Коралловый халат Юлии. Часть 2: В волшебном зеркале

Весь день лил дождь.

Он слетал миллиардами крошечных парашютистов с тёмного, заволоченного серой ватой неба, и падал на пустые улочки. Деревья казались старичками с поникшими усами. Я сидел на очередной «планёрке» в офисе своего отчима, выводя бессмысленные каракули в ежедневнике, мечтая поскорее вырваться из этого здания и вернуться на окраину, где под старенькой «пятиэтажкой» соседки-бабульки любовно ухаживали за клумбами с душистыми петуньями. Я сидел и думал о том, насколько часто в различных книгах попадается фраза «с её появлением всё обрело смысл».

Какая безнадёжная и бездарная чушь!

С появлением Юли всё утратило свой смысл. Теперь не имело значения ничего, что не было бы с ней связано. Даже то, что мой отчим то и дело прерывал совещание, срываясь на крик:

— Блядь, где ты витаешь?! Мне нужна твоя голова, а не твоё присутствие!

Я молча поднимал на него глаза и не знал, что ответить. Как не знал и того, что ровно через четыре года я со скандалом уйду из этой компании и открою первое собственное частное предприятие. Что через восемь лет мы с Юлей дадим жизнь нашему сыну. Что пятнадцать лет спустя, уже втроём с нашим мальчиком, мы будем бежать по улице с букетов гербер, опаздывая на первую в его жизни школьную «линейку»...

Тогда я всего этого знать не мог. Но этого не могло не быть. Так было предначертано с самого начала, продиктовано свыше, выписано нашей с Юлей верностью друг другу.

Тогда я видел перед собой лишь очертания — контуры людей, мебели, даже собственных рук, рисовавших в планинге геометрическую абракадабру. Во всём этом не было никакого смысла. Смысл начинал проступать лишь тогда, когда я спускался по нереальной лестнице, выходил под выдуманный дождь, садился в контур своей машины, мчался по несуществующим улицам, и приезжал туда, где меня ждала Юля. Преодолевая одним махом все три этажа, я открывал дверь, и заключал свою девочку в объятия. В разные стороны разлетались одежда, бельё, карьерные планы; мой член безошибочно находил вход в родное, горячее влагалище, и контуры окружающего мира вновь наполнялись объёмами. Только в этом и был смысл. Больше ни в чём.

Мы зашторивали окна, на все замки закрывали входную дверь, но в самой квартире везде горел свет — люстры, торшеры, ночные светильники. В этом ослепительном царствии искусственного освещения, мы поклонялись друг другу, как два языческих божества. Не было ничего недоступного или грязного. Всё грязное, запретное, неприемлемое находилось за пределами нашей квартирки. Здесь же властвовала та сила, которая очищает и преображает всё.

Наши руки не уставали исследовать друг друга; наши пальцы проникали повсюду, и настолько глубоко, насколько это вообще было возможно. Мы мастурбировали, с нежными улыбками глядя друг на друга. Липкие от собственных соков, проваливались в забытье. Затем просыпались, занимались любовью, а через несколько часов снова мастурбировали. Иногда Юля натирала свой клитор до такой степени, что мне приходилось смазывать её промежность «детским кремом». И даже тогда я не •••

мог избежать эрекции. Плавными круговыми движениями я наносил крем на покрасневшие и разбухшие губки, и зачарованно смотрел, как он впитывается в эти трепетные лепесточки.

— Как же тебе не повезло со мной, а мне с тобой, — Юля лежала с раздвинутыми ногами, а я дул на её маленькую щёлочку, чтобы успокоить жжение.

— Это ещё почему?

— Потому что я — половой инвалид, а ты — законченный онанист.

Моя девочка... Открытая улыбка, задорный румянец, копна непослушных волос.

Недостаточно найти свою половинку в этом огромном, глухом и слепом мире. Это ещё не смысл жизни. Смысл целиком зависит от того, чем мы свою жизнь наполняем. Мы с Юлей наполняли её словами одних и тех же книг, нотами одной и той же музыки, одними и теми же фантазиями, событиями, людьми, предчувствиями, ожиданиями, надеждами.

Термос с горячим чаем и тёплый плед в рюкзаке; свежий батон, чтобы отламывать от него ломти и бросать уткам. Мы часами сидели на берегу озера, наблюдая, как солнце падает за горизонт, и поднимается вечерняя прохлада. В голову лезли все когда-либо прочитанные стихи. Я бормотал что-то из Бродского, Юля в полголоса напевала Арету Франклин. Было мягко. Было нежно.

Ветер дрожал в высоких стеблях камышей, когда я неторопливо расстёгивал её джинсы. На той стороне, вдалеке, мерцала драгоценная россыпь зажженных окон, но я сдвигал в сторону краешек Юлиных трусиков, и мне открывалась подлинная красота. Ювелирные створочки мокрой пещерки расходились, и мой член погружался в созданную лишь для него манящую тёплую вселенную. Единственным нашим зрителем в этот момент был — ... весь мир. Прекрасный, опасный, несчастный, очарованный нами мир. Юлина щёлочка мягко пульсировала; мой твёрдый член скользил в ней медленно-медленно, осторожно выходил наружу, а затем с восторгом врывался на всю длину. Юлины стоны, плеск озёрных рыб в темноте, прикосновения моего лобка к прохладным, покрытым гусиной кожей, ягодицам; шелест ветра в прибрежных зарослях камыша, моё рвущееся хрипом дыхание. Моя девочка разворачивалась, садилась на корточки, обхватывала губами мой член, и он взрывался там сверхновой, наполняя Юлин рот самόй жизнью. Глоток за глотком, моя сперма струилась по её пищеводу, а я гладил мягкие волосы и улыбался царственной луне, поднимавшейся над горизонтом и величественно опускавшей на неподвижную воду свой серебряный перст.•  •  •

в свои тела ароматические масла. Я стоял на четвереньках, дрожа от предвкушения изнурительного, сладостного ритуала. Юля выливала в ладошку немного масла, и руки её скользили по моему телу, подобно искусным каллиграфам. Напевая нежным голосом свою любимую Этту Джеймс, она пальчиками рисовала на моих ягодицах таинственные иероглифы. Затем ладошки соскальзывали в ложбинку, наносили ажурные мазки на яички, поднимались по каменной плоти члена, сжимались на нём, и начинали истязать моё вздыбленное естество. Всякая связь с реальностью в этот момент обрывалась. Тёплые пальцы следовали по скользкому стволу друг за другом. Вверх-вниз. Они кружили на головке, танцевали на ней, спускались по уздечке к самым яичкам, и снова начинали своё восхождение к вершине. А потом, когда низ моего живота напрягался и в глазах темнело, пальчики резко отстранялись, заставляя меня содрогаться в конвульсиях самого сладкого беспомощного мучения.

— Шшшш, подожди... Нет, не сейчас...

Она склонялась над моим выпяченным задом, покрывала его медленными и горячими поцелуями, вылизывала дырочку ануса, а затем ладони вновь смыкались на моём огнедышащем идоле. И снова она прерывала эту пытку перед самым концом света.

— Шшшш, нет, миленький, подожди...

Сердце перемещалось по всему моему организму с немыслимой скоростью, пульсируя отовсюду. Юлины ладошки накрывали мою мошонку, мяли её, сжимали до боли, скользили нежными беличьими кистями, скребли кончиками ногтей.

— Какой ты твёрдый, мой мальчик...

И член, налитый пульсирующим страданием, начинал дёргаться, и на поверхность вырывалась обжигающая лава. Юля прижималась губами к моему мокрому от пота лицу и шептала:

— Ты мой хороший... Ты мой родной... Ты мой мальчик... Боже, как ты кончаешь...•  •  •

маленькие лодки, потерявшиеся в бескрайнем океане. Сначала с простудой слёг я, а после и Юля подхватила воспаление лёгких. Я возвращался с работы и заставал её растрёпанной, с припухшими глазами, в моём тёплом старом растянутом свитере.

— Быстренько на живот!

Моя пациентка надувала губки, но послушно переворачивалась и спускала трусики, крепко зажмуривая глаза. Я колол антибиотики, а потом ещё долго кружил поцелуями на месте укола.

— Много у меня синяков на попе, да?... Я очень страшная?... Ну вот, ещё и месячные, просто чудесно...

— Сейчас принесу.

Я шел в ванную комнату и возвращался в спальню с упаковкой прокладок. Раскрывал её, доставал одну, распечатывал:

— Юль, а давай я пока сам будут менять их тебе?

Юля долго смотрела на меня, потом начинала задорно смеяться, откидывала с себя одеяло, и весело бросала:

— А давай. Меняй. Ты же состаришься раньше меня? Мне ещё предстоит выносить после тебя «утки».

— Я никогда не состарюсь, — бурчал я, после чего тоже заходился от смеха, — я умру быстро, но тебя с собой прихватить успею.•  •  •

меня в рот...

Слова, на самом деле, значат куда больше, чем мы привыкли думать. Но что они значат по сравнению с тем, что вообще невозможно произнести? И, если есть слова, которые убивают, должно же быть слово, дающее жизнь?..

«Ебаться» — не самый плохой вариант, верно?..•  •  •

Я разводил в стороны острые коленки Ксю, и мой член с мокрым вздохом проникал в сочное влагалище.

— Да, милый, вот так... Смотри, как ей хорошо.

Юля лежала рядом, ласкала себя, и буквально гипнотизировала меня своим долгим, наполненным вожделения, взглядом. Мой таз медленно поднимался и опускался; твёрдый, словно высеченный из гранита, член прокладывал путь в мягкой пульсирующей дыре. Тепло этого влагалища передавалось мне. Оно проникало в каждую клетку моего тела, обволакивало, оглушало, ослепляло...

Я оказывался в абсолютной темноте, которая внезапно взрывалась океаном первозданного света, и я с криком выплёскивал в вагину Ксю потоки обжигающей спермы.

— Мой родной... Мой прекрасный мальчик...

После этого Юлины губы, язык, ладони порхали по телу Ксю лёгкими пушинками, залетая в самые укромные, потаённые уголки. Её прикосновения будто исцеляли растерзанное мною тело. Из пульсирующей пещерки Оксаны вытекал белый ручеёк. Юля поднимала Ксюшину ногу за щиколотку, и прижималась своей норкой к её влагалищу. Я завороженно наблюдал за тем, как короткие волосики девушек (светлые — Ксю и тёмные — Юлины) переплетались между собой; как их мокрые половые губки тёрлись друг о друга, купаясь в моём семени. В этом страстном и завораживающем поцелуе вагин девушки передавали из одной пещерки в другую что-то совершенно восхитительное, тайное, запредельное.•  •  •

Её рука в это время проникала под резинку Ксюшиного белья, и длинный пальчик вползал во влажную ложбинку между половых губок. Я спускал трусики с Юли, и впивался жадными поцелуями в её упругие ягодицы. Раздвигал их, языком притрагивался к тёмному кружочку ануса, просовывал его внутрь, как можно глубже. Раздев друг друга, девушки медленно снимали одежду с меня, опускались на колени, и смыкали свои губы на тёплой коже моего направленного вверх члена. Два голодных девичьих ротика поочерёдно принимали его, омывая каменный ствол живительной влагой, и бережно передавали друг другу. Я вынимал член из одних губ, и неторопливо вводил его в другие. Движения становились всё увереннее, всё быстрее. Юля надавливала на затылок Ксю, чтобы он проникал в самое горло; затем отстраняла подругу, и жадно слизывала с члена её вязкую слюну.

— Выеби нас, мой хороший... — в темноте комнаты разливался чарующий шепот Юли.

Девушки ложились на кровать, высоко поднимали свои ноги, и нетерпеливыми пальчиками растягивали передо мной свои ароматные, сводящие с ума, поросшие волосиками (светлыми и тёмными) щёлочки. И мой подрагивающий член входил то в одну влажную пещерку, то в другую.

— Только не торопись, милый, только не спеши...

И я не спешил. Хотя это давалось с немыслимым трудом. Девушки лежали, тесно прижавшись друг к дружке, а мой член, мокрый от выделений Ксю, входил в голодное, изнывающее лоно Юли; затем возвращался обратно. Пульсирующие влагалища завлекали меня всё глубже, манили, обрезали те ниточки, что связывали меня с окружающим миром. Это была совсем иная реальность. Когда я чувствовал, что окончательно теряю над собой контроль, то просто нырял вниз, и с животным рычанием вылизывал мокрые волосатенькие вагины, которые пахли... Боже, как же они пахли... Щелочка Ксю была пропитана ароматом Юлиных соков; я раздвигал лепестки Юлиной пещерки и втягивал носом запах другой женщины, лежащей тут же, рядом. Голова шла кругом. Этот водоворот всё стремительнее затягивал меня в чёрную дыру, где не существовало ничего, кроме оглушительный сладостной боли.

— Кончай на её писечку, — шепот Юли звучал чарующей мантрой, — кончи на неё...

Я направлял свой раскалённый ствол в сторону пушистого лобка Ксю, и тут же расстреливал его в упор своим выплёскивающимся семенем. Расстреливал, и сам падал чуть ли не замертво, глядя, как Юлин язычок сразу принимался собирать белые капли с половых губок и клитора стонущей подруги. Перебрасывая ногу через Ксюшино лицо, она начинала неистово вылизывать покрытую моей спермой промежность; сама Ксю разводила в стороны половинки её попы и с вожделением всовывала язык в жаркое, раскрытое влагалище Юли. Сотрясаясь в оргазмах, девушки выкрикивали свои имена:

— Юлечка...

— Ксюшенька...

И, обессиленные, проваливались в мои объятия, разливаясь на моих плечах реками тёмных и светлых волос. За окном серело. Первое января. Через несколько часов мы поведём маленькую Вику к установленной на центральной площади ёлке, а потом...•  •  •

и был сон, то первой пришлось проснуться Ксю. Срок заключения её мужа истёк, и омут привычного безысходного существования целиком поглотил нашу подругу.

А мы с Юлей встречали свою вторую весну. Всё там же, в своей квартирке. На своём третьем этаже. На своём озере. На своих лавочках. На своих улочках.

Мы возвращались однажды из магазина по одной из таких улочек. Я нёс пакеты с продуктами, Юля пересказывала только что прочитанный роман модного женского автора.

И вдруг я остановился, опустил на асфальт тяжелые пакеты, взял Юлину ладонь, приложил к своей груди, и произнёс:

— Хочу быть твоим мужем.

Не помню, чтобы ей понадобилась пауза. Я сразу услышал:

— Хочу быть твоей женой.

И, несколько недель спустя, умирая от смеха, мы с трудом пережили церемонию гражданского бракосочетания, на которой присутствовали только самые близкие наши друзья, включая и Ксю с дочерью. Никаких излишеств, никакой помпы. Жених в обычной чёрной «тройке», и невеста...

... Юля шла ко мне в коротком винтажном платье кремового цвета. Звонко цокали небольшие каблучки открытых изящных туфелек. Греческая причёска с декоративным ободком, лёгкий романтичный макияж, в руке — маленький, скромный букет белых роз. Широкая белозубая улыбка в этот момент разливалась на её лице, подобно полноводной реке, несущей жизнь в своих безбрежных водах. Свадебный фотограф недовольно шипел, требуя, чтобы Юля, для лучшего кадра, переложила букет в другую руку. Но она не слышала его. Она приблизилась, и, не сводя с меня своих сияющих глаз, прошептала:

— Ты — мой лучший друг.•  •  •