День.Вечер.Ночь aka Эротические сказки на ночь

Аглая, с городских времен периодически мнившая себя художницей, во второй половине дня отправилась рисовать. Мольберт, коробка с кистями, красками, карандашами, а так же корзинка, полная снеди, долженствующая скрасить Аглае одиночество на красивом берегу полноводной реки — что еще нужно живописцу в момент вдохновения? И ничто не предвещало беды, и ни один ангел-хранитель не послал Аглае свыше ни единого намека на то, что день закончится не то что бы плохо, но совершенно не так, как задумывалось.

А день был чудесным. В меру жаркий, умеренно ветреный — поля шляпки спасали Аглаю от солнца, кружевные рукава платья и воланы на подоле трепетали взволнованными крыльями мотыльков. Аглая была уверена, что окажись здесь и сейчас еще один художник, он наверняка запечатлел бы на полотне эту великолепную картину — крутой, обрывистый берег быстрой реки, подступающий к самому берегу лес, уходящее к горизонту разноцветное покрывало полей, и замершую на краю обрыва тонкую фигурку, маленькую хозяйку большого имения.

Штришок за штришком, мазок за мазком, слой за слоем появлялись на бумаге намеки и на желто-зеленые поля, и на голубое небо с вытягивающимися бледными, призрачно-туманными барашками облаков... Что именно отвлекло ее от написания картины, сейчас Аглая уже и не вспомнит. Сладкий запах ягод, сосновой хвои, в памяти обрывки разговоров о несметном количестве грибов в лесу — и на мягких лапках подкравшийся вечер застал врасплох углубившуюся в такой доброжелательный на первый взгляд лес Аглаю неожиданной тьмой и проливным дождем...

Который закончился нескоро, хотя так же внезапно, как и начался. Небо лишь слегка прояснилось, явив взгляду Аглаи редкие бесполезные звезды, по которым она все равно не могла ориентироваться. Ярко пахло мокрой травой, капли с листвы барабанили по лопухам, тяжелый смолистый аромат еловых колючих объятий — все это было бы прекрасно поодиночке, но в совокупности означало скорую простуду, испорченное платье и перспективы провести ночь в неприятной компании лесных аборигенов. Ноги проваливались во влажный мох с тихим чавкающим звуком, в стороне густо шуршал камышами заболоченный берег реки. Начали перекликаться птицы, вдалеке заухало, хрустнула обламывающаяся ветка... Старый лес жил своей жизнью, и дела ему не было до заблудившейся человеческой букашки.

Аглая утешалась только тем, что ее, конечно, уже начали искать. Вот как только дождь закончился, так сразу и начали. А если над деревней он еще не закончился? А если голодный волк найдет ее раньше, чем ленивая челядь? А если... На этом тревожные мысли Аглаи прервались угрожающим шуршанием темного пятна кустов. Бежать было некуда. Бежать было бессмысленно — насквозь пропитавшийся водой подол платья клейко облепил ноги, сковывал движения, не говоря уже о корягах, кочках, пнях, и ветках, норовящих попасться под ногу, уцепиться за платье, добраться до не исцарапанного еще кусочка кожи. Оставалось замереть на месте и перестать дышать — а из кустов высунулось едва различимое в густом сумраке светлое пятно... без сомнения, собачьей морды. Морда жизнерадостно, звонко и азартно облаяла оторопевшую Аглаю и, поведя ухом на призывный, явно человеческий свист, прозвучавший музыкой в ушах Аглаи, снова скрылась в кустах. Аглая, не теряя времени, ломанулась напролом следом — прямо к порогу избушки.

— Горячей воды, вина, и коляску до дома! — Аглая подавилась этими так и не произнесенными словами, словно споткнувшись о взгляд мужчины, стоявшего на крыльце приземистого, поросшего мхом домишка. Мужчины незнакомого, и, о ужас, разглядывающего ее с пьяной откровенностью пасторального конюха.

Он задержался взглядом на каплях, медленно стекающих с лица на шею, скатывающихся холодными знобкими дождинками в глубокую ложбинку меж двух вздымающихся от быстрого дыхания полушарий груди, едва прикрытых мокрым кружевом глубоко, дерзко вырезанного декольте — Аглая вполне конкретно ощутила невидимые прикосновения, прошелся оценивающим взглядом по ногам, разве что спиной к себе не повернул и не похлопал по заду.

Девица, конечно, являла собой зрелище печальное и жалкое — на скуле алела ссадина, руки исцарапаны, платье грязное и по подолу разорванное, мокрые волосы облепили голову (шляпка давно потеряна), стекали деревенски заплетенной, распотрошенной косой на спину. Слипшиеся ресницы, покрасневший от холода нос, синюшные губы не добавляли девице шарма и делали ее похожей на крестьянку, наряженную в отданное за ненадобностью барыней старое платье. Аглая, чувствуя во взгляде мужчины снисходительную насмешку над казавшимися ему нелепыми попытками притвориться истинной леди, хотела топнуть ногой и ожечь наглеца не взглядом, так словом, но вместо этого едва не разревелась. Да и было от чего. Растерянная, испуганная, промерзшая до костей — и вместо уюта собственного дома сомнительное тепло охотничьей хибары в компании более чем подозрительной личности. К несчастью, выбирать пока что не приходилось...

— Заходи, коли пришла, принцесса... — Мужчина ухватился рукой за дверной косяк и галантно посторонился. — Али в лесу ночевать изволишь? — Аглая на «принцессу» повела бровью да зацепила-таки нахала лазурной синевой пасмурного взгляда. Однако не капризничала, не без колебаний преодолела три ступеньки крыльца, получила гостеприимный шлепок по ягодице, вспыхнула румянцем и с неудовольствием обнаружила в жарко натопленной комнате, освещенной лишь парой свечей, стоящих на грязном, заставленном едой столе, еще одного, не менее гостеприимного, хоть и не более пьяного субъекта. Первого отличали гусарские усы и стать, второго — еще и окладистая, ровно подстриженная бородка, да медвежья неуклюжесть. Усатому на первый взгляд можно было дать лет тридцать, веселый взгляд и жесткая складка у губ сразу не понравились Аглае, в темных волосах его еще не серебрилась седина. Второй, с бородой, был явно старше, серьезней и безопасней, что ли. И пусть Аглаю еще мелко трясло нервным ознобом, но ночной лес казался ей более страшным, нежели два почти джентльмена.

— Негоже одной по ночам болотами шастать! Чай, не ведьма! — с укоризной прогудел в бороду сидящий за столом, хрустя зеленым пером лука. Первый, встретивший Аглаю на пороге и испытывавший от ее появления, кажется, неимоверный восторг, граничащий с издевкой, под локоток уже настойчиво увлекал девушку к двери, судя по всему, второй комнаты. Аглая, почувствовав насилие, взвилась гневной пружиной и вцепилась в край стола мертвой хваткой, упираясь всеми оставшимися силами, собираясь разразиться самыми бранными словами из всех, которыми владела.

Усатый расхохотался. Каждое действие Аглаи, каждое ее слово вызывали в нем приступ искреннего, хоть и нетрезвого веселья. Судя по всему, он находил ее забавной зверушкой.

— Вы, мадмазель, в мокром платье застудитесь! Изволите переодеться в комнате или двух скучающих деревенщин ждет очаровательное, я уверен, зрелище? — Аглая снова вспыхнула, хотела было сказать грубияну все, что она думает о подобных типах, но... промолчала. Мокрое платье уже давно неприятно холодило кожу, а волосы следовало расчесать. Позже... Позже она придумает способ наказать за грубость одного, или же обоих.

Спустя какое-то время Аглая и сама не знала, плакать или смеяться, в одиночестве стоя в комнатенке с низким потолком, оплывающей свечой, парой широких лавок, застеленных шкурами вместо постельного белья, и комком своей мокрой одежды на полу. Облачена она была в безразмерную мужскую рубаху на голое тело — подол болтался ниже колен, рукава пришлось закатать, ворот, чтобы не распахивался бессовестно, придерживать рукой. Благо, что чистой рубаха была... Если подпоясаться кушаком, то рубаха отдаленно начинала напоминать худшее из платьев, пошитых за всю историю человечества. Зато гармонично смотрелись высокие валенки, натянутые на босые ноги за неимением другой обувки.