Постоянство памяти

Ты знаешь, что я делаю без тебя?

 

Я выживаю. Существую из рук в руки, из женщины в мужчину, из зависимости в независимость, из ясности в хаос. Из крика в шепот, из любви в антипатию, из тьмы в огонь. Из чая в отчаяние, из обыденности в развлечения, из страдания в обезболивание... Из одной смерти в новое существование.

У меня больше нечего терять.

Когда я увидел тебя первый раз, я не мог оторвать глаз от движения твоих рук. Ты сжимал белую беззащитную тряпку, и я наблюдал за пальцами... За их хрупкой стройностью, за их бледностью как свеча, за розоватыми ногтями... Я продолжал смотреть и боялся отводить глаза. В комнате царила полумрак, и свет свечи на столике ласкал ладонь мягким сиянием, освещая контуры запястьев и резкие линии костей пальцев под тонкой кожей. Из-за приглушенного освещения я не смог разглядеть цвет твоих глаз, в которых играл огонь. Ты улыбался кому-то — беззаботно отзывчивый, и наклонял голову, смеясь и показывая матовую белизну шеи. Как желалось мне в то время впитать эту нежную плоть губами, и я, сидя напротив тебя, всасывал твой образ глазами. Помнишь?... Наверняка помнишь. Ведь ты также заметил меня, изучил каждую деталь, мою неуверенную сжатость и запутанные рыжие волосы, и светло-серые глаза, которые пристально скользили по тебе без единого моргания. Вся моя сущность задержала дыхание, уставившись на тебя. И я сидел привязанный к стулу, а моя спутница настойчиво пыталась перехватить мое внимание. Но я не мог собраться с мыслями и отвернуться к ней - за ее спиной был только ты. В черной рубашке. В расслабленной позе. И улыбался... Месяц спустя мы снова встретились на другом мероприятии. Уже только вдвоем, без остальных, без лицемерия толпы, без нужды в людях.

Ты больше не смеялся, твои черты стали серьезными, а в руках у тебя был бокал с вином. И я снова ощущал трепет от волнения, наблюдая за красными отблесками на твоей коже, за мерцанием рубинового вина на ее бледности... Ты заметил мой взгляд и, вероятно, понял все. Понял, что твои руки обладают полной властью надо мной, так же как и ты целиком. Мы обсудили имена и картины, которые перед нами предстали. И я неожиданно признался, что я - свободный художник... Ты выказал себя коллекционером редкостей искусствознавателем, придирчиво осматривающим каждый объект на предмет его гениальности. Ты рассматривал картину таким образом, словно она должна была нести печать скрытого гения, способного раскрыться только после нахождения и полировки, чтобы забрать дыхание у каждого зрителя. По-твоему опыту такие алмазы находятся очень редко, но за них твой клиент готов платить любые суммы на аукционе. И ты был мастером своего дела. Я подумал о том, какая профессия идет тебе на удивление хорошо. Ты не создаешь что-то новое, а превращаешь хорошую идею или задумку в нечто ценное. В эту же ночь ты также придирчиво изучал меня в поисках изъянов. Ты обнимал меня своими руками, губами, языком... Исследовал все возможные детали, искал несовершенство в мне, хотя я считал себя просто результатом его творения. Но ты видел это иначе, восхищаясь и улыбаясь, продолжая исследовать мою кожу... Ты целовал мои белые шрамы - следы от бурного прошлого. Белые, широкие и неровные рубцы покрывали мой спину, напоминая о сломанных крыльях ангела. Я стал для тебя объектом искусства, созданием или прекрасным даром Природы, который в сочетании с твоей жестокостью создавал очаровательный результат - слегка поврежденный, но одаренный талантом отображения реальности через мой опыт. Именно таким ты меня принял в своих объятиях, даруя покой и счастье.

Я помню наши первые моменты, когда мы наслаждались винными поцелуями - твой язык играл глубоко в моих губах, твои прикосновения были нетерпеливыми. Ты смело раздевал меня и легко тянул за волосы, прижимая к себе. Воздух был наполнен ароматом твоей кожи, шелестом твоей черной рубашки. Мне не хватало воздуха, но я все равно дышала им, сливающимся с запахами и звуками тебя...

Моя спина до сих пор помнит ощущение холодных стен в твоей квартире - была весна и отключено отопление. Такое состояние подчеркивалось широкой Лиговской улицей за окном, а за домами простирается целый мир: набережная Обводного канала, золотистый крест церкви, что видно из окна. Ноги опускались на узкий подоконник и пальцы находили опору...

И все это ради того, чтобы быть рядом с тобой в этом прохладном и влажном городе. Я была готова погрузиться в эту атмосферу, лишь чтобы быть рядом с тобой. И ты был так доволен... Помнишь? Когда мы стояли на Дворцовой площади и смотрели на разводящийся мост, ты прижимал меня к перилам, смотрел в огненные воды Невы, и в твоих глазах отражались золотистые блики. Я просто наслаждалась этим моментом, осознавая его хрупкость. Ведь я знала, что когда-нибудь ты уйдешь от меня, и я потеряю ощущение твоего тепла на своей спине, прикосновение твоих рук к моей талии и бедрам...

Я сохраняла каждое такое мгновение в памяти. Ведь это было все, что у меня оставалось от нас.

Еще до нашей встречи я рисовала всё - улицы с колодцами дворов, серость Адмиралтейства под дождем, прозрачность Финского за солнечными лучами, красоту Летнего сада и его скульптуры... Я проводила много времени в Петергофе, наблюдая за людьми в парках, открывала для себя Эрмитаж. И после этого, уже после двухнедельной эйфории, которую я испытала в Петербурге, я все время думала о тебе. Ты заполнял мои мысли, и это чувство не давало мне чувствовать себя одинокой даже тогда, когда я засыпала в пустой квартире. Ты был со мной - тень на шторах, шорохи в тишине. Может быть, это были призраки твоего присутствия, но для меня это было реальностью. И ты был со мной даже тогда, когда я была одна... Что если все эти ночи мы проводили вместе?

Эти ночи... Ранние утра, всегда бессонные, полные волнений... Изнуряющие меня своим безумством. Они отличались особым способом, которым я их воспринимал. Мы были вместе. Можно сказать, мы находились в состоянии интимности. Что делают двое взрослых людей, которые притягиваются друг к другу с неизвестной силой? Я испытывал наслаждение от прикосновения к твоей шее, проводил языком по горбинкам на ключицах, ловил твой сладкий вздох. Я касался тебя — массировал грудь, живот, бока... С удовольствием получал твои поцелуи, пил энергетический заряд из твоих губ, полностью отдавая себя тебе - это было для меня быть рядом с тобой ночью. Возбуждаться только при виде твоих прекрасных рук, ощущать блаженство под их прикосновением — ты ласкаешь мою спину кончиками пальцев, а я мысленно прошу тебя прижаться ко мне сильнее. Плотнее, горячее, страстнее — твои бедра скользят по моим, руки гладят живот, я испытываю огромное желание, укусив губы от жажды продолжения этого блаженства. Я лежу и чувствую тебя. Здесь. А не только в своих мыслях. Что может быть лучше? Твое дыхание на моих губах, мои стоны. Сознательно не закрывая глаза — чтобы не упустить ни одной секунды вместе с тобой. Мне нравится, когда ты надо мной, наши глаза встречаются, наши губы соприкасаются, и твои плавные движения уносят меня в страну постоянного удовольствия. Я всегда хотел ощущать тебя полностью, без остатка, без разделения, но... Я знал - тебе всегда нужно было уходить.

Яркие всполохи оргазма под закрытыми веками... Я выгибался, чувствуя тебя в себе, твои быстрые и резкие движения. Я не знал, почему, и не имел представления о том, как это происходит, но я достигал вершины блаженства без использования вспомогательных средств. Ты был моим самым сильным наркотиком, самым сильным афродизиаком, и я дрожал от предвкушения, когда ты подходил к моей двери, входил в квартиру и без лишних слов толкал меня на диван. Садился на мои бедра, наклонялся и целовал — долго, мучительно долго. Держась за одежду друг друга, мы говорили о времени, о своих желаниях, обо мне, о том, что я значу для тебя. Из-за твоих провокационных слов я еще больше хотел тебя. Мы сплетались в страстной объятье, царапаясь и укусывая друг друга... И когда ты усаживался на меня после этой игривой борьбы и начинал двигаться — всегда такое скольжение от пота... Побеждая меня снова и снова. Я без колебаний принимал свою роль — быть в твоих руках. Я так сильно желал этого, что кусал собственную ладонь, чтобы не выдать своего желания в крик... И как я хотел, чтобы ты не останавливался. Ты никогда не останавливался. Прекращал только тогда, когда я находился на грани экстаза, забирая мою энергию на пальцы — твои прекрасные пальцы! — и приносил их к моим губам... Невозможно передать, как волнующе это — коснуться твоих рук языком, ласкать их и видеть твои глаза полные страсти... Темные, почти черные. Я погружался в бездну радужки, растворяясь в ней словно сахар в кофе - который ты так любил. И для меня нет ничего более чудесного, чем эти мгновения рядом с тобой и соприкосновение с твоим миром.

Помнишь, как шумели волны на канале Грибоедова? Это была ранняя осень, листья плавали в воде. Мы прощались, потому что тебе предстояло уехать на две долгие недели. Твои объятия были такими теплыми, а ладони – холодными, они забрались под мою рубашку. Внутри меня происходила постоянная борьба между Москвой и Петербургом. Но как я мог оставить всё это за собой, когда ты был таким нежным и трепетным? Я был в поисках ответов, пытаясь завершить в себе то, что стремилось к тебе. Хотел забыть – насильственно, садистски – все светлые моменты, которые осветили наше прекрасное лето. Но я не смог. Слабость победила меня через две эти мучительные недели и я оказался возле твоей парадной двери поздней ночью. Ожидая приезда такси из аэропорта с тобой. Ты был удивлен, но счастлив. Обнял меня, угостил горячим кофе, привёл в чувство и оставил до утра. Ты не мог спокойно наблюдать за моими колебаниями и постоянными сомнениями. Я то бежал к тебе, то убегал от тебя. Ты был свободен выбрать и уйти, а я маялся перепрыжками из крайности в крайность. От "не хочу видеть тебя" до "ты – мой мир". Как же ты выдерживал все это? Твоя терпеливость заслуживает памятника, потому что никто другой не может похвастаться такой выдержкой, которая была тебе присуща. Моя голова на твоих коленях – я как безумный пес, который убегает и возвращается, но его всегда чешут за ушком, отмывают и выгуливают. Любишь ли ты меня? Не знаю, потому что ты никогда не говорил о любви. И я не верю своим словам, потому что я так часто бросался от "люблю" к "ненавижу", будто импульсивный ребёнок. Я горячий и страстный, словно в моих жилах течет не русская кровь, а бурлящая итальянская страсть. Я тебя ранил раз за два дня. И каждый раз я думал, что это не задело тебя достаточно глубоко. Мне хотелось вонзить все свои жалкие кинжалы в тебя и повернуть их несколько раз. Вот насколько сильно меня околдовала безумная магия моего чувства, будто это было заболевание, продолжавшееся неопределенное время.

Ты также проявлял большой интерес к беседам со мной. Лежа на скрипучем паркете, окруженном свечами, ты любил обсуждать разные темы: смерть, жизнь, искусство, музыку и литературу... Когда мы находились у тебя, звучала особая смесь западноевропейской духовной музыки и нью-эйджа. Иногда ее сменял приятный эмбиент. Этот стиль нравился мне больше всего - он был неторопливый, плавный и ласкающий... Почти как ты - он завлекал меня, окружал своими звуками и вызывал разные эмоции. Аромат мускатного ореха навсегда ассоциировался у меня с тобой, потому что ты часто использовал индийские благовония из мускатного ореха в качестве ароматизаторов для комнаты. Это было очень красиво - дымок распространялся сквозь твои пальцы, когда ты зажигал еще одну палочку. Обычно их было две - по числу людей, как ты говорил, а затем ты возвращался ко мне, обнаженный и привлекательный. Еще одно лето, жара проникала сквозь окна, твоя тень плясала вместе с огнем свечей, а пол был холодным и нелакированным под моими спинами... Ты помнишь? Ты помнишь наши поцелуи, прикосновения языков при использовании ароматических масел для массажа, как твои руки плавно скользили по моей спине, скрип половиц, горячее и неравномерное дыхание... Мне всегда было недостаточно. Недостаточно наших встреч, недостаточно присутствия. Мне не хватало тебя. Недостаточно времени, которое мы имели. Когда бы ты ни позвонил или написал мне о своем местонахождении, я бросал все дела и приходил — лишь бы увидеть твои глаза, коснуться твоих рук и быть рядом с тобой. Без разницы, если я выглядел неопрятно — главное было видеть тебя, чувствовать тебя и ненавидеть за то, что ты редко появлялся. Но даже несколько часов или коротких минут, проведенных с тобой, я был готов простить абсолютно все. И ты также всегда прощал мои выходки, проявляя невероятное великодушие.

У меня было все только с тобой. Я привязывался к твоему образу, как к единственно знакомому в незнакомом городе. Мои руки могли часами воспроизводить мазки и штрихи других художественных произведений, которые я никогда бы не создал самостоятельно - это был способ выживания, способность находить что-то, на чем можно было держаться. Свои собственные картины я хранил в секрете, но одна осталась у тебя - зимний Исаакиевский собор, который я рисовал углем перед твоими глазами, в то время, когда мне еще не пришлось пожертвовать всем ради того, чтобы никогда не отпускать тебя. Ты постоянно отвлекала меня: обнаженные ступни на холодном полу, музыка из динамиков моего компьютера, прикосновение к моим плечам - все это делало меня жаждущим тепла... Затем мои пальцы, черные от угля, оставляли следы на твоей белой коже. Ты вздыхала судорожно, и пока я ласкал твой возбужденный орган языком, ты кусала свои красивые губы, запускала руку в мои волосы, сжимала и тянула меня к себе. От этой легкой боли я стонал вслух, потому что она посылала электрический разряд через мою позвоночник. Это было больно и приятно одновременно, пробуждающее и освежающее чувство. И все это напомнило мне о прошлом, которое не давало мне покоя и продолжало возвращаться в мою память. А картина осталась у тебя.

Мое грустное прошлое... Ты спросила меня об этом однажды ночью, но я не смог найти слова в ответ.

- Это больно? - я все еще слышу твой голос, обеспокоенный моим неожиданным вскриком. Мы лежали на кровати, ты была надо мной, целовала шею, ласкала меня... И укусила мой сосок... Я изогнулся от боли, и вот тогда ты задала свой вопрос.

— Нет... Продолжай. — Выдохнул я.

После того, как ты извлек из меня все соки, позволяя мне несколько раз достичь оргазма от твоих ласк над моим телом, ты решил узнать причину моей чувствительности к боли. Я не думаю, что было нужно окунаться в океан моего болезненного опыта. Рассказывать тебе о старых ранах и раскрывать карту своих шрамов, которые так полюбил облизывать твоими пальцами, было лишним:

— Эти светлые полоски, которые для тебя являются крыльями — следы от кнута. Я нарушил правила, не послушался и... Он снял с меня лишнее мясо словно шкуру с кролика. Это — хирургический нож. Ему нравилось видеть, как венозная кровь текла по моей руке — медленно и постепенно, и окунять в нее пальцы...

Ты бы отпрянул от меня при таком рассказе. Правда? Кому нужна использованная вещь, подобранная из жалости, но так и не очищенная от пыли собственных воспоминаний. Конечно же, потом я рассказал тебе о своей никчемности. Но в другой форме и насколько это возможно кратко. Зачем было рассказывать тебе о моих страданиях? Живи в неведении, мой темноглазый господин, живи и радуйся, не зная о том, как я был подвергнут новым кровавым пыткам со стороны моего бывшего хозяина, как целовал пол под его ногами, как спал на пороге его дома. Зачем было рассказывать тебе о том, как каждый удар плетью вызывает боль внутри меня и о том, как рабски я служил ему до тех пор, пока не был изгнан из его банды приближенных? А знаешь что? Нет, конечно же не знаешь, я никогда об этом не говорил.

Я был одним из многих у Хозяина. Всего лишь одной из трех его любимых игрушек, которых он использовал по своему желанию для развлечений. Мы исполняли все его прихоти. Я могу сказать только, что я был самой грязной из них. Он ранил только меня, вымещал гнев на других — и на мне тоже. Когда требовалось передать кого-то другим Верхним, я всегда был первым кандидатом. Нет, он не испытывал ко мне ненависти. Просто он знал, что мне это нравится. Он знал, что я буду безмерно благодарен ему за возможность испытывать боль, унижение и радость экстаза. Он виртуозно изобретал новые формы пыток. Мне приходилось быть кем-то и обслуживать кого-то по его указанию. Один удар плетью — и я послушный, одно слово — и я бросаюсь выполнять. Может быть, тебе даже трудно представить меня — твоего любовника, который был готов на все ради тебя и который никогда не произнес грубых слов в твоем присутствии — на коленях с ошейником на цепи, умоляющего: "Прости меня, хозяин, я грязное существо, готов принять любое твое наказание". Моим последним наказанием было изгнание. Я отказался выполнить приказ, что было необычно для моего хозяина. Он почти никогда не слышал от меня "нет", кроме как в самом начале нашего знакомства. Но я отказался. Потому что общество, в которое он привел меня, вызывало у меня отвращение. Его деловые партнеры... Даже сейчас мурашки бегут по спине, когда я думаю об этом. И что только он подумал, выставив меня как развлечение на их корпоративном мероприятии? Я не смог себя контролировать и потратил самые долгие полчаса своей жизни, рыдая у его коленей и умоляющий прощения за то, что испортил его планы своей глупостью. Он не простил. Повесил меня на цепь, взял плеть и... Выбил из меня желание жить. Прикрепил ко мне медсестру, чтобы она лечила мои раны, полностью игнорировал меня, даже если я был рядом — словно меня и не существовало — а затем выбросил на улицу.

Ты видишь, как я испорчен на самом деле? Полностью разложился, удовлетворяя похоть других. С ними все было иначе, знаешь, совсем не так. Суровые удары, запреты на разговор или даже прикосновение к себе. Я был в покорной позе перед теми, кто проникал в меня, сильно держа за волосы. Кровь и горячий пот стекали по спине - они меня бичевали, царапали и жалели моего возбуждения, что вызывало судороги. Перед всеми этими людьми. Ох, их было так много, что я не мог посчитать. Мужчин и женщин. Цепей, ударов и ножей. И конечно же мое страдание тоже было большим. Я уважал своего хозяина, если даже не любил его, и позволял ему делать со мной все что захочется. А иногда - чуть больше этого. Это был необычный вид секса - это были формальные издевательства. Без стоп-слова или ласки - он изводил меня как захочет. Не буду лгать - какой в этом был смысл? - я всегда ждал этого момента, когда он подойдет, отстегнет меня, давая иллюзию свободы и скажет: "Пойдем". Меня привезут к таким же людям, как он, но я точно буду предметом его гордости. Никто еще не видел более падшего мира, чем я. Для меня похоть была почти религией - что-то, перед чем нужно кланяться. И мои боги - верховные существа, в чьих руках находилась моя хрупкая жизнь - были исполнены жестокого милосердия. Как приятно было целовать их ступни, ступающие по грешной земле. Слышать их стоны одобрения и минутную похвалу. Я встречался с хозяином взглядами, и он кивал мне, улыбаясь уголками губ, получая ласки от кого-то еще - такого же как я - священника плотского культа. И боли. Ведь без боли вкус был бы не тот.

О, как здорово, что ты не знаешь, насколько тяжело сойти с этой иглы человеку, который отдал ей почти семь лет своей жизни. Я пытался вернуться к своим богам, искренне пытался - но все остальное мне казалось какой-то нереальной игрой, неправильным, чем-то, что лишено смысла. Возможно, я искал кого-то вроде моего хозяина. Но другого такого человека быть не могло.

Ты жестокий, конечно, но своеобразным образом. Ты разрывал не мое тело, а превращал мое сердце в лоскуты бесполезного тряпья. После всех физических мук я стал очень уязвим душевно и действительно не мог выносить редкость наших встреч без какой-либо регулярности. Я так хотел быть рядом с тобой, стремился к тебе всеми силами, а ты только улыбался и говорил, что это невозможно. И я был вытянутый на кровати спиной к тебе, мокрый до костей, не решался возражать. Но мой долгий и яркий оргазм смешивался со слезами одиночества. В этом заключалась разница между моим прошлым и настоящим - я принадлежал хозяину. А тебе я не мог принадлежать. Ты постоянно отвергал эту потребность у меня.

Но зато ты компенсировал все это своей неутолимой страстью. Границы стирались, а всякая нравственная основа таяла, когда мы были рядом. Яркие летние улицы Петербурга не видели более скрытных и экстремальных любовников, чем мы. Крыши, дворы, улицы, проспекты... Ты прижимал меня к каменным стенам, забирался под одежду, и только от одних твоих рук я уже шел наизнанку от восторга. А когда ты плавно опускался на колени передо мной, я не мог найти слов и закрывал глаза, предаваясь твоей заботе. Боже, как же свысока смотрел ты на тех, кто случайно застал нас врасплох. Твой взгляд был надменным и жаждущим, ты демонстративно целовал меня, не сводя глаз с них, и мало кто смел что-то сказать. Я даже не помню, что они могли говорить нам, и это уже не так важно. Гораздо важнее было то, как ты брал меня - страстно и грубо. На моей спине оставались следы от камня, а мои губы трепетали от твоих жадных поцелуев... Ты добавлял новые шрамы на карту моего тела, но проникал намного глубже в мою душу, чем все эти публичные выходки. Ты раскрывал ее перед собой, рассматривал ее внимательно своими руками и знал ее лучше всех. Ты проник даже в мое вдохновение, и я обнимая тебя крепче, чтобы быть устойчивее, помогая тебе всем своим телом, поднимал глаза вверх и сохранял игру света над крышами в своей памяти, чтобы перенести ее на холст дома, когда я оставался один. Вкус твоей кожи, горячий шепот и солоноватая сладость на языке - уже не мог разобрать, где заканчиваюсь я и начинаешься ты. Я растворялся в тебе, замирая от удовольствия, прижимаясь к твоей шее и стараясь быть тише. Под белыми ночными покровами мы скрывались даже меньше, чем днем, а летний город своим теплом окутывал нас и защищал.

Я пытался передать свои эмоции, выразить их. Пользовался карандашами на акварельной бумаге — механически, без задумки, в то время как ты спокойно спал рядом. Меня отвлекали изгибы твоих бёдер, ритмичное дыхание, возможные сны. Что могло присниться такому человеку, как ты — полному страстей? Хотя, о чём я говорю, невозможно быть чернее меня, я никогда не смою следы моего прошлого. Ты отводил внимание своим присутствием в моей жизни, в самой глубине моего существа. Без твоих глубоких глаз и поцелуев я уже не представлял свое существование. И это меня пугало. Тебе нравилась моя квартира на Лиговском проспекте, немного дальше от тебя, в полуразрушенном здании под чердаком, запах которого напоминал масляные краски. Ты любил мои картинные полотна и часто просил нарисовать портрет тебя. Но я этого не делал. Никогда. Боялся испортить твою идеальность, нарушить ее одним неправильным мазком кисти. Я боялся, что никогда не закончу портрет, поэтому и не начинал его. Ты всегда играл с моими кистями, смоченными в растворителе. Их жесткий ворс приятно щекотал мои бедра, соски, губы... Когда ты приходил — я был твоим полотном, а ты рисовал на мне линии, круги, полосы — все то, что приходило в голову, и потом любовался разноцветными следами, которые смывались под душем. Оттирал меня от масла, проникал в меня поцелуями, а часто мы проводили больше времени под этим душем, чем в самой постели. Тебе очень нравилась вода; вероятно потому ты жил в Петербурге — где она повсюду: сверху и под ногами. И я не противился этой страсти и поэтому активно сопровождал тебя на заливе, гулял вдоль Невы и, конечно же, целовался с тобой на Львином мосту над Каналом Грибоедова.

О, эти светлые львы! Покрытые снегом, они глядели на нас, терпели касания твоих рук в черных перчатках из кожи, наблюдали безразлично, когда ты, опираясь на перила, смотришь в мрачные воды канала. Я был рядом. Грел твои ладони, беспокоился за тебя, когда ты наклоняешься слишком низко и потому держу тебя за талию... Ты, твое черное пальто, черные волосы и глубина черных глаз... Точками черного шарикового ручки проходил ты по первым страницам и полям записной книжки моей жизни, которую еще не завершили. Я был отстранен от тебя, но все же так близко, что видел каждую морщину. Масляное пятно горело в твоих глазах под лучами солнца, когда мы были рядом и прикасались друг к другу... Это было не только славословие плоти, но и славословие всеобъемлющих чувств, что охватывали всё мое непостоянное сознание и пытались управлять им. Они действительно управляли. Как могли, с неизбежными колебаниями, но результат всегда был один - я превозносил тебя. Красиво, да - рубашка спадала с белых плеч, и в полутьме, подаренной сумерками, ты - завораживающе близкий, прикасался ко мне, раздвигал мои ноги и затем медленно, почти благоговейно овладевал моим телом. Твоя душа уже была на месте.

Твои губы... Как лепестки бледно-розовых лилий, дарили мне свою нежность, и я трепетал под ними отчаянно, призывая свой разум остановиться и вернуться обратно, но он находился в свободном падении. Твои руки... Нет слов для описания того, каким образом я был влюблен в них. Симфония страсти текла со сложенных пальцев до самого конца блаженства. Неспокойное дыхание, язык прохладным прикосновением кожи и твоя неуклюжая страсть... Мои крики, заглушаемые твоими поцелуями, я пытался отдавать бедрами - бесполезно, ты закреплял меня на кровати и лишал движения. Красота, совершенство наших встреч было особенным благодаря своему редкому цветению самой прекрасной орхидеи. Но у каждого цветения приходит время увядания. И лепестки начали опадать с хрупких цветов.

Но я ничего не замечал. Я не хотел обращать внимание. Пропустил все ключевые моменты, рисовал картины и ждал тебя. Ждал, пока ты перестал приходить все реже.

В последний раз... Когда ты ушел, я долго сидел на полу, прислонившись к стене. Твои слова были брошены так легко, как будто это был приговор. Брак? Почему? Зачем тебе это понадобилось? Но ты жаждал другой жизни. Ты хотел начать новую главу, оставив меня со всеми моими чувствами и стремлениями в предыдущей главе, и разве я мог удержать тебя? Сомневаюсь. Мне очень хотелось, чтобы ты был счастлив. Я только попросил последнюю ночь. Чтобы в последний раз почувствовать запах, вкус и гибкость твоего тела в своих руках. Ты согласился. Я был страстным в своих эмоциях, не отпускал тебя из рук ни на секунду, я просил быть жестче, менее ласковым, я так хотел получить от тебя хотя бы каплю боли... Ты дал мне это, царапая ногтями мою кожу до ссадин, стирая колени до появления синяков, сжимая бедра до появления ушибов. Ты отвечал на мое безумие своим собственным неистовством. Ненасытный и влажный, ты проникал в мою плоть, заставляющую звучать от громких аккордов твоего дыхания. Я ощущал вкус крови на своем языке - от укусов губ, и эта острая и неприятная боль добавляла что-то особенное в мои ощущения. Я чуть не задыхался в твоих объятьях от желания, чтобы это продолжалось вечно.

Но на следующее утро тебя уже не было. Казалось, ничего и не произошло. Будто дни, когда я был так счастлив, прошли лишь со мной и твоим призраком. Это было более болезненно, чем быть одиноким, более болезненно, чем удары плети. Ты оставил меня самого, словно в качестве возмездия за мои прошлые истерики, ты вонзил нож в мое изможденное, теперь пустое сердце. И, уходя, забыл его вытащить.

Я до сих пор могу заметить твоё присутствие. Я остался в этом влажном городе, со всеми его мостами и реками, каналами и ручейками. Благодаря прохладе Летнего сада, я могу увидеть Исаакиевский собор из своего окна и повстречаться с тобой где угодно.

И улыбнувшись, я хочу выразить тебе свою благодарность. За то, что ты был частью моей жизни. И хотя я смог преодолеть своё одержимое состояние, но забыть тебя я вряд ли смогу.

Такова неизменность моей памяти.