Шанс для полногрудой

Июль. Солнце плавит небеса до цвета линялых джинсов, выжигает кирпич до блеклых отблесков, пьет зелень листвы в пергамент, иссушает асфальт в пыль. Солнце вытапливает из нас пот и ту минимальную одежду, что мы можем себе позволить. Поджарые, поджаренные девушки идут навстречу — с распущенными выбеленными волосами, в исчезающих юбках, в потемневших от пота топиках, с изумительно-чётко просвечивающимися сосками и ареолами, потому что какое бельё в такое пекло? Они утомлены жарой. Им бы сидеть в плетёном кресле в тени пальм и сосать через соломинку разноцветный коктейль, но им — надо, и выражение их лиц вызывает благоговение: с такими лицами идут не в Универсам за бикини, а в атаку на фашистов.

И вдруг мне навстречу кидается она.

Я плёлся с работы, утомлённый трудом и начальником; под тяжестью палящих солнечных лучей я сгорбился и пялился в блеклый асфальт в метре перед собой — иначе очень ярко глазам, хоть день и клонится к вечеру. Поэтому сперва я увидел потасканные босоножки на низком каблуке. Нестерпимо золотистые на солнце, они перетекали в длинные шоколадные ноги, безумно стройные, гладкие, точёные, ни грамма целлюлита. Упруго взмывая голенью, ноги втекали в подколенные чашечки и тянулись строгими бёдрами к бахроме джинсовых шортиков, едва прикрывавших пухлый лобок.

Оторопев, я остановился, уставился ей в лицо. Правильное сердечко, обрамлённое волосами цвета тёмного мёда, что стекали до пояса, пушистые карие глаза, маленький прямой нос, губы пухлы ровно чуть больше принятого. Она улыбалась... Нет, не правда. В тот момент я не обратил внимания на улыбку, я вылупился на её грудь. Куда там выпитому после дежурства кофе — моё сердце влупило двести в минуту только сейчас, при виде выпирающей из оранжевой маечки плоти: круглой, матовой, стекавшейся в изумительную ложбинку. По растянутой этим великолепием майке расползалась искаженная надпись: «Почувствуй наше добро!»

О, да, это добро очень хотелось почувствовать — руками, а лучше ртом, а ещё лучше членом.

На шее девушки, далеко вынесенная вперёд феноменальным бюстом, болталась прозрачная коробочка для пожертвований.

Увидев коробочку, я сбавил шаг.

Увидев, как я пялюсь на её грудь, девушка вообще отвернулась и пошла прочь.

Вздыхая и матерясь, понуро брёл к метро. Она позади, в каких-то метрах, с ногами и грудями! И полными губами. Готовая заговорить, потому что это её работа; она ведь не сможет уйти от разговора — ей надо собрать «добро».

Я развернулся и неуклюже сделал вид, что мне срочно нужно обратно по улице. Волонтёрка приставала к какой-то паре. Белобрысая соска возмущённо раздувала ноздри и тянула сурового парня (его морда застыла маской со скошенными вбок глазами) куда-то прочь от мечты. Иди-иди! Моё!

Я медленно пошёл на волонтёрку, пытаясь поймать её взгляд, но та старательно отворачивалась. Её умопомрачительные сиськи раскачивались на ходу, круглая попа, обтянутая тёртой джинсой, призывно крутилась. Ну почему не для меня?! Я же расправил плечи и выпятил подбородок!

Но как можно заинтересоваться мной, столь озабоченным её грудью?

Но как можно пройти мимо неё, гордой носительницы такой груди?!

И почему так стыдно заговорить?..

Я прошёл, чуть не задев девушку плечом, моё пыхтение подкинуло локон на её щеке. Девушка не удосужила меня и полувзглядом. Миновали друг друга. Конец окончательный. Ссутулившись, я брёл в метро. И вдруг вспомнил: «Она же не знает, какой ты классный! — сказал однажды мой друг. — Пожалей дуру. Дай ей шанс».

Его совет не раз доказывал свою состоятельность, даже с более надменными особами. Я решительно пошёл обратно. Да, она недовольна моим вниманием к её груди; и она всё правильно поняла, — но я дам ей шанс узнать меня по-ближе.

Девушка подняла глаза, и взгляд её был профессионально радостным, хотя я почти наступил ей на туфли. Улыбка была обворожительной и даже естественной — подкреплённая алостью полных губ, налившимися яблоками щёк, лучистыми искренними глазами и золотистой от загара нежной плотью, что подпирала снизу её подбородок. Сердце моё томно заныло.

Готовя очень оригинальную первую фразу, чтоб тут же привязать интересом к себе, незаурядному, я вновь обломался — ничего в голову не шло. Поэтому начал с самого тупого:

— На что собираете?

— Мед. оборудование для детского дома Маслянинского района, — отрапортовала она.

Я тут же неловко стал совать в прорезь прозрачного ящика сотенную купюру, прожигая взглядом оранжевую маечку, растянутую на объёмной груди. Мне кажется, я заметил пуговки сосочков, слегка поднимавших ткань...

— Детям не жаль, — бормотал между тем. — А на оборудование, наверное, много надо?

— Вы даже не представляете! — сказала девушка и решительно выпятила грудь, тем движением поймав мою сотку. Я легко разжал пальцы и посмотрел в её глаза. Девушка улыбалась мне столь искренне, что не хотелось даже и думать об отработанных продажных взглядах. Ах, как она хороша! Ах, сколько интереса и игривости в её глазах, что сию минуту смотрят на меня...

(где же этот интерес был минуту назад?)

Я радостно улыбнулся ей в ответ:

— Тогда я добавлю. Какой у вас размер груди?

— Что?!

— Я хочу пожертвовать столько сотенных бумажек, какой у вас размер груди, — сказало пиво, что я выпил по дороге с работы. Его разморило солнце, иначе оно бы не посмело. Впрочем, терять нам с пивом было нечего.

— Восьмой! — озорно улыбнулась девушка, ещё выгоднее выпятив бюст.

— Врёшь, пятый!

— Шестой!

Я и сам вижу, что шестой, просто сотки жаль.

— Докажи!

— Опаньки! — она опешила, даже взгляд отвела.

— Ну, ты же знаешь, что у тебя шестой, — искушал я. — Чего тебе терять? Дети ждут твоего решения.

— Ну, давай подружке позвоним, она подтвердит, — хохотнула сисястик.

Был бы противен, уже послала бы, правда?

— Зачем нам кузнец? Доказательства при тебе, вот и предъяви!

Секунду она каким-то очень строгим, изучающим взглядом смотрела мне в глаза, потом её губы, липкие от розового блеска, нарочито чувственно произнесли:

— Даже не знаю... Тебе доказательства прямо здесь предъявлять?

— Проследуем за гаражи, — предложил я, не веря своему счастью.

Полные губы девушки тронула презрительная гримаска, глаза потускнели. Кажется, я всё испортил. Одной фразой!

— Шутка. Там, в сквере, есть очень уютные скамеечки.

Она вновь смерила меня взглядом, потом вдруг расслабилась и сказала:

— Ладно, пойдём.

Такого не бывает! Но девушка шагнула к проходу между домами (похоже, она прекрасно знала тот сквер) и недоуменно посмотрела на меня через плечо. Сглотнув, я нагнал её и, не решаясь предложить руку, стал рассказывать лучшие свои анекдоты, пошлые конечно. Девушка послушно хохотала, а я лихорадочно представлял, как из кустов выскакивают её дружки и бьют мне морду.

В скверике мы нашли занавешенный сиренью безлюдный уголок, где видеть нас могли только высокие, пылающие солнцем окна окружающих домов.

— Доказывай! — велел я, пожирая глазами натянутую на сиськах ткань. Натянувшись, из оранжевой ткань стала почти белой, сквозь нее проступал выпуклый узор лифчика.

Девушка ухмыльнулась, отвернулась, и томно задрала майку, обнажив узкую загорелую спину с трогательным пунктиром позвоночника. Белоснежно сверкнул шёлк лямок бюстгальтера. Продолжая ехидно улыбаться через плечо, девушка предложила:

— Там ярлычок должен быть. Читай.

Вот и всё, а ты губу раскатал...

Ну и ладно! Я все равно буду вспоминать этот день всю жизнь.

Подойдя вплотную, окунувшись в цветочный запах её волос, дрожащими пальцами нащупал ярлычок, вывернул его наружу. Злорадно прочитал:

— «Е».

Не удержался, нырнул носом в её шелковистую, пахучую причёску, коснулся губами затылка.

— Там должно быть «F», — ошеломлённо сказала девушка, но не отстранилась.

— Но там «E»,...