Раб

Микеле.

Я сидел на берегу и смотрел на волны, медленно набегающие и отступающие назад. Никогда не устаю от этого зрелища, мне нравится неторопливость и неотвратимость движения воды. Наверное, это мой способ смириться, принять жизнь такой, как она есть, мой способ жить дальше.

Море отражало синеющее над головой небо без единого облачка. Здесь это редкость — обычно небо серое и хмурое, затянутое облаками, солнце выглядывает из прорех в них ненадолго и снова прячется. Холодный, негостеприимный мир, скудная земля, дающая малый урожай как великую милость.

Мой мир не такой. Мое море всегда яркое — синее на глубине, зеленое возле самого берега. Мелкий, почти белый песок, бездонное небо, горячее солнце. Оно отражается от песка и слепит глаза. И не знает, что такое лед.

Снег и лед я впервые увидел здесь. И понял, что такое холод. В первую зиму я едва не умер от него. И не знаю, радоваться ли тому, что все-таки выжил.

Я закрыл глаза. И снова ухнул в прошлое.

Увидел колышущуюся передо мной огромную толпу. Почувствовал запах пота и кожи доспехов. Почувствовал рукоять меча в судорожно сжатых пальцах.

Мой первый бой. Тогда я не знал, конечно, что он же будет и последним. Я стоял в третьем ряду и через плечи соратников пытался рассмотреть тех, с кем сейчас буду биться. Мне казалось, что их много, очень много. Я не мог рассмотреть ни одного лица, зато хорошо видел блестящие на ярком солнце острия мечей и наконечники копий. И каждое из них направлено прямо на меня.

Тогда я понял, что боюсь. Боюсь боли и смерти. Это все по-настоящему. Это не учебный бой, где наставник все остановит при реальной опасности. Колени начали подрагивать от напряжения. Я стиснул зубы, испугавшись теперь того, что мой страх кто-нибудь заметит и покосился на стоявшего слева Сида. Он тоже напряженно вглядывался вперед, и я перевел дух. Я не опозорю себя и свою семью, я буду сражаться не хуже других. Я смогу.

В отряд наемников я вступил по протекции двоюродного дядюшки, кузена моей матери. Он служил здесь уже шестой год, поучаствовал в нескольких походах и вскоре собирался на покой — говорил, что скопил достаточно, чтобы осесть на своей земле, жениться и завести детей. Меня он называл своей сменой — вот, дескать, поднаберешься опыта, тогда я уйду, оставлю тебя за себя.

Для меня особого выбора не было — или наемник, или монах. Я пятый сын в семье, никаких надежд на серьезное наследство. Конечно, отец выделит мне небольшое содержание, но гораздо почетнее пробиться самому, не отнимать денег от приданого двух моих младших сестер. Монастырь меня не привлекал совсем, наша семья никогда не была особо религиозна, я хотел посмотреть мир, а тут очень вовремя дядюшка вспомнил о сестре и написал письмо. Ответ я привез ему лично.

И вот мой первый настоящий бой. В отряде я уже две недели, успел поучаствовать в охране купеческого каравана, но там за пять дней пути не было ни одного происшествия. Зато в городе, куда мы привели караван, оказалось очень неспокойно — ожидали нападения морских разбойников. Пришла весть, что они уже ограбили и сожгли две рыбацкие деревни севернее этого городка и со дня на день их ждали здесь.

— Мимо не пройдут, — со вздохом пояснил мне дядя. — Здесь бухта удобная, можно прямо к берегу подойти. И добыча неплохая — сюда на ярмарку со всей округи купцы собрались. Сами бы и ушли, да товар вряд ли бросить захотят, а с обозами управиться не успеют...

Дядя был прав — корабли пиратов мы увидели тем же вечером. Купцы обрадовались нашему приходу несказанно и согласились заплатить за найм по самым высоким расценкам.

А сегодня с утра на берегу выстроились друг против друга две маленькие армии — наша, основой которой стал наш отряд, усиленный городской стражей и вооруженными кто во что горазд горожанами и крестьянами из окрестных селений, и северян, намеренных захватить богатую добычу.

Наш командир что-то громко крикнул, я не разобрал ни слова из-за стучащей в висках крови, и стоящие впереди пришли в движение. Я вслед за ними шагнул вперед и заметил, как колыхнулась нам навстречу темная масса впереди.

Бой я не запомнил, только какие-то отрывки. Прямо надо мной взлетает меч, и я поднимаю свой, чтобы отразить удар. Боль в плече, как от вывиха, но рука двигается. Чье-то перекошенное лицо, открытый в крике рот. Человек, загородивший весь мир из-за огромного роста и его незащищенный живот, куда странно легко входит лезвие моего меча. Удар в бок, от которого я рухнул на колени. И почти успел подняться, когда увидел несущееся прямо в лицо лезвие. Этот удар я отразить не успел.

Потом была боль. Много-много боли, даже не подозревал, что такое можно выдержать. Огнем горело лицо, я не мог открыть глаза и думал, что ослеп, но это не казалось чем-то ужасным. Гораздо хуже была боль — сначала казалось, что болит все, потом понял, что боль сосредоточена в плече и груди. Мир вокруг сошел с ума — он ревел и стонал вместе со мной, он кружился вокруг, он полыхал огнем.

Гораздо позже я узнал, что был в бреду, на грани между жизнью и смертью почти месяц. Весь долгий путь по морю на север. Пришел в себя сразу и не мог понять, где нахожусь и что со мной. Невысоко перед глазами увидел дощатый потолок, доски были темные и плотно подогнанные. И влажные. И мир вокруг движется, покачивается. Корабль.

Открыть глаза было больно. Хотел потрогать лицо, проверить, что с ним и не смог поднять рук, они не подчинялись мне. Я был слаб, очень слаб. И очень хотел пить. Попросить воды сил не хватило, и я уснул.

Проснулся, услышав громкие голоса. Сначала не понял ни слова, потом до меня постепенно стал доходить весь ужас моего положения.

Северные варвары.

Наша няня была с севера. Отец не мог похвастаться особым богатством, но в нашем доме были и слуги и рабы. Хельга была рабыней. Отец купил ее после рождения первенца, когда маме понадобилась помощь и няня так и осталась при детях. Мы все ее любили, она была очень спокойной и знала много сказок. Ночевала она с нами и ее сказки были лучшими историями о богах и героях из всех, что я знал. Когда она появилась у нас, она не знала ни слова по-итальянски, потом, конечно научилась, но с нами предпочитала свой родной язык. Отец не возражал — он считал, что знание лишним не бывает. Поэтому язык Хельги был нам всем вторым родным. Поэтому же мы все обучались грамоте, математике и истории, а наша библиотека была самой большой из всех, о каких я знал, и занимала несколько комнат.

И вот теперь я прислушивался к словам, по всей видимости, команды корабля, на котором я оказался. Произношение было не совсем таким, как я привык, но понять было можно.

— Он там подох, наконец? — слова раздались совсем близко. — Молчит, не стонет.

— Слава богам! — ответ прозвучал издали. — Хоть выспимся спокойно.

Надо мной кто-то наклонился. Я открыл глаза и увидел совсем молодого парня, наверное, лет пятнадцати, светловолосого и загорелого до черноты.

— Жив, на меня смотрит, — прокричал мальчишка и обратился уже ко мне — Пить хочешь?

Ответить не получилось, пересохшие губы не слушались. Но он понял и так, поднес прямо к губам кружку с водой. Вода лилась по губам и щекам и была теплой, но невероятно вкусной.

— Хватит. — Мальчишка убрал кружку. — Лекарь сказал понемногу.

Я снова уснул.

В следующий раз я пришел в себя, когда почувствовал, что меня подняли на руки. Открыл глаза и снова зажмурился — от яркого света слезы просто хлынули. Понял, что меня снесли на берег и не слишком аккуратно положили на жесткие доски. Снова открыл глаза. Я лежал в телеге, а рядом со мной громоздились какие-то тюки, наверное, добыча.

Когда телега двинулась, я опять потерял сознание от боли — слишком каменистым был путь, снова открылась рана на груди.

Новое пробуждение состоялось уже здесь, в усадьбе, которой предстояло стать моим домом. Я лежал в большой комнате и прислушивался к тихим голосам вокруг, постепенно выстраивая ... для себя картину моего нового мира.

То, что я в плену, было очевидно. Для северян все пленники — рабы и я теперь один из них. Подтверждением тому была моя обритая голова и ошейник из грубой кожи, свободно висящий на шее. Надежда только на выкуп. Но очень маленькая — у отца не может быть достаточной суммы. Да и мало за кого северяне требовали выкуп. Значит, раб. Господь милосердный, почему я выжил?

Через два дня я смог сесть. Ухаживал за мной молодой парень, но не тот, что на корабле. Этот выглядел постарше. И погрязнее. Весь день он был занят, помогал с лошадьми, поесть и попить приносил мне вечером, когда рабов отпускали отдыхать. Мое место было на лежанке, в дальнем от двери углу, а его лежанка — ближе к двери.

Еще через несколько дней я неплохо представлял себе образ жизни, который вели здесь рабы — что-то увидел, о чем-то услышал. Парнишку звали Рауд, имя вполне подходящее (Рауд — рыжий) — его яркие рыжие волосы в солнечных лучах просто пылали — и он был единственным, кто обращал на меня внимание, остальные проходили мимо, не замечая.

В усадьбе было больше двух десятков рабов, примерно пополам мужчин и женщин. Жили все в одном доме, разделенном перегородкой на женскую и мужскую половины. В перегородке была печь, обогревавшая весь дом, топилась с мужской половины. По летнему времени печь не топили. Постройка была добротная, с толстыми стенами, небольшие окна на зиму закрывали наглухо деревянными ставнями, а летом это были просто пустые проемы. Кроме рабов, в усадьбе были и свободные слуги, в основном охранники. По ночам было слышно, как они развлекаются в женской половине дома.

Рабам-мужчинам туда было запрещено ходить. У них, с позволения управляющего, было свое развлечение. У самого входа была лежанка Дейла. Почти каждую ночь она пустовала, Дейл ночевал в чьей-нибудь постели. Позднее я понял, что он был кастрирован, кто-то когда-то отрезал ему мошонку. И нем от рождения. Каждый вечер Дейла разыгрывали в кости, его мнением никто не интересовался. А он давно смирился с происходящим, молча подчинялся очередному насильнику. На третий день моего пребывания Дейла выиграл мой сосед. Он взял его за руку, велев подниматься с лежанки и идти за собой. Подвел к своей постели и бросил:

— Раздевайся.

Дейл стянул с себя штаны и рубаху и замер, пока насильник стягивал свою одежду. Затем, повинуясь жесту, нагнулся, опершись руками о лежанку и выставив зад кверху.

— Раздвинь ноги пошире.

Молча повиновался. И болезненно сморщился, когда насильник, громко пыхтя, стал вставлять в него насухую свой член. Сидящие и лежащие на своих местах зрители подбадривали моего соседа и давали советы, тихонько смеялись в ответ на его злобное шипение — громко разговаривать и смеяться по ночам рабам было запрещено.

Наконец, сосед полностью вставил свой член. Ухватив Дейла за бедра, он с силой стал долбить его зад. Каждое движение вперед сопровождалось шлепком живота о ягодицы. Насильник тихонько порыкивал от удовольствия. Его движения стали быстрее, он сделал еще несколько толчков и замер. Затем с чмокающим звуком вынул член и велел Дейлу:

— Развернись и оближи.

Парень молча встал на колени и обхватил губами уже обвисший орган. Моя лежанка была низкой и мне при неверном свете луны, проникающем через маленькие окна, была видна белая жидкость, медленно стекающая по бедрам стоявшего на коленях парня.

Затем любовники легли на соседний лежак. Ночью я проснулся, услышав шлепки — мой сосед снова сношал Дейла, поставив его на четвереньки на лежаке. Лицо несчастного было совсем рядом и я увидел выражение безнадежной обреченности, тоски, исказившее привлекательное лицо парня, но никакого сопротивления насильнику он не оказывал — знал, что бесполезно. Кончив, сосед позволил Дейлу уйти к себе, а сам сразу заснул.

Такие сцены повторялись почти каждую ночь. Иногда насильников было двое, и тогда Дейл не спал всю ночь, по очереди отдаваясь каждому или обоим сразу. Его не жалел никто — говорили, что у него и так самая легкая работа. Дейл работал в мыльне и прачечной, таская и нагревая воду, носил корзины с мокрым бельем. Мог поспать, если никто не купался и не стирал. Изредка его никто не трогал ночью, когда рабы слишком выматывались на работе, и было не до игр.

Мой отдых закончился через неделю. Управляющий подошел к лежанке утром:

— Хватит валяться, пора отрабатывать свой корм. Поднимайся.

Я с трудом встал, зашатался от слабости. Схватив меня за плечо, управляющий подтолкнул к выходу. Я поковылял к порогу. Каждый шаг давался с трудом, но я шел. Встал в дверях, оглядывая двор. Прямо напротив был вход в хозяйский дом, туда мне и следовало идти, помогать на кухне. Слева — какие-то хозяйственные постройки. А справа шумело море. Задний двор усадьбы выходил на высокий обрывистый берег. Позднее я узнал, что с этой стороны и выстроена мыльня, где работал Дейл. Остальных рабов во дворе уже не было — они отправились работать на поле. Я побрел к кухне.

Кухарка невзлюбила меня с первого взгляда. Иначе как падалью не называла. Впрочем, никакой особой пользы от меня поначалу и не было. В мои обязанности входило снабжение кухни водой из протекающего в дальнем конце двора довольно глубокого ручья, сверху прикрытого деревянными щитами от мусора, мытье посуды и чистка котлов. Раньше всю эту работу выполняла одна из рабынь, но ей подошло время рожать и ее отправили в деревню. Там она и останется, пока ребенку не исполнится пять лет и его не приспособят к какой-нибудь работе. Гуда справлялась много лучше меня — об этом я не однажды слышал и от кухарки и от ее помощниц. Оно и понятно — в первые дни мне не под силу было даже ведро воды поднять, не говоря о котлах, которые следовало отскребать от гари.

Время шло, я окреп. Хуже всего было с подчинением — я никак не мог смириться со своим зависимым положением и грубостью обращения. За первые три месяца рабства меня дважды подвергли наказанию за непокорность и нерадивость.

Не люблю об этом вспоминать — снова болит располосованная спина, хотя те шрамы давно зарубцевались. Наказание для рабов в усадьбе было одно — сначала плеть, потом колодки. Палачом был один из старых рабов, на вид ему было лет 60, но рука ни силы, ни твердости не утратила. Он был совершенно равнодушен к воплям и мольбам тех, кого наказывали. Мне велели раздеться, затем привязали руки в изголовье поставленной в наклон скамьи. Я услышал свист рассекаемого кнутом воздуха и на спину обрушился удар. Несмотря на всю мою решимость, промолчать я не смог, громко вскрикнул от боли, затем мои крики стали непрерывны, после седьмого удара я потерял сознание, мне на голову вылили ведро холодной воды и продолжили экзекуцию. Раб должен прочувствовать все — мне не давали уйти в небытие весь следующий день, проведенный в колодках. Спина болела, еще большие мучения доставляла невозможность ни выпрямить спину, ни упасть на колени. Солнце обжигало располосованную кожу, а воды мне не давали, кроме той, что стекала по лицу, когда меня обливали после потери сознания. Я сорвал голос, умоляя о пощаде. Когда на закате меня освободили от колодок, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. До утра я пролежал там, где рухнул.

После этого урока я старался исполнять все приказы сразу. Мной могли помыкать все свободные, всех я должен был называть господами. Но избежать второго наказания мне не удалось, слишком неуклюж я был, слишком нерасторопен.

Второй раз отличался от первого еще большей жестокостью — мне не просто располосовали спину, раны еще и присыпали солью. Боль была невыносимая, мне казалось, что я схожу от нее с ума. К счастью, вылитые на меня два ведра воды (я снова терял сознание) смыли почти всю соль. Той ночью я даже смог доползти до своего лежака.

Рабы меня сторонились, не заговаривали со мной — я был чужаком, говорил с сильным акцентом. Все они были местными — светловолосыми, светлоглазыми, рослыми. Большинство родились рабами. На их фоне выделялись только двое — я и Дейл. Он, как и я, был с юга. Хозяин купил его во время одной из своих поездок. Темные волосы, темные глаза, скуластое лицо. Вряд ли мы были соотечественниками, на мои попытки заговорить по-итальянски он не среагировал. Скорее, араб, возможно, испанец. А имен у рабов нет, только клички. Их, оказывается, давал новичкам хозяин.

Впервые я увидел его через три месяца. Он был в отъезде по торговым делам и вернулся с гостями. В доме устроили большой пир, а на следующее утро, пока гости еще спали, хозяин решил посмотреть на новое имущество. Новых рабов было трое — кроме меня, Рауд и высоченный молчаливый парень, проданный за долги семьи. Его имени я ни разу не слышал.

Накануне вечером нам велели вымыться. Для этой цели в углу двора стояла большая бадья, наполненная водой. На зиму ее затаскивали в мыльню, но летом рабы мылись на улице. Мыться можно было каждый день, но рабы редко использовали такую возможность, предпочитая тратить время на отдых. Мои ежедневные помывки их, похоже, удивляли, но никто ничего не говорил. Этим вечером ко мне присоединились остальные новички.

Утром нам велели идти в дом. Я впервые был на хозяйской половине, остальные, видимо, тоже. Управляющий, шедший впереди, остановился перед дверью и постучал. Ответил молодой мужчина.

Первым отправили Рауда. Мне показалось, что он пробыл довольно долго, были слышны голоса, но что говорили, разобрать не удавалось. Управляющий, стоявший прямо у двери, слышал все. Он кивнул головой вышедшему мальчику, чтобы тот уходил и отправил в комнату молчуна. Тот вышел гораздо быстрее. Настала моя очередь.

Я вошел в небольшую комнату, просто залитую солнечными лучами. Осмотрелся — похоже, это кабинет. У окна стол с какими-то бумагами, рядом шкаф, от двери вдоль стены — широкая лавка. Хозяин сидел в выдвинутом на середину комнаты кресле. Он рассматривал меня, я — его. Оказалось, он немного старше меня, лет двадцати пяти — двадцати шести. Волосы почти белые, глаза необыкновенные, радужка очень светлая и не сливалась с белком только из-за тонкого темного ободка. Гладко выбритое лицо — у местных редкость. Широкие скулы и почти квадратный подбородок. Даже когда сидит, видно, что намного выше меня, худощав.

— Раздевайся.

Я стал покорно стаскивать рубаху. Взялся за пояс штанов, глянул вопросительно.

— Снимай все.

Прошелся взглядом по мне сверху донизу.

— Повернись.

Я повернулся к нему спиной.

— Подойди. Открой рот. Наклонись.

Он осматривал мои зубы, как при покупке осматривают лошадей. Взялся за щеки, повернул голову вбок.

— Закрывай.

Я стоял совсем рядом и чувствовал грудью его дыхание. Он рассматривал мои шрамы. Я не видел, во что превратилось мое лицо, и не хотел видеть. Достаточно было ощущать стянутую кожу и чувствовать шрам пальцами. Но шрамы слева на груди и на боку я видел — безобразные, вспухшие рваные полосы ярко-красного цвета. Кожа вокруг воспаленная. За три месяца воспаление стало меньше, но совсем не прошло.

— Как тебя звали?

— Микеле ди Марино.

— Я буду звать тебя Колль (Уголек).

— Да, господин.

— Хозяин. Называй меня хозяин.

— Да, хозяин.

Он протянул руку и дотронулся до шрама. Надавил, посмотрел мне в лицо, глядя на реакцию. Я постарался не показать, как больно. Он что-то увидел и улыбнулся. Положил ладонь мне на грудь с другой стороны, провел и сжал пальцами сосок. Я вскрикнул скорее от удивления, чем от боли.

— Ты моя собственность. Весь — и душой и телом. Понял?

— Да, хозяин.

Его рука двинулась вниз. Он провел по животу, обвел пальцами пупок, двинулся ниже. Все это время смотрел мне в лицо. Когда его пальцы коснулись члена, я не смог сдержаться и охнул. Он сжал член не сильно, обхватил его ладонью, несколько раз двинул вверх и вниз. У меня уже несколько месяцев не было женщины. Я почувствовал, как мой член набухает, наливается кровью. Хозяин довольно улыбнулся. Его ладонь переместилась на мою мошонку, сжала ее. Я снова простонал. Хозяин меня отпустил.

— Одевайся и иди.

Я быстро оделся и вышел из комнаты. Туда зашел управляющий, велев мне отправляться работать.

Той ночью Рауд пришел только под утро. Я услышал, как скрипнула открытая дверь, потом понял, что мальчишка укладывается. Уснуть не успел — Рауд плакал. Он делал это совсем тихо, но рядом зашевелился мой сосед, проснулся кто-то еще. Мальчик всем нравился за спокойный нрав и готовность выполнять мелкие просьбы. Никто не встал, чтобы утешить его. Все как будто знали, что случилось. Позднее я понял, что так и было.

— К хозяину водили. Ничего, не убил ведь, привыкнет. — Сосед вздохнул и отвернулся, вскоре уснули все, кроме горько всхлипывавшего парнишки.

Теперь он каждую ночь возвращался под утро. Больше не плакал — смирился. Через неделю на ночь не пришел молчун. Утром я видел его, когда все уходили на работу. Выглядел как обычно. Он пропадал две ночи. Настала моя очередь.

Управляющий подошел ко мне за час до обычного окончания работы — мне предстояло отмыть еще два самых больших котла.

— Оставь это и иди в мыльню.

Я молча повиновался. Там увидел Дейла возле большого чана с нагретой водой. Дейл жестом велел мне залезать. Я снял одежду, залез, сел на дно, погрузившись в воду по плечи. Дейл взял тряпку, намылил ее и начал меня мыть. Закончив, велел выбираться и дал мне простыню, чтобы вытереть с себя воду. Махнул рукой в сторону двери, ведущей из мыльни в дом. Я хотел одеться, но он отрицательно покачал головой и снова махнул на дверь.

За дверью оказался недлинный коридор, затем еще один с тремя дверьми. Одна вела в кабинет, следующая была приоткрыта. Я шагнул туда.

Хозяин, одетый в домашние штаны и рубаху, босой, сидел на кровати. Больше в комнате не было никакой мебели, кроме скамеечки со стоящим на ней медным тазом для умывания и кувшином.

— Сними это.

Я снял единственную свою одежду — простыню, огляделся, куда ее положить, и просто оставил на полу.

— Иди сюда.

Я подошел. Хозяин показал на место рядом с собой, и я сел. Я догадывался, что меня ждет — понял из разговоров других рабов, что все молодые мужчины и женщины оказываются в хозяйской спальне, но надеялся, что достаточно обезображен, чтобы не пробудить подобных желаний ни у кого. Ошибался.

Хозяин положил руку мне на затылок, притянул к себе и впился в мои губы. Я был растерян и позволял целовать себя, не сопротивляясь. Он оторвался ненадолго:

— Приоткрой рот.

Я приоткрыл и язык хозяина сразу оказался внутри. Наконец он отпустил меня. Встал.

— Помоги раздеться.

Я покорно стащил с него рубаху, потянул за пояс штанов, наклонился, чтобы снять их с его ног. Увидел прямо перед лицом напряженный член. Хозяин переступил, позволяя отбросить одежду, но придержал меня за затылок, не позволяя разогнуться.

— Встань на колени, поцелуй его.

Я опустился на колени и смотрел на подрагивающий перед лицом член, не в силах заставить себя повиноваться. Я не мог спокойно терпеть это унижение, остатки гордости не позволяли, но страх перед наказанием не давал открыто проявить неповиновение.

Хозяин положил руки мне на уши и ткнулся членом в мой закрытый рот.

— Открой. Ну?!

Его окрик напомнил о наказании, и я послушно раздвинул губы. Член сразу оказался у меня во рту, надавил на язык, заставил закашляться и едва не вызвал рвоту. Хозяин ненадолго отпустил меня, затем продолжил.

— Соси.

Я попробовал, но член был слишком велик, не помещался во рту, а отстраниться не позволял хозяин. Из глаз, помимо воли, полились слезы, я кашлял. Наконец, пытка прекратилась. Мне позволили отстраниться.

— Встань. Иди к кровати. Наклонись. Расставь ноги шире.

Я повиновался. Наклонившись, оперся о кровать руками. Почувствовал прикосновение рук к ягодицам. Помяв их, хозяин с силой провел по моей пояснице, сжал бока. Снова раздвинул ягодицы. Я почувствовал прикосновение его пальцев к анусу. Сжался.

— Не вздумай мешать мне. Ты моя собственность, помнишь? Будешь сопротивляться, хуже сделаешь только себе.

Я постарался расслабиться — он был прав. Снова почувствовал прикосновение, на этот раз хозяин приставил к анусу член. Одной рукой он придерживал меня за бедро, другой направлял член внутрь меня. Было больно, очень больно. Головка, хоть и смазанная моей слюной, была слишком велика, протискивалась в узкое отверстие с трудом. Я упал грудью на кровать — руки не выдержали слишком сильного напора. Наконец, головка прошла внутрь. Хозяину процесс очень нравился, он громко постанывал. Он начал двигаться, с каждым толчком входя в меня все глубже. Наконец я услышал шлепок его живота о свои ягодицы. Теперь он придерживал меня за бедра обеими руками. Его движения стали резче и когда член на всю длину входил в меня, его мошонка ударялась о мою. Еще несколько минут боли — и я почувствовал внутри струю его семени. Хозяин навалился мне на спину, отдыхая. Его член внутри меня становился ощутимо меньше. Он шевельнулся и приподнялся, освобождая меня. Вслед за вынутым из меня членом я почувствовал вытекающее семя.

Никогда мне не было так плохо. Я был полностью раздавлен, чувствовал себя не человеком, а использованной вещью. Большего унижения не мог даже представить себе.

Хозяин одобрительно похлопал меня по заду:

— Отличная попка. Тугая и вместительная — с первого раза приняла меня всего. Принеси полотенце.

Я разогнулся, чувствуя стекающее по ногам семя. Подошел к кувшину, налил в таз воды и обмакнул туда полотенце. Подошел к хозяину и, повинуясь его жесту, обтер его обвисший член, сразу зашевелившийся под моими руками.

— Подмойся.

Я вернулся к тазу. Сначала обтер полотенцем ноги, затем присел над ним, позволяя остаткам семени хозяина вытечь в воду, протер ягодицы. Хозяин все это время с интересом рассматривал меня.

— Иди сюда.

Я подошел к кровати.

— Встань на четвереньки. Опустись на локти и на грудь. Расставь колени пошире.

Я повиновался. Хозяин, присев сбоку, мял и поглаживал мои ягодицы, иногда его палец дотрагивался до колечка ануса, заставляя меня вздрагивать и напрягаться.

— Это поза покорности и готовности. Так ты будешь встречать меня каждый вечер. Ты понял?

— Да, хозяин.

Он встал, затем кровать снова промялась под его тяжестью, руки легли мне на бедра, а член снова вошел в меня — на этот раз гораздо проще, внутри осталась часть его семени. Неприятные ощущения были, но уже не та острая боль, когда кажется, что тебя разрывает на части, а скорее жжение. Хозяин довольно зарычал и принялся долбить меня. На этот раз он не торопился кончать. Спустя некоторое время, он вынул член и перевернул меня на спину. Закинул мои ноги на плечи и овладел мной в этой позе. Войдя полностью, он замер, затем одной рукой обхватил мой член, второй продолжая придерживать меня за бедро. Заставил мой член напрячься, двигая по нему ладонью.

— Дай сюда свою руку.

Я протянул руку, а он заставил меня взяться за свой член и двигать рукой.

— Продолжай. Хочу, чтобы ты кончил подо мной.

Я повиновался. Это было странное ощущение — его член двигался во мне, уже почти не причиняя боли. Все мои ощущения сосредоточились на моем члене. Конечно, я и раньше занимался самоудовлетворением. Но никогда не чувствовал себя так. Мы вошли в один ритм, его толчки совпадали с моими движениями. Я первым достиг разрядки, выплеснув семя себе в руку и на живот. Он не дал мне передышки, наблюдая за моим оргазмом, чувствуя мои спазмы, продолжал сношать меня и кончил несколькими толчками позже. Освободил меня, позволив опустить ноги, и рухнул рядом.

— Умничка. Мне понравилось.

Он повернул меня на бок, спиной к себе, прижал и спустя несколько секунд уже спал. Я уснул вслед за ним. Этой ночью он разбудил меня еще раз, велев на этот раз, лежа на боку, поджать колени к животу и раздвинуть ноги. Полностью войдя в меня, он снова обхватил рукой мой член и на этот раз я кончил с ним одновременно, залив его ладонь. Он уснул сразу, даже не вынув из меня становящегося мягким члена. Через минуту тот выскользнул сам. Я снова уснул.

Привычно проснулся на рассвете. Открыл глаза и понял, что не могу двинуться — хозяин обхватил меня рукой, закинул ногу на мое бедро, буквально вжал меня в себя. Я ощущал его всем телом, его дыхание грело мне шею чуть ниже уха. Я стал выпутываться из его рук и ног, он шевельнулся, освобождая меня. Я слез с постели и, подняв по дороге простыню-полотенце, вернулся вчерашним путем в мыльню. Дейл уже был там, смотрел на то, как я обливаюсь водой, смывая оставленные на мне ночью следы хозяина. Я оделся и отправился на кухню, пора было браться за работу.

Хозяина я снова увидел в полдень, когда тащил два полных ведра воды через двор. Он стоял в воротах конюшни и смотрел на меня. Я прошел мимо, когда услышал:

— Иди сюда.

Развернулся и подошел к нему.

— Оставь это. — Он кивнул на ведра.

Я поставил их на землю и шагнул в конюшню вслед за ним. Там было почти темно и пусто. В дальнем конце в стойлах стояли две лошади, остальные были в поле. Хозяин шагнул ко мне, снова притянул меня за затылок, поцеловал. Я знал, чего он хочет и приоткрыл губы. Это было странно — целовать мужчину. Вторую руку он положил мне на поясницу, опустил ниже, сжал ягодицу.

— Сними штаны.

Я потянул за пояс, наклонился, переступил и остался в одной рубахе. Хозяин развернул меня спиной к себе и надавил между лопаток, заставляя согнуться. Я оперся руками в дощатую перегородку и спустя секунду почувствовал его член в себе. Снова было больно, как в первый раз. Я дернулся, пытаясь освободиться, но он только сильнее налег, удерживая меня за бедра. Почти сразу он вошел до конца и начал с силой накачивать меня. Каждое движение я чувствовал в себе, его член терся о туго охватывающие его стенки, я услышал довольное порыкивание хозяина. И почти сразу — тихий всхлип. Прямо на меня из-за перегородки уставились два испуганных глаза. Рауд — я только теперь вспомнил, что он обычно помогает на конюшне. Видно, уснул в сене, а мы его разбудили.

Этот свидетель сделал унижение, испытываемое мной, совершенно невыносимым. Я закрыл глаза, не в силах сделать что-нибудь еще. Меня сношал мужчина, его живот с силой бил по моим ягодицам, а член ходил внутри. Спустя несколько минут я почувствовал пульсацию члена в себе, хозяин замер, наполняя меня своим семенем.

Он отпустил меня, позволив одеться, еще раз поцеловал.

— Придешь ночью.

Я вышел из конюшни, подхватил ведра и двинулся на кухню, ощущая вытекающее из меня семя.

Вечером я снова был в мыльне. Вытерся и не стал брать полотенце с собой, пошел так. Спальня была пуста, и я сел на край кровати. Хозяина не было долго, я прилег и задремал — все-таки предыдущей ночью почти не спал. Услышал, как открывается дверь и сразу открыл глаза. Хозяин стоял в дверях.

Я не сразу понял, чего он ждет. Потом вспомнил — встал на четвереньки на кровати. Он прошел в комнату, одобрительно похлопал меня по заду и по боку, начал раздеваться.

Первый раз снова был очень быстрым и болезненным. Он кончил после нескольких толчков и отпустил меня, позволив лечь на бок. Затем перевернул на спину:

— Согни колени и раздвинь ноги.

Он сидел, рассматривая меня, затем взял в руку мой член, заставил его напрячься. Медленно оттянул кожицу с головки, облизнул свой палец и провел им по чувствительному кончику, заставив меня застонать. Ему понравилось. Он стал медленно водить рукой по перемычке между мошонкой и анусом, слегка сжимать мошонку, двигать ладонью по члену. Он дразнил меня, не давая разрядки. Я уже извивался под его руками, тянулся сам к своему члену, но он не позволял завершить начатое.

— Попроси меня.

— Пожалуйста, хозяин, я вас прошу, пожалуйста... — даже не простонал, а прохрипел я.

— Чего ты просишь?

— Дайте мне закончить, испустить семя.

— Проси лучше.

Он наклонился надо мной, заглядывая мне в глаза.

— Как?

— Ты знаешь.

Я знал, чего он хотел. Я презирал себя за слабость, но терпеть его ласки был больше не в силах. Я сам притянул его к себе и поцеловал. Он довольно засмеялся:

— Умничка.

Его рука плотно обхватила мой член, он сделал еще несколько движений и я кончил прямо в его ладонь.

Той ночью он захотел, чтобы я сам насадился на его напряженный член. Он втащил меня на себя, так, что я оказался сидящим верхом. Впустить его в себя оказалось проще, чем я думал — после первого сношения внутри было влажно, член вошел легко. Мои движения он контролировал, придерживая меня за талию, приподнимая и опуская на себя. Я устал и в конце, почувствовав его оргазм, просто рухнул ему на грудь. Уже засыпая, ощутил, как он повернулся на бок, укладывая меня рядом.

Уже неделю я не ночевал в общей комнате, каждую ночь проводя в постели хозяина. Я надеялся, что его интерес ко мне не будет долгим, но каждый вечер мои надежды рушились — управляющий по-прежнему отправлял меня в мыльню. Я очень уставал, почти бессонные ночи и изнуряющая работа днем привели меня в состояние полусна-полуяви. Я разбил две большие тарелки, которые мыл, и кухарка, разозлившись, несколько раз ударила меня по лицу мокрой тряпкой. Потом внимательно посмотрела на меня и поставила передо мной полную миску каши:

— Ешь, а то на ногах не стоишь.

Я не отказался. Видно, и впрямь совсем плохо выглядел — она не жалела меня даже в первые дни, когда я еле двигался, придерживаясь руками за стены.

По ночам я не мог заставить себя полностью проснуться, чувствуя, как хозяин разворачивает меня спиной к себе и сношает, лежа на боку. Наверное, ему нравилась моя покорность.

В тот вечер я подошел к двери хозяйской спальни, открыл ее и увидел, что мой господин уже здесь. На его постели лежала светловолосая женщина — я видел ее волосы на подушке. Хозяин лежал на ней, между широко разведенных ног, полностью скрывая ее под собой. Он мерно приподнимался и опускался, его ягодицы сжимались всякий раз, когда член полностью погружался во влагалище, и по бокам на них появлялись ямочки. Я подумал, что так же он выглядит и лежа на мне.

Я вошел в комнату, закрыв за собой дверь, и остановился рядом с кроватью. В комнате пахло женщиной, молодой и здоровой. Один этот запах возбуждал, я чувствовал, как мой член напрягался. Хозяин посмотрел на меня, продолжая двигаться. Теперь я разглядел, что под ним на кровати рабыня — на шее у нее был тонкий металлический ошейник, значит, родилась в рабстве, без надежды на освобождение. Мой собственный ошейник был из толстой кожи — меня могли освободить за выкуп.

Хозяин застонал — я знал, что он достиг пика удовольствия и сейчас кончает. Его ягодицы и бедра напряглись, он с силой вдавил девушку в постель. Через некоторое время скатился в сторону, давая мне возможность ее рассмотреть.

Совсем молоденькая, светловолосая, с голубыми глазами. Она только теперь увидела меня и смотрела с испугом. Волосы надо лбом слиплись от пота. Все тело тоже было влажным, волосы внизу живота были заметно темнее, чем на голове. Между по-прежнему разведенными ногами виднелось вытекающее семя хозяина. Заметив мой взгляд, она свела ноги и выпрямила их, затем снова поджала, стараясь закрыться. Руками прикрыла грудь.

Хозяин, лежа рядом и приподнявшись на одном локте, наблюдал за ней. Отвел рукой ее руки, сжал грудь, к другой припал губами. Поднял взгляд на меня:

— Нравится?

Я кивнул. Я давно не был с женщиной, а эта была красива. Полная грудь, тонкая талия, плоский живот, длинные ноги. Тело налитое, не худышка. Мне она понравилась.

— Возьми ее.

Мой член уже поднялся. Мне никогда раньше не приходилось обладать женщиной в присутствии другого мужчины. Но мне раньше и отдаваться мужчине тоже не приходилось. Разум протестовал, но тело реагировало вопреки ему. Я сел на край кровати рядом с девушкой. Хозяин сдвинулся в другую сторону, давая нам больше места. Девушка боялась меня, но возражать не осмеливалась. Мне хотелось, чтобы этот страх прошел. Я наклонился и поцеловал ее, стараясь сделать поцелуй нежным. Она замерла, потом ее губы дрогнули и она ответила, приоткрыв рот. Я стал целовать ее настойчивее, одновременно ложась на кровать рядом. Она подвинулась, позволяя мне лечь. Я сжал рукой ее грудь, потом начал целовать шею, спускаясь ниже. Каждый сосок я обвел языком, вобрал в рот и пососал, чуть прикусывая зубами. Ей понравилось, она тихонько охнула, руки обхватили мою голову, прижимая крепче.

Я провел рукой по ее животу, продолжая ласкать губами грудь, и она послушно раздвинула ноги, позволив мне ощутить, как продолжает истекать из нее влага после недавнего соития. Я больше не мог терпет