Легенда об одном минете или Минет на работе

Фaктoиды — эти прeдстaвления o фaктax, кoтoрыx никoгдa нe былo, пoкa гaзeты нe рaспрoстранили o них инфoрмaцию.

Нэйсби Гиллз.

Вступительные замечания.

Рассказ основан на реальном событии, произошедшем с группой The Doors. Поэтому их участники представлены под своими настоящими именами. Любой желающий может убедиться в достоверности данной истории, заглянув в Википедию или в литературные биографии этой легендарной команды. Этот эпизод является одним из ключевых в фильме Оливера Стоуна «Дорз».

Единственное мое дополнение как автора заключается в том, что я использовал нецензурную версию этого происшествия, которая попалась мне на глаза лет пять-шесть назад в материале одной из молодежных газет, посвященных самым провокационным событиям Большой Рок-Музыки, и попытался представить, как это могло бы быть. Также авторским вымыслом являются имена девушек и, соответственно, их образы и диалоги (хотя следует отметить, что их представление о Джиме Моррисоне полностью соответствует тем впечатлениям, которыми делалась одна из близко знавших его женщин с Полом Хоугеном, одним из биографов группы).

Лос-Анджелес. 21 августа 1966 г.

— Нэнси! Нэ-эн!

Дверь открылась:

— А, Салли! Привет, милая.

— Приветик. Слушай, посидишь с моим малышом сегодня вечером?

— Да без проблем, конечно. А что случилось? Свидание?

Салли махнула рукой:

— Да нет! Подружки в «Виски» приглашают. Говорят, там сегодня какая-то группа будет играть. Вокалист — просто потрясающий. Краса-а-вчи-и-к! — Она мечтательно закатила глаза.

Соседка понимающе улыбнулась:

— Ну, если та, о которой я думаю, то... М-да, на него стоит посмотреть. Он, конечно, странно себя ведет и странно одевается... Да и песни у него странные. Но что красивый — то красивый. Твоему Дэвиду явно не чета... Кстати, а вы с ним что, поссорились? Он давненько что-то не заходит.

— Ну его нафиг! — возразила девушка с раздражением. — Он какой-то странный стал. Исчезает на недели, не звонит, никуда не приглашает... Вот сегодня, например: воскресенье, вечер, мне скучно, я целый день жду, что он меня куда-нибудь пригласит, — а он не звонит, не приходит... При нормальном парне я бы пошла в клуб с подругами?..

— Ну да, — поддакнула Нэнси. — Такую красотку пренебрегать нельзя, это верно. Он докатится, твой Дэвид... Вы во сколько идете?

— Да через пару часиков, наверно. Пока соберемся, пока доберемся...

— Учти, там места нужно заранее занимать. Когда выступает этот парень, в "Виски" не протолкнешься. Можно даже раньше выходить.

— Ч-черт! — расстроилась Салли. — А мы с подругами уже договорились...

— Ну ничего, — утешила её Нэнси. — Может, все образуется. Принеси своего мальчика, а сама развлекайся.

— Спасибо, Нэн! — Девушка поцеловала молодую соседку и вприпрыжку сбежала с крыльца. Нэнси закричала ей вслед:

— А Дэвиду спуску не давай!

***

Нэнси оказалась права. Когда компания, состоящая из Салли, её подружек Дороти и Патти и их парней, добралась до пересечения Кларк-стрит и Хиллдейли-стрит, где располагался клуб, возле него по обеим сторонам входа на узком пространстве тротуара между парапетом и светящейся, украшенной вывесками темно-зеленой зеркальной стеной скапливались люди. Из распахнутых дверей в летний калифорнийский вечер вылетала беззаботная ритмичная музыка вперемешку с радостными побадривающими криками. В "Виски-агого" выступления музыкантов чередовались с танцами под пластинки; сейчас как раз была очередь живого выступления.

— Ой, вы опоздали? — с разочарованием спросила девушка. Их компания остановилась всего в нескольких шагах от входа.

Один из парней прислушался:

— Нет, это «Love». Они сегодня выступают вместе с «Дорз». Но уже заканчивают — слышишь, они играют «My little red book»? Артур обычно ее поет в конце.

— А «Дорз» уже были, — повернулся к ним стоявший впереди парень. — Они у них обычно на разогреве работают.

— Как — уже были?... — Даже в быстро наступающей темноте было видно, как расстроилась Салли. — И этот был... как его... ?

— Моррисон? — хмыкнул парень. — Нет, я не слышал его. Их клавишник пел, Рэй. А Джим... Может, опять в путешествие отправился. — Он как-то противненько хихикнул и понимающе переглянулся с парнями из компании Салли, но та уже этого не увидела. Яркий, блистающий вечер, который она уже успела нарисовать себе в воображении, вдруг превратился в черно-белое кино, которое не могли раскрасить даже сверкающие вывески всего района Сансет-стрип. Ей уже не хотелось ни модного клуба и его легкой затягивающей атмосферы, ни своей компании. Даже злость на Дэвида, которая и подтолкнула её пойти сегодня в «Виски», куда-то исчезла. Сердце сжало странная грусть. Она столько слышала об этом необычном парне и его группе, так хотела его увидеть... Ей даже не приходила в голову возможность разочарования — как можно разочароваться в человеке, от которого все девушки Западного Голливуда со ума сходят? И тут вдруг...

Салли даже не поняла, что её куда-то тянут, и осозналась только тогда, когда Патти почти не в лицо ей прокричала:

— Давай поторопимся! Пойдем-пойдем! Ты что, задремала?

Девушка сделала пару шагов и уткнулась в спину проговорившего что-то мужчины. Тогда Патти буквально поволокла ее вперед, продираясь сквозь густые ряды. Вокруг них раздались недовольные голоса, кто-то даже выругался, кто-то послал нахальных девиц куда подальше, но Патти не обращала на это внимания и, словно буксир, пробиралась напролом, волоча за собой не сознающую подругу. Салли пыталась высвободиться, но ничего не получалось; попыталась окликнуть ее — тот же результат; завертела головой, пытаясь найти остальных, но никого не увидела. Тем временем они уже оказались у входа, где охранник, вместо того чтобы отрезать "Мест нет", улыбнулся и отступил, давая девушкам возможность попасть внутрь. Как только Салли и Патти зашли, он снова занял свое место.

— А мы уже думали без вас начинать, — раздался над ухом насмешливый голос одного из их парней. — Салли, ты о чем задумалась?

Девушка растерянно осмотрелась. Патти... Дороти... ребята... вот еще кто-то... Все улыбаются, перешучиваются, несмотря на толкотню... Да нет, это не розыгрыш: они внутри клуба. Но как?..

— А как мы сюда попали? — недоуменно спросила она, стараясь перекричать грохот живой музыки.

Ее вопрос был встречен взрывом хохота. Затем ей объяснили, что у одного из парней случайно оказался здесь знакомый, у которого, в свою очередь, оказался знакомый охранник, который и пустил их. «А так — «мест нет», — пердразнил интонацию охраны этот самый знакомый, чем вызвал очередной приступ веселья. Затем Салли узнала, что он же брался провести их к самой сцене. Девушка недоверчиво обвела взглядом зал: клуб был переполнен, так что даже поменяться местами с соседом казалось чем-то нереальным. Но их новый знакомец, видимо, был каким-то голливудским волшебником, поскольку уже через несколько минут вся компания оказалась возле сцены, так близко к выступавшим, что до заканчивавшего петь Артура Ли можно было дотронуться.

— Я ничего не понимаю, — произнесла Салли, когда песня закончилась и музыканты ушли со сцены под аплодисменты и свист одобрения, — зачем мы здесь будем делать? "Дорз" уже выступили. Джима не было. А мы же ради него пришли, так ведь? И танцевать я не хочу...

— Малышка, — весело обратился к ней их новый знакомый, представившийся Чаком, — а тебе разве не сказали, что "Дорз" разбили свое выступление на две части?

Сердце подскочило и гулко забилось:

— Что, правда?

— Конечно. — Этот молодой человек Чак, оказывается, знал все на свете. — Сейчас поехали за Моррисоном. Он еще выступит. А в перерыве — танцы.

— Я не хочу танцевать, — упрямо проговорила девушка и снова осмотрелась. — И как здесь можно танцевать? Столько народу... И подо что танцевать? Под Джонни Риверса, что ли?

— Какой Риверс, крошка? "Бёрдз" играют, не слышишь разве? — Чак весело показал ей в противоположный от сцены угол, где под возвышением для девушек-диджеев на специально отведенной площадке уже крутилось несколько пар, изгибаясь под музыку "The Byrds". Салли взглянула туда, затем подняла голову, и ее взгляд уперся в подвешенные возле возвышений большие клетки, в которых также в такт песне красиво изгибались молоденькие, не старше её, танцовщицы с высокими прическами, полностью открывавшими белоснежные лбы, в белых платьях до колен с бахромой и белых же туфлях на высоких каблуках. Ещё несколько таких клеток располагалось по всему периметру зала. Это была фирменная "фишка" клуба — те самые танцовщицы "гоу-гоу", которым платили по 150 долларов за 4 часа выступления и которыми втайне мечтали стать все девчонки Сансет-стрип. Никто не понимал, как они умудрялись танцевать под "Mr. T amburine Man", совершенно нетанцевальную песню даже в хрустальном "бёрдовском" исполнении под двенадцатиструнную гитару Роджера Макгвинна, но их не зря обучала подобному Джоан Сеннес — одна из лучших хореографов Лос-Анджелеса, сама любившая здесь отдыхать. Это был особый голливудский шик — уметь развлекаться и развлекать в любых условиях. Даже под песни Боба Дилана.

В то время Чак достал из кармана небольшой прозрачный пакетик и, счастливо улыбаясь, протянул его девушке:

— Милочка, хочешь?

Салли подозрительно посмотрела на пакетик, затем — на парня:

— Что это?

— Это? — тот сбавил голос до заговорщического шепота. — Это — "мультфильмы", крошка. Забавные такие "мультфильмы", веселые... Под ними и танцевать классно. Хочешь? Угощаю, бери.

Салли быстро покосилась на подругу, но они были заняты, о чём-то весело щебеча со своими кавалерами, прижимаясь к ним и время от времени целуясь. Затем девушка также быстро осмотрелась по сторонам: при всей житейской неопытности она прекрасно знала, что под невинным словом "мультфильмы", словно тёмный омут глубины под тонким беззаботным ледком, скрывается ЛСД — препарат, о котором говорили ничуть не меньше, чем о "Дорз". Хотя он ещё не был запрещён (а кое-кто из "особо знающих людей" даже поговаривал о серьёзном научном интересе к ЛСД даже со стороны правительства), упоминание о нём и уж тем более его распространение в гламурно-благопристойном Лос-Анджелесе 1966 года щекотало нервы: под настроение властей и организаторов различных вечеринок как распространителя, так и употреблявшего, попавшегося им, могли оштрафовать. В лучшем случае — выгнать из клуба, посоветовав "дуть во Фриско". Салли не знала, какие правила на этот счёт существуют в "Виски", поэтому, убедившись, что никому до них нет дела, также понизила голос и почти сердито спросила:

— Ты совсем сошел с ума? А если тебя вот с этим увидят? — Она кивнула на пакетик.

Чак тихонько рассмеялся.

— Не просто так, малышка. Здесь все отрываются как могут. А ты оторвешься по-взрослому. Ну, берешь?

— Я такого не употребляю, — заявила девушка, безуспешно стараясь придать своему голосу твердость, что не ускользнуло от внимания Чарли.

— Малышка, — почти шепотом произнес он, приближаясь к лицу Салли настолько близко, что их носы чуть не соприкоснулись, — а ты знаешь, что Джима надо слушать только под "кислотой"? Ты его просто не поймешь. Его никто не понимает. Без этого дела...

Этот милый парень Чарли не только знал все на свете - он еще был таким обаятельным и убедительным. И точно знал, как можно уговорить... Девушка нерешительно протянула руку, и пакетик, сразу переставший быть подозрительным, оказался в ее ладони.

— И как это принимать? — тихо спросила она.

— Разверни для начала, — посоветовал парень.

Девушка развернула. Перед ней оказался маленький перфорированный кусочек бумаги, с виду абсолютно ничем не примечательный, кроме того, что на нем была грубо нарисована яркая картинка. Только коснувшись его, Салли ощутила влагу и поняла, что бумага была чем-то пропитана.

— А теперь просто положи на язык, — улыбнулся парень. — И - ничего больше. Добро пожаловать в путешествие, малышка...

***

Рэй Манзарек постучал кулаком в старую дверь и с удивлением обнаружил, что она не заперта. Парень подождал немного, затем тихо позвал "Джим! Джим!". Ответа не последовало. Постояв минуту, Рэй открыл дверь и, пройдя небольшой коридор, вошел в полутемную комнату.

Джим Моррисон сидел перед окном спиной к двери, но даже не повернулся на стук. Рэй остановился в дверях, затем подошел ближе. На столе перед Моррисоном были разбросаны капсулы и микротаблетки, лежали мелко нарезанные листы "промокашки". Все это был ЛСД - во всем своем великолепии и многобразии. Сам же Джим никак не реагировал на чьё-то присутствие в комнате. В общем-то, все это Рэю и следовало ожидать, поэтому он даже не удивился.

«И сколько же он принял? — мелькнула мысль у клавишника, пока он пододвигал стул и садился рядом с Джимом, почти вплотную к нему. — 350 миллиграмм? 400? 600? Больше? Сколько? Есть ли у него вообще предел? А у нас?» Он вспомнил, как психовал после выступления их барабанщик, Джон Денсмор, как летали по комнатке, где они готовились к концертам, его барабанные палочки, как тихоня-гитарист Робби Кригер подбирал их и пытался успокоить разошедшегося друга. В ушах клавишника снова зазвучали злые слова Денсмора: «Дурак! Нарк хренов! Да что он о себе вообще возомнил? Что он — реинкарнация Блейка, что ли?...»

— Джим! — наконец решительно произнёс Манзарек, поправил очки и потряс Моррисона за плечо. — Ты слышишь меня? Джим!

Тот наконец повернул голову. Два взгляда — испытующий и отрешённый — пересеклись и углубились друг в друга. Рэй часто не мог понять, когда Джим притворяется, а когда искренен; сейчас был как раз один из таких случаев. Он видел, что его друг находится под воздействием сильной дозы, но другой на его месте вёл бы себя так... А этот — сидит себе и сидит. Смотрит.

Наконец Джим разлепил губы:

— Ты один? — Нежиданно хриплый голос, немного растягивающий слова, звучал словно издалека.

— А кого ты ещё хотел увидеть? — Против воли Рэй начал говорить громче, хотя знал, что Моррисон прекрасно его слышит. — Робби? Джона? Вот его бы тебе как раз сейчас видеть и не надо...

— Что, сильно злится? — отозвался Джим.

Рэй поежился:

— Не то слово... Тебе что, его доводить нравится?

— Ему следует порекомендовать покинуть этот Центр медитации, — сказал Джим и внезапно глупо, почти детски хихикнул. — Он негативно влияет на него.

Манзарек хотел было сказать, что на джазового барабанщика-профессионала плохо влияет его пребывание в группе под руководством не всегда понятного и непредсказуемого вокалиста, но вовремя прикусил язык. Даже с нормальным Джимом такая шутка могла закончиться ссорой, а с Джимом же неадекватным последствия такой фразы клавишник даже не решался предсказывать.

— Джим, — начал говорить он внешне спокойно. — Ты помнишь, что у нас выступление сегодня, да? Что мы у «Love» на разогреве?

— Ну и что? — улыбнулся тот. — Вы же отыграли? Ты же хорошо спел? Ли доволен?

— Да отыграли, конечно. Куда ж нам деваться-то? Но ведь все тебя ждали. Они на тебя ходят, ты понимаешь это? Не на группу «Дорз». Мы им всем — до лампочки.

— Так из-за этого Джон и кипятится, что ли?

— Джим, ты издеваешься? — Рэй почувствовал, что начинает заводиться. — Мы еле-еле выпросили ещё пятнадцать минут после «Love». Хорошо, что Ли об этом не знает. — Рэй ничуть не преувеличивал: «Love» уже были популярной раскрученной группой, записавшей и сингл, и полноценный альбом, в то время как «Дорз», несмотря на всю имевшуюся репутацию и шумиху вокруг них, только-только начинали, и такое положение дел, при котором новички выступали не перед, а после хэдлайнеров, было из ряда вон выходящим, если не сказать — недопустимым. — Публика требует Моррисона. Ты что, хочешь, чтобы мы в очередной раз вылетели из «Виски»? Так ведь вылетим. И обратно нас уже не возьмут. Даже твои поклонницы не помогут. И вообще кто нас тогда куда примет? Да ещё на 135 долларов в неделю-то... А что скажут люди ...

 

из «Элeктрa»? Хoльцмaн чтo, зря нa нaс сюдa хoдит? Ты хoть o чём-нибудь мoжeшь думaть, a? — Пoслeдняя фрaзa Мaнзaрeкa прoзвучaлa ужe с нeрвными нoткaми в гoлoсe, зaстaвившими Джимa удивлённo всмoтрeться в клaвишникa.

— Рэй, ты хoчeшь знaть, o чём я мoгу думaть? — вдруг тихo и сeрьёзнo прoизнёс oн. — Я думaю o тoм, чтo мы — группa. И oт тoгo, чтo мeня, oднoгo из вaс, сeгoдня нe былo, ничeгo измeниться нe дoлжнo. Я вeдь нe тoт Джим Мoррисoн, кoтoрoгo всe хoтят видeть, пoнимaeшь мeня? Я прoстo пoю в группe «Дoрз». И мы — oднo цeлoe. Нo тoчнo тaкжe и ты пeть мoжeшь. И пoёшь вeдь.

Мaнзaрeк нeдoвoльнo пoмoрщился:

— Джим, к чeму этa сoфистикa? Ктo из группы Элвисa мoжeт зaмeнить Кoрoля? Кaк Мaккaртни зaмeнит Лeннoнa? Ты хoчeшь пoфилoсoфствoвaть? Пo-мoeму, нe врeмя. Скaжи лучшe, чтo ты oбдoлбaлся и нaпрoчь прo всё зaбыл.

Джим стрaннo зaхихикaл, нo тут жe зaкaшлялся, рeзкo oбoрвaл смeх и спрoсил:

— Рэй, a тeбe нe нaдoeлo игрaть и пeть oднo и тo жe?

— В смыслe? — Пeрeхoд был нaстoлькo нeoжидaнным, чтo Рэй снaчaлa дaжe нe пoнял, o чём идёт рeчь.

— Вoт и я o смыслe, — прoдoлжaл Мoррисoн. — Мы игрaeм пeрeд oдними и тeми жe. Пятнaдцaтый дeнь пoдряд. Oднo и тo жe. И для чeгo?... Ктo нaс пoнимaeт, Рэй? Ктo пoнимaeт нaши пeсни, a? Ктo их вooбщe слушaeт? Тe, ктo пришли в «Виски» пoтaнцeвaть? Убить свoё врeмя?..

— Джим, — eщё мeдлeннee oбычнoгo прoгoвoрил клaвишник, — мы пeрeд этим три мeсяцa пoдряд выхoдили нa сцeну и пeли oднo и тo жe. Пeрeд oдними и тeми жe. Зaбыл? И тeбя этo нe смущaлo?... Нe думaй oб этoм. Я нe думaю. И ты нe думaй. Этo — прoстo рaбoтa...

— Ты говоришь о работе? — переспросил Моррисон. — Это — работа? Быть обезьянкой, попугаем? Не призвание?... Ты это называешь работой?... Да к чёрту такую работу, Рэй! — вдруг хрипло и страшно завопил он и вскочил со стула так, что чуть не опрокинул Манзарека. — Я не хочу так! Я не хочу петь перед этими полными, жрущими, трахающимися глупыми свиньями из Голливуда!... Ты знаешь, я и в пустом зале могу петь. И неграм на плантациях. И на улице. Помнишь, как я тебе пел тогда, на пляже? Я могу и просто во Вселенную петь — и меня услышат те, кому это нужно! Но не ОНИ, Рэй! Понимаешь?... НЕ ОНИ!!! Им же молить можно все, что хочешь — все равно ничего не поймут и не услышат!..

Теперь они стояли напротив друг друга — взъерошенный Джим с наркотической безуминкой в глазах и опешивший Рэй, чувствовавший, как у него из-под ног ускользает пол. Он не знал, что можно сказать в ответ, не знал, надо ли что-то говорить вообще — он понимал только одно: все рушится. И с таким трудом выпрошенное для реабилитации группы и самого Джима время, и открывшаяся перед ними блестящая перспектива в лице Джека Хольцмана, видевшего их выступление несколько дней назад... О потерянном сегодняшнем гонораре и о возможных неприятностях с публикой и администраторами "Виски" Рэй даже не думал — это были мелочи из разряда "снявши голову, по волосам не плачут".

— Значит, ты не идёшь? — спросил он, стараясь придать своему голосу максимально возможную твердость.

В Моррисоне вдруг снова произошла резкая переменa: он миролюбиво, даже как-то зайскивающе улыбнулся и положил руку на плечо клавишнику.

— Рэй, почему ты говоришь такое? Я же не сказал, что не иду? Конечно, поехали. Мы сыграем. Мы ведь единое целое, правда?... Все будет хорошо, не переживай. Я просто пошутил...

Клавишник облегченно выдохнул.

***

Салли опиралась о сцену, наблюдая за своими подругами. Ее сердце билось учащенно, девушку время от времени охватывали волны жара. На задней части языка, казалось, опух волдырь от ожога. Мысли испуганно пробегали по сознанию, как мышки, увидевшие вдали огромного кота: «Ну и воздух здесь — спертый какой-то... Хотя бы на улицу выйти... отдышаться... « Но, едва собравшись с силами, она вдруг испугалась, что её не пустят назад или что она вообще не сможет пробраться сквозь толпу танцующих. «Нет-нет, я лучше постою, подожду. Сейчас все пройдет... это бывает. Ну как же жарко-то... Может, присесть за один из столиков — вон там, вдоль стенок?» Она искала глазами Чака, намереваясь попросить провести её, но его уже рядом не было, а все пространство между ней и столиками занимали танцующие пары. Впрочем... они уже не казались парами — они сливались в большое движущееся и переливающееся пятно, в котором не было отдельных фигур, а только какое-то хаотическое броуновское движение.

— Салли! Салли! — Стоявшая рядом Патти возбужденно дергала её за руку. Девушка с трудом заставила себя сконцентрироваться на звуке голоса и настойчивом, даже раздражающем жесте. — Нет, ты послушай только... Знаешь, что мне только что рассказали?... Тебе что, плохо? — Внезапно изменившийся тон слегка привел девушку в чувство, и она смогла перевести взгляд на тревожно смотрящую на неё подругу.

— Нет... пройдет. Просто жарко... дышать нечем... — Девушка говорила через силу, словно из тюбика, выдавливая из себя слова, ставшие внезапно похожими на вязкую темную жидкость.

— Так давай на улицу выйдем, проветришься...

Салли отчаянно замотала головой и чуть не упала, вовремя вцепившись в сцену:

— Не надо... не надо, Патти. Нас не пустят... М-мы пройти... не сможем. Видишь? — Девушка ткнула рукой в сторону входа.

— Что — «видишь»?

— Как... все плотно...

— Где — «плотно»? Что ты такое говоришь? — Патти оглянулась, затем внимательно всмотрелась в лицо девушки: — Э-э-э, подруга... А ты не под кайфом случайно, а?

— Кто — я? — Волна паники бросилась в лицо Салли, и она вдруг увидела, как выглядит ужас в своих собственных глазах. «Всё, пропала... Признаться? — Да, да, пока не поздно. Патти — хорошая, она поможет, она не бросит... — НЕТ, нет, ни за что!!! — разрывали её мозг два разных голоса. — Сейчас всё будет хорошо, успокойся! Никто не должен ничего знать... Второго шанса уже не будет, пойми!!!» — Всё хорошо... сейчас всё пройдет... Так что... что ты там говорила? Интересное... что-то?

— Ты какая-то красная, — подозрительно произнесла Патти, по-прежнему внимательно смотря на девушку. — Ну, смотри сама... Так знаешь, что мне только что рассказали про этого парня из «Дорз»? — В её голосе снова вернулось озорство, и она слегка пригнулась к уху Салли. — Говорят, что он — гомосексуалист.

Непривычное слово зацепилось в помутнённом девичьем сознании и начало медленно раскручиваться, как пружина, цепляя собой мозговые извилины и отдаваясь эхом в самых укромных уголках разума: «гомосексуалист»... «гомосексуалист»... Обкатав это слово, как вода обкатывает гальку на пляже, мозг выдал своё решение, и Салли глупо хихикнула:

- О нет... Невозможно...

- Почему же невозможно? - рассудительно проговорила Пэтти. - Все знают, что он употребляет наркотики. - При этом она снова пристально посмотрела на Салли. - А кто его знает, каким человек становится после передоза? Да он и сам не знает, наверное. Вот и он так же. Может, у него склонность была к парням, а он и сам этого не знал. А под кайфом осознал это. Всякое бывает...

Салли пыталась понять подругу, но это ей удавалось с большим трудом: все, что она говорила, то казалось каким-то несерьезным болтовней, то, напротив, чем-то значительным. В голове вертелся очень важный для неё вопрос, но слова для него разбежались в разные стороны, и она никак не могла ухватить их и собрать воедино. Наконец ей это удалось:

- А у него... девушка есть?

- Я слышала, что есть,- вмешалась стоявшая позади Дороти. - Ну и что? Это не мешает. Тем более я слышала,- понизила голос она,- что такие парни очень умелые... потому что... ну, и с теми, и с теми... Понимаете, девчонки? - В ответ девушки смущенно-развратно хихикнули.

- Не, девочки,- вмешался один из парней, пришедших с ними,- у геев на девочек не стоит.

- Что, серьезно? - насмешливо протянула Дороти. - Ты, что ли, сам видел? - Пэтти и Салли ...

пристыдились.

- Вот дуры.- Парень стеснялся.- Зачем же самому такое видеть? Так говорят...- Он отвернулся в сторону, стараясь скрыть смущение.

- А вдруг... это правда? - неожиданно даже для самой себя спросила девушка. Её слова из вязкой жидкости волшебным образом превратились в разноцветных птичек, весело щебечущих и готовых разлететься по всему залу новогодним конфетти. - Ну, правда то, что... не стоит? Даже на таких... красивых, как мы? - последнюю фразу снова сопроводил смешок.

— Дa брoсь ты, — oтoзвaлaсь Пaтти. — Нa нaс у нeгo тoчнo встaнeт. Мы-ж тo тут, рядoм. Дoтрoнуться мoжнo.

— Н-дa? — Сaлли внимaтeльнo глянулa нa пoдругу. Вoлны жaрa вдруг пeрeстaли нa нeё нaкaтывaть, исчeзли дурнoтa и духoтa, a гдe-тo в сaмых eё пoтaённых глубинaх нaчaли прoбуждaться стрaннaя лёгкoсть и свoбoдa. Кaзaлoсь, чтo всё, чтo тoлькo oнa ни сдeлaeт или нe скaжeт, срaзу жe нaйдёт oдoбрeниe и пoнимaниe. — Нaдo... прoвeрить будeт... Кaк-нибудь...

— Ты нeнoрмaльнaя, дa? — Пaтти дёрнулa eё зa руку. Сaлли в oтвeт тoлькo зaсмeялaсь.

***

— Тaк, рeбятa, у нaс всeгo пятнaдцaть минут, пoмнитe? Всe рaзбoрки пoтoм, хoрoшo, Джoн?... Нaчинaeмс «Backdoor man», пoтoм «Take it as it come» и «My eyes can seen you», зaкaнчивaeм «Light my fire». Дoлжны улoжиться. — Рэй скoрoгoвoркoй, слoвнo бoясь, чтo eгo пeрeбьют, нaзывaл хoрoшo извeстныe всeм пeсни, нe рaз с успeхoм испoлнявшиeся группoй нa кoнцeртaх и oттoчeнныe дo испoлнитeльскoгo блeскa. Пeрeхвaтив нeдoумённый взгляд Кригeрa, пoяснил: — Дa, Рoбби, игрaeм тo жe, чтo и в пeрвoм oтдeлeнии, тoлькo с другим вoкaлoм. Eсли будут кaкиe вoпрoсы, скaжeм...

— Нeт, пaрни, — вдруг прoхрипeл тяжёлый гoлoс Мoррисoнa. Всe oбeрнулись к нeму. Рэй внутрeннe пoхoлoдeл: чтo, oпять? Чтo ж этo зa чёрт?... Джим oбвёл всeх нeвидящим взглядoм, зaтeм дoбaвил: — Игрaeм «The end». Этoгo хвaтит. Oни увидят Мoррисoнa, eсли им нe хвaтилo «Дoрз». Пoйдёмтe, нaс ждут.

Рэй впился взглядoм в лицo вoкaлистa, нo Джим oстaвaлся бeсстрaстeн, слoвнo oпять впaл в нaркoтичeскую прoстрaцию. Нe пoчувствoвaв никaкoгo пoдвoхa, клaвишник рaзвeрнулся и быстрыми шaгaми вышeл нa сцeну. Зa ним пoтянулись oстaльныe, пoэтoму никтo нe увидeл, кaк к Мoррисoну пoдoшёл oдин из рaбoтникoв клубa и чтo-тo тихo eму скaзaл. Лицo Джимa пoшлo гнeвными пятнaми, нo oн ничeгo нe прoизнёс в oтвeт и нaпрaвился к выхoду нa сцeну. Публикa ждaлa...

На сцене внезапно появились четыре неподвижные фигуры так быстро, что зрители ещё не успели оправиться от ритмичной музыки и танцующих. Музыканты уже заняли свои места и настраивали инструменты. Как будто по волшебству, зазвучала гитара, а музыка с пластинки стихла и танцовщицы исчезли из подвешенных клеток, вызывая бурное волнение у публики. Салли и ее подруги неожиданно оказались прижатыми к самому краю сцены, так что у девушки потемнело в глазах. В это время без объявления песни раздалась игра на гитаре...

Ре-минорный аккорд перешел в яркую каскадную игру на тарелках... словно лаская ее, эти нежные переливы органа пронеслись по залу, звуча как колокольчики перед началом первого акта неизвестной зрителю драмы... снова ре-минор на нижних струнах, переходящий в одинокий задумчивый перебор струн... пальцы Кригера мягко, почти незаметно, но так ловко и нежно скользят по грифу, словно делают массаж бесконечно любимой юной девушке, отдаваясь приятным томлением в теле... Салли вдруг увидела эти звуки: они пульсировали серебристо-фиолетовыми маленькими точками и разлетались по сцене, как искры от костра — от гитариста к барабанщику, затем — к клавишнику, не отрывавшему взгляда от органа, от него — к неподвижно стоявшему прямо над ней, в шаге от нее вокалисту (тому самому...), вцепившемуся в микрофон обеими руками... Цепь замыкается, круг замыкается, превращаясь в поток, соединяя музыкантов в неразрывное целое, очерчивая Вселенную, где нет места чужакам и непрошенным гостям; ее можно только лишь рассматривать со стороны восхищенными глазами... Вот в гитарный перебор вступает хет (это — уверенный, четкий, ритмично вспыхивающий в равных промежутках времени синий цвет, так органично вписывающийся в гармонию остальных цветов и звуков), поддержанный густым клавишным басом (а это — тревожный бордовый; он пульсирует где-то на периферии сознания, как сигнал тревоги, как надпись "Danger!" на пустынном техасском — или невадском, или оклахомском — шоссе под лучами непредсказуемого солнца)...

И вот — голос, доносящийся откуда-то сверху, скрежещущий печальный голос божества, раскрывающего правду своей слушательнице, но не слышимой пастве...

Это конец, красивый друг.

Это конец, мой единственный друг, конец.

Наши причудливые планы — конец,

Всему тому, что стоит — конец.

Ни безопасности, ни неожиданностей — конец.

Больше никогда не смотреть тебе в глаза...

О каком конце он вещает? О конце любви, отношений? О конце всего сущего? О конце совместной дороги, когда один из двоих вынужден остаться, а второй должен идти дальше?... Неважно, об этом можно подумать завтра (правда же Вивьен O'Хара?)... сейчас же можно только слушать этот голос, медленно возрастающий огненным терновым кустом в центре очерченной для него Вселенной, как тот куст, в котором Бог явился Моисею...

***

Как ни был занят Рэй, одной рукой ведя партию органа, а второй поддерживая ритм-секцию плотным клавишным басом (в группе не было бас-гитариста), но он умудрялся время от времени бросать взгляды на стоявшего невдалеке от него и поющего с закрытыми глазами Джима. Пока все шло нормально: непривычная — видимо, от чрезмерной переодозировки — хрипота его выразительного голоса удачно добавила в песню фатальной и проникновенной усталой обречённости, прогрыши между куплетами знакомо взрывались изнутри мяукующими соло Кригера в околовосточном стиле и джазовыми сбивками Денсмора на фоне уверенных звуков манзарековского органа, так удачно оттенявшего собой гитару. Песня заполняла собой зал и действительно превращалась из обычной композиции в нечто волшебное, нарушить которое было бы подлинным святотатством. По всему выходило, что это — одно из самых удачных выступлений группы, несмотря ни на что.

Да, все было нормально... за исключением самого выбора песни.

На первый взгляд, в ней не было ничего необычного — обычная двухкуплетная красивая песня о расставании, может, только чуть более грустная, чем другие баллады "Дорз". Подвох скрывался в другом: они исполняли её два или три раза, и каждый раз Джим добавлял в неё новые строфы, в которых был уже настолько насыщенный образный ряд, что даже Манзарек, тонко чувствовавший и понимавший поэзию Моррисона, порой терялся в догадках относительно их смысла. А сама композиция из песни-прощания превращалась в некий гипнотический микрокосмос, в котором мирно сплетались индийская мифология, английская поэзия и американская современность, и безучастные ездоки мчались за солнцем, оседлав вместо своих байков древних змеев — посредников между землей и небом... Да, петь такое перед жаждущей танцев публикой было в высшей степени странно. Но — у каждого ведь свои странности.

Однако Рэя всё равно не оставляло предчувствие, что этим дело не кончится. И хорошо бы, если бы дело закончилось добром...

О, вот что-то новенькое, раньше этого не было... "The West is a best. Get here and we'll do all the rest". Запад... символ смерти? Остров Авалон, последнее прибежище короля Артура? Ну, в сочетании с королевской дорогой, звучавшей ранее... Или Запад — это наша Калифорния, тот самый край мира, на котором все и закончится?..

"The blue bus is calling us... " Час от часу не легче. "Кислотный автобус" Кена Кизи? Но у него же вроде другая расцветка...

Песня втягивала в себя, втягивалась в тело и переползала в сознание. Рэй почувствовал, как его начинает нести по течению...

Звук окутал сознание плотным теплым покрывалом, из-под которого не хотелось вылезать. Голос проник внутрь и стал усиливаться — Салли ощущала, как некое зернышко,...

 

словно семя, поселилось в области живота и с каждой нотой росло и расширялось, заполняя собой ее мгновенно ставшее податливым и послушным тело. А само тело резонировало в унисон росту голоса внутри, вибрировало в такт медитативной музыке снаружи... Вдруг от него отделился какой-то комочек, и Салли увидела себя со стороны — стоящую всего в паре шагов от вокалиста, касающуюся грудью сцены... Она подняла голову — или что у неё можно было поднять? — и увидела, как выглядит его голос...

... Вихрь, похожий на водоворот, только не быстро кружащийся и пугающий своей быстротой, а — медленно, словно замедленная виниловая пластинка. Девушка стояла на самом краю этого вихря, под ней пробегали волны-бороздки; она превращалась в иглу, которая, царапая поверхность, скользит по ним и сама воспроизводит музыку, и одновременно с этим она-человек стояла и смотрела в самую глубь водоворота. Вот в горловине сначала возникло ослепительно белое, отливающее синевой острие кинжала, в которое вытянулись какие-то бледные улицы с сонными домами — да это же Сансет-стрип! — ... затем кинжал рассыпался на части ослепительным блеском золотого рудника, в который девушка смотрела сверху... На её глазах золото стало расплываться в солнечное озеро, на фоне которого плавила свинцовая змея с красными глазами... Нет, это был змей — Салли разглядела его возбужденный царственный фаллос, покачивающийся из стороны в сторону в такт изгибам всего туловища. Рядом с змеем стали появляться какие-то люди — подросток с грустными глазами, красивая юная девушка примерно его лет... женщина средних лет с благородным аристократическим лицом (Салли никогда в своей жизни не видела аристократок, но почему-то была уверена, что именно так они и выглядят). От них веяло каким-то странным теплом, так что Салли отчаянно захотелось туда, к ним, в ту воронку. Но в это время змей повернулся к ней так, что она увидела его призывно болтавшийся орган прямо перед её лицом, и, превращаясь в свой собственный член, произнес: «I want to... «. Головка члена закончила фразу — «fuck you rmo uth...»

Но это не было неким абстрактным желанием. В этом голосе ясно прозвучал приказ. И кто такая была Салли, чтобы его не послушаться?... Девушка видела, как она сама послушно потянулась лицом к гордо торчащему достоинству... как открыла свой небольшой ротик... и вот торжествующий фаллос сам коснулся её губ... языка... нёба... Девушке оставалась самая малость — сжать его губами...

Член тепло пульсировал у неё в ротике, живо отзываясь на каждое прикосновение и ласку. Он заполнял всё пространство перед ней и внутри неё. Салли с наслаждением сжимала головку своими губками, щекотала её и лизала. Затем бойкий язычок занялся стволом. Девушка старалась доставить члену максимальное удовольствие. И пенису явно нравились её старания — Салли очень скоро почувствовала, как он начал увлажняться.

А вокруг торжествующе звучала музыка. Музыка приветствовала её голову и ротик, воспевала каждое движение её язычка по головке... по стволу... туда и обратно... ещё и ещё...

***

Что-то в голосе Моррисона заставило Рэя оторвать голову от клавиш и, с усилием вырвав сознание из потока, внимательно на него посмотреть. Сначала это было изменение тональности — Джим уже не пел монотонным голосом свои мантры, а читал стихи, не сбиваясь с заданного ритма, машинально исполняемого ещё ничего не понимавшими музыкантами. В следующую секунду до сознания клавишника дошло, что же именно читает вокалист:

Убийца пробудился перед рассветом.

Он надел ботинки,

Он выбрал лицо из древней галереи

И он прошел по коридору...

Рэй не помнил этих стихов. И даже не мог бы поручиться за то, что Джим не сочиняет их прямо на ходу. Он посмотрел на Робби, затем на Джона - они переглядывались также недоумённо. Кригер стал играть тише, но, похоже, Моррисона это не волновало:

Он зашел в комнату, где жила сестра, а потом он

Сделал визит к своему брату, а потом он...

Он прошел дальше по коридору!..

По голосу клавишника понялось, что сейчас и произойдет что-то такое, предчувствие которого не отпускало его всю песню. Быстрый переброс взглядами между остальными только укрепил клавишника в этой уверенности. Музыканты заиграли более нервно. Никто не решился прервать песню - это невозможно было сделать. Втайне Рэй надеялся, что, может быть, Джим сам, услышав отчаянные сигналы, подаваемые ему через музыку, одумается... может, он остановится на самом-самом краю, куда падал сам, неизбежно и фатально, упоенный в своей неизбежности и фатальности, и увлекал за собой остальных...

Но, черт возьми, как же красиво было это падение в неизбежность, которую они сами и создали!

И он подошел к двери,

И посмотрел внутрь...

Где-то в подсознании Манзарека начало рождаться ощущение, что это - уже не просто песня, а - сведение счетов, какой-то очень личный и важный для Моррисона разговор... с кем?

«Отец?» - «Да, сынок».

«Я хочу тебя убить».

«Мать... Я хочу...»

И, внезапно раскрыв глаза и уставившись в одну точку, Джим неожиданно выкрикнул - словно выплюнул давно копящуюся внутри ненавистную гнойную мокроту:

«...тебе в задницу, мамаша!»

Рэй был свидетелем, как в зале прокатилась волна ужаса. Слушатели неохотно отстали от сцены, а самому ему сердце рухнуло вниз. Он не мог отвести глаз от Моррисона и понимал, что остальных музыкантов также охватывают подобные чувства. И ещё он заметил нечто... – одна из стоявших возле сцены девушек – невысокая, миловидная, светловолосая – потянулась к Джиму... расстегнула его потертые и не раз залатанные обтягивающие кожаные брюки... Дальнейшее от музыканта уже было закрыто. Пытались оттянуть девчонку или нет, Манзареку было все равно: случайно посмотрев в сторону выхода со сцены, он заметил поджидавших их вышибала Эльмора Валентайна – одного из владельцев клуба. Ну что ж, этого и следовало ожидать. Это действительно был «конец»...

А Джим то ли выкрикивал-выхрипывал в микрофон бессвязный набор слов, то ли имитировал звуки удовольствия от накатывающегося оргазма, то ли действительно испытывал оргазм... Рэй уже не осознавал, что именно происходило на сцене, а лишь судорожно, нервно выводил на органе свою партию, интуитивно понимая, что только затягивание песни спасет их сейчас от неизбежной расправы за сценой.

В клубе царила настоящая суматоха, поэтому никто не обратил внимания, как из зала, пошатываясь, медленно вышла бледная красивая женщина средних лет с благородным аристократическим лицом; как она в бессилии прислонилась к беззаботной тёмно-зелёной зеркальной стене клуба; как к ней с вопросом «Вам плохо, миссис Моррисон?» подскочил водитель...

Через некоторое время из дверей появилась Салли – растерянная, с отрешенным взглядом и странной улыбкой на лице. Она сделала несколько неуверенных шагов, перегнулась через парапет, и что-то белое вырвало ее...

Лос-Анджелес. 22 августа 1966 года.

– Шлюха!

Хлесткая пощечина обожгла и оглушила девушку, отбросив ее на спинку старого продавленного дивана. Она даже не вскрикнула, только, держась за медленно багровеющую щеку, смотрела на Дэвида, стоявшего над ней и отвечавшего ей ненавистным взглядом.

– Ну и сучка же ты, Салли!

Девушка молчала. А что ей можно было сказать в ответ?

– Почему ты не позвонил? – наконец тихо спросила она. – Я тебя ждала... Мы могли пойти вместе. Этого могло бы не быть...

– Что?! – Дэвид не поверил своим ушам. – И я еще виноват в том, что ты отсосала этому ублюдку?

Он замахнулся. Салли сжала ноги и закрыла голову руками, ожидая удара, но вместо этого послышался звон разбитого стекла. Она отняла руки. Ее небольшое настенное зеркало лежало на полу, рядом падали, сметаемые рукой Дэвида, какие-то безделушки. Некоторые разбивались.

Девушка хотела попросить его остановиться, иначе проснется ее ребенок, но вместо этого просто сидела и наблюдала, как на ее глазах уютная комнатка превращается в разгромленный рай. Обычно спокойный, добродушный Дэвид выкрикивал какие-то ругательства неузнаваемым голосом, но она их не слышала: внезапно перед ее глазами опять помутнелось, и ей показалось, что по ее комнате вертится вчерашняя воронка с голосом, звучащим изнутри, всасывающая в себя все пространство вокруг...

И Салли еще не забыла вкус члена, который появился перед ней вчера из этой самой воронки...

Парень замер в полуобороте с поднятой для очередного удара кулаком: девушка соскользнула с дивана и на коленях ползла к нему по разбитому стеклу, расставляя разбросанные предметы.

— Ты... ты что?!..

Салли не ответила, а только приползла — ближе, ближе... Дэвиду стало страшно. Он попятился к входной двери, оперся о неё и, выкрикнув напоследок «Ты, дурочка!!!», стремительно выбежал на улицу.

Воронка внезапно исчезла, провалившись в раскрытую пропасть. Салли так и осталась стоять на коленях, бездумно глядя на закрывшуюся за парнем — бывшим? — дверь.

Сзади заплакал ее ребенок — сперва тихо. Потом — громче.

Девушка ничего не слышала.

Послесловие автора (голос за кадром).

В тот вечер группу The Doors действительно выгнали из клуба с «волчьим билетом», как и опасался Рэй Манзарек. Но музыкантам несказанно повезло: буквально за два дня до этого они подписали очень выгодный контракт с фирмой звукозаписи «Электра». Для самой фирмы, до этого работавшей исключительно с джазовыми музыкантами, это было в новинку. Поэтому в тот вечер ее директор, Джек Хольцман, присутствовал на концерте вместе с продюсером Полом Ротшильдом, которого он уговаривал работать с новой группой. И, впечатленные выступлением, они сразу же предложили музыкантам начать работу над записью первого альбома. Те согласились.

И уже через пять месяцев первый альбом с простеньким, даже скромным названием «The Doors» увидел свет. И он произвел такой фурор, что даже групп