Последний генерал

Небо закрыло нам путь в землю обетованную

с той целью, чтобы отдать нам весь мир

Игнатий де Лойола.

Российская Империя. Крепость Динабург. Август 1775 г. Р. Х.

Редукция — город на территории государства иезуитов в Парагвае.

Гуарани — индейское племя Южной Америки.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Я приехал в крепость Динабург после того, как испанцы разгромили мою редукцию (1). Я прибыл в эту северную страну — единственное пристанище проклятого Ордена, любезно предоставленное нам русской императрицей. Сюда стекались все те, кого уже начали гнать по всей Европе, как бешеных собак. Где же твои множественные миры, Ноланец, ради которых ты однажды взошел на костер? Найдется ли хоть в одном из них местечко для некогда могучего Общества Иисуса.

— Брат Франциск мне необходимо с тобой поговорить.

Бросаю взгляд на неясный прямоугольник двери и вижу там последнего магистра Ордена — брата Павла.

Приказы не обсуждаются, но, выслушивая его указания, я вдруг ловлю себя на мысли, что меня не радует предстоящее путешествие. Хотя, должно было. Ведь я еду домой: в солнечную Италию, к графу д`Орсинио — нашему давнему осведомителю. Я повезу свиток с записями тайных переговоров Папы Климента с испанцами и португалами. Результатом переговоров стало предательство Ватикана.

Однако, приказы магистров не обсуждаются, и, переодетый в мирскую одежду, я трясусь в карете по размытым польским дорогам. Слушая, как мой кучер — Ян понукает лошадей, раскрываю страницы своего дневника и возвращаюсь в прошлое. В то злосчастное апрельское утро, когда я увидел какого цвета глаза у смерти. Они были черные, непроницаемые, холодные и принадлежали испанскому генералу. И если бы не мой верный гуарани (2), которого я подобрал на берегу реки, жестоко израненного когтями ягуара...

Он отвлек на себя мою смерть, она потеряла ко мне интерес, собирая богатую жатву среди индейцев.

Ян запел песню на польском и под незамысловатый деревенский мотив я закрываю глаза и откидываюсь головой к стенке кареты. Из некрепкого сна выводит голос возницы:

— Стало быть, пан монах, дальше ехать никак не можно.

— В чем дело, Ян? — не до конца проснувшись, пытаюсь понять, о чем он мне толкует.

— Дык, ступица сломалась, пан. Колесо вот-вот отвалится. Не можно дальше ехать. К кузнецу бы надо.

— А что делать? — спрашиваю его.

— Верстах в двадцати постоялый двор. Скачите верхами, пан монах. Оттуда и помощь пришлете.

Кучер расседлывает гнедого красавца, подводит его ко мне. Благородное животное косит фиолетовыми глазами, взволнованно фыркает и нетерпеливо бьет копытом.

— Я постараюсь быстро, Ян, — кричу, пуская жеребца в галоп.

Хозяин постоялого двора обладает завидным чувством юмора, если решил назвать свою халупу «Королевский приют». Молчаливый подросток с несчастными глазами принимает у меня поводья, отводит коня в стойло. Слышу, как трактирщик отдает приказания помощникам, и они выезжают на телеге со двора.

— Пан монах, — лебезит хозяин, — откушать извольте. Вкуснейшее жаркое приготовила моя Марта. Как специально для вас.

Вопросительно поднимаю брови. Откуда узнал, прохвост, что монах? Я в дорожном камзоле, тонзура не выбрита. Хитро прищуривается и кивает на Орденскую печатку с камнем в форме Священного Сердца.

Что-то в последнее время все больше мелочей ускользают от меня.

Усаживаюсь за самый дальний стол, не хочу излишнего внимания к своей персоне. Вижу, как девушка ставит передо мной тарелку с дымящимся мясом и моего плеча касается налитая девичья грудь. Хлеб она подает, наклонившись так низко, что я чувствую дерзкий запах молодого пота от ее подмышек. Деревенская красотка выпрямляется, глядя мне в глаза томным взглядом.

— Златка, — зовет ее хозяин, — комнату гостю приготовила?

— Приготовила, папенька, — отзывается молодка.

— А коли пану белье не понравится, или еще что-то, — говорит она уже шепотом и специально для меня, — то я поменяю, только кликните.

Усмехаюсь в ответ: эх, красотка, не того выбрала.

— Златка, — зовет отец еще строже.

Ко мне она возвращается уже с другим выражением лица. Глаза смотрят в пол, пальчики теребят фартук.

— ПрОшу прощения, пан иезуит. Благословите, падре.

Привычно поднимаю руку:

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. (3) Иди, дочь моя.

Напротив присаживается Ян. Карету загнали в кузню, к утру обещали починить. Пряча улыбку в пивной пене, наблюдаю, как Златка обхаживает кучера. Молодая грудь едва не выпрыгивает из корсажа прямо перед восхищенными глазами возницы. Он не давал обет целомудрия, ему проще, чем мне. Встречаюсь взглядом с ее отцом, тот виновато пожимает плечами. Розгами не пробовал, папенька?

Я не люблю Польшу. Сам не знаю, почему. Ничего в этой стране мне не нравится. Даже заснеженная Россия ближе. Стою в темной комнате и смотрю в окно на польскую ночь. Даже ночь мне неприятна. Слышу, как в соседней комнате постанывает Златка и вскрикивает Ян. Искушение плоти нет-нет, да и дает о себе знать. Опускаюсь на колени и бормочу, пытаясь заглушить греховные звуки.:

— Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum...

Покидаю эту страну с громадным облегчением. Пересекая границу Италии, понимаю, что я дома.

Граф д`Орсинио высок и очень хорошо сложен. Его жена — невысокая изящная брюнетка подходит ко мне.

— Благословите, падре.

Осеняю крестным знамением, протягиваю ей руку для поцелуя.

— Отец Франциск, — слышу голос графа, — позвольте представить вам мою дочь Франческу.

То, что он говорит мне потом, тонет в вязком густом тумане. Ни одно слово не может пробиться в мой одурманенный мозг, потому что я увидел ее. Она стоит на ступенях, ведущих в оранжерею. Матовые щеки заливает румянец, тонкие пальцы нервно теребят край белого шелкового шарфа. Франческа? Теперь я знаю, как зовут ангела. Мне доводилось видеть смерть. Благодарю тебя, Господи, за то, что ты позволил мне увидеть жизнь.

Ангел идет к нам, едва касаясь земли. Приближается ко мне, склоняет дивную головку:

— Благословите, падре.

Протягиваю ей руку для поцелуя, чувствую, как к моим пальцам прижимаются ее горячие губы. Все-таки я провинился перед тобой, Господи, иначе ты дал бы мне умереть там, во влажных парагвайских джунглях, вместе с сыном Ягуара. Для того, чтобы сейчас не чувствовать, как разрывается грудь и пытается выскочить сердце.

— Правильно ли я понял, отец Франциск, — спрашивает меня граф, — что необходимо передать этот свиток кардиналам?

— Вы поняли верно, синьор, — отвечаю, с трудом оторвав взгляд от донны Франчески.

В свитке-наша единственная надежда сохранить фактически обреченное Общество. Там записи тайны переговоров Папы Бенедикта с испанцами и поргугалами. Результатом которых стало предательство нашей полуторавековой работы на индейских землях.

— Понтифик пользуется невероятным авторитетом, — граф рассуждает уже про себя, — одно упоминание Ордена грозит ipso facto.

О чем вы, граф?

— Мне нужно время, отец Франциск, — граф склоняет седую голову, — прошу воспользоваться моим гостеприимством.

Мне сорок лет, я давал обет целомудрия. Сталкиваюсь с донной во время обедов, вижу, как заливается краской ее лицо. Она дарит мне несколько прикосновений трепещущей девичьей руки. Неужели ангел ко мне неравнодушен. Ночными молитвами пытаюсь усмирить свою плоть, бушующую днем, но старания мои тщетны. Все чаще ловлю себя на мысли, что желал бы видеть ее обнаженной. Уловить ее вздох, вызвать своим прикосновением тихий стон, тронуть пальцами нежную смуглую кожу. Дьявол, проникающий в мое сознание рисует мне картины одна прекраснее другой. Вот она лежит на спине, бесстыдно раскинув стройные бедра, открывая моему взору себя полностью.

Ее волосы, разметавшиеся по шелку простыней черными змеями...

Грудь, вздымающаяся в судорожном вздохе...

Океаны глаз, в которых я готов утонуть...