Живая статуя. Часть 2

Всю ночь мне снились тревожные сны, где фигурировал позавчерашний старик с жезлом. Он хохотал, как мультяшный дьявол, и я ревел во сне — совсем как в детстве. Проснувшись, я первым делом набрал Майю.

«Абонент временно недоступен...» Одевшись и проглотив, что попало под руку, я сел в машину и помчался к ней.

В домофоне никто не отзывался. Я обошел соседние дома, чтобы убедиться, что не ошибся — но нет, все было верно. Это был дом Майи, ее квартира, и Майя не открывала. Но как же? она ведь сказала, что будет дома, и будет ждать меня...

Может, спит? Отсыпается после вчерашнего?

Я ждал под домом четыре с половиной часа. Проскользнув вслед за жильцом внутрь, я поднялся на нужный этаж, нашел нужную квартиру, — но никто не открывал. Прождав еще час, я, наконец, понял, кто виноват. Я понял, У КОГО Майя. И рванул, почти не нажимая на тормоза, к театру «Пигмалион».

Тревога и злость так клокотали во мне, что хренов маэстро уже был в моем воображении горой кровавого мяса. Ворвавшись в зал и оттолкнув охранника, я сразу нашел Брокенберга, репетировавшего с артистами. Увидев меня, он спрыгнул со сцены и побежал мне навстречу.

То, что было дальше, выглядело примерно так: мы оба бежали друг к другу, явно желая стереть друг друга в порошок, оба остановились в полуметре друг от друга — и оба крикнули:

— Где Майя?!

(я, впрочем, прибавил к вопросу длинное непечатное, стыдливо повисшее в тишине).

Наши физиономии вытянулись одинаково, будто мы смотрели в зеркало.

— Она что, не с тобой? — пискнул Брокенберг. Я прикусил язык, не успев спросить его то же самое.

— Нет. Я думал, она у тебя...

— Ясно, — сказал Брокенберг, помолчав.

Он был похож на колдунью Юбабу из мультика «Унесенные призраками», когда та узнала от Хаку о проделках своей сестрицы.

— Она должна была утром быть с тобой, а потом приехать на репетицию. Телефоны не отвечают. Ее нет уже три часа...

— Ну... в конце концов... Она взрослая девушка. Мало ли... — говорил я, заражаясь его тревогой.

— Заткнись! — оборвал он меня, и я не обиделся, а только еще больше встревожился. — Что она говорила? Она говорила о своих планах?

— Нет... да... Кажется.

— Что?!

— Просто я случайно услышал ее разговор по телефону. Она говорила с кем-то... кто-то требовал от нее что-то отдать, принести... а она говорила «хорошо, отдам...»

— Кто это был? Кто?! — Брокенберг схватил меня за плечи и стал трясти.

— Да успокойся ты, псих!... — крикнул я наконец на него, и он отпустил меня. — Я не знаю точно, но... кажется, я догадываюсь. По-моему, это был один старик.

— Старик?! — страшно закричал Брокенберг. Артисты на сцене замерли, уставившись на нас.

— Просто мне так кажется.

— Что за старик? Где ты его видел?

— Он хотел... не знаю, чего он хотел, но Майя ужасно испугалась его. Я тогда открыл ей машину, чтобы старикан не догнал ее. Мы тогда еще не были знакомы. Просто она так испугалась... Этот старикашка выронил какую-то железяку, древнюю такую. Я ее подобрал, а Майя потом попросила, чтобы я отдал ей. Я и отдал... Вот я и думаю, что ей звонил тот старик, требовал, чтобы она отдала ему ту железяку, и она...

Брокенберг вдруг тяжело рухнул на стул и опустил голову.

— Эй! В чем дело? Эй! — я заглядывал ему в лицо, нагнувшись, а он раскачивался и скрежетал зубами. Внезапно он подскочил и схватил меня за руку:

— Пойдем!

— Куда?

— Я расскажу тебе. Пойдем!

Он потащил меня по коридору, ввел в артистическую, закрыл дверь, сел, посидел некоторое время с закрытыми глазами, затем глубоко вдохнул и заговорил:

— Значит, так. Слушай. Если будет трудно поверить — постарайся. Ты не виноват, конечно, это все Майя. Но ничего, может, еще можно исправить...

— Что исправить?

— Слушай и не перебивай. Старик, которого ты видел — это сам Лео бен Бецалель, или, как он сейчас называет себя, Лев Бецман.

— Бецман? Тот самый?..

— Да. У нас с ним давние счеты... Сейчас он считается, как ты знаешь, великим скульптором и коллекционером. На самом деле он просто превращает живых людей в статуи.

— Что?!..

— За Майей он охотится уже несколько лет. Еще бы: такой роскошный экземпляр для его коллекции! Жезлу, который ты видел, три тысячи лет, и им может управлять только он. Он добыл тайные свитки еще при Рудольфе Пражском — и сжег их, чтобы никто, кроме него, не знал заклинаний. Я оберегал Майю, как мог, но... Мы с ним договорились не трогать друг друга. Мы подписали договор и не можем нарушить его. Ни я, ни он. И я здесь бессилен. Поэтому он старается вредить мне косвенно, через дорогих мне людей; и поэтому я рассказываю все тебе. На тебя вся надежда.

С минуту я переваривал услышанное. Потом спросил:

— Скажи мне... Тебе дорога Майя... Ты с ней...

Вместо ответа Брокенберг вдруг встал и спустил штаны с трусами. Похолодев, я глядел на большой рубец в том месте, где должно свисать мужское достоинство*.

___________________________________

*По одной из легенд, Фауст оскопил себя, чтобы избавиться от власти Мефистофеля. — прим. авт.

Почесав за ухом, я спросил у него:

— Что я должен делать?

***

Третий день я бродил по выставке Льва Бецмана, повторяя про себя, как мантру, напутствие Фауста: «Любое заклинание имеет противодействие. Присматривайся. Бецалель будет стараться упредить то, что может разрушить его заклятие. Постарайся заметить, что охрана не позволяет делать посетителям. Она наверняка предупреждена, хоть и не знает, в чем дело».

Но ничего особенного я не заметил. Нельзя было делать то, что нельзя делать во всех выставках и музеях мира: трогать экспонаты руками, снимать их со вспышкой, распивать спиртные напитки, ходить без обуви и т. п.

Майя была здесь. Я не мог смотреть на неподвижную, мертво-застывшую голую фигурку из посеребренного металла, стоявшую среди десятков таких же, как она, окаменевших и высеребренных фигур: мне хотелось реветь и биться головой об ее пьедестал...

Вечером, когда объявили закрытие, я вдруг почувствовал, что мне нужно срочно в туалет. Он был тут же, рядом с залом.

Когда я вышел оттуда — увидел, что зрителей в зале нет, входные двери закрыты, и рядом с ними стоит группа охранников. Они травили анекдоты. Повинуясь внезапному импульсу, я шмыгнул обратно в туалет.

Я не думал, что смогу остаться тут на ночь, но упустить такой шанс было нельзя. Зная, что кабинки будут проверять, я открыл дверь подсобки, где хранились ведра, швабры и тряпки, и, вспомнив фильм «Как украсть миллион», залез за дверцу кладовки.

Вскоре послышались голоса охранников. Один из них сунул голову в подсобку и, удовлетворившись этим, отошел прочь. Через пять минут воцарилась полная тишина.

Я выжидал еще какое-то время, боясь выходить. Наконец, пересилив себя, я осторожно, замирая и оглядываясь на каждом шагу, двинулся по направлению к залу. Свет выключили, и музей освещался только лампочками сигнализации и светом с улицы, проникавшим через окна.

Музей был пуст. Осознав это, я бросился к Майе и стал ощупывать ее металлическое тело, холодное и мертвое, как водопроводный кран. Я гладил, сжимал, царапал милые изгибы, еще недавно живые, горячие, пульсировавшие в едином ритме со мной — и едва удерживался от истерики. С трудом опомнившись, я заставил себя отойти от Майи.

«Будем рассуждать трезво», говорил я себе. «Прикосновения ничего не дали. Может быть, Майю нужно трогать в конкретных местах, конкретным образом, конкретное число раз?» Глубоко вздохнув, я вновь подошел к Майе и начал свои эксперименты.