Романтическая сказка. Из книги Эротические сказки

Извините, но понятие «советская мафия» представляется мне недоразумением. Ваша мафия — это газетная сенсация, щекотка для нервов обывателя. Или миф, которым можно объяснить любые неприятности, что-то вроде «злого духа» у наших патриархальных индейцев. За мафией на моей родине числится немало грехов, действительных и мнимых, но уверен, что никому никогда не пришло бы в голову списывать на нее отсутствие мяса в магазинах. Для таких целей у нас используют «злого духа».

Берусь утверждать, что тот, кто не бывал у нас в Колумбии, понятия не имеет о том, что такое мафия. Если в городах власти еще как-то поддерживают видимость законности, то в глухих селах мафия имеет, по меньшей мере, твердую ничью. В таких местностях для юношей и подростков не участвовать в мафии — все равно как для ваших детей не ходить в начальную школу. Может быть, ваша мафия когда-нибудь и дорастет до колумбийской, но пока позвольте мне не принимать ее всерьез.

Я завел этот разговор вовсе не для того, чтобы вас расстроить. У русских вообще есть печальное свойство надолго застревать на неприятных сторонах жизни. Когда-нибудь это вас погубит. Черт с ней, с мафией, ведь есть еще солнце и любовь. Но русские как сядут на свою мифическую мафию, так и не слезут с нее до тех пор, пока не доведут себя до тяжелой депрессии. Может быть оттого, что у вас так мало солнца... Но я колумбиец и собираюсь рассказать про солнце, любовь и кровь.

Я родился в горной колумбийской деревне и, как все, в юности участвовал в банде. Нас было человек восемнадцать и народ, откровенно говоря, подобрался гнилой. Конечно, христианские святые в банду, как правило, не записываются, но своеобразное мужественное благородство не такая уж редкость среди бандитов. Наш же вожак был отвратительно мелко расчетлив, как русская проститутка, и жесток, как индеец. Людей он подобрал себе под стать. Только неопытность и невежество удерживало меня от того, чтобы уйти или перерезать ему ночью глотку. К счастью, я имел достаточно мужества, чтобы не сделаться «шестеркой», потому что мальчикам для битья в таких бандах приходится хуже, чем где-либо. Эту роль у нас исполнял паренек по имени Педро. Как обычно, худшим угнетателем оказался тот, кто в иерархии стоял лишь на полступеньки выше. Этого мерзавца звали Пабло.

Я, конечно, не собираюсь давать вам отчет о нашей деятельности. По совести говоря, срок давности за некоторые грехи не истек до сих пор. Скажу лишь, что в нашей работе не было ничего романтичного. Мы до изнеможения ходили пешком с тяжелыми грузами, а для отдыха на день-два задерживались в одном маленьком селенье.

Здесь у нас было то, что русские называют «малиной». Село это я до сих пор воспринимаю как оскорбление благородному солнечному духу Латинской Америки. Что может быть ближе сердцу латиноамериканца, чем католическая вера с ее пышной обрядностью, пылкой набожностью и дарами пречистой деве? А в этом селенье, не знаю уж с каких пор и почему, угнездилась туманная англо-германская протестантская склизь. Жители села были такими истыми пуританами, каких сейчас не сыщешь среди гринго. А говоря попросту и без обиняков, местные женщины нам не давали.

Если вы думаете, что бандиты могли бы и наплевать на религиозные воззрения беззащитных крестьян, то глубоко заблуждаетесь. Бандиты слишком зависят от доброжелательности местного населения, чтобы рискнуть оскорбить его в наиболее глубоких чувствах. Это вовсе не благородство, а инстинкт самосохранения. Другое дело, конечно, если ты находишься далеко от «своей» территории. Поэтому, кстати, «свои» бандиты нередко защищают население от «чужих».

В нашей «малине» была лишь одна женщина на десятерых. Правда, о такой женщине стоит рассказать особо. Начну с внешности.

Широкие бедра, испанское наследство, конечно, не редкость в наших краях. Но пышная грудь особой округлой формы, какую я встречал лишь у немок и славянок, попадается у нас не чаще, чем протестантские общины. Добавьте сюда гладкую смуглую кожу без малейших изъянов, светлые волосы и индейский разрез глаз, и вы поймете, что эта женщина могла зарабатывать тысячи в лучших борделях страны. Почему она торчала в глухомани с таким отребьем, как мы? Темная история. Говорили, будто она была подругой одного из баронов мафии и ее заподозрили в сотрудничестве с властями. Будто бы она бежала, стремясь отсрочить исполнение неизбежного приговора. Мы старались не прислушиваться к разговорам, потому что, окажись они правдой, мы были бы обязаны исполнить приговор. Мы не хотели терять Магду и не боялись, что она шпионка властей, потому что шпионаж в отсутствие всяких средств связи — занятие бессмысленное. Пацан, подкупленный властями, принес бы нам больше вреда.

Стиль ее любви тоже был необычен для наших краев. Мы горячие и любвеобильные люди, но весьма консервативны в том, что касается стиля и техники. Конечно, опытная путана обязана разбираться во всяких хитрых штучках, но одно дело — знать, а другое — питать к ним болезненную склонность. Именно такой была Магда. Она уединялась только с вожаком, в знак особого почтения, а с остальными предавалась коллективной оргии, как какая-нибудь европейская наркоманка, удовлетворяя нескольких мужчин одновременно.

Я лично с неодобрением отношусь к такого рода выкрутасам. Они — симптом импотенции белой культуры. Сильный и здоровый духом человек не нуждается в этом цирке, чтобы утвердить себя, но наши деревенские олухи были без ума от Магды. Грань, отделяющая их от животных, во время оргий стиралась окончательно. Я единственный взирал на все с известной долей отстраненности, хотя, конечно, и не корчил из себя пуританина. Поэтому я первый заметил, что с Педро что-то не так.

Паренек влюбился в Магду и все круче входил в любовный штопор. Ситуация для него складывалась безвыходной. По своему положению в нашей иерархии он мог подойти к Магде только самым последним. Пока она стояла на четвереньках и работала на несколько фронтов сразу, он подлезал под ее грудь, теребил, ласкал и покусывал ее, подвывая при этом как волчонок. Не знаю точно, в кого он влюбился: в Магду или отдельно в ее грудь. Было забавно смотреть, как он пытался затолкать в рот обе груди одновременно. При этом его одолевала такая буря чувств, что к тому моменту, когда подходила его очередь, он оказывался совершенно невменяемым и ни на что не способным. Его лихорадка, таким образом, не получала облегчения, и он чах на глазах. Конечно, его было необходимо оставить с Магдой вдвоем на неделю-другую, и я предложил сделать это, но наши подонки не разрешили. Они сказали, что не намерены волочить вместо Педро его груз и формально были правы. Я, однако, думаю, что они отказали по своей подлости. Чужие страдания доставляли им удовольствие.

Особенно усердствовал Пабло. Он прилагал все усилия к тому, чтобы Магда не могла заняться Педро. Та, как опытная женщина, конечно, понимала, что для представительниц ее профессии любовная лихорадка ни к чему, и старалась ее облегчить. Но Пабло всегда встревал в этот момент между ней и Педро, заставлял Магду проделывать и то, и другое, и третье, чем доводил несчастного Педро до конвульсий. Впрочем, и усилия Магды были не слишком активными. Педро был ей безразличен, к тому же он был самым безопасным из всех нас. У него еще оставался шанс взять Магду ночью, когда все спят, но каким-то врожденным инстинктом благородства он понимал, что настоящая любовь не должна быть торопливой и трусливой. А влюбился он по-настоящему. Однажды я уступил ему свою очередь к Магде, но он отказался, хотя я видел, чего ему это стоило. Ведь любовь — это не кость, которую можно бросить, как собаке из милости. После этого я понял, что в этом пареньке есть нечто, за что его можно уважать, и мы сошлись ближе.