самец в стае пляжных пидарасов, точно и бездарно встал под залп торпедного аппарата.

Бармен поспешно подошел к точке зреющего конфликта, что–то сказал по-турецки парням, поминая Керима и Гуссейна. Парни погрустнели, и отошли от стойки.

— Дядь Петь, ну какого... в смысле — зачем? — обиженно проныла Алинка, провожая взглядом парней. — Нормальные же ребята, у них скутер есть...

— А ну-ка, дай сюда свой безалкогольный, — Егоров отобрал стакан и потянул из трубочки. — Ну, да, лед безалкогольный. Ей, повар! Еще раз ей нальешь бухло... Алинка, помнишь, о чем мы договаривались, когда ехали?

— Дядь Петь...

— Я тебе не «дядь»! Сама вчера орала, что: «Ты мне не отец!», и что приказывать я тебе не могу, только деньги давать должен. Чего это вдруг я тебе «дядей» стал? — Егоров вздохнул. — Алинка, еще полтора года, и делай что хочешь. А пока слушайся папу-маму. Ты что, скутер не видела? Так ты же утопишься на нем.

Алинка угрюмо смотрела мимо Егорова.

— Не утоплюсь.

— Я бы поспорил на деньги, но когда ты утопишься — с кого мне спрашивать? Слушай, покатаю я тебя на скутере. Не надо чудить. Все, идем на базу.

И пошли они к своим шезлонгам по пляжу, вытаскивая из песка ноги, — Егоров, передвигая свои расплющенные снегоходы, и рыжая кудрявая Алинка, точеные загорелые ступняшечки со светлыми полосками от шлепанцев, зарываясь ими в песок чуть ли не по щиколотки.

«Как дальше быть»? — сумрачно размышлял Егоров. Малолетняя и заслуженная проститутка, для которой трахнуться — как чихнуть. Тем более, если не поджопниками на работу выгоняют, а просто хорошие ребята, у которых есть скутер...

Педагог Макаренко в данном случае говорил, что дело дохлое. Если только повезет. Егорову не везло. Воспитатель был из Егорова, как из говна пуля. Внезапно оказавшись в роли отца почти взрослого, распутного и легкомысленного создания, Егоров осознавал свое педагогическое бессилие. Дети — они же как вес в качалке, к ним надо постепенно привыкать. Начинать тренироваться, пока они еще в пеленки ссутся, а к шестнадцати с половиной годам уже выходишь на профессиональный уровень.

«Вон, как крутит жопой», — мрачно думал Егоров, шагая за Алинкой: «Зачем так жопой крутить? Она что, без этого ходить не может? Просто ноги переставляй, и двигайся в нужном направлении... « — Егорова душила банальная родительская ревность, когда весь мир только и замышляет — как бы трахнуть твою личную собственность.

А что делать? Не ходить же за ней с шотганом. Егорову-Егорову звать надо.

Увы, Егорова-Егорова обладала чудесной властью над дурным дитем только в пределах своей прямой видимости.

Егоров с Алинкой, обошли чужие шезлонги, выходя к своему.

И Егоров остолбенел. Те же четверо парней сидели на песке вокруг Егоровой-Егоровой, и что-то рассказывали ей по очереди, размахивая руками. Егорова-Егорова внимательно читала электронную книжку, делая вид, что ничего не слышит. Парни старались, как могли, потом один из них присел на топчан, рядом с попкой Егоровой-Егоровой, и положил ей на задницу руку. Егорова-Егорова задумчиво закрыла е-бук и положила его на лежак

— Ну не еб ли твою мать? — спросил ошеломленный Егоров, — Извини, Алинка, вырвалось. Они ее что, тоже скутером соблазняют? А ну, идем...

— Щто, апять дощька? — удивленно спросил у Егорова вожак стаи, снимая руку с ягодиц Егоровской жены.

Егоров зарычал и двинулся вперед, как товарный состав под горку.

Егорова-Егорова внезапно пришла в движение, приподнялась на лежаке, выбросила ноги на песок, ловко ухватила руку парня, передавила кусачками пальцев за запястьем, беря на болевой прием, и уткнула лицом в песок.

Парень взвыл.

— Я мамащька, — сказала Егорова–Егорова, — Дощька моя вон стоит, мудила. Егоров, ты тех двоих бери, Алинка, смотри, чтобы тот, который в розовых кроксах не убежал, пока я этого покалечу. Или просто в сторонке постой, чтобы он тебе сдуру синяков не наставил. Я его потом подберу.

— Ни нада, — сказал цветной из-под песка. — Керима знаем. Гуссейна уважаем. Пусти, пожалуйста. Все, мы уходим уже

— Я как чувствовал, — сказал злобный Егоров жене и сплюнул на песок. — Надо было в Коблево ехать отдыхать. У Васьки там тетка с дачей... — и оскеся.

***

Поссорился Егоров с Васей еще в июне. На ровном месте, как и принято ссориться старым друзьям. Это малознакомые люди ищут повод для ссоры, а своим для этого повод не нужен.

— Ты зачем ей тазер подарил? Ну зачем двухлетнему ребенку тазер? — спросил Вася, распивая с Егоровым пиво на детской площадке. — У тебя мозги есть, извини за вопрос? Что она будет делать с тазером? Ты представляешь, вообще, как на тебя гости смотрели, когда ты его из коробки достал? А лицо Бьют ты видел? Хорошо, а гуппи ей зачем? Она даже не понимает что это такое и почему они плавают. Она их руками ловила и в рот тянула, пока мы банку в речку не вылили.

— Вася, связь по телефону была плохая. Я уже потом понял, что надо было тазик. С рыбками на магнитах и удочкой. Чтобы моторику пальцев развивать. Серьезно, я и сам сначала удивился — зачем ей тазер с рыбками? Ну, думал, тебе виднее, как отцу, раз просишь. Так получилось. Слушай, тазер все равно пригодится...

— Когда ей твой тазер пригодится, Егоров, они в музеях будут висеть. Уже лазеры и шмазеры будут. Это как если бы я тебе подарил бобинный магнитофон...

— Бобинник, знаешь ли, хорошая вещь, — авторитетно сказал Егоров, — «Юпитер», например. Это винтаж. Только пленок нет. Сейчас не достанешь.

Белобрысая Лизавета Бьютиковна, в желтых колготах, оттянутых сзади папмперсом, сосредоточенно лезла на слона-горку спереди по желобу, игнорируя ступеньки, демонстрируя то ли мамино упрямство, то ли папину бестолковость. Отчества у нее, как такового, не было. А записана она была в документах Васильевной, а не Александровной, по матери, явно по недоразумению. Бьют, как и предполагалось, рычала при малейшей попытке распространить на дочку любое право владения, кроме своего собственного.

Потом Лизавете Бьютиковне надоело соскальзывать вниз по желобу, и она побежала в неопределенном направлении, с радостью ребенка, недавно научившегося быстро бегать и не падать. Вася пару раз безрезультатно крикнул «Лиза!... Лиза!...», потом рявкнул: «А по жопе?» Умненькая Елизавета прикрыла на бегу попу руками и побежала еще быстрее. Вася покачал головой, помянул женское воспитание, отставил пиво, и пошел догонять.

И тут прибежал черный пес раздора.

Прибежал из-за гаражей, где жил, подкармливаемый сторожами гаражного кооператива и местными бабульками, обходя свои владения, в том числе, и детские песочники, в которых он срал и ссал от рождения, справедливо полагая их, по своему собачьему разумению, собственным владением. Небрежно тяпнул бегущую Бьютиковну за бедро, опрокинул, протащил ее за собой два метра — чтобы запомнила, мелкая-двуногая, и больше не ходила здесь, по чужим местам — да и бросил. Потом остановился посмотреть — не мало ли? Все поняла? Может, добавить?

Вася захлебнулся адреналином, срываясь с места. Время стало конкретным, порубленным на куски, каждый из которых был кадром диафильма, с картинкой и подписью. Лизавета, сидящая на памперсе, с подписью: «Недоумение». Егоров, лезущий рукой себе за спину, с подписью: «Озверение». Черный пес, остановившийся, с надписью «... ?» И сам Вася, зацепившийся за оградку и полетевший носом в песок — без подписи.

Затем над Васей что-то бахнуло, псина взвыла, потом бахнуло еще раз, и Вася, поднимаясь, и стряхивая песок с лица, увидел, как черный пес крутится на траве, колотя по ней передними лапами.

Вася поднялся, побежал, спотыкаясь, к дочке, и поднял ее на руки. Сиятельная Лизавет вцепилась ему в шею, подумала немножко, посмотрела на бывшую собаку, и заорала, дрыгая ногами и подпрыгивая у Васи на руках. Она хотела, чтобы ее отпустили и позволили бежать дальше.

Егоров развернулся всем телом, выискивая свидетелей, и увидел остолбеневших бабушек на скамейке под подъездом. Он спрятал пистолет и решительно двинулся к ним.

— Это вы здесь бродячую сволочь подкармливаете? — строго спросил Егоров. — Чуть ребенок не пострадал. Вы чо, блядь, ягушки, тарелкой гречки грехи молодости замаливаете? — Егоров пинком перевернул жестяную собачью миску.

— Вообще уже совесть потеряли, гицели, — с ненавистью сказала одна из бабок, похожая на престарелого артиста Георгия Милляра. — Уже ночи вам не хватает, чтобы собачек мучить. Днем приезжаете. Дети же смотрят. Убили Сажика на глазах у ребенка. Сажик с ним поиграться хотел, а ребенок теперь из-за вас заикой, наверное, станет. Давайте номер вашего отдела, я туда позвоню, и жалобу напишу. Людоеды. Кирилловна, у тебя бумажка есть, телефон записать?

Егоров онемел от несправедливости. Ему хотелось пристрелить тупую бабку, но он сломал себя, хрустнув душой, промолчал, и зашагал к соседнему подъезду, куда уже заходил Вася с дочкой на руках.

— Егоров, — сказал Вася в полумраке подъезда. — Тебе реально лечить голову надо. Тазеры, перестрелки... Мы закончили с этим, я и Бьют. У нас — все, точка. Мы — мирные люди. Я порно снимаю, Бьют от налогов уклоняется. Это наш потолок. Извини, мне некогда. Мне домой надо за ключами от машины бежать, и в больницу малую везти. Может, укол делать придется. Мне сейчас Бьют хиросиму устроит. Что я ей скажу? Что ты пальбу уже у нас под окном заводишь? Ты это... отдохни пока от нас, ладно?

Вася смотрел мрачно и отстраненно, прижимая дочку к себе.

Егорова второй раз накрыла горькая волна несправедливости, на этот раз не от полоумной бабки, а от друга, и от этого в тысячу раз более злая и жгучая.

— Скажи ей правду, — ответил, сатанея, Егоров, — Что я собаку пристрелил. Которая ее дочку укусила. Пока ты в песке лежал, по привычке. Так и скажи ей, Вася. Ничего не выдумывай.

Вася окаменел. Бьют — собаки и бокскаттеры. Это запрещено. Навсегда. Никогда не примирится Бьют с собаками и бокскаттерами. Пока небо не развеется над землей, и не погаснет звезда по имени. Это было сильно и больно ниже пояса.

— Так и скажи ей, Вася, — повторил Егоров, захлебываясь несправедливостью.

— Ты своих детей сначала заведи, тогда учить будешь, — так же, совершенно нелепо, и не к месту сказал Вася. — Когда поймешь что это такое, свои дети, тогда и начинай пиздеть.

Дверь лифта поползла, отрезая бывших приятелей друг от друга.

Егорову, вообще-то, хотелось сказать совсем другое, что он для того и приехал, чтобы пожаловаться Васе, рассказать, что у Таньки никогда не будет детей, и не потому что Егоров виноват, а потому что... а, в общем, неважно. И что рыжая зараза уже на шее сидит и ногами болтает, и что Таньку от нее отогнать нельзя, и что...

В общем, да, неважно.

Попили пива, блядь.

***

Вот так и поссорились Василий Иваныч с Петром Егорычем.

***

ГЛАВА ВТОРАЯ. АЛИНКА И БАШКИР

Азот, прижимая к груди коробку конфет, легко взбежал по ступенькам подъезда, открыл магнитным ключом дверь, кивнул консьержу и пошел вызывать гигантский лифт.

Поднявшись на восемнадцатый этаж, Азот опять полез за ключами, но потом передумал. Он любил, чтобы его встречали и провожали. Азот надавил кнопку звонка и выставил перед собой коробку. Замок щелкнул.

— Привет, Ксюха, — ласково сказал Азот. — Заждалась? Держи, это к чаю. Кипяти воду. А я пока схожу, поссу.

Азот разулся, наступая на пятки кроссовок, прошел по длинному коридору в туалет, отлил, вымыл руки и пошел чаевничать. На кухне был мир и уют. Чайник горел красным глазом индикатора, Оксана в халатике сидела за столом, и настороженно смотрела на Азота.

— Я, вообще-то, по делу, — сказал Азот, садясь на стул. — Ко мне знакомый приезжает, от больших людей. Из-за границы. Работа у него здесь нарисовалась. Встретимся, обсудим, потом отдыхать поедем... Ксюха, ну чего ты скуксилась? Чего такая кислая? А ну-ка, иди сюда. К папе на коленку.

Оксана послушно поднялась, обошла стол и села на колено к Азоту. Тот сразу же запустил ей руки под халат и сжал плотные, литые груди, приподнял их.

— Кирюха опять трогает тебя? Отвечай, не пизди. — Оксана заколебалась, потом коротко кивнула.

— И бьет, наверное. Да, это хуйня. — задумчиво молвил Азот. — С этим надо кончать. Поигрался раз, и хватит. Я скажу ему, чтобы больше не лез. Маму ебать нехорошо. Это уже извращение какое-то.

Азот поцеловал женщину в затылок

— Ммм... классный шампунь. Так вот, возвращаясь. Отдохнем в сауне. Я бы блядей взял, но его от блядей уже воротит, у него самого блядский бизнес. Он хочет нормальную тетку, которой не страшно в рот без презерватива дать. Он твои фотки видел, которые Вася делал. Ты ему понравилась. Он любит таких, как ты, спелых и сочных. По-моему, он на тебя даже запал.

— Я уже по саунам трахаться буду? — тихо спросила Оксана.

— А какая тебе разница? В сауне тоже неплохо. Тепло, например. Мне это нужно, пойми. У меня на этого человечка планы. Точнее, на его старших, но надо с маленького начинать.

— Я же все сделала, что вы сказали. Сколько еще вам от меня надо?

— И мы сделали что сказали, — миролюбиво ответил Азот. — У тебя есть квартира, работа, ты на свободе, и не с паяльником в жопе. Даже денег немного тебе оставили. Что не так, Ксюша? Ты понимаешь, под какими молотками ходила? Откуда ты чудом живой выползла?

— Дима, я знаю, как вы меня за горло держите. Но по саунам я трахаться не буду, — еще тише ответила Оксана. — Я вам не шлюха,

Азот вздохнул, просунул руки подмышки Оксане и крепко прижал ее к себе. Еще раз плотно поцеловал в затылок. Затем правой рукой полез ей в трусы, погладил шерстку и крепко ущемил за клитор.

— Нет, ты нам не шлюха. Куда тебе до шлюхи? Ты наебала одного из-за другого. Другого из-за третьего. Третьего из=за четвертого, — Азот стиснул клитор и потянул вверх, и на себя, придерживая Оксану за горло. — Четвертого из-за нас. Даже нас ты наебываешь, тебя собственный сын пердолит втихую, а ты боишься даже пожаловаться. Какая же ты шлюха? Ты вообще нечисть, Ксюша. Самка собаки. Шлюха честно по расчету подставляется, а ты себе цену всю жизнь никак не сложишь... Что, больно, Ксюш? Не крутись. Это не пизда у тебя болит, а совесть. Она у тебя там находится. Это мы в тебе совесть разбудили, когда за секель тебя поймали. Вот что, давай так...

Азот поднялся, стряхнул Оксану с колен, повалил, и пригнул за голову к полу, второй рукой расстегивая ширинку.

— Рот открой, — спокойно сказал Азот, — И на коленях стой. Вот так. Весь, целиком бери. Или я сейчас, сука, тебе на голову чайник вылью.

Оксана понимала — он выльет. Грубоватый и прямолинейный Башкир, ехидный и хитрый Лисовский — те могли говорить и не делать, но только не Азот.

Последний бунт на корабле, случившийся почти год назад, закончился испытанием на ней дизайнерского галлюциногена, выращенного хитроумным Азотом с помощью свиста и ебаной матери в кофеварке, после чего ее сутки насиловали черти, демоны, дельфины и покемоны. Видео, в котором она колотилась о клетчатые обои в собственной прихожей, со столовой ложкой в заднице, воткнутой туда собственноручно, стояло перед глазами до сих пор. Как и ласковый Азот, в конце кошмара вытаскивающий из ее руки иглу шприца с антидотом: «Как там дела в Зазеркалье, кролик?»

Оксана заглотнула полностью висящий пухлый член Азота и вопросительно уставилась снизу, раздув щеки.

— Хорошо. Потягивай. Как папиросу. Как я тебя учил, — Азот положил ладонь Оксане на затылок и напрягся, чувствуя, как член в женском рту наливается кровью. — Руки убери нахуй. За сиськи себя возьми. За соски. За кончики. Пальцами оттяни в разные стороны. Вот так и стой. Шире пасть открывай, зубы прибери.

Азот двинулся тазом вперед, потом назад, потом еще вперед-назад, потом опять сильно вперед и замер, пока Оксана не поперхнулась и закашлялась. Азот вытащил стоящий торчком, обслюнявленный член, рассматривая женщину, заплевывающую пол своей кухни. Затем ухватил ее за волосы и потащил в гостиную, пригибая за загривок к полу, чтобы идти ей приходилось согнувшись, чуть ли не четвереньках, помогая себе руками. Зацепил ногой за щиколотку, уронил вниз и протянул лицом по паркету. Остановился.

— Вставай, страна. Гудок зовет. — Оксана завозилась на полу, пытаясь подняться. Азот коротко ударил ее ногой по ребрам. — Пенальти за симуляцию. Вставай, вставай. Нехуй валяться. Работать надо.

Дотащил до гостиной. Уткнул ее лицом в зеркальный шкаф, ободрал халат и трусы, примерился к заднице, и приложился членом к пятну ануса.

— В зеркало смотри, кобыла. Чтобы я твои глаза видел. Жопу руками раздвинь. Шире, блядь, разводи полусрачки. Растяни булки, или я их тебе сейчас пассатижами растяну. Руки на стекло.

Азот напрягся, продвигая себя вперед, с усилием протолкнул облизанную Оксаной головку за кольцо сфинктера. Оксана вскрикнула.

— Тихо. «Где попка — там и рвется», знаешь такую пословицу? Есть, — выдохнул Азот, — Хозяин дома. Голова пролезла, значит все остальное пролезет. Теперь слушай. Руки на стекло положи и слушай. Не дай бог, моргнешь, или что–то не то пизданешь. Я тебя шваброй выебу. На всю длину черенка.

Оксана заскулила, упираясь в зеркало руками.

— Шлюха, говоришь? — прошипел Азот, вдавливаясь членом в нутро Оксаны. — Много ты знаешь о шлюхах? Шлюха в день двадцать клиентов принимает, только и бегает между койкой и умывальником, пизду мыть. Шлюха честно трудится. А тебя, соску ленивую, пользуют от силы раз в месяц. Ебут, но и берегут же? Кому