Костя + Лиля =

Костя Зотов открыл глаза. Долго пялился в потолок, вникая в него, как в головоломку.

Там было написано: «Костя + Лиля =»

(Его подвиг, давнишний еще, когда мучился, любит она его или нет.)

Уравнение он не дописал — ждал, какой ответ жизнь подскажет. Ну, а потом уже не до глупостей было.

(... Что за хрень мне снилась-то, а?)

Ну да ладно. Рядом сопела Лиля, живая и настоящая. Его Лильчик, Лиленок, Лилюсик. Его Пушистый Малыш.

Костя сунул руку под одеяло. Нашел теплое бедро и погладил снизу вверх. Потом еще и еще, подминая дышащую, податливую со сна кожу.

Малыш муркнул и перекатился на спинку. Ей было всего девятнадцать, но Косте она казалась кем-то вроде Венеры, посвященной, приобщенной и проч. Мысль о прежних ее мужчинах (Лиля не хотела говорить о них) сладко пекла ему нервы...

Изображать опытного соблазнителя не было сил, и Костя, подвывая, накинулся на разнеженное тело.

Сонная Лиля улыбалась. Соски ее колыхались, как ягодки в сметане. Было что-то пугающее в этом счастье — не сдержать свою страсть ни на полкопейки, отпустить ее без тормозов и выплеснуть прямо в любимую, в самую ее глубокую глубину...

— А ты? — спросил он, когда смог говорить.

— А я не хочу, — мурлыкала Лиля. — Я еще соооонная...

Она сладко потянулась.

Хотелось влезть в нее целиком, с головой и потрохами, и жить там, в обожаемом нежном теле, раствориться в нем, как в сливках...

— Тебе хорошо?

— Аааа... Оно все так растеклось там...

— Как? Расскажи.

— Да ну тебя... Я стесняюсь...

— Ну расскажи!

— Аааа... ну будто тебя внутри маслом смазали, горячим таким... и оно тает в тебе... ну Кость, ну не могу я о таком рассказывать! Ты куда?

— По делам.

— По большим?

— Не очень.

Они были вместе уже полгода, но Костя до сих пор не верил в свое счастье.

(... Ччерт, ну что за дрянь снилась мне? Какой-то чувак что-то орал... Влезет же в голову!)

Не верил, что красотка и обаяшка Лиля, в которую он так зверски влюбился, ответила ему взаимностью. Что теперь она всегда с ним, и ее можно трогать, гладить, целовать, прижимать к себе... И даже...

(... Ччерт, ну как же оно туго всегда после этого дела... Хрен знает сколько торчу над унитазом...)

Их любовь казалась счастливым сном. Вот-вот что-то случится, дунет какой-нибудь сквознячок — и все рассеется, как мираж. И снова проснется Костя один в своей комнате, снятой по знакомству за 30 баксов...

Сзади грюкнула форточка. Спину окатила струя холодного ветра.

Костя поднатужился, как мог. В унитаз упали три капли.

(... Ччерт! Все, больше не выдавишь. Иди, иди. Да не беги! Ты в Бабая веришь, да? Или в вампиров? Вот щас один влетел в форточку...)

— Лиленок! — бодро крикнул Костя, входя в комнату. — Лиленок... Ты где?

В постели ее не было.

Не было ее и в квартире. Ни Лили, ни ее вещей.

Не было даже ее запаха.

***

—... Какая Лиля? — говорили ему все. — Ты что, заболел?

— Костинька, ты так много учишься, — заботливо кряхтела мама. — Давай к доктору, а? Помнишь Сизизмунд Палыча?..

Никто никогда не слышал о ней. Ни родители, ни друзья, ни однокурсники.

Бабушка, как обычно, не вникла и внушала Косте:

— Ладно тебе убиваться-то. Одна Лиля ушла — другая придет. Знаешь, сколько таких Лиль? Твое дело молодое. Сотри ее из памяти! Сотри!

— Стереть? — крикнул Костя.

Он вдруг вспомнил, что орал ему чувак во сне.

Тот орал:

Я СОТРУ ЕЕ ИЗ ТВОЕЙ ЖИЗНИ!..

— 1 —

— Константин Иваныч, поздравляю! Мировая сенсация! Пресса от всех ведущих агентств... весь интернет гудит, и даже Мак-Моррен из Гарварда... А Китай-то, Китай! Знаете, что предлагает, да?

— Знаю. Коль, я ужасно устал, — сказал профессор Зотов, проходя в лабораторию. — Три дня на ногах. Мне бы соснуть часок-другой...

— Так давайте я в дежурке вам постелю, Константин Иваныч! Наталь Семенна разрешит, не думайте, мы с ней дружим...

— Ну я прошу тебя, — устало протянул профессор. Коля Копейкин, его ассистент, секретарь, фанат, правая рука, курьер, лаборант и т. д. и т. п., был и незаменим, и невыносим. Иногда у него получалось быть тем и другим одновременно. — Прошу тебя, Коль. Вечером еще работать.

— Работать? Я поражаюсь вам, Константин Иваныч! После такого доклада...

— А кто за меня поработает? Мак-Моррен из Гарварда?... Через час зайдешь, разбудишь меня. Я закроюсь изнутри. Вот код, откроешь... Но только не позже.

— Ок, Константин Иваныч. Отдыхайте. Отдыхайте... — пятился Коля.

У него были влюбленные, как у девушки, глаза, увеличенные очками-оглоблями. Зотову вдруг стало противно.

(... Ччерт! Хороший парень же... Талантливый...)

Дверь мягко закрылась. Зотов подошел к ней и набрал код. Убедившись, что дверь заперта, подошел к койке. Сел на край, вздохнул. Посмотрел на часы.

У него был час.

Пятнадцать лет он ждал этого момента. 5898 дней (да, он считал их) — 5898 дней работы, бессонных ночей, борьбы, обмороков, унижений и снова работы, упорной, каторжной работы без отдыха и надежды.

Надежда появилась только три года назад, когда явления, описанные им в теории, стали подтверждаться экспериментами, вызывая сенсацию за сенсацией. Открытая им наука — биопрограммирование — переселилась из «псевдонаучных теорий» в «молодые и перспективные дисциплины»; возможность работать с человеческим подсознанием, как с программной средой, успела превратиться из фантастики в модную теорию, а из нее — в норму. Зотов стал культовой фигурой в науке. И даже его невозможная идея о том, что жизнь — это Интерфейс, а сон — выход из Интерфейса в Программирование, в иное измерение бытия, где есть доступ к Центральному Компьютеру — даже эта идея вызывала уже не смех, а снисходительные вздохи: мол, у каждого гения свои причуды...

И только он один знал, Для Чего Все Это Было Нужно.

Еще не был проведен решающий эксперимент на человеке. Профессор знал, что теория не готова к нему, и сам себе казался блуждающим в тумане по золотому прииску: время от времени попадались самородки, но он не понимал жилы и не видел системы в своих находках. Единственное, что Зотов знал наверняка — что он на прииске, и самородков вокруг много.

Но ждать он больше не мог.

Глубоко вздохнув, он выпил серую пилюлю. (О ее существовании не знал никто. У него была еще одна такая, и третью он потерял, посеял где-то в Институте, растяпа...) Выложил на стол заранее приготовленную инструкцию Коле. Проверил аппаратуру, закрепил датчики на руках и ногах, лег на койку и закрыл глаза.

Снотворное должно было подействовать быстро, за пять-семь минут. Тем более — он действительно сильно устал.

Стараясь расслабиться, он думал о Ней.

Он вытаскивал эти воспоминания, оберегаемые, как старые фотографии, из потайного отсека памяти, и они оживлялись со скрипом, не желая покидать своего убежища. Он думал о Ней, предполагая, что это поможет ему. Он не знал наверняка, но кое-какие основания для предположений у него были...

Он думал о Ней...

***

— Ччерт! Что за черт?

Его кто-то разбудил.

(... Уже прошел час?... Я ошибся в расчетах?... Коля пришел раньше?...)

Зотов открыл глаза и обнаружил, что он не в лаборатории. Он в... (ччерт!)... в кабинке вахты, на проходной.

Прямо перед ним сидела Наталь Семенна, всевластная вахтерша Института, гроза докторов и академиков.

(... Что за хрень такая? Кто меня сюда притащил?)

— Ну, чего глазенки-то вылупил? — нелюбезно осведомилась Наталь Семенна. — Попал поди, куда хотел.

— Куда хотел? — переспросил Зотов, как попка.

— А то! Знаю, знаю, чего пожаловал. Кралю-то свою найти хочешь?...